Крепость из фантиков

Пролог

Мы плыли по реке – я и моя жена. Маленькая дюралевая лодка весело бежала по воде, задорно гудел мотор, вдалеке кричали чайки. Конец сентября, но некоторые деревья всё ещё стояли в зелёных нарядах, словно не желая с ними расставаться до самой зимы. Осень, недовольная их выкрутасами, торопливо раскрашивала остальные деревья в красные и жёлтые цвета, дав зелёным упрямцам небольшую фору. Воздух настолько прозрачен и свеж, что хотелось пить его огромными кружками, как парное молоко. Солнце добавляло этой картине очарования, а еле ощутимый ветерок доносил до нас запахи прелой листвы, земли и болотной сырости. По небу неторопливо, как огромные белые птицы, плыли облака, и можно было часами наблюдать за их метаморфозами, если бы не топляки. Давным-давно по реке сплавляли лес, и часть деревьев затонула. Потом некоторые из них всплыли одним концом на поверхность. Похожие на чёрные безглазые головы, они торчали тут и там, и не дай бог напороться на них случайно – мигом повредят обшивку или нарушат мотор.

Река извилистая, местами широкая. Кое-где она заросла трестой, так у нас называют тростник. По весне тресты совсем мало, её уносит льдом, а за лето она снова вырастает, смыкается плотными рядами и образует островки, где любят гнездиться утки и гуси. Осенью высохшая треста тихо шелестит под веянием ветра, словно шепчет о чём-то. Иногда жена просила остановиться, я глушил мотор, и мы фотографировали. Было так тихо, что не хотелось говорить, казалось, что звуки человеческого голоса нарушат эту гармонию, и она навсегда исчезнет, оставив после себя мрак.

Мы плыли дальше. Плыли к тому месту, где когда-то провели медовый месяц – к старому деревенскому дому с резными ставнями. Жена сидела по центру лодки и показывала рукой топляки. И кто-то маленький и вредный ворочался у меня внутри, он хотел крикнуть капризно и грубо: «Я сам вижу, не слепой!» Но я одёргивал его, усаживал на место и молчал, думая о том, какая же у меня красивая жена и сколько в ней заботы и терпения. Она не дремала, хотя мы проснулись очень рано, а внимательно смотрела на воду, подмечая чёрные «мины». И тот вредный внутри вдруг успокаивался и переставал ворчать. Сердце наполнилось светлой радостью, мне казалось, что река эта – не простая. И что топляки и островки тресты – это неприятности, подстерегающие на пути. Въедешь в тресту, и тебя накроет злостью или отчаянием. Напорешься на топляк – пропадёшь вовсе… И вот, мы приблизились к первому повороту реки. Я вспомнил время, когда плыл на лодке один. Когда я только появился на свет Божий и издал первый крик. Крик отчаяния.

Глава 1. Хотели девочку, а родился я

Я родился зимой, в канун Старого Нового года. Меня назвали Виктором – в честь деда. Уже позднее я узнал эту историю. Дед всю свою жизнь работал водителем автобуса. Он мотался на стареньком ПАЗике по всему району, не зная выходных. Медали и грамоты, уважение и почёт – всё это не могло заменить здоровья. Дед был безотказным человеком, и некоторые этим пользовались без зазрения совести. Однажды он поехал в рейс после бани, в выходной. Нужно было заменить коллегу, который решил расслабиться и напился вдрызг. Таких случаев было много, и через некоторое время дед, неожиданно для всех, заболел. Подозрение на рак. Отправляя анализы в областной центр, он успокаивал бабушку:

– Не волнуйся, милая! Рак лечится, главное, чтобы не саркома!

И вдруг ответ, словно приговор – саркома горла…

Дед сразу сдал, уволился с работы и целыми днями сидел дома, погрузившись в свою беду, словно в омут. И бабушка, пытаясь его расшевелить, вытащить, отвлечь от тяжких дум, купила гармонь. Двухрядку. Это помогло на какое-то время, дед заметно повеселел. Через месяц он уже наигрывал простые мелодии, музыка спасла его, вытащила из мрака. Но болезнь оказалась сильней. И в тот момент на свет появился я.

– Назовите сына в честь деда, пусть он хоть немного порадуется, – попросила бабушка, и её послушали.

