Сумасшествие с первого взгляда. Между адом и раем.

От автора

Михаил.

– В данный момент полное отсутствие двигательной активности правой конечности и частичное левой.  Вам потребуется долгая реабилитация, Мистер Даманский.

Слова мужчины в белом халате растворяются, как густой туман, окружая мою рассеянную голову. В ушах все еще звучит оглушительный гул взрыва, а легкие с трудом вдыхают удушающий запах дыма и сожженной резины. Я не чувствую своих ног… совсем. Но это – меньшее из моих нынешних забот.

– Где она? – хрипло прохрипел я, голос дрожал от нехватки воздуха и переполняющего страха.

Мой взгляд отчаянно метнулся к Мэйсону, стоявшему за доктором. В его глазах читалась крайняя потерянность.

– Вы, наверное, имеете в виду девушку, которая поступила в клинику вместе с вами? – сдержанно спросил врач, избегая встретиться с моими глазами.

Наконец-то голос Мэйсона прорезался сквозь напряженную тишину:

– С ней все будет хорошо, Михаил, – уверенно произнес он, стараясь скрыть собственное волнение.

– Ваш друг прав, – подтвердил доктор, его голос смягчился. – Госпожа Альт в стабильном состоянии. Сейчас она на перевязке. Позже она сможет вас навестить. А пока вам стоит отдохнуть.

– Когда я могу уйти отсюда? – резким голосом остановил я доктора у двери.

Тот замялся, его лицо выражало сомнение и обеспокоенность:

– Уйти сейчас для вас не самое подходящее слово. Медсестра привезет вам коляску в ближайшее время, а пока что…

– А пока что вы предлагаете мне ходить под себя? И лежать здесь как овощ? – злобно процедил я сквозь стиснутые зубы, чувствую, как злость и горечь нарастают внутри.

Доктор попытался что-то сказать о моем состоянии, но я его перебил. Мне не нужно напоминать о том, в каком я положении. Я слишком хорошо это понимаю. Понимаю всю жестокую реальность того, что теперь я инвалид.

– Подготовьте все нужные документы. Я подпишу отказ, –  твёрдо приказал.

– Михаил, – Мэйсон смотрел на меня с решимостью, словно верил, что сможет остановить меня.

– Вы уверены? – доктор впервые встретился с моим взглядом, его глаза выражали тревогу и кажется отвращение от того, что он видит.

Чудовище. Монстр. Шрамы. Резаные раны. А теперь еще и инвалид.

Я оставил ответ без слов. Он всё понял без лишних слов и тихо ушёл. Как только дверь захлопнулась, внутри Мэйсона разразилась буря эмоций, но я остался непоколебимым, готовым встретить все что он хотел мне сказать.

– Куда ты, черт возьми, собираешься? Ты хоть видел себя?

– Не кричи, пожалуйста, и подготовь самолет.

– Ты действительно не понимаешь, что они хотели тебя убить? Убить?! Ты осознаешь всю опасность, в которой ты оказался, и что теперь ты – их цель? Здесь должен был быть твой брат! Не ты, я, Михаил! Не ты, черт возьми!

– Мэйсон, я все еще жив, хотя, возможно, это не самое лучшее развитие событий.

– Заткнись, Михаил.

– Ты думаешь, я выберу инвалидную коляску и буду зависеть от кого-то? – Одна лишь мысль о том, что меня ждет впереди, пробегает холод по всему телу.

– Ты, черт возьми, будешь жить! – голос Мэйсона звучал так, словно он пытался вытряхнуть из меня последние остатки воли к существованию. – Я тебя, сука, заставлю это сделать! И ты у меня не просто встанешь и пойдешь. Ты побежишь у меня, потому что она… Ада… она без тебя не сможет. Ты довел ее… она… Михаил, она моя дочь. Она мой ребенок! – Его голос дрожал от ярости и чего-то еще, чего я не мог определить сразу. – Я задушу тебя собственными руками, если с ней что-то случится и если ты её хоть раз ещё бросишь.

Эти слова словно нож резали по еще кровоточащим ранам. «Она его дочь… моя Ада… мой чертенок…» – мысли путались, не давали сосредоточиться. Как вообще в это поверить? Как принять, что всё это теперь связано тонкими нитями, которые, кажется, могут оборваться от любого неверного движения?

– Кому ты сделал лучше, когда уехал? Ей? Себе? – голос Мэйсона звенел, как металл.

Никому. Я только потерял драгоценное время.

Я молчал, потому что знал: он прав. Всё, что я делал, было ошибкой. Каждый шаг. Каждое слово.

– Самолет, Мэйсон, – пробормотал я, пряча взгляд.

– В Россию? – он ловит мой взгляд своим. У него в глазах плещется решимость, та самая, которой мне сейчас так не хватает.

Я кивнул.

– Здесь, без ног и в таком состоянии, я даже, черт возьми, пальцем пошевелить не смогу.

– Как ты ей это объяснишь? – Мэйсон подался вперед, его голос стал тихим, но от этого не менее резким. – Что ты скажешь ей? Что снова сбегаешь?

У меня не было ответа. Я хотел что-то сказать, но слова застряли в горле, не дойдя до губ.

Но мне не дали времени на раздумья. Дверь палаты резко распахнулась, ударившись о стену, и на пороге появился человек, которого я готов был видеть сейчас меньше всего.

Роман.

С разбитым носом, опухшей губой и, кажется, протрезвевший настолько, чтобы держаться на ногах.

– Лучше бы ты не появлялся здесь, – холодно произнес Мэйсон, его голос был ровным, но в нем чувствовалась затаившаяся угроза, – потому что теперь я не буду, сука, сдерживаться. Даже не подумаю об этом.

Его глаза, холодные и жесткие, были устремлены на Романа. Я видел, как его кулаки сжимаются, и понимал, что он не блефует. Мэйсон готов был броситься на него в любую секунду.

Я прекрасно осознавал, что он чувствовал. Тот гнев, который бушевал в нем, был понятен до боли. Эта злость, это негодование – все это было слишком хорошо знакомо мне, ведь я сам чувствовал нечто подобное. Однако, я знал, что эмоции, за которые он цеплялся, могли привести к необратимым последствиям.

