Столетняя война за Палестину

Я посвящаю эту книгу моим внукам Тарику, Идрису и Нуру.

Все они родились в XXI веке и, как я надеюсь, увидят конец этой столетней войны

Мы нация, которой грозит исчезновение.

Иса и Юсеф Эль-Исса, «Фаластин», 7 мая 1914 г.

Rashid Khalidi

THE HUNDRED YEARS’ WAR ON PALESTINE

© Rashid Khalidli, 2020

© Школа перевода Баканова, 2024

© Издание на русском языке AST Publishers, 2024

Предисловие

В начале 1990-х годов я несколько месяцев жил в Иерусалиме, проводя исследования в частных библиотеках старейших семейств города, включая мою собственную семью. Я жил с женой и детьми в квартире, принадлежащей вакфу, или религиозному фонду семьи Халиди, в самом центре тесного и шумного Старого города. С крыши здания открывался вид на два величайших шедевра ранней исламской архитектуры: сияющий золотом Купол Скалы находился всего в сотне метров от дома на площади Харам аш-Шариф. За ним располагался серебристо-серый купол мечети Аль-Акса с Елеонской (Масличной) горой на заднем плане¹. В других направлениях виднелись церкви и синагоги Старого города.

Чуть дальше на улице Баб ас-Сильсила находился главный корпус библиотеки Халиди, основанной в 1899 году моим дедом, Хаджем Рагибом аль-Халиди, по завещанию его матери, Хадиджи аль-Халиди². В библиотеке хранятся более 1200 манускриптов, в основном на арабском языке (некоторые на персидском и османско-турецком), самые древние из которых датируются началом XI века³. Коллекция, включающая в себя около 2000 арабских книг XIX века и различные семейные бумаги, является одной из самых обширных во всей Палестине среди тех, что еще находятся в руках первоначальных владельцев⁴.

Во время моего пребывания в Иерусалиме в главной библиотеке, построенной примерно в XIII веке, проводилась реконструкция, поэтому ее фонды временно хранились в больших картонных коробках в здании мамлюкской эпохи, соединенном с нашей квартирой узким лестничным пролетом. Я провел среди этих коробок больше года, перебирая пыльные, изъеденные червями книги, документы и письма, принадлежавшие нескольким поколениям Халиди, в том числе моему двоюродному прапрадеду Юсуфу Дийя аль-Дину Паше аль-Халиди⁵. Со страниц его бумаг передо мной предстал образ широко образованного человека, учившегося в Иерусалиме, на Мальте, в Стамбуле и Вене, человека, питавшего глубокий интерес к сравнительному религиоведению и особенно иудаизму, владевшего множеством книг различной тематики на многих европейских языках.

Юсуф Дия был наследником древнего рода иерусалимских исламских ученых и юристов. Его отец, аль-Саид Мухаммад Али аль-Халиди, около пятидесяти лет служил заместителем кади и начальником секретариата шариатского суда Иерусалима. Однако в юном возрасте Юсуф Дия выбрал для себя другую карьеру. Впитав основы традиционного исламского образования, он без одобрения отца покинул Палестину в возрасте восемнадцати лет, чтобы провести два года в школе Церковного миссионерского общества Великобритании на Мальте. Оттуда отправился учиться в Императорскую школу медицины в Стамбуле, после чего поступил в стамбульский Роберт-колледж, незадолго до этого основанный американскими миссионерами-протестантами. В 1860-х годах Юсуф Дия пять лет проучился в одном из первых в регионе учебных заведений, предоставлявших современное образование западного образца, осваивая английский, французский и немецкий языки, а также разнообразные дисциплины. Такая биография крайне необычна для молодого человека из семьи мусульманских богословов середины XIX века.

Получив столь широкое образование, Юсуф Дия занимал различные должности в государственном аппарате Османской империи: переводчика министерства иностранных дел, консула в русском порту Поти на Черном море, наместника округа в Курдистане, Ливане, Палестине и Сирии, мэра Иерусалима (на протяжении почти десяти лет), – а также преподавал в Королевском императорском университете в Вене. Он также избирался депутатом от Иерусалима в недолговечный османский парламент, созданный в 1876 году в соответствии с новой конституцией империи, чем вызвал неприязнь у султана Абдул-Хамида, поскольку выступал за подотчетность исполнительной власти парламенту⁶.

По семейной традиции и в соответствии с исламским и западным образованием аль-Халиди стал также выдающимся ученым. В библиотеке Халиди хранится множество принадлежавших ему книг на французском, немецком и английском языках, а также переписка с видными деятелями Европы и Ближнего Востока. Старые австрийские, французские и британские газеты, хранящиеся в библиотеке, говорят о том, что Юсуф Дия регулярно читал зарубежную прессу. Есть свидетельства, что он получал эти материалы через австрийский почтамт в Стамбуле, на который не распространялись драконовские османские законы о цензуре⁷.

Благодаря обширному кругу чтения, посещению Вены и других европейских городов, а также встречам с христианскими миссионерами Юсуф Дия хорошо знал о повсеместной распространенности антисемитизма западного толка. Он также приобрел глубокое понимание интеллектуальных корней сионизма, в том числе его зарождения как реакции на оголтелый антисемитизм христианской Европы. Юсуф, несомненно, был знаком с книгой венского журналиста Теодора Герцля «Еврейское государство», опубликованной в 1896 году, и знал о первых двух сионистских конгрессах, проведенных в швейцарском Базеле в 1897 и 1898 годах⁸. (Вполне вероятно, что Юсуф Дия был наслышан о Герцле еще во время проживания в Вене.) Юсуф знал о дебатах и воззрениях различных сионистских лидеров и течений, в том числе о недвусмысленном призыве Герцля к созданию государства евреев с «суверенным правом» контроля над иммиграцией. Более того, будучи мэром Иерусалима, он был свидетелем трений между местным населением и европейскими поселенцами-евреями, вызванных протосионистской деятельностью в конце 1870-х – начале 1880-х годов.

Герцль, признанный лидер основанного им и набирающего силу движения, совершил свою единственную поездку в Палестину в 1898 году, приурочив ее к визиту немецкого кайзера Вильгельма II. Он уже тогда задумывался над некоторыми вопросами, связанными с колонизацией Палестины, о чем писал в своем дневнике в 1895 году: «Мы должны аккуратно экспроприировать частную собственность на отведенных нам участках. Мы постараемся переправить неимущее население за границу, обеспечив его работой в транзитных странах и отказав ему в трудоустройстве в нашей стране. Собственники перейдут на нашу сторону. Процесс экспроприации и выселения бедняков должен осуществляться осмотрительно и негласно»⁹.

Юсуф Дия наверняка был осведомлен об амбициях, силе, ресурсах и привлекательности зарождающегося сионистского движения лучше большинства своих соотечественников в Палестине. Он прекрасно понимал абсолютную невозможность примирения заявок сионизма на Палестину и его цели – создания суверенного еврейского государства – с правами и благополучием коренных жителей страны. Скорее всего, именно по этой причине Юсуф Дия 1 марта 1899 года отправил пророческое письмо на семи страницах главному раввину Франции Задоку Кану с просьбой передать это послание основателю современного сионизма.

Письмо начиналось с комплиментов Герцлю как «человеку, талантливому автору и настоящему еврейскому патриоту», а также с выражения уважения к иудаизму и евреям, кого Юсуф Дия, ссылаясь на патриарха Авраама, почитаемого как евреями, так и мусульманами за общего праотца, назвал «нашими двоюродными братьями»¹⁰.

Он писал о своем понимании движущих мотивов сионизма и порицании преследований, которым евреи подвергались в Европе. Ввиду этих преследований сионизм, по мнению Юсуфа Дия, в принципе можно было считать «нормальным, прекрасным и справедливым». «Кто может оспаривать права евреев в Палестине? Бог мой, ведь исторически это ваша земля!»

Эту фразу иногда цитируют в отрыве от остальной части письма в качестве доказательства, что Юсуф Дия с энтузиазмом воспринял сионистскую программу для Палестины. Однако далее можно увидеть, что бывший мэр и депутат парламента от Иерусалима предостерегает от последствий реализации сионистского проекта по созданию суверенного еврейского государства в Палестине. Сионистская идея, писал он, посеет раздор среди христиан, мусульман и евреев. Она создаст угрозу статусу и безопасности евреев, которой они пользовались во всех османских владениях. Переходя к основной цели письма, Юсуф Дия дальновидно отметил, что каковы бы ни были достоинства сионизма, необходимо также учитывать «безжалостную силу обстоятельств». Наиболее важные из них заключались в том, что «Палестина является неотъемлемой частью Османской империи и – что еще более серьезно – населена другими». В Палестине уже имелось коренное население, которое никогда не согласилось бы с вытеснением. Юсуф Дия говорил, «полностью владея фактами», что планы сионизма по захвату Палестины «глупость чистой воды». «Не может быть ничего справедливее и объективнее», чем предоставление «несчастному еврейскому народу» убежища в другом месте. Однако в конце письма он обращается с искренней мольбой: «Во имя Бога, оставьте Палестину в покое».

