Кровь и тени Эльдранора

Предисловие

Конец войны.

Дункан стоял на берегу реки, словно корабль, выброшенный на сушу после жестокого шторма. Его сознание, разбитое на сотни осколков, пыталось собрать себя заново, но воспоминания возвращались медленно, как капли воды, просачивающиеся сквозь трещины камня. Несколько мгновений назад он был никем – пустой оболочкой без имени, без прошлого, без цели. А теперь, с каждым болезненным вдохом, он ощущал, как память неохотно возвращается, наполняя его образами и ощущениями, давно забытыми, но удивительно живыми.

Он огляделся. Тихие берега, словно убаюканные вечностью, и волнующиеся под ветром поля, где высокая трава напоминала волосы спящей богини, казались до боли знакомыми. Да, он знал эти земли. Когда-то они были его убежищем, их с братом укромным миром вдали от бед и тревог. Но даже тогда он чувствовал, что этот уголок – хрупкий, почти эфемерный, как сон, который вот-вот рассеется на рассвете. Может, поэтому они не позволили войне проникнуть сюда, оберегая это место, как последний осколок утраченного счастья?

Дункан склонил голову, глядя на своё израненное тело. Свежие порезы жгли, как соль на ране, а старые шрамы тянули кожу, будто хотели напомнить, что боль всегда рядом. Здесь царила тишина – холодная, безмолвная, как выдох после смертельного удара. Как он выжил? Почему оказался именно здесь, в этой безмятежности, которая, казалось, принадлежала другому миру?

Он поднял руку, и в тот же миг на его ладони вспыхнуло багровое пламя. Это было похоже на шёпот древнего духа, пробудившегося после долгого сна. Дункан замер, заворожённый этим странным зрелищем. Он был воином, сталь, плоть и сила. Магия всегда казалась ему чуждой, опасной, почти предательской. А теперь она отзывалась на его мысли, словно была частью его самого, спрятанной глубоко внутри. Огонь не обжигал. Он грел, вибрировал, пульсировал в такт его сердцу, как если бы всегда был там, в его крови, просто ждал своего часа.

Поля и песчаный берег, нетронутые войной, выглядели так, словно время здесь остановилось. Но Дункан чувствовал, что за этой обманчивой безмятежностью скрывалась другая правда, более тёмная и тревожная. Каждый дюйм этого пейзажа отзывался в его сердце тихой болью. Память возвращалась, напоминая о брате, о потерянных друзьях, о мире, который когда-то был целым, но теперь лежал в руинах.

С приглушённым хлопком за спиной Дункана мир будто дрогнул. Воздух на миг натянулся, как струна, и звеняще лопнул, наполнив пространство слабой магической вибрацией. Дункан почувствовал это не разумом, а телом – глубокой, древней интуицией, которой научился доверять. Темная, знакомая аура разлилась позади, сопровождаемая нервным дыханием, словно чьи-то мысли переплелись с его собственными. Он знал, кто это. Даже не оборачиваясь, позволил себе мгновение для выдоха, чтобы вернуть на лицо спокойствие, словно маску, привычную и надёжную. И только после этого негромко произнёс:

– Рэйгхард.

Медленно развернувшись, он встретился взглядом с тем, кого звал. Перед ним стоял худощавый маг, словно сотканный из теней и беспокойства. Длинные чёрные волосы обрамляли его осунувшееся лицо, а глубокие тёмно-синие глаза смотрели так, будто несли в себе груз тысяч недосказанных истин. Густые брови хмурились, а тонкие губы плотно сжались, как если бы он боялся, что любое произнесённое слово станет началом катастрофы.

Его одежда – тёмная мантия, скрытая под длинным кожаным плащом, – словно впитывала окружающий свет, создавая зловещий контраст с тихим и почти безмятежным пейзажем позади. Но его аура, нервная и тревожная, выдавала больше, чем могла скрыть любая одежда.

Дункан, давно привыкший прятать свои мысли за маской сдержанности, молча наблюдал за братом. Рэйгхард не пытался скрывать свои эмоции. Его напряжённая поза, чуть дрожащие руки и взгляд, скользивший вдаль, словно искал ответ там, где его не было, выдавали весь спектр чувств – страх, сомнения, усталость.

– Рэйгхард, ты с остальными? – спросил Дункан, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, будто они встретились у очага в спокойный вечер, а не на опалённом войной берегу.

Рэйгхард тоскливо качнул головой, пряча взгляд куда-то в сторону песчаного берега:

– Нет, они ищут тебя, Дункан. После того, как он пал… – маг запнулся, но продолжил, почти выдавливая из себя слова. – Они знают, что ты не отвернёшься от него. Даже несмотря на…

– Они правы, – спокойно ответил Дункан, не дав брату договорить.

Услышав это, Рэйгхард лишь ещё сильнее нахмурился.

– Каков их план? – спросил Дункан, его голос оставался спокойным, почти ледяным, но внутри он чувствовал, как каждая мысль натягивает его нервы, будто струны перед разрывом.

Рэйгхард поднял голову, его глаза встретились с холодным взглядом брата. В этих глазах не было ответа, не было намёка на то, что творится внутри. Дункан – человек стены, человек крепости. Но даже стены могут треснуть, и Рэйгхард искал хотя бы малейшую щель, хотя бы отблеск сомнения, сострадания или страха. Вместо этого перед ним был тот же суровый воин, неизменный и прямолинейный, как лезвие меча.

Рэйгхард медленно вдохнул, будто пытаясь набраться храбрости, прежде чем произнести то, что, он знал, брат уже подозревает:

– Великих не воскресить, – начал он ровно, с неестественной уверенностью, которой сам себе не верил. – Наша эра окончена. Теперь… пришло время людей. Мы станем для них богами.

Эти слова, как тяжелая завеса, упали между ними, разделяя их ещё больше. Тишина растянулась, и в этой тишине каждый услышал свои мысли.

Дункан медленно нахмурился, взгляд его стал темней. Он слышал, как эти слова звучали у него в голове ещё раньше, шептали на границе сна и яви. И всё же услышать их вслух… было как ощутить лезвие ножа, вскрывающее старую, давно зажившую рану.

– Мы-то боги, да, – проговорил он наконец, голос его звучал хрипло, с какой-то глухой усталостью, будто каждое слово тянуло за собой годы боли. – Мы с тобой, Рэйгхард… В этом мире не хватит рек, морей и океанов, чтобы смыть ту кровь, что мы пролили.

Дункан остановился, его глаза прищурились, как будто он смотрел сквозь Рэйгхарда в нечто далёкое, невидимое.

– Мы по локоть в крови, брат. Мы уже давно потеряли себя в этих битвах.

Эти слова повисли в воздухе, как неумолимая тяжесть, опустившаяся на их плечи. Рэйгхард на мгновение почувствовал, как его дыхание стало неровным. Он хотел возразить, хотел крикнуть, что у них ещё есть цель, есть возможность исправить всё, но он не мог. Истина Дункана сжала его грудь холодными пальцами.

Он молчал, глядя куда-то за плечо брата, туда, где стояла река, спокойная, зеркальная, как отражение их собственной вины. Рэйгхард знал, что его магия сильна, но она бессильна перед тем, что они натворили. Их путь был вымощен костями, и кровь, казалось, просачивалась в сам воздух, которым они дышали.

– Он сейчас заперт с богами, которых мы низвергли в Чистилище, – негромко произнёс Дункан, не сводя внимательного взгляда с брата. – Вечные муки… Не самая лучшая участь для того, кому мы когда-то поклялись в верности. Тебе так не кажется?

Лицо Рэйгхарда на миг исказилось, как если бы кто-то вскрыл старую, давно затянувшуюся рану. В его глазах промелькнуло то ли сожаление, то ли вина, но он быстро взял себя в руки, выпрямился и заставил голос звучать ровно:

– Он сошёл с ума, Дункан. Если он вернётся… Это будет не тот, кому мы служили. Мы отдали всё, чтобы положить конец войне. А он… то, что он сделал, этому нет прощения.

Дункан остался невозмутим, но в его взгляде появилось что-то неуловимо хищное. Он не дал Рэйгхарду продолжить:

– Рэйгхард. Я знаю, что это сделал ты. Только у тебя хватило бы сил на столь мощное заклинание.

Эти слова ударили мага, как ледяной шквал. Он побледнел, его взгляд метнулся в сторону, словно пытался найти опору там, где её не было. На мгновение он показался таким же беспомощным, как ребёнок, которого поймали на краже.

– Я… не понимаю, Дункан, как ты… – начал было он, но слова застряли у него в горле.

Дункан неожиданно рассмеялся, и этот смех был полон горечи и облегчения одновременно.

Его суровое лицо, привычно застывшее в выражении боли и усталости, неожиданно смягчилось. Как будто весь этот разговор был шуткой, над которой он вдруг позволил себе посмеяться.

– Младший Морвэйн, вечный умник и зазнайка, я удивлён, что ты чего-то не понимаешь, – произнёс он с насмешливым оттенком, но в его голосе звучало тепло, которого Рэйгхард не слышал уже давно.

Маг замер, а затем, поддавшись общему настроению, чуть усмехнулся, хотя его улыбка всё ещё выглядела неуверенной:

– Старший Морвэйн, гигант, не проигравший ни одной битвы, но вот-вот потерпит своё первое поражение.

Их смех, сначала неуверенный, постепенно усилился, пока не стал звучать в унисон, заполняя пустоту между ними. Смех был живым и настоящим, будто на миг стёр всю ту тяжесть, что их окружала. В их глазах снова появилось то, что было утрачено давным-давно, – память о братьях, которым были дороги не только война и магия, но и друг друга.

На этот краткий миг они стали теми, кем были раньше, когда мечи ещё не были обагрены кровью, а магия не несла разрушения. Земля вокруг, пропитанная кровью и горем, словно отступила перед их смехом, напомнив о том, что даже в бездне можно найти искру света.

Дункан, закончив, дружески хлопнул Рэйгхарда по плечу, но, оглянувшись вокруг, его лицо омрачила тень воспоминаний. Глаза скользили по знакомому пейзажу, словно стараясь уловить неуловимое, ухватить образ прошлого, что исчезло, как дым.

– Скажи, Рэйгхард, ты помнишь, каким это место было раньше? Когда мы называли его домом? – спросил он, не скрывая едва уловимой грусти в голосе.

Маг не ответил сразу. Вместо слов он поднял руку в плавном, почти торжественном жесте. Воздух дрогнул, раздался мягкий, короткий хлопок – и в его ладони возник чёрный посох. Он выглядел так, будто сам мрак ночи выточил его из цельного оникса, наделив безупречной гладкостью и таинственной мощью. По всей длине посоха тянулась изящная вязь рунических символов, тонкая, словно паутина. На вершине расцветала чёрная лилия, её лепестки изогнулись навстречу друг другу, будто охраняли сокрытый внутри тайный свет. Это был “Валнедор” – легендарный артефакт, который уже давно стал символом силы и воли Рэйгхарда.

Не говоря ни слова, он опустил посох к земле. Как только наконечник коснулся почвы, реальность дрогнула. Земля под ногами, воздух вокруг, сама ткань мира начала ломаться, рассыпаться на мельчайшие частицы, словно чьи-то невидимые руки разбирали её до основания. В следующий миг эти осколки начали собираться заново, закручиваясь в вихре иллюзий и магии. Окружающий пейзаж смещался, трансформировался, пока не превратился в нечто совершенно иное.

Перед ними встало прошлое. Огромное поместье, которое некогда было их домом, теперь вновь возвышалось у края поля, рядом с тихой рекой. Его тёплые стены, увитые зеленью, широкие окна, отражающие солнечный свет, и манящий запах полевых цветов – всё это было до боли знакомо.

Дункан остановился, почувствовав, как сердце пропустило удар. Всё выглядело именно так, как тогда. Как он мог забыть? Рэйгхард молчал, стоя в тени собственного заклинания, наблюдая за тем, как брат погружается в воспоминания, запечатанные в этих стенах.

Медленно, словно во сне, Дункан подошёл к массивной железной калитке. Она была украшена вычурной гравировкой, в центре которой золотыми буквами выделялось одно слово: «Морвэйн». Он протянул руку, коснулся прохладного металла. Калитка была такой же, как он помнил, но пальцы замерли. Он не решался её отворить.

Его взгляд привлекло старое дерево – ива, стоявшая на берегу реки. Лёгкие ветви её казались живыми, словно дышали в такт ветру. Дункан шагнул к ней, осторожно раздвинул длинные пряди зелени, открывая путь к стволу. Там, под слоями коры, всё ещё хранились нацарапанные детской рукой буквы: «Д» и «Р». Их инициалы, простые, но исполненные глубины.

Дункан не мог оторвать взгляда от этого дерева. Всё было как прежде. Неизменным, будто застывшим во времени. Его взгляд упал на густой куст у основания ствола. Вдохнув глубже, он протянул руку в его зелёную чащу, будто предчувствуя, что найдёт там.

С рывком он вытащил два деревянных меча. Они были грубыми, наивно вырезанными, но крепкими. Они говорили о детстве, об играх, о времени, когда всё казалось возможным.

Улыбка, едва заметная, появилась на его лице. Он обернулся к брату, поднял один из мечей и негромко сказал:

– Не зря тебя прозвали Создателем.

Рэйгхард взглянул на него, чуть приподняв бровь. Он легко, небрежно поймал меч, который Дункан бросил ему. В его глазах на миг промелькнуло что-то тёплое, воспоминание о прошлом. Посох “Валнедор” остался парить рядом с ним, будто наблюдая за их моментом.

– Странно, – задумчиво произнёс Рэйгхард, разглядывая деревянное оружие. – В детстве этот меч казался мне таким тяжёлым…

Дункан сделал первый шаг, слегка приподняв деревянный меч и принимая классическую боевую стойку – левая нога вперёд, корпус чуть наклонён, кисть крепко сжимает рукоять. Рэйгхард, напротив, стоял легко и непринуждённо: одна бровь приподнята в насмешливой гримасе, а губы растянуты в улыбке. Они обменялись взглядами, и этот немой диалог говорил сам за себя: настало время вспомнить, какими они были когда-то, когда весь мир был им домом, а их единственной заботой – отточить мастерство.

Первый удар пришёл от Дункана – предельно простая, прямолинейная атака, чтобы понять, не потерял ли младший брат хватку. Рэйгхард парировал её с грацией танцора: лёгкий поворот кисти, скользящее касание мечей, и деревянные клинки разошлись, даже не вызвав дрожи в руке мага. Едва отразив удар, он сделал ответный выпад – быстрый, но не агрессивный, пробуя на вкус рефлексы старшего Морвэйна.

Стук дерева о дерево разнёсся по двору, где сейчас отражалось их прошлое. Между братьями, казалось, возникла живая связь, сотканная из движений, как если бы они танцевали старый-старый танец, известный лишь им двоим. Дункан уклонился, быстро и точно, почти беззвучно переставив ноги по мягкой траве. Рэйгхард ответил хитрым финтом, делая вид, что замахивается слева, но ударив сверху, – Дункан встретил оружие брата с неожиданно весёлым хохотком, отступая на шаг и без труда скользя по земле, будто она была идеально отполированной ареной.

Со стороны могло показаться, что они совсем не испытывают усилий: их руки легко вращали мечи, плащи и мантии слегка развевались, а в глазах блистал азарт. Ни остывших сердец, ни тяжкого груза прошлых сражений. Только двое мастеров, вспоминающих детство и братство. Улыбка не сходила с лиц обоих: улыбка узнавания, счастья и гордости за совместный путь. Всполохи магии, удерживающие иллюзию поместья, отсвечивали в их глазах, придавая сцене особую яркость.

Рэйгхард стремительно атаковал снизу, но Дункан успел подставить меч, и деревяшки разошлись с глухим стуком. Один поворот, и уже Дункан совершает вертикальный удар, который младший брат с лёгкостью отражает, перехватывая рукоять меча чуть повыше. Их движения были отточены до автоматизма, но в каждом скользило давно забытое чувство беззаботной радости. Они играли, как играли когда-то дети, но теперь в этом было гораздо больше мастерства и осознанного восторга.

Когда их клинки наконец скрестились и на миг замерли в плотном контакте, они оба посмотрели друг на друга и рассмеялись. В их смехе звучала давняя мелодия прошлого, когда день был бесконечным, а будущее – светлым. В этот короткий миг они вспомнили, что значит просто быть братьями – без бремени вины, без боли, без мрачных тайн, а лишь с радостью от того, что они здесь, вдвоём, и вновь находят друг в друге того, с кем так легко делить счастье.

Дункан, всё ещё смеясь, посмотрел Рэйгхарду прямо в глаза, и в его взгляде читалось понимание, непрошенный свет принятия:

– Ты сделал это всё для меня, не так ли… Знаешь, ты лучший брат, о котором я мог только мечтать.

Слова слетали с его губ тихо и просто, но каждый их звук ударял по Рэйгхарду сильнее любого оружия. Маг не выдержал прямоты этого признания и отвёл взгляд. Его лицо исказилось от боли, а глаза устремились к земле, словно ища там спасения от собственной вины.

Дункан вскинул руку – раздался негромкий хлопок, и в его ладони появился двуручный меч. Он был массивен и тяжел, с чёрно-серой сталью клинка, усеянной древними рунами. Они, казалось, шевелились и мерцали слабым светом. На перекрестье серебристый орнамент причудливо переплетался, образуя символ спирали времени. Этот меч назывался «Мор’Райгар».

Рэйгхард мгновенно напрягся, отчего "Валнедор", его посох, послушно взмыл в воздух и уверенно опустился ему в руки. Но Дункан лишь криво усмехнулся, будто этот жест напомнил ему о детских спорах, не более:

– Не стоит, Рэйгхард, – сказал он негромко. С этими словами он опустил «Мор’Райгар» остриём вниз. Меч без труда вошёл в землю, словно та была податливым маслом. Дункан облокотился на рукоять, глядя на брата спокойным, усталым взглядом. – Я бы никогда не смог заставить себя поднять оружие на младшего брата… или сестру.

Рэйгхард сжался внутрь себя, черты его лица потемнели, а в уголках глаз задрожали слёзы. Он не мог вымолвить ни слова, душу разрывало осознание, что брат уже принял ту судьбу, которой маг так пытался избежать.

– Ну, ну, – мягко произнёс Дункан, заметив состояние Рэйгхарда. – О лучшей смерти я и мечтать не мог.

Слова Дункана были подобны ласковому прощальному жесту, но Рэйгхард не мог это принять. Голос мага ломался, и в нём слышалась отчаянная мольба:

– Прошу тебя, Дункан… Эта война забрала миллиарды жизней…

Старший брат просто кивнул, словно соглашаясь с произнесённым:

– Так пусть же моя будет последней, – произнёс он ровно, без тени страха.

И в этот самый миг послышался мерзкий хруст и треск костей, словно ветхая балка под тяжестью многовековых грузов. Из спины Дункана со зловещей лёгкостью вышел клинок, пробивший мышцы, сломавший кости и разорвавший сердце, пронзив насквозь. Его грудь взорвалась вспышкой адской боли, но даже тогда лицо воина почти не изменилось – лишь слегка приподнятые брови и краткое сужение глаз выдали, что он почувствовал удар.

Иллюзия, поддерживаемая Рэйгхардом, начала рассыпаться, как хрупкая стеклянная сфера. Поместье, дерево, калитка с именем их дома – всё рассыпалось в обрывки мерцающих осколков. Тёплый запах полевых трав сменился затхлым духом земли и крови. Теперь Дункан ясно видел, что они больше не на берегу реки у родного дома. Вокруг них стояли десять фигур, словно в засаде, окружив братьев плотным кольцом. Они выжидали момента, и вот теперь, когда удар уже нанесён, их молчание давило на уши, заглушая даже шум крови в висках.

Дункан ещё раз попытался сфокусировать взгляд, посмотрел на Рэйгхарда, пытаясь поймать его глаза, но брат упрямо смотрел вниз, словно надеялся спрятаться от собственной вины и боли. Тяжёлые тени окутывали их фигуры, и Дункан понимал, что это конец, конец пути, который они так долго и мучительно шли вместе. Он ухватился за рукоять меча, уже частично погружённого в землю, и попытался выпрямиться, но тело не слушалось. Его сознание меркло, как догорающая свеча перед рассветом.

– Всё хорошо, – прошептал он едва слышно, не то себе, не то брату, не то тем пустым лицам, окружившим их. Голос Дункана оборвался на полуслове. Свет в его глазах померк, и он рухнул на колени, медленно заваливаясь набок.

Рэйгхард так и не поднял взгляда, а вокруг уже выли холодные ветра реальности, не знающие ни жалости, ни прощения. Их смех, звучавший всего несколько минут назад, теперь отозвался гулкой тишиной. Снова был только мир боли и смерти, от которого ни магия, ни старая память не могли их спасти.

Осталось лишь молчание.

Глава 1

За гранью клятвы.

779 год. Эра людей. Месяц Талисана.

Туман густым покрывалом стлался над Хьёртхеймом, поглощая тени и звуки, словно древний гигант, что тяжко дышит под серой пеленой. Узкие улочки, высокие шпили и крутые стены терялись в молочной дымке, а тишина приобретала почти физическую плотность. Посреди этого безмолвного мира выделялась одна-единственная фигура – чёрная башня из Ирангала. Она возносилась над городом, как зловещая язва на теле истощённого колосса. Башня была чуждой, несоразмерной с окружающим миром, будто вырванной из иной реальности и брошенной сюда волей неизвестных сил.

Каждый, кто осмеливался задержать на ней взгляд, чувствовал глухую тошноту и необъяснимый страх. Казалось, сама башня знала, что на неё смотрят, отвечая на взоры людей немой злобой.

Торвальд невольно отвёл глаза. Он охранял стены Хьёртхейма уже долгие годы, но сейчас его рот пересох, а в горле подступила горькая тошнота. Отвернувшись, он сплюнул на мокрую мостовую и бросил взгляд на Эйрика, идущего рядом. Тот, как всегда, молчал. Его серые глаза глядели вперёд, будто не замечая ни башни, ни тумана. Но Торвальд знал: Эйрик видел всё. Возможно, он понимал происходящее лучше других, но и ему была неведома полная правда.

– Всё ещё не привык? – тихо поинтересовался Сигрьёр, появляясь из тумана бесшумно, словно призрак. Его голос звучал глухо, низко, напоминая шёпот ветра в голых ветвях. Сигрьёр редко говорил громко – зачем, если всё важное можно произнести полутоном?

– Никогда не любил эту мерзость, – буркнул Торвальд, махнув рукой в сторону башни. Больше слов не потребовалось, все понимали его без дальнейших объяснений.

– Никто не знает, зачем она нужна, – вставил Эйрик ровным голосом, в котором звучала напряжённая нотка, как в перетянутой тетиве. – Даже я.

Эти слова повисли в воздухе, тяжелее тумана, окутавшего Фростхейм. Как могло так случиться, что сам генерал войск не знает назначение чудовища из камня и тьмы? Торвальд помнил, как четыре года назад король, некогда справедливый и рассудительный правитель, вдруг переменился. С тех пор и город изменился. Башня стала символом этой перемены – воплощением страха и непонимания, взошедшим из глубин земли.

– Значит, нам это знать не положено, – Эйрик сжал кулаки так, что доспехи заскрежетали металлическим диссонансом.

Торвальд криво усмехнулся. Они были Рыцарями Туманной Стражи – элитой Фростхейма, гордостью королевства. Когда-то каждый мальчишка мечтал стать одним из них. Теперь же это почётное звание напоминало о невидимых оковах. Древняя клятва связывала их по рукам и ногам магическими цепями, запретив даже помыслить о неподчинении королю.

Он взглянул на Сигрьёра, неизменно хранящего свои тайны, и на Эйрика, что шагал молча, скрывая многое. Никто не говорил о том, что король стал чужим и далёким. Никто не решался произнести это вслух.

– Помнишь, как прежде каждый мальчишка считал нас героями? – вдруг вырвалось у Торвальда, нарушая тягостное безмолвие.

Сигрьёр кивнул, не сводя взгляда с чёрной башни, чьи тени искажали свет серого неба. Эйрик промолчал, но в глубине его глаз вспыхнуло нечто, что Торвальд затруднился бы назвать – сожаление или гнев. Может, и то, и другое сразу.

Туман густел, скрывая город и его тайны. В отдалении пронзительно крикнула ночная птица, усиливая ощущение безысходной тревоги.

– Не важно, – тихо сказал Торвальд. – Мы дали клятву.

Эйрик, внезапно остановившись, обернулся к нему. Их взгляды пересеклись, и Торвальд увидел в глазах командира отражение собственных страхов.

– Мы дали клятву, – холодно подтвердил Эйрик. – И нарушить её не можем.

Эти слова прозвучали как приговор. Молчание вновь легло на них, тяжёлое, как камень. Они двинулись дальше вдоль стены, каждый погружённый в свои мрачные мысли. На вершине башни на миг вспыхнул слабый свет, подобный падшей звезде, не принесшей ни тепла, ни надежды.

выв – А что, если… – начал было Торвальд, но слова застряли в горле. Он не решился договорить. Сигрьёр, стоящий чуть позади, метнул короткий взгляд из-под капюшона, в нём мелькнул тонкий отблеск интереса, но он промолчал. Эйрик же лишь крепче сжал рукоять меча, словно пытаясь удержаться на острой грани между сомнением и долгом.

Ночь сгущалась, а туман становился всё плотнее. Хьёртхейм засыпал, но покой не приходил к Стражам. Они были связаны невидимыми цепями клятвы, и каждый чувствовал, что что-то меняется. Это ощущение висело в воздухе, как запах грозы перед бурей.

Торвальд шагал рядом с Эйриком, ощущая давящую тяжесть доспехов. Но груз на его плечах был не столько физическим, сколько моральным. Он заметил, как Сигрьёр почти бесшумно скользит рядом, слившись с туманом. Когда-то Торвальд пытался понять, как тот умудряется быть столь незаметным, но давно перестал задаваться вопросами. У Сигрьёра был свой путь, свои секреты, которые тот никогда не раскрывал.

– Как думаешь, что там происходит? – неожиданно спросил Сигрьёр, кивнув в сторону чёрной башни. Его голос звучал почти неслышно за шумом ветра.

Эйрик, невозмутимый и спокойный, тоже повернул голову к башне. На миг в его чертах промелькнуло напряжение, но оно исчезло так же быстро, как вспышка молнии. Торвальд знал капитана достаточно хорошо, чтобы заметить эту мимолётную перемену. Эйрик был человеком чести, но что бы ни творилось за стенами, даже он не знал всей правды. Возможно, это и сводило его с ума.

– Там происходит то, что нам не дано понять, – ровно ответил Эйрик, в его голосе прозвучала ледяная отстранённость. – И не нам это обсуждать.

Торвальд нахмурился. Ощущение надвигающегося ужаса крепло с каждым днём, а башня была его осязаемым символом. От неё исходила странная жажда, нечто угрожающее, что невозможно выразить словами.

