Тень Бога. Султан Селим. Владыка османов и творец современности

Глава 1

Ароматы мира

В императорском дворце Амасьи, на кровати с пурпурными бархатными простынями и подушками с зеленой вышивкой, 10 октября 1470 года Гюльбахар-хатун подарила жизнь новому наследнику. Писцы отметили, что роды произошли в среду ранним вечером. В то же время прямо за стенами императорской резиденции в этом городе, в 112 километрах от Черного моря, странствующий суфийский мистик с растрепанными волосами и густой бородой проводил беседы с небольшой группой последователей, привлекая внимание любопытных слушателей. Он ничего не знал о происходящем в имперской политике и не был доверенным советником или даже знакомым Баязида, бейлербея (губернатора) города, однако он сообщал людям о том, что происходило в стенах дворца. «Сегодня при этом дворе, обители процветания, родится удачливый ребенок, избранный сын, которому суждено достичь счастья[13], – пророчествовал мистик. – Свет владычества его озарит горизонты; душистые ароматы его процветания достигнут ноздрей жителей всего мира. Он станет сувереном вместо своего отца, защитником владений в династии Османа». Такие смелые прогнозы вряд ли были уникальными в османском мире. Сборище прорицателей и ученых людей всех мастей бродило по империи, утверждая, что им открыты недоступные другим истины и будущее. Предсказание рождения следующего султана было вполне обычно для торговцев пророчествами, и время от времени они – как и все гадалки с развитой интуицией – попадали в точку: этого было достаточно, чтобы клиенты к ним возвращались.

Однако предсказания суфия Амасьи вскоре стали совсем уж замысловатыми. «На теле его, – продолжал он, – знак счастья, и дом его – удача, у него будет семь родинок султанского предзнаменования. По числу этих родинок он победит семь правителей, злобных врагов, и станет триумфатором».

Упоминание о семи родинках не случайно: семь – благоприятное число в исламе. Небеса состоят из семи уровней; из семи аятов состоит первая сура Корана; паломники семь раз обходят вокруг Каабы, самого святого места ислама. Самое важное то, что число семь указывало на семь климатических зон. Весь мир был разделен на семь регионов по климату – раннее представление о том, что на Земле есть семь континентов. Таким образом, семь родинок на теле новорожденного характеризовали бы его как будущего властителя известного мира.

Когда дыхание Гюльбахар выровнялось (отца ребенка, как это водилось, на родах не было), ее усталость сменилась радостью, а истошные крики боли затихли и сменились восторгом. Новорожденный оказался мальчиком, которого назвали Селимом. И у него действительно оказалось семь родинок.

Гюльбахар родилась христианкой в Албании. История о том, как она стала четвертой супругой принца Баязида, подчеркивает доминирующее положение Османской империи в мире XV века – последнего столетия до возникновения заокеанских владений Испании, Португалии, Великобритании и Нидерландов. Крупнейшие империи XV века господствовали над большими территориями и контролировали моря, но редко отправляли флот через океаны. Евразия была домом для Китайской, Византийской, Мамлюкской, Венецианской и Испанской империй; в Америке жили инки и ацтеки; в Африке – империи Сонгай и Мутапа. Перед завоеванием византийской столицы в 1453 году османы вошли в регион, который мы знаем как Ближний Восток, по суше; эти «выскочки с востока» вторгались на территории, контролируемые Византийской, Мамлюкской и Венецианской империями – одними из крупнейших государств того времени, но все же на порядок менее могущественных, чем китайцы или ацтеки. Албания, одна из ключевых территорий на границе между империями, постоянно переходила под покровительство то одной, то другой.

Венецианская республика, расположенная на северном и восточном побережьях Адриатического моря, все чаще отражала набеги Османской империи на свои территории в Албании. После завоевания Анатолии, за несколько десятилетий до взятия Константинополя, османы переправились через Дарданеллы в Европу, ознаменовав этим новый этап своей экспансии, проведя свои войска через Балканы, которые тогда слабо удерживались Византийской империей, и углубившись в неприступные горы и долины прибрежной Албании. Контроль над этим участком побережья позволял военным и пиратским кораблям регулировать движение и торговлю между Адриатикой и более широким Средиземноморьем; это был ключевой узел театра военных действий между Венецией и Византией, когда они боролись за контроль над греческим архипелагом и Восточным Средиземноморьем. В свойственной им манере османы заключали сделки с местной знатью, обещая уважать их суверенитет и предлагая защиту. Многие предпочитали власть Османской империи венецианскому правлению и соглашались платить османам налоги товарами либо из казны.

Завоевав эти европейские территории, османы не только приблизились к главной награде – византийскому Константинополю, но и смогли заполучить плацдарм для дальнейших атак на венецианцев-католиков. Несмотря на то что многие из этих военных стычек происходили на море, Албания была одним из главных наземных полей сражений.

По мере того как османы наращивали территорию в Европе, они интегрировали население этих захваченных регионов в свою имперскую систему и создали институт, известный как девширме (devşirme). Христианских мальчиков-подростков насильно забирали из их семей и доставляли властям Османской империи. Разорвав все семейные связи, эти мальчики принимали ислам, получали все необходимые материальные блага и обучались военному искусству, становясь преданными и привилегированными кадрами османской армии. Таким образом, османы создавали лояльную военную элиту. Некоторые пожилые балканские христиане также стремились к повышению по карьерной лестнице, пытаясь снискать расположение в военных рядах империи.

Насколько нам известно, отец Гюльбахар был одним из таких людей, принявших ислам, чтобы поступить на османскую военную службу. Он получил дальнейшее потенциальное повышение социального ранга, отдав свою дочь будущему султану в качестве наложницы. Это принесло бы неисчислимые дивиденды, если бы она родила сына. В самом деле, отец Гюльбахар мог с радостью рассчитывать на то, что станет дедушкой османского султана – ошеломляющий поворот событий для человека, который начал взрослую жизнь как обычный скромный албанец. Для самой Гюльбахар выгоды также были значительными. Она не просто жила во дворце, в неге, немыслимой в родной деревне (где она принадлежала бы не сыну султана, а лишь мужу), но у нее также был шанс стать матерью султана и, следовательно, самой важной женщиной в империи – а значит, одной из самых могущественных женщин в мире. Поскольку в этот период османским султанам и их наследникам сыновей рожали не их жены, а наложницы, все османские султаны были сыновьями иностранных рабынь, обычно христианского происхождения, таких как Гюльбахар.

Вероятно, на первых порах застенчивой и напуганной Гюльбахар помогли освоиться в гареме несколько подруг-наложниц. Впрочем, на новом месте были и наложницы, которые в борьбе за свое место в иерархии гарема с радостью портили молодой женщине жизнь. Однако Гюльбахар, как мы можем предположить из ее дальнейшей судьбы, быстро разобралась в гаремной жизни и максимально использовала ее возможности.

Отчуждение пронизывало жизнь османской правящей семьи. Будучи семнадцатилетней наложницей, Гюльбахар впервые увидела Баязида во дворце гарема лишь накануне их интимной связи, и ее знаменитого кокетливого обаяния и манящей красоты было достаточно, чтобы возбудить его интерес. В плотском союзе господина и наложницы – грубом и служащем определенной цели – любовь редко играла хоть какую-то роль. Султаны и шехзаде стремились произвести на свет как можно больше наследников мужского пола, чтобы обеспечить продолжение династии и, следовательно, империи в мире, в котором смерть во время родов, в бою, от болезней была обычным явлением. Поскольку у Баязида уже было трое сыновей, Гюльбахар, должно быть, опасалась, что ее собственный сын, если она его вообще родит, может не получить расположение его отца. Такова была жизнь молодого османского принца: его чествовали при рождении, а затем, в лучшем случае, игнорировали, обеспечив роскошью и деньгами.

Для султана или будущего султана, такого как Баязид, большое число сыновей было палкой о двух концах. Оставить после себя сына было высшим долгом каждого султана, поскольку империя, конечно, падет, если род Османа прекратит свое существование. Однако каждый новый потомок Османа мужского пола, выражаясь дарвиновским языком, представлял собой экзистенциальную угрозу собственному отцу как потенциальный преемник, который мог претендовать на трон раньше времени. В большинстве случаев он представлял угрозу для своих сводных братьев. Пословица, известная по всей Османской империи, гласила: «Между шехзаде не бывает родственных связей»[14]. С самого рождения сводные братья были настроены друг против друга в борьбе за трон, а их матери выступали в качестве их самых сильных защитников. Отношения матери и сына в императорской семье оказались более важными как в личном, так и в политическом плане, чем любые другие. Отцы оставались в стороне, и система гарантировала, что сыновья считали своего отца и сводных братьев скорее врагами, чем родственниками. Будто все это было взято со страниц трагедий Софокла.

