Твой психолог был неправ. Почему терапия бывает бестолковой и ранящей

Встреча со шкалой «грязных» и «чистых» подходов в работе психолога

Про разделение подходов в психологии на «грязные» и «чистые» я впервые услышала на обучающем семинаре «Экология взаимодействия в практической психологии» моего дорогого преподавателя Татьяны Викторовны Дубининой. Тема заинтересовала бы меня гораздо меньше, но мне посчастливилось оказаться подопытным кролём для ведущего на одной из очень необычных, «чистых» техник, в числе многих и многих других упражнений, которые Татьяна Викторовна показывала нам тогда. В моём случае это было символическое моделирование (СиМ), техника на стыке психологии и когнитивной лингвистики.

В процессе работы в этой своеобразной технике я впервые столкнулась с настолько глубоким ощущением, что меня наконец-то поняли целиком «от и до», без упрощения и искажений. Прежде мне было всегда довольно сложно пытаться упаковать себя в рамки какой-нибудь психологической теории, удобной самому психологу, но тесной и малопонятной мне как живому, сложному, чувствительному к любым несоответствиям человеку, в которого юная Алиса-психолог быстренько превращалась, оказываясь «по ту сторону баррикад» в роли клиента.

Дело в том, что тема «меня никто не понимает достаточно точно» всегда оказывалась той ещё занозой, когда я садилась в кресло клиента в начале своего опыта в этом. Чаще всего казалось, что вопросы моих психологов почему-то вовсе не помогают мне понять себя лучше, а скорее сбивают и вызывают в голове что-то вроде «бжжжж», потерянность и «белый шум». Было не так-то просто услышать саму себя в темах, которые я не вполне осознаю (конечно, зачем бы я приходила в работу с темой, где мне и самой про себя всё известно!).

Кроме того, нужно было подбирать слова так, чтобы моё восприятие очень хорошо понял другой человек – а он будто бы понимает как-то очень по-своему, совсем не так, как я пробую свои мысли и ощущения передать.

Когда некоторые мои психологи использовали парафраз: «Правильно ли я понимаю, что…» – и дальше своими словами пробовали пересказать, что я только что сказала, то обычно мне приходилось отвечать что-нибудь вроде: «Подождите, я же немного не об этом пытаюсь сказать», потому что по моим ощущениям это действительно было существенной разницей. Казалось таким важным, чтобы психолог понял меня как можно точнее – разве не так он сможет мне наилучшим образом помочь?

Тестовая беседа в «чистом» подходе взорвала все мои привычные представления о том, как это вообще может происходить. Я бы, пожалуй, не поверила, что так не то чтобы вообще не бывает, но что это может происходить со мной, если бы не оказалась случайно в роли клиента на той обучающей встрече. Если бы сама не «пощупала» собственной мякоткой и нежнятинкой самого глубокого душевного нутра, что же происходило в той сессии.

То есть как это психолог может говорить на моём языке? А что, сразу-то нельзя было так?

Я впервые почувствовала себя по-настоящему понятой другим человеком, помогающим практиком. Или может быть так, что это я впервые саму себя настолько ясно увидела – такое чистое, неискажённое отражение давала техника в исполнении Татьяны Викторовны. Чистое зеркало огромного размера!

О моей «нерешаемой проблеме», об одной из болей, что мучила меня так много лет, к которой невозможно было даже прикасаться в психотерапии, когда паззл не складывался годами, мне вдруг за один-единственный разговор стало ВСЁ ПОНЯТНО! Изнутри понятно, телесно, чувственно, когда озаряет тихим и тёплым ощущением, что всё на своём месте и на самом-то деле работает именно так, как нужно. Что с тобой всё в порядке, особенно теперь.

У меня не получалось почувствовать ничего подобного никогда раньше, хотя как клиент к тому времени я пробовала разные методы в психотерапии: групповые, индивидуальные, директивные, недирективные, долгосрочно, разово – несколько лет довольно бестолкового опыта до. Гештальт-терапия, когнитивно-бихевиоральная, психоанализ, всевозможный арт, разные телесно-ориентированные практики1.

Что-то, конечно, накапливалось и, вероятно, потихоньку помогало. Я предпочитаю думать, что весь этот багаж пошёл впрок. Но скорее хочу «осознанно верить» сейчас, что это должно быть так, чем могла бы в том времени сказать, что действительно чувствовала хотя бы какую-то пользу.

В лучшем случае мои опыты в терапии вызывали острые болезненные побочные эффекты, хотя гораздо чаще просто проходили мимо. Годы ощущения, что в психологии как клиент я делаю только что-то не то!

Разумеется, как студент психфака я давным-давно знала, что говорят некоторые психологи о таких клиентах, которым «никто не может помочь», которые «порхают от психолога к психологу» и «не хотят работать нормально». Вы знаете, я привыкла им верить и думать, что это действительно со мной что-то не так. Что мне нельзя доверять своим ощущениям из роли клиента, что я должна только стараться ещё лучше.

В СиМ же всё будто бы по щелчку встало на свои места. Слушайте, это было удивительное переживание! То есть это не я «неправильный» клиент. Это всё могли быть «неправильные» относительно меня подходы и техники, которые делали неправильный мёд.

Вы даже представить себе не можете глубину моего выдоха в этом моменте!

Конечно же, мне захотелось узнать о «чистых» и «грязных» подходах немножечко больше, научиться творить эту магию для самой себя и для своих клиентов. О, я глубоко озадачилась вопросами соответствия техник, которые используют помогающие практики, специфике клиента, особенностям его психики, ситуации и запроса.

Для начала отправилась знакомиться с материалами Олега Матвеева, человека, который активно продвигает эту тему в нашей стране. Что-то в его текстах мне откликнулось, что-то показалось далеко не таким созвучным; но этого погружения было достаточно, чтобы укрепиться в своём интересе и отправиться к первоисточникам дальше. К текстам учеников создателя «чистого языка», психотерапевта Дэвида Гроува, авторов символического моделирования Пенни Томпкинс и Джеймса Лоули, их последователей Уэнди Салливан и Джуди Рэз.

Тема уместности «чистоты» подхода, «грязноты» и «чистоты» языка психолога оказалась многомерной и столько всего проясняющей для меня и как для преподавателя психологии, и как для практика, и как для клиента.

Сегодня я хочу поделиться этим опытом с вами.

Эмоциональная окраска слова «грязный»

Рассказываю ли я эту тему на мастер-классах, пишу ли в блоге, упоминаю ли в личных беседах – коннотативчик слова «грязный» всегда вызывает большое количество неудобных вопросиков.

Я имею в виду, что это слово само по себе несёт довольно негативную эмоциональную окраску в нашем языке, и его использование в адрес вызывающих симпатию методов воспринимается заведомо предвзято. У каждого из нас, психологов, есть любимые техники и школы: гештальт, КБТ, психоанализ, «телеска», арт-терапия и другие. Есть набор предпочитаемых моделек и у меня. Поэтому, конечно же, я представляю, насколько неприятно слышать в адрес любимого подхода, что он – «грязноватый» или «грязный».

Кажется, более удачных метафор того, что я хочу вам сегодня рассказать, не нашли до сих пор. Но тема задела меня лично и вызвала переживания, которые было сложно проигнорировать! Так что хотелось разобраться независимо от того, каким словом кто-то всё это называет.

А ещё мне как логику и отчасти математику не так сложно было абстрагироваться от эмоциональной окраски слова, оставив для себя только обобщённую суть. Но людям скорее эмоциональным бывает сложно провернуть подобный фокус. Иногда коллеги просят меня использовать термины «директивный» (специалист ведёт клиента за собой, управляет течением и направлением процесса) и «недирективный» (специалист скорее следует за клиентом и принимает его таким, как есть), чтобы не так резало слух.

