Девушка из хорошей семьи

Большой роман

Yukio Mishima

OJŌSAN

Copyright © Th e Heirs of Yukio Mishima, 1960

All rights reserved

Перевод с японского Елены Струговой

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

© Е. В. Стругова, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Иностранка®

1

При выпуске журнала для своих в компании, как правило, возникают трудности с материалом. Со второй страницы обложки новогоднего номера, как и каждый год, смотрело решительное, мясистое лицо начальника, а в середине номера на странице с глубокой печатью предполагалось поместить его улыбающимся в семейном кругу.

На фотографии семья собралась на газоне в саду, под теплыми солнечными лучами ранней зимы.

Надпись под снимком гласит, что в центре в плетеном кресле сидит глава семьи – господин Фудзисава Ититаро (54 года). Генеральный директор и одновременно глава производственного отдела компании «Тайкай электрик Фудзисава Ититаро». В этом журнале каждый месяц печатают фотографии семей руководителей отделов, но уже то, что семья Ититаро запечатлена в новогоднем номере, многое говорит о его положении в компании.

Ититаро выглядит счастливым и довольным, он чем-то напоминает моржа в зоопарке, который, устроившись на горке искусственного льда, подставляет влажный нос скудному солнцу.

За креслом мужа стоит скромная японская жена, супруга Ититаро, Каёри (50 лет); на ее лице, как всегда, мягкая, понимающая улыбка.

Слева от матери устроились старший сын Масамити (27 лет), который несколько месяцев назад женился и живет отдельно от родителей с красавицей-женой Акико (23 года); вид у него напряженный, будто ради этой фотосессии ему пришлось все бросить и приехать. Масамити – высокий, воспитанный молодой человек в очках. Он серьезно, без намека на улыбку смотрит прямо в камеру.

Справа, рядом с Каёри, стоит дочь, их единственная с Ититаро дочь Касуми (20 лет).

Касуми учится в университете. На ней совсем нет косметики – мать в этом отношении строга, – свитер с высоким воротом (такие часто носят студентки) обрисовывает контуры стройного тела. Линии фигуры безупречны, в них еще нет ничего от зрелой женщины. И никакой скованности. Эти линии словно очертил легкий ветерок.

На губах Касуми играет счастливая, типичная для всей семьи улыбка. Но, приглядевшись, можно заметить ее натянутость. Она напоминает ту сухую улыбку, которой часто одаривают прочих людей актеры, – за ней нет никаких эмоций.

– Так, благодарю вас. – Одзаки из отдела общих проблем, который отвечал за работу журнального фотографа, поклонился.

– Мы свободны? Наконец-то!

Произнося это, Ититаро тем не менее не выглядел уставшим или раздраженным.

– Нет, господин президент. Еще предстоит интервью. Вы меня очень обяжете, если не разойдетесь, – преувеличенно громко окликнул всех Саваи из секретариата.

Саваи особенно нравился президенту: рассудительный, приветливый юноша со свежим круглым лицом. Открытая, добродушная физиономия и такой же открытый характер.

– Понятно. Ну тогда дайте перекурить. В саду хорошо, несите чай сюда.

– Сию минуту, – приветливо откликнулась Каёри и побежала в дом.

– Фото для новогоднего номера делают в ноябре? Похоже, бюджет быстро расходится, – сказал Ититаро, не вставая с кресла.

Предполуденные воскресные часы чудесного, можно сказать, по-весеннему теплого дня. Старый дом начальника отдела, построенный в смешанном японско-западном стиле и с садом около ста пятидесяти цубо[1], находился в одном из уголков района Сэйдзёгакуэн. Небольшие ворота и прихожая отражали характер хозяина: ни намека на хвастовство. Приходивший с визитом гость без стеснения нажимал на звонок, и его провожали в теплую, окнами на юг, гостиную. Удобные стулья с обтянутыми тканью подлокотниками, скромные, почти невзрачные часы на каминной полке – все выглядело непритязательно.

Игре в гольф Ититаро предпочитал садоводство. Неподалеку от пожелтевшего в начале зимы газона полыхала яркими красками клумба с хризантемами, и Ититаро очень сожалел, что сегодня из-за освещения не получилось выбрать место, где цветы попали бы на снимок. Другие клумбы уже хорошо подготовили: осенью высадили семена китайской гвоздики и роджерсии с остроконечными листьями.

В сад вынесли плетеный стол, служанка подала чай. Из дома с красной крышей по другую сторону сада доносилась музыка – кто-то играл на фортепиано.

– Как же спокойно! – звучным голосом произнес Одзаки.

– А что, Маки придет?

– Воскресенье – значит, как и наш Саваи, появится. Он такой неуклюжий, по нынешним временам прямо редкость. В воскресенье, похоже, иного способа убить время, кроме как прийти к нам, у него нет.

– Холостяки, жалко их. Нет у них ничего общего с героями фильмов о служащих, денег не хватает, вот и не знают, как провести свободное время.

– Они ведь молодые, здоровье переполняет. А мы завидуем.

Странно: приходившие к ним в дом молодые люди старались делать вид, будто не пользуются успехом у женщин. Касуми, хоть и сидела на веранде в некотором отдалении от них, сразу это поняла.

Рядом с ней устроились Акико и Масамити. Они сияли от переполняющего их счастья и не скрывали этого. Касуми отчасти презирала старшего брата за то, как он изменился после женитьбы.

Она заметила, что лежащие на перилах веранды красивые пальцы Акико так и норовят коснуться пальцев Масамити. Эти белые цепкие пальцы походили на прекрасные сухоцветы. Немного отставленный мизинец левой руки, на безымянном пальце которой красовалось серебряное обручальное кольцо, почти вплотную подобрался к смуглому, слегка отставленному мизинцу Масамити, но дальше не двигался. Совершенно равнодушная, безучастная поза, однако при малейшем движении мизинцы сразу же столкнутся. Вопреки отрешенному виду молодых супругов, было ясно, что оба следят за своими пальцами и, не соприкасаясь мизинцами прилюдно, без сомнения, наслаждаются этим необычайным сближением рук.

Касуми и на минуту не могла себе представить, чтобы талантливый, но простодушный Масамити получал удовольствие от столь деликатных вещей. Не могла – и все же это происходило. Что болезненно кольнуло ее.

«Странные у меня мысли…» – пыталась одернуть себя Касуми; ей было очень неприятно, что она сразу же заметила происходящее.

Касуми в последнее время взяла привычку общаться с братом и его женой исключительно на уровне пустой болтовни.

Однако те были поглощены обсуждением далеко не скучных тем и не думали, что это важно для Касуми:

– Ты любишь икру?

– Ну, в общем, да.

– Обычно ее едят, смешав с тертым дайконом. Но подруга недавно сказала, что очень вкусно, если добавить мелко порезанный лук. Сделаю тебе к пиву.

– Да, давай.

Акико, хотя в том не было необходимости, обратилась к Касуми:

– А ты, Касуми-тян[2], любишь икру?

– Да. – Касуми сразу мило улыбнулась.

– Надо же, как и брат! Я тебя угощу икрой по-новому. Правда, под выпивку, что скажешь?

Касуми, рассмеявшись от души, подумала, что Акико спросила об этом исключительно для того, чтобы скрыть смущение.

В саду началось интервью, которое поместят в журнале вместе с фотографией.

– Господин Фудзисава, много ли времени вы проводите с семьей?

– Я, конечно, стараюсь, но ты же понимаешь, как я занят. Изредка и хотел бы поехать на несколько дней куда-нибудь с женой и дочерью, но сейчас могу только в выходной день сходить вместе поесть, посмотреть фильм.

Вопросы и ответы звучали тихо и безмятежно. Ясное небо, сияние хризантем в саду… все было восхитительно спокойно, словно погрузилось в забытье.

«У папы точно нет любовницы», – думала Касуми. Вдруг вспомнилось, как ее близкая подруга Тиэко рассказывала о разладе между родителями.

Когда раскрылось, что у отца Тиэко давно есть любовница, мать разгневалась, отец ушел из дома и поселился у этой любовницы. Однако он очень любил дочь, и они время от времени встречались на Гиндзе[3]. Для Тиэко любовь отца была глотком свежего воздуха: на Гиндзе они вдвоем где-нибудь ели, ходили в кино – в общем, получали удовольствие, – а мать молча на это соглашалась. Но расставание каждый раз было мучительным. Отец на машине провожал Тиэко до дома, останавливался у ворот, протягивал из машины руку, пожимал ладонь дочери и говорил: «До свидания». У нее при этом на глаза наворачивались слезы. Тиэко рассказывала об этом простодушно, без всяких уловок, но наверняка ожидала сочувствия. Касуми же не слишком ей сочувствовала – скорее завидовала.

– Недавно вы путешествовали по Америке. Что вы думаете о семейной жизни американцев? – долетел до ушей Касуми вопрос. То был голос Саваи – приветливый, вызывающий в памяти оттенок соломенной шляпы. Ей было интересно, что ответит отец, поэтому она прислушалась.