Престолонаследие в Османской империи всегда было делом запутанным. Хотя трон обычно наследовал старший сын, формально на него имел право любой потомок Османа мужского пола, поэтому большинство игрищ за султанский престол сопровождались кровопролитием. Султан мог отдать предпочтение одному конкретному сыну, но это ничего не гарантировало. Это относилось как к Баязиду и его сводным братьям, так и к сыновьям самого Баязида. Таким образом, он передал своим десяти сыновьям не только красивые миндалевидные глаза, но и кровожадное братское соперничество, которое их матери лишь поощряли. Победившие в этой борьбе сын и мать занимали дворец; проигравшие сыновья принимали смерть. Их матери теряли не только своих детей, но также престиж и богатство, полученные от нахождения в статусе матери шехзаде – или, что еще лучше, матери султана. Лучшее, на что могли надеяться эти женщины, – это изгнание во дворец бывшей османской столицы Бурсы – своего рода императорский дом престарелых для забытых матерей убитых наследников престола. Очевидно, ни один сын и ни одна мать не желали бы такой участи.

Будучи «лабораторией» беспощадной политики той эпохи, гарем прекрасно подходил для «взращивания» будущих султанов. Лидер Османской империи должен был быть коварным и безжалостным, он должен был быть блестящим стратегом – и все это для того, чтобы перехитрить своих соперников, будь то венецианцы, Сефевиды, венгры или свои собственные братья и сыновья. Считалось, что принц, вышедший из гарема более сильным, чем его сводные братья, станет султаном, способным обеспечить османам статус сильнейшей державы в мире.

Как только наложница рожала сына, ее сексуальные отношения с султаном прекращались. Это было простое уравнение: одна женщина – один сын. В гареме Амасьи каждая мать и сын жили отдельно от остальных, но ежедневно встречались с другими обитателями дворца в коридорах и залах гарема. Такие женщины, как Гюльбахар, были матерями потенциальных султанов – этот статус приносил ответственность и преимущества, возможности и риски. Прежде всего матери должны были сохранить жизнь своим сыновьям; во вторую очередь – позаботиться, чтобы их сыновья получили подобающее высокому статусу образование. В те первые годы в Амасье не по годам развитый Селим выучил османский (язык имперского документооборота), арабский (язык Корана и ключ к религиозным наукам) и персидский (язык литературы и поэзии). Образование шехзаде также включало уроки стрельбы из лука, изучение медицины, написание султанских указов и занятия охотой. Тем временем Гюльбахар и ее слуги научили его молиться, одеваться и вести себя как будущий султан. Таким образом, гарем – типичный объект фантазий и мифов, более богатый и хорошо оборудованный, чем мог себе представить простолюдин, – на самом деле функционировал скорее как здание школы.

Когда Селим родился, Баязид был правителем Амасьи шестнадцатый год[15]. Каждого османского шехзаде в юности отправляли на должность бейлербея провинции, что играло ключевую роль в укреплении и проявлении характера. Поскольку Баязид был старшим сыном Мехмеда II, завоевателя Константинополя, перед ним была установлена устрашающе высокая планка. Через год после захвата византийской столицы Баязида отправили в Амасью вместе с матерью и – что неудивительно, учитывая, что ему было всего семь лет, – целым кругом советников и помощников. Он оставался там в течение следующих 27 лет, пока в 1481 году не стал султаном и не перевез свою обширную семью, в том числе одиннадцатилетнего Селима, в Стамбул.

Амасья была тихим аграрным городом на севере Анатолии с умеренным климатом. Она славилась своими яблоками, растущими в узкой долине реки Ешильырмак (тур. Yeşilırmak – «зеленая река»), и практически со всех сторон была окружена скалистыми горами. Отвесные скалы защищали город и обеспечили Амасье неизменный городской ландшафт на протяжении веков, поскольку здания можно было строить только вдоль узких берегов реки. Как и многие города Анатолии, к моменту прибытия туда Баязида Амасья функционировала как постоянное поселение уже на протяжении почти семи тысяч лет.

Не являясь ни центром торговли, ни местом, имеющим большое стратегическое значение, Амасья на протяжении веков считалась интеллектуальным центром (здесь родился Страбон, древнегреческий географ, философ и историк), а также домом, где росли и крепли поколения будущих султанов. Почти все шехзаде, а не только те, кого послали туда на должность бейлербея, отправлялись в Амасью, чтобы усвоить все, что нужно знать будущему султану. Можно сказать, она функционировала как своего рода османское «кадетское училище». Там будущие султаны изучали основы государственного управления, военное дело, верховую езду, ведение хозяйства, историю, а также учились находить баланс между интересами и увлечениями конкурирующих между собой бюрократов и членов их семей. Как и в других анатолийских городах, в Амасье сформировались общины армян, греков, боснийцев, евреев, тюрок. Таким образом, будучи «Османской империей в миниатюре», Амасья стала идеальным местом для подготовки потенциальных султанов к правлению.

Амасья © Roland and Sabrina Michaud/akg-is

В чрезвычайно многонациональной империи гарем обеспечивал вливание нетюркской, немусульманской, неэлитной крови в императорскую семью. Будучи сыном женщины из далекой страны с совершенно иными, неисламскими культурой и религией, Селим интуитивно ощутил этнически и религиозно объединенную природу Османской империи и вырос в провинциальной Амасье с широким кругозором и богатыми знаниями о мире XV века. Хотя его восхождение на престол было тогда под большим вопросом, Селим уже в подростковом возрасте изучал карту мира, которую Гюльбахар подготовила для него, чтобы вдохновить его на путешествия по миру, расстилающемуся за стенами гарема.

Еще будучи подростками, все османские наследники постепенно подвергались воздействию деликатного и опасного мира дипломатии раннего Нового времени. Одним из основных средств демонстрации иностранным лидерам нового преемника дела Османа была императорская церемония обрезания. Подобно бар-мицве, такие мероприятия, как правило, проходили почти каждый год, учитывая размер (и коллективную плодовитость) правящей семьи, праздновали вступление мальчика во взрослую жизнь. Они также выполняли дипломатическую функцию: были предлогом для приглашения иностранных посланников, глав государств и других международных сановников в императорский дворец в Стамбуле, новое сооружение в недавно завоеванном городе, которое вскоре будет называться дворцом Топкапы. Наряду с вручением подарков, поздравительными посланиями и изобилием роскошных блюд османские чиновники и их коллеги могли углубить свои связи в социальной среде и договориться о сотрудничестве. Церемония обрезания Селима состоялась летом 1479 года, когда ему было почти девять лет. Он и его родители проехали 650 км до Стамбула, чтобы многочисленные иностранные гости и послы, проживающие в городе, могли легко присутствовать на церемонии.

Церемония должна была пройти безупречно, как знакомство принца с миром за пределами дворца и как средство доказать эффективность воспитания матерью сына. Мать шехзаде взяла на себя организацию, но, как это было тогда принято, на публичных торжествах сама не присутствовала. Таким образом, церемония обрезания олицетворяла двойную роль императорской матери: с одной стороны, заботливой и родной матери шехзаде, а с другой – женщины, теоретически способной организовать захват власти ее сыном. Она не только успокоила своего маленького сына после болезненного хирургического вступления во взрослую жизнь, но и помогла провести первое крупное международное мероприятие в его жизни.

Церемония обрезания Селима выпала на пик османо-венецианских отношений. До завоевания Константинополя в 1453 году османские и венецианские войска несколько раз оказывались в шаге от полномасштабной войны, но экономические интересы в желании поддержания потока торговли между Востоком и Западом почти всегда брали верх. Однако после 1453 года война стала неизбежной, поскольку османское наступление на Балканах было серьезной претензией на венецианские территории с захватом османами Сербии в 1459 году.

Несколько лет спустя, в 1462 году, османский военачальник албанского происхождения – он был схвачен во время одного из набегов, в ходе которых балканские мальчики регулярно попадали в империю, – перебежал в венецианскую крепость недалеко от Афин. Понятно, что османы потребовали его возвращения. Когда венецианцы отказались, началась война. В действительности османы использовали беглеца как предлог для вторжения в Афины и дальнейшей экспансии на Пелопоннесе и на Балканах, вплоть до Боснии, которую они завоевали в следующем году, и Албании, в которую вошли после этого.