Ответ Герцля Юсуфу Дию пришел быстро – 19 марта. Это письмо, вероятно, было первым ответом основателя сионистского движения на аргументированные возражения палестинцев против первоначальных планов Герцля в отношении Палестины. В своем письме Герцль заложил основу шаблонного пренебрежения интересами, а иногда и самим фактом существования коренного населения в будущем. Сионистский лидер попросту проигнорировал главный довод письма, что Палестина уже заселена и ее население не согласно, чтобы его вытесняли с родной земли. Хотя Герцль однажды побывал в этом краю, он, как и большинство ранних европейских сионистов, мало что знал о местных жителях и не вступал с ними в контакт. Герцль также оставил без внимания обоснованные опасения аль-Халиди по поводу того, что сионистская программа будет угрожать благополучию крупных, устоявшихся еврейских общин на Ближнем Востоке.

Обойдя молчанием тот факт, что сионизм в конечном счете ставил перед собой цель достижения еврейского господства в Палестине, Герцль прибегнул к утверждению, которое во все времена и во всех местах служило краеугольным камнем колониальных притязаний и стало ключевым аргументом сионистского движения: еврейская иммиграция якобы пойдет на пользу коренному населению Палестины. «Мы повысим его благосостояние и личное богатство, которое мы умножим своими благосостоянием и богатством». Повторив формулировку, использованную им в «Еврейском государстве», Герцль добавил: «Если позволить иммигрировать некоторым евреям, которые привезут в страну свой ум, финансовую хватку и предприимчивость, можно не сомневаться, что результатом станет подъем благосостояния всей страны»¹¹.

Показательно, что письмо Герцля отвечает на вопрос, который Юсуф Дия вообще не поднимал. «Вы, Ваше Превосходительство, видите дополнительное осложнение в существовании в Палестине нееврейского населения. Но кому придет в голову его выселять?»¹² Ответ Герцля на вопрос, которого аль-Халиди не задавал, перекликается с пожеланием, записанным в дневнике о «негласном» выселении неимущего населения страны за границу¹³. Эта зловещая цитата ясно показывает, что Герцль понимал всю важность «устранения» коренного населения Палестины как залога успеха сионизма. Более того, устав 1901 года, который он разработал для Еврейско-османской земельной компании, содержал все тот же принцип переселения жителей Палестины в «другие провинции и территории Османской империи»¹⁴. Хотя Герцль подчеркивал в своих работах, что его проект основан на «высочайшей терпимости» и полноправии для всех^15, под этим подразумевалась не более чем терпимость к меньшинствам, сохранившимся после переселения остальных в другие места.

Герцль недооценил своего оппонента. Из письма аль-Халиди ясно, что тот прекрасно понимал: речь идет не об иммиграции «некоторого числа» евреев в Палестину, а о превращении всей страны в еврейское государство. Получив ответ Герцля, Юсуф Дия мог прийти только к одному из двух выводов: либо сионистский лидер хотел обмануть его, скрыв истинные цели сионистского движения, либо Герцль просто не считал Юсуфа Дия и арабов Палестины заслуживающими серьезного к ним отношения.

Вместо этого Герцль с пафосной самоуверенностью, столь характерной для европейцев XIX века, предлагал абсурдную идею о том, что колонизация и в конечном счете узурпация земель палестинцев чужаками принесет народу этой страны одну лишь пользу. Ход мысли Герцля и его ответ Юсуфу Дия, похоже, основывались на предположении, что арабов можно подкупить или одурачить относительно реальных планов сионистского движения в Палестине. Столь пренебрежительное отношение к умственным способностям арабского населения Палестины, не говоря уже об их правах, неоднократно звучало в речах сионистских, британских, европейских и американских лидеров в последующие десятилетия и продолжает звучать по сей день. А что касается еврейского государства, которое в итоге будет создано движением, основанным Герцлем, то, как и предвидел Юсуф Дия, в нем найдется место только для одного народа – еврейского; других действительно «выселят» или, в лучшем случае, будут терпеть их присутствие.

Письмо Юсуфа Дия и ответ Герцля хорошо известны знатокам данного периода истории, однако большинство из них, похоже, не задумывались над важностью, вероятно, первого содержательного обмена мнениями между ведущим палестинским деятелем и основателем сионистского движения. Они не учли в полной мере логику идей Герцля, в которых совершенно четко прослеживается преимущественно колонизаторский характер столетнего конфликта в Палестине. Они также не приняли к сведению аргументы аль-Халиди, чья актуальность полностью подтвердилась за время, прошедшее после 1899 года.

Начиная с Первой мировой войны процесс разрушения коренного палестинского общества был запущен масштабной иммиграцией еврейских переселенцев из Европы при поддержке вновь созданных британских мандатных властей, которые помогали им выстраивать автономную структуру сионистского парагосударства. Кроме того, за счет недопущения арабской рабочей силы в компании, которыми владели евреи, под лозунгом «Авода иврит» (еврейский труд) и вливания воистину огромных капиталов из-за рубежа был создан отдельный сектор экономики, контролируемый евреями¹⁶. К середине 1930-х годов, хотя евреи все еще составляли меньшинство населения, этот в значительной степени автономный сектор был крупнее, чем принадлежавшая арабам часть экономики.

Коренное население еще больше сократилось в результате жестоких репрессий в период Великого арабского восстания против британского правления 1936–1939 годов, во время которого было убито, ранено, заключено в тюрьму или сослано от 14 до 17 % взрослого мужского населения¹⁷, поскольку британцы использовали для подавления палестинского сопротивления стотысячную армию и ВВС. Тем временем массовая волна еврейской иммиграции в результате преследований со стороны нацистского режима Германии увеличила численность еврейского населения Палестины с 18 % от общего числа в 1932 году до более чем 31 % в 1939 году. Это обеспечило критическую демографическую массу и мобилизационные ресурсы, которые потребовались для этнической чистки Палестины в 1948 году. Изгнание более половины арабского населения страны сначала сионистскими ополченцами, а затем израильской армией завершило военный и политический триумф сионизма.

Подобная радикальная социальная инженерия, проводимая в ущерб коренному населению, – путь всех колонистов и их движений. В Палестине она была необходимым условием для превращения большей части преимущественно арабской страны в преимущественно еврейское государство. Как утверждается в этой книге, современную историю Палестины лучше всего понимать именно в этом смысле – как колониальную войну, которую вели против коренного населения самые разные стороны, чтобы заставить его отказаться вопреки своей воле от родной земли, уступив ее другому народу.

Хотя эта война имеет много типичных черт, присущих другим колониальным кампаниям, она также обладает весьма специфическими характеристиками, поскольку велась сионистским движением и от его имени, которое само по себе было и остается весьма специфическим колонизационным проектом. Еще больше усложняет понимание тот факт, что данный колониальный конфликт, осуществлявшийся при массированной поддержке других держав, со временем превратился в национальное противостояние двух новых национальных образований, двух народов. В основе этой особенности лежит и усиливает ее глубокая – как для евреев, так и для многих христиан – библейская связь с исторической территорией Израиля. Эта связь, искусно вплетенная в современный политический сионизм, стала его неотъемлемой частью. Таким образом, национально-колонизаторское движение конца XIX века украсило себя библейским плащом, обладающим невероятной притягательной силой для хорошо знающих Библию протестантов Великобритании и США, что побуждало их закрывать глаза на современный дух сионизма и его колонизаторскую природу, ибо как евреи могли «колонизировать» землю, на которой зародилась их религия?

С учетом этой слепоты конфликт изображается в лучшем случае как простое, пусть и трагическое столкновение двух народов, предъявляющих права на одну и ту же землю. В худшем случае он описывается как результат фанатичной, закоренелой ненависти арабов и мусульман к еврейскому народу, отстаивающему неотъемлемое право на свою древнюю, богоданную родину. В действительности, однако, нет никаких причин, по которым происходящее в Палестине уже более века нельзя понимать и как колониальный, и как национальный конфликт. Но нас прежде всего интересует именно его колониальная природа, поскольку этот аспект настолько же занимает центральное место, насколько недооценен вопреки тому, что характерные черты других колониальных кампаний повсеместно проявляются в современной истории Палестины.