– Хм… Я думаю, мы недостаточно внимания уделяем семье.

Касуми сразу стало тоскливо, но отец неторопливо продолжал:

– Если люди находят радость в семье, не возникает проблем с малолетними преступниками. Например, не решайте за детей, что им пристало делать в определенном возрасте. Разрешайте приводить в дом друзей противоположного пола и невинно развлекаться. Или позвольте им пару раз в месяц устраивать вечеринки с танцами.

– Вы идеальный отец.

– Нет, это только кажется. Я – и вдруг идеальный отец. Да вот, спросите Касуми…

Отец вдруг приуныл и решил искать поддержки у дочери. Касуми это поняла и не стала шутить, а лишь приветливо и мило улыбнулась.

2

Вскоре после новогодних праздников предстояли экзамены, поэтому Касуми невольно столкнулась с тем, как к ним готовилась Тиэко.

– Не понимаю, как в таких местах можно заниматься. Во-первых, там полно подростков, на нас будут смотреть, как на старух. Тебе не обидно, что эти детишки таращатся на тебя с презрением? – возмутилась Касуми, но в ответ услышала:

– Пусть думают что угодно, я дома заниматься не могу, и мне во время занятий необходима живая музыка.

Касуми, хорошо зная ситуацию в семье подруги, решила не спорить.

– Тогда давай пойдем в «Пасадену».

– Да, лучше всего в «Пасадену». Там нет такого ажиотажа, можно спокойно посидеть, только джаз не очень.

– Ну, нам не до роскоши. Мы идем заниматься. Заниматься!

Тиэко, конечно, хотелось подольше не возвращаться домой. Отсюда, скорее всего, и странная привычка учиться в джаз-кафе.

Во второй половине дня лекций не было, и Касуми не возражала провести несколько часов в городе. Зимой после обеда Гиндза казалась блеклой. Для появления здесь толп ярко одетых людей было еще рано, и в эти часы улица выглядела более чем непритязательно. Краски зимы – бетонные стены и выступающие скелеты неоновых реклам с незажженными лампочками.

– Люблю такой пронизывающий холод, – заметила Касуми.

– Ужас! По мне, так лучше, когда тепло, – срывающимся голосом недовольно отозвалась Тиэко. Наверное, из-за эпидемии гриппа на глаза то и дело попадались люди в медицинских масках.

– Ненавижу эти маски. Как увижу молодого человека в маске, так и хочется сдернуть ее, засунуть ему в рот яблоко, натянуть маску обратно и пусть идет дальше. Вот он перепугается!

– Но он же сможет дышать носом!

Так, болтая о пустяках, они добрались до «Пасадены».

– Группа здесь так себе. «Уайт Крузер», слышала? Певец немного оживляет, но… – сказала Тиэко, увидев наклеенную при входе афишу, и, расталкивая толпившихся у входа подростков, вошла в кафе.

Тиэко и Касуми терпеть не могли собиравшихся тут странного вида подростков, которые сейчас стояли кучками и галдели, пока девушки, точно ледоколы по замерзшему морю, пробирались мимо. Да еще этот неприятный, резкий дух скопища подростков – словно вульгарный запах кухни, заполнивший вдруг чистый дом, где только-только навели порядок. И макияж в стиле привидений у девчонок.

Тиэко мельком обменялась с ними презрительными взглядами, проследовала сквозь толпу и, улучив момент, крикнула Касуми, стараясь переорать джаз:

– Я выбрала место! В том углу нормально!

Они заняли столик, взяли кофе и сели друг против друга, поэтому болтать уже не могли. Тиэко ссутулилась, скрыв грудь в белом с красивым цветочным узором лыжном свитере, подобралась всем телом, подперла щеки – теперь ее поза напоминала скульптуру Родена «Мыслитель», – открыла «Введение в политологию» и уткнулась взглядом в книгу. То был особый способ подготовки – концентрация духа. Глаза ее механически скользили по строчкам, уши заполнял рев джаза.

Касуми из чувства долга и за компанию тоже открыла учебник, но звуки отражались от стен кафе, грохотали со всех сторон, и взгляд не мог зацепиться за текст. Несколько минут она старалась сосредоточиться на манер подруги, но потом сдалась, убрала книгу в портфель и вынула доставленный утром новогодний номер того самого корпоративного журнала.

Журнал был явной причудой руководства – он наделал столько шума, фотографии подготовили в ноябре, а напечатали все уже после новогодних праздников. Впрочем, неудивительно: редакционной коллегии как таковой не было, создавали журнал молодые сотрудники в свободное время, поэтому его и не могли выпустить в конце года, когда работы невпроворот.

Касуми открыла страницу с семейной фотографией и, вглядываясь в нее, подумала, что здесь, в шумном кафе, фотография выглядит особенно смешно. Групповой портрет благополучного семейства отца-моржа, семейства непростительно спокойного и довольного. На деле же – просто видимость, сугубо ради приличий: это явственно проступало на фото, которое выглядело пародией на счастливую буржуазную семью, выбравшуюся в воскресенье за город. Все на снимке вызывало у Касуми протест – ей казалось, что на этом портрете каждый по-своему обманывает жизнь.

Она отвела глаза от фотографии и сразу заметила, как за столиком поблизости разгорается какое-то происшествие.

Молодая женщина пила чай, а по соседству в одиночестве иностранец средних лет потягивал «джин-физ»[4] и раскачивался в такт музыке, стараясь, чтобы движения тела и рук выглядели комично. При этом он то и дело подмигивал соседке, пытаясь ее рассмешить. В конце концов он подозвал официанта, написал на клочке бумаги несколько слов и отослал женщине. Та уже не в силах была сидеть с ним рядом, но вся ситуация представляла собой забавное зрелище. На женщине было дешевое пальто, не подходящее для похода в кафе. Поначалу она сердилась, но все же наклонилась к иностранцу, который что-то сказал ей по-английски. Увидев принесенную официантом записку, она снова разозлилась, потом, чтобы услышать фразу на английском, придвинулась к иностранцу, а затем, словно бабочка, которая порхает с цветка на цветок, вдруг пересела на другой стул, подальше.

– Смотри, как интересно. – Касуми потянула Тиэко за локоть.

– Что? – Тиэко подняла глаза. Казалось, шевельнулась бронзовая статуя. – Ну чего тебе? Не мешай.

– Посмотри вон туда. Она не знает, что ответить, – объяснила Касуми.

Тиэко легко отвлеклась от занятий.

– Может, сядешь рядом со мной? – предложила Тиэко, и Касуми перебралась на ее сторону.

Теперь они могли спокойно болтать, как обычно делали в свободное время.

Каждый раз, общаясь с подругой, Касуми удивлялась, насколько романтичные у той мечты о любви и замужестве. У Тиэко был молодой человек, с которым она встречалась уже год, но, по ее словам, они еще ни разу не поцеловались.

– Он у тебя какой-то странный, – как-то поддразнила ее Касуми.

Тиэко разрыдалась так, будто прорвало водопроводную трубу, и с тех пор Касуми избегала неудачных шуток.

Теперь они обсуждали в основном отвлеченные темы, и уже Тиэко изумлялась, с каким пессимизмом, так не вязавшимся с ее красотой, Касуми воспринимает любовь. Причем опыта не то что несчастной, но и вообще любви у нее не было. С точки зрения Тиэко, подруга страстно желала в жизни драм. А замужество?.. На этот счет у Касуми были самые мрачные представления. Но когда Тиэко спрашивала:

– Ты что, хочешь стать синим чулком и всю жизнь провести в пыльном кабинете? – Касуми резко возражала:

– Если появится мой человек, завтра же выйду замуж.

– А как же университет?

– Университет можно хоть сегодня бросить. Для меня ни учеба, ни замужество не имеют особого значения.

Тем не менее Касуми была прилежной студенткой.

– Ты сама себе противоречишь. Мечтаешь о жизненных драмах, а о замужестве рассуждаешь практично. Совсем как девушка, которая боится остаться старой девой.

– Да нет тут никаких противоречий. И никакой мечты у меня нет. Я думаю, счастье семейной жизни, которым все так восхищаются, – просто иллюзия, и сентиментально цепляться за учебу я не собираюсь. Придет время решать – тогда и решу, что мне нужно.

– А любви тебе не нужно?

– Ничего такого не нужно, – отрезала Касуми.

В это мгновение на ее лицо словно легла печать загадочной красоты.

Чуть удлиненное, аккуратное, изысканно-холодное лицо, без сомнения, вобрало черты матери с отраженной в них необычайной мягкостью, но резкость придала им совсем другой характер. Надменные, правильной формы, точно у статуи Будды, полные губы в такие вот моменты плотно сжимались, выражая внезапный, упрямый отказ, и разгоралась красота гнева. Касуми не шла косметика, которая подчеркивала слишком современную таинственность.

Тиэко обожала, когда у Касуми такое лицо, и при виде него прощала подруге эгоистичное молчание, рассказывая о своих тяжелых жизненных обстоятельствах.