На старых фотографиях я видел деда, от выглядел сильно уставшим, рак вытянул из него все соки. Дед держал меня на руках и нежно улыбался. Фото было сделано в феврале, а он умер в марте. Восьмого марта. С тех пор этот день был с налётом грусти: сначала поминали деда, а потом поздравляли женщин. Бабушка Зина сохранила верность деду и больше не выходила замуж, хотя её не раз сватали. «Сохранить верность» – в тот момент для меня эти слова не значили ничего, но бабушка упорно год за годом рассказывала эту историю. Историю хранения чувств и заботы о ближнем. Но я тогда пропустил её мимо ушей.

Родители хотели девочку. Я узнал об этом позднее, когда увидел девчачьи платьишки. Хорошо помню одно из них – зелёное в горошек. Мне было пять лет, когда я надел его, ради смеха, и ходил так целый день, а на следующий день забыл о нём, как о чём-то ненужном и пустом.

В детстве у меня было много игрушек и ещё больше книг. Такие тоненькие, где напечатано по одному-два рассказа или сказки. Стараниями мамы и бабушки Зины я научился читать довольно быстро, и с тех пор книги стали для меня близкими друзьями. Родители много работали, и мне их очень не хватало. Не хватало внимания. Иногда я чувствовал такую тоску внутри, хоть вой. Спасали книги. Меня можно было оставить со стопкой книг и уйти на работу. Миры, которые распахивались передо мной, помогали избавиться от гнетущих мыслей. Но только на время. Однажды я спросил маму:

– Вы взяли меня из детского дома?

Вопрос ошарашил и расстроил её, только ничего не изменилось – я всё так же чувствовал себя покинутым и одиноким. Лишь бабушка согревала меня теплом, даря внимание без остатка. К ней я прикипел всем сердцем и часто ходил в гости, она жила по соседству. Бабушка Зина любила меня так сильно, что в конце концов испортила своей любовью. Это не её вина, так бывает. Наверное, нерастраченную любовь к мужу бабушка обрушила на меня, ведь я тоже Виктор. Всегда для меня были самые лучшие подарки, самые свежие пироги, самые тёплые носки и варежки. Помню, как перед Новым годом она разложила передо мной подарки, купленные всем внукам и сказала, чтобы я выбирал первым. Это были первый сигнал, ведущий к эгоизму и собственному величию, но я его пропустил. Потом были другие. Когда нужна была посильная помощь, бабушка обращалась ко мне. Я же мялся, как печенюшка, мне было лень и страшно идти в неизведанную область. Она же, увидев, мою нерешительность, снова «спасала» меня:

–Ладно! Отец сделает, да? Его попросим!

Я расслаблялся и снова погружался с головой в свои детские забавы: строил домик, набросив на стол покрывало, рисовал, читал. Мне было вольготно у бабушки, наверное, поэтому она называла меня «вольница». Здесь у меня была воля делать то, что хочется. У бабушки Зины было много подруг, она отправляла тысячи открыток по разным адресам, писала письма и ездила в гости. Если бы тогда появились гаджеты, уверен, что у бабушки в соцсетях был бы миллион друзей. Она была открытой, в отличие от меня, умела разговорить любого. Любой человек, который приходил в её дом, автоматически становился её другом. Был накормлен, напоен и обласкан вниманием. Мы с ней часто путешествовали, и эти поездки сблизили нас ещё сильнее. Петрозаводск, Мурманск, Черкассы – эти незабываемые поезди расширили мой кругозор, я впитывал в себя, как губка, новых людей и ситуации. Бабушка познакомила меня с лесом, научила отличать съедобные ягоды и грибы от ядовитых, научила вязать крючком и вести бухгалтерию (раньше она работала главным бухгалтером). Неудивительно, что я прикипел к ней душой и большую часть времени проводил в её доме. А потом, много лет спустя, мама сказала бабушке:

–Ты его приворожила!

Я тогда сильно удивился, разве можно приколдовать вниманием и любовью?!

Друзей у меня не было. Я чувствовал себя значительным, самость уже тогда вползла в меня юрким ужом и удобно свернулась калачиком. У меня были книги, этого хватало. Тем не менее я жил в обществе, а не в лесу, и нужно было как-то коммуницировать с другими детьми. Рядом с нами жила девочка Оля, с которой я временами играл. Ей очень нравились девчоночьи игры – в семью, магазин, дочки-матери. Когда меня запирали одного дома, то ключ прятали в условное место, про которое я знал. Оля приходила в одно и то же время, отпирала дверь, мы играли, а потом она закрывала меня обратно. В то время я научился хитрить и порой делал это виртуозно. Однажды Оля, как обычно, открыла дверь и предложила поиграть в семью. Она притащила откуда-то малюсенькие тарелочки, вилочки, чашечки и сказала, что сейчас я её муж и она будет меня кормить. На тот момент я сильно проголодался и заявил Оле, что нечестно есть невидимую еду, это не по правилам. Тогда она сбегала домой и принесла тарелку жареной картошки. Хитрость удалась, я наелся до отвала, а потом заявил, что больше в семью играть нет желания. Оля не ожидала такой подлости с моей стороны и убежала в слезах домой, сказав напоследок, что больше не будет со мной играть. Если честно, я совсем не расстроился. Привычка только брать, ничего не отдавая взамен, в дальнейшем сослужила мне плохую службу.