Характерно, что европейские колонизаторы, стремясь вытеснить или закабалить коренные народы Америки, Африки, Азии, Австралазии (или даже Ирландии), всегда давали им неблаговидные характеристики. Колонизаторы всегда утверждают, что в результате их правления коренное население заживет лучше. «Цивилизационный», «прогрессивный» характер колониальных проектов служит оправданием любых жестокостей, совершаемых в отношении коренного населения во имя достижения колонизаторами своих целей. Достаточно обратиться к риторике французских администраторов в Северной Африке или британских вице-королей в Индии. О британском радже лорд Керзон говорил: «Чувствовать, что где-то среди этих миллионов ты оставил немного справедливости, счастья или процветания, чувство мужского локтя или морального достоинства, родник патриотизма, зарю интеллектуального просвещения или зарождающееся чувство долга там, где его раньше не было, – этого уже достаточно, это уже оправдывает присутствие англичанина в Индии»¹⁸. Слова «там, где его раньше не было» заслуживают того, чтобы их повторить. По мнению Керзона и других представителей колонизаторского класса, туземцы не ведают, что для них лучше, и не способны добиться этого самостоятельно. «Вы не можете обойтись без нас», – сказал Керзон в еще одной речи¹⁹.

На протяжении более века колонизаторы изображали палестинцев, прибегая к точно таким же выражениям. Надменная риторика Теодора Герцля и других сионистских лидеров ничем не отличалась от риторики их европейских коллег. Еврейское государство, писал Герцль, «станет частью защитного вала Европы в Азии, форпостом цивилизации против варварства»²⁰. Похожий язык использовался при освоении североамериканского фронтира, закончившегося в XIX веке уничтожением или порабощением всего коренного населения континента. Как и в Северной Америке, колонизация Палестины, подобно колонизации Южной Африки, Австралии, Алжира и некоторых районов Восточной Африки, должна была привести к созданию колонии белых европейских переселенцев. Тон, характерный как для риторики Керзона, так и для письма Герцля, по сей день во многом преобладает в дискурсе о Палестине в США, Европе и Израиле.

Для обоснования этой колонизаторской логики написано огромное количество томов, посвященных доказательству того, что до начала колонизации Палестины европейскими сионистами она была бесплодной, малонаселенной и отсталой страной. Историческая Палестина стала предметом бесчисленного количества пренебрежительных штампов западной популярной культуры, а также бесполезных академических трудов, претендующих на научность и осведомленность, но изобилующих историческими ошибками, искажениями, а иногда и откровенной ксенофобией. В такой литературе в лучшем случае утверждается, что Палестину населяла небольшая группа не имеющих корней бедуинов-номадов, лишенных устоявшегося самосознания и связи с землей, по которой они кочевали, по сути, как бродяги.

На основании этого утверждения делался вывод, что только труд и энергия новых еврейских иммигрантов превратили страну в цветущий сад, которым она сегодня является, и что только они идентифицируют себя с этой землей и любят ее, а также имеют (богоданное) право на нее. Эта позиция нашла выражение в лозунге «Земля без народа для народа без земли», который использовали христианские адепты еврейской Палестины, а также такие ранние сионисты, как Израэл Зангвилл ²¹. Палестина воспринималась теми, кто приехал ее заселять, как terra nullius (ничейная земля), а живущие в ней люди – как безымянный и безродный сброд. Так, в письме Герцля к Юсуфу Дия палестинские арабы, составлявшие в то время около 95 % жителей страны, были без затей названы «нееврейским населением».

По сути, утверждается, что никаких палестинцев нет, что с ними можно не считаться или что они не заслуживают жить на земле, которую запустили до такого плачевного состояния. Если бы палестинского населения не было, то даже обоснованные возражения палестинцев против планов сионистского движения можно было бы попросту игнорировать. Большинство последующих планов для Палестины были столь же бесцеремонны, как позиция Герцля, отмахнувшегося от письма Юсуфа Дия аль-Халиди. Декларация Бальфура 1917 года, принятая британским кабинетом министров и обязывающая Великобританию содействовать созданию национального еврейского дома, определила путь Палестины на последующее столетие, однако ни словом не упомянула палестинцев, составлявших в то время подавляющее большинство населения страны.

Идея, что никаких палестинцев нет или, еще хуже, будто их злонамеренно выдумали недоброжелатели Израиля, поддерживается такими жульническими книгами, как «С незапамятных времен» Джоан Питерс, которую другие ученые уже развенчали как совершенно несостоятельную. (Однако во время публикации в 1984 году она встретила восторженный прием, до сих пор переиздается и пользуется удручающе высоким спросом²².) Подобная литература, как псевдонаучная, так и массовая, в основном опирается на свидетельства европейских путешественников, новых сионистских иммигрантов или источники в британской мандатной администрации. Она нередко создается людьми, которые ничего не знают о местном обществе и его истории и относятся к ним с пренебрежением или, что еще хуже, стремятся их умышленно принизить или обойти молчанием. Эти трактовки редко используют источники внутри палестинского общества и, по сути, тиражируют точку зрения, невежество и предвзятость, приправленные европейским высокомерием по отношению к чужакам²³.

Этот посыл также широко представлен в популярной культуре, а также в политической и общественной жизни Израиля и США²⁴. Он подкрепляется книгами для массового читателя, такими как роман Леона Юриса «Исход» и снятый по его мотивам кинофильм, получивший «Оскара», произведениями, оказавшими огромное влияние на целое поколение и служащими для закрепления и углубления ранее сложившихся предубеждений²⁵. Есть политические деятели, которые прямо отрицают существование палестинцев, например бывший спикер палаты представителей Ньют Гингрич: «Я думаю, что мы имеем дело с выдуманным палестинским народом, который на самом деле представляет собой обычных арабов». Вернувшись из поездки в Палестину в марте 2015 года, губернатор Арканзаса Майк Хакаби заявил: «На самом деле палестинцев не существует»²⁶. В той или иной степени в каждой администрации США со времен Гарри Трумэна работали люди, определявшие политику в отношении Палестины, которые, согласно своим взглядам, считали палестинцев, независимо от того, существуют они или нет, людьми более низкого сорта, чем израильтяне.

Примечательно, что многие ранние апостолы сионизма открыто гордились колонизаторским характером своего проекта. Выдающийся лидер сионистов-ревизионистов Зеэв Жаботинский, крестный отец политического течения, которое доминирует в Израиле с 1977 года и которое поддерживали премьер-министры Менахем Бегин, Ицхак Шамир, Ариэль Шарон, Эхуд Ольмерт и Биньямин Нетаньяху, был особенно ясен в этом отношении. Жаботинский писал в 1923 году: «Коренное население любой страны мира сопротивляется колонизаторам до тех пор, пока у него есть хоть малейшая надежда избежать риска быть колонизированным. Именно это делают арабы в Палестине, и они будут делать это до тех пор, пока тлеет хотя бы искра надежды на то, что они смогут помешать превращению „Палестины“ в „страну Израиль“». Подобная откровенность редко встречалась среди других ведущих сионистов, которые, как и Герцль, отстаивали невинную чистоту своих помыслов и обманывали своих западных слушателей, а возможно, и самих себя, сказками о своих добрых намерениях по отношению к арабским жителям Палестины.

Жаботинский и его последователи были одними из немногих, кто не побоялся публично и откровенно признать суровые реалии, неизбежно сопутствующие насаждению общества поселенцев-колонистов среди существующего населения. В частности, он признавал, что для реализации сионистской программы потребуется постоянная угроза применения массированной силы против арабского большинства: то, что он называл «железной стеной» из штыков, являлось обязательным условием ее успеха. По выражению Жаботинского, «сионистская колонизация <…> может продолжаться и развиваться только под защитой независимой от местного населения власти – за железной стеной, которую местное население не сможет проломить»²⁷. Это была эпоха расцвета колониализма, когда подобные вещи, проделываемые людьми Запада с местными обществами, считались нормой и подавались как «прогресс».

Общественно-экономические институты, основанные первыми сионистами и сыгравшие ключевую роль в успехе сионистского проекта, всеми однозначно воспринимались как колонизационные по своему характеру и считались таковыми. Самым важным из этих институтов было Еврейское колонизационное общество (в 1924 году переименовано в Палестинское еврейское колонизационное общество). Эта организация была первоначально создана немецким еврейским филантропом бароном Морисом де Гиршем, а затем объединена с аналогичной организацией, основанной британским пэром и финансистом лордом Эдмондом де Ротшильдом. ЕКО предоставляло огромную финансовую поддержку, сделавшую возможной массовую скупку земель и субсидирование первых сионистских колоний в Палестине, что позволило им выжить и процветать до и во время действия подмандатного статуса.

Примечательно, что в эпоху деколонизации после Второй мировой войны, как только колониализм стал ругательным словом, колониальные истоки и практика сионистов были перелицованы в Израиле и на Западе и благополучно преданы забвению. Более того, сионизм, опекаемый в течение двух десятилетий британским колониализмом, сменил свою вывеску, прикинувшись антиколониальным движением. Повод для столь радикального перевоплощения дала кампания саботажа и террора, развернутая против Великобритании после того, как она резко ограничила поддержку еврейской иммиграции принятием «Белой книги» 1939 года накануне Второй мировой войны. Этот конфликт между бывшими союзниками (чтобы помочь им вести борьбу с палестинцами в конце 1930-х годов, Великобритания вооружала и тренировала еврейских поселенцев, которым разрешила въезд в страну) способствовал появлению нелепой идеи о том, что сионистское движение якобы носит антиколониальный характер.