Если это важно для вас, то вы можете держать для себя в голове, что эти значения приблизительно похожи – на самом деле, я не могу согласиться с такой заменой. Ведь мой стиль как консультанта может быть недирективным, при этом в случае необходимости я могу использовать модели из «грязной» половины шкалы. Не то чтобы одно исключает другое. Что ещё удивительнее, мне встречалось директивное ведение в близком к «чистому» методе. И уж конечно, не стоит ставить знак полного равенства между «недирективными» подходами вообще и «чистым» полюсом шкалы. Словом, основание модели «грязных» и «чистых» подходов – другое. Мы разберём его дальше достаточно подробно.

Кроме того, всё-таки не я являюсь автором такого разделения техник. Так что позвольте мне использовать такие слова, которые я услышала когда-то сама от Татьяны Викторовны, которые встретила в материалах Олега Владимировича – на мой вкус, они, действительно, наиболее точны.

Что ж, призываю и вас по возможности абстрагироваться от эмоциональной окраски названий полюсов шкалы. «Чистая» техника не является безусловно «хорошей», «подходящей клиенту», как и «грязная», разумеется, не является безусловно «плохой». Вопрос в соразмерности, уместности использования в соответствии с особенностями клиента, его ситуации, запроса. Некоторым клиентам нужны «грязные» техники! Надеюсь, что у меня получится показать тему не однобоко.

Что же на самом деле означают слова «грязный» и «чистый» в описании психологических методов

Судя по всему, слово «чистый» пришло из названия одного конкретного метода – это «чистый язык» новозеландского психотерапевта Дэвида Гроува, работавшего с клиентами, попавшими в тяжелые травматические истории. То есть с людьми, которым бывает очень сложно говорить о своих переживаниях напрямую, источник которых они предпочли бы забыть или на самом деле могут не помнить.

Гроув заметил, что его клиентам бывает гораздо легче говорить о непереносимом опыте, используя язык образов и метафор. При этом описываемые ими символы и связи между ними настолько индивидуальны, что привнесение в это содержание чужеродных интерпретаций и готовых экспертных решений скорее сбивает и тормозит процесс, чем является помощью, и вызывает чувство помехи, несостыковки и искажения. То есть у каждого человека есть свой собственный метафорический мир, ландшафт которого отражает реальную организацию и течение его психических процессов, в том числе в той части, с которой он может быть вовсе не знаком на уровне сознания. Ведь именно незнакомое часто кажется нам таким пугающим и небезопасным.

Оказалось, что с этой удивительной индивидуальной метафорой можно работать, не вмешиваясь в структуру и содержание процесса инструкциями, невольными интерпретациями или «умными» аналитическими замечаниями. Достаточно особым образом помогать человеку концентрировать внимание на исследовании и построении собственного метафорического мира во всей его многомерной сложности, без искажений. Это необычное удерживание внимания позволяло психике клиентов Гроува создать или разглядеть свой собственный, уникальный, как ключ к замку ей одной подходящий, индивидуальный способ помощи.

Дэвид обнаружил, что такая работа делает возможным для страдающего человека мягко интегрировать, то есть выдержать, присвоить и исцелить, даже очень болезненный опыт. В том числе такой, о котором клиент или не готов говорить напрямую, или, может быть, даже не может «вспомнить», что является точным источником его душевной боли: что именно случилось с ним в его прошлом, и с чем именно связан отголосок боли в настоящем. Психологу же, в свою очередь, не обязательно знать, что же на самом деле произошло с клиентом, чтобы суметь быть его проводником в поиске этого ключа.

Гроув разработал особый язык для психотерапевта, помогающий клиенту в исследовании и моделировании его индивидуальной метафоры без искажений, максимально исключающий привнесение собственного содержания терапевта (его интерпретаций, инструкций, решений, наводящих вопросов, собственного понимания ситуации, собственных метафор и т.д.) во внутренний мир другого человека. Гроув назвал свою систему вопросов, позволяющую терапевту работать без «загрязнения» внутренней метафоры клиента чем-то извне, «чистым языком».

Позже психотерапевты Джеймс Лоули и Пенни Томпкинс увидели вживую работу Гроува на одном из его обучающих семинаров, и скорость изменения процессов в психике клиента потрясла их! Они впервые увидели настолько мощные, глубокие и целительные изменения переживаний и состояния человека, происходящие за одну терапевтическую сессию. Лоули и Томпкинс не поняли, что именно делал Гроув своими вопросами, как именно он это делал, – но они очень захотели это понять.

Лоули и Томпкинс учились у Гроува, и на основании его «чистого языка» с опорой на исследования когнитивной лингвистики разработали собственную технику – символическое моделирование. То есть моделирование переживаний и индивидуального мира клиента с помощью особой работы с его собственными метафорами и символами, через «чистый язык».

Именно с символическим моделированием я познакомилась на обучении у Татьяны Викторовны, и была так глубоко впечатлена и ощущением, что меня отразили во всей моей сложности, без упрощения и искажений, и скоростью и мягкостью произошедших со мной в течение одной-единственной беседы изменений. О, я очень хорошо представляю себе, насколько обалдели Пенни и Джеймс на семинаре у Дэвида!

Судя по всему, Олег Матвеев взял слово «чистый» из этого подхода. Я не нашла точного упоминания в его материалах, откуда в таком случае пришло слово «грязный», и предполагаю, что оно было использовано всего лишь как ожидаемый антоним для названия противоположного полюса шкалы.

Во всяком случае, нам важно запомнить, что слова «чистый» и «грязный» не означают «плохой» или «хороший», «подходящий» или «неподходящий», «праведный» и «аморальный» и тому подобное. Они отражают степень вмешательства терапевта во внутренний план клиента, «упаковку» мира клиента в одну из психологических моделей или в восприятие самого специалиста – или же отстройку от внутреннего мира самого клиента насколько возможно без фильтров и искажений.

Глубокое понимание факта, что любые психологические теории – это всего лишь модели, никогда, на самом-то деле, не отображающие происходящее во внутренней или внешней реальности целиком, принципиально важно как для психологов, так и для клиентов.

Первым важно быть способными не замыкаться на какой-нибудь, даже самой точной и научной, теории, и уметь видеть за моделями живого человека. Вторым важно «сохранять себя», если совпадения с моделью психолога не произошло. Есть очень разные в своей добросовестности, уровне образования и этичности специалисты, и некоторые в случае несовпадения могут достаточно жёстко давить. У клиента может складываться ощущение, что это он какой-то «неправильный», ведь «специалисту должно быть виднее»2. В то время как дело бывает всего лишь в неподходящей модели или в том, что помогающий практик «не знает» или «забыл», что это может быть так.

Давайте поразглядываем отношения между моделями и реальным миром, внешним или внутренним, немножечко внимательнее. Если вы не планировали глубоко вникать в тему и рассчитывали скорее на лёгкое чтение, то следующая глава может показаться вам несколько сложной или скучной. И всё же я оставляю на этом акцент для той части моей аудитории, которой важно покрепче разобраться в задачке: как же так получается, что даже самый опытный и образованный авторитетный эксперт может иногда ошибаться в своих гипотезах о ситуации клиента и в решениях, которые должны обязательно сработать.

Это действительно проясняет большое количество затруднений и несостыковок в нашем ремесле, да и, в общем-то, в жизни в целом. Постараюсь обозначить тему настолько лёгкими касаниями, насколько у меня получится сделать это без потери содержания проблемы, а затем мы вернёмся к живым примерам и историям.

Разница между реальным миром и его моделями

Есть мир, живой и очень сложный во всём своём многообразии, многомерный, с бесконечным множеством характеристик. А есть модели того, как устроен мир. И это – никогда не одно и то же.

Модель строится на основании ограниченной части характеристик, она удобна в демонстрации каких-то ярких свойств или изучении общих закономерностей – но никогда не обладает целиком всеми свойствами того объекта, прототипом которого является. Глобусы и карты не отражают «живую» объёмную и детальную территорию.

Является ли модель чем-то плохим или негодным из-за такого несовпадения с особенностями реального мира? Конечно, нет.