– Нужно уже потихоньку возвращаться. Мама очень строго следит, чтобы я приходила к ужину. Особенно после того, как отец ушел из дома. Говорит с горькой улыбкой: «Мне удобно, одного человека, который не приходит вовремя, в семье не стало». Поэтому и еда невкусная. Я стараюсь не встречаться с Тосио, когда пора ужинать. Немного погуляем, в кино вместе сходим, ничего больше. Я с ним ни разу не ела где-нибудь в городе.

– И твоя мама это принимает?

– Странно, да? Мама соглашается со всем, кроме часа ужина и возвращения домой. Я уверена, что она презирает людей.

С Гиндзы они всегда возвращались через станцию «Токёэки».

Линию метро в сторону Синдзюку еще не достроили, поэтому Касуми ближе было добираться домой по линии Тюосэн до Синдзюку. А дом Тиэко был рядом со станцией «Итигая».

Ранние зимние сумерки окутали улицы, вечернее небо заискрилось в огоньках неоновых лампочек на многоэтажках, но было не слишком приятно в часы пик оказаться в окрестностях Маруноути[5], где тебя пихают в толпе и втискивают в поезд.

– Давай поедем от Юракутё[6] по линии Кэйхинсэн и пересядем на «Токёэки», – сказала Тиэко и сразу приуныла.

Она выглядела такой несчастной, что Касуми встревожилась:

– В чем дело? Живот болит?

– Ну… – Тиэко пожевала губами. – Возвращаться домой… как-то грустно.

– Что ты там бормочешь? Тоже мне, студентка.

Касуми, выпятив грудь в белоснежном, сшитом на заказ костюме, с достоинством выпрямилась.

Однако и она не могла свободно распоряжаться временем, чтобы вот так выйти на улицу в толпу, выпить где-нибудь чаю.

Касуми чуть подумала, сдвинула брови, которые никогда не подводила, и с видом заботливой старшей сестры предложила:

– Тогда покатаемся по другим линиям. Почувствуем себя путешественницами.

– Давай. – Тиэко тут же приободрилась.

Девушек, сдавленных людским потоком часа пик, ноги сами собой вынесли к выходу на платформу линии Ёкосука.

– Слишком далеко убегать не будем.

– Да. Самое большее до Идзу[7].

– Вот все удивятся!

Тиэко веселилась и, похоже, вообще не собиралась возвращаться домой, Касуми это нервировало. Но все-таки было приятно мечтать, как они ускользнут от всего и всех и отправятся в путешествие. Экзамены, ужин в кругу семьи, репутация послушных дочерей – все улетало прочь с неоновым светом токийских сумерек.

Какое же удовольствие, затаившись мышками на чердаке, воображать шум толпы и суету полиции!

Касуми представила заголовок газетной заметки, что-нибудь вроде «Двойное самоубийство из сочувствия несчастной подруге». Она была рациональной девушкой и презирала поступки, совершенные в отчаянии из-за какого-нибудь события, но, кажется, понимала радость всматриваться в этот мир с чердака.

Отправиться в путешествие! Там, вдали, зимнее море, и в нем можно утопить экзамены, как тяжелый портфель. Как злостную тайную контрабанду.

Платформа, куда они выбрались, тоже была заполнена людьми: очередь, ожидавшая поезд линии Ёкосука, напирала на очередь ждущих поезд на Сёнан. Подруги бесцельно слонялись, не находя себе места.

– Слушай, может, молока купим, попьем?

Пока Тиэко веселилась, изображая жажду, как раз подали поезд на Сёнан. Из громкоговорителя простуженный голос прокричал:

– До окончания уборки посадки не будет!

Касуми и Тиэко в толпе спешащих домой занятых людей с завистью смотрели на игроков в гольф и пары, выходившие из остановившегося прямо перед ними светлого, свободного вагона второго класса. Касуми вдруг заметила в окне мужчину, который, неспешно сняв с багажной полки портфель, направлялся к выходу, споря о чем-то с женщиной в кимоно, и в испуге попятилась. Тиэко сначала хотела спрятаться за плечом Касуми, но затем обе, толкаясь, наконец-то укрылись за ожидавшими поезд пассажирами.

В вагоне определенно был Саваи из секретариата. Молодой человек, который брал интервью для журнала с фотографией. На его всегда жизнерадостное, смугловатое, круглое лицо косо падал свет, скрадывая привычное воодушевление. Глаза были очень темными и мрачными, плечи ссутулились. И вдобавок поднятый широкий воротник светло-коричневого зимнего пальто – как будто Саваи прятался от людских взоров. Это точно был он, но совсем непохожий на себя. У Касуми не было времени сводить в уме два образа.

В его красивой спутнице, одетой в легкое пальто, по макияжу сразу угадывалась гейша или бывшая гейша. Густо накрашенные губы в переменчивом освещении выглядели черными, будто на лицо шлепнули таинственную черную печать. Похоже, она сердилась – сверкала глазами, вздергивала плечи, на лице отражалась целая гамма чувств.

– Видела того мужчину в коричневом пальто? – весело спросила Тиэко.

– Да, – рассеянно ответила Касуми. К счастью, она сразу сообразила: лучше промолчать о том, что знает Саваи.

– Это мой троюродный брат, но мы несколько лет не виделись.

– Что он за человек?

Вопрос прозвучал странно, но взбудораженная Тиэко не обратила на это внимания:

– Это Саваи. Саваи Кэй-тян. Ну что, мы его застукали, на днях позвоню ему и хорошенько потрясу. Сейчас он какой-то несчастный, отпустим его. Да и в час пик его не догнать. В толпе он в безопасности.

С этими словами Тиэко стала пробираться сквозь сутолоку следом за Саваи.

– Ах да, вспомнила. Он ведь работает в компании твоего отца?

– Да, – холодно и безразлично отозвалась Касуми.

Пустив в ход типичный психологический прием, она включила в голове на полную мощность калькулятор, призванный измерить степень осведомленности и заинтересованности Тиэко. Ноги тем временем быстро несли ее за подругой.

– Надо же, какой бесстыжий! В будний день прогулять работу и отправиться в поездку с женщиной.

Спускаясь по ступеням, девушки видели перед собой обтянутые пальто широкие плечи Саваи, идущего рядом с женщиной, а когда пара у подножия лестницы свернула в сторону, их получилось хорошо разглядеть в профиль. Рассерженная женщина, наполовину прикрыв лицо шарфом, явно плакала на ходу. Саваи выглядел смущенным и очень мрачным.

– Просто блеск!

Тиэко отказалась от погони, однако ее радостное возбуждение никуда не делось. Судя по всему, этот случай доставил ей удовольствие, и теперь она послушно направилась к поезду на платформе линии Тюосэн, куда девушки сегодня поднялись уже второй раз.

Но когда раскрасневшиеся щеки Тиэко остыли на холодном ветру, она сказала озабоченно:

– Слушай, каким бы дальним родственником он ни был, все-таки жалко его. Не говори отцу о сегодняшней встрече. В компании с этим наверняка строго. Ладно? Договорились? Пообещай мне.

– Ладно, не скажу. Буду молчать. Но и ты можешь ляпнуть лишнего. Поэтому, когда станешь шантажировать своего троюродного братца, не говори, что я тоже его видела. А то он, вместо того чтобы пригласить тебя в хорошее место, совсем разнервничается.

– Да все будет нормально. Я же не дура. Мы ведь с тобой лучшие подруги. И вообще, мир мужчин сложнее нашего, женского.

И Тиэко высунула язык, чуть не достав им до груди в свитере с цветочным узором.

Обычно Тиэко выходила на станции «Итигая», а Касуми ехала дальше до Синдзюку и в пути читала. Но сегодня, когда она осталась одна, ей было неспокойно и доставать книгу не хотелось. Держась за кожаную петлю, она всматривалась в вечерний пейзаж у станции «Ёцуя». Там, на месте засыпанного рва, черным пятном расстилался стадион, и несколько жалких уличных фонарей отбрасывали на него одинокие круги света.

До сих пор Касуми не приходили в голову мысли о Саваи, а тут она вдруг подумала о нем. Мысли роились, словно упавшие на бумагу чернильные брызги, и никак не могли собраться воедино.

«Отец, наверное, рассматривает молодых служащих, которые бывают у нас дома, как возможных претендентов на мою руку. И Саваи, и Маки, и Одзаки. И всем понятно, что их цель – я.

Тем не менее, если у меня с кем-то возникнет симпатия или любовь, отец наверняка, по своему обыкновению, проверит этого человека ради счастья дочери. Во всем, что касается замужества, он будет думать только о моем счастье, а в его представлении о счастье нет ничего трогательного и впечатляющего.

А что будет, если займутся Саваи? Он в два счета провалится на таком испытании. Если так, то…»

И в сердце бесстрастной, сдержанной Касуми зародилось желание защитить Саваи. По ее мнению, у него был несчастный взгляд, а несчастный человек – все равно что любимый.