– Мэйсон, – попытался было начать я, стараясь вложить в голос максимум спокойствия, но Роман перебил меня.

– Никогда бы не подумал что из за глупой девчонки меня будут готовы убивать…

Глава 2

Ада.

– Где он? – мой голос сорвался на крик, и я сама едва узнала его.

Он был не просто громким, а полным отчаяния, боли, и бессилие заполонило все мои мысли. Сердце стучало так, будто вот-вот вырвется из груди, а в голове кипели тысячи тревожных вопросов, на которые не было ответа.

Я больше не могла контролировать себя, да и не хотела. Все, что я ощущала – это безумный страх и паника. Казалось, весь мир исчезает, оставаясь лишь в обрамлении одной безумной мысли: где он? Где тот, кто был моим смыслом…

Как только я пришла в себя и открыла глаза, первая мысль, что пронзила меня, была не о собственном теле, не о боли, а о нем. Я начала неистово умолять Бога и Вселенную, надеясь, что это чудо сработает, что он жив, что с ним все в порядке, что он еще здесь, рядом.

Он должен остаться со мной. И не важно, сколько сил мне придется потратить, чтобы вернуть его, не важно, сколько будет стоить этот момент – я буду бороться. Я не могу и не хочу представить свою жизнь без него.

– Госпожа Альт, пожалуйста, вернитесь в палату! – голос медсестры был твердым, но в нем я ощущала растущее беспокойство. Она подошла ко мне и почти силой попыталась отвести назад. – Вам нужно отдыхать, у вас обезвоживание! Вам нужно лежать, вы должны прийти в себя!

Но ее слова не доходили до меня, как не доходит эхо в пустую комнату. Я не могла успокоиться, не могла думать о себе, не могла думать о боли в теле, которая теперь была всего лишь фоном для главного кошмара – Михаила не было рядом.

– Я не люблю быть грубой с другими людьми, но лучше отпустите меня! – я вырвала свою руку, и молодой девушке пришлось отступить на шаг назад с некоторой опаской в глазах. – Где мужчина, с которым я…

– С вашим мужчиной все будет в порядке, он пришел в сознание, а сейчас возвращайтесь в свою палату, – за спиной медсестры появился высокий мужчина в белом халате с папкой документов в руках. Врач. Его уверенный голос пробудил надежду в моем сердце.

Мы все втроем вернулись в палату, и я с трудом села на край кровати, всё ещё чувствуя слабость в коленях.

– Сейчас вам нужно сделать перевязку, обработать рану на голове и еще раз сдать кровь. Медсестра вами займется, а после этого вы можете навестить своего мужчину, – продолжал врач, внимательно смотря на меня.

Твердый и уверенный голос врача помог постепенно успокоить моё беспокойное сердце, хоть и ненадолго.

В ожидании этих процедур я всячески пыталась сохранять спокойствие, но пока не увижу Михаила своими глазами и не прикоснусь к нему собственными руками, не поверю ни единому слову.

Медсестра начала свою работу. Она аккуратно и с явным профессионализмом обрабатывала мою рану, её движения были быстрыми, но осторожными, не причиняя лишней боли.

Мысли о том, что вскоре я снова увижу его, и что он в сознании, хоть на мгновение отвлекли меня от боли и чувства слабости. Я держалась за эту мысль как за спасительную соломинку.

Время тянулось, но я чувствовала, что каждое мгновение приближает меня к встрече с Михаилом. Все, что мне нужно – убедиться, что он действительно будет в порядке, услышать его голос, почувствовать его тепло. Только тогда я смогу по-настоящему успокоиться…

Спустя почти час медсестра помогла мне подняться с кровати и направить слабые шаги к палате Михаила. Каждый шаг давался трудно, как будто каждое движение требовало невероятных усилий. Мысли нахлынули одна за другой, рвали меня на части: А вдруг это не правда? А если врач ошибся? А если Михаил… Нет! Я резко остановила себя. Он жив. Он обязательно жив.

– Только, пожалуйста, недолго. Я дождусь вас здесь и помогу дойти обратно, – медсестра говорила мягко, но я едва различала её голос, так как весь мой мир сужался к одной единственной точке – к двери передо мной.

Моя рука коснулась холодной металлической ручки, и, не выдержав долгих сомнений, я распахнула дверь.

На мгновение время словно остановилось. Вся суета, страхи и боль исчезли, оставив только это мгновение. Сердце замерло, мысли замерли. Михаил сидел на кровати в полулежащем положении, опираясь на подушку. Его обнажённая грудь едва заметно вздымалась и опускалась в унисон с дыханием, а белая простыня прикрывала ноги. Но этого было достаточно. Он тут, он рядом, и он живой.

Я не могла пошевелиться, чувствовала, как руки дрожат, а по всему телу пробегала волна облегчения. Комок в горле стал таким большим, что вдохнуть казалось невозможно. Слёзы закатились по щекам, но я не пыталась их сдерживать. Единственная мысль прогремела в голове: Он здесь! Он со мной!

– Михаил… – сорвалось с губ почти шёпотом.

Я шагнула вперёд и, не обращая внимания на людей вокруг, бросилась к нему. Кто-то был в палате, слышались приглушённые звуки, шорох бумаги, но мне было всё равно. Я не замечала ничего, кроме него. Всего несколько шагов, и я уже коснулась его руки.

– Ты… – мой голос сломался, а прикосновение стало единственным доказательством того, что я не сплю.

Я уткнулась лицом в его плечо, позволяя эмоциям выплеснуться наружу в рыданиях. Михаил замер на мгновение, а потом его рука прижала меня к себе.

– Ада, – мой мир рухнул в секунду, когда я услышала его голос. Его голос. Он был хрипловат, слаб. Я обрушилась на него, словно не могла дождаться ни секунды дольше.

– Живой… ты живой… Боже… – мои слова срывались, застревая в горле вместе со всхлипами. По щекам ручьями сбегали слезы, но я даже не пыталась остановить их. Все накопленные страхи, вся боль – они вырывались наружу в этих каплях.

