Криминальная тайна века. Дело Ракстона: хроника расследования одного из самых жестоких преступлений в истории криминалистики

Tom Wood

RUXTON: THE FIRST MODERN MURDER

Печатается с разрешения издательства Ringwood Publishing

© Tom Wood 2020

© О. Ю. Семиной, перевод, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Предисловие Вэл Макдермид

Когда Бактияр Хаким приехал в Великобританию в 1925 году, получив медицинское образование в Бомбейском университете, он мечтал стать знаменитым хирургом. Вместо этого он обрел славу иного рода: славу одного из самых жестоких убийц двадцатого века.

Судебный процесс над Баком Ракстоном (такое имя он взял себе, получив лицензию Генерального медицинского совета) стал знаковым для истории британского права. Это дело по праву называют первым современным убийством, потому что оно ознаменовало собой поворотный момент в истории применения научных методов в ходе судебного разбирательства и в деятельности сыскной полиции, а также стало редким примером успешного трансграничного сотрудничества. Обвинительный приговор Ракстону в английском суде был вынесен только благодаря показаниям шотландских судмедэкспертов – экспертов из совершенно другой правовой юрисдикции.

Ракстон, внешне респектабельный врач общей практики с обширной базой пациентов в Ланкастере, однажды воскресным утром в собственном доме жестоко убил свою жену и ее служанку. За следующие несколько дней он расчленил их тела, а затем выбросил их в реку недалеко от расположенного у границы Англии и Шотландии города Моффат.

Сильно разложившиеся останки жертв были случайно обнаружены семьей, вышедшей на прогулку. К этому моменту опознать их было уже совершенно невозможно, что поставило полицию перед серьезным вопросом: кто эти жертвы и откуда они взялись?

Благодаря сообразительности одного из местных полицейских и стараниям группы ученых, преисполненных решимости найти новые методы идентификации и по-новому применить уже имеющиеся знания, Бак Ракстон в конечном итоге заплатил за свои преступления.

Том Вуд, эдинбургский детектив в отставке, на счету которого раскрытие целого ряда серьезных преступлений, получил возможность ознакомиться со всеми материалами этого дела, многие из которых ранее не видел никто, кроме занимавшихся расследованием полицейских. Эти материалы позволяют раскрыть всю подноготную расследования совершенного убийства, включая версии следствия, которые никогда ранее не становились достоянием общественности.

Вуд рассказывает эту захватывающую историю с ясностью и остротой, достойными хорошего триллера. Перед нами, как живые, предстают доктор-индиец и его харизматичная жена на фоне яркой картины их роскошной жизни в Ланкастере. Автор приглашает нас познакомиться с замысловатой мозаикой истории сложнейшего расследования, которое и по сей день представляет огромный интерес с точки зрения криминалистики.

До сих пор история этого захватывающего случая ни разу не была рассказана во всех деталях. Книга Тома Вуда заполняет этот важный пробел в истории британского уголовного розыска – и читать ее чертовски увлекательно.

Вэл Макдермид,июнь 2020 года,Эдинбург

От автора

Когда в конце 60-х я поступил кадетом на службу в городскую полицию Эдинбурга, нам усердно вдалбливали в голову подробности расследования самых известных преступлений в истории Шотландии: это была часть нашей программы обучения и заодно, как я подозреваю, культурно-идеологической обработки.

В старом учебном корпусе на Чемберс-стрит седовласые сержанты, все как один бывшие военнослужащие, снова и снова твердили нам про ключевые элементы самых важных дел, пока мы не выучили их наизусть. Дело Чалмерса, «доктрина Мурова», знаменитые расследования убийств Берка и Хэйра, Питера Мануэля и, конечно, доктора Бака Ракстона.

Уроки были весьма наглядными, наши учителя не жалели кровавых подробностей, и через их рассказ всегда красной нитью проходили две важных идеи. Первая – о том, что если уж мы решили стать офицерами шотландской полиции, то все эти знаменитые дела – наше наследие, и нам остается либо принять его, либо убираться из полиции. Вторая – о том, что мы должны носить свою форму с гордостью, потому что до нас ее носили люди куда более выдающиеся. Все это нам говорили с тайной надеждой на то, что мы – очередная партия никчемных новобранцев – однажды станем достойной сменой полицейским предыдущих поколений. И, конечно, все это мы запомнили крепко-накрепко.

Об убийствах Ракстона я знал с детства. Мне о них рассказывала мать. В 1935 году она была подростком, и этот случай произвел на нее неизгладимое впечатление. Она даже могла напеть пару песенок, которые люди сочинили в честь этого происшествия. Убийства запомнились людям своей кровавостью и жестокостью, но, помимо этого, – тем, что их раскрытие стало триумфом криминалистики. Поэтому, когда много лет спустя в мои руки попала папка с архивными документами по делу Ракстона, я не мог не заинтересоваться.

Бумаги мне передали родственники одного из легендарных эдинбургских детективов – лейтенанта Джона Шида, умершего незадолго до этого. В папке были оригиналы полицейских рапортов, протоколы допросов, расшифровки телефонограмм, старые пожелтевшие фотографии, выцветшие страницы писчей бумаги, на которых официальным, старомодным, но хорошо знакомым мне языком рассказывалась история этого знаменитого преступления – куда более запутанная, чем широко известная публике версия, а в чем-то и заметно отличная от нее.

Это была впечатляющая история о новых злодеях и забытых героях, которая заслуживала того, чтобы стать достоянием общественности.

Введение

Старая дорога из Эдинбурга в Моффат проходит на юг через пограничные земли Шотландии, огибая долину под названием «Дьявольская мясная бочка», а затем спускаясь через Моффатдейл к городу Моффат. Менее чем в двух милях к северу от города, неподалеку от церкви Святого Патрика, дорога сворачивает на узкий мост через реку Линн – небольшую речушку, во время паводка несущую дождевые стоки с окрестных холмов в реку Аннан и дальше, в море.

Место, где дорога проходит через мост, называется Гарденхолм-Линн, и поскольку оно находится на крутом повороте дороги, большинство водителей не обращают внимания ни на мост, ни на речку и уж тем более не отдают себе отчета в том, что это место связано с одним из самых шокирующих убийств в криминальной истории Великобритании.

Древняя история пограничных земель между Шотландией и Англией насквозь пропитана кровью. На протяжении веков жители враждующих между собой стран совершали набеги и убивали друг друга, а граница между королевствами то и дело перемещалась – с каждой новой победой или поражением. Расположенная здесь долина, скрытая от глаз за холмами, получила название «Дьявольская мясная бочка» как раз потому, что в ней прятали угнанный во время таких набегов крупный рогатый скот.