«Конечно, это никакая не любовь. – Касуми понравилась взрослая, снисходительная улыбка, появившаяся на ее лице, которое смутно отражалось в оконном стекле. – Я ведь не чувствую ничего похожего на ревность».

3

Потом ничего особенного не происходило: видимо, зная, что у Касуми в разгаре экзамены, расчетливые Саваи, Маки, Одзаки в доме Фудзисавы совсем не появлялись.

С другой стороны, Фудзисава Ититаро, похоже, вынашивал некий план, доставлявший ему удовольствие. Это явственно читалось на его лице, когда он с купленными по дороге сластями ненадолго зашел в комнату погруженной в учебу Касуми.

– Не стоит тебе слишком много заниматься. Подорвешь здоровье.

– Неужели ты правда сказал «не стоит заниматься»?! – с сочувствием глядя на отца, прохладно переспросила Касуми.

На время занятий она надевала белоснежный свитер с высоким воротом, и, когда комната нагревалась, шея под ним слегка потела.

Касуми раздражало ощущение этой чуть влажной шеи. Она часто мерзла, потому-то и надевала свитер, но чувствовать, что твоя шея похожа на перезрелый фрукт, было противно. Она выключала обогреватель, а через некоторое время, когда становилось холодно, включала снова, – в общем, только и делала, что нервно крутила газовый кран.

– Тебе не холодно? – спросил отец.

– Ха! – Касуми загадочно улыбнулась.

В принципе, она могла бы ответить честно, но в ощущении, будто твою шею обхватили чьи-то распаренные руки, присутствовало также некое мерзкое удовольствие, поэтому Касуми воздержалась от объяснений.

Ититаро знал, что его дочь ничего не хочет. Слушая, что рассказывают о своих дочерях друзья или сослуживцы, он понимал, что те ни на минуту не дают отцам передышки, требуя: «хочу машину», «хочу лыжи», «хочу модное платье», «хочу туфли» и так далее. То была крайность, но и отсутствие желаний у Касуми тоже выглядело крайностью. Она почти ничего не просила. Ититаро готов был покупать ей что угодно, но Касуми по собственному почину даже не ходила на выступления зарубежных музыкантов или танцоров.

При этом нельзя сказать, что она жила скрытно, замкнувшись в себе. Она всегда была приветливой и спокойной; если ее приглашали в гости, танцевала там. Ититаро не понимал этого странного сочетания. Его беспокоило, что столь идеальное поведение дочери может помешать ее замужеству.

Беспокойство усиливалось, и в конце концов Ититаро решил вмешаться. Специально зашел к ней и, заглянув в раскрытый учебник, заметил:

– Наверное, сложно зубрить такие вещи?

– Ужасно! А что, папа, ты сегодня вечером уже все выпил и больше заняться нечем? – невольно улыбнувшись, ответила Касуми.

– Ты что здесь делаешь? Нельзя ей мешать. – Вошла мать, принесла чай и выпроводила встревоженного отца.

Оставшись в одиночестве, Касуми с полчаса не возвращалась к занятиям. Она медленно, по дольке ела мандарин и размышляла:

«Отец с этой своей заботой о семье… вечно он суетится. И что он так нервничает? В семье все хорошо, у дочери тоже».

Касуми презрительно усмехнулась. Тут ей в глаз попал сок мандарина. Некоторое время она сидела, зажмурившись, и вдруг почувствовала, как на глазах выступили слезы, потекли по щекам.

«Если отец опять войдет, точно переполошится. Наверняка решит, что я отчего-то страдаю и потому плачу».

Хотя в душе Касуми вовсе не страдала, она не переживала, что ее могут неправильно понять. Было замечательно осознавать, что отец за нее беспокоится. Все-таки приятно втайне знать, что, не совершая ничего предосудительного, ничего греховного, она способна заставить человека тревожиться!

Да, Касуми не терзалась угрызениями совести. Не сожалела, что пренебрегает занятиями, но и радости при этом не испытывала. Она подняла взгляд на висевший на стене календарь: на февральской странице была цветная фотография – обледеневшее дерево на фоне синего неба. Дерево утратило изначальный, соразмерный облик, выглядело печальным, жутко изогнутым, будто в какой-то момент накопившиеся в нем чувства, застыв, передались форме.

Касуми вдруг вспомнила станцию «Токёэки»: сердитую, напряженную женщину, по виду гейшу, и мрачное лицо Саваи. После той случайной встречи Тиэко этой темы не касалась, у Касуми тоже не было причин ее обсуждать, поэтому она не понимала, как все обстоит на самом деле. Тем не менее в памяти, даже когда она готовилась к экзаменам, порой всплывали эти лица, похожие на обледенелые деревья человеческой души.

4

После экзаменов стало ясно, что задумал Ититаро. Он задался целью устроить для Касуми танцевальный вечер – небывалый случай в их семье.

Касуми озадаченно смотрела на отца, решившего таким образом скрасить ее тяжелую жизнь. Естественно, после долгих и упорных уговоров он все-таки добился ее неохотного согласия. Однако с остальными все прошло не так гладко. Касуми оставалась равнодушной, мать, Каёри, в конце концов подчинилась воле мужа. И лишь когда Ититаро объявил:

– Касуми позовет университетскую подружку. Что до кавалеров, Саваи, Маки, Одзаки придут с удовольствием, – Касуми вдруг охватило приятное предвкушение. Приедет мужчина, чьей тайной она владеет, – мужчина, которому она может внушить тревогу!

– Я по возможности постараюсь прийти, а присматривать за вами будет мать. В Америке на таких вечеринках мать за всем следит, – пояснил Ититаро.

И вот наступил этот день. Мероприятие должно было состояться вечером в субботу, Масамити с женой и Тиэко пришли пораньше помочь.

Стоял ясный день, но дул сильный северный ветер. Он трепал в саду листья на стоявших пока без цветов камелиях, и в лучах солнца эти листья отсвечивали глянцем, окрашивая увядший газон в зеленоватый цвет.

Касуми вместе с матерью, Акико и Тиэко изо всех сил трудилась на кухне, готовя канапе и сласти, Масамити в гостиной, где будут танцы, настраивал проигрыватель.

Закончив часть работы, Касуми и Тиэко прямо в цветастых передниках забежали в комнату Касуми пошептаться. Тиэко веселилась, словно у себя дома, и куда больше походила на хозяйскую дочь. Она явно изголодалась по домашним удовольствиям.

– Может, нам с тобой поменяться семьями? – проворчала Касуми.

Тиэко с восторгом разглядывала стол Касуми, трогала все, как ребенок. «Какой хороший нож для бумаги»; «А закладка с картинкой Ниагарского водопада – вот уж не думала, что у тебя такая»; «Красивый конверт. Пошли мне в таком письмо»; «А пресс-папье! Прямо синий водоворот за стеклом. А вот так словно вода движется»… и все в таком духе.

– Если хочешь, забирай все, – отчаявшись, сказала Касуми. – Мне не нужно. Вот как он придет сюда после того, что было на станции «Токёэки»? С каким лицом покажется?

– Не издевайся над ним уж слишком, жалко ведь.

– Ты ему еще и сочувствуешь?!

– Вовсе нет, он же такой развратник.

– Мне просто интересно, как он станет притворяться. Слушай, ты ведь его еще в нашем доме не видела. Он отлично притворяется. Прямо образец здорового, безупречного юноши.

– Как подумаю, что он мой родственник, грустно становится. Но я-то не притворяюсь.

– Да это понятно.

Приятное волнение перед танцевальным вечером постепенно охватило даже Касуми. Она несколько раз смотрела на часы, думала о непривычных для себя вещах: например, сочувствовала гостям – гостиная небольшая, места для танцев мало. И нервничала в ожидании чего-то.

В сумерках начали появляться гости. Мать должна была сидеть в гостиной и надзирать за молодежью, но включенный на полную громкость звук грохотом отражался от стен, так что вскоре у нее разболелась голова и она ушла.

– Я не могу больше здесь находиться, как-нибудь аккуратно скажи отцу. Я ведь долго вас сторожила. Да и отец сегодня вечером на банкете – вернется, пожалуй, поздно.

– Ладно, положись на меня. – Касуми постучала себя кулаком в грудь.

Посреди этого разговора в вестибюле опять раздался звонок. Касуми открыла дверь, и прямо на пороге ей в лицо уткнулся букет белых зимних роз. За букетом стоял Саваи и обаятельно, приветливо улыбался. Касуми не могла вымолвить ни слова.

«Я проиграла. Да, точно, этот человек – актер на голову выше меня. Ну ничего, подожди немного, и я тебе такое устрою», – про себя решила Касуми, даже не задумавшись, с чего вдруг в ней взыграл этот дух борьбы. Она сверлила Саваи взглядом, пытаясь уловить запах станции «Токёэки».