Не в силах удерживаться, я покрывала его лицо поцелуями. Каждый миллиметр. Его лоб, нос, щеки, губы. От дыхания, от прикосновений он чуть морщился, но не останавливал меня. Я не могла поверить. Правда не могла. Он здесь. Он со мной. Он… живой.

– Ада, девчонка моя, – почти неслышно прошептал он, его хрип наполнил меня странной смесью облегчения и боли.

Я почувствовала, как его ладонь, провела по моим волосам, зарылась в них пальцами, успокаивая меня. Затем Михаил медленно прижал меня к себе крепче.

Я всхлипнула еще громче, дрожа всем телом и быстро заговорила, не в силах остановить натиск своих вопросов:

– Как ты? Тебе больно? Что… что говорят врачи?.. Михаил, пожалуйста, скажи, что твоей жизни ничего не угрожает!

Мои руки дрожали, ощущая его кожу. Я касалась его лица, плеч, оголенной груди, повторяя это снова и снова, как будто хочу запечатлеть его в памяти, убедиться, что он реальный, что это не кошмарный сон, который вот-вот оборвется.

Он хотел ответить, но его слова перекрыл голос, прозвучавший неподалеку. Горький, насмешливый, пропитанный ледяным сарказмом голос за моей спиной.

– Не угрожает, конечно, – произнес он, и в этот момент моё тело вздрогнуло. Этот звук. Этот холодный тон. Я узнала его.

Задрожав, я замерла, страхом пронзенной насквозь, не в силах оглянуться.

Я медленно повернула голову и увидела его – Даллеса. Я не была готова к этой встрече. После всего, что он сделал, после того, что произошло, он был последним, кого я хотела бы видеть в этот момент.

– Роман, ты можешь идти, – голос Михаила зазвучал твердо, и он сжал мою руку еще крепче, прижимая меня к себе, будто пытался защитить от воспоминаний и реальности.

– Какие вы жалкие, – Даллес фыркнул, стирая каплю алой крови с распухшей губы. – Инвалид и шлюха. Ну что, уже успела рассказать своему любимому, что нагуляла ребенка в его отсутствие?

Его слова пронзили меня, но прежде чем я успела ответить, новый голос раздался из тени:

– Блядь, я убью тебя, если не закроешь свою пасть.

Этот голос я бы узнала из тысячи. Он был таким же знакомым и уже кажется родным, как мой собственный. Я обернулась и увидела его – моего отца, Мэйсона. Он стоял там, в бешенстве, в готовности защитить меня любой ценой.

Громкий, безумный смех Даллеса разнесся по палате, и он выглядел так, словно потерял разум в этот самый момент.

– Это мой ребенок, Роман, – спокойно сказал Михаил, его слова были словно удары молота. – Это не имеет к тебе никакого отношения.

Я вздрогнула от его слов. Что? Он? Он знал… Он знал? Рейн рассказал ему.

Даллес уставился на Михаила, и в его взгляде появилось что-то, что заставило моё сердце сжаться от ужаса. Воздух внезапно стал слишком густым, мне казалось, что я не могу дышать. Паника накатывала, удушая меня изнутри.

– Ада, посмотри на меня! – Михаил взял моё лицо в свои ладони, нежно, но настойчиво повернул его к себе. —Пожалуйста, Ада, дыши.

Я смотрела в его глаза. Эти

любимые глаза, в которых отражался тот же страх и боль. Но я знала… я знала, что они никогда не смогут простить меня. Моё предательство было слишком велико.

Мэйсон вытолкнул Даллеса за дверь, сделав это с такой силой, что стены затряслись от ярости, когда он бросил последние слова ему вслед:

– Только потому, что ты его брат, и он пока сжалился над тобой. Если бы не Михаил, я бы разорвал тебя на части прямо здесь и сейчас.

Я замерла. Это был совершенно иной Мэйсон, которого я никогда не знала раньше. Жесткий, беспощадный, пробуждённый гневом. Его голос до сих пор эхом звучал в моей голове, заполняя пространство.

Дверь закрылась, и тишина окутала палату, но её разорвал тихий, почти шёпотом произнесённый Михаилом зов:

– Посмотри на меня.

Его голос был тихим, но нес в себе силу, которая заставила меня повернуть голову, словно я была марионеткой, подчиненной одному движению.

Моя рука нервно сжала край грубого больничного халата. Я встретилась с его глазами. С этими глазами, в которых было так много боли, не выговоренных слов, обрывков надежды… и чего-то, что я не могла даже понять. Любовь ли это? Или разрушенная вера?

Как бы я хотела смотреть на него, тонуть в этом взгляде, как раньше. Но сейчас… сейчас я не могла. Чувство стыда обрушилось на меня, словно лавина. Я отвела взгляд, склоняя голову вниз, избегая его. Но мои глаза случайно упали на белую простыню, что укрывала его ноги, и внутри всё оборвалось. Там, где ткань должна была быть чистой, расползались пятна крови. Маленькие, но такие разрушающие для моего сердца.

– Нет… – шёпотом вырвалось из меня. Желудок сжался от мысли, от того, что он перенёс из-за меня. Моё сердце, казалось, остановилось.

Дрожащей рукой, почти не касаясь ткани, как будто боялась разрушить что-то ещё, я осторожно свернула простыню вбок. Глазам предстали его перебинтованные ноги. Белоснежные бинты были испачканы багровыми пятнами крови, словно даже они кричали о боли, которую он вынужден терпеть.

Это было так несправедливо. Боль прокатилась по моему телу, дрожь отозвалась в конечностях. Глухой, горький стон вырвался из моего горла, будто моё тело само пыталось справиться с этой пыткой. Чтобы не дать вырваться всхлипу, я прижала ладонь ко рту, но беспощадные слёзы уже катились по щекам.

– Боже… Михаил… – еле слышно выдохнула я, с трудом произнося его имя.