Эйрик тронулся дальше, его шаги оставались уверенными и точными, словно он был не человеком, а живым механизмом. В нём всегда было что-то необычное – сила, сокрытая под доспехами. Это отличало его от обычных воинов, и Торвальд давно это подметил. Но теперь всё, что их окружало, усиливало подозрения: они заперты в туманных стенах своей клятвы, а правда ускользала от них.

– Интересно, как долго мы будем делать вид, что всё в порядке, – пробормотал Торвальд, не ожидая ответа.

Сигрьёр промолчал, но его взгляд на мгновение задержался на Эйрике. Торвальд уловил в этом молчаливом обмене взглядами намёк на то, что Сигрьёр тоже знает больше, чем говорит.

Эйрик, уловив слова Торвальда, остановился и обернулся, его серые глаза стали холоднее стали.

– Мы следуем приказам, Торвальд, – прозвучал твёрдый, почти безэмоциональный ответ. – Всегда следовали.

Торвальд почувствовал, как ледяной ветер коснулся его сердца. Они все дали клятву, и этой клятвой были связаны. Но что, если приказы теряют разумность? Что, если король, которому они служат, больше не тот, кем был прежде?

– А если приказы неразумны? – шёпотом бросил Сигрьёр, почти не шевеля губами. Его слова повисли в холодном воздухе, как снежная хлопья, застывшая между небом и землёй.

Эйрик не ответил, лишь продолжил путь, уводя их вперёд. Никто из них не решался на открытый бунт, но семена сомнения были посеяны давно. Они шли молча, а чёрная башня по-прежнему возвышалась над городом, таинственная и зловещая, словно врата в иной мир.

– Всё изменилось, – глухо пробормотал Торвальд, глядя на её остроконечный силуэт. – Четыре года назад всё было иначе.

Сигрьёр кивнул, и его тихий голос прозвучал в тумане, как отголосок прошлого:

– И мы изменились вместе с ним.

Тишина продолжала висеть над городом, нарушаемая лишь тихим скрипом доспехов да приглушёнными шагами по мокрым каменным плитам. Туман становился всё плотнее, холод медленно проникал под броню, добираясь до самых костей. Они продолжали ночной патруль вдоль крепостных стен Хьёртхейма, каждый погружённый в собственные мысли.

Торвальд наблюдал за Эйриком краем глаза. Капитан Туманной Стражи, генерал войск Фростхейма, человек, от которого зависело так много, шагал рядом, но казался отдалённым, словно сама эта ночь отгораживала его от мира. Почему генерал снова и снова выходит на стены ночами? Неужели ищет что-то важное в холодной тиши города? Или, возможно, пытается понять то, что ускользает от их общего взгляда?

Торвальд знал, что спрашивать бесполезно. Эйрик редко делился мыслями. Когда он всё же решался говорить, его слова были тяжки и точны, как обточенные клинки. Временами Торвальду казалось, что капитан отчаянно ищет ответы, которые никто не может дать. Но спросить об этом напрямую он не решался.

Наконец, первые лучи рассвета начали разгонять туман над городом. Холодный, блеклый свет окрасил верхушки башен и стен, напоминая, что ночь всегда заканчивается, как бы ни была длинна. Где-то вдалеке появились их сменщики, приближаясь по стене уверенными шагами. Торвальд почувствовал облегчение: патрули стали рутиной, но тяжесть этой рутины лежала не только на теле, но и на душе.

Сигрьёр, по-прежнему бесшумный, едва кивнул Эйрику, а Торвальд коротко ударил кулаком в нагрудник, отдавая дань уважения капитану. Эйрик ответил лёгким кивком. В его взгляде промелькнула та странная искра, которую Торвальд уже замечал прежде, но никак не мог понять её смысла.

– Отдыхай, капитан, – негромко бросил Торвальд, поворачиваясь к лестнице. Сигрьёр двинулся за ним.

Спускаясь вниз, Торвальд почувствовал, как напряжение ночного патруля понемногу отпускает. Однако тяжесть, что давила на него изнутри, осталась. Она была связана не с усталостью мышц, а с осознанием того, что в городе, где они должны быть героями, их больше не встречают с прежней теплотой.

– Ну что, старина, – внезапно заговорил Сигрьёр, глядя на Торвальда из-под капюшона. Его голос оставался таким же тихим, но теперь в нём звучала усталая ирония, – может, пропустим по кружке?

Торвальд приподнял брови, удивлённый предложением. Сигрьёр редко звал кого-то выпить. Возможно, увиденное за ночь заставило его хотеть забыться.

– Почему бы и нет? – Торвальд позволил себе лёгкую усмешку. Мысль о глотке крепкого вина разлила по телу приятное тепло. – Думаю, мы это заслужили.

Они свернули в сторону от основных городских улиц. Наёмные рабочие, торговцы и редкие прохожие начали появляться на холодных улочках предрассветного Хьёртхейма. Торвальд замечал взгляды, которые теперь бросали им горожане: колкие, настороженные, а порой даже злые. Когда-то Рыцари Туманной Стражи были героями, легендой в доспехах. Теперь же, казалось, горожане только и ждали момента, чтобы отвернуться или шепнуть за спиной какое-нибудь ругательство.

– Чувствуешь? – негромко спросил Торвальд, скользнув взглядом по чужим лицам.

Сигрьёр, шедший чуть позади, лишь коротко кивнул. Ему не нужно было объяснять. Он тоже ощущал эту перемену, этот холодный ветер недоверия. Год за годом они защищали этот город, а теперь им платили страхом и злобой.

– Что молчишь? – спросил Торвальд с неискренней усмешкой. – Думал, ты из тех, кто всегда знает, что здесь происходит.

– Люди косятся, когда не понимают, что творится вокруг, – тихо ответил Сигрьёр, в его словах прозвучал ровный, безэмоциональный тон. Но Торвальд уловил в нём горечь.

Они углублялись в старые районы, где дома стояли ветхие, а узкие улочки извивались между сломанными заборами и осыпавшейся кладкой. Обычно они бы пошли в центральную таверну, где, по крайней мере, знали свой контингент. Но Сигрьёр сейчас сворачивал в сторону – туда, где Торвальд почти не бывал.

– Ты уверен, что мы идём правильно? – настороженно спросил Торвальд, оглядывая мрачные, полузаброшенные закоулки.

– Почти на месте, – спокойно ответил Сигрьёр. Его голос оставался безмятежным, словно не происходило ничего особенного, хоть они и направлялись в глухой угол города, где царили полумрак и запустение.

Наконец они остановились у неприметной забегаловки. Под слоем пыли и ржавчины угадывалась выцветшая вывеска. Место выглядело так, словно его забыли много лет назад.

– Здесь? – удивлённо спросил Торвальд, приподнимая брови.

Сигрьёр лишь слегка усмехнулся – едва заметное движение уголка губ.

– Часто бывал здесь… до всего этого, – тихо произнёс он, бросив взгляд на выцветшие буквы. Его слова заставили Торвальда задуматься о прошлом напарника, о котором тот никогда не рассказывал.

Сигрьёр слегка усмехнулся, впервые за всё утро позволяя себе проявить тень эмоции.

– Часто бывал здесь до того, как мы стали служить королю, – негромко сказал он, глядя на едва различимую вывеску. В его голосе звучал отзвук далёкого прошлого, о котором он никогда не говорил открыто.

– Ну, раз ты так говоришь… – Торвальд пожал плечами, не видя смысла спорить. Может, именно здесь они смогут хоть на время забыть о тяжести минувшей ночи и тревоге грядущих дней.

Они вошли внутрь, и тяжёлая дверь с гулким стуком захлопнулась за их спинами. Внутри царил полумрак, пахло затхлостью, пролитым элем и старой пылью. Мебель в заведении была ветхой, скрипучей. Несколько посетителей, сидевших за грубо сколоченными столами, подняли головы и посмотрели на вошедших. Настороженные взгляды скользнули по доспехам Туманной Стражи, и напряжение в зале стало почти осязаемым.

На какое-то мгновение время словно остановилось. В глазах посетителей светилась скрытая враждебность. Когда-то воины, подобные Торвальду и Сигрьёру, вызывали восхищение и уважение, теперь же встречали их присутствие с неприязнью.

– Хм, нас здесь не ждали, – негромко пробормотал Торвальд, стараясь не смотреть в глаза посетителям.

– Это ещё мягко сказано, – откликнулся Сигрьёр с лёгкой насмешкой. Он уверенно двинулся к дальнему столу, не обращая внимания на молчаливую враждебность. Торвальд, немного поколебавшись, последовал за ним.

Они опустились на скрипящие табуреты. Стараясь казаться равнодушным к чужим взглядам, Торвальд сжал зубы. Если Сигрьёр чувствовал себя здесь уверенно, значит, опасаться особо нечего. Хотя сам Торвальд считал подобное спокойствие тревожным. Какой же путь прошёл Сигрьёр до службы в Страже, что чувствует себя дома в таких местах?

– Ты говорил, что бывал здесь раньше, – негромко напомнил Торвальд, скрещивая руки на груди. Он хотел хотя бы чуть-чуть приоткрыть завесу тайн, окружавших его друга. – Ещё до того, как мы начали бегать по крепостным стенам.

Сигрьёр откинул капюшон, открывая спокойные, но в глубине печальные зелёные глаза. Он глядел куда-то сквозь мутное оконце, через которое едва просачивался утренний свет.

– Да, – наконец произнёс он, голос звучал так, будто он листает страницы старой памяти. – Когда-то это место служило мне убежищем, где можно было забыть о том, что творится за стенами. Тогда мне это было нужно.

Торвальд нахмурился, чувствуя, что лезет не в своё дело, но отступать не хотелось. Чувство несправедливости кипело в нём, а мрачная действительность последних лет вынуждала задавать вопросы, на которые не всегда хотелось слышать ответы.

Появился трактирщик – сутулый мужчина с каменным лицом. Он остановился на почтительном расстоянии, видимо, не желая связываться с рыцарями. Не вымолвив ни слова, он ждал.

– Два кувшина вина, – негромко произнёс Сигрьёр, не поднимая взгляда.

Трактирщик кивнул и торопливо удалился за стойку. В зале воцарилась напряжённая тишина, прерываемая лишь скрипом половиц.

– Помнишь, как всё начиналось? – негромко произнёс Торвальд, стараясь разрядить обстановку. – Когда Туманная Стража была мечтой каждого мальчишки? Когда честь значила что-то, а мы действительно защищали город?

Сигрьёр провёл пальцами по краю стола, будто пытался нащупать в древесных узорах ответ на вопрос, который висел в воздухе. Наконец он поднял взгляд, и в глубине его глаз мерцало что-то горькое:

– Всё изменилось. Мы больше не та элита, которой были. Теперь в наши ряды берут кого попало. Мы стали не героями, а пешками во власти чужих амбиций.

Торвальд сжал кулаки, вспоминая славные дни, когда Туманная Стража действительно олицетворяла честь и доблесть. Теперь же им приходилось подчиняться приказам, смысл которых никто не мог понять, и защищать неведомые тайны за стенами башни из Ирангала.

– Мы были героями… – горько выдохнул он. – А теперь мы – королевские псы, выполняющие приказы, не задавая вопросов. Честь больше не в почёте. Наши братья забыли её цену.

Сигрьёр бросил на него взгляд, полный усталости. Пришёл трактирщик, поставил на стол два кувшина вина и поспешил отойти. Сигрьёр поднял кувшин, усмехнувшись мрачно, словно не в силах скрыть собственное разочарование:

– Выпьем за тех, кто когда-то назывался воинами тумана. За тех, кто теперь связал себя цепями клятв и давно забыл, что такое слава.

Он осушил кувшин одним глотком. Торвальд смотрел на друга, поражаясь, как сильно тот изменился. Эта холодная уверенность была не похожа на былую отвагу. Его спокойствие напоминало бездонную пропасть, в которой вспыхивали лишь слабые отблески прежних идеалов.

Сигрьёр не успел ответить Торвальду – к ним подошла молодая трактирщица с тёмными волосами, наклонилась к Сигрьёру и что-то быстро прошептала ему на ухо. Казалось, её слова скользнули между ними незаметно, но Торвальд почувствовал лёгкую дрожь напряжения, будто струна натянулась меж ними втроём.

– Что это было? – спросил Торвальд тихо, следя взглядом за трактирщицей, которая спешно отошла к стойке.

Сигрьёр не ответил сразу. Вместо этого он медленно поднялся, его движения были плавными и выверенными, как у хищника, готовящегося к прыжку. Торвальд заметил, как взгляд друга на мгновение задержался на неприметной двери в дальнем углу забегаловки.

– Идём, – коротко бросил Сигрьёр, наклонившись к Торвальду. Его голос звучал отрывисто, напряжённо. Не было смысла задавать вопросы: Торвальд знал, что если Сигрьёр считает нужным промолчать, значит, так надо.

Они двинулись через полутёмные коридоры, углубляясь в таинственные закоулки старого здания. Вскоре на пути возник узкий лестничный пролёт, ведущий куда-то вниз, в подвал. Каменные ступени были влажными и скользкими, из стен сочилась сырость. Воздух стал ещё более тяжёлым, пропитанным запахом земли и старой древесины.

– Сигрьёр, что мы здесь делаем? – не выдержал наконец Торвальд, когда они спустились на несколько десятков ступеней. Его голос глухо отозвался в замкнутом пространстве. – Мне это место не нравится.

Сигрьёр оглянулся, и на миг в его взгляде вспыхнуло что-то неуловимое – смесь печали и решимости.

– Нужно кое-что показать, – тихо произнёс он. – Потерпи немного.

Лестница казалась бесконечной, но наконец они достигли дна. Перед ними тянулся длинный, сыро вырытый тоннель. В стены были вбиты факелы, коптящие чадным светом. Корни деревьев пробивались сквозь камень, создавая странные очертания, похожие на скрученные пальцы.

– Ты знаешь, почему столицу Фростхейма зовут Хьёртхеймом? – вдруг спросил Сигрьёр, не оборачиваясь.

Торвальд нахмурился. Он никогда не задумывался об этом. Хьёртхейм… слово звучало странно, но ведь многие имена городов имеют давнюю и забытую историю.

– Нет, никогда не интересовался, – признался он наконец.

Сигрьёр остановился перед массивной деревянной дверью, грубо вырезанной прямо в каменной стене. Он провёл рукой по её поверхности, словно прикасаясь к чему-то живому.

– На старом языке это значит «сердце» и «дом», – тихо сказал он. – Когда-то этот город действительно был сердцем королевства, местом, где люди чувствовали себя в безопасности. Но теперь сердце вырвано, Торвальд. Город стал лишь тенью своего прошлого. И мы – его тени.

Торвальд почувствовал, как внутри поднимается смутная тревога. Слова Сигрьёра звучали как предвестие чего-то большего, словно они стояли на пороге истины, которую до сих пор боялись признать.

– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил он.

Сигрьёр толкнул тяжёлую дверь, и она со скрипом отворилась. За ней оказалось не мрачное логово, не пыточная камера и не тайный склад, а просторное подземное помещение, больше похожее на заброшенный погреб или старый склад: серый каменный пол, простые светильники и запах затхлости, словно это место сотни лет не видело солнечного света.

В центре комнаты стоял длинный деревянный стол, заваленный ящиками, свитками и странными металлическими предметами. Вокруг столпились девять человек. Среди них Торвальд сразу заметил Эйрика, их капитана. Он стоял рядом с чёрноволосой женщиной, её лицо было бледным, но в глазах вспыхивал скрытый жар. Остальные – в основном воины, некоторые знакомые, другие нет, – смотрели на вошедших с напряжённым ожиданием.

Когда дверь закрылась за ними, Торвальд ощутил напряжение, висевшее в воздухе. Эйрик встретился с ним взглядом, кивнул женщине – она закрыла глаза и принялась шептать слова, которые было трудно разобрать. Её руки скользили в воздухе, выписывая замысловатые знаки.

Торвальд почувствовал, как нечто странное прокатилось по комнате. Словно мягкая волна вспыхнула и прошла сквозь каждого. Тело стало казаться лёгким, доспехи – частью чего-то большего, а старая привычная тяжесть клятвы, сковывающая его душу, вдруг исчезла.

– Клятва на время растворилась, – услышал он тихий голос Сигрьёра рядом. Торвальд поднял руку, и ему показалось, что стальные пластины теперь не давят, а просто существуют, не влияя на его волю.

Женщина ослабела, её лицо стало ещё бледнее. Эйрик поддержал её за руку. Его голос прозвучал тихо и напряжённо:

– Айла, сколько у нас есть времени?

– Не больше двадцати минут, – прошептала та, с трудом поднимая взгляд.

Эйрик кивнул и обвёл присутствующих взглядом. В тишине были слышны лишь тяжёлые вздохи и потрескивание факелов.

– Короля нужно остановить, – произнёс он наконец, и его слова прозвучали как удар грома в тесном подвале.

Слова Эйрика прозвучали в тишине, как удар грома. Торвальд почувствовал, как в груди сжимается сердце. «Короля нужно остановить…» Эти четверо слов перевернули всё, во что они верили. Звучало безумно – бросить вызов тому, кому они присягнули на верность. Но стоило ли слепо служить тому, кто превратил их в пешек в чужой игре?

Собравшиеся молчали, но напряжение возросло, словно невидимая пружина с каждым мгновением сжималась сильнее. Торвальд заметил, как один из воинов неловко переступил с ноги на ногу, другой провёл ладонью по мечу, будто убеждаясь, что клинок ещё здесь. Все они носили доспехи Туманной Стражи, все были связаны клятвой. Но теперь, когда магия временно отпустила их, они ощущали вкус свободы. Горький, опасный, сладостный.

– Я сказал лишь то, что вы и так знали в своих сердцах, – тихо добавил Эйрик. В его голосе слышалась горечь, и каждый понял, что эти слова дались ему непросто. Но они уже были произнесены, и ничего нельзя изменить.

Сигрьёр стоял рядом с Торвальдом, по-прежнему спокойный и молчаливый. Его взгляд скользнул по лицам присутствующих: от Айлы, ослабевшей после колдовства, до давних ветеранов Стражи, чьи глаза теперь пылали сомнением и отчаянием вперемешку с мрачной решимостью.

Молчание стало невыносимо плотным, висело над ними, как свинцовый груз. Все понимали, что отныне пути назад нет. Их вера в порядок и справедливость была поколеблена, клятва, сжимавшая их души, стала звенящим призраком. Слова капитана открыли врата, за которыми ждали неизвестность, опасность и выбор – выбор между слепым повиновением и смелой попыткой изменить судьбу королевства.

Торвальд сглотнул, переводя взгляд на Эйрика. Он видел, что капитан не испытывает ни радости, ни облегчения. Только глубокое, тяжёлое осознание неизбежности грядущих перемен.

В этом молчании, наполненном тысячью невысказанных слов и страстей, они стояли на пороге чего-то огромного и страшного. И каждый понимал: если они переступят эту грань, их жизни уже никогда не будут прежними.

Глава 2

Огонь, согревающий сердца

779 год. Эра людей. Месяц Дункана.

Эйден проснулся под тёплым, почти невесомым одеялом, защищавшим его от сурового холода зимнего утра. Некоторое время он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, словно боясь разрушить хрупкий покой, окутавший его. В воздухе витало умиротворение, и он чувствовал, как неторопливый ритм жизни трактира тихо обнимает его. Сквозь тонкие стены доносились звуки пробуждающегося дня: скрип половиц, приглушённые шаги, мягкий перезвон посуды. Эта неспешная симфония быта звучала, как обещание: «Здесь ты в безопасности».

Его сердце наполнилось тёплой благодарностью. Когда-то он просыпался под ледяным небом, без крыши над головой, без тёплых голосов рядом. Тогда каждый день был борьбой, а каждое утро – напоминанием о бессмысленной, выматывающей гонке за выживанием. Теперь же, в этих стенах, где его приняли, словно давно потерянного друга, он обрел то, о чём давно мечтал, но боялся надеяться: тепло, покой, человеческую близость. Дом, пусть и не родной, стал местом, где его душа вновь обрела тихую радость и ощущение ценности жизни.

Эйден глубоко вздохнул, чувствуя, как это место наполняет его теплом. В каждом его уголке он ощущал заботу: в тяжёлых деревянных балках потолка, в сушёных травах, подвешенных у камина, в мелодичном поскрипывании половиц, отвечающем на каждое движение. Ему больше не нужно было бежать, прятаться, искать укрытие. Здесь, среди этих стен и этих людей, он нашёл то, что искал всю свою жизнь, – тихую гавань, где можно согреть не только тело, но и душу.

Свет зимнего утра просочился сквозь прикрытые веки, заставив его открыть глаза. Мягкий огонь камина звал, словно обещая короткий, но уютный ритуал: подкинуть дров, вдохнуть аромат тлеющих поленьев, начать новый день с тишины и тепла. Эйден провёл ладонью по шероховатой ткани простыни, и с его губ сорвался короткий вздох облегчения. «Я жив, – подумал он. – И мне больше не нужно сражаться за каждое мгновение.»

С этими мыслями он развернулся на бок, откинул одеяло и сел, чувствуя, как благодарность мягкими волнами разливается по его телу. Этот день был его. Здесь, среди этих стен, рядом с людьми, которые даже не подозревали, что вернули ему утраченную веру, он наконец был готов жить – по-настоящему, с открытым сердцем, принимая простые радости и смысл новой жизни.

Он прислушался к ровному дыханию Калада на соседней кровати, Эйден всегда ощущал от него тихую поддержку и внутренний покой.

Камин постепенно затухал. Вздохнув, Эйден поднялся с постели, подбросил в огонь несколько поленьев, и пламя вновь разгорелось, обдав лицо мягким жаром. Он замер на миг, любуясь всполохами огня, который выхватывал из памяти смутные тени горя и потерь, оставленных позади.

Накинув тёплую дублёнку, Эйден подошёл к окну. За стеклом рождалось утро. Сквозь хмурые облака робко пробивались первые лучи зимнего солнца, освещая заснеженные просторы Фростхейма. Морозные узоры на стекле переливались в слабом свете, и Эйден долго не мог оторвать от них взгляда, словно видел перед собой не будни сурового королевства, а фрагменты сказки.

Зашнуровав ботинки и накинув капюшон, он спустился вниз, на первый этаж трактира. Здесь всё было привычно и неизменно: лёгкий утренний гул, запахи свежего хлеба и травяного чая дарили чувство умиротворения. В этом месте, словно выпав из времени и пространства, Эйден впервые за долгое время почувствовал подлинный покой.

Внизу его обволок аромат горячей выпечки, жареного мяса и специй. На кухне, как и каждое утро, суетилась Эйлин – жена Рода. Её быстрые, точные движения казались танцем, в котором тепло очага превращалось в энергию, поддерживавшую её неустанный труд. Атмосфера домашнего уюта, наполненная простыми радостями, словно окружила Эйдена мягкими объятиями, заставив на миг забыть о тяготах и страхах, оставшихся за порогом трактира.

Эйлин, заметив его, на мгновение замерла. На её лице расцвела искренняя улыбка, от которой в комнате стало ещё теплее. Хотя Эйден почти не говорил, она всегда встречала его так, будто знала сто лет. В её глазах он не был суровым воином со шрамами в душе, а человеком, способным на иные чувства, нежели ярость и боль.

– Ах, Эйден! – радостно окликнула Эйлин, легко перескакивая к столу с большим глиняным горшком. – Я как раз приготовила кое-что новенькое. Попробуй, уверена, тебе понравится!

Эйден ответил кивком. Он всё ещё смущался от столь искренней заботы, непривычной после лет лишений и жестокости. Но Эйлин умела найти к нему подход без слов. Её доброта говорила сама за себя, делая то, чего были не способны никакие речи.

С ловкостью, отточенной годами, Эйлин положила на тарелку большой кусок горячего пирога и поставила перед Эйденом. Её глаза лукаво сверкнули, и она подмигнула:

– Я постаралась специально для тебя. Если вдруг не понравится – не скрывай, но учти, придётся доесть всё до крошки, – поддразнила она, возвращаясь к своим делам, но время от времени оглядываясь, чтобы увидеть его реакцию.

Эйден лишь слегка улыбнулся, чувствуя, как тепло, идущее от этой женщины, наполняет его изнутри. Здесь, в тихом углу трактирной кухни, он вдруг понял, что не всё в мире сводится к боли и холодному стуку кирок в подземных шахтах. Здесь был вкус хлеба, аромат чая и тепло улыбки, которые на миг позволяли верить в лучшее.

Эйден посмотрел на пирог: золотистая хрустящая корочка, тёплый аромат сыра и приправ. Под пристальным взглядом Эйлин он осторожно откусил кусочек. Вкус оказался ещё лучше, чем он мог представить – нежный, согревающий и удивительно домашний. Эйден одобрительно кивнул, выражая признательность без слов.

Эйлин рассмеялась, отряхивая руки о полотенце, затем наклонилась чуть ближе, её голос смягчился и потеплел:

– Знала, что тебе понравится! Перед моими пирогами никто не устоит. – На миг она задержала на нём взгляд, и в её тоне прозвучали заботливые нотки: – Тебе это нужно, Эйден. Ты мало ешь и ещё реже улыбаешься. А теперь, хочешь ты того или нет, ты – часть нашей семьи. Мы о тебе заботимся.

Её простые слова, произнесённые без нажима, но с искренней теплотой, задели скрытые внутри раны, которые Эйден долго старался не замечать. Привыкший к холодному одиночеству, он редко встречал истинную заботу. Но Эйлин – простая женщина из скромного трактира – с лёгкостью приняла на себя роль хранительницы его покоя. В её глазах Эйден был кем-то близким, кого нужно оберегать, как младшего брата или дорогого гостя, заблудившегося в чужом мире.

Он глянул на неё, пытаясь вложить в благодарный взгляд всё, что не мог сказать. Эйлин ответила лучезарной, лишённой упрёков улыбкой, словно намекая, что слов не требуется. Она уже знала, что Эйден понимает и ценит её заботу, пусть и не до конца осознаёт, насколько она стала важной частью его жизни.

Немного погодя, Эйден отвёл взгляд от Эйлин и осмотрелся. Утренние лучи всё ярче освещали зал трактира, заполняя его мягким светом. Это было то странное время суток, когда ночные постояльцы давно разошлись, а новые, утренние гости ещё не подошли. В очаге мерно потрескивали дрова, разгоняя остатки ночного холода. В воздухе смешались ароматы свежего хлеба, чая и эля – запахи, рождающие чувство защищённости.

Но вдруг его внимание привлёк силуэт в дальнем углу. Это был путник в длинном тёмном плаще, с опущенным капюшоном. Он сидел неподвижно, словно тень, с бокалом эля в руке. Можно было бы не обратить на него внимания – мало ли странников в холодные времена заглядывало под эти гостеприимные своды – но Эйден почуял что-то неуловимое. Что-то в незнакомце заставляло насторожиться.

Ещё более странным оказался ворон, устроившийся на спинке его стула. Крупный, с блестящими чёрными перьями, он ни на миг не отрывал взгляда от хозяина. И что удивительнее – на столе перед птицей стоял крохотный бокал, из которого, казалось, ворон тоже пил. Эйден нахмурился. В его скитаниях он повидал немало диковин, но ворона-ценителя эля встретил впервые.