Моделирование решает конкретные задачи, скажем, помогает туристам сориентироваться на местности, облегчает студентам и школьникам учебный процесс. Но вряд ли вы бы согласились заменить раз и навсегда для себя живые реки, горы, дубы и ёлки, красивые цветы – на схематичную рисовку глобусов и карт!

Нейросеть Яндекса подсказывает, что «модель – это упрощённое представление реального объекта или процесса, созданное с целью усвоения, анализа или улучшения этого объекта или процесса». Манекен, скульптура, игрушки, атлас анатомии человека. Рисунок, блок-схема, график, таблицы. Модели машин, самолётов, зданий и атомов. Описание исторического события с помощью текста, решение физической задачи с помощью формулы. Модели развития Вселенной, экономических процессов и эволюции человека. Модели психических процессов, структуры личности, закономерностей общения и поведения.

Учёные познают, доказывают, строят теории, выводят законы, испытывают гипотезы – моделируют мир, приближаясь к нему, но никогда не отражая целиком во всей его необъятной сложности. Интересно, кстати, что согласно одному из современных критериев научности, принципу фальсифицируемости Карла Поппера, научным считается только такое знание, которое потенциально может быть признано ложным – тот неловкий момент, когда «дураки и фанатики всегда уверены в себе, а умные люди полны сомнений». Однако это само по себе намекает на весьма относительную объективность и универсальность научных моделей.

Ненаучные подходы – духовные практики и религии, всевозможные саентологии, дизайны человеков, астрологии и прочее-прочее – тоже строят теории и объясняют закономерности: как, что и почему в этом мире работает именно так. Они составляют свои модели, отличающиеся от научных невозможностью их однозначно опровергнуть или доказать.

Очень удобно, когда какой-то человек, основатель метода, может чего-нибудь там насчитать в своей голове или, скажем, помедитировать и провозгласить: «Это устроено вот так, и фиг вы когда-либо сможете проверить, так ли это на самом деле. Но, согласитесь, моя теория так красиво звучит, кроме того, отзывается вам чем-то своим. Столько людей уже сказали, что в этом определённо что-то есть. Так что почему бы и вам не принять на веру то, что дело обстоит именно так, ведь я прошёл к этому такой непростой путь».

Нам, людям, порой так хочется идентифицировать себя с чем-то большим и объяснимым. Чувствовать причастность и возможность сослаться на что-то кроме собственных решений: «Я рублю правду-матку, потому что я Овен и Манифестор, а не хухры-мухры».

Смейся-смейся, Алисонька: между прочим, в психологии даже академической ненаучные теории встречаются, и как же «настоящим» психологам задирать нос тогда? Если всё это помогает людям в их задачках, то не всё ли тебе равно, научное оно или нет. Отстань уже от капусты в огороде соседа. Кроме того, чья бы корова мычала: ведь и ты сейчас в гораздо большей степени практик и в куда меньшей – научный деятель. Сама эта книга – вовсе не академический трактат.

Поле психологии научной и психологии практической совпадает далеко не всегда. Например, уважаемая многими юнгианская психология ссылается на религиозный, духовный и мистический опыт и на данном этапе развития науки не имеет возможности эмпирической проверки. Что совершенно не мешает ей стоять фундаментом в основе любимых многими практико-ориентированных психологических школ и практически всей современной арт-терапии!

Кроме обобщённых научных и ненаучных моделей, каждый из нас также индивидуально познаёт этот мир, выводит какие-то закономерности для себя, делает собственные выводы: «Ага, это работает вот так. Ого, в первую очередь нужно обращать внимание вот на это». Индивидуальные картины мира могут быть такими неодинаковыми у разных людей. Поэтому нам так сложно бывает друг друга понять. Поэтому же бывает так сложно вписаться в чужие модели, даже если их построили учёные.

Более того, те самые научные теории точно так же создаются людьми, со своими вкусами, болями, ограниченным фокусом внимания, основанными на этом гипотезами. Это точно такие же индивидуальные фильтры: сегодня я возьму вот это свойство и моё видение его, и построю модель на основании именно этого свойства и этого видения, а потом буду исследовать, могу ли распространить свою модель на более широкую аудиторию, то есть дальше моей собственной головы.

Что особенно интересно, модели могут отличаться даже у разных учёных одних и тех же наук. Математика Евклида и математика, скажем, Лобачевского – это «разные» математики. Физика Ньютона и физика Эйнштейна – «разные» физики.

Если уж и в точных, и в естественных науках учёные не могут договориться и создать единую модель, объясняющую универсально все явления мира, то внутреннюю психическую реальность ещё труднее измерить объективной линейкой, взвесить на точных весах или поставить над ней управляемый эксперимент.

Проблемы построения моделей в психологии

Мы, психологи-академисты, стараемся, по возможности, валидизировать – то есть теоретически обосновывать и математически тестировать, действительно ли мы измерили именно то, что планировали, и достаточно ли хорошо сделали это – наши методики и выводы.

Когда я только подавала документы на выбранную специальность в далёком уже 2010-м году, то никак не могла понять, почему моё призовое место в городской олимпиаде по математике давало мне право на поступление вне конкурса на факультет психологии, ну какая же тут может быть связь.

Потом доучилась до третьего курса, столкнулась с распределениями Гаусса и Пуассона, центральной предельной теоремой, дисперсионным и регрессионным анализом и прочим некоторым множеством столь устрашающих слух гуманистически настроенного студента психфака вещей («эй, ну я же пришёл людям помогать, а не вот это вот всё!»). И как поняла-поняла. Математическая доказательная база научных психологических теорий может быть поистине многоэтажной.

Однако мы всегда оставляем «подвешенными в воздухе» некоторое количество вопросов, на которые так сложно получить ответы, когда переводим психические явления в математическую модель. Как, например, задать ноль? «Ноль гнева» одного человека может отличаться от «ноля гнева» другого человека. Мой «ноль тревоги» может отличаться от «ноля тревоги» буддистского монаха. А «ноль радости» депрессивного человека – отличаться от «ноля радости» человека активного и здорового.

Да-да, я в курсе про предполагаемую однородность выборки исследования. Однако есть ли «абсолютный ноль» эмоции или свойства характера у живого человека даже относительно себя самого?.. Что уж говорить о соответствии разных «нолей» между разными людьми, пусть даже они являются соседями по выборке.

И что же, всё-таки, считать «нормой»? Простое арифметическое «среднее по больнице», понятное дело, отражает ничего. У нас так шутила преподаватель по математическим методам: в больнице у кого-то может быть 35.5, у человека на соседней койке 38.1. Сложим и разделим на количество, в среднем получается 36.8. Ух ты, средняя температура в палате нормальная! Такая нормальность, конечно, никуда не годится и никак не отражает реальной картинки.

Большинство научных исследований по психологии и «правильных», валидных, математически обоснованных тестов используют так называемое нормальное распределение Гаусса. Это формула из теории вероятностей, где большинство значений (68.2%) сосредоточены около среднего, тогда как 100% включают в себя также более высокие и более низкие значения.

Как правило, именно она заложена в основу определения выраженности какого-либо признака через тесты3: что будет считаться высоким или низким уровнем агрессивности, жизнестойкости, тревоги. Можем ли мы считать какое-то конкретное значение нормой или отклонением. Достоверно ли различаются, скажем, показатели жизнестойкости городских и сельских жителей. Ла-ла-ла-ла-ла.

Учёные опираются на статистику нормального распределения в исследованиях на больших выборках, потому что в данном случае это оправдано: согласно центральной предельной теореме теории вероятностей, при достаточно большом числе измерений любое распределение случайных величин стремится к нормальному.

Вот только так ли много значит это для отдельно взятого человека, обращающегося в психологическую практику, где о «достаточно большом» количестве человек в выборке речи вообще не идёт?

Единичный случай может в статистику и не вписаться. И потом, что если в какой-либо выбранной теме мне как клиенту вообще не нравится, как чувствуют себя эти самые 68.2%, я не завидую им и «вот туда» не хочу? Всегда ли, в таких случаях, мне нужны эти закономерности?