Для жителей пограничных земель история, полная кровавых эпизодов, – нечто совершенно привычное, неотъемлемая часть наследия их предков. И все же никто из них не мог предвидеть, что такое уединенное и ничем не примечательное место, как Гарденхолм-Линн, станет эпицентром одного из самых известных расследований убийств двадцатого века – расследования, для которого были задействованы все известные на тот момент отрасли судебной медицины, которое открыло новые горизонты в области анатомии и энтомологии и завершилось самым продолжительным судебным процессом в истории английского права.

Что еще более важно, это дело заставило в корне пересмотреть подход к расследованию серьезных преступлений, последствия чего мы можем наблюдать по сей день. Впрочем, как это часто бывает с серьезными преступлениями, расследование убийства началось благодаря наблюдательности рядового представителя общественности и лишь после многих перипетий закончилось успешно в связи с исключительной по своей слаженности работе целого ряда выдающихся профессионалов.

Глава 1

Тюрьма Стрэнджуэйс

Камера для осужденных в тюрьме Стрэнджуэйс была небольшой по любым меркам, но условия в ней были лучше, чем в старых тюрьмах Викторианской эпохи с их спартанской обстановкой. Расположенная в конце крыла «Б», в центральной части тюрьмы, она фактически состояла из двух комнат: помещения для сна заключенного и небольшого помещения, в котором сидели два надзирателя и где все трое принимали пищу в течение нескольких дней, предшествовавших казни. Это была специально построенная в середине XIX века тюрьма, одна из немногих в стране, где имелись постоянная виселица и отдельное помещение для казни. Последним пользовались достаточно часто: казнь через повешение была обычным явлением. Надзирателей выбирали из числа самых опытных сотрудников, особое внимание уделялось их навыкам коммуникабельности. Их задачей было сделать все, чтобы подопечный не умер своей смертью раньше казни; судить его в их обязанности не входило – это уже сделали судья Синглтон и присяжные, и апелляцию отклонил сам лорд-главный судья.

У заключенного Бака Ракстона была уйма свободного времени, и единственное, что ему оставалось делать, – это размышлять о том, как же он мог дойти до такого и как вышло, что за последние девять месяцев его жизнь изменилась столь чудовищным образом.

Рано утром следующего дня его разбудят, предложат самому выбрать еду, дадут возможность побриться и переодеться в чистую одежду, а затем, ближе к восьми часам утра, в его камеру войдет группа надзирателей во главе с начальником тюрьмы и тюремным священником; ему без особых церемоний свяжут руки за спиной и быстро проведут через смежную дверь в помещение для казни. Там его предадут в руки самого «Ангела Смерти», знаменитого палача Томаса Пьерпойнта.

Пьерпойнт превратил казнь через повешение в науку. Это был семейный бизнес, а он был перфекционистом и точно рассчитывал падение, необходимое для того, чтобы разъединить второй и третий позвонки позвоночника, тем самым вызвав мгновенную смерть. Неудачные казни его предшественников-палачей с мучительной смертью от удушения или полным отделением головы от тела из-за неправильно рассчитанной высоты падения были не для него – скорость и точность были предметом гордости всей династии Пьерпойнтов. Он рассчитывал каждую казнь до последней секунды и этим приобрел широкую известность. Позже его даже пригласят участвовать в казнях многочисленных нацистских военных преступников в Нюрнберге. А в этот холодный день в Манчестере ему предстояло помочь пересечь порог вечности еще одному знаменитому заключенному.

Ракстон знал, что его палач уже в тюрьме; он подслушал, как охранники шепотом переговаривались об этом. Ему показалось даже, что он мельком увидел у двери своей камеры человека, который словно оценивал его взглядом. Имея опыт службы в индийской армии, Ракстон мог примерно представить, что высота падения составит примерно 7 футов[2]; может быть, 7 футов 6 дюймов[3]. А может, и не так много – ведь Ракстон был уже не тот, как когда-то: он сильно исхудал и изменился за те полгода, что провел в тюрьме.

Его прежде гладкие и блестящие черные волосы, предмет его гордости, за это время поседели; в висевшем в камере маленьком зеркале из отполированного металла отражалось изможденное лицо мужчины намного старше его тридцати шести лет. Некогда холеный, безукоризненно одетый доктор, теперь он был тенью самого себя прежнего; тюремная одежда на нем висела, как на вешалке.

Доктор Бак Ракстон

Как бы странно это ни было для обитателя камеры смертников, здесь он по-прежнему крепко спал, словно радуясь возможности на время сбежать от тюремной жизни. Сон приносил ему утешение, потому что только во сне он возвращался к лучшим временам. В жестокой реальности бодрствования он знал, что все видят в нем только монстра, врача-убийцу.

В ожидании апелляции в Пентонвилльской тюрьме его поместили в камеру, которую когда-то занимал доктор Криппен, и охранники радостно сообщили ему, что в ней обитает призрак доктора-изувера. Это сравнение его потрясло, ведь Криппен был шарлатаном, который совершил преднамеренное убийство, а он сам не собирался никого убивать. И все же и в постели Криппена он спал так же крепко, как и всегда; его сон не тревожили ни ужасные события, которые остались в прошлом, ни мрачное будущее, которое ждало его впереди.

Он до последнего момента не мог смириться с таким поворотом судьбы. Его страстная жена Белла, которую он так любил и которая так выводила его из себя, мертва; трое их маленьких детей остались сиротами. Ракстон трудился не покладая рук, чтобы быть принятым в английском обществе и стать своим для местных жителей – и ему бы это удалось, если бы не трагедия, которая случилась в сентябре прошлого года.

Теперь, когда последние несколько часов его жизни утекали, как песок сквозь пальцы, он мог сделать только одно, но это было кое-что очень важное. Он мог собраться с духом и встретить свой конец с мужеством и достоинством, подобающими английскому джентльмену, которым он всегда стремился быть.

Глава 2

Страсти капитана Хакима

Начало биографии Ракстона было очень многообещающим. Он родился в Бомбее в 1899 году и при рождении получил имя Бактияр Рустомджи Ратанджи Хаким, сокращенно – Бак Хаким. Его отец был индусом-парсом, чьи предки бежали от преследований из Персии много столетий назад, а мать – француженкой. Свою смуглую кожу и привлекательную внешность он унаследовал от отца, честолюбие и вспыльчивый характер – от матери. Благодаря парсийскому происхождению для него всегда были на первом месте дисциплина и чистота, столь важные для профессионального кредо врача. Он был просто создан для медицины: получил диплом бакалавра хирургии в Бомбейском университете, а потом прошел обязательную военную службу в качестве врача в индийской армии. Когда закончилась Первая мировая война, он, молодой капитан, вернулся на родину своего отца, получив назначение в Багдад, а затем в Басру, где его свободное владение фарси, местным диалектом, было огромным преимуществом.