Этот период конфликта наконец закончился в 1479 году османской осадой города Шкодер, удерживаемого венецианцами (на севере современной Албании). Данная победа позволила османам распространить свою власть дальше на север, вдоль Адриатического побережья. Константинопольский договор, подписанный 25 января 1479 года, завершил долгую череду войн между двумя странами. После десятилетий войны господство Османской империи в Восточном Средиземноморье – фактически на самом пороге Венеции – стало официально признанным, как и значительно уменьшившийся региональный статус итальянского государства. Таким образом, было понятно, что всего через несколько месяцев после этого позорного поражения венецианский сенат был не в настроении отправлять любимого представителя на церемонию обрезания Селима. На самом деле, они не послали никого, чтобы показать пренебрежительное отношение к Селиму – и, что более важно, его деду, султану Мехмеду II.

Роскошный гарем Баязида был густо населен: 27 детей, несколько жен и целая свита наложниц. Из десяти его сыновей реальными претендентами на трон стали второй, третий и четвертый сыновья: Ахмед, Коркут и Селим. Его первенец Абдулла умер в 1483 году в возрасте 18 лет, а остальные шестеро так и не достигли больших успехов, чем спокойная и непыльная работа на постах бейлербеев различных анатолийских городов. Как и Селим, Ахмед и Коркут родились от наложниц в Амасье – в 1466 и 1467 годах соответственно. Все получили одинаковое гаремное образование в области языков, философии, религии и военного искусства. Вначале Баязид, похоже, выбрал Ахмеда в качестве своего возможного преемника (позже он отдаст предпочтение именно ему) – вероятно, потому что тот был старшим выжившим сыном или Баязид считал его самым способным. Какова бы ни была причина, отец передал управление империей Ахмеду задолго до его братьев. Мальчиком он посещал собрания, создавал команду советников и развивал отношения с важными военными деятелями. Несмотря на эти преимущества или, возможно, по причине свалившейся на него привилегии, Ахмед стал ленивым. Тело его полнело, а ум становился вялым. Согласно одному греческому источнику XVII века, Ахмед «думал только о еде, питье и сне». Он наслаждался радостями жизни во дворце и рассматривал трон скорее как привилегию своего первородства, чем как что-то, что он должен будет отвоевать у младших братьев.

Коркут был самым начитанным из трех сводных братьев. Как и многие умные дети, имеющие властного старшего брата или сестру, он предпочитал в тишине наблюдать за мероприятиями и военными парадами. «Коркут, – сообщал тот же греческий источник, – был поглощен литературой и не проявлял никаких других интересов». Он любил поэзию и написал несколько богословских трактатов. Повзрослев, Коркут стал гораздо набожнее своих братьев, философски принимая превратности судьбы. Если бы Аллах возжелал, чтобы он стал султаном, это бы произошло. В юности Коркут не стремился к тому, что считал эфемерным, и вообще избегал государственных дел.

Будучи проницательным уже в раннем возрасте, Селим заметил эти братские разногласия. Он увидел возможность выделиться среди своих старших братьев, показав себя как золотую середину между ними – хитрым и политизированным, как Ахмед, глубокомыслящим и щедрым, как Коркут. Однако, в отличие от Ахмеда, Селим не был ленивым и, в отличие от Коркута, не погружался в книги. В детстве он был – опять же, как описал его венецианский дож Андреа Гритти – «более свирепым и хитрым, чем его братья… чрезвычайно щедрым и в то же время жаждущим войны»: нужные качества для любого, кто надеялся править мировой державой. Даже несмотря на то, что борьба за трон продолжалась много лет, сыновья Баязида развили глубокую ненависть друг к другу. Будучи буйными подростками, они гонялись друг за другом по дворам гаремов ради развлечения; став взрослыми людьми, они гонялись друг за другом по Анатолии со своими войсками.

Однако прежде чем один из них смог захватить империю, их отцу сначала необходимо было стать султаном. Если Баязиду не удалось бы взойти на трон, их, скорее всего, просто убили.

Когда Селиму было 10 лет, его дед Мехмед Завоеватель – человек, которого он глубоко уважал и любил (гораздо больше, чем своего отца, по мнению некоторых современников), лидер, которому он стремился подражать, – страдал от сильных болей в животе, находясь на военной службе к востоку от Стамбула, столицы, которую он завоевал почти 30 лет назад. Топот лошадей возле шатра немного успокаивал его – человека, проведшего большую часть своей взрослой жизни на войне. Но время от времени его охватывала паника. На помощь ему пришли имамы и врачи, а у его постели стояли близкие советники. Около четырех часов дня 3 мая 1481 года в возрасте сорока девяти лет Мехмед – самый великий султан, которого когда-либо знала империя, – испустил последний вздох. Со слезами на глазах великий визирь закрыл глаза своего почившего правителя и начал организовывать транспортировку тела в стамбульскую мечеть Фатих, которую Мехмед II построил как свой вечный дом.

Смерть султана сопровождалась подозрительными обстоятельствами. Все улики указывали на яд, повсеместный страх ощущался в залах дворца. Недовольные советники и военные командиры, иностранцы и, прежде всего, собственные сыновья Мехмеда II – у всех были свои причины отравить султана. Потенциального убийцу было трудно вычислить: он мог медленно травить свою жертву, оставаясь на расстоянии. Яд – идеальное оружие, некоторые его виды приводят к смерти только через несколько месяцев. Однако не будет преувеличением сказать, что тело османского правителя защищалось, пожалуй, лучше всех на земле: оно окружалось сложной системой проб воды и пищи, медицинского наблюдения, и подмешать яд было почти невозможно. Дворцовые администраторы, например, заставляли императорских поваров давать своим детям есть из тарелки султана, прежде чем та доставлялась к его столу. За последние годы войны между Венецией и османами Венеция предприняла по меньшей мере десяток покушений на жизнь Мехмеда II, и некоторые полагали, что Венеция подкупила одного из личных врачей султана, перса, чтобы тот убил его. Другие считали, что виновен один из его сыновей. Несмотря на множество слухов, ходивших в то время, и по сей день точная причина смерти султана остается загадкой.

Мехмед умер, что знаменательно, всего в нескольких километрах от могилы Ганнибала Карфагенского, известного полководца и стратега древности. Ганнибал сражался с Римской империей в III веке до н. э.; восемнадцать столетий спустя Мехмед разгромил последние остатки римлян на востоке – Византийскую империю. Империя Мехмеда унаследовала мантию римлян, что так и не удалось сделать Ганнибалу. После десятилетий пренебрежения и убыли населения Константинополь – ныне Стамбул Мехмеда – пережил возрождение, вселяя страх в каждого европейского лидера от Генриха VI Англии до папы римского Николая V, который видел в этих событиях предзнаменование надвигающегося конца света с Мехмедом в качестве Антихриста и османами («пехотой дьявола»). Из второго Рима османский султан мог нанести удар по первому – сценарий, который казался европейцам пугающе реальным в 1480 году, когда Мехмед захватил крошечный портовый город Отранто на итальянском полуострове. Однако с его кончиной и последующим отступлением Османской империи из Отранто дела прояснились, воодушевив европейцев поверить в то, что Бог все-таки на их стороне.

Потребовалось несколько недель, чтобы новость о смерти султана распространилась по Европе, и восторг был буквально взрывным. Фейерверки пронзили ночное небо, и во всех европейских столицах зазвонили церковные колокола. В день смерти Мехмеда на острове Родос случилось землетрясение – еще одно небесное предзнаменование. «Тот второй Люцифер, второй Магомет, второй Антихрист», захватчик второго Рима ушел. «К счастью для христианского мира и для Италии, – писал прокуратор базилики Св. Марка в Венеции, – смерть остановила свирепого и неукротимого варвара». Со смертью Мехмеда Европа получила столь необходимую, хотя и кратковременную, передышку от периодических крестовых походов, которые она чувствовала себя обязанной вести против своих мусульманских врагов после 1453 года, – хотя тогда, как и во многих случаях, чувство христианского долга не соответствовало перспективам реальной войны, поскольку европейские державы часто не могли собрать надлежащие боевые силы. Армагеддон был предотвращен, а значительные финансовые обязательства правителей многочисленных европейских государств перед Османской империей теперь казались подлежащими пересмотру.