Так может быть, всё-таки нормой считать хорошее душевное самочувствие и отталкиваться от этого? Но что же тогда, во всём многообразии ценностей и жизненных приоритетов у разных людей, учёным считать «хорошим душевным самочувствием»…

Психологи-академисты стараются учитывать всё это: рассчитывают математические модели, проверяют статистическую достоверность тестов, прописывают критерии научной состоятельности экспериментов, вычисляют возможные ошибки измерений. Даже конструируют тестовые экспертные системы (ТЭС) семантического моделирования ментального отклика, рассчитанные на формулах релятивистской физики и способные при измерении учитывать относительность «индивидуального ноля» каждого отдельного человека, выполнившего тест!

Я не уверена, что многие мои читатели, на самом деле, встречались с ТЭСами. Просто хочу сказать, что психология как академическая наука ещё как учитывает погрешности, она довольно математична и сложна. Мы проверяем, действительно ли наши методики достоверно снижают уровень, скажем, депрессии и тревожности – и не делаем таких заявлений только потому, что показатель дискомфорта клиента снизился «на глазок».

Подлинная сила поставленного научного мышления

Использование научно обоснованных теорий повышает вероятность оказания корректной помощи. Я бы не хотела попадать в лапы специалисту, гадающему на эники-беники: как же, по его мнению, мне стоит жить мою прекрасную жизнь. Однако даже научная доказательность подхода не всегда означает, что это поможет человеку в данном конкретном новом случае. Мы, люди, в своей психической организации бываем настолько индивидуальны и сложны.

Можно ли винить в отсутствии универсальной объективности психологию, если даже в медицине бывает такое, что сердце у пациента находится с правой стороны? Это ещё не значит, что я бы доверила своё сердце бабушке-знахарке или побывавшей на двухмесячных курсах самоуверенной блогерше, а не образованному и опытному кардиохирургу. Но было бы здорово, если бы в случае необходимости операции он сначала проверил, с какой стороны находится моё сердце – если вы понимаете, о чём я.

Сила образованности и научного подхода заключается именно в понимании специалистом того факта, что даже самое научно обоснованное и опытное видение может отличаться от объективной реальности. И что гипотезы нужно тестировать всегда.

С организацией душевных переживаний всё может быть гораздо сложнее и разнообразнее, чем с расположением внутренних органов. Поэтому в психологии есть большое количество очень разных моделей: что конкретно происходит в психике, как именно это происходит, и в чём может быть причина того, что человек чувствует себя нехорошо.

Ты тревожишься, потому что неадаптивные мысли и убеждения рождают негативные эмоции? Или, может быть, это психодинамический конфликт? Твой Внутренний Родитель строг и требователен к твоему Внутреннему Ребёнку, и тебя расшатывают эмоции твоего метафорического душевного «малыша»? А может, дело в мышечных зажимах, в накопленных и подавленных эмоциях, которые находят выход в такой своеобразной трясучке?

Моделей причин даже, казалось бы, одного и того же эмоционального состояния – в психологии некоторое количество, и они неодинаковые. А знаете, сколько существует моделей одной только структуры личности, например? Я бы не взялась пересчитать. Мы не едины в наших научных взглядах на психические явления, не говоря уже о том, как часто психологи-практики примешивают далёкие от науки подходы, собственные убеждения и выводы и тому подобное.

Мир – реальный, живой, многообразный – сложнее любой модели, даже если речь идёт о моделях точных, проверенных, научных. Никогда все свойства мира не вмещаются ни в одну модель «от и до». А человек – живой, чувствующий, дышащий – целиком всегда оказывается сложнее любой научной или ненаучной теории.

Это не значит, что теории не помогают исследовать или исцелять. Но это значит также, что об этом ограничении категорически важно хотя бы помнить.

Боюсь далеко зайти сейчас и, с одной стороны, вконец наскучить читателю, с другой – дискредитировать науку, которую так сильно люблю. Я выпускник и ныне преподаватель классического университета: научные модели для меня – всё равно что терновый куст для Братца Кролика, то есть дом родной. Но в контексте темы мне ощущается настолько важным донести мысль: как часто мы «упаковываем» происходящее с клиентом в модель, забывая, что это именно модель? Что-то, удобное для иллюстрации и демонстрации свойств, но не отражающее качеств объекта целиком. Не вмещающее человека во всей его сложности, не затрагивающее всех свойств многомерной психической жизни.

Как мы готовы иногда «сражаться» – друг с другом ли, с клиентом ли – что территория равна карте или глобусу! Я знаю, как именно у тебя это устроено; подожди, я тебе сейчас всё объясню. Измени мысли – и твоё состояние точно изменится вслед за ними. Обними своего «Внутреннего Ребёнка», ты должен его любить. То есть как у тебя это не сработало? Должно быть, это сопротивление, куда же без него. Должно быть, это самосаботаж.

Иногда мы забываем, что реальный объект может оказаться сложнее даже самой удачной модели.

* * *

Мы делаем шаг назад и возвращаемся к основной теме нашей с вами беседы сегодня. «Грязно-чистый континуум» подходов – это и есть отражение возможности используемого метода учитывать факт того, что наши даже самые научные и обоснованные представления о клиенте могут с реальным клиентом не совпадать. Что даже самый уверенный и опытный помогающий практик может время от времени «мазать мимо». Что сложный многомерный мир, сложный многомерный человечек, и модели об устройстве этого мира, модели об устройстве этого человечка – это далеко не одно и то же.

Разные методы и разные специалисты по-разному готовы учитывать это самое «не одно и то же».

Случай несовпадения запроса клиента с границами большинства терапевтических подходов

Прежде чем мы снова окунёмся в разглядывание теорий, хочу показать вам одну из линий истории моего клиентского опыта. Рассказ не будет коротким, зато послужит хорошей иллюстрацией того, как может выглядеть разница в ощущениях между «твоими» и «не твоими» методами, связанных с этим переживаний «сложного» клиента.

Кроме того, не скучно ли нам разбирать одни лишь только абстракции? Давайте попробуем кусочек практики на зубок.

Понимаю, кстати, что для некоторых моих коллег подобная откровенность может показаться спорной: для части психологических школ раскрытие прошлого или личной жизни психолога является нарушением этики и впоследствии мешает терапевтическому процессу. Например, в психоанализе это может препятствовать корректной работе с переносом и контрпереносом, что является спецификой метода. В других же подходах, в которых терапевтическая работа осуществляется другими средствами, что-то подобное, наоборот, бывает полезным.

Эта книга вовсе не является автобиографией, но здесь и далее я использую в ней истории из своей жизни по трём причинам.

Во-первых, мы говорим о переживаниях «сложного» клиента изнутри его восприятия психологической работы. И, конечно, проще описывать своё восприятие, чем чьё бы то ни было. Так я могу показать всё это полнее и точнее, во всех логических связках, которые о другом человеке можешь никогда и не узнать.

Ниже вам встретятся также и взгляды других людей, и описания клиентских случаев уже через призму моего профессионального опыта.

Во-вторых, говорить «у меня было вот так» или «я вижу это вот так» – это симпатичный мне способ сказать «и вот так бывает тоже» или «у вас могло происходить что-то подобное». Без замаха на «это точно происходит у всех одинаково». Поделиться чем-то важным и, может быть, расширяющим привычное восприятие, не скатываясь в поучения и не навязывая идею некой объективности и универсальности, в которую, как вы можете догадаться, я не слишком-то верю.

В-третьих, есть и более личная причина. Я с сердечной благодарностью вспоминаю каждую историю о «сложном» опыте в прошлом или настоящем от людей, которых считала уж точно счастливыми и благополучными, психологов и не только. Про которых в более юном и наивном возрасте была уверена, что в этой жизни им «просто повезло» – в отличие от меня, уж конечно.