Однако улыбка так и сияла на круглом лице гостя, а глаза сверкали молодым задором – он напоминал глянцевую картинку с обложки журнала для подростков: ни теней, ни загадочности. Первым делом он учтиво поприветствовал Каёри:

– Сердечно благодарен вам за приглашение на этот вечер. Бесконечно рад.

Матери Касуми нравился Саваи, и она довольно сощурилась в ответ на это обращение, отличающее молодого человека из хорошей семьи.

Саваи обходительно и галантно поздоровался с Касуми, но ей показалось странным, что сама она воспринимает это как формальную любезность. В прошлом году, в день, когда Саваи брал у ее отца интервью для журнала, она не заметила в его поведении никакой фальши. Да и вообще на его лицо не смотрела.

Гости собрались, но из-за свойственной японцам привычки смущаться танцы все никак не начинались, так что первыми выступили Масамити с Акико.

Это был замечательный танец. Старший брат Касуми, с прямой спиной, в двубортном пиджаке, обняв жену, ловко двигался в танце, и на губах у него играла счастливая улыбка, а глаза за очками сияли. Ну а Акико… Касуми только сейчас обнаружила, что у невестки довольно большой зад. При движении та приближалась к мужу, и крепкие ягодицы, казалось, готовы были разорвать облегающую юбку.

Все в молчании следили за этим идеальным танцем, удивляясь: где только Масамити выучился таким сложным движениям и как это Акико так умело их повторяет.

В самый разгар танца распахнулась дверь, хотя Касуми считала, что гостей больше не предвидится. Она обернулась – явился отец с бутылкой шампанского в руках. Молодые служащие вскочили, освобождая Ититаро место, Масамити и Акико остановились.

Ититаро громко и внятно произнес:

– Прекрасно! Я сейчас в ресторане на Симбаси[8] похвалился, что дочь дома устраивает танцевальный вечер, так хозяйка тут же притащила бутылку шампанского и велела скорее нести ее сюда, угостить всех.

– Здорово! – разнесшийся эхом мягкий голос Саваи раздражал Касуми.

– Я сейчас уйду, а вы танцуйте, танцуйте. Мне приятнее в теплом кимоно посидеть на татами[9]. Ну, молодые люди, что же вы не танцуете? Не стесняйтесь, танцуйте. Я только шампанское поставлю и пойду.

Во время этого громогласного напутствия Тиэко на ухо прошептала Касуми:

– Хороший у тебя отец!

Касуми промолчала. Ей не понравилось, что своими словами отец превратил танцевальную вечеринку в некое подобие корпоративного банкета.

Повинуясь намеку Ититаро, кавалеры разом, точно заведенные куклы, поднялись и отправились приглашать девушек. К Касуми подошли Саваи и Маки, но Саваи опередил вечно рассеянного и сонного товарища, и тот, похлопав глазами с тяжелыми веками, пригласил Тиэко.

Когда Касуми оказалась в паре с Саваи, ее вдруг охватило незнакомое ощущение.

Она уже не раз танцевала с мужчиной, но подобное чувство возникло впервые. Можно сказать, что раньше она танцевала, не привнося в это никаких чувств. Его грудь в белой рубашке и ярком галстуке раскачивалась, словно поверхность воды в бассейне, и Касуми сосредоточенно смотрела на нее, как перед прыжком с трамплина.

Саваи сразу начал шутить. Касуми взглянула на белые нарциссы, стоявшие на полке с безделушками в углу гостиной. Саваи сделал поворот в танце, и она отвела взгляд от нарциссов. Недовольно подумала: «Не время смотреть на какие-то цветы».

«Чистые цветы. Саваи не такой. Но искренность не так уж и важна. Разве танцевать с ним неловко или противно?»

Она погрузилась в размышления, не обращая внимания на шутки Саваи.

Мелодия звучала три минуты. Касуми вспомнила, что хотела сказать за это время, и тут же напряглась, сердце заколотилось. Слова, которые она наконец выдавила, должны были прозвучать шутливо и легко, а получилось сурово и словно через силу:

– Знаете, господин Саваи, я как раз видела вас после Нового года на станции «Токёэки».

Саваи с невинным видом, будто не понимая, взглянул на Касуми:

– Э-э? Что значит «как раз»?

При виде такого притворства Касуми вспылила:

– Вот как?! Неужели забыли? До следующего танца постарайтесь вспомнить.

Музыка закончилась. Пластинка была долгоиграющей, они могли танцевать и разговаривать дальше, но Касуми быстро направилась к своему месту. Ее сразу же пригласил Одзаки. Касуми танцевала рассеянно и из его непрерывной болтовни не слышала ничего.

Касуми была довольна, что после окончания предыдущей мелодии, в перерыве, когда еще не затихли отзвуки музыки, ушла и бросила Саваи, встревоженного ее словами. Но чопорный тон, которым она задала вопрос, был непростителен. Это раздражало. Прямо упреки старой девы, сходящей с ума от ревности. Касуми была сама себе противна. Более того, теперь ей казалось, что, оставив Саваи без внимания на следующий танец, она получит обратный эффект. Наверное, у него в ушах все еще звучит сухой голос Касуми, и вдруг он истолкует все совершенно нелепым образом? Возникнет опасное заблуждение: Касуми его ревнует – значит «эта девочка в меня влюбилась»!

«Этого никак нельзя допустить. Я совсем, ничуть не ревновала».

Касуми готова была выкрикнуть это во весь голос и бросила грозный взгляд на Саваи. Тот беззаботно танцевал с Тиэко. По их виду незаметно было, чтобы они обсуждали случай на станции «Токёэки». Касуми немного успокоилась, но в душе клокотал гнев: как же так, человек, которого она пыталась мучить, чувствует себя легко и уверенно, а она, мучительница, нервничает.

Саваи заставил Касуми прождать целых четыре танца: только он собирался ее пригласить, как появлялся другой кавалер, и она уходила. Не то чтобы Саваи умышленно ее дразнил, но, когда они наконец-то смогли потанцевать второй раз, Касуми расхотелось идти с ним, и она старательно искала предлог для отказа.

– В горле пересохло. Не принесешь мне пунша?

Саваи налил из кувшина приготовленный Касуми алый пунш и, стараясь не столкнуться с танцующими парами, осторожно принес два стакана.

– Спасибо.

Он настороженно посмотрел на Касуми:

– Продолжим наш разговор. Я не понимаю твоих намеков. Говори яснее.

Саваи заговорил первым, у Касуми сразу улучшилось настроение, и она с легкостью описала события того вечера. Саваи выслушал и глубоко вздохнул:

– Вот как? Моя родственница могла обознаться – вдруг с той женщиной был не я?

– Не могла. Мы как раз вместе с ней тебя и видели.

И Касуми впервые назвала имя Тиэко.

– Да? Вместе с ней… – Саваи, мельком взглянув на танцующую Тиэко, вдруг рассмеялся: – Да уж, она тоже хороша! До сих пор молчала. Ну я попал. Ладно, сознаюсь. Это была гейша из Янагибаси[10].

Касуми понравилась эта откровенность. Она хотела добиться именно такого, явного, очевидного поражения. Значит, цель достигнута. Она сразу подобрела, прониклась сочувствием к раненой добыче.

– Понятно. Этого достаточно. Но та сцена очень меня впечатлила. Расскажи, что произошло.

– Что, здесь? – Саваи огляделся. – А где твой отец? Что, если он придет?

– Это такая тайна?

– Да, тайна. И работу я тогда прогулял, да и вообще такая глупость…

– Так расскажи об этом где-нибудь в безопасном месте.

Саваи, сохраняя беззаботное выражение лица, оценил все «за» и «против», точно загнанный в угол преступник, и с досады прищелкнул языком:

– Хорошо. Но при одном условии. Я все тебе расскажу, если сохранишь это в секрете от отца.

– Согласна.

Незаметно для других они в знак договоренности сцепили мизинцы. Завтра, в воскресенье, Касуми предстояло пойти на музыкальный вечер, где выступала ее подруга по университету, но ей совсем туда не хотелось, и она назначила на это время встречу с Саваи. Она впервые условилась встретиться с мужчиной наедине.

Теперь, когда все уладилось, Касуми повеселела. Больше не нужно было танцевать с Саваи, – казалось, что и сама вечеринка уже не нужна.

Танцы закончились, и Касуми пообещала проводить Тиэко домой на такси. Стоило хотя бы в прихожей поблагодарить мать подруги за то, что разрешила дочери сегодня не возвращаться домой к ужину.

Когда последний гость вышел на улицу, где ветер уже стих, Ититаро, положив руку на плечо Касуми, поинтересовался:

– Ну как все прошло? Интересно было?

– Да, – изображая легкое смущение, коротко ответила Касуми.

Она хорошо понимала, что этот послушный ответ тронет сердце отца, безмерно его осчастливит.

– Вот как? Прекрасно! Будем и дальше такое устраивать.

Масамити с женой остались ночевать, а Тиэко ворчала, что лишь ей приходится возвращаться.

Девушки вдвоем сели в такси, и машина в позднюю ночь ранней весны двинулась по спящим окраинам района Сэйдзё.