Послевоенная Персия как нельзя лучше подходила для молодого врача, жаждущего применить свои профессиональные знания на практике, а служба в армии позволила ему отточить навыки хирурга. В условиях отсутствия анестезии скорость и точность имели особую важность. Резать смело и точно – вот девиз хорошего хирурга, а капитан Хаким был очень хорошим хирургом.

Время, проведенное на родине предков, убедило его в двух вещах: ему нужно заниматься хирургией и найти возможность проявить себя. Это, в свою очередь, означало, что нужно переезжать в Европу. У него была степень бакалавра хирургии, ему еще не исполнилось и тридцати лет, и, отправляясь в Англию, он мечтал достичь двух целей: стать знаменитым и внести свой вклад в развитие медицины.

Хотя он всегда знал, что красив, в Бомбее его смуглая внешность не была чем-то необычным, зато в Лондоне Хаким с удовлетворением замечал тайком брошенные на него взгляды красиво одетых англичанок, которые толпились на улицах, казалось бы, без сопровождающих – это было совсем непохоже на его родину, где женщины всегда целомудренно прикрывали лицо покрывалом, были скромны и подобострастны. Его воспитание было традиционным и консервативным. Никакие отвлекающие факторы не должны были помешать ему достичь того, чего для него хотела его семья. В общине парсов существовал культ успеха: от детей ожидали, что они полностью посвятят себя карьере, а удовольствия жизни будут для них второстепенными.

Теперь, оказавшись среди ярких огней Лондона в разгар «ревущих двадцатых», Хаким понял, что он имеет полное право на все эти удовольствия. Благодаря своей внешности он выделялся из толпы, а звание капитана придавало его образу романтический ореол: прошло всего десять лет после окончания Первой мировой войны, и воинское звание все еще что-то да значило.

Преисполненный решимости использовать свои возможности по максимуму, он изучил последние новинки лондонской моды и решил, что, каких бы это ни потребовало затрат, он всегда будет одеваться по последнему слову моды – так, чтобы выглядеть не безвкусным, а до мозга костей английским джентльменом. Если он хотел пробиться в высшую лигу британской медицины, ему нужны были все преимущества, которые можно было приобрести. Он был хорошим врачом и хорошим хирургом, он был уверен в этом, но как цветной человек также знал, что все равно столкнется с предрассудками, каким бы талантливым ни был. В Индии он был членом привилегированной социальной группы: парсы считались хорошо образованными и утонченными людьми. В Англии он был просто еще одним цветным, иностранцем, которого многие считали человеком второго сорта. Ему нужно было вписаться в британское общество, быть принятым им, чтобы реализовать свои амбиции. Ему нужно было сделать себе имя, так что окружавшим его удовольствиям, решил он, придется подождать.

Для врача, желавшего сделать карьеру в области хирургии, выбор был очевиден – Эдинбург. Шотландские медики были известны во всем мире, а шотландские хирурги и вовсе считались лучшими. Стипендия Королевского колледжа хирургов в Шотландии стала бы лучшим подтверждением его квалификации, которое только можно было представить.

Холодные серые улицы Эдинбурга 1920-х годов не шли ни в какое сравнение с яркими огнями Лондона, но для Хакима это было не главное. Он взялся за подготовку к экзаменам на получение стипендии. Практические аспекты общей хирургии давались Хакиму легко – опыт службы в армии помог ему отточить навыки, – а вот с теорией все обстояло иначе. По-английски он по-прежнему говорил недостаточно бегло, да к тому же, как он ни старался, ему не удавалось контролировать свою легковозбудимую натуру. Если он расстраивался или беспокоился, то сразу начинал говорить с ошибками и к тому же слишком высоким голосом. Он вновь и вновь пытался взять себя в руки, но безуспешно. Хаким хорошо понимал, что это серьезный недостаток, который ставит его в невыгодное положение по сравнению с уверенными в себе англоговорящими конкурентами.

Экзамены на получение стипендии проводились в строгом соответствии с принципом трех пересдач. Ни одному претенденту, каким бы он ни был одаренным, не разрешалось сдавать экзамен в четвертый раз. Хаким не допускал и мысли о том, что может провалить экзамен, однако именно это и произошло – впервые в его жизни. Проще всего было бы списать это на расовые предрассудки экзаменаторов, но в глубине души он знал, что это неправда – он просто недостаточно хорошо проявил себя в тот день. Во второй раз результат был тот же. У него оставался один шанс, но уверенность покидала его, хотя, как оказалось, к тому времени, когда он потерпел неудачу в третий и последний раз, его жизнь уже начала принимать совершенно иное, неожиданное направление.

В перерывах между бесконечной работой и учебой он нередко проводил время в каком-нибудь из ставших в последнее время многочисленных ресторанов Эдинбурга, но один ресторан привлекал его больше других, потому что управляющей в нем была Белла Керр. Белла не была красавицей по меркам кинематографа. Ее вряд ли можно было назвать даже хорошенькой – у нее был большой нос и выступающие вперед зубы, – однако все, кто встречался с ней, говорили о том, что она особенная. В ней был какой-то особый магнетизм, который Хаким нашел неотразимым. Элегантно одетые женщины, которых он видел в Лондоне, были привлекательны, но слишком надменны. Белла же была совершенно другой, не похожей ни на одну женщину, которую он встречал раньше. Впервые в своей жизни Хаким по уши влюбился, и это чувство было взаимным.

Белла была очарована эффектным, хорошо одетым молодым врачом с безупречными манерами и перспективной профессией – все это сулило тот образ жизни, о котором она всегда мечтала. В своей жизни она уже совершала ошибки, главной из которых был необдуманный брак с голландским моряком, у которого, как выяснилось, в каждом порту было по девушке, а по крайней мере в одном – другая жена. Белле на тот момент было всего девятнадцать, и брак продлился ровно две недели. Для девушки это стало тяжелым потрясением, к которому добавлялось осуждение со стороны ее старших сестер, но она быстро взяла себя в руки. У Беллы была мотивация, неуемная энергия и уверенность в том, что она ничем не хуже любого мужчины. Она была амбициозной деловой женщиной, прекрасно водила машину, что было редкостью для женщины 1920-х годов, и много и достаточно успешно играла на деньги, особенно в очень популярных в то время футбольных клубах. Она намеревалась открыть собственное букмекерское агентство и, учитывая ее неугомонность, непременно добилась бы своего.

Белла Керр и Бак Хаким казались идеальной парой – оба были умными и амбициозными людьми и вдобавок испытывали сильное влечение друг к другу. Неудивительно, что очень скоро они стали страстными любовниками.

Жить в гражданском браке в пресвитерианском Эдинбурге 1920-х годов было невозможно, и поскольку мечте Хакима о выдающейся карьере хирурга сбыться все равно было не суждено, пара переехала в Лондон. Белла быстро оформила развод со своим голландским мужем-двоеженцем, и влюбленные стали выдавать себя за супругов. В довершение к этой метаморфозе Хаким решил сменить фамилию. Он был готов отказаться от звания капитана, только бы сменить свою индийскую фамилию на звучный английский вариант. Он выбрал фамилию Ракстон. Отныне он представлялся всем как доктор Бак Ракстон, а Белла – как миссис Ракстон, хотя официально они так и не поженились.