Было невероятно важным видеть за экспертностью, благополучием или успехом также и «живые» истории людей во всей их неоднозначности и сложности индивидуальной траектории. Видеть бэкграунд, то есть изнанку, внутреннюю кухню, а не простую данность: либо человеку повезло, либо нет. То неуловимое, о чём поётся в песне «Ты не один» группы Brainstorm: «И пусть никто не объяснит, никто на свете не расскажет, какой огонь в груди горит, какая боль стоит на страже».

Всё это было для меня глубоким выдохом: то, что я ощущаю «сломанностью», вовсе не предопределяет всю дальнейшую жизнь.

Будет здорово, если и мои истории принесут кому-нибудь выдох и облегчение. Это бы означало, что у меня получилось передать эстафету дальше.

Не все подходы одинаково полезны. Столкновение с проблемой подбора подходящего метода

Когда-то давно, ещё на первом или втором курсе факультета психологии, мне не давала покоя идея, что психолог тогда считается хорошим, когда у него много часов терапии за плечами. К тому моменту я пока ни разу не бывала на личных консультациях и поэтому только очень приблизительно представляла себе, как вообще происходит для клиента этот процесс. Какой запрос нужно придумывать для работы, что именно психологу нужно говорить.

Некоторые наши преподаватели были практиками и готовы были давать нам такой опыт – то есть играть роли наших терапевтов. Мне показалось, что это отличная возможность, так что я быстренько записалась и в назначенное время пришла.

Не было чего-то определённого, что бы меня беспокоило и что можно было бы взять точечной мишенью для работы. Но общий фон моего состояния был каким-то болезненным, неспокойным и неприятным. Я не могла бы назвать, с чем именно это связано – оно как будто бы маячило постоянной тихой музыкой к сюжету кино, как будто бы продолжалось всю мою жизнь. Это фоновое состояние я и обозначила в качестве проблемы.

Психолог работала со мной в гештальт-подходе4. Раз за разом она задавала вопросы, связанные с прошлым и, чаще, с настоящим; я рассказывала всё это, а затем она просила назвать, какую эмоцию это вызывает во мне. «Что ты сейчас чувствуешь? А вот об этом, что ты чувствуешь?».

Не знаю, хорошо ли видно вам через буквы, как от одного только воспоминания об этом вопросе у меня дёргается правое нижнее веко до сих пор. Шучу я, шучу. Одна-а-ако. Боже, это была какая-то бесконечная долбанная пытка в том моменте!

Сейчас-то Алисонька – кот учёный, калач тёртый – может сама о важности эмоций с потребностями рассказать, хоть ночью разбуди. За годы я написала и дипломную, и диссертацию по эмоциональному интеллекту, пропахала личным опытом бесконечное множество «телески», арта, процессуалки и Юнг знает чего ещё. Могу назвать эмоцию, которую испытываю в моменте, обозначить, с чем именно она связана, определить её образ или место в теле, где она ощущается сильнее всего. Могу прожить эмоцию как минимум десятью разными способами, чтобы она не застаивалась в психике тухлым болотцем.

В свои же 18 или 19 лет я была только «головой на ножках» и никогда прежде не обращала внимания на то, что вообще могу чувствовать что-нибудь конкретное. Что оно, простите, ещё как-то называется к тому же! И тем более не задумывалась, что эмоции могут быть для чего-то полезны; а психолог почему-то не посчитала нужным хоть что-нибудь объяснить и только раз за разом как заклинание повторяла один и тот же вопрос.

Такая была растерянность каждый раз, то самое «бжжжж» в голове, как «белый шум». Чаще всего я честно отвечала «не знаю» или «ничего», но иногда могла сказать, что чувствую что-то похожее на боль. Это была отдельная проблема, потому что в таком случае психолог возражала, что боль – это не эмоция, может быть я чувствую обиду, грусть, злость?

Но нет, я могла только сказать в лучшем случае, что чувствую боль. Кроме того, я никак не могла назвать, с чем именно связано это ощущение и где именно в теле оно живёт. Мне казалось, что это происходит всегда и живёт везде. Что я чувствую это целиком собой.

Моего бедного психолога всё это никак не устраивало! Мои ответы никак не вписывались в удобную ей модель, в соответствии с которой клиент мог бы чувствовать такие-то и такие-то конкретные эмоции, а всё остальное чувствовать было никак нельзя. И, похоже, мои «правильные» ответы были очень уж нужны ей для дальнейшей работы – алгоритм никак не хотел переваливаться на следующий уровень и выдавал сбой. Мне бы очень хотелось быть таким как надо клиентом, но я никак не могла отыскать в себе ничего похожего на «правильный» ответ!

Так проходила встреча за встречей, одно и то же, и после какого-то количества попыток я, наконец, смогла ответить что-то вроде: «Понятия не имею, что чувствую относительно этой истории, но сейчас я совершенно точно чувствую злость». Что-то о том, насколько сильно, на самом деле, я устала отвечать на одни и те же вопросы, которые ни к чему кроме споров не приводят, и пытаться объяснить, как именно это происходит во мне. Раз за разом сталкиваясь с тем, что мои ответы как будто бы какие-то неправильные. Хотя я искренне стараюсь отвечать так, чтобы было понятно, что происходит со мной на самом деле.

Блин, я так радовалась и думала, что вот сейчас-то мы работу начнём. Я ведь смогла найти в себе что-то похожее на то, что моему психологу так хотелось услышать! Ага, конечно.

Не знаю, что именно в этот момент в её голове произошло. Конечно же, проявление агрессии клиента – это позитивное изменение в терапии для человека, утратившего восприятие своих эмоций. Его первый (и часто единственный ему доступный) шаг на пути восстановления чувствительности своего Я.

Может быть, моя преподаватель услышала это как обесценивание и попала в какую-то собственную незалеченную рану или поймала контрперенос5 и не смогла в моменте это отфильтровать. А может, ей было настолько сложно выдержать, что моё несовпадение с её моделью «мешает начать нормально работать». Или, возможно, она решила, что будет эффективным применить приём самораскрытия, «дать обратную связь» – всё-таки хочется верить, что это было чем-то осмысленным. Но, честно говоря, в том моменте мне показалось, что ей просто по-человечески надоело со мной возиться.

Так или иначе, психолог довольно эмоционально ответила что-то вроде того, что ей вообще-то тоже неприятно, когда она старается для меня столько времени, а я только сопротивляюсь и никак не хочу внятно отвечать – так может быть, нам имеет смысл в таком случае прекратить работу?

Ох, честно говоря, в результате этих встреч я на несколько лет вперёд потеряла желание получать «новый ценный опыт» личной терапии! Мне-то казалось, что я выворачиваю себя наизнанку, чтобы как можно точнее показать себя именно такой, как на самом деле и есть. Услышать что-то вроде «недостаточно хорошо стараешься, чтобы быть понятой» было очень чувствительным щелчком для меня.

Сейчас, когда я знаю о себе немного больше, чем в 19 лет, мне, конечно, понятно, что всё это случайно попало в травму моей личной истории. Дело в том, что первые 2 года жизни маленькая Алиса постоянно истошно вопила (наверняка изо всех сил стараясь быть услышанной и понятой), буквально круглые сутки, но никто из моих близких так и не смог понять, с чем именно это было связано. Тема «меня никто не слышит и не видит такой, какая я есть на самом деле» всплывёт в моей жизни ещё очень много раз, а первый же опыт в терапии бахнул в одну из моих самых уязвимых точек.

Что ж, я всё равно не отчаялась: плюнула пока на индивидуальные консультации, зато начала ходить на обучающие и терапевтические группы. Что-то собирала там да сям: арт6, «телеска»7, когнитивно-бихевиоральная терапия8… подождите-подождите! КБТ как будто что-то попробовала мне объяснить: ты знаешь, эмоции появляются не просто так, а приходят следом за мыслями.

Я узнала о депрессии и тревожности, и поняла из описаний, что моё «болезненное, неспокойное и неприятное состояние», похоже, имеет вполне конкретное название.