Ещё одна попытка сближения с детьми так же привела к провалу. В те годы я часто болел простудными заболеваниями. Одно из двух – либо я пытался привлечь к себе внимание, либо (об этом пишут в справочнике психосоматики) держал в себе эмоции, не позволяя им выплеснуться. Обиду, злость, тоску, отчаяние – таскал внутри, будто драгоценности, временами доставал, рассматривал и убирал обратно. Я свыкся с одиночеством, оно было со мной всегда, где бы я ни находился. Я привык, что меня бросают. Привык к предательству. Помню, как мама оставила меня в больнице (тогда родителям нельзя было оставаться с детьми), как я кричал, рвался к ней. А потом успокоился, сдался, замкнулся в себе. Решил, что не нужен никому, что чужой. Чужих не любят, их терпят. Однажды мама, не совладав с собой, устав от моих капризов и обид, выпалила мне:

– Какой ты противный! Знала бы, что таким вырастешь – задушила бы в животе!!!

Именно тогда я сильно обиделся на неё и носил в себе обиду много лет. Как и эту фразу. Уверен, что мама тоже её помнит. Сейчас я понимаю, что есть слова, а есть дела. Уже то, что я появился на свет – есть акт любви и принятия. А тогда я ничего не видел, кроме злости и отчаяния. Не видел слёз мамы, когда она оставляла меня в больнице, не знал, как она переживала тогда. Не хотел знать. Почему-то всю вину я перекладывал на маму. Наверное, из-за тех слов, не иначе. Отец мне ничего такого не говорил, он редко играл со мной, в основном дарил игрушки. Иногда он брал меня с собой на работу и катал на автобусе, но этих моментов было так мало, а хотелось больше.

Так вот, меня решили отправить в санаторий. Отвёз отец. Помню, как всю дорогу я спрашивал:

–Папа, ты скоро приедешь за мной? Завтра?? Через день???

Отец что-то говорил, успокаивал, но меня всё равно трясло. Дикий страх и тоска жали в тисках так сильно, что никакие уговоры не помогали. Меня опять бросали, как ненужную вещь. Именно там, в санатории я ощутил в полной мере, что такое «ненужность», что такое «сирота». В первый же день я подрался. Не помню, из-за чего возник конфликт, возможно, накопленная обида и злость прорвались наружу, не найдя препятствий. Меня оставили одного в комнате и закрыли дверь снаружи. Комната стала для меня тюрьмой, от этого я ещё больше рассвирепел. В ход пошли деревянные вешалки, которые я в ярости швырял в ненавистную дверь. Вешалки разлетались в щепки, это придавало мне сил. Бросив последнюю, я упал на кровать и заревел, словно раненый зверь. Санаторий стал для меня адом. Я болтался по коридорам, убегал на задний двор и каждый день ждал, что за мной приедет отец. А он всё не приезжал. Однажды я сунул руку в электрический щиток, и меня сильно дёрнуло током. В тот момент я подумал, что в щитке сидит обезьяна и в дальнейшем обходил его стороной. Каждую среду нас собирали в зале, чтобы написать письмо родителям. Мои письма были как крик из преисподней: «…заберите …мне здесь плохо …я больше не могу». Только цензура не пропускала эти письма «на волю», их рвали на части и бросали в урну. А потом крупными буквами писали на доске то, что НАДО писать. Лживые приторные слова: «Не волнуйтесь, здесь хорошо, мне нравится, нас хорошо кормят, у меня много друзей». Так я научился притворяться и врать. Даже не краснея. Наконец отец приехал за мной. Как он потом рассказывал, я ходил по коридору в стоптанных колготках и без обуви. Никому не нужный. Не знаю, дрогнуло ли его сердце в тот момент, почувствовал ли он мою тоску? Я же был готов простить всё что угодно, лишь бы вырваться из этого места. И никогда не возвращаться.