Незнакомец не проявлял интереса к тому, что происходит вокруг. Он продолжал равнодушно потягивать напиток, лицо скрывалось под капюшоном, погружённое в плотную тень. Ворон же, словно почувствовав внимание, повернул голову и встретил взгляд Эйдена. Их глаза пересеклись, и тот ощутил странный холодок, пробежавший по спине. Короткое карканье прозвучало то ли как приветствие, то ли как предупреждение, после чего птица снова обратилась к своему бокалу.

Эйден уже хотел отвернуться, решив, что в этом нет ничего сверхъестественного – мало ли чудаков встречалось на его пути, – когда к нему снова подошла Эйлин. Заметив его озадаченное выражение, она тихо проговорила:

– Он пришёл утром, когда все ещё спали. Заказал эль и с тех пор не сказал ни слова. А этот его ворон… – она коротко засмеялась, будто смакуя абсурдность ситуации. – Поверишь ли, кажется, они пьют вместе. Странно, правда?

Эйлен усмехнулась, словно всё это было лишь забавным казусом, потом дружески хлопнула Эйдена по плечу:

– Не переживай, Эйден. Мир и без того полон чудес и нелепиц, иногда забавных. Лучше не зацикливайся. Пей, ешь, согревайся.

Она вернулась к своим делам, оставив Эйдена наедине с мыслями. Тот ещё раз украдкой взглянул в сторону путника и ворона. Птица наблюдала за ними пристально и сосредоточенно. Короткое карканье снова прозвучало, как отголосок непонятного послания.

Эйден глубоко вздохнул. Возможно, это действительно просто очередной странник, скрытый в складках своего плаща. Но внутри поселилось тревожное ощущение, что за этой сценой стоит нечто большее. Что-то важное и пока неуловимое, подобно далёкому шёпоту в утренней тиши.

Он снова пригубил кусочек пирога, пытаясь отвлечься, но привкус теперь показался чуть менее сладким. Атмосфера трактира оставалась тёплой и гостеприимной, однако на фоне этого уюта и спокойствия фигура незнакомца и его ворона выбивалась из привычной гармонии, заставляя Эйдена настороженно прислушаться к собственным предчувствиям.

Пожав плечами и отгоняя тревожные мысли, Эйден встал из-за стола и направился к выходу. Он накинул на плечи тяжёлую дублёнку, привычными, выверенными годами движениями затянул ремни, поправил капюшон и проверил шнурки ботинок. Сделав шаг к двери, он на миг задержался на пороге, словно набираясь сил перед встречей с холодом внешнего мира. Внутри было тепло и спокойно, но его тянуло на свежий воздух – словно нужно было очистить разум от смутной тревоги.

Открыв дверь, Эйден ощутил, как ледяной ветер обжигает лицо и забирается под одежду. Он втянул холодный воздух полной грудью, позволяя резкому морозу пробудить тело и мысли. Небо оставалось затянуто пеленой серых облаков, но сквозь неё уже просачивались первые робкие лучи зимнего солнца, окрашивая даль бледными, почти акварельными оттенками.

Эйден сделал шаг вперёд, и под ногами послышался ласковый хруст свежего снега. Его следы чётко отпечатались на нетронутом белом покрове, словно подчёркивая его присутствие в этом неподвижном, почти безмолвном мире. Снег искрился тысячами крохотных осколков – глухой свет утра придавал им загадочную глубину. Казалось, стоит протянуть руку, и снег рассыплется, исчезнет, как призрак из далёких снов.

Однако холод Фростхейма встречал его не враждебно, скорее по-доброму, принимая, как старого товарища. Воздух был неподвижен, и звуки почти отсутствовали, кроме тихого скрипа его шагов. Мир вокруг словно застыл в ожидании – даже далекие леса, одетые в белые одежды, казались погружёнными в тихую задумчивость.

Несколько шагов по хрустящему насту – и Эйден ощутил, как морозная свежесть проникает глубже, очищая мысли. В каждом глотке ледяного воздуха была какая-то целительная сила, стирающая тревоги. Он замер, устремив взгляд к далёким горам, вершины которых терялись в облаках. Слабый свет солнца окрашивал эти исполинские бастионы в мягкие тона, делая их ещё более внушительными.

Изо рта вырывался лёгкий пар, таявший без следа. На мгновение Эйден замер, сливаясь с этим величественным пейзажем. Здесь, в тишине и холоде, он был свободен от суеты мира и боли прошлого. Природа ничего от него не требовала. Она просто существовала – бескомпромиссная и величавая. В её ледяной красоте Эйден находил покой, которого ему так не хватало.

Но воспоминания не отступали. Как бы он ни старался, холод не мог полностью заглушить голоса прошлого. Лица тех, кого он потерял, тихо всплывали из глубин памяти. Каждый его шаг по заснеженному полю напоминал о том, что прошлое всегда рядом, всегда готово напомнить о себе. Однако здесь, в молчаливом объятии Фростхейма, он мог хотя бы на короткий миг почувствовать облегчение.

Эйден перевёл взгляд на свои свежие следы – глубокие отпечатки на нетронутом снегу. Как легко их может стереть следующая снежная буря, как будто его и не было в этом месте. Он невольно задумался о том, насколько мимолётны человеческие пути. Но природа не отвечала и не задавала вопросов. Её холодное сердце хранило тайны, и пусть оно не могло дать ему прямых ответов, сама её неподвижность и бесстрастие учили чему-то важному.

Вновь вдохнув мороза, Эйден ощутил, как лёгкая усталость, принесённая воспоминаниями, отступает. В этой тиши, под сдержанным утренним светом, он почувствовал, что, несмотря на всё, что было и что предстоит, прямо сейчас у него есть этот миг – миг покоя, чистоты и свободы от страхов.

Зимняя природа оставалась неподвижной, но в её замёрзшем сердце всё же теплилась жизнь. И хотя она не могла ответить ему, Эйден знал: в этой тишине он способен услышать собственные ответы. Он вновь вдохнул морозный воздух, ощущая, как ледяной мир постепенно смывает с него груз прошлого, оставляя лишь настоящее.

Эйден остановился у тонкой серебристой ленты ручья, пробивающейся сквозь плотный снежный покров, словно сама природа не могла сдержать стремление воды продолжать свой путь. Вода текла медленно, почти застыв, но не прекращала двигаться, перекатываясь через оледеневшие камни с едва слышным плеском. Этот упрямый ручеёк, как и сам Эйден, не сдавался, упорно двигаясь вперёд. Он долго смотрел в ледяную воду, будто надеялся увидеть там отражение тех, кого больше не встретит.

Рука Эйдена машинально опустилась в карман, где лежал мимик-слизень, давно принявший форму гладкого красного камня, тёплого на ощупь. Достав его на свет, Эйден приподнял камень, и мягкие утренние лучи пробежали по его поверхности, заставив сверкать, словно это было живое сердце, заточённое в холодной оболочке. Смотря на крошечный артефакт, Эйден почувствовал, как мысли, подобно воде ручья, текут назад, к тому времени, когда был жив его брат – Элвион.

Он вспомнил, как они ещё мальчишками мечтали отправиться на охоту за мимик-слизнями. Элвион, тогда совсем ребёнок, едва слыша о них, загорался радостью и любопытством. Это была наивная детская игра – обещание на будущее. Но будущее так и не наступило.

Грусть резанула сердце Эйдена. Элвиону должно было исполниться пятнадцать. И эти пятнадцать лет так и остались за гранью времени, недостигнутыми, несбывшимися. Эйден пытался подсчитать, сколько времени прошло с того рокового дня, но память безжалостно возвращала его к образу брата: к светлым волосам, к сияющим глазам, полным жизни и надежд. Элвион навсегда застыл в его воспоминаниях мальчишкой, замёршим на пороге юности. Он никогда не стал взрослым, и день его рождения прошёл где-то там, в неведомой дали, без него.

Сжимая камень в руке, Эйден чувствовал, как острая боль пронзает сердце. Он не смог выполнить своё обещание. Элвиона нет, а этот маленький мимик-слизень в форме красного камня – единственное, что осталось от их детской мечты. Эйден опустился на колени рядом с ручьём и аккуратно положил камень на снег. В свете утреннего солнца камень вспыхнул, отбрасывая слабые тени на белоснежную поверхность. Это был последний жест – знак того, что обещание, хотя и не выполнено, но не забыто.

Присев, он вновь увидел в памяти тот день, когда они с братом смеялись и грезили об охоте на удивительных существ. Он слышал смех Элвиона, видел лучистую улыбку, но эти образы, когда-то живые, теперь казались лишь отголосками далёкого эха. Боль, наполненная безысходностью, накатила вновь. Брата не вернуть. Он жив только в воспоминаниях, как отражение в застывшей воде ручья – лишь образ, недоступный для прикосновения.

«Это для тебя, Элвион», – подумал Эйден, не сумев произнести эти слова вслух. Они застряли глубоко внутри, потому что язык, могущий их произнести, был ему недоступен. Он снова посмотрел на камень, сверкающий на снегу, словно сердце, оставленное на холодной равнине. «Я обещал тебе, что мы пойдём ловить мимик-слизней», – продолжил он мысленно. Прошлое замерзло в неподвижности, но Эйден не мог забыть.

Маленький камень стал символом любви и непреходящей боли. Он напоминал о том, что никакая стужа не сотрёт из памяти лица и голоса дорогих людей. С каждым днём Эйден учился жить с этой болью, но она не исчезала, не становилась легче.

Медленно поднявшись, он ещё раз взглянул на камень. Это был его прощальный жест, последнее, что он мог сделать для брата. Потом Эйден отвернулся, позволяя холодному ветру развеять думы. Прошлое никогда не отпустит его полностью, но жизнь требовала идти вперёд.

Он сделал шаг назад, оставляя мимик-слизень на снегу, и направился дальше, погружённый в свои мысли. Этот маленький ритуал стал прощанием с частью груза, который он нёс так долго. Но понимание того, что Элвиона больше нет, останется с ним навсегда. И, как этот ручей, продолжающий струиться сквозь стужу, память о брате будет течь в его душе, даже если когда-нибудь вода замёрзнет до самого дна.

– Эйден! Я тебя повсюду ищу! – раздался звонкий голос, разрывая хрустальную тишину зимнего утра. Словно озорная птица, Торстен выскочил из-за сосновых стволов и помчался к нему по хрустящему снегу, оставляя за собой неуклюжие, но полные жизни следы.

Эйден обернулся на звук, и лицо мальчика, освещённое редкими лучами бледного солнца, показалось ему ярче любого огня. В нём было столько наивной радости и неподдельного восторга, что Эйден, неожиданно для самого себя, ощутил, как уголки его губ начинают подниматься. Он почти забыл, что такое тёплая улыбка, искренний смех, легкомыслие детства. Но вот Торстен – словно олицетворение весны среди суровой зимы – торопливо приближался к нему, и Эйден почувствовал в душе странное, согревающее чувство.

Ничего не говоря, он медленно наклонился и зачерпнул горсть искристого снега. Под его пальцами хрустел чистый, белый покров. Лепя снежок, он следил за тем, как Торстен бежит всё быстрее, уже едва сдерживая смех, в предвкушении шалости. Мальчик подошёл почти вплотную, но руки держал за спиной, будто сам задумал коварный план.

Эйден бросил первый снежок, целясь в ноги Торстена. Тот с весёлым криком увернулся, подскочив в сторону, а его смех, звонкий и беззаботный, эхом разнёсся по заснеженному лесу.

– Ха! Так просто ты меня не одолеешь! – крикнул Торстен, мигом выхватывая из-за спины свой «боезапас» – несколько уже приготовленных снежков.

Они закружились в озорном танце, обменялись градом снежных «выстрелов». Под их ногами снег вспыхивал пушистыми фонтанчиками. Их дыхание превращалось в пар, поднимающийся к бледному небу, а смешки и крики сталкивались с глухой тишиной леса, придавая пейзажу живое, мерцающее звучание. Торстен был подвижен и хитер, но Эйден – точен и быстр. Один меткий бросок – и снежок угодил мальчику в плечо, отправляя его в мягкий сугроб. Торстен упал, смеясь настолько заразительно, что самому Эйдену захотелось расхохотаться во весь голос.

– Сдаюсь, сдаюсь! – крикнул мальчик, подняв руки вверх, словно капитулируя перед невидимым противником. Его глаза сияли, а смех был искренним и звонким, как ручей, пробивающий лёд. Эйден приблизился и протянул ему руку, осторожно помогая встать. Мальчик взъерошил волосы, сбивая снежинки, и радостно посмотрел на Эйдена снизу вверх.

– Ну ты и шулер! – поддразнил Торстен, с искрой лукавства в глазах. Но в его тоне звучало не укоризна, а восхищение. Эйден лишь пожал плечами, по-своему намекая, что мальчику стоит стараться ещё больше. Торстен фыркнул, отряхиваясь, и тут же рассмеялся, смирившись с «поражением».

Они неторопливо пошли к ручью, делая передышку от снежной битвы. Торстен не умолкал ни на миг, живо рассказывая о своих мечтах, планах, о том, как он станет великим воином, достойным памяти своего отца. Эйден внимательно слушал, изредка кивая и улыбаясь. Он чувствовал, что в глазах мальчика он – не просто случайный спутник. Для Торстена он стал кем-то вроде старшего брата, наставника, человека, к которому можно обратиться с вопросом, поделиться мечтой.

– Эйден, ты всегда такой спокойный, – вдруг заметил Торстен, приостанавливаясь у тихого журчания воды. – Как у тебя получается держать себя в руках? Мне бы так научиться, когда я стану великим воином!

Слова мальчика тронули Эйдена. Он понимал, что его внешнее спокойствие – не результат выбора, а тихое эхо боли и потерь. Но, глядя сейчас на Торстена, он осознал, что спокойствие может быть не только щитом от страданий, но и знаком внутренней силы, которая позволит мальчику самосовершенствоваться.

Эйден поднял руку, легко коснулся груди, затем головы, показывая, что мудрость и выдержка приходят со временем и опытом. Он улыбнулся, словно говоря: «Ты поймёшь это, когда придёт твой час».

Мальчик кивнул, не до конца понимая жест, но принимая его с детской непосредственностью. Он снова заговорил о будущем, о славных подвигах, о том, как защитит близких от любых невзгод. Слушая эти искренние, ещё наивные мечты, Эйден вдруг почувствовал, что привязался к мальчику всем сердцем. Теперь Торстен стал для него не просто сыном Рода, а настоящим младшим братом, чьи невинные грёзы хотелось защитить от жестокости мира.

Когда они повернули обратно к трактиру, снег мягко скрипел под их шагами, а со стороны дома уже доносились аппетитные ароматы, согревающие душу. Обернувшись к мальчику, Эйден с неожиданной игривостью подсёк ему ногу. Торстен с громким криком снова плюхнулся в сугроб, но мгновенно поднялся, отчаянно пытаясь сохранить серьёзный вид.

– Эй! Нечестно! – залился он смехом, отмахиваясь от невидимого противника. Но Эйден уже шёл вперёд, будто ничего не произошло, изредка оглядываясь через плечо, и в его взгляде светилась спокойная насмешка. Мальчик не отставал, снова бросаясь вперёд, шумно и радостно, как щенок, пытающийся поймать своего старшего товарища.

Вскоре они приблизились к трактиру, чьи окошки светились мягким, тёплым светом, а оттуда, как из рога изобилия, струился аромат свежего хлеба и пряностей. В морозной тишине их смех звучал особенно задорно, а пар от дыхания рисовал в воздухе неведомые узоры. В этот миг Эйден понял, что, шаг за шагом, ледяные оковы его прошлого начинают таять. Рядом с Торстеном и остальными, кто окружал его заботой, он нашёл семью и почувствовал, что жизнь продолжается, наполняясь новыми красками, нежностью и радостью, словно весна, неугомонно пробивающаяся сквозь снег.

Когда они вошли внутрь, Эйдена окутал волшебный кокон домашнего уюта. В зале, освещённом мягким светом свечей и очага, царила приятная негромкая суета. Семьи за столами тихо переговаривались о грядущих праздниках, вспоминая былое и делясь надеждами на будущее. Тёплые голоса и аромат свежей выпечки, горячего мяса и пряных отваров пробуждали чувство защищённости – здесь, под тёплыми балками, можно было отдохнуть душой.

Дети смеялись, словно звонкие колокольчики, а взрослые, сбросив тяжесть повседневных забот, рассказывали друг другу истории. Эйден и Торстен застали этот покой в самом лучшем его проявлении.

– Эйден! Торстен! – раздался радостный голос Эйлы, хозяйки трактира. Её лицо, озарённое тихим светом и собственной открытой улыбкой, засияло ещё ярче, когда она увидела их. Будучи занятой подносами, блюдами и уборкой, она всё же нашла мгновение, чтобы приветливо кивнуть Эйдену. Заметив его покрасневшее от мороза лицо и тёплую ухмылку, Эйла словно ещё больше смягчилась, будто укутывая их невидимым шерстяным одеялом своей доброжелательности.

Рядом стоял Род – её муж, мужчина крепкого телосложения, скрестивший руки на груди. Он вёл тихий разговор с Сигмундом, своим тестем. Когда Эйден бросил на них взгляд, его душу согрело необычайное тепло: простая семья, не воины, не маги, не герои, а обыкновенные люди, державшиеся друг за друга, как крепкие корни могучего дерева. В этом зрелище была своя магия – магия единения и близости, словно здесь плелось невидимое кружево родства и дружбы.

Эйла, заметив, что Эйден замер на месте, с тёплой улыбкой поинтересовалась:

– О чём задумался, Эйден? – её голос звучал ласково, почти по-матерински. Потом она взглянула на Торстена, который наигранно нахмурился, и весело добавила: – И что ты снова с ним учинил?

Торстен, вскинув брови, громко воскликнул:

– Да он подножки мне ставит, как обычно! – В его сияющих глазах читалось озорство, а смех, готовый вырваться наружу, подтверждал: ни о какой обиде речи не шло. Это была их игра, их тайный язык веселья и поддразнивания.

Эйден лишь пожал плечами и ухмыльнулся ещё чуть заметнее, словно говоря: «А разве могло быть иначе?» Атмосфера трактира постепенно просачивалась в него, словно тёплый мёд, заполняя внутреннюю пустоту. Здесь он был в безопасности, укрыт от невзгод и ветров внешнего мира.

Род приподнял бровь и с лёгкой усмешкой сказал Эйле:

– Эйден может стать достойным защитником для Торстена, но уж в честной игре с ним лучше не связываться.

Эйла рассмеялась, вытирая руки о полотенце:

– Будь ты рядом, Род, может, и защитил бы сына! – поддразнила она мужа, её глаза блестели лукавым огоньком. Потом, повернувшись к Эйдену, улыбнулась теплее: – Кстати, Эйден, не поверишь! Помнишь того странного путника с вороном? Он оставил нам серебряник! Представляешь, за одну ночь больше, чем мы зарабатываем за целый месяц! – В её голосе звучала смесь удивления и лёгкой тревоги. – Мы не привыкли к такой щедрости.

Слова о путнике тут же напомнили Эйдену о том странном, мрачноватом человеке, от которого веяло тайной. Вороны редко несут добрые вести, а этот был особенно зловещ. Щедрый серебряник теперь казался уже не даром, а загадкой, требующей внимания. Но Эйден предпочёл промолчать, лишь хмуро кивнув, словно говоря «Я учту».

– Что ж, – задумчиво отозвался Род, качнув головой, – если бы каждый наш гость платил столь щедро, давно бы жили по-королевски. Но не думаю, что придётся на это рассчитывать.

Эйла кивнула, и в её взгляде промелькнула искра надежды, тут же сменившаяся хозяйственными заботами:

– Нам ведь нужно подготовиться к празднику. Эйден, сходил бы ты в Роискуд за провизией и святого дерева прикупить – надо возжечь его на праздник. – Она обернулась к Сигмунду в поисках поддержки: – Сигмунд, ты ведь пойдёшь с ним? Путь недалёкий, но вдвоём спокойнее.

Сигмунд молча кивнул, взглядом показывая, что понимает и одобряет. В его суровых чертах угадывалось уважение к Эйдену. Они оба были молчунами, ценившими действие над словом.

– Пойдём немедля, – коротко сказал Сигмунд. – Снег хоть и неглубок, но может замедлить путь. Я подготовлю сани.

Эйден улыбнулся едва заметно, ему нравилась такая прямолинейность и простота в делах. Здесь не было лишних разговоров – только тихое понимание и готовность помочь.

Покинув трактир, они вышли на улицу, где мороз заваливал лёгкие хрустящим холодом. Воздух был острый, как новый клинок, но его свежесть бодрила и очищала мысли. Трактир, оставленный позади, светил теплыми окошками, словно маяк на белоснежной равнине, напоминая о доме и уюте, которые ждут их по возвращении.

Сигмунд, не теряя времени, вручил Эйдену упряжь от саней. Простой инструмент, но такой надёжный: дерево скрипело едва слышно, а снег под полозьями был плотным и искрился в рассветных лучах.

– Возьмёшь сани. Провиант будет тяжёлым, и святого дерева тоже надо взять побольше, – негромко сказал Сигмунд, и Эйден кивнул в ответ.

Они зашагали вперёд, молча, но с уверенностью тех, кто знает своё дело. Скрип снега и редкий хруст веток, под тяжестью снега или от случайных движений птиц в кронах, были единственными звуками в этом величественном, почти сказочном лесном царстве. Так, бок о бок, они шагали к деревне Роискуд, неся с собой спокойную силу людей, привыкших принимать мир таким, каков он есть, и быть для него надёжными хранителями тепла и порядка.

– Нравится тебе здесь? – нарушая тишину, спросил Сигмунд. Голос его звучал низко и слегка глухо, без намёка на осуждение или настойчивость. Этот вопрос был скорее риторическим, словно мужчина проверял, принял ли новоприбывший эти суровые земли как свой дом.

Немой странник – тот, кого звали Эйденом, – лишь кивнул в ответ. Он предпочитал не тратить слова понапрасну. Его взгляд устремился в глубь лесных просторов.

– Долгое время я тоже не мог привыкнуть, – продолжил Сигмунд, идущий рядом, не сбавляя шага. Его суровые черты оставались спокойными, а взгляд уходил куда-то вдаль, будто через снежные просторы он вглядывался в собственное прошлое. – Морозы, одиночество… Сначала кажется, что никогда не сможешь принять этот холод, что он навсегда останется чужим. Но со временем он становится частью тебя. Ты перестаёшь ощущать ледяной ветер как врага. Он просто есть. Одиночество тоже меняется: оно уже не гнетёт, а даёт время прислушаться к себе. Здесь своё тепло, даже в самую лютую стужу. – Сигмунд на миг умолк, словно взвешивая каждое слово. – Дом – это не всегда место твоего рождения. Иногда дом – это то, где тебя ждут.

Эти слова задели в душе молчаливого воина какую-то струну. Он продолжал идти рядом, ощущая, как фразы Сигмунда проникают вглубь, отзываясь где-то в сердце. Эти северные земли, со всем их холодом и безмолвием, начинали становиться для немого путешественника чем-то большим, чем просто очередной остановкой.

Лес редел, пропуская вперёд широкой белоснежной равнины, и вскоре на горизонте заискрились очертания Роискуда. Скромная деревушка выглядела сказочно: заснеженные крыши домов поблёскивали под рассеянным светом, словно посеребрённые. Из труб медленно поднимались прозрачные струйки дыма, обещая тепло и уют внутри. Даже суровая зима не могла лишить этих людей их праздника – приближались торжества, и жизнь била ключом, несмотря на мороз.

Когда двое путников приблизились к деревне, между облаками прорвался робкий луч солнца, заиграв на заснеженных крышах, будто кто-то разбросал по ним тонкую серебристую вуаль. Узкие тропинки были аккуратно очищены, а вдоль них тянулись гирлянды из еловых веток, усыпанные деревянными фигурками. Каждая мелочь дышала традицией и уважением к предкам.

Новый житель этих мест, ещё недавно чужак, смотрел на эту картину с безмолвным восхищением. Из труб маленьких домиков шёл дым, наполняя воздух ароматом горящих дров, свежеиспечённого хлеба и жарящегося мяса. Закутанные в меха мужчины занимались украшением центральной площади: они развешивали гирлянды, зажигали костёр, вокруг которого уже собирались люди. Этот огонь был не просто источником тепла, а сердцем деревни, её центром притяжения.

Дети с криками играли в снегу, бегали, бросались снежками, строили крепости. Их звенящий смех контрастировал с тихой величавостью зимней природы. Взрослые, собравшиеся у костра, раскладывали хлеб, сыр, фигурки – символы благодарности Великим духам за ещё один прожитый год. Молчаливый защитник Торстена чувствовал особую значимость этого ритуала: для здешних людей праздник был не просто забавой, а частью их сути – возможностью сплотиться перед лицом холода.

Сигмунд остановился на мгновение, оглядывая всё вокруг с лёгкой полуулыбкой:

– Так здесь всегда, – заметил он. – Мороз не отнимет у нас праздника и благодарности Великим. Для нас это не просто обряд, это то, кем мы являемся.

Эйден, кивнул, прислушиваясь к словам спутника. Он понимал, что для этих людей деревня – не просто место на карте, а дом в самом глубоком смысле этого слова. И он, тихий странник, теперь был частью этого мира, пусть и неосознанно.

Они направились к мясной лавке в конце деревни, на вывеске которой красовался резной бык. Внутри было тепло, пахло дымом и свежим мясом. Мясник, мужчина крепкий и рыжебородый, взмахнул рукой приветственно:

– Как раз вовремя! Всё готово – свежее мясо и святого дерева достаточно. – Он выложил перед ними толстые куски окорока и грудинки, аккуратно завернутые в ткань, показал поленья святого дерева. – Сегодняшний день особенный. Святое дерево будет гореть ярко, и Великие услышат наши молитвы.

Эйден ловко подхватил провизию, укладывая её в сани. Сигмунд осмотрел поленья, кивнул довольно: древесина оказалась отменной. Мясник проводил их до двери:

– Этот праздник – напоминание о силе нашего единства, – сказал он, улыбаясь добродушно. – Каждая зима – испытание, но мы выдерживаем его вместе.

Парень его спутник, казалось, понимали это без слов. Они покинули Роискуд, нагруженные провизией и поленьями. Сани скользили по снегу легко, почти беззвучно. Мороз больше не казался столь злым, будто исполненный ими долг привнёс в душу спокойствие и тепло.

Сигмунд оставался немногословным. Он время от времени оборачивался, проверяя, справляется ли немой товарищ с санями. Но никаких слов не было нужно. Это было молчание взаимопонимания, подобное безграничной тишине заснеженного леса.

На ветвях елей тяжело лежал снег, местами ветер шелохнёт его – и тот вспыхнет в лучах солнца крошечными искрами. Когда-то этот мир казался чужаком холодным и враждебным. Теперь же он чувствовал пульс скрытой жизни и видел, как мороз и тишина могут стать союзниками, а не врагами.