Нельзя не признать, что сионизм изначально крепко держался за поддержку Британской империи и успешно пустил корни в Палестине исключительно благодаря неутомимым усилиям британского империализма. Иначе и быть не могло, ведь, как подчеркивал Жаботинский, только англичане имели средства для ведения колониальной войны против палестинцев, сопротивлявшихся захвату их страны. С тех пор эта война продолжалась иногда явно, иногда тайно, но неизменно с молчаливого или открытого одобрения, а зачастую при непосредственном участии ведущих держав и с санкции международных организаций, в которых они доминировали, – Лиги Наций и ООН.

Сегодня конфликт, порожденный этим классическим европейским колонизаторским предприятием XIX века на неевропейской земле, с 1917 года поддерживаемый крупнейшей западной имперской державой своей эпохи, редко описывается в столь неприкрашенных выражениях. Тех, кто анализирует не только израильские поселения в Иерусалиме, на Западном берегу реки Иордан и на оккупированных сирийских Голанских высотах, но и все сионистское предприятие с точки зрения его колонизационных истоков и характера, нередко подвергают очернению. Многие не принимают противоречивой идеи, что, хотя сионизм, несомненно, преуспел в создании процветающего национального государственного образования Израиль, он (как и другие современные страны – США, Канада, Австралия и Новая Зеландия) уходит корнями к колонизационному поселенческому проекту. Критики также не соглашаются с доводом, что этот проект не увенчался бы успехом, если бы его не поддерживали великие имперские державы – сначала Великобритании, а затем Соединенные Штаты. Таким образом, сионизм стремился быть и является одновременно и национальным, и колонизационным поселенческим движением.

Вместо того чтобы писать подробный очерк о палестинской истории, я решил сосредоточиться на шести поворотных моментах в борьбе за Палестину. Эти шесть событий, начиная с принятия в 1917 году декларации Бальфура, определившей судьбу Палестины, и заканчивая израильской осадой сектора Газа и периодическими войнами с населением Газы в начале 2000-х годов, подчеркивают колониальный характер столетней войны за Палестину, а также колоссальный вклад иностранных держав в ее ведение²⁸. Я рассказал эту историю, отчасти используя опыт палестинцев, переживших войну, в том числе опыт многих членов моей семьи, ставших свидетелями некоторых из описанных эпизодов. Я также включил в книгу собственные воспоминания о событиях, свидетелем которых был я сам, а также материалы, принадлежавшие моей семье и другим семьям, и различные рассказы от первого лица. Моя цель – показать, что этот конфликт, в отличие от преобладающих взглядов на него, следует рассматривать в ином свете.

Я написал несколько книг и множество статей по различным аспектам палестинской истории в чисто академическом ключе²⁹. В основу этой книги тоже легли исследования и научные данные, но в ней также присутствует голос от первого лица, что редко встречается в научных работах по истории. Хотя члены моей семьи, как и я, на протяжении многих лет были вовлечены в палестинские события в качестве свидетелей или участников, наш опыт не является уникальным несмотря на те преимущества, которыми мы пользовались в силу своего происхождения и статуса. Можно было бы привести множество подобных примеров, хотя большие пласты истории «низов» и из других слоев палестинского общества еще ждут своего исследователя. Тем не менее, несмотря на жесткость, присущую выбранному мной подходу, я считаю, что он помогает пролить свет на подробности, которые отсутствуют в описаниях истории Палестины, содержащихся в большинстве литературных трудов на эту тему.

Я должен добавить, что эта книга, приводя описание последних ста лет палестинской истории, не следует «концепции слезливости», если повторить блестящую критическую мысль великого историка Сало Барона в отношении тенденции, сложившейся в еврейской исторической литературе XIX века³⁰. Люди, симпатизирующие угнетателям, обвиняют палестинцев в том, что они упиваются собственной виктимизацией. Однако факт остается фактом: как и все коренные народы, ведущие войну с колонизаторами, палестинцы сталкивались с запредельными, невероятными трудностями. Верно и то, что они неоднократно терпели поражения, часто бывали расколоты и страдали от действий несостоятельного руководства. Все это не означает, что палестинцы не способны успешно противостоять трудностям или что при иных обстоятельствах они не могли бы сделать лучший выбор³¹. Нельзя также упускать из виду грозные международные имперские силы, которые им противостоят и мощь которых нередко преуменьшается. Несмотря ни на что, палестинцы проявляют удивительную стойкость. Я надеюсь, что эта книга продемонстрирует эту стойкость и поможет восстановить то, что до сих пор вымарывалось из истории теми, кто контролирует палестинский исторический дискурс и нарратив.

1. Первое объявление войны, 1917–1939 годы

Множество войн начинаются еще до их объявления.

Артур Джеймс Бальфур ³²

На рубеже XIX–XX веков, еще до того, как сионистская колонизация оказала на Палестину заметное влияние, в стране началось распространение новых идей, росли современное образование и грамотность, высокими темпами шла интеграция экономики в глобальный капиталистический порядок.

Производство на экспорт таких культур, как пшеница и цитрусовые, капиталовложения в сельское хозяйство, внедрение коммерческих культур и наемного труда, что было заметно по быстрому распространению апельсиновых садов, меняли облик сельской местности. Развитие шло параллельно с концентрацией частной собственности на землю в руках все меньшего числа лиц. Крупные участки переходили под управление землевладельцев, живущих в других местах, нередко в Бейруте или Дамаске, в ущерб мелким крестьянским хозяйствам. Санитария, здравоохранение и численность детей, рождавшихся живыми, постепенно улучшались, смертность снижалась, и, как следствие, ускорялся рост населения. Телеграф, пароходы, железная дорога, газовое освещение, электричество и современные дороги постепенно преображали города, поселки и даже некоторые деревни. В то же время стало быстрее, дешевле, безопаснее и удобнее путешествовать по региону и за его пределами³³.

В 1860-х годах, чтобы получить образование западного образца, Юсуфу Дия аль-Халиди пришлось отправиться на Мальту и в Стамбул. К 1914 году такое образование можно было приобрести в различных государственных, частных и миссионерских школах и колледжах Палестины, Бейрута, Каира и Дамаска. Современную педагогику часто внедряли иностранные католические, протестантские и православные миссионерские школы, а также еврейские школы Всемирного еврейского союза. Отчасти из опасения, что иностранные миссионеры со своими великодержавными покровителями начнут доминировать в сфере обучения молодого поколения, османские власти создали растущую сеть государственных школ, которые в итоге привлекали из Палестины большее число учащихся, чем иностранные школы. Хотя до всеобщего доступа к образованию и повсеместной грамотности было еще далеко, перемены, происшедшие накануне Первой мировой войны, открывали новые горизонты и идеи перед все бо́льшим количеством людей³⁴. Арабскому населению эти события пошли на пользу.

По социальному составу Палестина все еще оставалась преимущественно аграрной страной с преобладанием патриархального, иерархического уклада, каковой продолжала быть до 1948 года. В ней господствовала узкая прослойка городской элиты, состоявшая из нескольких семей, подобных моей, которые цепко держались за свои позиции и привилегии, приноравливаясь к новым условиям. Чтобы сохранить свое положение и преимущества, младшие члены этих семей стремились получить современное образование, изучали иностранные языки. Эти элиты контролировали политику Палестины, хотя рост новых профессий, ремесел и классов означал, что в 1900-х годах для продвижения и социальных лифтов появлялось все больше возможностей. В быстро растущих прибрежных городах Яффе и Хайфе перемены были заметнее, чем в более консервативных внутренних городах, таких как Иерусалим, Наблус и Хеврон, поскольку в первых наблюдалось зарождение коммерческой буржуазии и городского рабочего класса³⁵.

Одновременно развивалось и менялось самосознание значительной части населения. Поколение моего деда идентифицировало себя – и идентифицировалось другими – в понятиях семьи, религиозной принадлежности, а также города или деревни, откуда они были родом. Это поколение гордилось своим происхождением от почитаемых предков, тем, что говорит на арабском языке, языке Корана, и является продолжателем арабской культуры. Оно хранило верность правящей династии и государству османов, уходящую корнями в древние обычаи, и считало османское государство оплотом и защитником земель ранних великих мусульманских империй, земель, которые христиане считали лакомым кусочком еще во времена крестовых походов и где находились священные города Мекка, Медина и Иерусалим. Однако в XIX веке эта лояльность начала ослабевать, и по мере того, как слабел религиозный фундамент государства, росло число военных поражений и территориальных потерь Османской империи, развивался и ширился национализм.