Глава 3

Сельский доктор

Едва новоиспеченные доктор и миссис Ракстон поселились в Лондоне, Белла забеременела, а это означало, что перед парой встал серьезный выбор. Давняя мечта доктора о карьере хирурга потерпела крах: три неудачи на экзаменах в Эдинбурге означали, что отныне путь к высокой должности врача в Шотландии был для него закрыт. И хотя ему удалось сдать экзамены в Англии, варианты, на которые он имел право претендовать, не имели особого смысла теперь, когда ему нужно было содержать семью. Работа в больнице предполагала низкую зарплату и отсутствие реальных шансов на продвижение по службе. А вот став врачом общей практики, он мог сколотить бизнес, иметь дело с самым широким спектром направлений медицины и в том числе продолжить заниматься хирургией. А главное – в этом случае он мог быть хозяином своей собственной судьбы, а энергия и целеустремленность привели бы его к профессиональному успеху и признанию, которых он так жаждал. Но как и где начать свою практику?

До создания Национальной системы здравоохранения Великобритании общая медицинская практика была территорией частного бизнеса; собственную практику могли открыть как врач-одиночка, так и партнерство. Стать партнером в одном из таких предприятий было сложно и дорого, и даже в этом случае не могло быть никаких гарантий успеха. Врачам приходилось делать все, чтобы привлечь платных пациентов. Молодой доктор Ракстон не мог позволить себе стать партнером; кроме того, он хотел единолично контролировать бизнес. Единственным вариантом было открыть собственную частную практику.

Ланкастер в 1920-х годах был очень традиционным, даже старомодным городом. Главный город графства Ланкашир, он мало изменился с XVIII века. Местные жители были консервативны и чопорны, с примесью северного пуританства. Одним словом, это была большая деревня во всех смыслах слова, да к тому же там уже были две хорошо зарекомендовавшие себя врачебные практики общего профиля. Это был не очень-то подходящий вариант для никому не известного врача, желающего открыть собственную практику, но Ракстон разглядел здесь потенциал: пациентов было больше, чем врачи успевали принимать, устоявшиеся медицинские практики были старомодными, недвижимость дешевой, и он был уверен, что благодаря его профессионализму и присутствию харизматичной Беллы у него все получится, он сумеет быстро зарекомендовать себя и добиться успеха.

Хорошо понимая, какую роль играет внешний лоск, Ракстон взял ссуду и купил солидный таунхаус на Далтон-сквер, 2, прямо в центре старого города. Он знал, что репутация важнее всего, поэтому его дом должен быть так же безупречен, как и его профессиональные навыки. Он лично руководил ремонтом. Оформление дома он распорядился сделать в экзотическом восточном стиле – в интерьере преобладали насыщенные цвета с золотой отделкой. В одном из холлов был сделан потолок темно-синего цвета, украшенный золотыми звездами. Ракстон сам обставил дом мебелью и наполнил антикварными вещами. Это был не просто дом, а манифест: его обстановка не имела ничего общего с чопорным и старомодным декором большинства других богатых домов в Ланкашире.

Успех пришел быстро. Для многих жителей Ланкастера Ракстон был первым человеком цветной расы, которого они встречали в своей жизни, но это отнюдь не оказалось недостатком: напротив, он обнаружил, что его экзотическая внешность в сочетании с его мастерством врача привлекает пациентов. Вскоре (к огромному неудовольствию других врачей города) практика Ракстона уже процветала, число его пациентов насчитывало около четырех тысяч.

Популярность Ракстона как врача была следствием не только его профессионализма, но и его гуманизма: во времена, когда медицинские услуги были исключительно платными, он часто отказывался от своего гонорара, если пациенту нечем было заплатить. В родовспоможении ему не было равных во всей округе; кроме того, он чрезвычайно хорошо ладил с детьми и часто бесплатно лечил детей из бедных семей. Подобное отношение к пациентам в полной мере соответствовало традициям народа парси, но Ракстон был достаточно умен, чтобы делать это с тонким расчетом. Все его действия были частью тщательно продуманной стратегии по завоеванию друзей и союзников.

В таком маленьком городке, как Ланкастер, слава распространяется быстро. Ракстону удалось не только привлечь множество пациентов: как и ожидал, он и его очаровательная жена Белла вскоре стали популярными членами ланкастерского истеблишмента. Да, возможно, этот город и был старомодным и скучным, но зато его жителям пришлись по душе доктор с экзотической внешностью и его жизнерадостная жена.

К 1935 году у Ракстонов было уже трое детей, и внешне они представляли собой идеальную семью: трудолюбивый и талантливый доктор, его очаровательная жена, душа любой компании, и их дети. Благодаря достигнутому успеху они были не лишены возможности пользоваться некоторыми атрибутами роскоши даже во времена экономической депрессии. У каждого из супругов был собственный автомобиль, и у них было достаточно денег, чтобы нанять прислугу и няню – Мэри Роджерсон, приятную молодую девушку из числа местных жителей, которая постоянно жила в их доме и вскоре стала практически членом семьи. Мэри была предана детям и особенно своей хозяйке Белле, которую она боготворила. И все же за этим идеальным фасадом скрывались напряженные отношения. Ракстон, хотя и всячески старался произвести впечатление человека современного и прогрессивного, на самом деле придерживался очень консервативных взглядов на семью: он ожидал, что Белла в первую очередь будет матерью и домохозяйкой, отбросит свои амбиции в сторону, обуздает свою неугомонную и излишне открытую натуру. Он хотел во всем контролировать ее и все больше раздражался из-за ее поведения, которое ему казалось взбалмошным. Как и многие другие мужчины, он вскоре обнаружил, что в жене его раздражали и злили те самые качества, которые раньше привлекали в ней как в любовнице.

На самом деле Белла совсем не изменилась – она всегда была амбициозной, энергичной и общительной. Она по-прежнему мечтала стать самостоятельной деловой женщиной (возможно, открыть собственную букмекерскую компанию) и любила навещать своих сестер в Эдинбурге или встречаться с ними в близлежащем Блэкпуле, где было много разнообразных развлечений. Ее харизматичность продолжала притягивать к ней людей, и ее широкий круг друзей и поклонников включал в себя несколько молодых мужчин. Не было и нет никаких свидетельств, указывающих на сексуальные отношения между Беллой и кем-либо из ее друзей мужского пола, но ревность и чувство собственничества заставили Ракстона поверить в обратное. Его гордость, неспособность четко выражать свои чувства и повышенная возбудимость вместе образовали гремучую смесь – были и ссоры, и угрозы; несколько раз Белла уезжала в Эдинбург и оставалась там, пока супруг не перестанет сердиться или пока он сам не примчится умолять свою возлюбленную вернуться домой.