В конце концов, они шагали уже не как случайные спутники, а как люди, принявшие эти земли – её морозы, её тишину, её праздники и традиции – в своё сердце. И молчаливый Эйден знал: теперь он действительно дома.

Когда до трактира оставалось совсем немного, Сигмунд неожиданно заговорил. Его голос звучал негромко, но уверенно, словно он делился чем-то важным:

– Ты прошёл долгий путь, Эйден. Но теперь, возвращаясь сюда, знай: это уже не просто таверна. Это твой дом.

Слова Сигмунда эхом отозвались в душе немого воина. Он поднял взгляд на сурового спутника, обдумывая услышанное. «Дом». Несмотря на все испытания, все потери и шрамы, которых за эти месяцы не убавилось, а только прибавилось, молодой защитник неожиданно осознал, что эти края стали для него родными. Люди, живущие здесь просто и без лишних слов, их заботы, их радости, неведомым образом затопили бездонную пустоту в его сердце. Суровый холод теперь казался не таким угрожающим, а тёплые огни, мерцающие впереди, были подобны маякам, указывающим ему путь к душевному покою.

Когда они приблизились к двору трактира, Эйден ощутил, как внутри него что-то смягчается, как ледяная корка, скрывавшая его душу, начинает таять под влиянием этих людей и их нескончаемой заботы. Оттуда, изнутри, доносились смешанные звуки – смех, разговоры, скрип деревянных стульев по дощатому полу, звон посуды. А вместе с ними в воздухе плыли аппетитные ароматы еды, пряных отваров и дымка из камина. Всё это смешивалось в уютную симфонию, что звала его войти и согреться.

Сигмунд, тяжеловесно переступая по утоптанному снегу, подхватил поленья святого дерева и бесшумно направился к задней двери, где уже готовились к ритуалу зажжения огня к предстоящему празднику. Новоприбывший остался стоять во дворе на мгновение дольше, задерживаясь, чтобы впитать этот миг в себя. Всего четыре месяца назад он вошёл сюда, измождённый, холодный и отрешённый, готовый исчезнуть в белой пустоте. Теперь же он стоял здесь, окружённый заботой, готовый принять своё место за общим столом.

Лёгкий ветерок ласково коснулся его лица, принеся знакомые запахи: древесный дым, жареное мясо, специи. Это были запахи дома – дома, в котором его ждали. В глубине души он ощутил, как последние осколки былой отчуждённости выветриваются, оставляя спокойное, почти тёплое ощущение уверенности. Эйден сделал глубокий вдох, как будто запоминая это чувство навсегда.

Подойдя к двери, он на мгновение задержался, зная, что внутри его ждут – не как постороннего, а как своего. Открыв дверь, он шагнул через порог, и на его лице мелькнула едва уловимая улыбка.

Внутри трактира царил мягкий золотистый свет – от пламени в камине и множества свечей, отразившихся в деревянных стенах и грубой мебели. Длинный стол, неровно обтёсанный, но крепкий и надёжный, ломился от угощений: мясные блюда, свежеиспечённый хлеб, сыры, соленья, густые супы и ароматные настойки. Всё было приготовлено с любовью и старанием, каждое блюдо напоминало о времени и душе, вложенных в этот вечер.

За столом собралась вся их «семья»: хозяйка Эйла, заботливая и весёлая, Род – её надёжный супруг, суровый, но добрый Сигмунд, мальчишка Торстен с сияющими глазами, Сэм, глядящий на всех с улыбкой, Калад – тихий, но верный товарищ, и сам Эйден, тот, кто некогда был чужаком и молчаливым скитальцем. Теперь он был одним из них. В воздухе висел аромат праздника и единения, столь сильный, что казалось, сама стужа за окнами таяла от этого тепла.

Этим вечером он не чувствовал себя одиноким – напротив, он был частью общего мира, пульсирующего жизнью и светом. И это знание было дороже любых слов, которых он не мог произнести.

В центре стола, на массивном серебряном подносе, возлежал окорок, запечённый до сияющей золотистой корочки. Его аромат, насыщенный травами и пряными специями, мягко огибал гостей, словно невидимая рука, приглашающая отведать этот дар земли и труда. Вокруг теснились миски с тушёными овощами: капустой, приправленной прохладой мяты и силой наваристого бульона, и румяным картофелем, хрустящим и благоухающим. Высокие стопки свежего хлеба с хрустящей коркой гордо возносились над полусферами масла, сияющего в отсветах огня, а изысканные пироги с тыквой, мясом и сыром источали такой тёплый аромат, что едва ли кто мог подавить счастливую улыбку.

Эль и вино щедро струились в деревянные кружки, кувшины, словно дворцовые виночерпии, предлагали прикоснуться к радости этого вечера. Пар поднимался от горячих напитков, кружки кочевали от рук к рукам, подобно талисманам, объединяющим души за столом. Рядом с ними лежали резные ложки, будто доставшиеся по наследству от древних мастеров, – они подхватывали угощения с лёгкостью, рожденной доверием и обжитостью этого мира.

Эйден, сидевший в стороне, на этот раз не чувствовал себя чужаком. В этих простых стенах он видел изобилие, какого не встречал в суровых краях своих недавних странствий. Каждое блюдо, каждый кубок было не только питанием, но проявлением доброты и заботы, того единства, что сплеталось невидимыми нитями между людьми за столом. Эйла, возглавлявшая этот праздник, вкладывала в каждое угощение частицу души. Сегодня её глаза сияли, будто она сама была хозяйкой неба, одарившей гостей теплом и спокойной уверенностью.

Сигмунд, приподняв кубок с элем, слегка кивнул Роду. На мгновение голоса стихли, как будто сама тишина была ещё одним гостем этого вечера. За простым жестом крылась благодарность – за вечер, за саму возможность собраться вместе, за мягкий свет, отражающийся в стенах трактира и в сердцах присутствующих. Это был не просто ужин, а высшее таинство жизни, свидетельство победы над холодом, одиночеством и страхом, что остались за дверью.

Эйла, сидя во главе стола, взглянула на каждого – на Рода, Сигмунда, Сэма, Торстена, Калада и Эйдена – и в её взгляде отражались нежность и забота, словно она читала в душах собравшихся невидимую книгу добрых историй. Протянув руку к Роду, она связала их судьбы жестом старше любых слов. Род, следуя её примеру, передал прикосновение дальше, и вскоре все за столом сомкнули руки в единый круг, в обруч взаимной поддержки и любви. Эйден, привыкший к одиночеству, удивился тому, как легко и естественно он вошёл в этот живой круг, чувствуя, как тепло перетекает из ладони в ладонь, сплавляя их души в нечто целое.

Тишина наполнила зал, будто густой мёд, таящий в себе тайну бытия. Лишь потрескивание поленьев в камине и едва слышный скрип деревянного стола сопровождали этот момент, подобно далёким напевам лесных духов. Тёплые отсветы пламени плясали на лицах, и Эйден видел, как свет и тень становятся соучастниками таинства, подчёркивая глубину связи, что родилась в эти мгновения.

Приподнимаясь с царственным спокойствием, Эйла подняла взгляд к тёмным деревянным балкам, точно ища в их старых трещинах древнюю мудрость. Её голос, мягкий и проникновенный, раздался в тишине, словно давний гимн, прозвучавший впервые:

– Великие, мы благодарим вас за этот мир, за эту возможность делить тепло и безопасность под одной крышей. Благодарим за вашу щедрость и милость, за пищу, что питает наши тела, за дом, ставший убежищем от ветров и метелей. Пусть ваши взоры останутся над нами, а ваши руки укрепят наши семьи. Да будет благословен каждый миг покоя и радости, каждый момент дружбы, что скрепляет наши сердца этой ночью.

Её слова были просты, но звучали как священная молитва, рождая невидимые лучи благодарности, что наполняли зал ласковой, почти осязаемой теплотой. Даже Эйден, не склонивший голову ни перед какими богами, ощутил странное волнение в груди. Это была не показная вера, а искреннее признание ценности мира, тёплого очага и надёжных рук, сомкнувших круг вокруг стола.

Все молча разделили эту признательность. Эйден понял, что в этой тишине есть что-то священное: невысказанная клятва хранить друг друга и разделять каждый миг жизни, будь он радостным или печальным.

Когда слова растаяли, Род поднялся и бережно уложил несколько тёмных прутьев святого дерева в железную чашу. Аромат древесной смолы, таящий в себе историю предков, поднялся в воздух. Несколько лёгких ударов огнивом – и струящийся поток искр начал игру со временем. Прутья затлели, а затем один из них вспыхнул ярким пламенем, словно ожившая память о предках и старых преданиях.

Эйден смотрел на огонь, и в его молчаливой душе зарождалось новое чувство – торжественное и нежное. Это пламя было больше, чем огонь, оно стало символом их единства, корнями, вплетёнными в минувшие века, щитом против зимней стужи, зовом к жизни и любви. И в этот миг Эйден знал, что он не просто гость за этим столом, но родной сын этих земель, согретый их огнём и общим дыханием.

Для Эйдена это было неожиданным мгновением осознания. Огонь, разгорающийся в железной чаше, казался не просто частью ритуала или декорации праздника – он был символом самой жизни, тепла и несокрушимой надежды. В этом пламени мерцал древний дух, что помогал людям выстоять перед леденящим холодом судьбы, напоминая, что за чертой тьмы всегда есть свет, дарующий покой и уверенность в грядущем дне.

Все, затаив дыхание, наблюдали, как огонь, нарастающий в силе, окрашивает комнату в тёплые красные тона. На какое-то мгновение время словно остановилось, и даже самые простые вещи обрели глубину, а пламя стало воплощением единства, благословения и неугасимой жизни. Но вскоре тишина, наполненная торжественной серьёзностью, уступила место вновь ожившим разговорам и мягкому гулу голосов. Каждый вернулся к своим мыслям, вспоминая прошедшее и размышляя о будущем.

Сигмунд, первым разорвав затишье, поднял кружку с элем и бросил на Рода искрящийся взгляд:

– Этот год был удачен, – сказал он с лёгкой улыбкой. – Клянусь, я и не думал, что после всех наших бед мы сможем похвастаться такими запасами. Порой мне кажется, что нам невероятно повезло, – в его голосе звучала благодарная удивлённость.

Эйден, сидевший рядом с Сэмом и Каладом, оторвал взгляд от отражений огня в кружке и посмотрел на Рода. На миг лицо хозяина дома потемнело от воспоминаний, но он тут же выпрямился и тихо, но уверенно заговорил:

– Мы прошли через ад, – произнёс Род, и в его голосе дрожала сдерживаемая боль. – В шахтах мы были на краю бездны, почти потеряли друг друга. Я никогда не забуду день, когда мы вырвались на свободу. Тогда я поклялся, что моя семья больше не узнает такой тьмы. Я не позволю, чтобы нас снова разлучили эти безжалостные стены.

Каждый понимал: это не просто слова, а клятва человека, увидевшего худшее и готового на всё, чтобы защитить близких. Это обещание звучало как стальной обруч, опоясывающий их жизни.

– Мы с тобой, брат, – ответил Сэм, глядя Роду прямо в глаза. – Помню тот миг в абсолютной темноте, когда мы не знали, увидим ли хоть раз ещё свет солнца. А теперь мы здесь, за этим столом. Разве это не чудо?

– Истинно так, – кивнул Калад. Его голос был мягок, но в нём звучала железная уверенность. – То, через что мы прошли, навсегда нас изменило. Но теперь у нас есть самое ценное – свобода и семья.

Слова повисли в воздухе, как тонкие нити, связывающие их души. Огонь в чаше продолжал плясать, отбрасывая на лица красноватые отблески, словно напоминая: всё, что они имеют сейчас, добыто с трудом, выстрадано и вымолено у судьбы.

Сигмунд снова усмехнулся, но на этот раз в его усмешке слышалась горькая сладость пережитого:

– К чёрту те шахты, к чёрту их мрак. Мы здесь, мы живы, и перед нами целый мир, за который стоит сражаться.

Род поддержал этот жест, приподняв свой кубок, и остальные не заставили себя ждать. Их кружки поднялись в едином порыве, как знамёна над крепостью сердца. Этот тост был больше, чем просто дежурное пожелание – он знаменовал их общую победу, их стойкость, их способность сплотиться и выжить.

– За жизнь, – тихо, но полно смысла произнёс Род. – За то, что мы больше никогда не будем разделены.

Эйден с пониманием кивнул вместе со всеми. Улыбки вернулись на лица, разговоры оживились и потекли легко и свободно. Тяжесть прошлого хоть и осталась позади глаз, но больше не давила на сердца. Они не боялись говорить о том, что было, потому что теперь у них была уверенность в том, что будущее им подвластно.

– Кто бы мог подумать, что мы окажемся здесь, – задумчиво сказал Сэм, оглядев щедро накрытый стол. – Когда-то мы не надеялись увидеть даже проблеск рассвета, а теперь сидим, наслаждаемся едой и благодарим Великих за щедрость.

Калад засмеялся негромко, хлопнув Сэма по плечу:

– После всего, что случилось, каждое блюдо – дар свыше. И пусть так будет всегда.

Сигмунд поднял кружку и отпил глоток, словно скрепляя их уговор невысказанной клятвой:

– Да, теперь важнее всего не сама пища, не стены над головой, а то, что мы – вместе. Это то, что и делает нашу жизнь стоящей.

Эйден слушал их голоса и улыбался, ощущая, как внутри расцветает тихое, уверенное тепло. Они пережили тьму и теперь наслаждались светом, который сами же зажгли. И огонь в чаше, и их улыбки, и это обилие еды – всё стало символом их силы, их несгибаемого духа и любви, что связывала их мощнее любых стен.

Торстен, как это часто бывает с детьми на долгих застольях, постепенно начал уступать сну. Ещё недавно мальчик бурлил энергией, смеялся, шалил и шутливо поддразнивал взрослых, но теперь, под нежным натиском сытости и тепла, его глаза медленно смыкались. Он сидел рядом с матерью, и его маленькие руки уже бессильно лежали на краю стола, голова кланялась к плечу Эйлы, будто солнечный цветок, опустивший лепестки к ночи.

Эйла с ласковой улыбкой наклонилась и поцеловала сына в макушку, её взгляд отражал тихую материнскую радость. Осторожно взяв мальчика на руки, она почувствовала, как Торстен уютно прижался к ней, словно птенец под крылом – полностью доверяясь теплу и защите, которые он находил в этом доме. Остальные за столом понимающими улыбками проводили её взглядом, признавая, что для младших гостей вечер подошёл к естественному финалу.

– Пора его уложить, – мягко промолвила Эйла, поднимаясь из-за стола. Её голос звучал негромко, словно она боялась нарушить волшебную тишину, окутавшую этот момент.

Сын, уютно устроившийся на её груди, слабо пробормотал что-то во сне, не просыпаясь. Он знал, что в руках матери и в пределах этих стен ему ничто не угрожает. Эйла, ступая бесшумно, как тень, поднялась по скрипучей лестнице наверх, оставив мужчин за столом. Род проследил за каждым её шагом, и в его глазах светилась любовь, смешанная с тихой гордостью и благодарностью за этот мир и семью, которая окружала его.

Когда за Эйлой и Торстеном закрылась дверь, внизу на мгновение повисла задумчивая тишина. Пламя в чаше со священным деревом мерцало, отбрасывая на стены подрагивающие тени, похожие на призрачный танец духов. В этой тишине было что-то умиротворяющее, словно сама ночь прикоснулась к их душам, напоминая о скором приходе сна. Но этот вечер ещё не был окончен для взрослых – им предстояло подарить себе несколько беззаботных мгновений, смыть дневную усталость и насладиться теплом общения.

Род, будто выжидавший этого момента, внезапно нырнул под стол и извлёк оттуда большую бутылку ржаной водки. В отблесках огня стекло сверкнуло, как сокровище, а лица собравшихся мгновенно оживились, отражая тёплое ожидание.

– Ну что ж, теперь можем отпраздновать как следует! – воскликнул он весело, открывая бутылку уверенным движением. Звонко плеснувший в кружки напиток сразу наполнил воздух плотным ароматом хлебных зёрен и тонкой остротой.

Сигмунд, сидевший рядом, с приподнятой бровью и лукавой усмешкой поднял кружку:

– Вот теперь начинается настоящий праздник, – проговорил он с удовлетворением. – За нас и за этот дом, ставший нашим оплотом.

Кружки взметнулись вверх, отблески огня побежали по их краям, и в этот миг каждый глоток стал обетом дружбы и благодарности. Водка обжигала гортань, напоминая о силе жизни, текущей в жилах, и смывая последние тени тревог. Эйден, сделав глоток, ощутил, как тёплая волна разливается по телу, расслабляя и располагая к весёлой беседе.

– Вот это другое дело! – рассмеялся Сэм, перекидывая руку через спинку стула. – А то я думал, что вечер пройдёт без настоящего угощения. Теперь мы в деле! И раз так, позвольте мне поделиться историей, как меня однажды приняли за легендарного охотника, когда я преследовал лису…

Его слова тут же встретили дружный смех. Эйден тоже улыбнулся – впервые за долгое время искренне, без тени печали. Калад, подхватив настроение, рассказал о смешном случае на рыбалке, когда он умудрился провалиться в прорубь, и от его рассказа все вновь расхохотались. Эти истории были как разноцветные бусы, нанизанные на нить общей памяти, и каждый смеялся, ощущая уют и близость.

– Эйден, – обратился к нему Род с тёплой полуулыбкой, – мы все знаем, что ты не любитель шумных застолий и предпочитаешь тишину. Но сегодня – твой день, мы хотим, чтобы ты почувствовал себя одним из нас. За тебя.

Эйден встретил взгляд Рода и, не раздумывая, поднял свою кружку. Водка, текущая по горлу, принесла с собой не просто тепло, а чувство принадлежности и принятия. Он улыбнулся, и в этот момент будто ещё одна незримая дверь открылась в его душе, впуская свет и радость.

Сэм, радостно заметив перемену в Эйдене, громко рассмеялся и с дружеским похлопыванием по плечу сказал:

– Так-то лучше! Теперь мы все вместе, как и должно быть.

Смех за столом звучал то звонко, то глухо, перемежаясь рассказами и шутками, а кружки всё чаще поднимались к губам, вновь и вновь провозглашая бессловесный тост за жизнь, за дружбу и за дом, где царил мир. Вскоре бутылка ржаной водки опустела, но никто не ощутил разочарования – ведь у них был ещё целый подвал таких сокровищ.

– Ну вот и всё, – вздохнул Род с притворным сожалением, ставя пустую бутылку на стол. – Но не беда. Сигмунд, помнишь ту особую бутылку, что ты приберёг на лучший случай?

Сигмунд с задумчивой улыбкой наклонил голову, и в его глазах блеснула искра:

– Конечно помню! Пойду принесу. Она будет достойной точкой в этом удивительном вечере.

И пока Сигмунд вставал из-за стола, тёплый полузной вечера, звенящий смех и тихие разговоры наполняли помещение жизнью. Огненные отсветы продолжали играть на стенах, и Эйден чувствовал, что каждая минута, каждая улыбка и каждый глоток напитка укрепляют нити, связывающие их всех воедино. Это был вечер, когда они отогнали холод и тревоги, вечер, когда даже молчаливый Эйден нашёл своё место за этим щедрым столом.

Компания дружно захохотала, и каждый, с трудом вставая из-за стола, принялся неловко выбираться наружу. Шатаясь и опираясь друг на друга, они не хотели упустить шанс поучаствовать в поисках новой бутылки – подобно искателям сокровищ, что прячутся в глубинах земли.

Шутливо толкаясь и поддразнивая друг друга, они вышли из тёплого чрева трактира, окунувшись в мягкий сумрак двора. Подвал, куда они направлялись, освещался лишь тусклыми огоньками фонарей, и слабый свет отражался в снегу, словно приглушённые искры под зимним небом.

– Ну, вперёд, ребята, – весело воскликнул Сигмунд, направляясь к двери, ведущей вниз. Его голос отразился тихим эхом, упавшим в тёмную глубину.

Но когда они остановились перед чёрным провалом подвала, смех оборвался, будто невидимая рука задушила веселье. Тьма подземелья была чересчур плотной, слишком напоминающей о шахтах, о том беззвёздном мраке, где они однажды чуть не лишились жизни. Каждый вспомнил тень страха, притаившуюся в их памяти.

Сигмунд обернулся, заметив, что остальные замерли, словно околдованные этой темнотой.

– Что с вами? – спросил он, в голосе звучало лёгкое недоумение.

Сэм, опираясь плечом о каменную стену, с горькой усмешкой бросил взгляд в глубь подвала:

– Ни за что не спущусь в ту пропасть, даже на шаг. Не после того, что мы пережили, – произнёс он негромко, и остальные согласно кивнули, негласно поддерживая его слова.

Сигмунд, наконец поняв причину их сдержанности, коротко усмехнулся:

– Понял, понял. Ну что ж, придётся мне одному играть героя.

Он без колебаний шагнул в темноту. Минуты ожидания показались остальным долгими, будто они в который раз проходили испытание храбрости. Но вот Сигмунд вернулся с бутылкой, сияя торжествующей улыбкой, и веселье вспыхнуло вновь, точно всполох пламени.

– Теперь уж точно повеселимся! – воскликнул Род, поднимая кружку, и друзья радостно поддержали его. Сигмунд разлил новую порцию жгучей водки, возвращая всех в атмосферу лёгкости и беззаботности.

Для Эйдена этот момент стал началом расплывчатых воспоминаний, похожих на разноцветные чернильные пятна на бумаге, которые постепенно растекаются, теряя чёткие очертания. Он ещё ощущал тепло огня, слышал смех, различал слова, но всё вокруг начинало колыхаться, как в туманной дымке.

Вот он снова за столом – голова кружится, перед глазами танцуют отблески пламени. Сэм, пошатываясь, облокотился на Эйдена, рассказывая какую-то невнятную историю о лисе и затерянной деревне. Голос Сэма то звучал отчётливо, то растворялся в густой мути, и Эйдену казалось, что слова бьются о его сознание, как волны о берег, но не могут полностью найти смысл.

Внезапно всё меняется: они уже снаружи, снег тонкими кружевами падает с неба, морозный воздух обжигает щеки. Род, придерживая Эйдена за плечи, говорит громко и эмоционально:

– Знаешь, если бы не ты… Если бы не ты, Эйден, не прикончивший тех слепцов в руинах, нас бы не было здесь! Мы бы все погибли, – эхом звучат его слова в голове Эйдена.

В этих словах была искренняя благодарность, и она согревала сильнее любой водки. Эйден не ответил – он кивнул, улыбнулся, принимая эту благодарность без лишних речей. Это признание было дороже тостов, это был настоящий груз прожитого и выстраданного, пущенный теперь на ветер свободы.

Опять картинка смазалась: они стоят перед таверной, снег кружится в воздухе, отражаясь в огнях. Кто-то кричит, кто-то смеётся, они бросают снежки, стараясь попасть в вывеску над дверью. Эйден улыбается, запускает свой снежок, промахивается, и в ответ раздаётся дружный хохот. Род, Сэм и Калад пробуют свои силы, сбивают друг друга с толку, а Эйден, сквозь лёгкий шум в голове, чувствует детскую радость момента.

Это веселье снова растворяется в тумане. Последнее, что остаётся в памяти Эйдена, – это руки Калада, поддерживающие его, когда он, пошатываясь, поднимается по лестнице. Калад смеётся, ласково насмешничает:

– Завтра будет нелегко, сынок…

Эйден почти не воспринимает этих слов, лишь чувствует тепло поддержки. Его глаза смежаются, мир меркнет в приятном полусне, голос Калада становится далёким шёпотом, и Эйден проваливается в мягкую, темную глубину покоя.

Туман сомкнулся над воспоминаниями, оставив в душе лишь ощущение близости, дружбы и беззаботного веселья, которым ознаменовался этот вечер.

Глава 3

Улыбка без сердца

780 год. Эра людей. Месяц Рэйгхарда.

Прошло несколько дней с тех пор, как весёлое застолье оставило свои следы не только в памяти, но и на улице перед таверной. Эйден, опираясь на топор, сделал глубокий вдох, чувствуя, как холодный утренний воздух пронизывает лёгкие, очищая мысли и освежая разум. Раннее утро Фростхейма встретило его суровым, но привычным морозом. Ветра почти не было, но холод пробирался под одежду, словно ледяные иглы, проверяя на прочность каждого, кто осмелился выйти на улицу в такой день.

Деревья вокруг таверны были покрыты густым инеем, а их ветви поблёскивали на солнце, как тонкие хрустальные нити. Лёгкий туман поднимался с земли, окутывая окрестности, и только редкий скрип снега под ногами и ритмичные удары топора нарушали эту тишину. День обещал быть ясным: на горизонте уже мерцали первые золотые лучи солнца, озаряя заснеженные крыши Фростхейма.

Эйден работал в такт, каждый удар топора расщеплял полено на аккуратные дрова, которые постепенно собирались в ровные ряды у стен трактира. Простая физическая работа помогала ему отключиться от всех тревог, даря ощущение спокойствия. В этих действиях было что-то медитативное – каждый удар топора приносил облегчение, как будто он не только колол дрова, но и освобождался от чего-то глубоко внутри.

Сквозь утреннюю тишину он услышал приближающиеся шаги. Он выпрямился и оглянулся. Род, с широкой улыбкой, уверенно направлялся к нему, неся в руках старый щит. Этот деревянный, потрёпанный временем артефакт был весь в царапинах и трещинах от множества битв, а на его поверхности виднелся герб Фростхейма – волк, снежинка и меч, символы, отражающие силу и суровость северных земель.

– Доброе утро, Эйден! – громко приветствовал Род, подходя ближе. Он легко покачал щитом в руке, привлекая к нему внимание. – Думаю, тебе это будет интересно.

Грэй, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони, взглянул на щит с лёгким недоумением. Он ещё не до конца понимал, что задумал Род, но был уверен, что это нечто важное. Род, уловив его замешательство, усмехнулся и пояснил:

– Это щит со времён объединения королевства. Мы с Сэмом тут подумали, почему бы не сделать из него новую вывеску для таверны? – Род оглянулся на Эйден, ожидая его реакции.

Парень молча перевёл взгляд на старую вывеску, что висела у входа. Она выглядела обветренной и потемневшей, её краска потрескалась, и на ней давно не было ничего примечательного. В памяти тут же всплыли воспоминания о той ночи, когда они, пьяные и весёлые, пытались сбить эту самую вывеску снежками. Наутро Эйла обнаружила их проделку и, хотя не выказала открытой злости, её взгляд ясно говорил о том, что она не была в восторге.

Род, заметив лёгкую усмешку на лице Эйдена, рассмеялся.

– Эйла до сих пор бурчит про ту ночь, – сказал он с весёлой усмешкой. – Но теперь у нас будет что-то новое, достойное. Думаю, на этот щит никто не посягнёт! – Род подмигнул, его голос прозвучал с лёгким вызовом.

Эйден кивнул, чувствуя, что идея со щитом была не лишена смысла. Он снова посмотрел на старый щит в руках Рода, оценивая его как возможную новую вывеску.