– Странные все-таки мужчины у вас собрались, – заговорила Тиэко.

– Чем это?

– Никто свидания не назначил. Все только на тебя нацелились, вот и постеснялись.

– Да нет же! – возразила Касуми, но все-таки ей было приятно.

Она колебалась, нужно ли говорить подруге, от которой не могло быть тайн, о предстоящем свидании с Саваи. Мучимая сомнениями, она сунула руку в карман пальто и коснулась печений, которые взяла с серебряного подноса и, завернув в салфетку, прихватила с собой. Она молча положила сверток перед Тиэко.

Та молча принялась жевать печенье, Касуми к ней присоединилась. Это было как перекус на занятиях: обе простодушно и с удовольствием хрустели.

– Фу, хрустишь, как мышь!

– Сама такая!

– Слушай, видела, какой Саваи Кэй-тян спокойный? Взрослый.

– Взрослый, – охотно согласилась Касуми и со свойственной ей сухой улыбкой добавила: – Нам тоже нужно скорее повзрослеть.

Машина ехала по торговому кварталу на окраине; вывески закрытых магазинов через один освещали фонарики в форме ландышей. В глубине шеренги фонарей мигнул красный огонек.

– Как странно! Вот решили мы стать взрослыми, а на светофоре вдруг зажегся красный свет, – заметила Тиэко.

5

Когда Касуми вышла из дома, ей было немного не по себе. Однако она отправилась дальше, успокаивая совесть мыслями о том, что идет не на свидание с любовником и не намерена совершить что-либо предосудительное. Она никогда не пользовалась косметикой, но вчера вечером мать разрешила ей слегка подкрасить губы, поэтому сегодня она тоже сделала почти незаметный макияж.

Встретиться с Саваи они договорились в обычном кафе в Сибуе[11]. Касуми не хотела приходить строго к назначенному часу, поэтому, оказавшись в Сибуе немного раньше, она, чтобы убить время, гуляла. И около большого обувного магазина неожиданно встретила Саваи.

Тот был в свитере и небесно-голубой нейлоновой куртке – типичный для этого квартала молодой человек. По чистой случайности Касуми надела небесно-голубого цвета пальто, поэтому Саваи еще до того, как они столкнулись, подумал: «Надо же, пальто такого же цвета, как моя куртка».

– Смотри-ка. – Саваи с радостной улыбкой приложил подол своей куртки к пальто Касуми. – Цвет одинаковый. Будто сговорились.

– Еще ведь рано, во сколько мы должны были встретиться?

– Да, я как раз дожидался этого времени. Спасибо за вчерашний прием, – говорил Саваи, пробираясь через толпу перед витриной обувного магазина.

– Ты идешь в этот магазин? За покупками?

– Нет.

Они в замешательстве смотрели на выставленную в витрине многочисленную обувь, которая словно плавала в воздухе. Среди товара были даже туфли из крокодиловой кожи с пряжками.

– И такие туфли кто-нибудь носит?

– Наверное, крокодил.

Касуми засмеялась:

– Вы, господин Саваи, видно, совсем не чувствуете себя виноватым?

– За что? Я никаких преступлений не совершал.

Они, словно забыв о кафе, где собирались встретиться, направились через воскресную толпу, куда несли ноги.

– Неправда! На станции «Токёэки» у вас был мрачный взгляд, какого я никогда не видела.

– Что ж, человек иногда хмурится. Это естественно. – Саваи легко коснулся плеча Касуми. – Выясняете правду или вы на моей стороне?

– Что там выяснять? Я хочу понять, в чем дело. У меня проснулся интерес к исследованиям. Я никому не скажу, так что выкладывай все.

– Ничего себе. Еще и в выпускное сочинение попаду!

В голосе Саваи звучала неподдельная растерянность, и Касуми поздравила себя с маленькой победой.

Они поднялись до середины холма Догэндзака, опять спустились и наконец устроились на втором этаже кафе, словно заблудившегося в квартале похожих заведений перед станцией «Сибуя». В каждом похожем на кабинку закутке здесь проходило свидание, и Касуми радовалась, как ребенок.

– Я все сохраню в строгой тайне от отца, так что рассказывай. Не расскажешь – выложу ему все.

– Да понял я.

Касуми отпила кофе, поставила локти на стол, подперла руками голову и впилась взглядом в лицо Саваи – круглое, открытое и безмятежное. У него были красивые зубы – от них возникало впечатление чистоты.

– Перестань делать лицо, как у прилежной ученицы на лекции.

Саваи заговорил небрежно, даже грубовато:

– Мне неудобно все время тебе тыкать, могу я обращаться к тебе Касуми-тян? А меня можешь, как Тиэко, называть Кэй-тян.

– Разрешаю, – согласилась Касуми. – Ну, что там с гейшей?

– Неприятно это все. Знаю ее со студенческих лет, в последнее время надоела, разонравилась. Поехали в Атами[12], я сказал, что расстаемся, а когда вернулись, на вокзале в Токио она опять начала ворчать, злиться. Да еще сказала, что уж если расставаться, то в Атами, куда мы когда-то впервые поехали вдвоем, она хочет в ту же гостиницу. Обычное дело. Все бы ничего, если поехать в свободный от работы день, но надо было ехать, когда она согласилась, а то другой случай может и не представиться. В конце концов один день прогулял. Отцу только не говори.

– Ясно. И вы правда окончательно расстались?

– Расстались.

– А как ты познакомился с этой гейшей?

– Ну, тогда много чего было. Я студентом как-то поскандалил по глупости в ночном клубе. Кому-то на ногу, что ли, наступил, ерунда, в общем, но началась драка, я выбежал на улицу, а там уже пять человек. Ну, думаю, пропал, а тут появилась гейша, схватила меня за руку – я и ахнуть не успел, как втолкнула в машину. А там еще две гейши и их толстый покровитель – занятный он был человек, сказал, мол, понравилось ему, как я дрался. Так и довезли меня до Атами, там и ночь провел. С той самой гейшей, которая меня за руку схватила. Не устоял. Но стоит ли барышне рассказывать такие вещи? Гейшу звали Бэнико.

Касуми захватила эта история – все прямо как в кино. В их добропорядочной семье ничего подобного не услышишь.

– А что потом… потом? – Она хотела знать мельчайшие подробности. – А после того, как вы с ней расстались, был у тебя кто-нибудь?

– Я это тоже должен рассказывать?

– Конечно! Все без утайки, приказываю!

Касуми слушала, подавшись вперед, и гордилась, что совсем не ревнует.

– Давай на этом остановимся. Сегодня, во всяком случае.

– Нет-нет. Рассказывай все. Думаю, теперь ты станешь моим советчиком. У меня совсем нет предрассудков.

– Да какой из меня советчик. Хотя я тоже хотел бы в подруги девушку твоего возраста, понимающую, чистую, искреннюю, которой можно было бы открыть что угодно. У меня и в компании нет близкого друга, не с кем поделиться наболевшим. Я и не думал, что ты, Касуми-тян, способна такое выслушать. Ты ведь всегда холодная, сдержанная.

– Это ты плохо смотрел, – самодовольно парировала Касуми.

В шапках пыльной листвы расставленных в кафе деревьев путались клубы табачного дыма.

– Может, открыть окно? Весна ведь, – предложила Касуми.

– Сейчас. – Саваи распахнул окно. – Смотри-ка! – И он показал ей ладонь, черную от пыли с оконной рамы.

– Ты прямо как ребенок, который играл в грязи и перепачкал руки! – расхохоталась Касуми.

И пока она смеялась, он, пожимая плечами и скривив рот, словно актер в пантомиме, стоял, показывая всем черные ладони.

6

Увлекшись рассказом Саваи, Касуми совсем забыла о времени. Саваи уже не казался ей недалеким, каким она до сих пор считала и отца; теперь она прочувствовала, что мужчина – серьезное, загадочное явление.

Будь Саваи скрытным, легкомысленным красавцем, сердцеедом, Касуми, пожалуй, смотрела бы на него другими глазами и не заинтересовалась бы им настолько – прежде всего из брезгливости. Но Саваи говорил искренне, открыто и совсем не походил на человека с двойным дном.

К тому же свойственная ему «легкость» была особенной. Собеседника он озадачивал тем, что в любом серьезном высказывании у него непременно проскальзывала шутка. Женщины никогда не чувствовали, что Саваи к ним равнодушен, – им постоянно казалось, будто по телу ударяет мячик от пинг-понга. Это ведь совсем не больно. Маленький легкий мячик не может навредить. Вот тяжелый мяч может сильно поранить, а если заденет волан, то вздрагиваешь и портится настроение.

Саваи предложил пойти в кино, но Касуми было куда интереснее слушать его рассказы.

– Тебе сегодня к которому часу нужно домой?

– Да уж пора обратно. Сказала, что пойду послушать подругу на музыкальном вечере и сразу вернусь.