В отличие от восторга Европы, Османскую империю охватило предчувствие хаоса и нарастания кризиса. Борьба за престол, которая неизбежно следовала за смертью султана, только набирала обороты. Будучи проницательным и хитрым десятилетним мальчиком, Селим наблюдал за этим драматичным зрелищем и узнавал много нового о политике и насилии, а также о своей собственной семье.

Глава 2

Наследники империи

Когда новость о смерти Мехмеда достигла Амасьи, Баязид немедленно отправился в Стамбул, взяв с собой только своих самых надежных советников и воинов. Он и не сомневался, что его младший сводный брат Джем тоже был уже в пути, а тот, кто первым добирался до дворца, обычно и наследовал трон. Расстояние от центра власти неизменно оказывалось основным фактором в борьбе за престол в Османской империи, и у Джема было небольшое преимущество.

Селим слышал о Джеме, но никогда с ним не встречался. Когда, будучи еще ребенком, он впитал в себя неуверенность и панику, охватившие дворец и империю, он начал понимать жестокие реалии своего будущего. Этот период нестабильности предвещал тот, который наступит, когда рано или поздно умрет сам Баязид. Тогда Селим окажется в том опасном положении, в котором сейчас находится его отец. Но это только при условии, что Баязиду удастся захватить трон. Если он этого не сделает, будущее Селима окажется коротким.

Роль Гюльбахар как наставницы и советницы Селима оказалась ключевой в этот момент. Только она могла объяснить ему сложный и смертоносный мир престолонаследия и научить его ориентироваться в нем. В конце концов они покинут Амасью, единственный дом, который знал Селим, и последуют за Баязидом во дворец. Каждая пара матери и сына могла бы также рассмотреть возможность стратегического союза с Джемом. Хотя в османской династической системе сыновья обычно настраивались против отцов, а братья против братьев, преемственность смешивала эти интересы, создавая один из немногих случаев, когда сыновья обычно безоговорочно поддерживали своих отцов. Только после того, как отец закреплял за собой султанат, его сыновья могли стать его основными противниками – претендентами на власть.

Столь же серьезными были вопросы, с которыми сталкивались те, кто находился за пределами Османской империи. После смерти лидера крупнейшего и, благодаря Мехмеду, сильнейшего государства в Средиземноморье власть в регионе решительно сместилась в сторону Европы. Битвы за османское наследство всегда вдохновляли врагов империи на попытку вернуть себе утраченные территории. Будучи завоевателем не только Константинополя, но и частей Италии и Албании, Мехмед оказался самым влиятельным из всех султанов, и его смерть имела особенное значение. Сможет ли Европа объединиться на достаточно долгий период, чтобы вести эффективную войну против османов и, возможно, начать крестовый поход за Иерусалим, о котором мечтали веками? И смогут ли европейцы восстановить контроль над драгоценной торговлей с Востоком? Мир был как на иголках, пока Османская династия решала свои семейные дрязги. Вскоре борьба выйдет за пределы империи.

Битва Джема и Баязида. Lebrecht History/Bridgeman Images

Баязид и Джем были полными противоположностями друг другу. Баязид был серьезным, даже суровым человеком. Набожный мусульманин, он любил изучать исламскую философию и поддерживал религиозные институты империи, строя мечети, больницы и медресе. Венецианский посол в Стамбуле охарактеризовал его как «очень меланхоличного, суеверного и упрямого»[16] – комментарий, возможно, был вызван тем, что Баязид убрал со стен дворца картины итальянских художников, которые заказал его отец. Джем, напротив, был весельчаком[17]. Красивый и харизматичный, он любил охоту и спорт, поэзию и вино. О его распутстве ходили легенды: в народе рассказывали истории о девушках, готовых в любой момент броситься к его ногам. На внутренней стороне его любимой винной чаши было выгравировано семь линий, символизирующих семь климатических зон. Таким образом, каждый глоток вина открывал новую линию, приближая его к власти над всем миром. В своем опьянении он мог видеть распростертую перед ним землю и воображать свою власть над всем обозримым пространством. В конечном итоге его проницательная политическая хватка и стремление к трону превзошли его любовь к вину и женщинам.

Через пару десятилетий после того, как Баязид стал бейлербеем Амасьи в середине 1450-х годов, Джем принял аналогичный пост в Конье, еще одном древнем анатолийском городе. Конья[18] видела, как проповедовал апостол Павел; в эпоху Возрождения она стала известным центром производства ковров. Сегодня она наиболее известна как дом и место захоронения персидского поэта Руми, чья смерть в 1273 году вдохновила его последователей на основание суфийского ордена Мевлеви, основанного на его учении о всеобщей любви и единении Бога и человека. Использование орденом музыки, мистической поэзии, гипнотического танца и даже вина для объединения человека с Богом сделало его одним из самых ярких религиозных орденов ислама. Без сомнения, объединенное послание суфиев о любви и мирских удовольствиях привлекло Джема во время его правления городом, хотя доказательства того, что он действительно пополнил ряды их братства, отсутствуют.

Великий визирь Мехмеда, Карамани Мехмед-паша, который закрыл глаза султану, поддержал кандидатуру Джема, которого он и другие представители бюрократии империи считали более податливым и контролируемым из двух сыновей. Стремясь как можно дольше сохранить в тайне известие о смерти Мехмеда, он украдкой умолял Джема приехать в Стамбул и захватить трон, прежде чем Баязид поймет, что происходит. Однако великий визирь не мог тягаться в силе с янычарами – элитным и могущественным военным корпусом империи. Они долгое время поддерживали Баязида, поскольку считали, что он с большей вероятностью поддержит их программу создания агрессивной в военном отношении экспансионистской империи. Поскольку Мехмед умер во время военной кампании, известие о его смерти не было секретом для янычар. Они немедленно послали сообщение Баязиду и бросились в гущу событий, ворвавшись в Стамбул с оружием, чтобы обеспечить безопасность дворца до прибытия Баязида. Хотя великий визирь и его союзники пытались предотвратить это, солдаты легко одолели городских управленцев, убив многих из них на улицах и захватив большую часть города. Вскоре они схватили и самого великого визиря и убили его. Без султана, без явного преемника, а теперь и без великого визиря империя погрузилась в хрупкое и опасное состояние хаоса.

Янычары, одни из самых могущественных акторов в политике империи, были уникальной боевой единицей в раннем Новом времени. Профессиональные вооруженные силы Османской империи, всегда готовые к бою, оставляли далеко позади любую армию Европы, в которой государствам приходилось собирать армию наемников и нерегулярных формирований при каждом вступлении в новую войну. Это было тяжело и медленно, а еще новобранцы были крайне ненадежны и недостаточно обучены, они чаще сражались ради личной выгоды, а не ради интересов государства. Еще Никколо Макиавелли отмечал, что османы господствовали в Средиземноморье[19]. Макиавелли был прав в своей оценке того, как османская армия противостояла европейским армиям, но он упустил один важный момент. Те же самые преимущества, которые постоянная армия давала империи, могли быть обращены и против нее. Несмотря на то, что теоретически янычары подчинялись султану, в реальности все было гораздо сложнее. Они явно принимали чью-либо сторону, как это было в битве за наследство между Баязидом и Джемом; они угрожали насилием государственным органам, а иногда и просто населению империи, чтобы получить деньги и власть; и они почти всегда настаивали на начале новых войн, так как жаждали своей доли боевой добычи и возможностей для разграбления захваченных земель. Для поддержания спокойствия в рядах янычар и удовлетворения их пожеланий султанам приходилось заключать с ними сделки, оказывать им милости и пополнять свою армию вновь захваченными рекрутами. В отличие от светского и праздного образа жизни Джема, серьезный и стоический характер Баязида снискал ему поддержку янычар.

Почти три недели трон пустовал, пока Баязид и Джем на всех парах мчали из Анатолии в Стамбул. Баязид прибыл первым и достиг окраин города 21 мая 1481 года. После убийства великого визиря янычары установили в городе строгий контроль: ввели комендантский час, патрулировали улицы, преследовали мятежников и охраняли окрестные площади[20]. Привычная кутерьма города с населением в полмиллиона человек – несмолкаемый гул голосов торговцев овощами и фруктами, продавцов разных товаров и изделий, и толп мужчин, просто общающихся на улицах, – сменился жутким спокойствием. Баязид встретился с отрядом янычар у заранее подготовленных на этот случай городских ворот, и, образовав вокруг него фалангу, они пробежали через город к дворцу.