Постепенно поползли слухи, что в доме Ракстонов не все ладно. Ланкастер был маленьким городком, и в конце концов информация дошла до местной полиции: туда не раз поступали звонки с сообщениями о шуме и ругани в доме врача, а Беллу видели с синяками на шее, но никто ничего не предпринимал, даже когда она сама приходила в ближайший полицейский участок, чтобы сообщить о том, что муж на нее напал. В то время было принято считать, что ни к чему полицейским или кому-либо еще вставать между мужчиной и его женой, а тем более – когда речь идет о всеми уважаемом враче и его супруге.

Глава 4

Стоять, бежать или прятаться

К сентябрю 1935 года напряженность в доме Ракстонов достигла апогея. Доктор Ракстон продолжал работать со всей энергией и целеустремленностью, на которые был способен, но жизнь с Беллой становилась для него все более трудной. Он начал просыпаться посреди ночи, преследуемый кошмарами о неверности Беллы. Лежа в постели без сна, он пытался рационализировать свои страхи, но как только засыпал, его мучили те же кошмары. Он снова и снова задавался вопросом: почему ее не удовлетворяет та жизнь, которую он ей дал? Почему ей мало прекрасного дома и детей? Почему она проводит так много времени вдали от дома, якобы общаясь с друзьями?

Не последнюю роль играли и деньги. Несмотря на успех врачебной практики, Ракстон не мог забыть о своем благородном, но бедном происхождении; он не был уверен в стабильности своего финансового положения, и ему было жалко тех денег, которые Белла тратила на одежду и путешествия. Конечно, он хотел, чтобы она красиво одевалась для него – ведь именно изысканный стиль этой женщины, в первую очередь, привлек его, когда они познакомились, – но его беспокоила расточительность жены. Зачем ей так хорошо одеваться для этих молодых людей, которые, как ему казалось, просто толпятся вокруг нее?

Ракстон знал, что он излишне подозрителен, но, возможно, у него были на то причины. В самые мрачные моменты ему казалось, что она наверняка завела роман или даже несколько. Немного ранее в этом месяце он последовал за ней в Эдинбург, ожидая застать с любовником, но ничего не вышло. Да, она остановилась в гостинице «Адельфи» с группой друзей, но информация, которую он получил в результате осторожных расспросов консьержа, подтвердила, что она спала в одноместном номере. Тем не менее и это не избавило его от подозрений. Он знал, что они необоснованны, но каждый раз, когда между супругами возникали перебранки, его ревность, гнев и разочарование вырывались наружу.

Он словно со стороны слышал свои слова – бессвязные, бессмысленные обвинения, которые он бросал ей в лицо, от страсти и обиды, будучи не в силах даже внятно формулировать свои мысли. Более того – несколько раз он терял над собой контроль и хватал ее за шею или за плечо. Он знал, что это неправильно – такое поведение было постыдным с точки зрения его религии и культуры, и он искренне любил свою жену и детей, но иногда был просто не в силах совладать с бурей страстей, которую вызывала в его душе Белла.

Дальше становилось только хуже – начинала формироваться закономерность, которую замечали даже друзья. Стоило вспыхнуть небольшой ссоре из-за какой-нибудь ерунды в воспитании детей или ведении домашнего хозяйства, как неизменно всплывали более глубокие проблемы – его ревность и ее потребность в независимости. Он выходил из себя, она срывалась с места и уезжала на машине или на поезде в Эдинбург. Когда его гнев остывал, Ракстон оставлял детей с друзьями или с няней Мэри и отправлялся на поиски Беллы, чтобы вернуть ее.

После примирения их отношения некоторое время были идеальными. Ракстон и Белла всегда были пылкими любовниками, и каждая ссора, казалось, лишь усиливала страсть, которую они испытывали друг к другу. Хотя в их отношениях многое изменилось, их взаимное физическое влечение осталось неизменным. Ракстон достаточно разбирался в психиатрии, чтобы понимать, насколько сложные у них отношения, с постоянным метанием от любви к ненависти. Но он всегда был по натуре одиночкой, гордость мешала ему открыться другим людям, и он не обсуждал свои чувства ни с Беллой, ни с кем-либо еще, а из друзей у него были только коллеги.

Белла, напротив, была всегда окружена верными и преданными друзьями, поклонниками и наперсницами. Людей тянуло к ней. Ракстон знал, что если к нему окружающие относятся ровно, в лучшем случае – с уважением, то Беллу искренне любят, и, если придется выбирать, их друзья встанут на ее сторону. Несмотря на все его усилия вписаться в общество и выглядеть соответственно занимаемому положению, он все равно навсегда останется аутсайдером.

Накануне, 14 сентября 1935 года, атмосфера в доме Ракстонов уже была напряженной. Ранее на этой неделе Белла сказала мужу, что в субботу поедет в Блэкпул, чтобы встретиться со своими двумя старшими сестрами, которые приезжают из Эдинбурга. Ракстон не знал, верить ей или нет; недавно он выяснил, что она собирается отправиться в местные бани с несколькими новыми друзьями, в числе которых какой-то молодой человек. На него с новой силой нахлынули страхи и подозрения, и он просыпался по ночам, представляя, как она занимается с любовником сексом в кабинке для переодевания или в машине, или в его квартире, где угодно. Он слишком хорошо помнил свои собственные ранние встречи с Беллой и то, насколько сексуально раскованной она была. Если она была такой с ним, то почему не с другими? Если он находил ее неотразимой, почему другие мужчины – более молодые, с таким же острым умом, как у нее, и навыками общения, которыми он никогда не обладал, – не могут чувствовать того же?

Очаровательная Белла

Он умолял ее не ехать в Блэкпул. Кто будет присматривать за детьми? Почему ее сестры не могут навестить их в Ланкастере? Он знал ответ на этот вопрос – сестры были в курсе их домашних ссор; кроме того, он им никогда не нравился, они никогда не считали цветного человека достойным их семьи.

Со своей стороны, Белла была хорошо осведомлена о настроениях и чувствах своего мужа. Ее не интересовали другие мужчины, но она поистине любила жизнь, любила общаться с разными людьми, любила живые, остроумные разговоры. Ей нравилось быть желанной, и она дорожила своей независимостью и амбициями. Ее по-прежнему сильно влекло к мужу, она любила своих детей и свой комфортный образ жизни в Ланкастере, но она не могла жить взаперти, и ее беспокоило все более жестокое и непредсказуемое поведение Ракстона.