Прошла тесты, которые подтвердили субклиническую депрессию и высокую личностную тревожность – показатели для работы в когнитивно-бихевиоральном подходе. В подходе, между прочим, с математически доказанной эффективностью, а не вот это вот всё. Так может, просто не стоило соваться с таким запросом именно в гештальт?

Так-так-так! Я с удвоенным энтузиазмом прыгнула в бой. Ходила на занятия, заполняла таблички, заново отслеживала эмоции и связанные с ними автоматические мысли, отлавливала и корректировала неадаптивные убеждения. В общем, как паинька выполняла все «домашки». Получила массу удовольствия от логически обоснованной и понятной теории и с интересом игралась новой для себя научной моделькой.

По окончании курса групповой терапии заполнила тесты и… столкнулась с тем, что не изменилось ничего. В общем-то, не удивительно, потому что по моим ощущениям моё состояние тоже никак не поменялось. Научно доказанный в своей эффективности метод оказался для меня абсолютно неэффективным. Мой запрос снова не вписался в чужую готовую модель.

Каждый психолог желает знать, где сидит… симптом

В какой-то момент бесконечных попыток и поисков стало вырисовываться, будто бы некоторые особенности моей психики похожи на особенности психики человека с травмой в очень раннем детском опыте – может быть, в возрасте до года или даже до появления на свет. А это может означать, моя дорогая, что вообще-то ты мало что можешь вытащить из словесных болталок – тебе нужно идти и баюкать свою боль через телесные практики.

О, конечно же, я пошла!

Довольно продолжительное время, параллельно терапевтическим группам, ходила на всевозможную «телеску», и телесные практики ярко показали мне интересный и связанный с темой побочный симптом. Больше всего он запомнился в одном из упражнений: пока все остальные участники группы нежились в роли младенчиков и любящих мам, я почувствовала только, что перестаю дышать и теряю контакт с телом.

То есть я, конечно, дышала, вот только при этом «не чувствовала», что дышу. Как будто каждый вдох и выдох нужно было сознательно контролировать, чтобы дыхание продолжалось. Я «знала», что ко мне прикасается другой человек, и одновременно с этим будто бы не ощущала контакта. Это было всё равно, что быть неживой – знаете, вообще-то, столкнуться с этим впервые было довольно пугающе! А ещё в помещении было тепло, и моя одежда была тёплой; но я начала замерзать и долгое время никак не могла согреться.

Раз за разом оказывалось, что если я попадаю вот в это состояние, то дальше почему-то ничего уже не срабатывает. Что же, ценный опыт, конечно, всё впрок; но и телесные практики, похоже, тоже на мне работали как-то не так, как это предполагалось. Да что же это такое, в конце концов!

Холод как сигнал попадания в травму встречался в моём опыте не один раз. Так, например, однажды на группе по психоанализу после какого-то обсуждения – совершенно не помню, что именно это была за тема, какое-нибудь очередное «меня никто не слышит и не понимает достаточно точно» – я тоже почувствовала что-то подобное особенно отчётливо. Заботливые ведущие тогда не смогли скорректировать мой симптом через психологическую работу, зато завернули меня в плед и поставили обогреватель у ног.

Я чувствовала, что в помещении тепло, даже жарко, и что моя одежда жаркая, и что обогреватель стоит ко мне в упор и через джинсы обжигает мою кожу – и одновременно меня колотило от холода! Это было, гм, своеобразно. Очевидно, холод был внутренним и отказывался отступать перед чем-то внешним. Но почему-то, даже если мы с психологами ловили это состояние в текущем моменте, ни у кого не получалось с этим как-то поработать. Был только холод, один лишь холод и чувство потери контакта, которое никак не получалось обойти ни с одной из сторон.

Несовпадающие паззлы как решение нерешаемой задачи

Достаточно бестолковыми мои пробы в психотерапии оставались лет до 23, пока мне не встретилось то самое символическое моделирование на обучении у Татьяны Викторовны, которое мне как клиенту очень подошло.

Для «демонстрации силы» необычного метода как раз нужен был доброволец с каким-нибудь сложным и «нерешаемым» вопросом. Ох, ну конечно, я вызвалась.

В актуальном для того времени виде мой запрос звучал как-то вроде того, что у меня почему-то не получается нормально работать с психологами, я чувствую себя словно бы отгороженной ледяной стеной от них, да и от людей в целом, иногда. Я поднимала тему сопротивления в работе с психологами и раньше, в других подходах, но это не слишком-то проясняло или сдвигало хоть что-нибудь. Что мне терять, попросили же «сложный» вопрос.

СиМ происходит через работу с ощущениями и метафорами, и мы с Татьяной Викторовной довольно долго так и сяк ходили вокруг образа окружающей меня ледяной стены – вихря из миллиарда крошечных, острых, вращающихся на бешеной скорости ледяных осколков. Через них будто бы невозможно было ни разглядеть хоть что-нибудь, ни дотянуться до меня извне, и я изнутри тоже не могла протянуть руки наружу и не быть раненой при этом.

Образ никак не поддавался ни трансформации, ни даже более детальному знакомству, пока Татьяна Викторовна вдруг не спросила: «Есть ли какая-то ещё точка в пространстве, из которой можно наблюдать происходящее там?».

Неожиданно это развернуло весь ход процесса! Вихрь исчез, как если бы я смогла из него просто телепортироваться и оглядеться, наконец, что именно происходит снаружи.

Мы продолжили исследовать «местность», и на вопрос: «И есть ли кто-то ещё рядом с тобой там?» – я вдруг увидела в своём воображении пару человечков. И никакой стены осколков между нами! Так-так.

Дальше оказалось, что человечки вполне дружелюбно что-то протягивают мне. Это были фигурки по типу паззлов или фрагментов детских игрушек, когда есть дощечка с формочками, и нужно к формочке подобрать подходящую деталь, совместить с разъёмом. Оказалось, что у человечков есть разъёмы в груди, и они протягивают свои детали мне как подарок, хотят подружиться. А у меня есть свои разъёмы и свои детальки, и я тоже могу им их предложить. Вот только наши детальки совершенно разных форм и не подходят для обмена.

На этом моменте, увы, я заржала в голос и испортила весь процесс – вовсе не испортила, на самом деле, потому что уже получила все свои ответы. Мне стало очень-очень легко и хорошо. Я прекрасно поняла, что именно сообщило мне моё подсознание и от чего столько лет защищало меня стеной холода. Это дурацкое чувство, что мне нечего дать людям, а людям нечего дать мне, потому что детальки не совпадают. Просто не совпадают, и всё. Вы даже представить себе не можете, что всё это для меня означало!

Это словно бы по щелчку поставило на место какую-то невероятную кучу прежде непонятных мне раздробленных процессов, связанных не только с озвученным запросом.

Например, почему я была глубоко ранена в своих первых отношениях: тогда мне казалось, что какие-то очень важные «паззлы» совпали, а для второго человека оказалось, что это вовсе не главное для жизни и для семьи. Для меня это было не просто главным, для меня в том времени это была сама жизнь.

Стало понятно и то, почему во вторых – на тот момент нынешних – отношениях я больше пяти лет выбирала продолжать находиться, не чувствуя достаточного совпадения в значимых ценностях, очень мало понимания в повседневной жизни, мало общего языка. Это не было похоже на что-то, как хочется жить до старости – только я и не была уверена, хочу ли чего-то «на всю жизнь» в этой теме для себя. Ведь я тогда чувствовала себя такой разломанной: мне ли строить семью, рожать детей, калечить их своими таракашками.

Из произошедшего в СиМ стало вдруг понятно, что только такие отношения не могли причинить мне настоящую боль и настолько сильно меня разрушить, как это произошло в предыдущих. Находиться в таких отношениях было способом моей психики обеспечивать себе безопасность: я не была готова оказаться «свободной», как если бы это обязывало меня тут же искать подлинной близости.