После того как Баязид оказался в безопасности внутри стен дворца, ему присягнули янычарские командиры и имперская правящая элита. Великий муфтий, главный религиозный деятель империи, провозгласил его султаном всея творения, правителем от первого до седьмого континента, с незапамятных времен и во веки веков. После этой простой церемонии в дворцовом саду Баязид в полном военном сопровождении направился к Мечети Султана Эйюпа, сооружению, которое его отец приказал построить после завоевания Константинополя. Здание окружало могилу Абу Айюб аль-Ансари, выдающегося последователя исламского пророка Мухаммеда. Элита империи подарила Баязиду меч первого османского султана Османа[21]. После этих двух простых церемоний, даровавших ему признание династии, Бога и его семьи (за исключением, конечно, Джема), 22 мая 1481 года Баязид стал восьмым султаном империи, через день после своего прибытия в столицу.

Тем временем Джем увяз в Анатолии. Он добрался только до Инегёля, города в чашеобразной горной долине недалеко от первой османской столицы Бурсы, когда до него дошло известие, что дворец захватил его сводный брат. Его распирало от ярости.

Баязид знал, что для безопасности своего правления ему необходимо устранить Джема. Поэтому в качестве первого военного предприятия своего правления, всего через неделю после восхождения на престол, Баязид направил войска в Инегёль. Прибыв туда 28 мая, войска нового султана столкнулись с воодушевленной и свирепой группой солдат. Олицетворяя ярость своего лидера, лояльные Джему соединения разгромили Баязида. Благодаря этой победе Джем взял под свой контроль Бурсу, первую столицу империи и центр международной торговли шелком. Укрыв свои войска во дворце, Джем провозгласил себя султаном Анатолии, что явным образом заявляло о его намерении продолжать войну против своего сводного брата. Он чеканил монеты со своим профилем, и в мечетях Бурсы читали пятничные молитвы (Джума-намаз) в его честь[22]. Теперь в империи было два дворца, две столицы и два султана. Надвигалась гражданская война, ставящая под угрозу само существование империи.

Джем понимал зыбкость и опасность своего положения и пытался вести переговоры, предлагая своему сводному брату оставить ему Анатолию, в то время как Баязиду достались бы западные территории империи от Босфора, что в принципе было примерно равным разделом. Однако Баязид отказался. По его мнению, именно он являлся законным наследником всей империи, а Джем – лишь мятежным врагом государства. Баязид ответил на «предложение» Джема отправкой еще одной армии. И снова силы встретились за пределами Бурсы, но на этот раз люди Баязида одержали решающую победу, изгнав Джема не только из Бурсы, но и вообще из Османской империи, в Сирию. К сожалению для Баязида, им не удалось ни убить, ни схватить его.

Закрепившись на троне, Баязид вызвал своих жен, детей и наложниц из Амасьи. Если не считать церемонии обрезания, состоявшейся почти за два года до описываемых событий, Селим, которому на тот момент было и лет, никогда не покидал Амасью. Из провинциального города, не имеющего выхода к морю, он прибыл в самое сердце империи, где его отец был султаном, а его новый дом – ядром власти.

Дворцовый гарем был грандиознее всего, что только можно было себе представить: обширный комплекс бесчисленных покоев с высокими сводчатыми потолками, соединенных лабиринтом переходов, и десятки зданий, которые нужно было исследовать. Из дворца с садами и балконами, расположенного на одном из легендарных семи холмов Стамбула с видом на Босфор, открывалась захватывающая дух панорама. После ежедневных уроков языка, истории и религии Селим метался от одной смотровой площадки к другой, чтобы полюбоваться Европой и Азией и насладиться морским бризом. Он любил наблюдать, как корабли плавно движутся между континентами, слушать крики орлов и стервятников, мигрирующих на юг от Черного моря. Как шехзаде его держали в некотором отдалении от города, за стенами, но громкие звуки и резкие запахи Стамбула неизбежно проникали во дворец.

Несмотря на то что Селим, как сын нового султана, пользовался всеобщим вниманием и интересом, он чувствовал напряжение. Его отец, особенно в первые годы своего правления, оставался все время настороже, всегда опасаясь Джема. Селим рано понял, что имперская земля под его ногами никогда не будет стабильной.

Европейские державы, всегда бывшие в курсе событий на своем восточном фланге, планировали воспользоваться этим предполагаемым моментом слабости Османской империи. 4 июня 1481 года, всего через две недели после того как Баязид взошел на престол, папа Сикст IV написал христианским лидерам всех стран Европы, надеясь организовать новый крестовый поход против османов и других мусульман[23]. Месяц спустя папские военно-морские силы присоединились к флоту из Неаполя, чтобы атаковать Отранто, единственное территориальное владение Османской империи на территории Италии. Бои начались в июле 1481 года и продолжались до сентября, когда османские войска сдались, завершив свое более чем годовое пребывание там. Воодушевленный этой победой, христианский альянс нацелился на изгнание османов из Средиземного моря. С подкреплением из 25 кораблей из Португалии папа планировал пересечь Адриатику от Отранто до Валоны (сегодняшняя Влёра) на албанском побережье. Победа там обеспечила бы контроль над обоими берегами стратегического устья Адриатики и создала бы плацдарм для отвоевания частей Албании и Греции, которые Мехмед захватил в предыдущие десятилетия. Но вспышка чумы в Албании и несколько недовольных капитанов кораблей заставили пересмотреть эти планы. Новому султану, даже без собственных усилий, по крайней мере на данный момент, удалось сохранить за собой восточное побережье Адриатики.

На востоке империя мамлюков, главный противник Османской империи в мусульманском мире, воспользовалась междоусобицей для усиления своего военного и экономического влияния на Ближнем Востоке и во всем Восточном Средиземноморье. Чем дольше «Дом Османа» оставался разделенным, тем лучше было для мамлюков. Они радостно встретили Джема в Каире, столице государства, в качестве своего гостя, что превратило междоусобную вражду османов в вопрос международной политики.

Джему просто не могло повезти еще больше – Мамлюкский султанат согласился помочь ему завоевать Османскую империю. Он чувствовал себя как дома при богатом мамлюкском дворе, где ему оказывали уважение, обеспечивали комфорт и роскошь. Однако за стенами дворца Каир был совсем другим. Когда Джем впервые прибыл в город 30 сентября 1481 года[24] он с трепетом смотрел кругом: все было очень непривычно и грандиозно. Из двух крупнейших городов Средиземноморья Стамбул был больше Каира, но Каир избежал оттока населения, с которым столкнулся Стамбул непосредственно до и после 1453 года. Никогда не живший в Стамбуле во взрослом возрасте, Джем был ошеломлен размерами и шумом Каира, его улицами и сводящей с ума теснотой плотно заселенных кварталов. Императорский двор вел свои дела на арабском, а не на турецком или персидском языке; Джем немного владел арабским языком благодаря своему прекрасному образованию в гареме, однако столкнулся с трудностями. В целом Каир был гораздо более арабским и мусульманским, чем любая точка Османской империи, население которой все еще сохраняло христианское большинство. И такого громкого призыва к молитве, который разносился здесь, по переулкам мамлюкской столицы, Джем никогда не слышал.

Через несколько недель начался священный месяц Рамадан. Будучи почетным гостем мамлюкского султана Кайт-бея, Джем обедал в составе свиты государя каждый вечер в течение всего месяца[25]. Пиры на закате, нарушающие дневной пост, были роскошными, присутствующих развлекали поэты и музыканты. За булгуром, бараниной и десертами из молока с шафраном и кураги Джем затронул тему поддержки мамлюками его попытки свергнуть сводного брата. Кайт-бей, у которого была длинная борода и остроконечные брови[26], терпеливо слушал, но все откладывал обещание поддержки, ссылаясь на то, что ему сначала необходимо проконсультироваться со своими советниками, а затем подождать до конца Рамадана, или придумывал какое-то другое оправдание. Фактически Кайт-бей хотел, чтобы братское соперничество продолжалось как можно дольше, поскольку османский беспорядок давал мамлюкам преимущество в контроле над торговлей между Востоком и Западом.