В этот момент к ним присоединился Сэм, неся небольшой молоток и несколько досок для крепления. Его лицо всё ещё сохраняло остатки былого веселья, и, подходя ближе, он хлопнул Эйдена по плечу.

– Ну что, дружище, готов к новой задаче? – весело спросил он, кивая на дрова и топор. – Сегодня у нас есть работа поважнее.

Эйден, ещё не совсем поняв, что именно задумали его друзья, на мгновение задумался, затем кивнул, понимая, что этот день обещал быть не таким рутинным, как он планировал.

Сэм и Род тут же принялись за дело. Они начали снимать старую вывеску и готовить щит к новой роли. Щит был покрыт пылью и нуждался в тщательной очистке, но его прочная основа выглядела вполне надёжно. Род осторожно начал счищать старые следы времени, словно стирая старую историю, чтобы дать месту новую жизнь.

Сэм, смеясь и подшучивая, занялся сборкой стойки для новой вывески. Молоток в его руках быстро и чётко вгонял гвозди, и доски начали складываться в прочную конструкцию.

В их движениях ощущалась уверенность и энергия – всё делалось на совесть, как полагалось во Фростхейме.

Род на мгновение замялся, затем усмехнулся и развёл руками.

– Эх, вот тут у нас беда. Никто из нас не умеет писать, – с улыбкой признался он.

Сэм, встав рядом, только рассмеялся:

– Да уж, если я что-то напишу, это будет позор для такой вывески!

Эйден покачал головой, усмехнувшись, видя, как его друзья, явно не подумав об этом заранее, оказались в тупике. В этот момент появилась Эйла, её взгляд был одновременно строгим и тёплым. Она подперла бока руками и, глядя на старую вывеску, притворно обиделась на их пьяные проделки.

– Ну что, собрались новую вывеску делать? – с лёгкой усмешкой произнесла она. – Надеюсь, в этот раз вы не будете забрасывать её снежками?

Грэй, взяв кисть, взглянул на неё с вопросом в глазах: «Что написать?». Эйла кивнула, и на её лице появилась лёгкая улыбка. Она понимала, что это был не просто очередной предмет декора, а символ того, как они вместе строят своё будущее, кирпичик за кирпичиком, несмотря на любые трудности.

Эйла внимательно посмотрела на старый щит, затем на Эйден, словно обдумывая различные варианты названия. Её губы слегка поджались, пока она мысленно перебирала идеи. Наконец, на её лице заиграла хитрая улыбка, и она, обведя взглядом всех собравшихся, произнесла:

– «Медвежий ночлег». Кажется, это идеально подойдёт для нашей таверны. – Её голос прозвучал с добродушной иронией. – По ночам, когда вы все засыпаете, храп такой, будто в доме поселился медведь.

Она весело рассмеялась, и Род с Сэмом, уловив шутку, не смогли сдержать улыбки.

– Тут не поспоришь, – засмеялся Род, слегка пожав плечами. – Порой сам просыпаюсь от собственного храпа!

Эйден, услышав название, едва заметно кивнул, признавая его удачность. Оно идеально отражало и атмосферу этого места, и характер его завсегдатаев. Он взял кисть и медленно окунул её в густую бордовую краску. С уверенной рукой он начал выводить первые буквы на щите, и каждая линия ложилась аккуратно и чётко.

«Медвежий ночлег» – эти слова постепенно оживали на поверхности щита. Эйден осторожно выводил каждую букву, придавая им выразительность и силу. Бордовая краска ярко выделялась на сером фоне, делая вывеску не просто заметной, а величественной и притягивающей взгляд.

Когда работа была закончена, все подошли ближе, чтобы оценить результат. Старый щит словно обрел новую жизнь, превратившись в символ тепла и уюта таверны. Эйла шагнула вперёд, внимательно разглядывая надпись, её глаза засияли от восхищения.

– Эйден, это просто невероятно! – сказала она с искренней радостью. – У тебя удивительный почерк. Кто бы мог подумать, что ты так мастерски пишешь. Эта вывеска станет нашей гордостью.

В её голосе было неподдельное восхищение, которое отозвалось у всех. Род и Сэм переглянулись, удивлённо кивнув, явно не ожидая от Грэя такой кропотливой работы. Даже сам Эйден, обычно сдержанный, слегка улыбнулся, ощущая приятное тепло от похвалы. Это маленькое признание его труда было для него значимым.

– Вот это я понимаю – настоящая вывеска! – гордо объявил Род, отступив назад, чтобы полюбоваться результатом.

Сэм, стоя рядом, хлопнул Эйдена по плечу:

– А я и не думал, что ты так хорош в этом деле! Теперь у нас не только новая вывеска, но и свой собственный художник.

Они ещё несколько минут восхищались плодами своего труда, обсуждая, где лучше повесить щит и как его надёжнее закрепить. В воздухе царило ощущение завершённости, приятное чувство довольства, когда хорошо сделанная работа приносит радость.

Но весёлое настроение резко оборвалось, когда до них донёсся звук быстрых шагов, раздающихся со стороны дороги. Эйден, Род и Сэм обернулись и увидели, как к ним уверенно приближаются несколько мужчин из соседней деревни Роискуд. Их лица были мрачными и напряжёнными, словно несли с собой нечто важное и тревожное. Одетые в толстые плащи и меховые шапки, они шли быстрым шагом, и по их виду было ясно, что дело серьёзное.

Род нахмурился, взгляд его потемнел. Он быстро обменялся взглядом с Эйлой и тихо сказал:

– Иди домой. Здесь что-то случилось.

Эйла хотела возразить, но, увидев серьёзность в глазах мужа, кивнула и быстрым шагом направилась к дому, оставив мужчин разобраться с незваными гостями.

Друзья вышли навстречу приближающимся. Мужчины, тяжело дыша от холодного воздуха, остановились перед ними. Лицо каждого было раскраснелось от мороза, но тревога в глазах говорила громче слов. Один из них, старше остальных, выступил вперёд, его голос был хриплым и тяжёлым:

– Род, беда у нас. Нам нужна твоя помощь.

Эйден заметил, как на лице Рода мелькнула тень беспокойства. Мужики из Роискуда редко приходили без веской причины, а уж тем более целой группой. Что-то серьёзное явно произошло.

Снег хрустел под ногами, когда группа мужчин, ведомая Родом, направлялась к старому сараю, что стоял чуть в стороне от таверны. Этот сарай давно стал местом, куда редко кто заходил: его деревянные стены, покрытые инеем, выглядели ветхими, а перекошенные ворота скрипели на ветру, словно предупреждая о забытом времени. Внутри царил полумрак, лишь тусклый свет пробивался через щели в стенах, создавая призрачное освещение. Воздух был пропитан сыростью и пылью, а давно заброшенные вещи превращались в бесполезный хлам, медленно угасая в тишине.

Когда они вошли внутрь, их окружили стеллажи, заваленные ржавыми инструментами и старым хозяйственным хламом. В углу лежали кривые гвозди, изогнутые пилы и молотки с треснувшими ручками – всё это давно покрылось налётом забвения. Однако в центре сарая выделялся старый верстак, на котором, в противовес общей запущенности, аккуратно лежали свежие инструменты, как будто кто-то совсем недавно работал здесь. Вокруг верстака собрались Род, Сэм, Эйден, Айвор и остальные мужчины из деревни. Свет от принесённого фонаря бросал на стены длинные тени, придавая помещению тревожную, почти зловещую атмосферу.

Род, едва дождавшись, пока все войдут и закроют за собой дверь, резко повернулся к Айвору – коренастому, но крепкому мужчине с каменным лицом. Его тяжёлый взгляд и глубокие морщины на лице говорили о том, что он пережил немало.

– Айвор, что случилось? – Род задал вопрос без тени привычной шутливости. Его голос звучал серьёзно, будто он уже предчувствовал что-то недоброе.

Айвор, поёживаясь от холодного воздуха, который всё ещё пронизывал их даже здесь, откашлялся и сделал шаг вперёд. Он опустил голову, как будто не находя сил сразу произнести слова. Его огрубевшие руки сжались в кулаки, и по лицу было видно, что он с трудом решается заговорить.

– Чарльза… нашли, – прохрипел он, словно эти слова вырывались с трудом. – Мёртвого.

Комната погрузилась в тягостное молчание. Свет фонаря качнулся, бросая зыбкие тени на лица присутствующих, отражая гнетущую атмосферу. Грэй, стоявший чуть в стороне, нахмурился и внимательно посмотрел на Айвора, пытаясь уловить смысл сказанного.

Айвор, сглотнув, продолжил:

– Его нашли в пролеске, неподалёку от деревни, – добавил он глухо.

Грэй нахмурился, пытаясь вспомнить, кто такой Чарльз. Имя показалось ему незнакомым. Он украдкой взглянул на Сэма, и тот, уловив его замешательство, наклонился ближе и пояснил:

– Чарльз – мясник, – сказал Сэм, его голос был приглушённым, полным уважения. – Ты его знаешь, Эйден. Огромный рыжий мужик с бородой. Ты с Сигмундом только пару дней назад брали у него мясо для праздника.

Он кивнул, и образ мясника всплыл у него в памяти: большой, крепкий мужчина с рыжими волосами и густой бородой. Недавно они вместе шутили, когда Чарльз помогал выбрать лучший кусок мяса для трапезы. Теперь же этот человек, ещё недавно полный жизни, был мёртв.

Тяжесть навалилась на сердце Эйден. Это известие будто выбило почву из-под ног. Ещё несколько дней назад Чарльз был рядом, смеялся, и казалось, что он – неотъемлемая часть этого мира. И вот его больше нет.

Род, ещё не осознавая всей серьёзности происходящего, скрестил руки на груди и хмыкнул, глядя на Айвора:

– Чарльз, говоришь… Да это просто пьяная выходка. Перепил на празднике, вышел подышать свежим воздухом, да и уснул на морозе. Бывает.

– Я сам чудом домой добирался после таких гулянок, – его голос был расслабленным, с едва заметной насмешкой.

Айвор, однако, медленно покачал головой. Лицо его напряглось, и в глазах мелькнула тень беспокойства, как будто он ожидал, что Род не поймёт всю глубину трагедии.

– Нет, Род, всё не так просто, – Айвор заговорил тише, словно сам воздух стал плотнее и тяжелее. – Чарльз не пил уже несколько лет. После смерти жены он завязал. Ни разу с тех пор не брал в рот ни капли. Так что нет, это не от выпивки.

Его слова, повисшие в тишине, казались почти осязаемыми. В сарае на мгновение замерло всё: ни звука, ни движения.

– И это не всё, – продолжил Айвор, его голос стал ещё ниже. В его глазах вспыхнула тревога, отчего атмосфера в сарае сделалась ещё более гнетущей. – Когда мы его нашли… его грудь была разорвана. Сердце вырвали. А на лице…

Айвор на мгновение замер, будто слова застряли в горле, не желая выходить.

– На его лице была… улыбка, – наконец выдохнул он.

Род сразу же потерял насмешливое выражение, его глаза расширились, а руки инстинктивно опустились вдоль тела. Тишина, повисшая в сарае, стала давить на всех, как непрошенный гость. Мужчины переглядывались, не веря тому, что услышали. Холод прошёл по спинам каждого из них, словно сама земля под ногами вдруг стала ненадёжной.

Эйден попытался осмыслить услышанное, но его разум отказывался принимать эти странные детали.

– И это ещё не всё, – продолжил Айвор, его голос теперь звучал, как шёпот из другой реальности, из мрачных легенд, в которые никто не хотел верить. – Когда мы его нашли, не было никаких следов борьбы. Всё выглядело так, будто Чарльз сам вышел из дома. Его дом стоит на окраине деревни, далеко от всех нас. Мы были в центре, праздновали, пили – и не слышали ничего. Но когда мы его обнаружили… было такое ощущение, что он сам вышел в ночь, будто что-то позвало его. И он отдал своё сердце по собственной воле.

Молчание стало невыносимым. Каждый ощущал его тяжесть, как груз на плечах. В воздухе витала неведомая угроза, будто что-то древнее и опасное уже проникло в их мир. Мужчины стояли неподвижно, словно опасаясь, что любое резкое движение нарушит зыбкое равновесие. Грэй чувствовал, как тревога окутывает его с каждой секундой. Он перевёл взгляд на Рода, чьё обычно спокойное лицо теперь выглядело мрачным и сосредоточенным.

Сэм первым осмелился нарушить тишину, хотя его голос прозвучал глухо и неуверенно:

– Это… это же бред, Айвор. Ты же не думаешь, что он сам… – Сэм замолчал, не в силах закончить мысль. Его взгляд беспокойно метался по лицам окружающих, и в каждом он искал подтверждение того, что это лишь нелепая ошибка.

Айвор медленно вздохнул, глядя прямо на Сэма:

– Я не знаю, что произошло, – тихо ответил он, но в его голосе слышалась неподдельная тревога. – Но это не обычная смерть.

Эйден вслушивался в каждое слово, и с каждым мгновением ощущение угрозы становилось всё более реальным. Он видел тревогу на лицах других мужиков – даже Род, обычно невозмутимый, выглядел встревоженным.

– Чёртова напасть… – пробормотал Род, глядя в пол, будто пытаясь осознать, что это может значить.

Снова повисла тишина, но теперь она была гораздо более зловещей. Это была не просто пауза – это было ощущение, что мир вокруг них медленно меняется.

Словно что-то, сокрытое в зимнем лесу, наконец пробудилось и теперь тихо наблюдает за ними, готовясь нарушить привычный порядок их жизней.

Холодный воздух казался ещё более пронзающим, когда мужчины вышли из старого сарая. Снег скрипел под их шагами, каждый звук отдавался глухим эхом в заснеженной пустоте вокруг таверны. Мороз был осязаем, словно плотная, ледяная завеса, которая сжимала их со всех сторон.

Мужики молча закурили свои люльки, стоя в круге, каждый погружён в собственные мысли. Вокруг них царила тишина, такая глубокая, что казалось, весь мир замер. Ни шороха, ни звука – даже привычные крики птиц и далёкие отголоски деревенской жизни не долетали до их ушей. Только слабое потрескивание табака и медленно поднимающийся дым нарушали эту безмолвную зловещую паузу.

Эйден стоял чуть в стороне, чувствуя, как холод и напряжение медленно пробираются под его кожу. Вязкие клубы дыма из трубок медленно растворялись в морозном воздухе, смешиваясь с лёгким паром от их дыхания. Никто не хотел нарушать молчание, как будто любое слово могло оживить страхи, которые все они пытались отогнать от своих мыслей.

Он взглянул на Рода, который стоял, скрестив руки на груди, и напряжённо всматривался вдаль, словно пытаясь осмыслить всё происходящее. Его обычно жизнерадостное лицо теперь было сосредоточенным и серьёзным. Рядом с ним стоял Айвор, крепкий и приземистый, но его тревожное выражение лица выделялось на фоне суровой зимней сцены.

Сэм, обычно всегда готовый к шутке, был удивительно тихим. Он, казалось, пытался найти слова, но ни одно не подходило к ситуации. Все они чувствовали надвигающуюся угрозу, но никто не мог объяснить, что это было и откуда она могла прийти.

Тишину нарушил быстрый топот. Эйден обернулся и увидел, как к ним по заснеженной тропе бежал Торстен, сын Рода. Его щеки были раскрасневшимися от холода, а дыхание превращалось в облака пара. Он подбежал к отцу, остановился и, тяжело дыша, в ожидании посмотрел на него.

Род встряхнулся от мыслей и посмотрел на сына с серьёзностью, которая не требовала лишних вопросов.

– Торстен, беги за матерью и Сигмундом, – тихо, но твёрдо сказал он.

Торстен кивнул и, не говоря ни слова, развернулся и побежал обратно. Эйден проводил его взглядом, ощущая нарастающую тяжесть в груди. Даже ребёнок понимал, что происходило нечто важное и опасное, хотя, возможно, ещё не знал всех подробностей.

Через несколько минут к ним подошли Эйла и Сигмунд. Лицо Эйлы, обычно мягкое и приветливое, стало строгим и напряжённым. Она встретилась взглядом с Родом, ожидая объяснений.

– Что происходит? – спросила она, и хотя её голос звучал спокойно, в нём чувствовался оттенок тревоги.

Род посмотрел ей прямо в глаза, его лицо оставалось твёрдым и спокойным, хотя напряжение было ощутимо.

– Сэм останется с Сигмундом, – сказал Род, не отрывая взгляда от Эйлы. – Вы будете охранять дом. Если нас с Айвором и Эйденом не будет к ночи, забаррикадируйте все двери и окна. Никто не должен выходить до утра. Спите в одной комнате. Сэм и Сигмунд будут патрулировать по очереди.

Эйла нахмурилась, ошеломлённая таким серьёзным распоряжением, её глаза расширились от недоумения.

– Но… Род, что случилось? – начала она, но Род жестом остановил её.

– Сэм тебе всё расскажет, – его голос был тихим, но твёрдым. – Сейчас не время для обсуждений. Просто сделайте, как я сказал.

Эйла почувствовала твёрдость в словах мужа и, несмотря на беспокойство, кивнула, взглянув на Сэма, который также кивнул в знак готовности выполнить приказ.

Мужики докурили свои трубки в напряжённой тишине. Атмосфера стала ещё более тяжёлой. Никто не знал, что их ждёт впереди, но каждый понимал, что ночь принесёт с собой что-то тёмное и неизведанное.

Когда трубки были затушены, компания разделилась. Сэм, Сигмунд, Эйла и Торсент отправились к дому, начиная закрывать ставни, готовясь к тому, что принесёт ночь. А Род, Эйден, Айвор и мужики направились в сторону деревни Роискуд, где их ждали ответы… или новые загадки. Мороз становился крепче, а шаги по снегу звучали всё тише, словно сам мир вокруг замер в предчувствии надвигающейся бури.

Мужчины молча углублялись в лес, который отделял таверну от деревни Роискуд. Тропа была почти полностью завалена снегом, а деревья, покрытые инеем, стояли мрачными, словно стражи по обеим сторонам. Лес окутывала странная, гнетущая тишина – ни звука животных, ни щебета птиц. Лишь скрип снега под их шагами нарушал это пугающее безмолвие.

Эйден шёл рядом с Родом, погружённый в свои мысли. Мороз обжигал лицо, но этот холод был не обычным – он казался пронизанным чем-то зловещим, будто сам лес затаил дыхание в ожидании чего-то ужасного. Его пальцы, даже под толстыми перчатками, начинали неметь, а каждый вдох обжигал лёгкие плотным морозным воздухом.

Он следил за шагами Айвора, который шёл с выражением решимости на лице, хотя было видно, что и его мучила история Чарльза. Лес, когда-то знакомый и привычный, теперь казался чужим и опасным.

Род первым нарушил тишину, его голос прозвучал тихо, но твёрдо, как удар льда:

– Айвор, – сказал он, его взгляд устремился на спину Айвора. – Кто был рядом с Чарльзом в последние дни? Может, у него были враги? Или кто-то с ним спорил?

Айвор замедлил шаг и оглянулся на Рода и Грэя. Его лицо было непроницаемым, но в глазах отражалось внутреннее беспокойство.

– Мы уже это обсуждали, – начал он, его голос был низким, как будто он боялся, что кто-то услышит их даже в этом безлюдном лесу. – Чарльз почти ни с кем не общался. После смерти жены он изменился. Он отгородился от всех, перестал пить, хотя раньше любил посидеть с нами за кружкой. Никто не приходил к нему. Он жил тихо, будто смирился со своей судьбой.

Род задумчиво хмыкнул, его лицо потемнело, и он продолжил идти вперёд, задумавшись. Грэй шёл рядом, прислушиваясь к разговору, ощущая всё нарастающую тревогу.

– Есть ли кто-то, кто знал его лучше остальных? Кто мог видеть что-то подозрительное? – снова задал вопрос Род, не отводя взгляда от Айвора.

Айвор кивнул, жестом подозвал одного из мужчин, шедших позади. Тот выглядел старше остальных – худощавый, с иссохшими чертами лица, редкими волосами и кожей, потрескавшейся от холода и времени.

– Это Рорик, – объяснил Айвор, когда тот подошёл ближе. – Он был другом Чарльза. Если кто-то и знает, что происходило с ним в последние дни, так это он.

Рорик кивнул в знак приветствия, его лицо выглядело измученным, но в глазах отражалась боль от утраты друга.

– Чарльз сильно изменился после смерти своей жены, – начал Рорик, поглаживая седую бороду. – Мы знали друг друга много лет. Когда-то он был весёлым человеком, любил выпить, даже гнал свою настойку. Но после её смерти всё в нём сломалось. Он перестал пить, стал молчаливым, закрылся от всех. Никого не впускал в свой мир, даже я перестал навещать его так часто.

Эйден слушал с вниманием, в его голове медленно вырисовывалась картина трагедии Чарльза – человека, потерявшего смысл жизни и замкнувшегося в одиночестве. Но этого было недостаточно, чтобы объяснить ту жуткую смерть.

Рорик продолжал, словно хотел поделиться всем, что знал:

– Он всё ещё был добр, но… что-то в нём изменилось. Я заходил к нему время от времени. Мы говорили о жизни, о том, что осталось после всего… Но с каждым разом он казался всё более отстранённым, как будто его что-то звало. Это была не просто тоска по жене. Казалось, он уже не принадлежал этому миру…

Род внимательно слушал, его лицо было сосредоточенным.

– Никто не приходил к нему в последние дни? Никаких странных гостей? – Род задал ещё один вопрос, его голос был резким, как удар плети.

Рорик отрицательно покачал головой:

– Никто. Он редко выходил из дома, разве что по делам. Он не пошёл даже на праздник. Я думал, он просто устал от жизни. Но кто мог представить, что всё обернётся так?

Айвор качал головой, соглашаясь.

– Мы тоже об этом думали. Врагов у него не было. Он был человеком тихим, добрым. Даже в ту ночь, когда мы все собрались у костра в деревне, он оставался дома. Никто не знал, что произойдёт что-то ужасное.

Тишина вновь накрыла их, словно лес сам закрывал свои уши, пытаясь уберечь их от того, что они не должны знать.

Эйден шёл рядом, и в его душе росло ощущение, что за этой историей скрывается что-то большее, чем они пока могли осознать. Его инстинкты подсказывали, что в этом деле не всё так просто, и в глубине леса скрывается нечто тёмное.

Впереди уже начали вырисовываться крыши домов Роискуда, едва видимые за заснеженными деревьями. Чем ближе они подходили к деревне, тем сильнее становилось чувство напряжения. Род остановился на мгновение, оглядываясь на Айвора и Рорика.

– Мы должны выяснить правду, – сказал он, его голос был твёрдым, но в нём слышался намёк на беспокойство. – Я не верю, что это случайность. Здесь что-то не так, и если мы не разберёмся, что это, всё станет ещё хуже.

Эйден кивнул, погружённый в свои мысли. Кто мог быть настолько жестоким, чтобы убить Чарльза? И какая сила могла заставить его покинуть дом и отправиться на смерть?

Роискуд встретил их гнетущей тишиной, в которой чувствовалось не спокойствие, а тревога. Снег покрыл улицы тонким, нетронутым слоем, словно скрывая под собой что-то зловещее. Узкие дорожки между домами, по которым обычно ходили жители, казались заброшенными, как будто их не касалась нога человека уже давно. Воздух был густым, пропитанным чем-то неясным и тяжёлым, словно сама природа удерживала дыхание.

Эйден заметил, что окна домов были плотно закрыты ставнями, и ни один огонёк не проглядывался сквозь щели. То место, которое когда-то наполнялось жизнью и голосами людей, теперь казалось мёртвым. Даже ветер не дул, будто что-то, невидимое и опасное, запретило любому звуку нарушать этот жуткий покой. Хруст снега под их ногами звучал непривычно громко, словно они нарушали некий запрет, вторгаясь в запретную тишину.

Тени деревьев, чёрные и острые, легли на застывшие дома, добавляя ещё больше мрачности. Ледяной воздух был не просто холодным – он проникал под кожу, оставляя ощущение необъяснимого страха. Грэй чувствовал его всем своим существом, как будто что-то невидимое и недоброе следило за ними из-за угла.

Род шёл впереди, его лицо было сосредоточенным и напряжённым. Привыкший к опасностям, он выглядел спокойным, но Грэй заметил, как тот несколько раз оглядывался по сторонам, словно пытался уловить движение, которого не было.

Они прошли несколько домов, когда Айвор внезапно остановился. Его суровое лицо, обычно непроницаемое, выдало признаки тревоги. Он шагнул ближе к Роду и Эйдену, понизив голос до полушёпота, как будто даже стены домов могли услышать его слова.

– Я велел всем оставаться внутри, – его голос прозвучал глухо, как будто сам лес поглощал его звуки. – Никто не выходит. Они знают, что если мы не вернёмся до темноты, нужно быть наготове. У всех уши на востро. Но лучше им не показываться наружу, пока не станет безопасно.

Он посмотрел на пустые улицы, где не было ни души. Деревня, всегда мирная и живая, теперь казалась неживой, как будто все здесь уже знали, что произошло что-то страшное. Грэй почувствовал, как внутри него зародился холодный ком, который только усиливался с каждым шагом вперёд. Что-то в этой тишине было зловещим и неприручённым, заставляя их сжимать кулаки крепче, а взгляды становиться более настороженными.

Айвор кивнул в сторону дома Чарльза – того самого дома, который раньше был всего лишь домом обычного мясника. Но теперь это место стало чем-то иным, символом угрозы, которая укрывалась в тени.

Дом Чарльза стоял на самом краю деревни, отдалённый от других зданий, словно его специально изолировали от всего остального мира. Когда-то это было обычное жилище, ничем не примечательное среди других, но теперь оно вызывало мрачные ощущения. Даже при свете дня дом выглядел тёмным и зловещим. Его деревянные стены, обветренные и потемневшие, казались старыми, как доски корабля, выброшенного на берег давным-давно. Окна, плотно закрытые ставнями, напоминали пустые глазницы, безжизненные и немые.

Ставни были крепко заперты, изнутри не доносилось ни звука. Дом словно замкнулся в себе, будто знал, что его хозяина больше нет, и теперь просто ждал своего разрушения. Деревья вокруг, окутанные инеем, стояли, как немые стражи, не позволяя никому потревожить это место.

Эйден почувствовал, как его сердце сжалось. Он помнил этот дом ещё несколько дней назад – это было место, где жил добрый, приветливый мясник. Но сейчас оно казалось чужим, принадлежащим другому миру, где правила не подчиняются обычным законам. Вокруг всё было слишком тихо, как будто сама природа затаила дыхание перед чем-то неотвратимым.

– Это здесь, – прошептал Айвор, приближаясь к двери.

Как только они вошли внутрь, тяжёлая дверь с угрожающим скрипом нарушила гнетущую тишину. В доме стоял затхлый, плотный воздух, словно его давно не проветривали. Запах старого дерева и сырости наполнял пространство, смешиваясь с пылью, которая словно впитала в себя следы давно ушедших дней. Почти полная тьма окутывала дом – лишь слабый свет пробивался сквозь щели в ставнях, отбрасывая редкие, размытые тени на пол.