Нужно ли говорить, что мы тогда вообще перестали ругаться – а зачем, если паззлы не совпадают, и что же, в таком случае, можно от человека ждать? Через пару месяцев после я завершила эти отношения, хотя не могла сделать этого в течение пяти с лишним лет.

Интересно, что той же осенью я встретила будущего мужа, с которым детальки совпали «от и до». Сложно передать словами, насколько было небезопасно довериться этому знакомству и такой скорости, снова оказаться в опыте, где ты уязвим и открыт. В том времени это был прыжок чистой веры и ставка «всё на зеро»! Сейчас пошёл девятый год как мы вместе, поддерживаем друг друга в своих проектах, дочку растим. Детальки пока всё ещё совпадают. Илюха, я знаю, что ты это читаешь, – привет!

Победы и ключи к исцелению

С тех пор утекло много водички, а я проделала большое количество работы как клиент и как специалист.

С момента встречи с СиМ я перестала считать себя «неправильным» клиентом, ведь теперь стало ясно, как могу себя чувствовать и как могу работать в процессе, когда «контакт есть». Перестала считать, что должна соглашаться с упрощением или искажением моих переживаний только ради того, чтобы случайному неподходящему психологу было удобнее работать внутри ограничений его компетентности или силы. Начала более точечно подбирать, что же составляет мои паззлы. Научилась фильтровать то, что не подходит, не чувствуя себя в этом «бракованной» – в психотерапии в том числе.

Потихоньку, за годы последующего опыта в психологии, моя фоновая болезненная тревога размылась и практически стёрлась. Не то чтобы получилось «вылечить» или хотя бы разобраться, с чем это было связано на самом деле. Но будто бы постепенно я стала больше этой боли, и она перестала затапливать меня целиком.

Тем неожиданнее было встретиться с этим же ощущением холода в 30 лет, спустя 10 с лишним лет от начала работы!

Я прошла долгий путь в психологии и чувствовала большие его результаты: счастливая, любимая, ставшая мамой, увлечённая делом, нашедшая себя и как клиент, и как практик в процессуальной работе. И вот в одну из ночей на фоне затянувшейся простуды словила тревожное настроение и вдруг обнаружила, что снова мерзну, несмотря на нормальную температуру тела, горячие батареи и толстенное одеяло! Мои ноги под этим одеялом вдруг оказались совершенно ледяными.

Ого, ни хрена себе, что-то почти забытое, но такое знакомое! Ну, это вызов, конечно: смогу ли повзрослевшая и столько всего победившая я что-то сделать с непобедимым соперником из своего прошлого.

Когда какое-то продолжительное время работаешь в терапии, то бывает несложно представить: если бы ко мне пришёл на консультацию клиент с такой ситуацией, как у меня сейчас, как бы я его повела дальше?

Часто следом за этим вопросом узелки развязываются, процессы сдвигаются, ответы приходят. Некоторые мои клиенты с большим опытом наших консультаций, уже завершившие терапию со мной, про подобное шутят, что завели у себя в голове «внутреннюю Алису», и в трудных ситуациях могут спросить себя: «Что Алиса мне бы сейчас сказала?» – забавно, но, правда, работает!

Я начала исследовать свои ощущения так, как помогла бы другому человеку делать это, работая в ставшем родным мне «чистом» подходе. Там, где нет заданных терапевтом моделей и готовых чужих – и потому не всегда подходящих – решений, но ты можешь исследовать то, что же в таком случае действительно есть и какое оно.

«И это холод, и где именно этот холод ощущается сильнее всего?» – «Во всём теле». «И во всём теле, и на что это похоже?» – «На пустоту, как будто во всём теле есть только пустота и ничего больше». «И на пустоту, и когда во всём теле есть только пустота и ничего больше, есть ли что-то ещё об этом?» – «Да, как будто есть маленький-маленький комок где-то в районе пяток». «И это маленький-маленький комок в районе пяток, и этот маленький-маленький комок в районе пяток, он как что?» – «Он как крошечный ребёнок, меньше новорожденного младенца, провалившийся в пустом и холодном теле».

Ах, вот оно что. Ребёнок. Может быть, та самая загадочная и неуловимая моими терапевтами травма раннего возраста, случившаяся со мной, возможно, ещё до рождения?.. Ведь мы работаем не с реальными воспоминаниями (едва ли я на самом деле проваливалась в пятки), но со способностью психики кодировать переживания через ощущения и метафоры. Подсознание не «думает» словами – оно «думает» и «помнит» ощущениями и образами.

Что же, в таком случае у того гештальт-психолога было мало шансов сделать что-то с этим через просьбу назвать свои чувства, потому что ребёнок до рождения и какое-то время после не дифференцирует собственных чувств. Отколотая в травме и навсегда запертая в том возрасте часть моей психики не смогла бы определить эмоцию вовсе не потому, что взрослая я «ничего не понимала», «плохо старалась» или «сопротивлялась».

Младенец не различает эмоций – он чувствует что-то вроде боли. Он не различает, с чем связан его тотальный дискомфорт: это страшно, или это мокрый холодный подгузник, или это хочется поесть? Есть мама, которая может распознать крик или подобрать решение. Услышать и понять. И дискомфорт так сильно затапливает, когда мама не понимает и не находит решений. Нет места в теле, где это происходит – это состояние затапливает всё тело целиком. Вы видели когда-нибудь, именно визуально, как могут орать младенцы? Да они же «вопят» каждой клеточкой своего тела, сжимаясь судорогой от пальчиков до макушки.

Боже мой, я отвечала на вопросы гештальтистки много-много лет назад максимально точно. Но «мама»-психолог не смогла это распознать и понять. Наши паззлы не совпали, и это не поместилось в знакомую ей модель.

У когнитивно-бихевиорального подхода было ещё меньше возможностей подобрать ключи к моей недифференцируемой фоновой «депрессии и тревоге». Эмоции этой замершей и запертой в психике детской части не имели никакого отношения к убеждениям и ошибочным мыслям. Работа в КБТ никак не могла мне помочь решить эту задачу. Моя ситуация не поместилась в модель и этого подхода тоже.

Но «чистый» подход не имеет готовых моделей.

«И есть ли что-то, что тебе хотелось бы, чтобы произошло?». Да, конечно.

Моё тело точно знает ответ на этот вопрос, ведь у меня теперь есть реальный материнский опыт. Оно помнит, как это: быть мамой для настоящего малыша, живущего в твоём животе. И я могу развернуть этот опыт на ощущение маленького-маленького ребёнка, который провалился в пустом и холодном теле, и дать этой части себя, наконец, что-то, что мне не смогли дать родители там и тогда и годы терапии после. Могу обнять своим вниманием это ощущение ребёнка, как обнимала своего настоящего ребёнка своим животом, и тихонько побыть своим вниманием рядом с ним.

Что-то вроде: «Я с тобой, малыш; я слышу и различаю, что именно с тобой происходит, и ты больше никогда не останешься с этим один на один. Я буду здесь своим вниманием столько, сколько это будет нужно для тебя».

Ноги согреваются. Значит, всё произошло так, как и должно быть, и психика в этой части получила своё исцеление, наконец-то.

Олег Матвеев приводит континуум «грязных» и «чистых» подходов и техник в виде последовательных отсеков-ступенек: «самые грязные», «грязные», «грязноватые», «чистоватые», «чистые», «самые чистые». «Чистота» и «грязнота» подхода зависит от степени привнесения помогающим практиком своей собственной модели в происходящее с клиентом.

Честно говоря, мне бывает сложно уловить разницу: а вот этот подход ещё «грязный» или уже «грязноватый»? Я вижу эту шкалу скользящей, в зависимости не только от фиксированных особенностей конкретного подхода, но также и от ценностей, индивидуального стиля терапевта и ограничений в его голове. Особенности школы терапии, разумеется, тоже играют роль – попробуй-ка работать в КБТ или классическом психоанализе приближенно к «чистым» техникам. Но куда можно отнести, например, тот же гештальт?