Я сползла с кровати на пол, не замечая, как боль проникает в каждую клеточку моего тела. Я опустилась на колени, инстинктивно прижав голову к его ногам, как будто хотела прикоснуться к его боли. Моё тело дрожало, а душа была на грани крушения.

– Прости меня… – мои слова утонули в рыданиях, и я даже не пыталась сдерживать их. Я не могла остановиться. Новые слезы катились по щекам, горячие, солёные, как кипящий поток. – Во всём виновата я… Михаил, прости… прости меня, – рыдания вырывались из меня с такой силой, что казалось, я могла бы кричать до утра, и это не облегчит боли. – Я никогда не прощу себе этого… я… лучше бы ты никогда не возвращался. Ты был бы здоров, ты бы мог ходить, ты бы мог жить… – мои слова неслись, запутываясь в шуме слёз и отчаяния. Я ощущала себя ничтожеством, человеком, который разрушил всё самое ценное. Он был жив, да, но жив ли он на самом деле, если теперь не мог быть собой.

– Ада… – его голос, тихий, но твердый, прорезал этот поток боли, но я не могла остановиться.

Я ждала крика, обвинений, гнева, ведь как он мог меня простить? Это я виновата, это я разрушила его жизнь. Это я – из-за меня он теперь привязан к постели, с ранами, которые никогда не заживут полностью.

Я была готова к его ярости, к его презрению. Я была готова к чему угодно, к тому, что он скажет мне, что всё это не имеет значения, что я – тот, кто виноват, что я – никто. Я заслуживала это, и, возможно, даже больше. Ведь он был… он был жив, но он не мог быть тем, кем был раньше.

И в голове вновь звучали слова Рейна: «Инвалид и шлюха…». Я не могла избавиться от них, они сжимали меня, давили, разрывали на части. Это был мой наказание. Я заслужила всего самого ужасного. Но Михаил нет!

– Ада, пожалуйста, посмотри на меня, – его голос звучал настойчиво, почти властно. Я чувствовала, как эти слова проникали в каждую клетку моего существа, но страх и стыд были сильнее. Я не осмеливалась поднять взгляд, мои глаза упорно были прикованы к полу.

Внезапно я ощутила теплоту его руки на своём плече. Это прикосновение было таким неожиданным, но в то же время знакомым и нежным. Он потянул меня к себе, и я, будто под гипнозом, поддалась. Слабость и боль уступили место чему-то иному – смесь надежды и ужаса. Я поднялась и села на край кровати.

Михаил нежно коснулся моего подбородка, его рука была уверенной и сильной. Я вздрогнула, но подчинилась и подняла голову. Его глаза, глубокие и полные нежности, посмотрели на меня, проникая в самую душу.

– Я люблю тебя, Ада… – его голос прозвучал мягко, но с той самой твердостью, которая всегда заставляла меня верить ему.

От этих слов я шумно вдохнула, словно воздух неожиданно стал острее и холоднее. Это были те самые слова, которые я так мечтала услышать, те слова, которые казались столь недостижимыми. Слова, от которых сердце замирало. Мужчина, которого я любила до сумасшестия, с самого первого взгляда, сейчас произносил их. Мужчина, чью жизнь я разрушила, говорил их с такой искренностью.

Мои глаза наполнились слезами, но на этот раз это были слезы не только боли и вины, но и радости. Жизни, казалось, было ещё много мрачных теней, но в этот момент маленький луч света прорвал этот мрак. Михаил мог бы простить меня? Он все еще любил меня? Несмотря на всё, что произошло.

Мои руки дрожали, когда я дотронулась до его руки, чувствуя его тепло и силу. Это были не просто слова. Мы могли бы стать счастливыми, несмотря на все испытания. Михаил был моим светом, и, возможно, я могла бы стать его тенью – всегда рядом, всегда поддерживая.

Я закрыла глаза и прижалась к нему сильнее, позволяя этим мгновениям продлится ненадолго. Но я никогда не буду способна простить себе своего предательства…

– Эта любовь стоила слишком многого, Михаил… Ты никогда не простишь мне того, что из-за меня ты больше не можешь ходить… что я ношу в себе чужого ребёнка, не твоего. Я предала тебя, Михаил…

Голос дрожал, ломаясь на каждом слове. Это была исповедь, которую я слишком долго носила в себе. Каждое слово вырвано с кровью. Каждой фразой я разрушала то, что оставалось от нашей связи. Всё, что я так отчаянно хотела сохранить.

Михаил слушал молча, но его взгляд… Этот взгляд прожигал меня насквозь. В глубине его глаз отражались одновременно боль и любовь, как два перекрестившихся луча света и тьмы. Между адом и раем.

– Я готов умереть за тебя, Ада, – наконец, прошептал он, его голос был низким и хриплым, как будто он произносил эти слова через удушающую боль. – А ты говоришь о таких глупостях…

Я смотрела на него, не веря своим ушам. Этот человек… Мужчина, который из-за меня лишился так многого, по-прежнему говорил, что готов отдать всё. Даже жизнь. Ради меня.

– Глупости? Ты называешь это глупостями? – горячие слёзы заливали моё лицо, но я не удерживала их. – Михаил, ты потерял всё из-за меня. Я потеряла право находиться рядом с тобой, любить тебя…

Он перебил меня, резко наклонившись вперёд, его лицо оказалось близко, так близко, что я могла почувствовать его дыхание.

– Ада, услышь меня. Не ты отняла у меня жизнь. Ты стала её смыслом. Без тебя… без твоей улыбки, чертенок, без того, как ты смотришь на меня, я был бы ничем. Ты понимаешь это? – Он сжал мои дрожащие руки своими ладонями. – Да, я не могу ходить. Да, этот ребёнок не мой, но я всё равно приму его, как своего. Потому что ты – моё всё. Единственное настоящее в этом мире.

Я замерла, чувствуя теплоту его рук. Он принял меня такой, какой я сейчас не могла принять сама себя. Как он мог оставаться таким сильным? Как он мог любить меня, зная всю правду?

– Михаил… – мои губы произнесли его имя, едва дыша. – Как ты можешь? После всего, что я сделала…

– Потому что я люблю тебя, – произнёс он, словно это был самый очевидный ответ на все вопросы. Его глаза блестели от чего-то больше, чем только эмоции.