– Жалко тебя, как птица в клетке. Ну, такая птица…

– Хочешь сказать, домашний скворец? Ладно, пусть так. Но у меня не было проблем с тем, чтобы выйти из дома. Мама сказала, на музыкальный вечер надо надеть кимоно. Представь, что мы вдвоем, и я в кимоно, идем по Сибуе. Все сразу начнут глазеть.

– Хотел бы посмотреть на тебя в кимоно!

– Ну нет. В нем я выгляжу куклой.

– Не может такого быть! – серьезно возразил Саваи. – Уверен, тебе очень идет.

Касуми задумалась, как бы найти возможность показаться Саваи в кимоно, но одернула себя: «Нельзя!»

– Да, Касуми-тян, такие дела… – Саваи продолжал говорить, без стеснения называя ее так, как она разрешила. Это привычное «Касуми-тян» было как прирученная им белочка. Белочка, которая еще вчера принадлежала ей, а сегодня легко скакала с плеча на колени почти чужого мужчины. – Ну и хитрая же ты, Касуми-тян. Меня заставляешь рассказывать, а про себя ни слова. Поведай-ка свою историю. Когда ты в первый раз поцеловалась? Какой была первая любовь? А теперешний парень?

Касуми покраснела и замолчала. Она еще не знала, что такое первый поцелуй. На самом деле, она ничего этого не знала – из-за прекрасного воспитания и робости.

Она попыталась сделать еще глоток из давно пустой чашки, но, увидев на дне вязкую смесь растаявшего сахара и кофейной гущи, поставила чашку на место. Коричневый осадок чем-то напоминал залив на морском берегу. Как будто стоишь у полосы прибоя. Среди красновато-коричневых скал скопились выброшенные бурые водоросли, и мелкие волны, перекатываясь через них, лижут белый песок. Касуми подумала: а где он, этот берег? Может, она там ни разу не бывала, может, пейзаж с этим берегом мелькнул во сне. Вдруг крошечное море и темная кромка берега в чашке исчезли из виду.

Касуми знала, что кофе там уже нет, и все-таки, злясь на себя, опять поднесла чашку к губам. Саваи, конечно же, заметил. Заметил, что она растеряна.

Касуми не выносила, когда ее считали ребенком, и решила перейти в наступление. Если Саваи думает, что она растерялась, надо показать, что, наоборот, она женщина с большим опытом, просто не знает, с чего начать. Поглядывая краем глаза поверх крыш за окном на пригородные электрички, со скрежетом подъезжающие к остановке, Касуми произнесла:

– Да всякое бывало. Но если женщина открывает всем свои тайны, то это не женщина. Вот подружимся поближе, – может, и расскажу. А что насчет вас, господин Саваи? До сих пор я все спрашивала. Но где доказательства? Может, ты надергал отрывков из разных книжек и так сочинил свою историю. Что-то я не знаю, можно ли тебе верить.

Этот отпор принес свои плоды: по лицу Саваи стало понятно, что Касуми серьезно уязвила его самолюбие.

– Вот как? Ты мне не веришь? А как же Бэнико и другие девушки? Не говори о том, в чем не разбираешься. Ты велела рассказывать, и я все честно рассказал. С чего бы мне врать? К тому же на станции «Токёэки» ты видела Бэнико своими глазами.

– Ну и что? Может, ты утешал, например, любовницу друга.

– Черт! Черт! – Потрясенный Саваи без раздумий ринулся в наступление. – Ладно! Я прямо сейчас тебе покажу, как умею подцепить девушку.

– Неужели? – Касуми напустила на себя холодный вид, глянула свысока. – Ну тогда я сейчас же хочу это увидеть своими глазами.

– Хорошо, идем!

Саваи схватил чек и вскочил с места. Ветер из окна раздувал его небесно-голубую куртку.

7

Касуми специально не спросила, куда они идут, – посчитала, что ей выгоднее молчать. Если она что-нибудь скажет, Саваи ухватится за это и переменит решение.

Когда они влились в толчею перед станцией «Сибуя», обтянутые курткой плечи, которыми он прикрывал Касуми, чтобы та не потерялась, закаменели от досады. «Что я делаю!» – читалось в этом отчаянном напряжении. Саваи молча пробирался сквозь толпу. Касуми была спокойна, невозмутима, душу ей грело чувство победы. Они добрались до другого выхода со станции, и очутились перед высоким и современным общественным зданием.

– Знаешь здесь кофейню на пятом этаже? – спросил Саваи.

– Опять кофе? – злясь на саму себя за неосведомленность, вопросом на вопрос ответила Касуми.

– Сегодня воскресенье, середина дня, – может, ничего и не выйдет. На пятом этаже кинозал, показывают все старые фильмы. Перед началом последнего сеанса, где-то с половины восьмого до восьми вечера, эта стоячая кофейня рядом с кинозалом забита битком. Около музыкальных автоматов толпятся подростки, забавное местечко.

– А ты, Кэй-тян, что там делал?

– Меня когда-то друг сюда привел, и я подцепил девчонку. Мы слушали музыку, пили кофе, так и познакомились. Она спросила: «Ты студент?» – ну я и решил сказаться студентом. Служащие так не выглядят.

– И что с той девочкой?

– Короткое знакомство на один вечер. Хорошая девочка была, но мы больше не виделись.

– Если бы опять пришел сюда, встретил бы ее.

– Да ладно, ей тоже было все понятно. Мы друг у друга имен не спрашивали. Меня она называла Дзиро-тян. Наверняка имя ее первой безответной любви.

Касуми сильно нервничала, но не показывала этого, старалась выглядеть непринужденно.

– Давай договоримся. Нам надо разделиться. Зайдем в лифт, а потом будем делать вид, что мы друг другу чужие. Иначе это кого-нибудь насторожит. Во всяком случае, смотреть в мою сторону или ухмыляться нельзя.

Касуми молча кивнула.

Светлое здание надвигалось, нависало своей громадой. Здесь были всяческие развлечения для детей, места, куда ходили отдохнуть семьей, на одном из этажей располагалось помещение для брачных церемоний. В двери первого этажа входили и выходили дети, которых вели за руку матери. Все внутри наполняла мирная послеполуденная атмосфера воскресного дня, привычная для людей, живущих в пригороде.

Но у Касуми, когда она вошла сюда следом за Саваи, сердце бешено колотилось: ей казалось, будто она погружается в опасный водоворот темной безнравственности.

Они зашли в лифт и сделали вид, будто незнакомы друг с другом.

«Как не к месту эта одинаковая небесно-голубая одежда», – вдруг подумала Касуми, спокойно сняла пальто, вывернула его наизнанку и повесила на руку. Под пальто на ней было серое платье; теперь она могла не беспокоиться, что их заподозрят в знакомстве.

Снимая пальто, Касуми задела воздушный шар, который держала стоявшая рядом девочка; шар отскочил, словно по нему ударили, а девочка зло уставилась на Касуми. Саваи сохранял равнодушное лицо, но чувствовалось, что он едва сдерживает смех.

Лифт остановился на пятом этаже, и сразу громко зазвучал рок-н-ролл, перед глазами замелькала нарядная многоцветная толпа. В центре находилась большая стойка с натянутым над ней ярким полосатым тентом, вроде тех, что бывают на курортах. В основном здесь собрались молодые люди, мало кто пришел с детьми. Кроме парней в джинсах и кожаных куртках, густо накрашенных девушек в обтягивающих капри, со звенящими металлическими браслетами на руках, столь же неприятных, как завсегдатаи «Пасадены», было немало обычных молодых людей. Все они просто слонялись туда-сюда. Настроение у Касуми, пробиравшейся сквозь эту толпу, испортилось, но, следуя на некотором отдалении за Саваи, она в глубине души понимала, что во всем полагается на него.

Саваи обошел стойку и остановился около музыкального автомата, который оглушительно ревел и рассыпал вокруг завораживающий радужный свет. Возле автомата собралась молодежь в джинсах и капри – все слушали с серьезными лицами, отбивая такт ногой. Высокий, заметный издалека Саваи в небесно-голубой куртке смотрелся среди них как-то одиноко.

«Я смотрю на Кэй-тяна так же, как тогда, на станции „Токёэки“», – подумала Касуми. В глаза ей бросилось, что он совсем не похож на того оживленного юношу, каким казался, пока они были вместе, а выглядит потерянным, опустошенным, словно утратившим цель. То был образ охотника, но охотника-одиночки, который бродит по лесу без спутника, без собаки, без ружья. А вокруг него стоит птичий гвалт и витают звуки, издаваемые шумными обитателями лесной чащи.

– Кофе? – спросил бармен за стойкой.

– Что? – Касуми нервно взглянула на него. – Да, кофе.

Она бездумно облокотилась на край стойки. По другую сторону девушки и юноши в форме учеников старшей школы, уплетая хот-доги, над чем-то смеялись, толкали друг друга. Касуми заметила зеленый пластиковый цилиндр с надписью «счастливая стойка», достала монету в десять иен и бросила внутрь.