Сильно разочарованный медлительностью Кайт-бея, Джем решил покинуть Каир и совершить хадж – исламское паломничество к священным городам Мекке и Медине – в декабре 1481 года. Пророк Мухаммед, родившийся в Мекке в 570 году, умер в Медине в 632 году. В Мекке на него снизошли откровения, которые в конечном итоге стали Кораном. Независимо от того, где находятся последователи ислама в мире, все мусульмане обращаются лицом к Мекке, чтобы молиться пять раз в день. Хадж является одним из пяти столпов ислама и считается обязанностью, которую должен выполнять каждый дееспособный мусульманин[27]. Тем не менее Джем был единственным османским султаном или шехзаде за более чем шестисотлетнюю историю Османской империи, который исполнил этот важный ритуал. И даже в его случае мотивация, похоже, была скорее политической, чем религиозной. Ежегодное паломничество – крупнейшее собрание в мусульманском мире – демонстрировало космополитизм ислама. Паломничество объединяло людей от Марокко на западе до Китая на востоке, говорящих на разных языках – от русского до бенгали. Джем увидел в этом возможность продемонстрировать себя как халифа всех мусульман и защитника священных городов; Хадж, по его мнению, должен был стать доказательством его способности править.

Прибытие Джема в Мекку с караваном из Каира вызвало сильное волнение. Как он и надеялся, его паломничество превратилось в то, что мы сегодня назвали бы рекламным турне. Куда бы он ни пошел – от Каабы, самого святого места ислама, до Могилы Пророка в Медине, – толпы следовали за ним, желая услышать его молитвы и слова мудрости. Он вдохновил отчаявшихся жителей Медины воспрять духом и восстановить мечеть аль-Масджид ан-Набави, которая сгорела после того, как за несколько месяцев до его прибытия в минарет ударила молния. На протяжении столетий реконструкция мечети приписывалась этому влиятельному визиту Джема.

Вдохновленный своим паломничеством, Джем вернулся в столицу мамлюков с каирским караваном и марта 1482 года и написал своему сводному брату в стихах следующий вызов:

Разве это не законное право, на которое претендует паломник?

Получив это сообщение, Баязид усмехнулся и ответил собственным стихом, высмеивая притворное благочестие Джема и отсутствие уважения к империи:

Той весной в Каире Джем планировал свое возвращение на родину. Джем знал, что ему понадобится помощь внутри Османской империи, поскольку неохотной поддержки мамлюков было достаточно только для того, чтобы борьба между братьями не прекращалась. Через свою сеть консулов и других влиятельных лиц он начал предпринимать различные шаги по всей Анатолии. Недостатка во влиятельных лицах и бейлербеях, готовых приветствовать союз с османским шехзаде, больше не было. Анатолия по-прежнему представляла собой мозаику мелких региональных держав, остатков византийских военных группировок и крупных домашних хозяйств. Целью государств раннего Нового времени, таких как Османская империя, не обязательно было уничтожить эти в основном автономные внутренние элементы, а, скорее, поглотить, подчинить их или иным образом управлять ими. Джем понимал эту политику переговоров и сотрудничества; поэтому он был уверен, что сможет собрать силы, необходимые для эффективного противодействия Баязиду.

Первым шагом Джема было заключение союза с Касым-беем, лидером караманидов – одного из крупнейших племенных княжеств в Анатолии. Караманиды были одной из древнейших семей кочевников-скотоводов, имевших интересы и влияние в крупных анатолийских городах и сумевших на протяжении веков заключить сделки с правящими державами – от римлян до византийцев, а теперь и османов. Оплоты Касыма располагались недалеко от Коньи, где Джем ранее был бейлербеем. Хотя теперь город находился, по крайней мере формально, под контролем его сводного брата, Джем давно знал лидеров клана и знал, что они могут договориться. Эта договоренность не могла быть более благоприятной для каждой стороны. В союзе с Джемом караманиды Касыма превратились из одного из многих местных влиятельных кланов в реальную угрозу имперской династии. Годом ранее, в надежде захватить побольше территории, Касым и его войско искали коалицию с Орденом братьев иерусалимского госпиталя св. Иоанна Крестителя, правителями крошечного острова Родос, но им было отказано, поскольку рыцари сочли более выгодным соблюдать мирный договор с османами[29], который они были вынуждены подписать тремя годами ранее. Касым явно хотел создания глобального силового альянса; он нашел его в желаниях Джема. Тот, со своей стороны, получил военную силу, которую мог использовать против своего сводного брата.

После заключения этого альянса Джем тайно вернулся в Анатолию вопреки протестам султана Кайт-бея, чтобы окончательно согласовать с караманидами Касыма свои планы нападения на Конью. Он оставил в Каире мать, наложниц и некоторых из своих четырех детей (за это время одна из дочерей Джема вышла замуж за сына Кайт-бея). Путешествуя по суше через Сирию в Каир, затем в священные города и теперь обратно в Анатолию, Джем прошел тем же путем через империю мамлюков, которым его племянник Селим двинется 34 года спустя, проводя свои завоевания.

Достигнув скалистых холмов на окраине Коньи, Джем направился к лагерям Касыма. Подобно Александру Македонскому, сельджукам, крестоносцам и многим другим, Джем и Касым готовились к вторжению в Конью, собирая войска, оружие и другие ресурсы на равнинах за пределами города.

Джем надеялся, что это будет первое сражение из многих, которые в конечном итоге принесут ему победу и престол. Однако, когда в конце мая 1482 года начались боевые действия, его войска были отброшены за считанные часы новым бейлербеем города Абдуллой – старшим сыном Баязида, сводным братом Селима и племянником Джема.

Отказавшись от планов взять Конью, Джем и Касым решили двинуться на Анкару. Когда они направились на север, до них дошла весть, что сам Баязид, узнав, что Джем находится в Анатолии, вышел из Стамбула с огромной армией, желая приветствовать своего сводного брата, вернувшегося в империю, проводив его в свежевырытую могилу. Справедливо опасаясь за свою жизнь, Джем остановил марш на Анкару и отступил на юг. Затем Баязид отправил одного из своих солдат догнать Джема и караманидов и доставить письмо с изложением условий капитуляции. В обмен на отказ от своих претензий к трону и признание Баязида единственным законным султаном Джем должен был получать ежегодно жалованье в золоте и беспечно провести остаток жизни в Иерусалиме, вдали от Стамбула. Джем сразу отклонил это предложение. Помимо требования отказаться от любых притязаний на престол, что для Джема было неприемлемо, сделка Баязида могла также быть уловкой с целью убийства.

Стремление Джема к трону уже привело его в Каир и на Аравийский полуостров. Для того чтобы окончательно решить вопрос о престолонаследии, ему пришлось бы вести борьбу через королевские дворы Франции, Италии и Родоса, привнося традиции османского престолонаследия в политику ранней современной Европы, а затем и всего земного шара.

Глава 3

Осман на чужбине

Приспосабливаясь к своей новой жизни во дворце и усваивая уроки кровопролитной имперской политики, одиннадцатилетний Селим оставался в безопасности в пределах гарема, пока драма его семьи о престолонаследии набирала обороты. С детской тревогой он наблюдал, как его дядя пытается заручиться поддержкой иностранных держав против собственного сводного брата.

После того как ему не удалось закрепиться в Анатолии, Джем понял, что силы Баязида вскоре полностью вытеснят его из империи. Мамлюки уже дали понять, что будут поддерживать Джема лишь до определенного момента. Персия была возможным вариантом, но она была слишком раздроблена, чтобы проводить крупную кампанию против гораздо более могущественной Османской империи. Однако европейские державы, каждая из которых в тот период была слабее Османской империи, хватались за любой шанс получить геополитическое преимущество. Джем, все еще находящийся недалеко от Коньи в лагере с Касымом, начал связываться с лидерами европейских государств через Средиземное море. В начале 1480-х годов глава караманидов помогал Джему писать и рассылать письма, понимая, что война между Баязидом и любым европейским государством откроет Касыму пространство для маневра в Анатолии. В раннем Новом времени это был медленный процесс, общение тогда происходило со скоростью лошади или корабля.

Первое письмо Джема было отправлено в Венецию в январе 1482 года[30]; его просьба о предоставлении убежища и союза была отклонена[31]. Венецианцы недавно подписали мирный договор с османами и не были заинтересованы в нарушении хрупкого баланса. Джем обратился к правителям Родоса, рыцарям-госпитальерам Святого Иоанна, к которому караманиды Касыма обратились несколькими годами ранее, но его первый посланник был схвачен и убит войсками Баязида. Понимая, что Баязид знает о его планах, Джем следующее свое сообщение передал своему посланнику устно, что гарантировало, что, если того возьмут в плен, он не разгласит какую-либо важную информацию – разве что если подвергнется пыткам. Человеком, выбранным для этой задачи, был некий Фиренк Сулейман-бей, христианин, принявший ислам и свободно говорящий по-французски («Фиренк» – это искаженное от «Френк», общий для того времени термин, обозначавший христиан, принявших ислам). О его происхождении известно мало. Возможно, он был пленником, который согласился обратиться в другую веру и служить Османскому государству в обмен на свою свободу. В качестве альтернативы он мог бы добровольно «туркизироваться», как это сделали многие солдаты-крестоносцы, когда достигали Ближнего Востока, по разным причинам: искренняя вера, любовь мусульманки, трепет перед превосходящей силой и величием, которое они обнаружили на Востоке, или возможности, открывавшиеся им в мусульманском мире.