Я захлебнулась воздухом, яростно пытаясь сдержать рвущееся из груди рыдание. Всё оборвалось внутри, и в то же время всё встало на свои места. Я не могла больше сопротивляться. И не хотела.

Всё, что осталось это просто обнять его, прижаться, поверить ему. Позволить себе поверить родному человеку.

Глава 3

Ада.

Я всецело верила, что у нас хватит сил, чтобы справиться со всеми испытаниями, которые судьба решила преподнести нам. Ведь сейчас он рядом. Он сказал такие слова, которые я даже в самых смелых мечтах не осмеливалась надеяться услышать от такого человека, как Михаил. Эти слова согрели меня изнутри и заставили поверить в то, что наше будущее возможно.

Сейчас, обнимая его, чувствуя тепло его сильного, крупного тела, я не могу до конца осознать, что еще несколько месяцев назад этот мужчина избегал меня. Он говорил со мной лишь короткими, отрывистыми фразами, словно за ними прятал все, что кипело у него внутри, будто боялся дать слабину. Он держался отстраненно, неизменно скрываясь за холодностью. Но теперь… теперь он здесь, со мной, и его глаза, полные искренности, говорят о том, что я важна для него.

Он признается мне в своих чувствах, и это похоже на чудо. Он прощает мне то, что я сама до сих пор не могу себе простить. Моё предательство. Прощение – это сильный акт, и у него на это хватает сил, мужества, воли. Когда он смотрит на меня, мне хочется поверить в то, что я тоже смогу простить себя, что я имею право на это счастье… Ведь он здесь – человек, ради которого я готова бороться со всем миром и его испытаниями.

Но тревожное чувство, никак не хочет покидать меня. Оно прочно обосновалось где-то глубоко внутри и не дает мне расслабиться. Я все еще чувствую, как мы стоим на какой-то невидимой, шаткой грани, готовой в любую секунду оборваться, унося с собой этот момент счастья, эту иллюзию спокойствия. И вскоре то, что происходит, лишь подтверждает мои худшие опасения. Мое предчувствие оказалось слишком точным. Как же сильно я хотела, чтобы это были просто мои глупые, ничем не обоснованные сомнения.

Дверь палаты Михаила медленно открывается, и с порога, словно тень, входит Мэйсон. Его появление заставляет меня слегка напрячься, интуиция начинает бить тревогу. Весь его внешний вид говорит о каком-то внутреннем сопротивлении. Его тело напряжено до предела. Взгляд его беспокойно мечется – от меня к Михаилу, а затем снова в обратном направлении.

Он хочет что-то сказать, я это вижу. Слова буквально застряли где-то на краю его губ, но что-то – или кто-то – останавливает его. Этот момент повисает в воздухе густым, тревожным напряжением. В моей голове проносятся десятки мыслей, одна хуже другой. И я, боясь всколыхнуть эту зыбкую атмосферу, лишь молча жду, когда он решится… Или когда случится неизбежное.

– Что… – срывается с моих губ прежде, чем я успела осознать.

Этот неуклюжий, обрывистый звук, казалось, завис посреди комнаты, не находя ни смысла, ни завершения. Я сама не поняла, зачем я это сказала, но напряжение внутри стало невыносимым.

Мэйсон задерживает взгляд на мне всего на пару секунд, но эти секунды кажутся вечностью. Его глаза будто пытаются разгадать что-то, отыскать в чертах моего лица ответ на вопрос. Но этот странный взгляд быстро гаснет. Его лицо каменеет, а глаза, потеряв всякое выражение, переключаются на Михаила.

– Самолет будет готов через четыре часа. У тебя будет время собраться и добраться. Я буду ждать тебя в холле, – отрывисто бросает он, словно каждое слово тяжело дается ему.

Едва он заканчивает, меня охватывает ледяная волна. Его слова звучат в голове, и табун мурашек стремительно пробегает по моему телу, оставляя за собой невыносимое чувство беспомощности. Как только Мэйсон произнес это, я почувствовала, как рука Михаила выскальзывает из моей. Это движение медленное, без слов будто разрывает между нами невидимую связь.

Я больше не чувствую его тепла. Резкий, болезненный холод закрадывается в сердце, проникает в мое дыхание, сковывает пальцы. Мне становится трудно различать, что происходит вокруг. Кажется, этот момент должен был продлиться вечно, но вместо этого он срывается, оставляя внутри оглушающий вакуум.

– Самолет? – Я не верю своим ушам.

Слова не сходят с губ, и я повторяю их, как заклинание, пытаясь убедить себя, что это просто дурной сон, галлюцинация, что это какой-то злой розыгрыш. Вижу глаза Михаила, ищу в них хотя бы малую искру сомнения, но его взгляд холоден и решителен. Он не ошибается. Мэйсон тоже нет.

Я надеюсь. Надеюсь, что это все еще ошибка, что он скажет, что на самом деле не уезжает, что я придумала все это и что сейчас все будет нормально… Но Михаил не спешит меня разубеждать. Вместо этого его рука протягивается ко мне, но я едва успеваю отдернуть свою.

– Я все тебе объясню.

– Объясняй.

Эти два слова мне удается выдавить сквозь сжимающую грудь боль, и воздух становится едва ли не ядовитым, словно кислород теряет свою силу. Я с трудом вдыхаю, сдавленная невидимой рукой. Он уходит. Это уже не страшный сон, это реальность. И я уже понимаю, что ничего не смогу с этим сделать.

Его глаза становятся мягче, и на его губах появляется неуверенная улыбка, как будто он надеется, что это все можно будет починить потом.

– Я вернусь, Ада.

Он произносит эти слова, как обещание, но я слышу в них не больше, чем пустое утешение. Обещания – это не то, что мне нужно сейчас. Мне нужно его рядом, мне нужно, чтобы он остался. Но он не останется.