Она подумывала о том, чтобы уйти от него, даже пыталась вернуться насовсем в Эдинбург, но из этого ничего не вышло. В глубине души она знала, что не сможет этого сделать. Она помнила, как муж однажды в шутку сказал: «Мы из тех людей, кто не может жить вместе, но и не может жить друг без друга». Она знала, что это правда – ей просто придется как-то мириться с их отношениями, по крайней мере, до тех пор, пока дети не вырастут. Тогда у нее будет больше возможностей, и она спокойно встретится лицом к лицу со своей семьей в Эдинбурге, зная, что сделала все возможное, и не ее вина, что отношения со вторым мужем тоже потерпели крах.

В те выходные она видела, что Ракстон напряжен, но была полна решимости ехать в Блэкпул на встречу с сестрами. Ей хотелось бы остаться там на ночь, но она знала, что из-за этого наверняка будут проблемы. Она решила ехать на машине и вернуться домой в субботу вечером, надеясь, что в этом случае дело не закончится ссорой, потому что ее не будет дома всего один день. Она собиралась оставить детей с Мэри, которая должна была готовить и вести хозяйство, пока Белла будет в отъезде. Это был неплохой компромисс, и в любой другой день он бы сработал. Но суббота, 14 сентября 1935, года была совсем не обычным днем.

Мэри – служанка Беллы

Для Беллы день начался достаточно хорошо. Она встала рано утром, вместе с детьми, как всегда полная энергии. Они рано позавтракали, и она уехала в Блэкпул в радостном предвкушении предстоящего дня. Мэри одела детей и вывела их на улицу, чтобы в доме было тихо, пока доктор будет работать. Когда она вернулась, в очередной раз была поражена переменой, которая неизменно происходила, когда Белла уезжала: в доме было так мрачно, будто погас свет. Мэри совсем не хотелось проводить день в компании своего угрюмого работодателя.

Если для Беллы день начался хорошо, то о Ракстоне этого сказать было нельзя. Он плохо спал и попытался выразить свое недовольство запланированной однодневной поездкой Беллы, повернувшись к ней спиной в постели. Она, казалось, ничего не заметила. А потом его снова начали мучать кошмары, да такие яркие, что он, проснувшись и лежа в постели без сна, не мог отделить реальность от этой воображаемой обиды. Он не присоединился к Белле и детям за завтраком, а когда, наконец, поднялся и оделся, то чувствовал себя разбитым и раздраженным. В доме было тихо. Он знал, что Мэри ушла с детьми. Знал он и то, что, когда они вернутся, Мэри будет ходить по дому крадучись, стараясь по возможности избегать встречи с ним.

Дом на Далтон-сквер, 2 представлял собой большое каменное здание в георгианском стиле с внушительным фасадом, вполне подходящее своим видом для того, чтобы в нем располагалась приемная врача. Кабинеты, где Ракстон принимал пациентов, находились на первом этаже, а жилые комнаты – на втором и третьем. На втором этаже располагалась большая роскошная гостиная и личный кабинет Ракстона, на верхнем – спальни, ванная и детская, а также комната няни. Кухня и судомойня находились на первом этаже в задней части здания, и к ним примыкали два просторных дворика с угольными погребами и хозяйственными постройками. Внутри дома этажи были соединены внушительной полукруглой лестницей. Холл и лестница были устланы коврами и роскошно декорированы множеством прекрасных антикварных изделий.

В целом дом производил впечатление типичного для состоятельной и респектабельной семьи представителей высшего среднего класса. Одним из очевидных признаков статуса высшего среднего класса в Британии 1930-х годов было наличие прислуги, и, хотя Мэри Роджерсон работала няней, она часто выполняла функции кухарки, домработницы и даже секретарши – помогала Ракстону с записью многочисленных пациентов.

Мэри наняла на работу Белла. На первый взгляд она была довольно неказистой – всего двадцати лет, очень тихая, маленького роста, с невзрачной внешностью и сильным односторонним косоглазием. Сначала Ракстон решил, что она не слишком умна, но он ошибался. Белла с ее опытом управления персоналом хорошо разбиралась в людях. Мэри Роджерсон, возможно, и была простой деревенской девушкой, но она была честной, чистоплотной и трудолюбивой. Дети любили ее, а она была беззаветно предана Белле, которой, к нескрываемому огорчению Ракстона, открыто восхищалась. Более того, у Мэри не было вредных привычек – у нее не было ухажеров, она не пила и не курила, а немногочисленные выходные проводила у родителей в Моркаме.

Это была эпоха, когда еще не было бытовых приборов, экономящих труд хозяйки, и Мэри была типичной представительницей многочисленного класса домашней прислуги, которая своим прилежным нелегким трудом поддерживала порядок в домах представителей среднего и высшего класса.

Она благоговела перед Ракстоном и восхищалась десятками медицинских книг в его кабинете, хотя и не могла прочитать даже их названия, не говоря уже о содержании. А еще там были образцы, которые он хранил в стеклянных банках над своим столом. Они выглядели отвратительно, но она тщательно вытирала с них пыль – как и его книги, они были для нее бесспорным свидетельством его блестящего ума.

При всем уважении Мэри к Ракстону он ей не нравился. С ним она всегда была настороже. И дело было не в его расе – для нее было невыносимым то, как он иногда обращался с хозяйкой. Несколько раз Белла приходила в крошечную комнатку Мэри вся заплаканная, с синяками на шее или лице. И хотя Мэри получала странное удовольствие от того, что хозяйка с ней откровенничает, она не могла не беспокоиться о будущем. Меньше всего она хотела, чтобы семья Ракстонов распалась. Она была полна решимости сделать все, что было в ее ограниченных силах, чтобы защитить свою хозяйку и сохранить мир. В то субботнее утро у Ракстона были назначены консультации нескольким пациентам. Он часто назначал прием сложных пациентов на субботу, потому что в этом случае у него было больше времени, чтобы разобраться с ними. Обычно это работало, но в то утро он был утомлен и раздражен, и необходимость разбираться со сложными случаями вызывала у него еще большую досаду. Ракстон знал, что прием пациентов – источник его благосостояния, но ведь это была совсем не та карьера, о которой он мечтал. Он все еще чувствовал, что может внести куда больший вклад в развитие медицинской науки, и грезил о том, насколько иной могла бы быть его жизнь, если бы он исполнил свое предназначение и стал знаменитым хирургом. В своем кабинете на Далтон-сквер он даже проводил некоторые эксперименты и собирал интересные образцы, которые ему встречались в работе, сохраняя их в формалине для дальнейшего изучения. Но какими бы амбициозными ни были его устремления, в этот день, с трудом заставляя себя продолжать прием пациентов, Ракстон думал только о Белле и о том, что она делает за его спиной.

День тянулся, Ракстон без конца поглядывал на часы. Когда утренний прием закончился, его больше ничто не отвлекало. Он пытался было поиграть с детьми, но у него не было сил. Пробило шесть вечера, а Белла так и не вернулась. Он в одиночестве поужинал тем, что Мэри оставила для него на кухне. В восемь часов Беллы по-прежнему не было, и детей уложили спать. Наступило десять часов вечера, и его вновь начали мучать подозрения. Что могло заставить Беллу и ее сестер задержаться так долго?