Первое, что почувствовал Эйден, был ледяной холод, но это был не просто мороз зимнего воздуха. Этот холод казался чем-то иным, проникающим в самую душу. Он был неподвластен времени и выглядел так, будто бы существовал здесь всегда. Внутри дома чувствовалось нечто незримое, но угрожающее. Тени в углах казались живыми, притаившимися в ожидании чего-то.

Комнату окутывала неуютная, гнетущая тишина. Дом выглядел заброшенным, как если бы его обитатель уже давно покинул этот мир. На кухне пыль покрывала старые ножи и мясные крюки, висевшие на стенах, словно реликвии давно ушедшей эпохи. Пол был усыпан тонким слоем грязи и пыли, будто сюда уже долгое время не ступала человеческая нога.

Посреди комнаты стоял массивный деревянный стол, некогда крепкий и надёжный, но теперь пустой и безжизненный. Рядом – несколько старых стульев, каждый из которых был покрыт толстым слоем пыли, будто здесь давно не садились люди. Холодный камин, оставленный без внимания, стоял в углу, мрачный и неиспользованный, как символ замерзшего времени. Весь дом словно замер во времени, ожидая своей участи вместе с его хозяином.

Эйден огляделся по сторонам, и его взгляд остановился на зеркале, висевшем рядом с камином. Покрытое пылью, оно тускло отражало свет, проникающий сквозь ставни. В полумраке зеркало казалось почти зловещим, как глаз, наблюдающий за каждым их движением.

Он машинально подошёл к зеркалу и замер, глядя на своё отражение. Что-то внутри него содрогнулось, когда он встретился взглядом с лицом, которое показалось ему чужим. Это лицо, хоть и было его собственным, казалось отдалённым, словно он давно не узнавал себя. Обычно он не обращал на себя внимания, но сейчас что-то заставило его задержаться и всмотреться.

Отражение показало ему измученное, исхудалое лицо с резкими, словно вырезанными, чертами. Его скулы стали более выступающими, чем он помнил, лицо утратило ту детскую округлость, которая когда-то делала его беззаботным. Теперь его черты выглядели заострёнными, как если бы тяготы жизни и пережитые события вытянули из него остатки юношеской беспечности.

Его глаза, глубоко посаженные, зелёные и тёмные, потеряли прежнюю живость. Теперь в них отражалась не только усталость, но и следы внутренней борьбы – той, что бушевала внутри него долгое время. Взгляд стал серьёзным, отяжелённым жизненным опытом, будто лёгкость и наивность остались в далёком прошлом.

Волосы, длинные и спутанные, свисали на плечи, тёмные, как ночь. Когда-то он заботился о своей внешности, но теперь они были грязными и неухоженными, как символ хаоса, царящего в его душе. Чёрные пряди ниспадали до лопаток, придавая его облику нечто дикое, почти первобытное.

Эйден провёл рукой по лицу, стряхивая пыль с зеркала, но отражение не изменилось. Его лицо оставалось таким же тёмным и угрюмым, словно весь свет мира покинул его, оставив лишь тень того человека, которым он когда-то был.

На его лице не было улыбки. Глубокие морщины на лбу и в уголках губ говорили о том, что радость и смех давно покинули его жизнь.

Эти морщины отражали не столько возраст, сколько пережитую боль. Он больше не был тем юным путником, что когда-то с лёгкостью бродил по этим землям, – теперь он был обременён опытом и воспоминаниями, от которых не так легко избавиться.

Он оторвал взгляд от зеркала, отгоняя мысли о своём отражении и тех переменах, которые оно отражало. В комнате царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь едва слышными звуками дыхания, когда Айвор, стоявший рядом с Родом, заговорил. Его тихий, хриплый голос словно впитался в стены дома.

– Вам нужно взглянуть на тело, – сказал он. – Мы осматривали его, но, возможно, свежий взгляд увидит то, что ускользнуло от нас.

Айвор, не говоря больше ни слова, направился вглубь дома. Их шаги глухо отдавались в коридорах, каждый скрип пола казался эхом шёпотов невидимых обитателей этого места. Тяжёлый запах затхлости смешивался с запахом дерева и чего-то неуловимого, что висело в воздухе и заставляло кожу стягиваться от напряжения. Грэй глубоко вдохнул, будто готовясь к тому, что предстоит увидеть.

Когда они вошли в спальню, первым, что бросилось Эйден в глаза, был портрет, висящий на стене напротив кровати. На нём был изображён Чарльз со своей женой. Огромный, бородатый мужчина стоял рядом с изящной женщиной с мягкими чертами лица. Её волосы были аккуратно уложены, а глаза светились добротой и теплом. На фоне её нежности Чарльз казался могучим защитником, прочной опорой.

Эйден застыл, рассматривая портрет. Женщина на изображении казалась воплощением спокойствия и женственности, её улыбка была тёплой, почти живой. Он без труда понял, как сильно Чарльз любил её, и почему потеря этой женщины стала для него катастрофой. Это была утрата, которую невозможно было пережить легко – её смерть стала не просто трагедией, а уничтожением смысла жизни для мясника.

Айвор привёл их к кровати, где под тёмной простынёй лежало тело Чарльза. В комнате повисла тревожная тишина, как будто воздух сгущался вокруг них, создавая невидимую стену. Эйден почувствовал, как сердце забилось медленнее, а по спине пробежал холодок, словно предвестник чего-то страшного.

– Здесь, – произнёс Айвор, и его голос казался ещё более тяжёлым. Осторожно, почти с почтением, он потянул за край простыни, обнажая тело мясника.

Картина, открывшаяся перед ними, вызвала мгновенный шок. Закалённые в боях Грэй и Род на мгновение замерли, не в силах поверить своим глазам. Чарльз лежал перед ними, его рыжая борода была всё ещё густой и аккуратной, но его лицо исказила… улыбка.

Эта улыбка была пугающе неестественной. Лицо мясника выглядело умиротворённым, почти счастливым, как будто смерть пришла к нему во сне и забрала его без боли. Но в этом было что-то ужасное – улыбка, которая не соответствовала ничему вокруг. Его глаза были закрыты, а черты лица, хотя и исказились под воздействием смерти, всё ещё сохраняли странное выражение удовлетворения.

Эйден опустился на колени рядом с телом, его взгляд скользил по каждому участку лица, пытаясь найти следы насилия, которые могли бы объяснить этот жуткий вид. Но ничего не было. Ни одной раны, ни одного следа борьбы – только эта мрачная улыбка, словно Чарльз сам нашёл утешение в смерти.

Род, стоя в стороне, продолжал смотреть на лицо своего старого друга. Внутри его клокотал страх, хотя он и старался подавить его. Наконец, он собрался с силами и спросил:

– Когда он умер? – голос его звучал хрипло, словно каждый звук давался с трудом.

Айвор медленно перевёл взгляд на тело и ответил:

– Мы нашли его сегодня утром. Последний раз его видели два дня назад.

Грэй напрягся, услышав это. Что-то в этих словах показалось неправильным. Он снова перевёл взгляд на лицо Чарльза – впавшие щеки, глубоко посаженные глаза, признаки тления.

Это тело не могло пролежать мёртвым всего два дня. По его виду казалось, что он был мёртв уже гораздо дольше – минимум пять дней, если не больше. Лицо, руки, даже тон кожи – всё это говорило о том, что смерть наступила гораздо раньше.

В голове Эйдена начали роиться мысли. Что могло вызвать это несоответствие? Что-то неестественное, что-то, что выходило за рамки обычного понимания. Он не произнёс ни слова, но внутреннее беспокойство нарастало. Это не просто смерть. Здесь скрывалось нечто большее, нечто тёмное, что ещё предстояло открыть.

Род, уловив тревогу в его глазах , снова посмотрел на тело, но оставался молчаливым. Он знал, что они столкнулись с чем-то гораздо более страшным, чем могли себе представить. И это чувство усиливалось с каждой минутой, которую они проводили в этой комнате.

Эйден перевёл взгляд на грудь Чарльза, и его дыхание на мгновение сбилось, когда он увидел разорванную плоть, словно её безжалостно вывернули наизнанку. Перед ним открылась картина жуткого насилия, совершенно не похожая на то, что он когда-либо видел. Глубокая рана обнажала изломанные кости грудины, торчащие из тела, как рваные осколки старого корабля, выброшенного на берег. Края раны выглядели рваными, обрывистыми, словно кто-то с невероятной силой, но безжалостной грубостью разорвал плоть, не заботясь о том, какие следы останутся на этом теле. Кожа вокруг раны была усеяна глубокими ссадинами, красными и багровыми следами, как если бы её содрали слоями, обнажив израненные мышцы и сухожилия.

Тёмная, почти чёрная кровь застывшими потоками застыла по краям разорванной кожи. В этом застывшем хаосе отражалось что-то зловещее – капли крови словно впитали в себя весь ужас произошедшего. Они тянулись тонкими линиями вдоль разорванных краёв раны, будто жизнь сама истекала медленно, оставив за собой только пустоту. Слабый свет, пробивающийся сквозь грязные окна, едва касался этой сцены, отражаясь на застывших пятнах крови и придавая всей картине жуткое, холодное мерцание.

Эйден невольно сжал пальцы, как будто пытался обуздать страх, нарастающий внутри него. Его разум метался, стараясь найти объяснение тому, что случилось с Чарльзом. В его голове всплывали образы хищников – медведей, волков, рысей. Он видел, как они могли разрывать человеческие тела. Их раны всегда были беспорядочными, полными ярости, с характерными следами острых когтей и клыков. Но ничего из того, что он знал, не подходило под эту картину.

Он снова пристально посмотрел на рану. Она была слишком неестественной, слишком грубой и странной, чтобы быть результатом обычного нападения. Это не было похоже на укус или следы когтей. Эта рана выглядела так, словно плоть была… счесана. Это слово врезалось в сознание Эйдена, вызывая дрожь по его телу. Плоть не была просто порвана или разрезана. Казалось, что её сняли слоями, как снимают кожу с животного, но грубо и жестоко, не заботясь о том, сколько боли это принесёт.

Ещё большее беспокойство вызвали оголённые кости. Они не были просто сломаны – их вырвали с невероятной силой, но с пугающей точностью. Эйден рассматривал изломанные кости грудины, будто изучая карту чужого насилия. Казалось, что кто-то знал точно, какие кости нужно сломать и в каком порядке, чтобы раскрыть внутренности. Он не мог избавиться от мысли, что это было не просто насилие – это было целенаправленное действие. Кости были выломаны аккуратно, как если бы кто-то понимал анатомию человека и знал, как вскрыть тело, не повредив ничего лишнего.

Холодок ужаса медленно полз по его спине, проникая в глубину его разума, заставляя его сердце сжиматься. Это было не просто нападение зверя. В этом действии чувствовалась пугающая ловкость, почти осознанная жестокость, как если бы кто-то преследовал определённую цель. Он знал, что звери действуют хаотично, их ярость неконтролируема. Но здесь, перед ним, лежало тело, и его рана кричала о том, что это не просто случайность. Это было сделано с холодным, расчётливым намерением.

Он медленно наклонился ближе, его глаза скользнули по рваным краям кожи, по обломкам костей, по обнажённым внутренностям. Всё это выглядело так, словно было открыто, как коробка, чтобы достать нечто важное внутри. И тогда он понял – сердце Чарльза отсутствовало. Оно было вырвано, и кости вокруг него были сломаны с такой умелостью, что это не могло быть делом простого зверя. Эта картина была слишком точной, слишком жуткой, чтобы её могла сотворить обычная тварь.

Холод пронзил его ещё сильнее. Он не мог объяснить этого, но что-то подсказывало ему, что это было не просто убийство. То, что они видели перед собой, было не делом рук зверя или случайного нападения. Это было чем-то большим, чем-то тёмным, что выходило за пределы его понимания.

Эйден глубоко вздохнул, почувствовав, как тяжесть этого открытия наваливается на его плечи, будто весь дом заполнился этой зловещей, пугающей энергией.

Он оторвал взгляд от груди Чарльза и медленно поднял глаза на Рода. Тишина в комнате становилась всё более гнетущей, словно стены этого дома впитывали в себя каждый их выдох, каждую крупицу страха, что рождалась в их сердцах. Взгляд Рода уже был прикован к телу мясника, его глаза, обычно ясные и спокойные, сейчас казались затуманенными, полными тревожных мыслей. Их взгляды встретились, и в этот момент Грэй почувствовал, как холод ужаса окончательно прокрался под его кожу.

Мгновение их взгляды оставались соединёнными, как будто они пытались найти в глазах друг друга ответы, которых не было. Эйден видел, как Род сжал челюсти, напрягшись, словно стараясь подавить рвущиеся наружу эмоции. Но было очевидно – даже Род, видавший немало в своей жизни, чувствовал, что столкнулся с чем-то необъяснимым, чем-то, что выходит за рамки его опыта.

На мгновение он увидел, как руки Рода слегка дрогнули, и этот крохотный жест выдал больше, чем любое слово. Род, который всегда был скалой в бурю, сейчас ощущал ту же слабость и бессилие, что и он сам. Эта жуткая картина, лежащая перед ними, будто забирала у них силы, оставляя только ледяной страх и недоумение.

Эйден почувствовал, как по спине пробежала волна холода, словно кто-то вылил на него ведро ледяной воды. Он осознал, что Род тоже понял – раны, их характер, отсутствие сердца и, главное, та странная улыбка на лице Чарльза… Всё это было связано. Это был не зверь, и не человек, действовавший в ярости или с желанием убить. Это было нечто более тёмное, более опасное. Их худшие опасения подтвердились, и это осознание било по ним сильнее, чем любой физический удар.

Эйден глубоко вдохнул, пытаясь собрать мысли, и медленно наклонился над телом Чарльза. Его взгляд остановился на руках мертвеца – они были застывшими, как у всех умерших, но что-то в них привлекло его внимание. Руки Чарльза, когда-то сильные и грубые, натруженные долгими годами работы с мясом, теперь выглядели измождёнными, словно жизнь покинула их давно. В отличие от лица, искажённого жуткой улыбкой, руки не имели этого странного выражения умиротворения. Они были застывшими в каком-то инстинктивном, почти агрессивном жесте, будто его пальцы пытались удержать что-то перед тем, как смерть настигла его.

Эйден медленно поднял его правую руку, осторожно, как будто прикосновение могло пробудить скрытую силу. Рука была холодной, задубевшей от смерти, и под пальцами чувствовалась мёртвая тяжесть.

Когда он поднял её, на свету стало видно, что пальцы покрыты запёкшейся кровью. Глубокие борозды засохшей жидкости чернели на его ногтях, особенно на указательном пальце.

Эйден замер на мгновение, вглядываясь в этот палец, и почувствовал, как внутри него медленно нарастает мрачное осознание. Он пристально посмотрел на ноготь, под которым что-то застряло. Сначала он подумал, что это могла быть просто грязь или кровь – следы борьбы или нападения. Но что-то заставило его наклониться ближе, сжав челюсти, чтобы заглушить нарастающий страх.

Осторожно держа руку Чарльза, он медленно нажал на указательный палец. Его движения были аккуратными, почти почтительными, как если бы он боялся нарушить этот мёртвый покой. Под давлением ноготь медленно сжался, и из-под него выдавилось нечто… Это была не просто грязь. Под ногтем было застрявшее вещество, напоминающее плоть. Засохшие частицы красной ткани выглядели неестественно, они казались слишком тёмными, слишком сырыми для того, чтобы принадлежать кому-то другому. Грэй смотрел на них с ужасом, осознавая, что это – останки его собственной плоти.

Каждая деталь, которую он наблюдал, всё больше и больше усиливала его худшие опасения. Руки Чарльза, которые когда-то держали нож и мясо, теперь сами стали инструментом уничтожения. Но это не было просто борьбой за жизнь. Нет, что-то гораздо более тёмное происходило в этот момент. Эйден начал понимать, что эта рана – та жуткая пустота в груди – не была следствием нападения извне. Руки Чарльза не защищались. Они совершали что-то невообразимое.

Эйден почувствовал, как его голова слегка закружилась. Мысль о том, что Чарльз мог сам совершить такое, казалась невозможной. Но все улики указывали именно на это. Никакой зверь, никакой хищник не обладал бы такой точностью и ловкостью, чтобы разорвать грудь с хирургической аккуратностью и вырвать сердце так… филигранно. Это было дело рук самого Чарльза.

Когда он медленно поднялся и встретил взгляд Рода. Лицо его друга было бледным, напряжённым, как будто он изо всех сил старался держаться. Род стоял, тяжело дыша, его глаза метались от тела Чарльза к Эйдену, как будто пытаясь найти объяснение тому, что они только что осознали. Молчание между ними было настолько плотным, что его можно было почти ощутить. Оба они понимали, что ответов нет – только мрачная правда.

Род наконец отвёл взгляд от тела, его рука нервно провела по волосам, как если бы он хотел очистить свой разум от ужаса, который медленно просачивался в сознание. Он глубоко вздохнул, и это движение отдалось в комнате, как глухой удар.

– Эйден, – хрипло произнёс он, глядя в пол, – что-то тёмное творится здесь. Я не могу… – он остановился, словно слова не могли выразить то, что он чувствовал. Род замолчал на мгновение, затем взглянул на Айвора, стоявшего неподалёку. – Это не зверь, Айвор. – В его голосе слышались решительность и страх одновременно. – Это не могло быть зверем. Чарльз… он сделал это сам.

Айвор, который до этого стоял, как каменное изваяние, всматриваясь в происходящее с растущим ужасом, замер, услышав слова Рода. Он, казалось, потерял дар речи, его лицо побледнело, а глаза широко раскрылись. Он был человеком, который видел смерть и знал, что такое жестокость, но то, что он услышал, казалось, полностью выбило почву из-под его ног. Айвор выглядел так, словно его разум пытался сопротивляться этой мысли, но она всё равно проникала в его сознание, как медленно растущий яд.

– Сам? – еле слышно прошептал Айвор, как будто не веря своим ушам. Его голос дрожал, слова будто застревали в горле, не желая выходить наружу. – Как это возможно? Зачем?

Род сделал несколько шагов к Айвору, его взгляд был твёрдым, но полным тяжести. Он коротко взглянул на Грэя, словно ища подтверждения своих слов, и снова повернулся к Айвору.

– Подумай сам, – тихо, но уверенно сказал Род. – Это не следы зверя. Никто не мог бы вырвать сердце с такой точностью, кроме самого Чарльза. Мы нашли под его ногтями… его собственную плоть. Это он сделал.

Айвор отшатнулся, его лицо исказилось в смеси страха и отвращения. Он несколько раз медленно покачал головой, как если бы пытался отогнать мысли, которые приходили к нему. Но правда уже прижалась к его сознанию, как хищник, готовый разорвать душу на части. Айвор перевёл взгляд на тело Чарльза, его глаза были полны недоумения и ужаса.

– Но… как? Почему? – произнёс он снова, в отчаянии глядя на Рода и Грэя. – Никто не делает такого с собой… Это невозможно.

Род замолчал, его лицо стало напряжённым, а челюсти сжатыми. Он не хотел говорить вслух то, что они оба уже понимали, но кто-то должен был озвучить эту тёмную догадку. Род глубоко вздохнул и произнёс:

– Что-то вынудило его. Заставило. Это не просто безумие. Это… что-то тёмное. Что-то, что мы пока не можем объяснить.

Слова Рода словно опустились на комнату тяжёлым покрывалом. Тишина, которая последовала за ними, была оглушающей, как если бы само время остановилось. В комнате казалось, что воздух стал гуще, сдавливая грудь, лишая возможности дышать свободно. Тишина была больше, чем просто отсутствие звука – она была живой, как затаившееся чудовище, наблюдающее из тени.

Эйден стоял, чувствуя, как эта тишина обволакивает его, как холодный туман, проникающий в каждую щель сознания. Он смотрел на тело Чарльза, но теперь его мысли были заняты не только тем, что они увидели, а тем, что это означало. Это была не просто смерть – это был знак. Знак того, что нечто гораздо более опасное скрылось в этих землях. Он чувствовал его присутствие, словно невидимое дуновение ветра, касающееся кожи. В комнате больше не было простого ощущения трагедии. Здесь ощущалась угроза.

Айвор, казалось, замер в ступоре, его лицо оставалось бледным, а глаза стеклянными. Он не мог или не хотел до конца осознать, что именно произошло. Тело его друга, человека, которого он знал долгие годы, лежало перед ним, и правда о том, что Чарльз вырвал своё собственное сердце, переворачивала всё, во что он верил. Айвор слегка дрожащей рукой прикрыл рот, как будто пытался удержать рвущиеся наружу звуки ужаса. Его грудь судорожно вздымалась от быстрых вдохов, а глаза не могли оторваться от тела, словно что-то магическое держало его взгляд прикованным к этому кошмару.

Эйден взглянул на Рода. Тот стоял, широко расставив ноги, как будто готовый выдержать натиск волны страха, который накатывал на них. Но даже Род, стойкий и невозмутимый, не мог полностью скрыть дрожь в голосе и страх в глазах. Они оба знали, что произошло что-то гораздо более зловещее, чем просто смерть. И эта угроза, которую они пока не могли постичь, витала где-то рядом.

Тишина продолжала давить, каждая секунда длилась бесконечно, как если бы время замедлилось. Эйден ощутил, как гулкое, почти незаметное напряжение заполняет пространство. Казалось, что даже стены дома, покрытые слоем пыли и тьмы, смотрят на них, как живые свидетели того, что случилось здесь. Эта тишина была предвестником чего-то более тёмного, словно невидимое зло уже было среди них, готовое ударить в любой момент.

Воздух в комнате был густым, неподвижным, как будто сам мир ждал следующего хода. Эйден и Род молча смотрели друг на друга, понимая, что их ждёт нечто страшное и неизведанное. Никто не знал, что именно за этим последует, но было ясно одно: эта ночь, это место и эта смерть – всё это было лишь началом чего-то гораздо более опасного и необъяснимого.

Глава 4

Метель.

780 год. Эра людей. Месяц Рэйгхарда.

Когда Эйден, Род и Айвор вышли из дома мясника, их тут же встретил холодный, обжигающий мороз, пронизывающий до самых костей. Воздух был плотным и вязким, как будто сам мороз сгустился, оседая на коже ледяными иглами. Каждое их движение казалось замедленным под этим гнётом холода, а снег под ногами издавал хрусткий, мерный звук, который, однако, утопал в давящей тишине, окутывающей деревню. Роискуд, когда-то тихое и мирное место, теперь выглядел как застывшая во времени картина, лишённая признаков жизни. Окна домов были наглухо закрыты ставнями, словно жители боялись не только холода, но и того, что скрывалось за пределами их стен.

Даже дым, поднимающийся из труб, казался каким-то сдержанным, словно сам воздух не позволял ему подняться выше, подавляя любое движение, которое могло нарушить тревожную неподвижность. Лёгкий ветер, пробегающий меж домов, нес в себе не привычный зимний холод, а нечто мрачное и зловещее, словно сам воздух был пропитан страхом и ожиданием беды.

Единственный звук, который разрывал эту тишину, был далёкий лай собак. Их голоса звучали одиноко, тревожно, отдаваясь эхом между домами. Этот протяжный звук, словно волна, перекатывался через пустые улицы, поднимаясь к небу и вновь оседая на деревню. В этом было что-то древнее и пугающее, как крик, разрывающий ночную пустоту. Собаки, чуткие к невидимым опасностям, выли так, словно могли почувствовать, что тьма уже начала своё шествие.

Эйден прищурился, глядя вдаль, его дыхание превращалось в клубы пара, быстро растворяющиеся в ледяном воздухе. Что-то неуловимое, но настойчивое подкрадывалось к ним из каждого уголка этого места. Он почувствовал, как внутреннее напряжение усилилось – как будто сама природа давила на него, заставляя его мышцы напрячься, готовые к чему-то страшному, чего он пока не мог разглядеть.

Род сделал несколько шагов вперёд, его ботинки глубоко врезались в снег, оставляя тяжёлые отпечатки. Лицо было суровым, в глазах мелькала задумчивость и сосредоточенность. Он оглядывался по сторонам, как будто пытаясь понять, что изменилось в этой когда-то мирной деревне. Его взгляд скользнул по мрачным окнам домов, которые выглядели как пустые глазницы, безжизненные и пустые. Тёмные, холодные, они словно впитывали в себя всю светлую энергию и оставляли после себя только ощущение беспокойства.

На мгновение Род остановился, втянув холодный воздух, который тут же обжёг его лёгкие. Он медленно обернулся к Айвору, его лицо оставалось серьёзным, но в глазах читалось скрытое беспокойство.

– Покажи нам место… – голос Рода прозвучал хрипло, словно он с трудом подбирал слова. Его губы плотно сжались, как будто он не хотел произносить то, что было слишком тяжёлым для него самого. После короткой паузы, он добавил с тяжёлым выдохом: – Нападения.

Айвор медленно кивнул, его лицо было каменным, словно он боролся с внутренними демонами, пытаясь не показать, насколько его гложет страх. Он молча указал в сторону пролеска, видневшегося вдали, за краем деревни. Пролесок начинался там, где заканчивались последние дома, и тянулся вглубь заснеженного леса. Снег продолжал тихо падать, мягкими и тяжёлыми хлопьями, но этот снег не приносил умиротворения. Напротив, белое покрывало, накрывшее землю, казалось зловещим, скрывая под собой что-то опасное, готовое вот-вот ожить. Снег ложился на деревню, как холодное одеяло, которое не укрывает, а душит, скрывая следы того, что прячется в этой тьме.

Тишина вновь вернулась, как только слова Рода затихли. Никто из них не решался говорить, как будто каждый из них чувствовал, что любые слова могут пробудить то, что не должно быть увиденным. Их шаги по снегу были медленными и осторожными, как у людей, знающих, что каждое движение может стать роковым.

Айвор двинулся вперёд, ведя их по узкой заснеженной тропе, которая вела к пролеску неподалёку. Эйден и Род следовали за ним молча, каждый шаг отдавался эхом в их сознании, словно отсчитывая время до неизбежного столкновения с чем-то жутким и непостижимым.

Ветер тянулся за ними, как призрачная рука, проникая холодным дыханием под воротники и заставляя их плотнее закутаться в свои дублёнки. Тропинка, которую они выбрали, была почти полностью скрыта под свежим слоем снега, а деревья по обеим сторонам стояли, как молчаливые свидетели. Их ветви, покрытые хрупким инеем, тянулись к путникам, словно ледяные пальцы, пытавшиеся удержать их, предупреждая о грядущей опасности.

С каждым шагом путь становился всё тяжелее – не из-за снега, а под гнётом нарастающего напряжения. Тишина вокруг была слишком густой, слишком полной, словно сама природа задерживала дыхание. Даже ветер, который ещё недавно шептал сквозь кроны деревьев, теперь замолк, оставив лишь слабое, едва различимое завывание, как далёкий, почти неуловимый зов. Эйден ощущал, как эта безмолвная тишина давила на него, погружая его в мрачные мысли о произошедшем. Это было не просто убийство. Нет. За этим кроется нечто гораздо более страшное, нечто, что дремлет, поджидая подходящего момента.