– Я понимаю, – я едва успеваю произнести эти слова, прежде чем горло сжимает боль. – Я все понимаю. Ты уходишь, Михаил. Ты снова уезжаешь, и все останется как прежде. Я знала, что это случится. Знала, но я поверила тебе…

Я чувствую, как его взгляд становится все более отчужденным, как это расстояние между нами увеличивается с каждым его словом. Он все еще пытается прикоснуться ко мне, но теперь я отстраняюсь все дальше. Я встаю с кровати.

– Ты должен пройти лечение, Михаил. Ты должен остаться в клинике.

Мой голос срывается, и я пытаюсь удержать слезы. Но внутри меня все рушится, ломается, как стекло, которое нельзя собрать обратно. Я чувствую дрожь, которая идет по моему телу, не от холода, а от отчаяния. Я понимала, что он не сможет быть со мной.

Михаил не отвечает. Он просто смотрит на меня, его глаза полны боли и сожаления, но ничего изменить уже невозможно.

– Ада, все не так, как ты себе надумала. Я не бросаю тебя. Но сейчас мне нужно быть в России. Я не могу остаться в Нью-Йорке в таком положении, – его голос звучит напряженно.

Я делаю шаг назад, отступаю, пытаясь не дать эмоциям захлестнуть меня целиком.

– А как я себе надумала? – я поднимаю голову, стараясь встретиться с его взглядом, хотя сердце стучит так, как будто оно вот-вот вырвется из груди. – Я вижу все своими глазами. Ты улетаешь. На родину. Ты уходишь. А я остаюсь здесь. Одна. Без тебя, Михаил. Это не ошибка. Это не случайность. Ты действительно уезжаешь.

Мои слова рвутся из меня и я не могу остановить их. Я не могу остановить эту боль, которая прожигает меня изнутри, не могу перестать думать, что я снова теряю его. Ведь я уже однажды теряла его. И вот, похоже, история повторяется.

– Ада, пойми, – его голос звучит слабее, как будто он начинает осознавать глубину того, что происходит. Он пытается протянуть ко мне руку, но я снова отступаю.

– Я не хочу ничего понимать, – я не могу больше сдерживать себя. Голос срывается на крик, и я уже не боюсь, что он услышит в нем всю свою боль. – Ты не оставил мне выбора. Ты всегда держал меня на расстоянии, всегда был далеким, всегда заставлял меня быть сильной, когда я едва могла дышать.

– Поэтому я держался от тебя как можно дальше, Ада, – его слова теперь звучат как признание, как извинение, которое приходит слишком поздно. – Боялся, что я разрушу тебя. Боялся, что не смогу быть тем, кем ты хочешь меня видеть.

– Что? – я замолкаю, потрясенная, и перевожу взгляд на него. Слова не сходят с языка, но я их не понимаю. Это не то, чего я ожидала.

В его глазах я читаю всю ту боль, которую он скрывал от меня, все те страхи, что он держал внутри, пока я пыталась понять, что происходит.

– Ты не разрушишь меня, Михаил. Ты уже разрушил, – мои слова мягче, но они пронзают его, и я вижу, как его лицо теряет всякое выражение. Но я не могу остановиться. – Ты всегда держал меня на расстоянии, даже когда я пыталась быть рядом, даже когда я пыталась понять тебя. И теперь ты говоришь, что боишься разрушить меня? Ты уже сделал это.

Он опускает голову, а я понимаю, что теперь все, что мне остается, – это отпустить его. Но это кажется почти невозможным.

– Ты понятия не имеешь, какой жизнью я живу, – его голос низкий, глухой, будто весь груз его мира лег на него в этот самый миг. – И такое существование не для тебя. Дай мне время, Ада. Я обещаю тебе, что все изменю. Я обещаю, что смогу быть с тобой.

Его слова звучат как клятва, но только не та, которую я хочу услышать. Каждая секунда встречи наших взглядов прожигает внутри боль, сжигая остатки надежды, что я могу держаться дальше.

– Время? – я уже не могу сдержать дрожь, горькое отчаяние разрывает голос. – Сколько времени? Я была без тебя два месяца, Михаил, и это было… это было ужасно. Я не могу без тебя. Не могу. И не хочу.

Его лицо становится непроницаемым, как будто он прокручивает тысячу вариантов ответа, но ни один из них не решит ничего. Он делает вдох, как человек, шагнувший в темную воду, где дна не видно.

– Ада, я прошу тебя…

Но вместо объяснений лишь тишина.

Я замечаю, как сложно ему держаться. Этот мужчина, такой сильный снаружи, в этот момент кажется сломанным внутри. Я не выдерживаю этого молчания, не выдерживаю его боли, которая, похоже, отражается и во мне. Я делаю шаг к его кровати. Затем еще один. Колени почти сами собой подгибаются, когда я опускаюсь на пол перед ним, сжимая руками край постели, словно пытаюсь удержать его здесь.

– Я не выпущу тебя из этой палаты, Михаил, – мой голос низкий, но в нем слышатся ноты отчаянной решимости. – Или я уеду с тобой, или ты останешься здесь. Но я не позволю тебе снова исчезнуть!

Его лицо остается спокойным. Даже в этот момент он старается контролировать себя, будто боится сорваться, боится показать мне, насколько он слаб. А я бы хотела, чтобы он сломался. Хотела бы, чтобы он позволил мне увидеть, что за этим фасадом.

– Ты не можешь поехать со мной, – его голос звучит мягче. В нем больше грусти, чем строгости.

– Я не могу без тебя, Михаил, – мне больше нечего добавить. В этой фразе все, что я могу сказать ему сейчас. – А все остальное меня не волнует.

Он бросает на меня взгляд, полный непонимания и смятения. Кажется, его собственный мир не оставляет ему права на веру в то, что я говорю. Но он должен знать. Он должен меня понять.

– Ты не понимаешь, на что ты соглашаешься, Мириада… – его слова звучат едва слышно.

Голос Михаила становится не просто серьезным, он превращается в ледяной ураган, разрушающий все вокруг. Его прежняя сдержанность исчезла, ее заменила суровая правдивость. Его глаза остекленели, как арктическая пустыня, кажущаяся бесконечно холодной.