Рост мобильности и доступность образования ускорили процесс перемен, важную роль сыграли также развитие прессы и книгопечатания: с 1908 по 1914 год в Палестине были созданы тридцать две новые газеты и периодических издания, а в 1920–1930-е годы еще больше³⁶. Появлялись новые формы самосознания, такие как национальная принадлежность, новые идеи о социальной организации, в том числе о солидарности рабочего класса и роли женщин в обществе, бросавшие вызов заскорузлым традициям. Новые формы принадлежности, будь то национальная, классовая или профессиональная группа, все еще находились в стадии формирования и включали в себя конкурирующие виды лояльности. Например, в письме Юсуфа Дия к Герцлю, написанном в 1899 году, упоминаются религиозная принадлежность, преданность османам, местная гордость Иерусалимом и ярко выраженное чувство идентификации с Палестиной.

В первое десятилетие XX века значительная часть евреев, обитавших в Палестине, все еще имела культурное сходство с городскими мусульманами и христианами и вполне комфортно с ними уживалась. В основном к ним относились ультраортодоксы и несионисты, мизрахи (восточные евреи) или сефарды (потомки евреев, изгнанных из Испании), городские жители ближневосточного или средиземноморского происхождения, которые часто говорили на арабском или турецком, пусть даже в качестве второго или третьего языка. Несмотря на заметные религиозные различия между ними и их соседями, они не были ни иностранцами, ни европейцами, ни переселенцами: они считали себя евреями, являясь частью местного общества, в котором мусульмане составляли большинство³⁷. Более того, некоторые молодые европейские евреи-ашкенази, поселившиеся в Палестине в это время, в том числе такие ярые сионисты, как Давид Бен-Гурион и Ицхак Бен-Цви (один стал премьер-министром, а второй – президентом Израиля), с самого начала стремились плотно интегрироваться в местное общество. Бен-Гурион и Бен-Цви даже приняли османское гражданство, учились в Стамбуле, изучали арабский и турецкий языки.

Характерные для современной индустриальной эпохи преобразования в развитых странах Западной Европы и Северной Америки, которые шли ускоренными темпами по сравнению с остальным миром, побудили многих сторонних наблюдателей, в том числе некоторых выдающихся ученых, ошибочно утверждать, что ближневосточные общества, включая Палестину, были застойными, не менялись или даже переживали «упадок»³⁸. Теперь на основе многих источников мы знаем, что это было отнюдь не так: растущий массив хорошо обоснованных исторических работ, опирающихся на османские, палестинские, израильские и западные источники, полностью опровергает эти ложные представления³⁹. Последние исследования, посвященные истории Палестины в период, предшествовавший 1948 году, идут гораздо дальше простой борьбы с заблуждениями и искажениями, лежащими в основе такого мышления. Что бы об этом ни думали неосведомленные сторонние наблюдатели, очевидно, что к первой половине XX века в Палестине под властью Османской империи сложилось динамичное арабское общество, переживавшее быстрые и все ускоряющиеся переходные процессы, мало чем отличавшиеся от обществ соседних ближневосточных стран⁴⁰.

Серьезные внешние потрясения способны нанести сильный удар по обществу и в особенности по его самоощущению. В начале XX века Османская империя становилась все более хрупкой и несла крупные территориальные потери на Балканах, в Ливии и других местах. Длинная серия изнурительных войн и потрясений, растянувшаяся почти на десятилетие, началась с войны в Ливии в 1911–1912 годах, за ней последовали Балканские войны 1912–1913 годов и, наконец, колоссальные сдвиги Первой мировой войны, в результате которых империя прекратила свое существование. Четыре года этой войны породили нехватку всего необходимого, нищету, голод, болезни, конфискацию тяглового скота и призыв большинства мужчин трудоспособного возраста во фронтовые части. По некоторым оценкам, в период с 1915 по 1918 год в Великой Сирии, включавшей в себя Палестину, а также нынешние Иорданию, Сирию и Ливан, только от голода (усугубленного нашествием саранчи) умерло полмиллиона человек⁴¹.

Голод и всеобщие лишения были лишь одной из причин бедственного положения населения. Большинство наблюдателей подчеркивают ужасающие потери на западном фронте, однако мало кто вспоминает, что в целом Османская империя среди всех крупных воюющих держав понесла наиболее тяжелые военные потери – более трех миллионов погибших, или 15 % от общей численности населения. Большинство этих жертв пришлось на гражданских лиц (наибольшую группу составили жертвы массовых убийств, совершенных по приказу османских властей в 1915 и 1916 годах, – армяне, ассирийцы и другие христиане)⁴². Кроме того, из 2,8 миллиона первоначально мобилизованных османских солдат на войне, по некоторым данным, погибло 750 000 человек⁴³. Арабские потери были тоже высоки, поскольку армейские подразделения, сформированные в Ираке и Великой Сирии, принимали широкое участие в кровавых побоищах на османском восточном фронте против России, в Галлиполи, на Синае, в Палестине и Ираке. Демограф Джастин Маккарти подсчитал, что после ежегодного прироста населения Палестины примерно на 1 % до 1914 года оно сократилось за время войны на 6 %⁴⁴.

Потрясения не обошли стороной даже благополучные семьи, такие как моя собственная. Когда мой отец Исмаил родился в 1915 году, четверо его взрослых братьев – Нуман, Хасан, Хусейн и Ахмад – были призваны на службу в османскую армию. Двое из них получили ранения на фронте, но всем посчастливилось выжить. Моя тетя Анбара Салам аль-Халиди вспоминала ужасающие картины голода и лишений на улицах Бейрута, где она жила в молодости⁴⁵. Хусейн аль-Халиди, мой дядя, служивший во время войны офицером медицинской службы, помнил о таких же душераздирающих сценах в Иерусалиме, где на улицах валялись тела десятков людей, умерших от голода⁴⁶. По приговору османских властей, вынесенному в военное время, в связи с обвинением в государственной измене был повешен жених моей тети Абдул-Гани аль-Урайси и многие другие арабские патриоты-националисты⁴⁷.

В 1917 году мой дед Хадж Рагиб аль-Халиди и бабушка Амира – все называли ее Ум Хасан – вместе с другими жителями района Яффа получили приказ османских властей об эвакуации. Чтобы спастись от надвигающейся угрозы войны, они покинули свой дом в Таль аль-Рише неподалеку от Яффы (много лет назад их привело туда из Иерусалима назначение моего деда на должность судьи) с четырьмя маленькими детьми, среди которых был мой отец. В течение нескольких месяцев семья жила в убежище в деревне Дайр Гассане, расположенной на холме к востоку от Яффы, у членов клана Баргути, с которыми их связывало давнее родство⁴⁸. Деревня находилась достаточно далеко от моря, вне зоны обстрелов из корабельных орудий союзников и тяжелых боев, разразившихся на побережье, когда британские войска под командованием генерала сэра Эдмунда Алленби начали наступление на север.

С весны и до поздней осени 1917 года в южных районах страны шла непрерывная череда ожесточенных сражений между британскими и османскими войсками (впоследствии на выручку последним пришли немецкие и австрийские части). Боевые действия включали в себя окопную войну, воздушные налеты, а также интенсивные обстрелы сухопутной и морской артиллерии. Англичане предприняли ряд крупных наступлений, постепенно оттеснив обороняющиеся османские войска. Зимой бои охватили север Палестины (Иерусалим, расположенный в ее центре, был взят англичанами в декабре 1917 года) и продолжались до начала 1918 года. Непосредственное воздействие войны нанесло огромный ущерб многим регионам страны. Среди них особенно пострадали город Газа и близлежащие поселки и деревни, где в результате интенсивных обстрелов с начала длительной окопной войны, а потом медленного продвижения союзников вдоль побережья Средиземного моря многие районы были полностью превращены в развалины.

Семья моего деда вернулась в свой дом в Таль аль-Рише вскоре после того, как в ноябре 1917 года Яффа пала под ударами англичан. Другая тетя, Фатима аль-Халиди Салам, в то время восьмилетняя девочка, запомнила, как ее отец приветствовал английских военных. «Вэлкам, вэлкам», – говорил он на своем, несомненно, неидеальном английском. Ум Хасан послышалось, что он говорит «я вайлкум», или по-арабски «горе вам!»; ей померещилось, что дед насмехается над чужими солдатами, тем самым подвергая семью риску⁴⁹. Приветствовал ли Хадж Рагиб аль-Халиди приход англичан или сожалел о нем, доподлинно неизвестно, однако двое его сыновей все еще сражались на другой стороне, а еще двое находились в плену, что ставило семью в щекотливое положение. Два моих дяди продолжали службу в рядах османской армии, сопротивлявшейся англичанам на севере Палестины и в Сирии, до конца 1918 года.