Снег падал всё сильнее, его тяжёлые, плотные хлопья ложились на землю всё быстрее, скрывая тропинку под белым покровом, стирая следы, словно природа пыталась замести улики. Айвор, не говоря ни слова, шёл вперёд, его плечи напряжённо сжаты, а шаги становились чуть быстрее, как если бы он хотел поскорее добраться до места и покончить с этим кошмаром. Он был немногословен, но даже по его движению можно было почувствовать страх, который он скрывал за молчанием.

Когда они наконец подошли к пролеску, всё вокруг словно изменилось. Снаружи лес казался обычным – таким же, как и остальные уголки этой местности. Но едва они переступили границу деревьев, как холод стал более жгучим, а тьма сгущаться с пугающей скоростью. Казалось, что само пространство вокруг них дышит чем-то тёмным, чем-то чуждым. Эйден почувствовал, как его тело инстинктивно напряглось, как будто ожидая удара из ниоткуда.

Снег, который в других местах был белоснежным и искрился под слабым светом, здесь выглядел иначе. Он казался серым, будто впитал в себя тьму, которая медленно, но, верно просачивалась в эти земли. Это не был просто зимний лес. Это место было мрачным, пропитанным чем-то дурным, словно само время и жизнь обошли его стороной.

Айвор остановился на краю небольшой поляны и указал в центр, где было найдено тело Чарльза. Эйден посмотрел туда и заметил, как снег был примят в этом месте, разбросан в разные стороны, как будто кто-то или что-то пыталось оставить свои следы. На первый взгляд ничего особенного, но ощущение тревоги, которое нависало над этим местом, было ощутимым. Это был тот самый участок, где лежал мёртвый Чарльз. Взгляд Грэя зацепился за небольшие неровности на поверхности снега, как если бы сам лес пытался спрятать то, что произошло здесь.

– Крови здесь было немного, – тихо начал Айвор, его голос был хриплым, почти шёпотом, словно он боялся нарушить зловещую тишину этого места. – Мы расчистили снег и убрали всё. Волки могут учуять запах за километры, а их здесь и так хватает.

Он вздохнул, его глаза нервно оглядывали лес, как если бы он ожидал увидеть что-то, что могло бы дать им ответ. Но ничего не было – только пугающая пустота. Айвор снова повернулся к ним, его лицо было напряжённым, его взгляд – пустым, как если бы он не знал, что ещё сказать. Он сделал всё, что мог, чтобы обезопасить деревню, но чувство беспомощности гложило его.

Грэй внимательно осматривал место. Его взгляд скользил по каждой мельчайшей детали – по неровным, примятым участкам снега, по поломанным ветвям в стороне. Здесь не было следов борьбы, не было следов чужих ног или лап. Это место казалось нетронутым, как будто всё, что случилось здесь, было не более чем кошмаром, который растворился с первым лучом света. Единственные следы, что виднелись на снегу, принадлежали самому Чарльзу. Этот факт не давал покоя Грэю – что-то в этой картине не складывалось.

– Он пришёл сюда сам, – тихо произнёс Род, больше для себя, чем для остальных. – По собственной воле.

Айвор стоял чуть в стороне, устремив взгляд в кроны деревьев, его лицо было напряжённым, как будто он что-то заметил среди ветвей, что нарушало привычный порядок вещей. Он нахмурился, задержав взгляд на том, что скрывалось за плотной стеной деревьев, а затем резко поднял руку, указывая в небо.

– Чёрт возьми! – неожиданно выругался Айвор, его голос, обычно спокойный и сдержанный, был полон тревоги. Это мгновенно привлекло внимание Рода и Эйдена. – Посмотрите на небо, начинается метель.

Компания синхронно вскинула головы. Небо, которое ещё недавно выглядело серым и хмурым, теперь заволакивалось стремительно надвигающейся стеной тёмных, угрожающих облаков. Они были не просто тёмными – они казались чёрными, как ночное море, готовое поглотить всё вокруг. Лишь несколько слабых лучей дневного света пробивались сквозь эту завесу, но и они быстро угасали, уступая место полному сумраку, который опускался на деревню, погружая всё вокруг в призрачный полумрак.

Мгновение назад холодный воздух казался привычным зимним морозом, но теперь, с каждой секундой, он становился всё более невыносимым, пронизывая их до костей. Ветер, едва ощутимый прежде, превратился в ревущий поток, который поднимал с земли снежные вихри и безжалостно швырял их в лицо. Белые пушистые хлопья снега быстро сменились крупными, колючими ледяными кристаллами, которые сыпались с неба с пугающей силой. Видимость начала стремительно ухудшаться, и скоро всё перед ними превратилось в бесконечную белую пелену.

– Проклятые бури, – пробормотал Род, прищурившись от холода и снежной пыли, которая с каждой секундой становилась всё плотнее. Он опустил голову, чтобы снег не попадал в глаза, и посмотрел на Айвора с беспокойством. – Нам нужно поспешить.

– Айвор, – начал Род, его голос был твёрдым, но ему приходилось перекрикивать свирепеющий ветер. – Собери всех в храме двенадцати богов. Вам лучше оставаться вместе, там безопаснее всего. Переждёте бурю там.

Айвор, услышав слова друга, молча кивнул. Он не стал задавать лишних вопросов – он был человеком, который понимал, когда нужно действовать без промедления. Не теряя времени, Айвор жестом подозвал одного из стоящих рядом мужиков, и тот быстро подбежал ближе.

– Собери людей, – коротко приказал Айвор, прищурив глаза, пытаясь прикрыться от снега, что слепил лицо. – Возьмите провизию на несколько дней и отнесите её в храм. Мы должны быть готовы к буре.

Мужик кивнул без лишних слов и сразу же побежал выполнять приказ, подгоняемый как страхом перед надвигающейся бурей, так и неохотой оставаться снаружи дольше, чем необходимо.

Айвор повернулся к Роду и Эйден, его взгляд говорил о том, что он понял: они готовы уходить. Снег уже начинал быстро засыпать тропинку, а метель разрасталась на глазах, усиливая своё буйство с каждым порывом ветра. В воздухе висела тяжесть принятого решения, которое могло стать роковым.

– Вы серьёзно собираетесь уходить сейчас? – нахмурился Айвор, в его голосе прозвучала смесь удивления и тревоги. – В такую метель? Это безумие!

Род медленно покачал головой, его глаза были полны решимости, но и он понимал, что это решение несёт большой риск. Он тяжело вздохнул, как будто собираясь с силами для следующего шага, но его ответ прозвучал чётко и уверенно, без малейших колебаний.

– Метель продлится несколько дней, Айвор, – сказал он спокойно, но твёрдо. – Нас так завалит снегом, что из дома не выйдешь. Я не могу оставить свою семью на это время.

Эйден, который стоял рядом, кивнул в знак согласия, хотя и знал, что их ждёт впереди нелёгкий путь.

Айвор посмотрел на них ещё несколько секунд, будто взвешивая их шансы. Он видел решимость в глазах друзей и понимал, что переубедить их было невозможно. В конце концов, он махнул рукой, словно признавая своё бессилие перед этим упорством.

– Ладно, – произнёс он, тяжело выдыхая, – но будьте осторожны. У вас мало времени. Если метель наберёт полную силу, дороги вам уже не будет.

Айвор, испытывая внутреннюю тяжесть принятого решения, на мгновение исчез в тени своего дома, оставив Рода и Грэя на пронизывающем холоде. Снег всё плотнее оседал на землю, постепенно стирая их следы, словно природа пыталась стереть любое доказательство их присутствия. Эйден бросил быстрый взгляд на Рода, и тот лишь молча кивнул в ответ. Оба понимали – времени оставалось всё меньше, и каждый миг был на вес золота.

Через несколько минут Айвор вернулся, держа в руках два вида оружия. В правой руке он с усилием удерживал полуторный меч, его остриё едва не касалось земли, а в левой, словно в противовес, был зажат кинжал с заметно затупленным лезвием. На его лице сквозило извинение, как будто он чувствовал, что предоставляет что-то недостойное их сражений.

– Это всё, что у нас есть, – тихо пробормотал Айвор, его голос почти утонул в нарастающем воющем ветре, который кружил снежные вихри вокруг.

Род первым взял предложенный меч, его рука привычно сжала массивную рукоять, но было ясно, что это оружие видавшее виды. Лезвие оказалось поцарапанным, с глубокими зазубринами, а пятна засохшей ржавчины на металле напоминали о долгих годах его службы. Род перевернул меч в руке, изучая каждую деталь, и на его лице мелькнуло разочарование.

– Меч серьёзно изношен, – проговорил он тихо, не скрывая своего недовольства, но не делая акцента на этом. Ему приходилось работать с худшим.

Эйден, не произнося ни слова, протянул руку за кинжалом. Лезвие было холодным, и рукоять, хоть и надёжно легла в ладонь, сразу показала свою негодность – кожа на рукояти потрескалась, от времени стала скользкой, а затупленное лезвие давно не знало мастерской руки кузнеца. Но это было всё, что у них было. В условиях надвигающейся бури даже такое оружие могло спасти им жизнь.

Айвор, видя реакцию друзей, вздохнул и развёл руками, словно пытаясь оправдаться за то, что предложил им столь непригодное снаряжение.

– Я бы дал вам что-то получше, друзья, – его голос звучал с явным сожалением. – Но Монг, наш кузнец, после праздника тяжело заболел. Он не встаёт с постели. Мы не успели привести оружие в порядок. Это всё, что есть.

Род кивнул, сжимая меч крепче. Закалённые в боях, они умели справляться с трудностями. Даже старый меч мог стать надёжным союзником в их руках.

– Благодарю, – коротко сказал Род, принимая обстоятельства. Эйден молча кивнул в знак признательности. Оружие, каким бы оно ни было, – это всё, что у них осталось. И они уже приняли решение вернуться в трактир. Никакая буря не могла изменить этого.

Оба мужчины вновь устремили взгляды на небо, которое постепенно исчезало под тяжестью снежных облаков. Метель уже начинала скрывать очертания деревни, и воздух наполнялся свистящим ветром, который с каждым порывом становился всё более пронизывающим. Снег, кружащийся в воздухе, словно превращался в непроницаемую стену, отрезающую их от всего остального мира.

– Нам пора, – тихо, но решительно сказал Род, коснувшись плеча Грэя, как знак того, что времени больше нет.

Не говоря лишних слов, они двинулись по заснеженной тропе, которая теперь скрывалась под плотным слоем снега. Метель всё нарастала, превращая их путь в борьбу с природой.

Но для них это была не просто дорога домой – это был путь, который вёл к их жизням, к семье и к безопасности. И они не могли позволить себе остановиться.

Эйден и Род шагали по узкой тропинке, которая быстро исчезала под тяжёлыми снежными хлопьями, поглощённая нарастающей бурей. Их дыхание сливалось с холодным, яростным ветром, который, завывая, гнал снежные вихри по лесной дороге, словно торопя их уходить быстрее. С каждым шагом очертания деревни за их спинами становились всё менее различимыми, будто бы само время стирало их из памяти этого мира. Снег так быстро засыпал их следы, что казалось, они исчезали без следа, как будто никогда и не существовали.

Мир вокруг сузился до узкой полосы тропы перед ними, мрачных, запорошенных снегом силуэтов деревьев, вырисовывающихся по краям, и бескрайнего белого моря, которое поглощало землю. Лес, который когда-то казался знакомым и безопасным, теперь приобрёл иную природу – чуждую и враждебную. Густые кроны деревьев над головой тянулись, как ледяные руки, скрывая небо, где метель бушевала с ужасающей силой. Ветер всё сильнее впивался в их лица, а снежные хлопья оседали на их одежде, делая каждый шаг тяжёлым и выматывающим.

Род шагал впереди, его крупная фигура пробивалась сквозь бушующую стихию, как могучий корабль через шторм. Несколько раз он оглядывался на Грэя, словно что-то обдумывая, словно внутри него копошились неотступные мысли. Наконец, нарушив долгое и давящее молчание, Род заговорил:

– Знаешь, Эйден, ты для меня всегда был загадкой, – его голос, наполненный скрытыми мыслями, растворялся в порывах ветра. Род говорил, не оглядываясь, словно разговор был тяжёл для него, и слова давались с усилием.

Он, прищурившись от ветра, поднял глаза, но взгляд Рода был устремлён вперёд. Шаги Рода замедлились, и было видно, как он пытается найти правильные слова для того, что собирался сказать дальше.

– Сколько мы знакомы? – продолжил он, как будто не мог поверить в прошедшие годы. – Пять лет… Пять лет, и ты остаёшься для меня загадкой.

Эйден не остановился, но теперь его внимание полностью было сосредоточено на словах друга. Род редко начинал серьёзные разговоры, особенно такие, которые касались их прошлого. Их дружба всегда была простой – шутки, молчание, короткие фразы, которые не требовали продолжений. Но под этим бескрайним снежным куполом, казалось, что-то изменилось. Некая невидимая грань была пересечена.

– Я смотрю на тебя, Эйден, – продолжил Род, подняв голову и, наконец, встретив его взгляд, – и вижу, что ты не такой, как все остальные. То, как ты держишься, как контролируешь себя… Это ведь не случайность, верно?

Его слова не звучали как обвинение, скорее как вопрос, который он носил в себе долгие годы. Род замедлил шаг, позволяя Эйден идти с ним наравне. В его взгляде было что-то новое – не просто дружеская серьёзность, но и лёгкая тревога, которая редко появлялась на его лице.

– Даже сейчас, когда ты взял кинжал, – продолжил он, кивая на оружие, висящее у него на поясе, – всё в тебе говорит, что ты не первый раз держишь оружие в руках.

Эйден молча продолжал идти, слушая каждое слово, понимая, что Род наконец озвучивает то, что давно ощущал. Он не прерывал его, давая Роду высказаться до конца. Эти разговоры, которые они избегали все эти годы, теперь всплывали на поверхность, словно метель не позволяла больше скрываться за привычной маской молчаливой дружбы.

– Твоя стойка, твоё дыхание… – Род говорил медленно, словно рассматривал детали, которые долго оставались скрытыми от его внимания. – Всё это показывает, что ты не просто воин, а человек, прошедший через многое.

В какой-то момент оба мужчины остановились, а вокруг завывающая буря ещё сильнее подчёркивала эту тишину. Ветер кружил снег вокруг их фигур, но Эйден и Род стояли неподвижно, как два древних камня в этом белом море. Грэй встретил взгляд Рода, в котором не было осуждения или страха. Только любопытство и, возможно, скрытая тревога.

– Я могу поклясться, – Род произнёс это тихо, почти шёпотом, – что даже до того, как ты потерял язык, ты не был из тех, кто много говорит.

– Ты никогда не был склонен делиться своим прошлым.

Их взгляды встретились, и в этот момент Эйден почувствовал, что всё, о чём Род говорил, было правдой. Его прошлое всегда оставалось за гранью их дружбы, как тёмная тень, которую он прятал. Но Род чувствовал эту тень все эти годы, просто никогда не говорил об этом вслух.

– Ты не с юга, это понятно, – продолжал Род, словно разбирая Грэя по частям, как сложную головоломку. – У южан кожа другая, тёмная. Ты не можешь быть и с запада – у них осанка иная, и носы такие, что сразу можно узнать клифгардца.

Он на мгновение усмехнулся, пытаясь смягчить свои слова, но затем его тон стал снова серьёзным.

– У тебя светлая кожа, но ты не северянин. Ты удивляешься нашим обычаям, для тебя многое здесь чуждо. Даже Фростхейм для тебя кажется чужим, как будто ты не совсем вписываешься в этот мир. Значит, остаётся одно…

Род остановился, внимательно наблюдая за реакцией Эйден. Его слова прозвучали как окончательный приговор, хотя в них не было ни злобы, ни осуждения.

– Ты имперец с Элдрана, – наконец проговорил Род, выдыхая эти слова, как разгаданную тайну.

Ветер продолжал свистеть, поднимая вокруг них снежные вихри, но между Эйденом и Родом установилась почти осязаемая тишина – тишина, наполненная глубоким пониманием. Эйден пристально смотрел на Рода, его глаза излучали спокойствие, как будто груз, который он носил столько лет, наконец упал с его плеч. Его тайна больше не была скрыта, и всё, что оставалось – признать правоту друга.

– То, что ты имперец и, вероятно, военный, – его голос прозвучал твёрдо, как если бы Род наконец сложил всю головоломку, – это значит, что ты сражался в войне объединения.

Эти слова, несмотря на ревущий вокруг ветер, прозвучали словно гром, раскатившийся над их головами. Эйден понимал, что этот момент был неизбежен, но от этого он не становился легче. Он медленно кивнул, признавая всё, что было сказано. Его прошлое, скрытое за молчанием и шрамами, теперь стало частью настоящего, явив себя перед тем, кто заслужил знать правду.

Но вместо гнева или упрёков, на лице Рода появилась лёгкая усмешка, лишённая осуждения. Наоборот, в его глазах было нечто большее – глубокое понимание и искреннее принятие.

– Знаешь, друг, – произнёс он с тёплой усмешкой, – война закончилась восемь лет назад. И если честно, за это время мы все её уже пережили. В конце концов, это было давно.

Он протянул руку и с силой хлопнул Эйдена по плечу. Это был не жест недоверия или сдержанного подозрения, как это могло быть раньше. Это был жест, полный дружеской силы и уверенности. Род как бы хотел показать, что его мнение не изменилось – он всё так же считал Грэя своим другом, несмотря ни на что.

– Да и, если быть честным, – продолжил Род с лёгкой усмешкой, – если бы не ты и твой… трюк в катакомбах, мы бы давно погибли. Я до сих пор не знаю, что ты тогда сделал, но одно знаю точно – ты спас нас.

Эйден молча слушал, но внутри что-то дрогнуло. Слова Рода, прозвучавшие так просто, несли в себе настоящую благодарность. Это не были дежурные фразы – в этих словах чувствовалась истинная признательность и понимание того, сколько они пережили вместе. Он не мог отогнать мысль, что за этими словами скрывалось большее – не просто признание его заслуг, а принятие того, кто он был на самом деле.

– Я рад, что ты с нами, Эйден, – голос Рода стал мягче, теплее, как если бы он хотел донести до друга всю глубину своих чувств. – Спасибо, что всегда рядом. Ты стал частью нашей семьи.

Эти слова проникли прямо в сердце, как горячий луч света, пронзающий холодный воздух. Он посмотрел на протянутую руку Рода и крепко сжал её, чувствуя тепло и силу.

Это рукопожатие несло в себе не только благодарность, но и окончательное подтверждение того, что Эйден нашёл своё место среди этих людей. Род принял его таким, каким он был – со всеми его тайнами, шрамами и непростым прошлым.

Ветер всё так же неистовствовал, но теперь в этих снежных вихрях было что-то менее угрожающее. Они оба знали, что что бы ни случилось дальше, они пройдут через это вместе. Тишина между ними больше не была тяжёлой или напряжённой – она была наполнена новой силой, той силой, что рождается из настоящего доверия.

Снег продолжал падать, но теперь этот пейзаж казался менее враждебным. Между ними больше не оставалось тайн, и это рукопожатие стало символом их новой главы, где прошлое больше не имело власти над ними.

Метель разыгралась не на шутку. Снежные вихри с каждой минутой становились всё гуще, а ветер, словно ледяные ножи, впивался в лица, не оставляя ни малейшего шанса укрыться от его свирепых порывов. Но теперь, когда между Эйденом и Родом было достигнуто полное взаимопонимание, даже эта яростная буря казалась менее устрашающей. Они стояли друг перед другом, крепко сжав руки, как бы закрепляя молчаливую клятву – их дружба больше не знала секретов.

Тишина, всегда сопровождавшая их, теперь не была пропитана напряжением или недосказанностью. Она стала уютной, спокойной, как знак того, что всё самое важное уже было сказано и понято. Эйден чувствовал, как это молчание впитывается в него, согревая даже в леденящем воздухе.

Род первым разжал руку и оглянулся на небо, где над головой нависли тяжёлые чёрные облака, а снежные хлопья ложились всё плотнее, полностью скрывая мир вокруг. Деревья, ещё недавно чётко очерченные на горизонте, теперь исчезли в снежной пелене, превратившись в призрачные тени. Ветер, усиливаясь, гнал снег, скрывая все следы, которые они только что оставили позади.

– Нам нужно идти, – тихо, но уверенно сказал Род, его голос прозвучал с новой силой. – Если мы задержимся ещё на минуту, нас заметёт здесь по самые уши.

На его лице мелькнула слабая улыбка, едва различимая за инеем, который уже покрыл его бороду и усы. Род был человеком, привыкшим к таким испытаниям, и ни одна буря не могла сбить его с пути. Он указал рукой в сторону, где в завихрениях снега терялась тропа, ведущая к трактиру.

Эйден, кивнув, последовал за ним. Теперь, когда ледяная буря бушевала вокруг, его внутреннее напряжение, которое преследовало его с момента выхода из деревни, начало утихать. Разговор с Родом словно снял невидимый груз с его души, и теперь, когда всё было сказано, Грэй чувствовал, что больше не одинок.

Шаг за шагом они пробивались через снежные завалы. Снег густыми хлопьями падал на их плечи, ноги вязли в сугробах, а каждый шаг требовал всё больше усилий. Ветер завывал, как дикий зверь, преследующий их в этом снежном пустоши, но Грэя и Рода это не пугало. Теперь, когда они шли бок о бок, даже это испытание казалось преодолимым.

Молчание, вновь повисшее между ними, больше не было прежним. Оно не скрывало ни страха, ни недомолвок. Это было молчание, полное доверия и взаимопонимания, словно каждое движение, каждый вздох говорили больше, чем могли бы слова. Грэй чувствовал это доверие, как внутреннее тепло, согревающее его даже в этой ледяной метели. Он знал, что его больше не будут судить за прошлое, что среди этих людей он наконец нашёл не просто приют, но дом.

Метель свирепствовала всё сильнее, опускаясь густыми снежными потоками на лес, словно пытаясь поглотить их в своих холодных объятиях. Тьма постепенно окутывала небо, и лес вокруг превращался в бескрайний белый океан, но даже это не останавливало их. Впереди, сквозь снежную пелену, начали проявляться слабые очертания таверны. Тёплый свет, пробивающийся через плотный снег, был словно маяк, зовущий их домой.

Глава 5

Тьма перемен.

780 год. Эра людей. Месяц Рэйгхарда.

Торвальд шагал по пустым, промёрзшим улицам Хьёртхейма, едва различая контуры домов сквозь плотную завесу метели. Ветер становился его злейшим врагом – он врывался в каждый клочок одежды, пронизывая тело ледяными иглами, обжигающими кожу. Снег вихрями кружился вокруг, как бесчисленные призраки, укрывая всё белым саваном, стирая границы между небом и землёй. Город, который обычно был живым, наполненным шумом и движением, погрузился в зловещую тишину, прерываемую лишь завыванием ветра. Окна домов, закрытые и тёмные, выглядели как пустые глазницы – ни огонька, ни тени тепла внутри.

Он крепче сжал рукоять меча, чувствуя, как холод металла пробирается сквозь перчатку. В голове крутились беспокойные мысли, которые он тщетно пытался отогнать. Однако в глубине души он знал: что-то было не так. Эта буря не была просто очередным проявлением суровой природы северных земель – она казалась живой, несла в себе древнюю силу, какую-то неведомую тьму. Каждый порыв ветра был полон не только холода, но и зловещего шёпота, словно сотни невидимых голосов перекликались между собой, нашёптывая что-то за его спиной.

Сигрьёр шагал рядом, его силуэт едва можно было различить в этом хаосе метели. Его голос, обычно придающий уверенности, теперь едва пробивался сквозь вой ветра, утопая в снежных завихрениях. Торвальд молчал, его внимание было сосредоточено на улицах, которые в этот момент казались ему чужими, искаженными, словно они больше не принадлежали реальному миру.

Улицы Хьёртхейма, когда-то знакомые до каждой трещины в мостовой, теперь выглядели как тени самих себя. Дома, облепленные инеем, словно склонились друг к другу, образуя тесный коридор, который больше походил на ловушку, чем на путь. Фасады зданий выглядели так, словно застыли в предсмертной маске – белые, холодные, безмолвные. Воздух вокруг был не просто холодным – он казался пропитанным какой-то неосязаемой угрозой, скрытой тревогой, которую Торвальд чувствовал всем своим существом.

– Ночь плохая, – выдохнул Торвальд, его слова почти утонули в свирепом ветре, но он знал, что Сигрьёр услышал. Тот всегда слышал его, как бы тихо он ни говорил.

– Ты слишком много думаешь, – едва слышно ответил Сигрьёр . Но на этот раз его слова не смогли снять напряжение. В голосе друга была скрытая тревога, как будто даже он не мог игнорировать зловещую атмосферу вокруг.

Их путь вёл к одному из мест, где недавно пропали люди. Чем ближе они подходили к этой цели, тем тяжелее становилась тишина, и тем гуще становился снег. Каждый шаг казался всё более гнетущим. Улицы, некогда оживлённые, теперь выглядели заброшенными, словно весь город вымер в одночасье. Даже снегопад, который обычно приносил с собой ощущение спокойствия, в этот раз казался зловещим – он окутывал Хьёртхейм, как погребальный саван.

Торвальд вдруг остановился. В тумане метели, где-то на краю зрения, ему почудилось движение. Фигура, едва различимая среди вихрей снега, проскользнула мимо, растворившись в тени ближайшего здания. Он напрягся, прищурившись, пытаясь разглядеть что-то за плотной пеленой метели, но там больше ничего не было. Только белое безмолвие, разрезаемое завываниями ветра. Он замер, чувствуя, как его сердце начинает бешено колотиться, но разум подсказывал, что это мог быть просто обман зрения, вызванный усталостью и суровыми условиями.

– Что там? – Сигрьёр шагнул вперёд, его рука уже привычно тянулась к мечу. Он был готов к любому повороту, но, глядя на напряжённое лицо Торвальда, и сам замер, прислушиваясь к окружающей тишине.

Торвальд медленно покачал головой, всё ещё глядя на ту точку, где, как ему показалось, мелькала тень. Но ничего не было. Только снежные вихри, только холод, только пустота.

– Показалось, – прошептал он, хотя сам не был в этом уверен. Но он чувствовал, как нечто тёмное ползёт по его коже, словно невидимые пальцы, касающиеся затылка.

Сигрьёр, обычно спокойный и собранный, молчал. В его глазах мелькнула тень беспокойства. Они оба знали, что Хьёртхейм больше не был безопасным местом. Эта метель принесла с собой тьму, и она только начинала своё шествие по улицам города.

Торвальд настороженно оглядывался по сторонам, ощущая, как тревога медленно, но уверенно разливается по его телу. Он всегда был человеком, привыкшим к опасностям – его тело, покрытое шрамами, говорило само за себя. Однако сегодня было иначе. Что-то, скрытое в этой ночи, настойчиво будило его внутренний инстинкт, закалённый в боях и схватках. Опасность не была явной, не была ощутимой в привычном смысле. Этот ледяной ветер, тьма, что словно оживала в углах улиц, – всё это дышало злом. Он чувствовал её присутствие, как паутину, что обволакивает его, цепляясь за броню и доспехи, словно невидимая сеть.