Единственный раз, когда я почувствовал себя безмерно счастливым с родителями, была поездка на юг. В Геленджик. Помню, как я впервые познакомился с морем, как бултыхался у берега, вылавливая медуз, как катался на каруселях и объедался фруктами. Родители ели шашлык из одноразовых тарелок (почему-то они были из фольги), из репродуктора пели ВИА «Верасы», по морю плыли теплоходы… Мне не хотелось возвращаться, здесь мне нравилось больше, в этом месте я ощущал себя нужным. Ощущал любовь, мир и покой. Злюка внутри успокоился, притих, на смену ему пришёл весельчак и оптимист. А потом мы вернулись домой…

Жизнь подчиняется закону цикличности. Смена времён года, климата, настроения. За «хорошим» идёт «плохое», и порой трудно отличить одно от другого, трудно понять и принять случившееся, увидеть в событии благо. Тем более, когда эти события случаются в детском возрасте.

Одним из таких событий для меня был уход отца. Это случилось зимой, мне было три года, но я отчётливо помню этот момент. Накануне мама с отцом сильно повздорили. Они ругались и раньше, к этому невозможно привыкнуть. Всегда ссоры людей, которых любишь, непонятны и неприятны. Во время таких ссор внутри появляется липкий животный страх, остро ощущается нехватка любви. Самые мощные ссоры между родителями случались в период притирки характеров, когда они ещё только начинали строить совместную жизнь. Тогда мне об этом было невдомёк, ведь я был младенец и сам познавал мир. Помню, как проснулся ночью от громких звуков и увидел разъярённые (по-другому не скажешь) лица родителей. Они стояли друг перед другом, что-то кричали, видимо, в пылу ссоры позабыв про меня. Я тогда чертовски испугался, вскочил, держась за перила кроватки и закричал благим матом, перекрывая их крики. Потом мама долго успокаивала меня, гладила по голове, а я всхлипывал, вцепившись в неё обеими руками. Так, будто в дом пришла Бука, о которой поют в колыбельных, и решила меня забрать. С тех пор подобных стычек между родителями не было, но ругаться они не переставали. Наверное, можно это отнести к категории «милые бранятся – только тешатся», только лучше бы они (родители) бранились не при детях. Я имею в виду и себя, потому что, привыкнув к брани с самого детства, поневоле тащишь это «добро» в свою семью. И нужно сильно постараться, чтобы «снять эти лохмотья», вовремя замолчать.

Отец ушёл… Если мама была для меня «плохим полицейским», отец был «хорошим». Помимо игрушек, он часто сажал меня на шкаф. Это было моё желанное место. А ещё излюбленное место гордыни. Я восседал там, словно великан над лилипутами, моя самость росла и крепла. Благодаря шкафу я никогда не боялся высоты и впоследствии ползал по деревьям, как белка. А ещё отец научил меня мастерить маленькие пушечки из двух катушек из-под ниток. Пушки были как всамделишные, в качестве снарядов я использовал кусочки веток, пластмассовые пули от пистолета и другую мелочёвку. Однажды отец подарил мне черепаху. Настоящую, живую черепаху! Он привёз её из санатория, с юга. В то время, когда я сходил с ума в северном санатории, отец отдыхал в южном. Тогда на предприятиях выдавали много путёвок, не то что сейчас. Вот отец и воспользовался. Черепаха жила у нас около месяца, по ночам выбиралась из своего убежища и ползала по дому, царапая пол когтями. Потом родители решили её отдать в детсад, в живой уголок. Я поначалу воспротивился, это же была моя черепаха! А вскоре махнул рукой, ведь я мог видеть её в саду. Через неделю черепаха погибла. Её вынесли погулять на улицу и как-то получилось, что она попала под машину. Я тогда сильно переживал, винил себя и родителей. А потом появился кот, и всё внимание перенеслось на него…