Папа римский Пий II благословляет флот крестоносцев в Анконе в присутствии Джема. Ghigo Roli/Bridgeman Images

Родос, расположенный недалеко от юго-западного побережья Анатолии, представляет собой скалистый остров с сухим климатом, расположенный в стратегически важной точке – там, где Эгейское море встречается со Средиземным. Летом 1482 года Фиренк Сулейман-бей без происшествий добрался до острова[32] и передал послание Джема Пьеру д'Обюссону, Великому магистру рыцарей, который лично знал Джема по переговорам о перемирии в 1479 году[33], когда Джем прибыл туда по поручению своего отца, Мехмеда II. Д'Обюссон, хорошо осознавая тактический потенциал Джема, ухватился за возможность стать его покровителем. Находясь в окружении гораздо более крупных и сильных врагов, рыцари рассматривали внутреннего претендента на османский трон как потенциально решающее и спасительное оружие. Джем не только сможет всколыхнуть всю Османскую империю, но и, если получит трон благодаря их поддержке, навсегда останется в долгу у рыцарей. Со своей же стороны, Джем сделал все, что мог, чтобы оправдать ожидания католиков, пообещав сделать то, чего он никогда бы не смог: обеспечить мир между мусульманским и христианским миром. В отчаянии и, возможно, с долей наивности, рыцари увидели в инициативе Джема возможность создать христианско-мусульманский союз против общего мусульманского врага. Политика не всегда властвовала над религией в Средиземноморье раннего Нового времени, но в данном случае это явно было к месту. В середине июля 1482 года Джем сел на корабль в Корикосе (современный Кызкалеси) на юго-восточном берегу Анатолии. Он и не подозревал, что это был его последний день в Османской империи.

Небольшому торговому судну потребовалось больше недели, чтобы преодолеть чуть менее 500 километров между Корикосом и городом Родос в северо-восточной части острова[34]. Поездка по спокойному летнему морю прошла без происшествий. И все же Джем пребывал в душевных муках. Он ни с кем не разговаривал и почти не спал. Он хорошо знал, что чем дольше Баязид будет удерживать трон – а прошло уже больше года, – тем труднее будет его свергнуть. Покинуть территорию империи снова было для Джема рискованной игрой, однако, учитывая его провал с Касымом в Конье, у него не было выбора. Глядя за борт, на прозрачную синеву воды Северного Средиземноморья, Джем видел мрачность своего положения – он был вынужден еще раз отдать свою судьбу в руки третьей стороны. Однако, несмотря на это, если бы он остался в Анатолии, его неминуемо настигли бы люди Баязида.

Хотя у Джема были кое-какие опасения, он не мог осознавать всю глубину того политического болота, в котором увязнет, сойдя на берег Родоса. Там он станет одной из самых ценных разменных монет в мире раннего Нового времени, заложником, который не догадывается, что он заложник, – по крайней мере, до поры до времени. Любой политический актор, предоставивший Джему убежище, каким бы маленьким или незначительным оно ни было, немедленно становился спонсором потенциальной потери Баязидом власти и, следовательно, мог предъявлять требования Османской империи. Родос станет первой из многих европейских держав, которая будет бороться за Джема.

В великой игре имперской политики каждая сторона нуждалась в другой, хотя вместе с тем и пыталась ее перехитрить. Джем рассчитывал на максимальную поддержку от рыцарей – деньги, корабли, войска, дипломатическую защиту, – чтобы легитимировать свое право на османский трон. Со своей стороны, рыцари рассматривали Джема как ступень к своим более масштабным амбициям – новому крестовому походу с целью отвоевать Иерусалим у мусульман. Рыцари появились как орден крестоносцев и так и остались орденом крестоносцев. Альянс с Джемом был им полезен не как искра, разжигающая адскую войну с османами – столкновения они хотели избежать любой ценой, поскольку знали, что однозначно проиграют, – данное объединение сил было необходимо лишь для того, чтобы выиграть время. Они поспорили, что Джем представляет собой достаточную угрозу для Баязида и они смогут использовать его для достижения мира, а возможно, и получения дополнительной прибыли. Временный мир на Средиземноморье позволил бы им восстановить свою военную мощь и финансовые ресурсы для запланированного крестового похода.

Когда Джем прибыл на остров 29 июля 1482 года, представители рыцарей встретили его в доках по-королевски. Ковры, расшитые золотом и серебром, смягчили его первые шаги на берег, и ему дали «прекраснейшую лошадь»[35], чтобы он мог доехать от побережья до города. Толпы приветствовали его на маршруте, усыпанном цветами. Рыцари, а также итальянские, греческие, французские и фламандские купцы на Родосе приветствовали Джема как принца и своего рода знаменитость, которая могла бы изменить баланс сил Средиземноморья не в пользу османского султана. Джем, рыцари и христианские купеческие общины Средиземноморья разделяли одну и ту же политическую программу, но их интересы сходились лишь на какое-то время. Поблагодарив тех, кто сопровождал его из гавани, и передав поводья, Джем совершил короткий и крутой подъем к внушительным каменным стенам дворца Великого магистра рыцарей Родоса.

Рыцари-госпитальеры принимают Джема на Родосе. De Agostini Picture Library/Bridgeman Images

Еще с XVI века до н. э. на Родосе кипела жизнь. Расположение острова делало его желанным пунктом назначения в морском путешествии, а тогда на дальние расстояния перемещались в основном по воде. Наряду с Критом Родос служил ключевым пограничным переходом из Эгейского моря за его пределы – в Стамбул и Черное море, в Восточное Средиземноморье, а оттуда в Египет, Кипр, Сирию, остальную часть Ближнего Востока, Северную Африку и другие страны Ближнего Востока в направлении на запад. Родос также контролировал одну из самых богатых зон Анатолии, поставляющую редкую прибрежную древесину, которая была востребована для судостроения и других целей. Валы города, впервые построенные греками в IV веке до н. э., были восстановлены рыцарями Св. Иоанна в начале XIV века Незадолго до того, как Джем подошел к стенам Родоса ранним утром 30 июля, они еще раз были отреставрированы.

Двумя годами ранее Мехмед II атаковал Родос, по воспоминаниям одного из рыцарей ордена, «армадой из ста девяти кораблей» с «огромным количеством пушек, бомбард и деревянных башен с другими военными приспособлениями», укомплектованной почти семью десятками тысяч солдат[36]. Эти огромные силы осаждали город Родос более двух месяцев, при этом османская пехота продвигалась к вершине крепостных стен дворца, прежде чем д'Обюссон смог организовать контратаку с помощью подкрепления от короля Неаполя. В конце концов османам был дан отпор. Тем не менее около половины из 3000 рыцарей и более 9000 османских солдат были убиты, а от дворца остались руины. В Средиземноморье раннего Нового времени союзы менялись так же быстро, как морские течения; теперь почетным гостем был сын разрушителя рыцарского дворца.

Большая часть того, что мы знаем о пребывании Джема на Родосе, получено из рассказа вице-канцлера и секретаря рыцарей по имени Гийом Каурсин. Каурсин стремился изобразить правление рыцарей в самых радужных тонах, но при внимательном прочтении его сочинений можно найти бесценные подробности пребывания Джема на острове. Хотя Джему всегда было комфортно на Родосе – с хорошо оборудованными хоромами, роскошными обедами каждый вечер во дворце Великого Магистра и частыми охотничьими поездками по острову, – он по-прежнему беспокоился о своем шатком положении пленного дипломатического актива[37]. Каурсин писал, что Джем «наблюдал за окружающими и всегда казался немного грустным и задумчивым… Он был настолько непоседлив, что не мог долго оставаться на одном месте». Тем не менее, «даже будучи изгнанником и беглецом, он не терял своего аристократического достоинства», которое, видимо, позволяло ему «каждый день купаться в море нагим, без ханжества, на виду у всех»[38]. Меланхолия Джема, возможно, объяснялась тем, что он смирился со своей судьбой и, хотя еще и лелеял мечты о достижении результата, боялся, что шанс его упущен. Каждый день он топил свои печали в наслаждении едой и вином, проводил время с Алмейдой, рабыней, которую купил на острове[39].