Мой опыт общения с гештальт-терапевтами начинался с достаточно «грязных» встреч, когда я просто не поместилась в модель психолога, у которого, похоже, была в голове несгибаемая идея того, чем именно мне нужно помогать. Или что-то вроде протокола: в какой последовательности и с чем именно нужно работать. Пока не назовёшь мне эмоцию, можешь ты это сделать или не можешь, дальше мы не пойдём. Дай мне материал для следующего шага, пожалуйста.

В этом же гештальте, но с другим психологом, позже происходили встречи приближенно к «чистому» подходу, когда психолог скорее помогала мне конструировать мою собственную внутреннюю реальность и смогла подстроиться под моё восприятие, использовать мой собственный язык, и это был впечатляющий опыт. Обязательно расскажу и второй пример тоже, но давайте по порядку обо всём.

«Самый грязный» подход

«Самый грязный» подход – это абсолют «грязной» половины шкалы, её максимум и та стартовая точка, в крайнем проявлении которой совсем нет идеи, что модель специалиста может отличаться от модели клиента.

Следом за Олегом Матвеевым, намеренно преувеличу, чтобы самый максимум был точно понятен: что, разве клиенту вообще может быть нужен какой-то собственный взгляд на происходящее? Достаточно того, что есть авторитет, который, как подразумевается, может познать мир именно таким, какой он есть. Если взгляды клиента на происходящее отличаются, очевидно, он заблуждается, и если для дела его невозможно игнорировать, то, во всяком случае, обязательно нужно переубедить. Что если переубедить не получается? Что же, должно быть, он больной или опасный человек, похоже, его нужно вылечить, изолировать или устранить. Тьфу ты, кажется, я совсем не про психологию говорю.

В своей крайности это что-то вроде той истории, которую мы все слышали в школе: о Галилео, Бруно и Копернике. Когда в господствующей картине мира принято, что Солнце вращается вокруг Земли, и это признаётся за «объективную» истину. И если вдруг вы бы попробовали противопоставить этому свои наблюдения, расчёты, теории и какие-то факты, не соответствующие общепринятой идеологии, то вас бы назвали еретиком и захотели бы сжечь. Потому что просто быть такого не может, что доказанные авторитетом представления о мире могут отличаться от реальности. Особенно если в дополнение к своим воззрениям об отношениях Солнца и Земли вы умудрились бы испортить отношения с инквизицией, как было у Джордано Бруно, гм.

Вернёмся к взаимодействию клиента и помогающего практика. В таком подходе человек – это объект воздействия, а не субъект, который сам мог бы активно участвовать в происходящем. То есть по отношению к нему предпринимаются какие-то действия, как по отношению к предмету: табуретку могут передвинуть с места на место, и она не будет вам возражать. В некоторых ситуациях это по-настоящему необходимо.

Например, хирургу не нужно знать, какая у вас картина мира о вашем аппендиците или сломанной лодыжке, чтобы вас лечить. Гораздо большее значение имеют объективные измерения данных: анализы, рентген, УЗИ, ЭКГ. Пациенту даже не обязательно находиться в сознании для того, чтобы профессионал сделал свою работу хорошо. Важно только делать правильные действия, которые дадут правильные результаты.

Ваша же модель происходящего – взгляды о том, как именно устроен ваш организм и как именно специалисту нужно проводить для вас операцию, мягко говоря, играют здесь гораздо меньшую роль. Выслушивание хирургом этого из уважения к вашей субъектности может затянуть процесс, начнётся заражение, и вот это будет плохо на самом деле, а не то, что в вас видят только объект воздействия, понимаете, да?.. Для того чтобы сделать дело хорошо, в данном случае может быть вовсе не обязательно знать, что об этом думает сам пациент – обязательно увидеть, как у него вывернута нога, и сделать рентген.

Так действуют спасатели в случае чрезвычайной ситуации: нужно достать пострадавшего человека из завалов, положить на носилки, отправить в больницу – а вот с переживаниями можно поработать, когда жизни уже ничего не будет угрожать.

Давайте поищем что-то похожее в психологии. Это сложнее, потому что отстройка от субъектности клиента играет для эффективности нашей работы определяющую роль.

Может быть, что-то подобное встречается в некоторых способах лечения в психиатрии – эксперименты с судорожной и электросудорожной терапией тяжёлых форм шизофрении, например. Когда состояние объективно угрожает самому пациенту или окружающим, и при этом человек практически теряет возможность вступать во взаимодействие как источник происходящего. Так, нет, мы снова говорим скорее о медицине (представляю, как реагируют медики с их стерильными операционными на словосочетание «самый грязный»). Гм, дайте-ка подумать ещё разок.

Мне встречались техники в телесно-ориентированной терапии, когда клиенту самому ничего делать не нужно, чтобы происходила работа, и с ним обращаются как с объектом, исходя из общих представлений о том, как это обычно устроено у людей.

При этом важно понимать, что многие из техник «телески» – мягкие, бережные. То есть принадлежность метода к точке шкалы, в которой модель клиента не принимается в расчёт, вовсе не означает «жёсткость» или подобные характеристики подхода.

Например, вспоминаю танатотерапию9: лежишь себе блинчиком на коврике, а психолог или партнёр осторожно берёт твою ладонь и начинает очень медленно поворачивать. Из-за несовпадения ожидаемой скорости с реальным движением мозг перестаёт соображать, что происходит, и отключает контроль. Это должно приводить к глубокому телесному расслаблению. Пожалуй, что-то подобное можно отнести к интересующей нас сейчас точке «грязно-чистой» шкалы.

В консультировании и психотерапии отдельные элементы могут встречаться при опыте взаимодействия с клиентом, попавшим в «плен травмы». Например, при разрешении прикасаться мы можем положить свою ладонь на место между лопаток человека, испытывающего острую душевную боль. Не давить на его спину, не гладить, а только спокойно и устойчиво держать свою руку.

Обычно это даёт интересный эффект для клиента, как будто кто-то мягко нашёптывает тебе ощущениями: дыши, дыши, дыши. Помогает пережить нахлынувшие болезненные эмоции или воспоминания и не «утонуть», сохранять присутствие и не замыкаться в боли. Это работает и вне кабинета психолога. Например, я использовала этот приём на похоронах, когда так сложно и не всегда уместно поддерживать словами человека, переживающего горе.

Однако многие из техник, используемых даже в экстренной помощи («посчитай количество жёлтых предметов в помещении», дыхательные практики, десенсибилизация и переработка движениями глаз и тому подобное), будут относиться скорее к следующим ступенькам шкалы. В общем-то, большинство способов вмешательства в психологии находится в интервале от «грязных» до «чистоватых» подходов.

«Грязный» подход

Двигаясь от старта шкалы, мы уходим от отношения к клиенту как к объекту воздействия, и в меньшей или большей степени возвращаем человеку роль источника происходящего в собственной жизни и соучастника в оказываемой ему помощи: для того, чтобы стало получше, теперь он должен что-то сделать сам. Однако он всё ещё должен следовать моделям и инструкциям специалиста.

В «грязных» подходах часто подразумевается, что разным людям подходит одно и то же решение, а ожидаемое «хорошо», к которому нужно привести клиента, определяется именно той моделью, которой пользуется специалист. Эксперту будто бы точно известно, какой путь должен пройти каждый человек, чтобы у него всё было в порядке в поставленной задаче. Некое благо, к которому нужно стремиться, и дорога к нему – это нечто универсальное, одно для всех. Другой человек может сказать, что, собственно, является для тебя благом, а что – нет.

Может быть, у клиента и есть какое-то собственное видение причин происходящего, возможных решений, ожидаемых результатов – но в «грязном» подходе оно не имеет значения. Олег Матвеев описывает такой подтекст: это клиент приходит к эксперту, а не наоборот, и это означает, что модель клиента заведомо неправильная, ему же больно и плохо именно из-за неё. Почему бы не выкинуть эту неработающую картину мира, какая бы она там ни была, и не поместить на её место «хорошую» модель специалиста: делай раз, делай два, делай три.