Когда ушёл отец, я каждый день спрашивал у мамы: «Когда придёт папа?» Она каждый раз что-то придумывала. То папа уходил в армию, то уезжал в командировку… Прошла неделя или две – его не было. Мы жили в маленьком деревянном домике с холодным туалетом. Чтобы сходить по нужде, нужно было одеться потеплее, потому что в коридоре был ужасный холод. И этот холод проник в мою душу. А ещё белые черви. До сих пор помню этих мерзких тварей, как они извивались, слепо тыкаясь друг в друга, собирались в клубки и вновь распадались. К горлу подступала тошнота, я громко икал и скорее бежал в тепло, к маме. Вопрошая её, не пришёл ли папа, пока меня не было. Он не приходил. Я видел, как переживает мама, как плачет, не замечая ничего вокруг. Однажды она резко собралась посреди ночи, одела меня потеплее, и мы поехали в деревню к её сестре. На дворе выла метель, а мы куда-то шли-бежали-ехали. А когда добрались до места, я вдруг закапризничал. Почему-то я подумал, что папа придёт именно сегодня, не увидит нас и сильно расстроится. А потом уйдёт обратно! Я просто не мог этого допустить, понимаете?! И рёвом вынудил-таки маму вернуться. В холодный дом с белыми червями в туалете.

Отец вернулся через несколько дней. Он был какой-то поникший, слегка потрёпанный, но это был мой отец. И белые черви сейчас же ушли на задний план, будто их и не было вовсе. Они появились позднее, когда мне исполнилось восемь.

Была осень – слякотная, дождливая, холодная. Мы с отцом поехали к бабушке Ане в деревню. Маминой маме. Почему мы поехали без мамы, для чего – не помню. Только возвращаться пришлось в потёмках. И вдруг машина, угодив в колею, застряла намертво. Ситуация была препротивная – ночь, пронизывающий холод, дождь и застрявший автомобиль. Отец решил, что лучше всего нам заночевать, а утром в соседней деревне найти трактор, который нас дотащит до асфальта. Он думал обо мне. А я думал о маме. Почему-то так сильно хотелось домой, просто до слёз. Ведь мы не предупредили её, что ночуем, она будет расстраиваться!

– Догадается! – сказал отец, как отрезал. Мне пришлось смириться.

А утром, когда мы добрались до дома, оказалось, что мамы нет. Что она в больнице. И белые черви вновь напомнили о себе. Тоска и боль плотно сжали горло, и я тихо плакал и проклинал отца, не сумев совладать с собой. Тогда мама поправилась быстро и вскоре вернулась домой. Радости моей не было предела.

Наверное, самые важные моменты из детства мы помним лучше всего. В них есть нечто такое, какой-то сакральный смысл, осознав который, можно порадоваться, что произошло именно так, а не иначе. И тогда исчезнут обиды, чувство вины и злость. И проявится благодарность.

Однажды мы втроём поехали собирать землянику – я, отец и мама. У отца к тому времени был мотоцикл – синий «ИЖ-Юпитер» с коляской. Летом мы жили на даче, недалеко от города. В том самом доме, где прошло мамино детство. Бабушка Аня умерла, и дом достался маме по наследству. А заодно несколько соток огорода. Посреди двора до сих пор стоит огромная развесистая берёза, в развилке которой я сделал себе сиденье. Лестницы не было, я просто подтягивался на ветках, словно обезьянка, и мгновенно оказывался в своём тайном месте. Читал книги или играл в индейцев, выслеживая мнимого врага. Берёза была моим мирком, тайной обителью.

В этот раз мне не удалось увильнуть в своё тайное место, отец разбудил рано. Мы на скорую руку позавтракали и помчались за земляникой. Ягодное место было далеко, километров десять, не меньше. Доехали быстро и сразу устремились в лес. Ягоды уже окрасились, но их было мало, видимо, постарались жители близлежащей деревни. Часа через три отец собрался уезжать. А у меня, как назло, земляники было с гулькин нос. И я попросил его остаться. Отец рассердился, сказал, что ягод мало, а дома есть дела. Только я упёрся рогом и заявил, что никуда не поеду и точка. Мама пыталась было уговорить меня – не помогло. Я демонстративно пошёл в сторону леса. Тогда отец завёл мотоцикл, и они уехали. Поначалу я даже не поверил, спрятался за деревом и ждал, что они вернутся. Без толку! Они и правда уехали!!! Было странно, что мама, которая всегда защищала меня, не вернула отца. Она словно оцепенела. Мне было девять лет, и я сильно струхнул тогда, вновь ощутив себя брошенным, чужим. Ягоды больше не интересовали, я дико заревел и пошёл наобум. Какими-то тропками, лесными дорогами… Шёл, как показалось, очень долго, а потом услышал шум машин. Оказывается, я вышел на другую трассу, в поле. Там шумели трактора и комбайны – убирали урожай. Я подошёл к комбайнёру и, давясь слезами, спросил, в какой стороне деревня. Он удивлённо посмотрел на меня и махнул рукой, а потом подсадил в кабину к трактористу, который возвращался домой. Радости моей не было предела, я ехал домой, позабыв про свои горести и страхи. Дома меня не ждали. Отец с матерью садились обедать, даже не пытаясь меня искать. То, что я пережил в тот момент – трудно описать словами. Сразу всплыла в памяти фраза матери, та самая, несовместимая с жизнью. И только сейчас я понял, какой полезный урок преподал мне отец. Урок спесивому и непослушному мальчишке. Ведь я научился выходить из трудной ситуации самостоятельно. И ещё понял, что мир безопасен, что меня охраняют и ведут незримые помощники. После этого я не боялся оставаться в лесу один и всегда выходил на дорогу. Очень важно в кажущейся нам нелюбви увидеть любовь, осознать ценные уроки. Это лучше, чем вечно прозябать в обиде.