– Я не тот человек, Ада, которого ты, возможно, рисовала в своих мечтах как образ идеального мужчины. Нет.

Его слова, будто холодная вода, проливаются на меня. Но мои чувства к нему остаются такими же как и прежде.

– Для меня ты единственный, Михаил. Каким бы ты ни был.

Он напрягается, словно готовясь к битве, но это битва со мной, с моими словами, с моей настойчивостью, которые он не хочет начинать, но не может игнорировать.

– Я говорю на полном серьезе, Ада. Поехав со мной, ты лишишься своей жизни. Жизнь со мной подобна клетке. Я не смогу выпустить тебя одну из дома. Ты не сможешь разгуливать по городу. Не сможешь выйти за кофе или пойти в кино. Ты станешь целью, потому что люди будут знать, что у меня есть слабость. Ты, Ада. Ты моя слабость. Ты моя. А все, что есть у меня, хочет заполучить каждый второй. Я не тот, кто уходит на работу в десять утра и возвращается в пять вечера, чтобы провести вечер за просмотром телевизора. Не будет всего того к чему ты привыкла и к тому как ты представляла себе отношения между двумя людьми. И тем более сейчас, когда я… – его голос обрывается. – Когда я не полноценен. Когда я не могу ходить. Мне нужно время. Ты не та, кто сможет прожить в этом, и я не хочу, чтобы ты находилась там, где ты будешь в опасности. В крови и грязи моего мира.

Его слова давят на мой разум, как непосильное бремя. Но страх не может пересилить того, что я чувствую.

– Я буду в опасности, если я буду без тебя…

– Ада, ты не понимаешь!

Его голос словно пытается разрезать стену из моих упрямых убеждений, но теперь уже поздно. Я поняла, возможно, больше, чем он хочет мне рассказать.

– Я все поняла, Михаил! Я буду сидеть в заперти, в клетке! Меня будут хотеть убить! Но я буду рядом с тобой, и это самое главное…

– Боже, Ада, какая же ты…

Можно подумать, что он собирается назвать меня больной, ненормальной, сумасшедшей, но в его взгляде есть нечто другое. Он из последних сил пытается найти что-то весомое, чтобы одолеть мою решимость.

– Дура? – слова вырываются у меня, но они не обидные, а скорее вызов судьбе, которую я сама для себя выбираю. – Пускай. Но я не смогу больше без тебя.

Голос Михаила становится настойчивым, пронизывающим.

– Пообещай мне! Нет, Ада! Поклянись, что в России ты будешь делать то, что я скажу. Что ты не станешь противиться и показывать свой характер. Дай мне время всё решить, дай мне выйти из этого, и тогда я обещаю, что мы сможем жить спокойно.

Его слова звучат как ультиматум.

– Я люблю тебя, Михаил, – произношу я, словно мои слова могут развеять его тучи недоверия и тревоги.

– Ада… – его голос, колеблющийся между слабостью и силой, произносит моё имя как молитву.

– Я клянусь тебе, – слова вырываются из моих уст, подобно обету, который я никогда не думала, что дам.

Михаил медленно проводит ладонью по лицу, словно пытаясь стереть то, что его беспокоит. Но я вижу, как его суровость тает.

– Боже, на что я, блядь, подписываюсь сейчас…

Я тянусь к нему. Его взгляд напряжён, и мне на мгновение кажется, что он хочет меня остановить, возвести невидимую стену между нами. Но я не останавливаюсь.

Касаюсь его щеки губами – осторожно, как будто боюсь, что любое неверное движение может разрушить этот хрупкий момент. Затем мои губы находят его. Нерешительно, словно мне нужно заново учиться дышать, я целую его, будто это наш первый поцелуй.

Но вот я чувствую, как его ладонь мягко ложится на мою шею, скользя к затылку, обжигая кожу своим теплом. В тот момент, как Михаил притягивает меня ближе, я понимаю, что он больше не борется. Его руки жадно удерживают меня, словно не хотят отпускать. Всё его существо заявляет: он сдался мне. И я чувствую, как победа струится по моим венам. Это моя победа. Но внутри пустота. Какой ценой мне достался этот бой? На что я согласилась?

На жизнь в клетке? От мира, от которого я всегда бежала, ломая стены, принимала боль ради свободы? Я уеду. Оставлю свою семью, свой дом, откажусь от того, кем я была. От своей свободы. Но я держусь за единственное, что даёт мне силы: за него, за Михаила.

А нужна ли мне такая свобода, если её значение исчезает там, где нет его? Нет. Без него – мне незачем жить.

Я могла бы найти в себе силы отказаться от него? Нет. Я знаю это. Знаю, что не смогу. Мое сердце, мое тело, моя душа уже не способны существовать без него. Он стал частью меня, частью того, что я называю собой. И я больше не могу представить жизнь без его присутствия, без его взглядов, без его прикосновений. Все, что было до него, кажется теперь каким-то призрачным, несуществующим. Мой мир – это он, и я уже не знаю, что будет, если однажды мне придется его отпустить.

Глава 4

Ты никогда не знаешь, когда твоя жизнь может повернуть на 180 градусов. Ты живешь, строишь планы, идешь к определённым целям, но всё рушится в один момент, и ты не успеваешь даже моргнуть, как уже выходишь из самолета, а под твоими ногами земля чужой страны.

Я оглядываюсь по сторонам, и первое, что повергает меня в шок, это зыбкий мороз и огромное количество падающих снежных комков.

С самолета мы пересаживаемся в ожидающий нас внедорожник у трапа частного самолета Михаила. Все будто происходит параллельно моей реальности, и я не успеваю понять, как оказалась здесь.

Михаилу помогает Мэйсон, все так же как это было в больнице, во время поездки, да и сейчас. А я… мне остается стоять рядом, как безрукая, которая боится даже нарушить этот холодный порядок. Я сама решилась на это – улететь с ним, быть рядом, но с каждой минутой мне всё тяжелее.