Они, как и тысячи других мужчин, не смогли быстро вернуться в свои дома после окончания войны. Некоторые, чтобы избежать призыва, эмигрировали в Америку, в то время как другие, в том числе писатель Ареф Шехаде (впоследствии получивший известность как Ариф аль-Ариф), содержались союзниками в лагерях для военнопленных⁵⁰. Третьи, как Наджиб Нассар, редактор откровенно антисионистской газеты «Аль-Кармиль» в Хайфе, скрывались от призыва в горах⁵¹. Кроме них были еще арабские солдаты, дезертировавшие из османской армии и перешедшие на другую сторону или служившие в войсках арабских повстанцев под руководством шерифа Хусейна, заключившего союз с Великобританией. А такие, как Иса аль-Иса, редактор газеты «Фаластин», сосланный османскими властями за строптивость и проявления арабского национализма, были вынуждены покинуть относительно космополитичные пределы Яффы и перебраться в маленькие городки в самом сердце сельской Анатолии⁵².

Эти глубокие материальные потрясения усилили эффект мучительных послевоенных политических преобразований, вынуждавших людей пересматривать давно устоявшиеся представления о своей принадлежности. К концу боевых действий жители Палестины и большей части арабского мира оказались под оккупацией европейских армий. После четырехсот лет османского владычества они столкнулись с обескураживающей перспективой чужеземного правления и стремительного краха османской власти. Местное население не знало какой-либо другой системы управления на протяжении более двадцати поколений. Именно на пике этого великого перелома, когда заканчивалась одна эпоха и начиналась другая, на мрачном фоне страданий, потерь и лишений, до палестинцев дошли отрывочные сведения о декларации Бальфура.

Судьбоносное заявление, сделанное чуть более века назад от имени британского кабинета министров 2 ноября 1917 года государственным секретарем по иностранным делам Артуром Джеймсом Бальфуром, получившее известность под названием «декларация Бальфура», состояло всего из одного предложения:

«Правительство Его Величества с одобрением рассматривает вопрос о создании в Палестине национального дома для еврейского народа и приложит все усилия для содействия достижению этой цели; при этом ясно подразумевается, что не должно производиться никаких действий, которые могли бы нарушить гражданские и религиозные права существующих нееврейских общин в Палестине или же права и политический статус, которыми пользуются евреи в любой другой стране».

Многие прозорливые палестинцы начали видеть угрозу в сионистском движении еще до Первой мировой войны, однако декларация Бальфура привнесла новый, устрашающий элемент. Используя мягкий, обманчивый язык дипломатии и двусмысленную фразу об одобрении «создания в Палестине национального дома для еврейского народа», декларация фактически обязывала Великобританию поддержать усилия Теодора Герцля по созданию еврейского государства, а также обретению суверенитета и контроля над иммиграцией на всей территории Палестины.

Примечательно, что Бальфур обошел вниманием подавляющее большинство арабского населения (составлявшее на тот момент около 94 %), лишь вскользь упомянув «существующие нееврейские общины в Палестине». К последним применили терминологию, которая отнюдь не отображала их сущности как нации или народа, – декларация не содержит слово «палестинец» или «араб». Подавляющему большинству населения были обещаны лишь «гражданские и религиозные права», но не политические или национальные. И наоборот, Бальфур признавал национальные права за «еврейским народом», который в 1917 году составлял ничтожное меньшинство – 6 % жителей страны.

Сионистское движение было колонизаторским проектом, искавшим покровителя в лице великой державы, еще до того, как получило поддержку Великобритании. Не найдя спонсора ни в лице Османской империи, ни в лице кайзеровской Германии, ни в лице других стран, преемник Теодора Герцля Хаим Вейцман и его коллеги наконец добились успеха, обратившись к британскому кабинету, возглавляемому Дэвидом Ллойд Джорджем, и заручившись поддержкой наиболее могущественной на тот момент державы. Палестинцы столкнулись с куда более грозным противником, чем когда-либо прежде: британские войска продвигались на север, оккупируя их землю, и служили они тому самому правительству, что пообещало создать «национальный дом», большинство в котором путем неограниченной иммиграции должны были составить евреи.

Намерения и цели британского правительства в этот период были в полной мере проанализированы еще в прошлом веке⁵³. В число его многочисленных мотивов входили как романтическое, религиозно обусловленное филосемитское намерение «возвратить» евреев на библейскую землю, так и антисемитский план уменьшения еврейской иммиграции в Великобританию, основанные на убежденности, что «мировое еврейство» в состоянии не допустить выхода из войны новой революционной России и, наоборот, втянуть в нее Соединенные Штаты. Помимо этого, Великобритания стремилась к контролю над Палестиной прежде всего по стратегическим геополитическим соображениям, которые возникли еще до Первой мировой войны и только укрепились в результате событий военного времени⁵⁴. Но сколь бы весомыми ни были другие мотивы, главный из них заключался в следующем: Британская империя никогда не руководствовалась альтруизмом. Спонсирование сионистского проекта, как и целый ряд других региональных обязательств военного времени, в полной мере отвечало стратегическим интересам Великобритании. Таковыми были обязательства, принятые в 1915 и 1916 годах и сулившие предоставление независимости арабам, возглавляемым шерифом Мекки Хусейном (закрепленные в переписке Хусейна и Макмагона), а также секретная сделка 1916 года с Францией – соглашение Сайкса – Пико, в котором эти державы договорились о колониальном разделе восточных арабских земель⁵⁵.

Хотя английские мотивы принятия декларации Бальфура очень важны, еще важнее понимать, что именно это начинание означало на практике для совершенно очевидных целей сионистского движения – достижения суверенитета и полного контроля над Палестиной. При щедрой поддержке Великобритании цели сионистов внезапно стали вполне достижимыми. Некоторые ведущие английские политики поддерживали сионизм, выходя далеко за рамки тщательно сформулированного текста декларации. На ужине в доме Бальфура в 1922 году три самых выдающихся государственных деятеля Великобритании – Ллойд Джордж, Бальфур и министр по делам колоний Уинстон Черчилль – заверили Вейцмана, что под термином «еврейский национальный дом» они «всегда подразумевали в конечном счете еврейское государство». Ллойд Джордж убедил лидера сионистов, что по этой причине Великобритания никогда не допустит создания в Палестине представительного правительства. Так и произошло⁵⁶.

По словам Зеэва Жаботинского, предприятие сионистов получило подкрепление в виде жизненно важной «железной стены» – английской военной мощи. Для жителей Палестины, чье будущее определила декларация, осторожные, выверенные формулировки Бальфура фактически стали приставленным к виску пистолетом, объявлением Британской империей войны против коренного населения. Большинство жителей столкнулись с перспективой оказаться в меньшинстве из-за неограниченной еврейской иммиграции в страну, которая в то время по составу населения и культуре была почти полностью арабской. Было ли это частью плана или нет, декларация положила начало полномасштабному колониальному конфликту, столетнему наступлению на палестинский народ, направленному на создание «национального дома» для избранных в ущерб палестинцам.

Реакция жителей Палестины на декларацию Бальфура последовала с опозданием и поначалу была относительно сдержанной. Сведения об английском заявлении распространились в большинстве других частей мира сразу же после его опубликования. Однако в Палестине местные газеты были закрыты с самого начала войны по причине государственной цензуры и нехватки газетной бумаги, возникшей вследствие жестокой морской блокады османских портов союзниками. После того как английские войска заняли в декабре 1917 года Иерусалим, военный режим запретил публикацию новостей о декларации⁵⁷. Кроме того, английские власти почти два года не разрешали выпуск никаких палестинских газет. Сообщения о декларации Бальфура достигали Палестины лишь постепенно, просачиваясь в устном порядке или через египетские газеты, которые приезжие привозили с собой из Каира.

Удар был нанесен по обществу, ослабленному и истощенному поздним этапом войны, когда выжившие после хаоса и вынужденных переездов люди только-только начали возвращаться в свои дома. Существуют документальные свидетельства, говорящие, что новость шокировала палестинцев. В декабре 1918 года тридцать три изгнанных палестинца (включая аль-Ису), только что прибывшие из Анатолии в Дамаск (где они имели свободный доступ к прессе), направили предварительное письмо протеста мирной конференции, созываемой в Версале, и английскому министерству иностранных дел. Составители письма подчеркивали, что «эта страна наша», и выражали резкое неприятие заявления сионистов о том, что «Палестина будет превращена в их национальный дом»⁵⁸.

Возможно, что на момент принятия декларации Бальфура, когда евреи составляли в Палестине ничтожное меньшинство, многим палестинцам такая перспектива казалась весьма отдаленной. Тем не менее некоторые дальновидные люди, среди которых был Юсуф Дия аль-Халиди, вовремя разглядели угрозу, которую представлял собой сионизм. В 1914 году Иса аль-Иса опубликовал в газете «Фаластин» прозорливую редакционную статью, говоря о «нации, которой на своей родине, Палестине, грозит растворение в наплыве сионистов <…> нации, существованию которой угрожает изгнание с родной земли»⁵⁹. Тех, кто с тревогой относился к поползновениям сионистского движения, настораживала его способность скупать крупные участки плодородной земли, с которых затем изгоняли коренных крестьян, и успехи сионизма в наращивании еврейской иммиграции.