Через 34 Дня рыцари решили отправить Джема против его воли в один из принадлежащих им замков во Франции – ради его собственной безопасности, но на самом деле скорее ради самих себя. Опасаясь, что Баязид может вторгнуться на Родос и попытаться захватить своего родственника, они сочли лучшим перевезти его как можно дальше. Этот план позволил рыцарям сохранить контроль над своим королевским заложником, одновременно устранив неминуемую угрозу османского вторжения. В тот же день, когда Джем отплыл во Францию[40], 1 сентября 1482 года, д'Обюссон отправил в Стамбул делегацию, предложив удерживать Джема во Франции в обмен на гарантию мира от османов. К их радости, Баязид немедленно согласился на их условия. С точки зрения султана, эта выгодная сделка позволила ему, по сути, нанять рыцарей в качестве тюремных охранников, чтобы держать своего сводного брата подальше от Стамбула[41]. Взамен Баязид согласился ежегодно выплачивать рыцарям 45 000 венецианских золотых дукатов для покрытия расходов на содержание Джема в тюрьме. Более того, Баязид пообещал не вторгаться на Родос или Отранто, как это сделал его отец двумя годами ранее. Единственный представитель османской правящей семьи, когда-либо совершавший хадж, Джем также заслужил честь проплыть дальше на запад, чем любой член династии. Братская борьба за османский престол теперь охватила все Средиземноморье.

Джем узнал об этой сделке, когда высадился в Ницце шесть недель спустя, 17 октября 1482 года Сбитый с толку, разгневанный и подавленный тем, что рыцари продали его свободу, двадцатитрехлетний шехзаде оказался в еще более незнакомой стране[42]. Как и на Родосе, рыцари держали Джема в комфорте, но под пристальным наблюдением. Будучи пленником, но все же потенциальным наследником, он был помещен под своего рода мягкий домашний арест в хорошо оборудованном акрополе Ниццы, который принадлежал богатому генуэзскому купцу по имени Гаспаре Гримальди. В первую ночь пребывания Джема в акрополе старшая дочь Гримальди отнесла грелку для их нового гостя и, если верить французским рассказам, предложила себя принцу[43]. Позже ее родные и двоюродные сестры по очереди ночевали у Джема; вероятно, Гримальди надеялся выдать одну из своих дочерей или племянниц за представителя османской правящей семьи. Когда Джему разрешили выйти за стены, он переключился на городских проституток. Джем наслаждался этим сексуальным приключением. «Какое чудесное место – этот город Ницца, – писал он, по-видимому, не заботясь о венерических заболеваниях, – всякий может остановиться там и делать все, что ему заблагорассудится!»[44] Поначалу город был ему чужд, но со временем он напомнил ему Конью, где он когда-то был бейлербеем, с ее узкими извилистыми улочками и небольшими площадями. Ему понравился лазурный берег и живописные здания с красными крышами. Однако этого было недостаточно, чтобы излечить его от потери им далекого султаната.

Изгнание Джема только начиналось. Следующие семь лет он провел, перемещаясь по Юго-Восточной Франции от замка к замку, пока местные правители прикарманивали деньги, которые Баязид платил похитителям своего сводного брата за его содержание. Таким образом, пленение Джема благоприятно сказывалось на экономике региона, поскольку в середине 1480-х годов 45 000 золотых дукатов представляли собой огромную сумму.

В то же время на другом конце Средиземного моря османы и мамлюки вели серию войн без явного победителя – серию стычек, которые племянник Джема Селим продолжил и в конечном итоге выиграл несколько десятилетий спустя. Подобно рыцарям, мелким правителям Юго-Восточной Франции и другим средиземноморским державам, мамлюки также сильно нуждались в Джеме в качестве оружия против османов, что позволяло им наводить ужас на Баязида одной только мыслью, что его сводный брат может штурмовать дворец. Кроме того, возвращение Джема в Каир лоббировал еще один человек – его мать. Она осталась в столице мамлюков после того, как ее сын уехал в надежде захватить Конью, и очень хотела вернуть его в Каир как из-за материнской тоски, так и для того, чтобы продолжить борьбу с Баязидом. Султан мамлюков умолял рыцарей Святого Иоанна вернуть Джема в Египет в обмен на полную поддержку армии мамлюков в любой будущей конфронтации с османами, а также 100 000 золотых дукатов. Несмотря на эти щедрые условия (лучше, чем предлагал Баязид), рыцари не отказались от своего османского принца. Он оказался слишком ценным, к тому же у них были другие планы.

Вскоре после прихода мамлюков папа Иннокентий VIII, известный своими декретами о колдовстве и рьяной поддержкой инквизиции, убедил рыцарей перевезти Джема из Франции в Рим ради, по его словам, «общего блага христианского мира»[45]. «Благом», по его мнению, было то, что перемещение Джема ближе к Османской империи позволит увеличить угрозу для Баязида в случае освобождения его сводного брата, а это, в свою очередь, послужит сдерживающим фактором в преддверии наступления Османской империи на государства христиан на Балканах. Опасаясь чего-то вроде средиземноморской мировой войны (хотя, возможно, и стремясь к ней), папа таким образом надеялся организовать трехсторонний союз между Римом, Венгрией (в то время одним из главных соперников Османской империи на Балканах) и Джемом против Баязида. Это, конечно, было частью более широкой цели: подготовки нового крестового похода с целью «отвоевать» Иерусалим и нанести смертельный удар исламу.

Когда Джем прибыл в Рим 4 марта 1489 года[46], почти через восемь лет после смерти своего отца, он стал, по сути, материализовавшимся оружием кровожадности Европы эпохи Возрождения по отношению к исламу – более непреодолимой навязчивой идеей, чем классика античности, искусство или спасение через веру. По словам одного из выдающихся историков эпохи Возрождения Джеймса Хэнкинса, «гуманисты гораздо чаще и гораздо более подробно писали о турецкой угрозе и необходимости крестового похода[47], чем о таких более известных гуманистических темах, как истинное благородство, право на свободное образование, достоинство человека или бессмертие души». По сути, большая часть «цивилизации» эпохи Возрождения развилась из атавистической ненависти христианства к исламу.

Реагируя на окружавшую его культуру огнедышащей религиозной ненависти, Джем за годы своего пребывания в Европе стал еще более набожным. Джем, любитель оргий, находящийся в самом расцвете сил и живущий в Ницце, парадоксальным образом впервые в жизни стал набожным мусульманином в самом сердце христианской Европы, Ватикане. До его пребывания в Европе его отношение к исламу определялось скорее политикой, чем верой. Пока он был в Османской империи, затем в мамлюкском Каире и даже во время хаджа, приверженность Джема исламу всегда казалась поверхностной; он предпринял паломничество – самое мусульманское деяние из всех возможных – для того, чтобы заручиться поддержкой в своих притязаниях на трон. Однако в Европе его мусульманская вера была одновременно и выражением неповиновения похитителям, и источником силы против невзгод и одиночества. Что касается многих людей, обращающихся к религии в трудные времена, то для Джема ислам представлял собой источник как политической, так и духовной свободы в отсутствие свободы фактической.

По мнению Джема, не было никакого противоречия между категорическим обозначением своей политической идентичности как мусульманина в Европе и действиями, противоречащими исламу. Он любил вино и регулярно предавался плотским утехам. Согласно некоторым сведениям о годах его пребывания в Европе, он даже женился на христианке[48] – возможно, что в Европе (но не в Османской империи) для этого потребовалось бы, по крайней мере, номинальное обращение в христианство. Если он действительно его принял, то, вероятно, сделал это посредством практики, известной мусульманам как «такия». Обычно переводимая как «сокрытие», такия позволяет человеку осуществить временное внешнее обращение в другую религию, отличную от ислама, обычно ради выживания, при этом внутренне сохраняя свою истинную мусульманскую идентичность. Помимо слухов об этом браке, все остальные признаки указывают на то, что Джем оставался мусульманином на протяжении всех лет, проведенных в Европе.

Через 10 дней после прибытия в Рим, возмущенный коварством рыцарей, Джем встретился с папой Иннокентием. Когда высокий, полный папа соблазнил его мирской властью[49], которую тот получит от руководства новым крестовым походом – командование Джем мог взять на себя только будучи христианином, – он, как сообщается, поклялся никогда не помогать Риму или какой-либо христианской державе против мусульманской империи[50]