Верхняя часть цилиндра превратилась в прозрачную башню, где в разных позах застыли куклы. Когда опускали десять иен, включалась музыкальная шкатулка, а куклы во фраках и вечерних платьях принимались танцевать вальс. Звуки вальса в грохоте рок-н-ролла и окружающем шуме были едва слышны, – казалось, что чистый голос, стесняясь неподходящего места, поет шепотом. Касуми была чужда сентиментальность, но, прислушиваясь к звучанию музыкальной шкатулки, она ощутила, что у нее никогда прежде не было такого одинокого и несчастного воскресенья.

Подали кофе. Касуми положила на стойку тридцать иен. Но пить его уже не хотелось.

Вдруг она заметила, что Саваи у автомата говорит с девушкой в красном полупальто и накинутом на голову шарфе. Лица ее было не разглядеть.

В грохоте новой мелодии Касуми не слышала их разговора. Она видела лишь искреннюю улыбку Саваи, его ровные зубы. Саваи наклонился, а девушка, выпрямившись, что-то говорила ему на ухо. Выглядело это очень интимно.

Касуми отодвинула кофе; ей безумно хотелось поскорее увидеть лицо девушки. Возникла иллюзия, что Саваи говорит с ней самой: Касуми вообразила, будто скрытое шарфом лицо девушки – ее собственное лицо.

Исчезло холодное спокойствие, царившее в душе до того, как они вошли в здание. Она полагала, что не ревнует, но сближение Саваи и девушки волновало ее до зуда во всем теле.

«Вот будет забавно, если она повернется и окажется уродиной. Тогда я вдоволь поиздеваюсь над Кэй-тяном. Скажу ему: „Не думала, что у тебя такой дурной вкус“. Посмеюсь от души».

Саваи обнял девушку за плечи и уже, раздвигая толпу, приближался к Касуми. Лицо девушки наконец-то открылось и было очень красивым. Касуми приуныла. По мере приближения пары она поняла, что лицо кажется таким из-за густо наложенной косметики. «Какая-то уличная женщина!» Но Касуми понятия не имела, что такое «уличная женщина».

Саваи дерзко устроился рядом с Касуми, повернулся к ней спиной, и они с девушкой встали лицом друг к другу, облокотившись на стойку. Касуми через плечо Саваи краем глаза видела профиль столь неприятной ей незнакомки.

– Что будешь? Кофе?

– Да, холодный.

– Эй! – позвал Саваи официанта.

Хотя это был спектакль, о котором они договорились, Касуми все происходящее казалось ужасно грубым, безжалостным, бесчеловечным. В сильном волнении она прислушалась к разговору.

Саваи выражался, как слонявшийся по улице бездельник; с Касуми он говорил совсем иначе. Она все больше изумлялась его талантам.

– Ты, верно, студент, – донесся до ее ушей вопрос девушки, и она, вспомнив их разговор в кафе, горько усмехнулась.

– Ага, – беспечно ответил Саваи. – Хожу в университет когда захочу.

– Нормально! Еще не полысел.

– Ну хватит! Это…

– Но я-то пацанов не люблю. Больше доверяю людям постарше.

– Да ладно! Ты прям…

– И куртка у тебя миленькая, издали заметна.

Касуми пренебрежительно слушала их беседу, и настроение у нее портилось все больше.

Вдруг она почувствовала, как ее осторожно тронули за локоть левой руки, в которой она держала пальто, и обернулась. Рядом стоял тщедушный молодой человек в ярком модном свитере с V-образным вырезом. При резком движении Касуми его щеки напряглись – точно поверхность пруда пошла волнами от брошенного камня. На щеках бугрились прыщи.

– Не злись, – с показной уверенностью, слегка дрожащим голосом произнес молодой человек. – Ты, наверное, одна пришла? Может, выпьешь со мной кофе?

Касуми гневно сверкнула глазами, отшатнулась и опрометью кинулась к лифту. Молодой человек вроде бы ее не преследовал. В толпе у стойки выделялась спина в небесно-голубой куртке: Саваи ничего не заметил. Ждать лифта времени не было, и Касуми сразу побежала вниз по лестнице, выскочила из стеклянных дверей наружу, остановила первое попавшееся такси и велела ехать в Сэйдзёгакуэн. И пока машина ехала по улицам Сибуи, в груди Касуми по-прежнему отчаянно стучало сердце.

8

Остаток дня Касуми была очень мрачной и закрылась у себя в комнате. Саваи не звонил, что доказывало присущую ему беспардонность, и она настроилась ни в коем случае его не прощать.

По зрелом размышлении это было довольно странно. Ведь вызов бросила она, и она же потребовала показать место, где обольщают женщин. Обдумав это, Касуми поняла, что злиться ей не на что.

Касуми оглядела тихий в воскресный вечер дом. Брат с женой уехали во второй половине дня. Мать и отец после ужина смотрели в гостиной телевизор. Утром спокойно поговорить не удалось, поэтому отец за ужином всячески расспрашивал Касуми о вчерашней вечеринке, но она, по-прежнему замкнувшись в себе, с загадочной и какой-то вымученной улыбкой сказала только: «Было очень мило».

Ититаро, наверное, стоило удовлетвориться вчерашним ответом, который он получил, когда после ухода последнего гостя, положив руку ей на плечо, спросил: «Как все прошло? Было интересно?» Стоило принять короткое «да» послушной, скромной дочери.

Отчего-то любовь Ититаро к Касуми всегда была полна тревоги, и за это он себя корил, ведь отцовская любовь должна быть спокойным чувством, наполнять радостью. Это терзало чистую душу Ититаро, и все равно он пристально вглядывался в своего ребенка.

Дочь была для него загадкой. Когда в их отношениях он приближался на шаг, она со странной улыбкой отстранялась. Стоило ему отдалиться, Касуми сразу устремлялась навстречу, ластилась. Проявления любви у них не совпадали во времени. Но если вдруг совпадали, это вызывало невыразимо сладостное чувство.

Касуми заперлась у себя в комнате, но сидеть одной было тяжело.

Светлая, красочная, обставленная в европейском стиле комната для занятий размером восемь дзё[13], красный абажур, обои в цветочек, кружевные занавески на окнах… Все вдруг показалось пошлым, будто номер в неизвестной ей пока гостинице для свиданий.

Что за странные мысли? Саваи сейчас точно в такой гостинице с той кокетливой девчонкой.

«Куртка у тебя миленькая».

Она не простит! Не простит! Эта девчонка не имела права так говорить. Касуми не считала, что ревнует, – все дело в «простых радостях жизни», которые, как азарт в игре, переходят всякие границы и становятся ядовитыми. «Я буду хладнокровна».

В подобные моменты мужчина, как правило, уходит из дома, чтобы где-нибудь выпить. Но Касуми, кроме как в гостиную, пойти было некуда.

В гостиной отец с матерью смотрели телевизор и смеялись.

«В таком возрасте вдвоем смеяться… нелепость какая-то», – раздраженно подумала Касуми.

Она уселась между родителями, и те сразу притихли. Отца почему-то смутило присутствие дочери.

Комедия, которая шла по телевизору, вскоре закончилась. Ититаро сразу обратился к Касуми:

– Что собираешься делать на весенних каникулах? Может, с подружкой куда поедешь?

– Да что ты такое говоришь! – возмутилась мать.

Чтобы дочь на выданье без сопровождения отца отправилась в путешествие – это было выше ее понимания.

По тому, как мать прищурилась, было понятно, что даже столь краткая попытка оспорить предложение отца стоила ей огромных усилий. Каёри не могла возражать Ититаро, это противоречило ее природе, и в редких, бурных ее протестах сквозили горечь и печаль.

– Выключай телевизор, проведем наконец-то вечер спокойно, поедим сладкого – сегодня получили из кондитерской «Кайсиндо». Выпьем чаю с виски.

Каёри тут же засуетилась, напоминая автомат, который заработал от монетки в десять иен.

– Ну как, Касуми, у тебя пока нет желания выйти замуж?

Ититаро произнес это непринужденно, обратив к дочери лицо – сейчас прямо-таки вылитую морду моржа.

«Попалась» – такова была первая мысль Касуми. Прежде отец не спрашивал ее об этом, даже когда хотел, однако сейчас заданный ни с того ни с сего непринужденный вопрос не оставлял времени на оборону.

– Да не особо.

– Что значит «не особо»?

Каёри, хлопотавшая рядом, вся обратилась в слух; Касуми не составило труда догадаться, что мать распознала ее внутреннее сопротивление.

– Я хочу только, чтобы ты была счастлива в замужестве. Материально, но, что важнее, душевно, – другими словами, чтобы ты была самой счастливой.

Ититаро говорил искренне, но у Касуми мгновенно взыграл дух противоречия, возникло смелое желание поспорить с отцом.

– А что такое счастье? Или счастливое замужество?

– Ну, например, такое, как у нас с матерью.

– Странно…

Касуми удивили самодовольство и грубая откровенность, прозвучавшие в словах ее отца-моржа.