И действительно, с 1909 по 1914 год в страну прибыло около 40 000 еврейских иммигрантов (хотя некоторые вскоре уехали обратно). Сионистское движение создало на землях, которые оно в основном скупало у землевладельцев, живущих в других местах, восемнадцать новых колоний (из пятидесяти двух созданных к 1914 году). Скупку значительно облегчили недавно происшедшая концентрация частной собственности в руках меньшего числа владельцев. Больше всего она сказалась на палестинцах, живших в аграрных общинах в районах интенсивной сионистской колонизации – на прибрежной равнине и в плодородных долинах Мардж ибн Амер и Хула на севере. Многие крестьяне в деревнях, прилегающих к новым колониям, в результате продажи земли лишились своих наделов. Некоторые из них также пострадали в вооруженных столкновениях с первыми военизированными отрядами, сформированными еврейскими переселенцами из Европы⁶⁰. Их беспокойство разделяли арабские жители Хайфы, Яффы и Иерусалима, основных центров еврейского населения как тогда, так и сейчас, с растущей тревогой наблюдавшие в предвоенные годы за потоком еврейских иммигрантов. Катастрофические последствия принятия декларации Бальфура для будущего Палестины становились все более очевидными для всех.

Первая мировая война и ее последствия не только вызвали демографические и прочие сдвиги, но и ускорили изменение национального духа палестинцев – от любви к стране и верности семье и родному краю к современной форме национализма⁶¹. В мире, где национализм набирал силу в течение многих десятилетий, великая война дала этой идее глобальный толчок. К концу войны тенденцию усугубили Вудро Вильсон в Соединенных Штатах и В. И. Ленин в Советской России. Оба отстаивали принцип национального самоопределения, хотя трактовали его по-разному и с различным прицелом.

Каковы бы ни были намерения этих двух лидеров, очевидное одобрение национальных устремлений народов всего мира антиколониальными (по крайней мере, на словах) державами возымело огромный эффект. Понятно, что Вильсон не собирался применять этот принцип к большинству народов, воспринявших его как поддержку своих надежд на национальное освобождение. Более того, он признался, что был озадачен тем, как много народностей, о большинстве из которых он никогда не слышал, откликнулись на его призыв к самоопределению⁶². Тем не менее пробудившиеся надежды, обманутые заявлениями Вильсона в поддержку национального самоопределения, большевистской революцией и безразличием союзников на Версальской мирной конференции к чаяниям колонизированных народов, привели к массовым революционным антиколониальным восстаниям в Индии, Египте, Китае, Корее, Ирландии и других местах⁶³. Распад империй Романовых, Габсбургов и османов, транснациональных династических государств, также во многом был обусловлен распространением национализма и его усилением во время и после войны.

Политическое самосознание в Палестине, безусловно, развивалось до войны в соответствии с глобальными изменениями и эволюцией османского государства. Однако этот процесс протекал относительно медленно, в рамках ограничений династической, транснациональной и признанной клириками империи. Большинство ее подданных до 1914 года имели ограниченное мышление: они настолько долго пробыли под управлением этой политической системы, что им было трудно вообразить, какой могла быть жизнь не под властью Османской империи. Вступая в послевоенный мир, страдая от коллективной травмы, жители Палестины столкнулись с радикально новой реальностью: отныне ими должна была править Великобритания, а их страну обещали отдать другим под «национальный дом». Этому замыслу противостояли надежды палестинцев на арабскую независимость и самоопределение, обещанные шерифу Хусейну англичанами в 1916 году. Полученное им обещание впоследствии неоднократно повторялось в многочисленных публичных заявлениях, в том числе в англо-французской декларации 1918 года, а затем было закреплено в Уставе новой Лиги Наций в 1919 году.

Одним из важнейших источников информации о восприятии палестинцами самих себя и понимании ими событий, происходивших в период между войнами, является палестинская пресса. Две газеты, детище Исы аль-Исы «Фаластин» в Яффе, и «Аль-Кармиль», издававшаяся в Хайфе Наджибом Нассаром, были бастионами местного патриотизма и критики сионистско-британского сговора и его угрозы для преобладающего арабского населения Палестины. Эти газеты находились среди наиболее влиятельных маяков палестинского самосознания. Другие издания повторяли и развивали те же темы, фокусируясь на растущей, в основном закрытой для других еврейской экономике и учреждениях, созданных в рамках сионистского проекта государственного строительства и поддерживаемых британскими властями.

Посетив в 1929 году торжественное открытие новой железнодорожной линии, соединившей Тель-Авив с еврейскими поселениями и арабскими деревнями на юге, Иса аль-Иса опубликовал в газете «Фаластин» зловещую редакционную статью. По всему маршруту, говорилось в ней, еврейские поселенцы пользуются присутствием британских чиновников, предъявляя все новые и новые требования, в то время как палестинцев нигде не видно. «Среди множества шляп я увидел только один тарбуш», – писал он. Посыл был ясен: «ватаниин», или «народ страны», был плохо организован, в то время как «аль-каум», «эта нация», использовала любую предоставленную ей возможность. Заголовок редакционной статьи в концентрированной форме выразил серьезность предупреждения аль-Исы: «Чужаки на нашей земле: мы дремлем, а они не спят»⁶⁴. Еще одним таким источником является растущее число опубликованных мемуаров палестинцев. Большинство из них написаны на арабском языке и отражают проблемы авторов из высшего и среднего класса⁶⁵. Обнаружить, что думали менее обеспеченные слои палестинского общества, намного сложнее. Устная история первых десятилетий британского правления практически отсутствует⁶⁶.

Хотя вышеупомянутые источники дают представление об эволюции самосознания палестинцев, которые все чаще использовали названия «Палестина» и «палестинцы», поворотные моменты этого процесса не так легко определить. Кое-что можно почерпнуть из биографии моего деда. Хадж Рагиб, получивший традиционное теологическое образование, служивший религиозным чиновником и кади, был близким другом Исы аль-Исы (который, кстати, был дедом моей жены Моны) и писал для «Фаластин» статьи на такие темы, как образование, библиотечное дело и культура⁶⁷. Предания семейств Халиди и аль-Иса дают представление о частых контактах между ними – один был мусульманином, другой принадлежал к греческой православной церкви. Их встречи преимущественно происходили в саду дома моего деда в Таль аль-Рише на окраине Яффы. Согласно одной истории двум мужчинам приходилось терпеть бесконечные визиты одного местного въедливого, консервативного шейха и лишь после его ухода возвращаться к более приятному времяпрепровождению – выпивке за закрытыми дверями⁶⁸. Хадж Рагиб, будучи религиозным деятелем, входил в круг наиболее известных светски настроенных лиц, чье самосознание было связано с самоопределением Палестины.

История, открывающаяся даже при беглом изучении прессы, воспоминаний и тому подобных источников, созданных палестинцами, идет вразрез с популярной мифологией конфликта, основанной на идее отсутствия или недостатка у них коллективного сознания. Палестинское самосознание и национализм слишком часто считаются не более чем относительно новыми проявлениями необоснованного (если не сказать фанатичного) сопротивления еврейскому национальному самоопределению. Однако палестинское самосознание, как и сионизм, возникло как реакция на многие раздражители, причем почти в то же время, что и современный политический сионизм. Угроза сионизма была лишь одним из таких раздражителей, подобно тому, как антисемитизм был лишь одним из факторов, подпитывающих сионизм. Публикации таких газет, как «Фаластин» и «Аль-Кармиль», показывают, что палестинское самосознание включало в себя любовь к родине, желание улучшить общество, приверженность религии и противостояние европейскому господству. После войны центральное положение Палестины как очага самосознания усилилось благодаря широко распространенному разочарованию из-за блокирования арабских устремлений в Сирии и других странах, когда на Ближнем Востоке начала крепнуть удушающая деспотия европейских колониальных держав. Таким образом, самосознание палестинцев сопоставимо с самосознанием жителей других арабских национальных государств, возникшим примерно в то же время на территории Сирии, Ливана и Ирака.

Все соседние арабские народы сформировали современное национальное самосознание, очень схожее с палестинским, и сделали это не под давлением сионистов-колонизаторов. Как и сионизм, палестинское самосознание и самосознание других арабских наций было современным и новым, а не вечным и неизменным явлением, то есть продуктом обстоятельств конца XIX и начала XX века. Отказ в подлинной, независимой палестинской идентичности созвучен колонизаторским взглядам Герцля на мнимые выгоды сионизма для коренного населения и является важнейшим элементом закрепленных в декларации Бальфура и последующих документах подавления национальных прав и отрицания существования палестинцев как народа.