Ещё один урок мне преподал сосед – дядя Саша. Однажды я катался на велике недалеко от дома, а он предложил соревнование – «гонки на велосипедах». Конечно же, я согласился поиграть, хотя совсем недавно открутил боковые колёсики, научившись держать равновесие. Его внимание польстило моему самолюбию.

–Три, два, один! – скомандовал дядя Саша, неожиданно рванул вперёд и умчался на своём «Аисте», а потом закричал на всю улицу: «Салага! Мало каши ел!» Кашу я ел регулярно, но силы всё равно были неравны. Я обиделся так сильно, что в дальнейшем обходил соседа стороной. А когда у меня появились свои дети – часто поддавался в играх. Потому что уверенность – фундамент, который закладывается с детства. Хорошо, что тогда у меня хватило ума не натворить дел, как та девочка. Я недавно узнал про этот случай и был ошарашен. Она проиграла отцу в шахматы, разревелась от обиды, а тот ещё накричал. Пришла мама и, вместо того, чтобы успокоить дочь, добавила жару: «У тебя ЕГЭ на носу, иди в свою комнату и делай уроки!» Девчонка выбросилась из окна тринадцатого этажа, ей было пятнадцать.

…И вновь я в лодке. Река жизни делает поворот, и картина резко меняется. Будучи одиноким и замкнутым, однажды я узнал, что у меня будет брат. Я смаковал это слово и не понимал – что оно значит? А потом бабушка Зина, забрав меня из детсада, привела к маме в роддом. Отец был уже там, он подарил конфеты и шампанское медсёстрам, а потом подхватил голубой свёрток и показал мне:

–Это твой братик!

Я смотрел на сморщенное красное личико малыша и глупо улыбался. Мама взъерошила мне волосы:

–Ты же будешь его любить, да?

На всякий случай я послушно кивнул.

Глава 2. Котик-братик

Когда родился брат, внимание без остатка было направлено на него. Всем нравятся ангелочки с кудряшками, полными губками и пушистыми ресницами. Хочется потискать этого «золотого мальчика», сказать: «Утю-тю-тю-тю». Никто не обращал внимания на «буку», который делал вид, что играет, а сам страдал и неприязненно поглядывал в сторону «ангелочка». На тот момент мне исполнилось десять лет. Многие дети, когда их спрашивают о самом сокровенном желании, отвечают, что хотят быть взрослыми. Я тоже хотел поскорее вырасти, чтобы меня заметили. Но с тех пор, как родился брат, на меня редко обращали внимание. Только для того, чтобы узнать, сделаны ли уроки, сыт ли я, сходил ли в магазин. Во всём остальном мне дали «вольную». Порой я радовался этому. Весной – катался на льдинах. Летом убегал на целый день в лес с парой дворовых собак или играл в футбол. Зимой – пропадал на горке или строил дома из снега. У меня была свобода! Сейчас понимаю, каким сокровищем я тогда обладал. Свобода была мне подарена во благо, без неё не было бы детства. Ослабленный контроль родителей означал лишь то, что они так же, как и я, доверяли миру. И лишь временами я остро ощущал одиночество, думал о том, что лишний в семье. Почему на меня не обращают внимания? Может, это такая игра? Но я не хотел в неё играть! Мне нужно было внимание, и точка! И тогда я доводил брата до слёз – ломал его игрушки и задирал исподтишка. Мне хотелось крикнуть во всё горло: «Я – есть! Посмотрите на меня! Вот же я, здесь!» Брат подрастал, и отец часто брал его с собой. Не так, как меня, гораздо чаще. «Ведь они хотели девочку первой, а вторым – мальчика», – думал я угрюмо.