К этому времени он был окончательно измотан долгим днем напряженного ожидания, поэтому решил лечь в постель и забыться сном, но не смог – он слышал каждый шорох в тишине старого дома. Наступило одиннадцать часов вечера, затем полночь. Именно тогда он понял, что его опасения оправдались – она точно с другим мужчиной, она предала его, унизила. Он неподвижно лежал в постели, и с каждой минутой в его груди все сильней вскипала ярость.

На самом деле Белла провела прекрасный день со своими сестрами в Блэкпуле. Она собиралась вернуться домой, когда наступит вечер, но они уговорили ее остаться посмотреть на знаменитый фестиваль иллюминации. Они вместе проехали в ее машине по длинной набережной мимо знаменитой башни, по-детски радуясь огням и праздничной атмосфере курорта. Для нее это была редкая возможность расслабиться, насладиться обществом близких и забыть о домашних заботах.

Было уже за полночь, когда она выехала из Блэкпула, чтобы вернуться в Ланкастер, расстояние до которого составляло семнадцать миль. Бэлла надеялась, что к тому времени, когда она вернется, муж уже будет спать. Она войдет в дом как можно тише и ляжет спать в детской, надеясь, что обойдется без конфронтации, а потом наступит утро, и все будет хорошо.

Быстро домчавшись по ночной дороге, она вернулась домой около половины второго ночи. Дом был погружен в темноту. Она тихо вошла и, сняв обувь, поднялась по лестнице на верхний этаж. Проходя мимо двери своей спальни, она заметила какое-то движение в тусклом свете и почувствовала, как сильные руки обхватили ее шею. За те несколько секунд, что она оставалась в сознании, Белла, должно быть, успела понять, что душащие ее руки – это руки ее мужа, любви всей ее жизни, отца ее детей.

А тем временем в маленькой комнате напротив Мэри Роджерсон тоже лежала без сна, ожидая возвращения своей хозяйки. Она в таких случаях всегда вставала и готовила ей чашку горячего молока, а иногда Белла сама приходила к ней в комнату, садилась на кровать и рассказывала о прошедшем дне.

Мэри слышала, как открылась и мягко закрылась входная дверь, потом – как Белла тихо поднималась по лестнице. Она уже собиралась встать, когда прямо за своей дверью услышала шум борьбы, затем глухой удар и тихий вскрик, который мгновенно перешел в стон. У нее не было времени просчитать свою реакцию, обдумать свои действия или подумать о безопасности. Инстинктивно она поняла, что ее хозяйка в беде, и, вскочив с кровати, выбежала из комнаты на лестничную площадку.

До самого дня своей смерти, спустя почти восемь месяцев, Ракстон не мог точно вспомнить, что произошло в ту ночь – он никогда не мог отличить свои кошмары от реальности. Ему казалось, что он видел сон, в котором Белла вернулась поздно ночью и он встретил ее на лестничной площадке. Она насмехалась над ним в ответ на его мольбы изменить образ жизни, он чувствовал ее презрение – а потом она уже лежала у его ног. Он помнил кровь, помнил, как Мэри набросилась на него со свирепостью дикого зверя, колотя своими маленькими кулачками. А потом она тоже лежала на полу у его ног, поперек бездыханного тела Беллы.

Это был самый яркий кошмар из тех, что приснились ему за последнее время. Однако, когда он пришел в себя, кошмар оказался реальностью: в его руках была кочерга из камина, перепачканная кровью с налипшими на нее волосами; его руки и одежда тоже были в крови; должно быть, он лег спать одетым. Он вдруг с ужасающей четкостью, с которой сталкиваются многие убийцы, понял, что это не сон и что его любимая Белла и Мэри действительно лежат мертвые – или умирающие – на лестничной площадке за дверью его спальни.

Навыки врача мгновенно дали о себе знать – какое-то время Ракстон не думал о последствиях своего безумства, а пытался вернуть бездыханные тела к жизни. Мэри была уже определенно мертва; Белла тоже не дышала, но ему показалось, что он уловил биение ее пульса. Он знал, что перемещать ее тело было бы смертельно опасно, а когда снова попытался нащупать пульс, его уже не было.

В течение следующего часа он снова и снова пробовал нащупать пульс, надеясь, что она еще жива. Это было не так. Белла – женщина его мечты, единственная женщина, которую он когда-либо любил, мать его детей – была мертва, и бедная маленькая Мэри тоже. Он знал, что виноват в этом сам, хотя совершенно не помнил своих действий.

Как и все люди, совершившие непреднамеренное убийство, Ракстон оказался перед выбором: стоять, бежать или прятаться. Варианты всегда одни и те же, и сделать этот выбор необходимо в первые же минуты после совершения преступления, потому что пути назад нет, а последствия будут фатальны и неотвратимы.

Стоять – значит признать преступление, сказать правду и принять неизбежные последствия. Бежать – значит просто исчезнуть, попробовать скрыться, надеясь, что тебя не поймают. Прятаться – самый сложный вариант из всех. Он требует тщательного планирования, целеустремленности, самообладания и решимости; он не сулит покоя, но зато скрывает много подводных камней.

Неизвестно, взвешивал ли Ракстон сознательно эти варианты, но это всегда единственные доступные пути, и, учитывая характер доктора и сложившиеся обстоятельства, его выбор был логичным.

Он не мог сдаться, рассказать о своих ночных кошмарах, своей ревности, своей слабости. Этого ему бы не позволила гордость. Не мог он и убежать: его было легко опознать и ему некуда было идти; кроме того, он не мог бросить детей. Нет, единственным выходом было – заметать следы, и как у врача тут у него были неоспоримые преимущества: его интеллект, его медицинский и хирургический опыт, а также познания в области судебной медицины. Он всегда был уверен в своих профессиональных навыках и поэтому решил, что сможет перехитрить полицию.

Приняв это решение, Ракстон взялся за осуществление одного из самых изощренных и амбициозных планов сокрытия преступления в британской криминальной истории. В конечном счете этот план привел его к виселице и печальной славе монстра, не имеющего себе подобных среди всех преступников XX века. Но в тот злосчастный уик-энд в сентябре 1935 года у него были более неотложные дела, чем размышлять о таких перспективах. Ему нужно было избавиться от двух трупов, убрать кровавое месиво и продолжить создавать видимость абсолютно нормальной жизни. Его дети спали в своей комнате всего в паре метров от окровавленных тел; теперь ему нужно было одновременно присматривать за детьми, продолжать вести свою активную врачебную практику и следить за тем, чтобы не раскрылся его обман. Других вариантов у него не было, но он был абсолютно уверен, что добьется успеха.