После войны палестинцы начали при первой же возможности создавать политическую оппозицию британскому правлению и давлению сионистского движения, игравшего роль привилегированного контрагента англичан. Палестинцы обращались с петициями к Великобритании, Парижской мирной конференции и недавно созданной Лиге Наций. Самым заметным мероприятием стала серия из семи конгрессов палестинских арабов, спланированных сетью мусульманско-христианских обществ, которые проводились с 1919 по 1928 год. На этих конгрессах был выдвинут ряд последовательных требований: независимость арабской Палестины, отказ от декларации Бальфура, поддержка правления большинства и прекращение неограниченной еврейской иммиграции и скупки евреями земельных участков. Конгрессы учредили арабский исполнительный орган, который неоднократно встречался с британскими чиновниками в Иерусалиме и Лондоне, правда, без каких-либо результатов. Это был диалог глухих. Англичане отказывались признавать представительную власть конгрессов или их лидеров и в качестве предварительного условия начала обсуждения настаивали на принятии арабами декларации Бальфура и условий мандата, учрежденного на ее основе, что противоречило всем главным требованиям арабов. Палестинское руководство более полутора десятилетий продолжало эти бесплодные попытки чего-то добиться законным путем.

В противоположность инициативам элит недовольство населения поддержкой англичанами сионистских устремлений выливалось в демонстрации, забастовки и беспорядки. Крупные вспышки насилия происходили в 1920, 1921 и 1929 годах, причем каждая из них была интенсивнее предыдущей. В каждом случае волнения возникали спонтанно – их нередко провоцировали действия сионистских группировок. Англичане одинаково жестко подавляли и мирные протесты, и вспышки насилия, но недовольство арабского населения только нарастало. К началу 1930-х годов более молодые и образованные представители нижнего и среднего классов, которым надоела примиренческая позиция элиты, начали выступать с более радикальными инициативами и организовывать более воинственные группы. В их число входила сеть активистов, созданная в северных районах страны странствующим проповедником сирийского происхождения из Хайфы, шейхом Изз ад-Дин аль-Кассамом, которая тайно готовила вооруженное восстание, а также партия «Истикляль» (независимость), название которой отражало ее главную цель.

Все эти усилия начали предприниматься еще при жестком британском военном режиме, просуществовавшем до 1920 года (поскольку англичане ввели запрет на политическую деятельность для палестинцев, один из конгрессов проводился в Дамаске), и продолжались в период правления верховных комиссаров Великобритании в подмандатной Палестине. Первым из комиссаров был назначен сэр Герберт Сэмюэль, убежденный сионист, бывший член кабинета министров. Действуя от имени английского правительства, он заложил основу для многих последующих событий и умело способствовал достижению целей сионистов, в то же время срывая достижение палестинцами их целей.

Хорошо информированные палестинские активисты знали, какую именно пропаганду вели на иврите сионисты для своих сторонников за рубежом и в Палестине: неограниченная иммиграция должна была привести к созданию еврейского большинства, а оно, в свою очередь, позволило бы захватить всю страну. Действия и высказывания сионистских лидеров можно проследить по обширным материалам, которые публиковались в арабской прессе еще задолго до войны⁶⁹. Хотя Хаим Вейцман, например, советовал группе видных арабов на званом обеде в Иерусалиме в марте 1918 года «остерегаться вероломных инсинуаций, будто сионисты стремятся к политической власти»⁷⁰, большинство понимало, что такие утверждения – элемент стратегии сионистов, призванный скрыть их истинные цели. Сами лидеры сионистского движения тоже понимали, что «ни при каких обстоятельствах нельзя говорить, будто сионистская программа требует изгнания арабов, поскольку это приведет к тому, что евреи утратят симпатии всего мира», однако палестинская интеллигенция не поддавалась на такие уловки⁷¹.

В то время как читатели газет, представители элиты, а также жители деревень и городов, непосредственно контактировавшие с еврейскими поселенцами, осознавали угрозу, тревога была далеко не всеобщей. Столь же неравномерно происходила эволюция самоощущения палестинцев. Хотя большинство людей желали независимости Палестины, некоторые питали надежду, что независимость может быть обеспечена в составе более крупного арабского государства. Газета, которую в 1919 году недолго издавали в Иерусалиме Ариф аль-Ариф и еще один политический деятель, Мухаммад Хасан аль-Будайри, закрепила это стремление в своем названии «Сурийя аль-Джанубийя», что означает «Южная Сирия» (газету быстро прикрыли англичане). В 1918 году в Дамаске было создано правительство во главе с эмиром Фейсалом, сыном шерифа Хусейна, и многие палестинцы надеялись, что их страна станет южной частью зарождающегося государства. Однако Франция на основании соглашения Сайкса – Пико потребовала Сирию себе, и в июле 1920 года французские войска оккупировали страну, ликвидировав новорожденное арабское государство⁷². Арабские страны, находившиеся под мандатами или другими формами прямого или косвенного европейского правления, были озабочены своими собственными проблемами, поэтому все больше палестинцев понимали, что им не на кого рассчитывать, кроме самих себя. Панарабизм, ощущение принадлежности к большому арабскому миру, никогда не терял силу, однако палестинское самосознание постепенно укреплялось именно из-за ангажированного отношения Великобритании к бурно развивающемуся сионистскому проекту.

На охваченном постоянной нестабильностью регионе сказывались изменения и в других частях Ближнего Востока. После ожесточенных столкновений с оккупационными войсками союзников в Анатолии на обломках Османской империи сложилось ядро будущей Турецкой республики. В то же время Великобритания не смогла навязать Ирану односторонний договор и в 1921 году вывела оттуда свои оккупационные войска. Франция, разгромив государство эмира Фейсала, утвердилась в Сирии и Ливане. Восстание египтян против британского владычества в 1919 году было с большим трудом подавлено колониальной державой, в итоге вынужденной предоставить Египту в 1922 году формальную независимость. Нечто подобное произошло и в Ираке, где широкомасштабное вооруженное восстание в 1920 году вынудило англичан предоставить самоуправление арабской монархии во главе со все тем же эмиром Фейсалом, но на этот раз взявшем себе титул короля. В течение чуть более десяти лет после окончания Первой мировой войны турки, иранцы, сирийцы, египтяне и иракцы добились определенной степени независимости, пусть даже нередко скованной существенными ограничениями. В Палестине англичане действовали по другому сценарию.

В 1922 году новая Лига Наций издала Палестинский мандат, который официально закрепил управление страной за Великобританией. Мандат преподнес щедрый подарок сионистскому движению, не только дословно вобрав в себя текст декларации Бальфура, но и существенно усилив декларационные обязательства. Документ начинается со ссылки на статью 22 Устава Лиги Наций, гласящей, что «некоторые области <…> достигли такой степени развития, что их существование в качестве независимых наций может быть временно признано». Далее в документе содержится международное обязательство соблюдать положения декларации Бальфура. Из этого ясно следует, что только один народ Палестины признавался как имеющий национальные права – еврейский. Это отличало Палестину от всех других подмандатных территорий Ближнего Востока, где статья 22 Устава распространялась на все население, что в итоге означало признание в той или иной форме независимости этих стран.

В третьем параграфе преамбулы мандата еврейский народ и только еврейский народ назван имеющим историческую связь с Палестиной. По мнению составителей документа, вся застроенная за две тысячи лет территория страны с ее деревнями, храмами, замками, мечетями, церквями и памятниками, связанная с османским и мамлюкским периодами, правлением династии Айюбидов, походами крестоносцев, Аббасидским и Омейядским халифатами, Византией и более ранними периодами, вообще не принадлежала никакому народу или принадлежала неким неназванным религиозным группам. Люди там, безусловно, жили, но у них якобы не было ни истории, ни коллективного бытия, а потому их можно было не принимать в расчет. Корни того, что израильский социолог Барух Киммерлинг назвал «политическим геноцидом» палестинского народа, в полной мере проявили себя в преамбуле мандата. Самый верный способ ликвидировать право народа на свою землю – это отрицание его исторической связи с ней.

В последующих двадцати восьми статьях мандата нет ни единого упоминания о палестинцах как о народе, обладающем национальными или политическими правами. Более того, как и в декларации Бальфура, в мандате даже не встречаются такие слова, как «араб» и «палестинец». Единственные меры защиты, предусмотренные для подавляющего большинства населения Палестины, касались личных и религиозных прав и сохранения неизменного статуса священных мест. С другой стороны, мандат предоставил ключевые инструменты для создания и расширения национального дома еврейского народа, который, по словам его авторов, сионистское движение вовсе не создавало заново, а «восстанавливало».

Семь из двадцати восьми статей мандата посвящены привилегиям и льготам, предоставляемым сионистскому движению для реализации политики национального дома (остальные статьи касаются административных и дипломатических вопросов, а самая длинная посвящена вопросу о древностях). Сионистское движение, которое в Палестине олицетворяло Еврейское агентство, было недвусмысленно назначено официальным представителем еврейского населения страны, хотя до массовой иммиграции убежденных европейских сионистов еврейская община состояла в основном из религиозных евреев, или евреев-мизрахи, в большинстве своем не являвшихся сионистами и даже выступавших против сионизма. Разумеется, для безымянного арабского большинства аналогичного официального представителя назначено не было.