Рядом, Сигрьёр шагал с привычной лёгкостью, не показывая ни малейшего признака тревоги. Казалось, что его никак не касались страхи Торвальда. Он говорил что-то, его слова, как обычно, звучали легко и расслабленно, но метель словно поглощала их, стирая каждый звук, прежде чем тот достигал ушей Торвальда. И всё же, даже несмотря на ревущий ветер, Торвальд всегда слышал Сигрьёра. Казалось, что их связь была сильнее, чем сама буря. Шёпот друга доходил до него сквозь ветер, но сегодня он не мог сосредоточиться на его словах. Всё внимание Торвальда было приковано к тому, что окружало их.

Внезапно что-то привлекло его внимание. Едва различимый звук – шорох или, может, шёпот – прорезал завывание ветра. Торвальд остановился, прислушиваясь. Возможно, это был всего лишь ветер, но его инстинкты говорили об обратном. Он повернулся к тёмному переулку, который выглядел как зловещая пасть, готовая проглотить всё, что окажется в её тени. Там было что-то не так: тьма казалась слишком густой, слишком плотной, будто живая субстанция. Как могла тень быть столь непроглядной среди белого, заснеженного города?

– Ты это слышал? – голос Торвальда был полон напряжения, он знал, что Сигрьёр всегда был чуток ко всему, что происходило вокруг.

Сигрьёр кивнул, его острые зелёные глаза сверкнули в полумраке, изучая переулок. На мгновение они оба замерли, прислушиваясь к звукам, исходящим из тьмы. Шёпоты… едва уловимые, но они были реальными. Тишина больше не казалась пустой, она была наполнена чем-то невидимым, что наблюдало за ними из глубины мрака.

Торвальд резко обернулся, ощущая, как на периферии зрения мелькнула тень. Сердце забилось быстрее, пальцы сильнее сжали рукоять меча, готового в любой момент вырваться из ножен. Но когда он оглянулся, ничего не увидел. Только густые снежные вихри плясали вокруг, как призрачные фигуры, скрывающиеся в метели.

– Здесь что-то есть, – шепнул Торвальд, его голос был едва слышен, но слова были полны уверенности. Ощущение надвигающейся угрозы сжимало его сердце, точно предупреждая о неизбежном. Это было предчувствие не битвы, а чего-то более тёмного, скрытого за привычной тканью реальности.

Они продолжили двигаться вперёд, каждый шаг отдавался глухим стуком в снегу. Воздух стал тяжёлым, словно с каждым шагом они приближались к чему-то неизвестному, но уже готовому сорвать с себя покровы и явить миру свою истинную сущность. Шёпоты вокруг становились всё громче, они исходили не только из переулков – казалось, что они доносились отовсюду: из-за стен домов, из снега, из самой земли под их ногами. Торвальд не мог разобрать слов, но этот шепот проникал ему в разум, нарушая его спокойствие, словно невидимая рука касалась его сознания.

– Чувствуешь это? – Сигрьёр говорил едва слышно, его голос был приглушён и напряжён.

В нём звучала скрытая тревога, которую он, возможно, сам ещё не до конца осознавал.

Торвальд кивнул. Его чувство тревоги усиливалось с каждым мгновением. Что-то не просто следило за ними – это “что-то” уже было здесь, среди них, оно дышало одним с ними воздухом, наблюдая из темноты. Ему казалось, что метель не просто бушует из-за холодного северного ветра. Она словно имела собственную волю, пришла не как проявление природы, а как сознательная сила, тёмная и древняя.

Он инстинктивно сжал рукоять меча сильнее, ощущая, как его холодный металл обжигает пальцы. Он знал, что скрытая угроза может вырваться из тьмы в любой момент. В его голове звучало одно: что-то пришло с этой метелью, и оно не собиралось уходить просто так.

Когда Торвальд и Сигрьёр приблизились к месту, которое указали им, их шаги замедлились. В этой части Хьёртхейма, казалось, ветер немного стих, но снег по-прежнему падал плотной пеленой, окутывая всё вокруг белым покрывалом. Торвальд сразу заметил неровности на поверхности земли под ногами – снег был взбит и помят, словно здесь недавно что-то произошло, что нарушило спокойствие. Каждый шаг сопровождался ощущением некой тяжести, как будто земля под ними была пропитана страхом и следами трагедии.

– Вот оно, – прошептал Торвальд, указывая на едва заметные следы, петляющие по улице. Это были следы человека – тяжёлые отпечатки обуви, глубоко врезавшиеся в снег. Но что-то было не так. Следы резко обрывались, уходя в сторону переулка, как будто человек внезапно исчез. Вокруг отпечатков виднелись хаотичные царапины и борозды, словно кто-то отчаянно пытался сопротивляться, вырваться из невидимой хватки.

Торвальд опустился на одно колено, внимательно осматривая следы. Их очертания были размыты, как если бы что-то или кто-то тащил тело по земле, оставляя за собой сбившиеся следы и рваные отпечатки. Он осторожно провёл рукой по снегу, его пальцы, даже сквозь перчатки, чувствовали странную жёсткость – как будто снег был не просто утрамбован, а придавлен чем-то массивным и неестественным. Его взгляд поднялся выше, и он заметил, что следы ведут к ближайшему переулку, скрываясь в его густом полумраке, словно приглашая их ступить туда, куда никто не осмелился бы пойти.

– Здесь была борьба, – спокойно сказал Сигрьёр, его голос разорвал тишину, прозвучав неожиданно чётко. Но в его тоне чувствовалась тревога, которую обычно не было видно за его спокойным поведением. Что-то настораживало даже его, а это говорило о серьёзности ситуации.

Торвальд перевёл взгляд на стены ближайших домов, где заметил глубокие царапины. Камни и штукатурка были изодраны в клочья, как если бы что-то с невероятной силой пыталось вырваться наружу или пробиться сквозь эти стены. В некоторых местах куски штукатурки свисали рваными лоскутами, придавая домам ещё более мрачный вид. Он прищурился, разглядывая следы когтей. Эти отметины были слишком массивными и грубыми для человеческих ногтей или простого оружия. Это не было дело рук человека – здесь явно поработало нечто звериное, нечто сильное и злобное.

– Что-то здесь определённо не так, – пробормотал Торвальд, вглядываясь в следы. Эта сцена не укладывалась в рамки привычного, и ничто из виденного раньше не могло объяснить происходящее. Никакая сила, знакомая ему, не могла создать такой хаос, так искусно уничтожив следы.

Его взгляд скользнул вверх, к окнам домов, которые окружали место происшествия. Чёрные проёмы окон казались бездонными глазами, наблюдающими за ними из мрака. Эти окна смотрели на улицу, как немые свидетели, которые видели всё и ничего не могли рассказать. Торвальд замер, сосредоточив внимание на одном из окон. Ему показалось, что в глубине мрака что-то мелькнуло – едва заметная фигура, словно тень, скользнула перед светом. Сердце Торвальда на мгновение ускорило свой ритм.

– Видел? – резко спросил он, не сводя глаз с окна, как будто боялся упустить ещё одно движение.

Сигрьёр кивнул, его лицо оставалось непроницаемым, но он явно тоже уловил это движение.

Их восприятие всегда было тонко настроено на опасность, и даже если это было всего лишь игра света и тени, оба знали, что в таком месте случайностей не бывает.

Однако, когда Торвальд снова взглянул на окно, оно снова было пустым. Лишь плотная завеса снега падала за стеклом, бесшумно завиваясь в полутьме.

– Что бы это ни было, оно не хочет, чтобы мы его видели, – прошептал Сигрьёр, его голос звучал спокойно, но за этими словами стояла скрытая тревога. Он осторожно подошёл ближе к окну, осматривая его, как будто ожидая, что там скрывается нечто большее, чем просто тени. Каждый его шаг был точно выверен, словно даже стены могли скрывать что-то неведомое.

Торвальд перевёл взгляд обратно на следы, которые исчезали в темноте переулка. Вся сцена перед ними казалась странной и мрачной, как вырванный эпизод из кошмара. Исчезновения горожан, следы борьбы, глубокие царапины на стенах, и это странное ощущение, что за ними кто-то или что-то наблюдает. Они стояли посреди этого хаоса, но ни одна деталь не поддавалась логике. Словно некая сила нарочно оставила эти фрагменты, как подсказки, чтобы заманить их дальше в неизвестность.

– Мы здесь не одни, – твёрдо сказал Торвальд, его рука, как по инстинкту, скользнула на рукоять меча.

Сквозь завывающую бурю и падающий снег, который, казалось, пытался поглотить их в бескрайней белой пустоте, Торвальд и Сигрьёр заметили едва уловимый свет, пробивающийся из одного из окон. На фоне ледяной метели дом с тёплым, приглушённым свечением выглядел почти как мираж. Тепло, исходящее оттуда, казалось неестественным в этих суровых условиях, словно это место существовало в ином, далёком от реальности мире, защищённом от бушующего ужаса вокруг.

Они обменялись быстрыми взглядами, не требуя слов. В этой ледяной пустоте, где каждое мгновение обещало смертельный холод, укрытие было не просто желанным – оно становилось жизненно необходимым. Но вместе с тем между ними возникла непроизвольная настороженность. Кто мог остаться настолько спокойным в такую ночь, когда исчезновения потрясли весь город, а метель казалась предвестником чего-то древнего и зловещего?

Когда они приблизились к дому, Торвальд постучал в дверь – достаточно тихо, чтобы не казаться угрожающим, но настойчиво, чтобы заставить хозяев выйти. Спустя несколько мгновений, дверь со скрипом распахнулась, и перед ними предстала женщина.

Её облик сразу бросился в глаза: на фоне жестокой погоды она выглядела удивительно ухоженной. Каштановые волосы были собраны в аккуратный пучок, кожа казалась гладкой и молодой, а глаза… глаза мерцали странным блеском, который вряд ли можно было назвать тёплым. Она улыбалась, и хотя её лицо выглядело приветливым, Торвальд сразу уловил нечто, что его насторожило – в этой женщине было что-то неправильное.

– Проходите, добрые люди, – её голос был мягким и тёплым, но в нём ощущалась нотка, от которой у Торвальда по спине пробежал холод. Голос, казалось, был немного искажен, как будто слова исходили из глубины её горла с неким усилием, смешиваясь с едва уловимым глухим бульканьем.

Торвальд шагнул вперёд, оглядывая помещение. Тепло, идущее от очага, окутало его, почти сразу прогоняя морозный холод. Однако это тепло было каким-то неестественным – слишком плотным, будто бы оно исходило не только от огня, но и от самого дома. Тёплый свет, треск огня в камине, мягкий аромат свежего рагу… всё это казалось чересчур правильным, идеальным, и это настораживало Торвальда больше, чем холод снаружи.

– Спасибо за гостеприимство, – произнёс Торвальд, снимая плащ и бросив беглый взгляд на хозяйку. – Буря застала нас врасплох. У вас уютно.

– Да, буря, – женщина отмахнулась рукой, как будто это был не более чем лёгкий ветерок за окном. – Не переживайте. Здесь безопасно и тепло. Я как раз готовила ужин.

Её улыбка расширилась, стала неестественно широкой. Торвальд заметил, как кожа на её лице натянулась чуть больше, чем это было необходимо. Её лицо выглядело молодо, но движения были немного деревянными, словно её тело и разум не всегда находились в согласии друг с другом.

Сигрьёр, как всегда, остался начеку.

Его зелёные глаза осматривали каждый угол комнаты, замечая каждую мелочь. Вопросы возникали сами собой, но он, как и Торвальд, понимал, что спешить с выводами не стоит.

– Вы одна здесь? – тихо спросил Сигрьёр, изучая хозяйку и с осторожностью оглядывая дом. – Дом велик для одной женщины.

– О, да, – ответила она с лёгкой усмешкой, – но я привыкла. В этом районе многие живут одни. Это… часть жизни. Человек привыкает к одиночеству.

Слова прозвучали слишком непринуждённо, слишком спокойно. Торвальд бросил взгляд на Сигрьёра, и они безмолвно обменялись мыслями. Что-то здесь было не так. Он снова осмотрел комнату. Везде был порядок, но странный: вещи казались расставленными слишком аккуратно, словно их никогда не использовали. Это не был дом, в котором долго живут.

– Как вас зовут? – осторожно спросил Торвальд, его голос стал мягче, словно он пытался говорить с кем-то, кто вот-вот может сорваться.

– Мередит, – её ответ прозвучал быстро, и Торвальд почувствовал напряжённую искренность в её словах, почти механическую. – Мередит. Проходите, садитесь за стол. Вам нужно согреться. Еда готова.

Она с какой-то ритуальной грацией поставила на стол дымящийся горшок с рагу. Торвальд уловил густой аромат, но в нём было что-то слишком интенсивное, как если бы запах пытался скрыть что-то иное. Её движения были плавными, но неестественными – он заметил, как в момент, когда она наклонилась, чтобы разлить рагу, её рука странно дёрнулась. Едва различимый звук – что-то между хрустом и бульканьем – донёсся до его слуха. Это было не похоже на обычный скрип суставов, словно её тело состояло не только из костей и мышц.

– У вас чудесный запах, – осторожно сказал Торвальд, следя за каждым её движением. – Как часто вы готовите такие блюда?

– О, знаешь, – ответила Мередит, снова расплываясь в широкой, почти неестественной улыбке, – я всегда стараюсь готовить вкусно. Это помогает сохранять радость жизни, даже в такие времена, как эти.

Торвальд уловил в её ответе что-то неуловимо чуждое. Как будто она повторяла заученные слова, которые не имели для неё истинного смысла. Взглянув на Сигрьёра, он увидел, что и тот чувствует то же самое – их недоверие возрастало с каждым мгновением.

– Вы слышали о пропажах в этом районе? – тихо спросил Сигрьёр, его голос был холоден, как лезвие, готовое к действию. – Несколько детей исчезли без следа.

Мередит продолжала улыбаться, но в её лице что-то изменилось. Её глаза на мгновение потемнели, как если бы какая-то тень пробежала по её душе. Но затем она снова рассмеялась – смех был резким, металлическим, почти раздражающим.

– О, конечно, я слышала, – ответила она, но её голос звучал отстранённо, почти безразлично. – Такие вещи происходят. Но я уверена, что всё наладится. Всё всегда налаживается.

Торвальду от этих слов стало не по себе. Что-то в тоне этой женщины – её безразличие, её отчуждённость – вызывало у него глубокое чувство тревоги. Она говорила о пропаже детей, как о чём-то незначительном, обыденном, как если бы это не касалось её ни в малейшей степени.

– Вы уверены? – тихо переспросил Торвальд, его голос стал немного жестче. – Говорят, что их забрали не люди.

Мередит улыбнулась ещё шире, её руки замерли на мгновение, и этот момент показался Торвальду слишком длинным. Снова этот едва уловимый звук – как если бы её суставы скрипели не привычным образом, а через жидкость.

– Никакой опасности, – сказала она, делая жест, приглашающий их к столу. – Здесь все в порядке. Расслабьтесь.

Но вместо успокоения её слова вызвали у Торвальда только холодный озноб.

Мередит снова улыбнулась, поставив перед ними миски с рагу, но её улыбка теперь казалась ещё более неестественной, словно мышцы её лица не были привычны к такому выражению. Свет в комнате задрожал, словно пламя свечи, ослабленное внезапным порывом ветра. Напряжение, которое витало в воздухе, было почти осязаемым, обволакивая всё вокруг, как липкая паутина, и Торвальд инстинктивно напрягся. Его внутренний голос, закалённый в боях и битвах, неустанно предупреждал его – это была ловушка.

Сигрьёр, сидевший рядом, не спускал глаз с Мередит.

Его взгляд был сосредоточен, как всегда, тихий и наблюдательный, как у хищника, следящего за добычей. Он смотрел за каждым её движением, за каждым жестом, будто ожидая момента, когда что-то пойдёт не так. Тишина, нарушаемая лишь треском огня в камине и едва уловимым гулом метели за окнами, становилась удушающе давящей.

Внезапно, нарушив мёртвое спокойствие, Сигрьёр резко встал. Его движения были быстрыми, чёткими и решительными, как у человека, принявшего непреложное решение. Одним резким движением он схватил Мередит за запястье, пресекая её на месте. Его хватка была крепкой, уверенной, и в его взгляде не осталось ни капли сомнений – он знал, что перед ним не человек, а нечто, что лишь притворялось таковым.

– Ты слишком долго играешь с нами, – прошипел Сигрьёр, его голос был холоден, как лезвие, режущее воздух. В нём звучала угроза и стальной вызов, отражающий решимость столкнуться с любым злом, стоящим перед ним.

Мередит застыла, её глаза расширились, но через мгновение лицо начало меняться. Вдруг кожа на её лице стала странно вытягиваться, как будто под давлением, как маска, которая больше не могла скрывать свою истинную сущность. Черты лица начали искажаться в отвратительную гримасу, её глаза глубоко запали, а губы расползлись в ужасающий оскал, обнажая острые зубы. Обычное человеческое лицо превратилось в нечто кошмарное, неестественное.

– Ха-ха-ха! – из её горла раздался низкий, гортанный смех, который был полон злобы и насмешки. Голос больше не был мягким или женственным, он изменился, став низким, хриплым, словно исходил из самых глубин древнего зла. – Вы… глупцы… Думали, что сможете меня разоблачить? У вас нет ни малейшего представления о том, с кем вы имеете дело!

Торвальд вскочил, рука молниеносно легла на рукоять меча. Его глаза горели яростью, но внутри что-то сковывало его. Вокруг всё вдруг начало меняться. Тени, которые прежде мирно лежали в углах комнаты, начали извиваться и расползаться, будто живые. Они ползли, становясь всё длиннее и гуще, как змеи, медленно обвивая пространство вокруг. Свет свечей, который минуту назад согревал комнату, теперь тускнел, становясь болезненно-жёлтым и едва живым.

За окном разразилась буря. Завывания метели усилились, превращаясь в жуткий вой, который бился в окна с такой силой, будто сама природа пыталась пробиться внутрь. Двери скрипели и дрожали, словно что-то большое и мощное давило снаружи, и Торвальд почувствовал, как леденящий холод проник в дом, несмотря на тепло камина.

Мередит продолжала изменяться, её тело словно таяло в тени, сливаясь с тьмой вокруг неё. Её голос теперь звучал отовсюду, как зловещее эхо, заполняющее всё пространство комнаты. Смех становился всё громче и громче, превращаясь в кошмарное хихиканье, которое резало слух, наполняя их замешательством.

– Сигрьёр! – крикнул Торвальд, его голос разрывал гул метели и зловещий смех. Меч, извлечённый из ножен, блеснул в тусклом свете, но его оружие казалось неуместным в этом новом, искаженном мире. Тени, которые окружали их, были не просто тьмой – они были живыми, и Торвальд почувствовал, как что-то злобное ползёт к ним, стремясь обвить их и задушить.

– Она не человек! – резко ответил Сигрьёр, его голос был твёрд, но в нём слышалась напряжённая концентрация. Его рука, крепко державшая Мередит, внезапно ослабла – её кожа стала липкой и скользкой, как будто сама тьма, из которой она состояла, выскользнула из его хватки. Она с издевательской лёгкостью вырвалась и, выпуская ещё один злорадный смех, растаяла в клубах тьмы.

Тени вокруг ожили, как демоны, вырвавшиеся на свободу. Они стелились по стенам и полу, извиваясь, тянулись к ним, словно голодные твари, жаждущие их плоти. Смех Мередит продолжал звучать отовсюду, эхом отражаясь от стен, словно она была одновременно в каждом углу комнаты.

Свет угасал всё быстрее. Огни в камине меркли, и только слабое мерцание давало понять, что в доме ещё остаётся хоть какое-то тепло. Мороз проникал всё глубже, его ледяные когти тянулись к ним, как будто сами стены дома теперь стали частью этой жуткой ловушки.

– Мы попались в её сети, – хрипло произнёс Сигрьёр, его лицо оставалось бесстрашным, но глаза были сосредоточены, как у хищника перед битвой. – Но это не конец.

Торвальд и Сигрьёр встали спина к спине, окружённые тьмой. Они оба знали, что это место стало смертельной западней. Тени, будто живые существа, готовились к атаке, но их воля к борьбе не угасала. Метель за окном бушевала ещё сильнее, её дикий рёв сливался с мрачными звуками в комнате. Окна дрожали от порывов ветра, который бился, как стая демонов, желая пробиться внутрь.

Торвальд, заметив, как тени вокруг них сгущаются, его острый взгляд метнулся по комнате, и вдруг он уловил нечто странное в дальнем углу коридора. В этот момент в его сердце не было страха – лишь холодная решимость и готовность к действию.

– Там! – резко бросил он, указывая на неясный силуэт в глубине тени.

Сигрьёр, не тратя времени на размышления, действовал мгновенно. Его движение было молниеносным, отточенным годами тренировок и боёв. Кинжал вырвался из его руки с глухим свистом, и через мгновение вонзился в темноту. Раздался дикий, искажённый визг, наполнивший комнату злобой и болью. Этот звук, странный и противоестественный, словно прокатился эхом, вызвав краткий резонанс в стенах дома, а затем всё внезапно стихло. С громким хлопком входная дверь захлопнулась, будто бы нечто невидимое, скрывающееся в тени, вырвалось наружу, стремясь спастись от неминуемой гибели.

Комната мгновенно погрузилась в мёртвую тишину. Те самые тени, что раньше казались живыми, опасно извивающимися в углах, теперь растворились, вернувшись к своему привычному, мрачному состоянию. Свет свечей вновь обрёл прежний мягкий, успокаивающий оттенок. Даже метель за окнами, хотя и продолжала бушевать, перестала внушать прежний ужас.

Сигрьёр, сохранивший спокойствие, как будто ничего особенного не произошло, подошёл к месту, где кинжал встретился с целью. Он бесшумно опустился на колени, спокойно поднял своё оружие. Лезвие кинжала было обильно покрыто густой, чёрной жижей, которая капала на пол, источая отвратительный, гнилостный запах.

– Кажется, я её зацепил, – тихо произнёс он, методично вытирая клинок тряпкой, как если бы это был обычный вечер после удачной охоты.

Торвальд, подойдя ближе, присел рядом. Он внимательно посмотрел на чёрную жидкость, расплывшуюся по полу, и затем, с осторожностью, двумя пальцами коснулся её. Поднеся их к носу, он коротко вдохнул, и знакомый запах разложения мгновенно дал ответ на все вопросы.

– Карга, – холодно прошептал он, почти удовлетворённо, словно решив для себя давнюю загадку. – Мы знали, что они где-то рядом. Но чтобы вот так… открыто…

– Это многое объясняет, – добавил Сигрьёр, его голос, как всегда, звучал спокойно и уверенно, как будто он уже давно принял все возможные исходы. Его холодное самообладание было неизменным, даже в моменты, когда другие могли потерять голову.

Торвальд поднялся, небрежно вытерев пальцы о ту же тряпку, что и Сигрьёр, и осмотрелся по комнате. Страх, который витал в воздухе минуту назад, улетучился, оставив за собой только тихую уверенность. Враг был опасен, но они были готовы встретить его. Это была не их первая встреча с тёмными существами этого мира, и, наверняка, не последняя.

– Времена меняются, – коротко бросил Торвальд, устремив взгляд за окно, где метель продолжала свой бесконечный танец. – Если такие твари начинают действовать так открыто, нам придётся встретить их лицом к лицу. И мы готовы.

Сигрьёр кивнул, подняв голову и посмотрев на Торвальда с тем спокойным и уверенным взглядом, который он всегда сохранял в самых сложных ситуациях. Они оба знали, что впереди ждёт нечто большее, чем просто борьба с тенями.

После исчезновения Мередит тишина в доме становилась всё более гнетущей, плотной, словно сама темнота сгущалась вокруг них. Торвальд и Сигрьёр, оставшись вдвоём в этом жутком, казалось, почти покинутом пространстве, двигались методично, как охотники, привыкшие к постоянной опасности. Их движения были точными и отработанными, лишёнными суеты, но наполненными холодной решимостью.

Они понимали, что каждая минута могла стать решающей – враг был не видим, но явно не исчез полностью.

Комната, в которой они находились, внезапно начала казаться ещё более обыденной, почти уютной, словно ужасающие события последних минут были всего лишь иллюзией. Но этот уют был обманчивым, и с каждой секундой в их сознании всё больше утверждалось ощущение, что здесь скрыто нечто гораздо более тёмное, чем показалось на первый взгляд. Тепло камина и мягкий свет свечей, которые ранее успокаивали, теперь казались фальшивыми – словно прикрывали зловещие тайны этого места.

Торвальд шагал по комнате, его зоркий взгляд осматривал каждый угол, каждый предмет, пока что-то не привлекло его внимание. В углу, почти незаметный среди теней и пыли, стоял старый, запылённый казанок. Его обычный вид контрастировал с тягостной атмосферой, но в его простоте крылась тревога. Торвальд подошёл ближе, присел на корточки и осторожно, будто предчувствуя что-то жуткое, приподнял тяжёлую крышку.

Едва он это сделал, как в воздухе распространился слабый, но мерзкий запах гнили, наполняя комнату тошнотворным ароматом разложения. Торвальд резко отступил назад, чувствуя, как что-то холодное пробежало по его спине. Внутри казанка были кости – мелкие, скрученные, побелевшие от времени, словно подвергшиеся некому ритуалу. Но самое страшное заключалось в том, что среди этих костей были такие маленькие, что никак не могли принадлежать взрослому человеку.

– Боги… – выдохнул Торвальд, чувствуя, как в горле пересохло. Он закрыл казанок и медленно повернулся к Сигрьёру, его глаза были наполнены яростью и отвращением.

Сигрьёр подошёл к нему, быстро и бесшумно, как всегда. Его лицо оставалось спокойным, но его глаза говорили о том, что он прекрасно понимал серьёзность ситуации. Присев рядом с казанком, он аккуратно поднял одну из костей, осторожно осмотрел её, а затем положил обратно. В его движениях не было эмоций, только холодная решимость и непреклонная логика.

– Пропавшие жители, – произнёс он тихо, но с твёрдостью в голосе, которая казалась ещё более пугающей. – Дети. Взрослые. Карга охотилась на них.

Торвальд сжал кулаки, чувствуя, как внутри него разгорается пламя гнева. Это была не просто потеря жизней – это было чудовищное предательство человеческого доверия. Твари, которые раньше скрывались в тенях и лесах, теперь спокойно проникали в дома, охотясь на людей прямо среди их родных стен. Они больше не прятались. Это была открытая атака, провокация.

– Мы не можем оставить это без ответа, – голос Торвальда был низким и сдержанным, но в нём сквозила стальная решимость. Он повернулся к Сигрьёру, и в его взгляде читалась уверенность, что эту угрозу нельзя игнорировать. – Если Карга добралась до города, она не остановится.