Глава 5

Гарденхолм-Линн: история сержанта Слоуна

Конец лета 1935 года на шотландских равнинах выдался дождливым. Из-за бесконечных дождей последние туристы разъехались по домам раньше обычного, к концу сентября. Пик охоты на куропаток миновал, и в отелях и гостевых домах на границе было тихо. Настало время специальных предложений и организованных туров.

После затяжной экономической депрессии у людей наконец-то начали появляться деньги, и их снова начали тратить, хотя и осторожно; для отелей таких городов, как Моффат, это была надежда на спасение.

Как и многие другие маленькие города, Моффат сильно пострадал от десятилетней депрессии, а также от того, как много молодых жизней унесли Первая мировая война и последовавшая за ней ужасная эпидемия испанского гриппа. Ткацкая и прядильная промышленность так и не оправились от экономического спада – и оправиться им было уже не суждено. Пострадало даже сельское хозяйство: многие работники ферм не вернулись с войны, а даже если бы и вернулись, то были бы не нужны – теперь их заменили тракторы. Многие старые фермерские дома и усадьбы стояли заброшенными и постепенно приходили в негодность, либо их сдавали в аренду людям, приехавшим поохотиться и порыбачить.

Семья Джонсонов и их друзья приехали из Эдинбурга в Моффат на выходные 29 сентября и остановились в гостеприимном отеле Buccleuch Arms, чтобы отдохнуть, подышать свежим воздухом и вдоволь насладиться красотой Приграничья[4]. В воскресенье после обеда Сьюзен Джонсон и ее мать решили прогуляться и отправились на север по дороге, ведущей в Эдинбург. Отойдя от города на пару миль, они остановились передохнуть у моста, перекинутого через речку Линн в живописном месте под названием Гарденхолм. Сьюзен облокотилась на парапет с южной стороны моста, глядя вниз, на русло речушки, расстояние до которого составляло около 12 метров. Тогда, как и сейчас, это было глубокое ущелье, усыпанное каменными валунами, с поросшими березами крутыми берегами. В то воскресенье каменистое русло ущелья было почти сухим: паводок, вызванный недавними дождями, сошел, оставив лишь тонкую струйку воды.

Пока Сьюзен любовалась этим видом, кое-что привлекло ее внимание: она увидела нечто похожее на человеческую руку, поднявшуюся со дна ручья, словно призывая на помощь. Она посмотрела повнимательнее, но никак не могла понять, что видит. Сьюзен подозвала мать, но и та не могла наверняка сказать, что это такое. Тем не менее обе женщины были так встревожены, что прервали свою прогулку и поспешили обратно в город.

Вернувшись в отель, Сьюзен рассказала об этом своему брату Альфреду, и тот немедленно отправился к мосту вместе с еще одним молодым человеком, другом семьи. Им удалось спуститься в овраг рядом с мостом, но на полпути они остановились как вкопанные. Внизу, в русле реки, они увидели не только руку, о которой рассказывала Сьюзен, но и то, что явно выглядело как человеческая голова, завернутая в какую-то ткань. Даже на расстоянии они явственно ощущали смрад разлагающейся плоти. Этого молодым людям было достаточно. С трудом сдерживая тошноту от ужасного запаха, они вскарабкались обратно на берег и со всех ног побежали обратно в город. Они были городскими жителями, но с сельской местностью тоже были знакомы достаточно хорошо; прекрасно знали, что мертвое животное, олень или овца, тоже пахнет отвратительно и что в канавах и ручьях нередко находят разложившиеся туши животных. И все же у них не было сомнений относительно страшной находки: гниющая плоть, которую они видели в русле ручья, представляла собой именно человеческие останки.

Сержант Роберт Слоун – нужный человек, оказавшийся в нужном месте в нужное время

В 15:40 в полицейский участок города Моффат в графстве Дамфрисшир[5] поступил звонок, и на него ответил сержант Роберт Слоун. В тот день он был на дежурстве, как и большинство других его сослуживцев: в маленьком полицейском участке с небольшим количеством личного состава выходные дни – редкость.

Во многих отношениях Слоун был типичным для того времени сержантом полиции. Ему было под сорок лет, и двадцать из них он прослужил в полиции; в самом начале его карьера была прервана военной службой в шотландской гвардии. Как и многие полицейские, он был освобожден от первого призыва в армию в 1916 году, но после кровавой битвы на Сомме нехватка личного состава стала ощущаться особенно остро, и к 1917 году были призваны даже представители профессий, за которыми ранее сохранялась бронь. Слоун жаждал отправиться на фронт и, как и многие полицейские, присоединился к шотландской гвардии. Это был очевидный выбор: рост, выправка и умение носить форму делали полицейских идеальными гвардейцами.

Роберт Слоун был прикомандирован к своему полку как раз накануне самых жестоких сражений 1917–1918 годов. Ипр, Камбре, Сомма, линия Гинденбурга, потом опять Камбре. К тому времени, когда Слоун был демобилизован и вернулся в полицию в 1919 году, ему довелось пройти через такое, чего большинству мужчин не приходится повидать за всю жизнь.

На сохранившихся старых фотографиях Слоун предстает перед нами худощавым и подтянутым человеком со светлыми волосами и волевым подбородком. Его лицо выглядит так, словно высечено из гранита, и в данном случае внешность не обманчива. Ибо провинциальный полицейский должен быть именно таким – жестким, несгибаемым, уверенным в себе. В отличие от более крупных населенных пунктов, в маленьких городках полицейским не приходилось рассчитывать на подкрепление. Они прекрасно знали, что предоставлены сами себе и должны быть готовы встретить лицом к лицу все, что бы ни случилось. Кроме того, Слоун был старшим офицером на своем участке – Моффат был его городом, и он лично нес ответственность за закон и порядок на его территории.

Слоун поспешил в отель Buccleuch Arms, встретился с молодыми людьми, которые пребывали в шоке от увиденного, и по пути к мосту выслушал их историю. В Моффате не было полицейских машин, поэтому молодые люди шли пешком, а сержант катил свой велосипед.

У моста Слоун оставил молодых людей стоять у парапета и в одиночку спустился по крутому берегу ущелья к руслу речки Линн. Тогда он еще не знал: то, что предстало перед его глазами, позже будет признано местом умышленного преступления, тщательно спланированного и методично приведенного в исполнение. По всему ущелью были разбросаны десятки частей тела. Некоторые были завернуты в тряпки, другие – в промокшие газеты, а иные и вовсе лежали на виду. Если с таким зрелищем Слоун и столкнулся впервые, о запахе он этого сказать не мог. Это был тот же самый отвратительный запах разлагающейся плоти, который он так хорошо запомнил за время войны. Личинки и падальные мухи, которых он увидел на этих изуродованных частях человеческого тела, тоже были ему знакомы – это были его старые товарищи по окопам Фландрии.