Каждый шаг, каждое движение превращается в испытание. Но самое тяжёлое – это чувство одиночества. Оно ложится на плечи, стискивает грудь, не давая вдохнуть. Я чувствую себя невероятно, до боли одинокой, как никогда раньше. Почему-то всё кажется таким пустым и неправильным. Вроде бы я рядом, я всегда рядом с ним, но он… От того Михаила, который в палате держал меня за руку и клялся в любви, не осталось и следа. Его глаза сейчас холодны, а его молчание оглушающее.

Кажется, что его чувства, его тепло куда-то унесло вместе с этой треклятой больничной кроватью. А я осталась здесь, одна, в этой гнетущей тишине, которую не нарушает даже звук работы мотора. Я где то рядом с ним, но между нами будто выросла стена, невидимая, но ощутимая до дрожи. Все эти перемены, все эти страшные шаги – я выбрала их сама…

Но я пытаюсь понять Михаила, принять его таким, какой он есть, особенно в нынешней суровой реальности. Стараюсь, изо всех сил. Но это так больно – смотреть на него, на мужчину, от которого я схожу с ума, на человека, которого полюбила впервые, на того, кто спас меня… Смотреть на него в этом проклятом инвалидном кресле. Господи, скажите, что это жуткий, страшный сон, что это всё неправда?! Но ни один голос в моей голове не может опровергнуть того ужаса, который предстаёт перед моими глазами.

Чувство вины переплетает моё сердце в железные тиски и не отпустит никогда. Это как страшное проклятье, наложенное на мою душу. Я бы без малейшего колебания согласилась на то, чтобы больше никогда не увидеть его, не почувствовать его запах, его тепла, если бы в обмен на это он снова мог ходить… Если бы только он был здоров и невредим. Я готова была бы отдать всё, всё на свете… Лишь бы вернуть ему прежнюю жизнь. Но вместо этого я остаюсь здесь, потерянная и разбитая, замученная мыслями о том, что могло бы быть, но никогда уже не станет.

– Ада, сядь в машину. Замерзнешь, – я слышу его голос, и я моментально оборачиваюсь, стремясь уловить хотя бы капельку чего то, кроме холода в его голосе, но вместо этого наталкиваюсь на непроницаемую стену отстраненности – его рай и ад кажутся недоступными, словно он заперся в собственном мире. Он без очков. Сейчас почти ночь. Но даже в этой полной темноте, я отчётливо вижу, как его глаза выдают отчаяние, от того, что он вынужден находиться в этом…

Я до сих пор помню, как он пытался самостоятельно переместиться с больничной кровати в инвалидное кресло, но тщетно. Сердце болело от его неудачи, и Мэйсону пришлось прийти на помощь.

Мэйсон, с невероятным терпением, вытерпел поток ярости и ругательств Михаила, но потом сказал, то, что не смогла понять я, но для Михаила эти слова значили несомненно много:

«– Когда я остался недвижим, ты кормил меня с ложки, блядь, и подтирал мой зад. Почему сейчас ты ведешь себя как неблагодарная, сука?! Да, черт возьми, это произошло с тобой. Но это не значит, что ты навсегда останешься таким. Возьми себя в руки, Михаил!»

Что произошло с моим родным отцом? Этот вопрос жжет душу. Я все еще не могу впустить его в свою жизнь как «отца», я все еще не могу произнести вслух «папа», а от мысли что его что то объединяет с Михаилом, мне становится совсем не по себе. У меня столько вопросов, что они кружатся в голове вихрем, истязая своим неутолимым желанием быть разрешенными. Но, увы, пока ответы прячутся в тени.

Смотрю на Михаила, и во мне бушует море эмоций – хочется говорить, кричать, высказывать все накопившееся внутри. Но я просто молчу, подавляя в себе эту бурю, и сжав руки в кулак, молчаливо открываю дверь автомобиля.

Сажусь в теплый салон, пытаясь спрятаться в его комфорте от всех мыслей, которые громко стучат в голове. Тем временем, Мэйсон помогает Михаилу сесть впереди, рядом с водителем и оставив нас,  уходит к другой машине.

– С возвращением, Михаил Алексеевич, – раздается голос водителя.

Он произносит слова с уважением, присутствует в них что-то величественное, хотя единственное, что я могу понять в потоке русских фраз, это имя Михаила. Мой взгляд задерживается на нем, пока машина плавно трогается с места.

Погружаясь в свои мысли, медленно откидываюсь на сиденье, пока за окном мелькают пейзажи, один за другим.

В какой-то момент, мы останавливаемся на светофоре. Вперёд, через стекло, я замечаю проходящих людей по улице. Передо мной разворачиваются сцены из жизни – милая влюбленная пара, их лица озарены счастьем, и они, скорее всего, смеются над чем-то своим, сокровенным. Их руки крепко соединены, будто весь мир не важен, пока они рядом друг с другом. В мыслях сразу всплывает тот вечер, когда Михаил согласился на прогулку со мной… то как мы пили кофе, держались за руки, целовались под дождем… но сейчас я прогоняю это теплое воспоминание, чтобы не расклеиться окончательно.

Я снова возвращаюсь в реальность. Рядом с парой на остановке взрослая женщина держит за руку свою маленькую дочку. Девочка с энтузиазмом рассказывает что-то, размахивая руками…

Моя рука сама тянется к моему еще плоскому животу. Душа наполняется волнением. Впервые за все время, после того как Михаил вытащил меня из того жуткого подвала, я вспоминаю о своем маленьком комочке внутри себя. Мой малыш еще не родился, но я уже чувствую себя ужасной матерью, которая подвергает себя и его опасности.

Я не из лучших людей, иногда мне кажется, что во мне больше тени, чем света. Но ради этого маленького чуда, я должна измениться. Для ребенка, для Михаила, который стал для меня всем, и, в какой-то степени, для себя самой. Весь ужас последних событий, давящий грузом на плечи, как бедственное испытание, назначенное судьбой, переворачивает мое сознание.

Судьба пытается дать мне сложный урок? Она указывает на мои ошибки? Это жестоко.

Эрнест всегда говорил, что я сильная. И сейчас, как никогда, я бы хотела прижаться к нему, чтобы услышать родное:

«Ты сильная, девочка, Мириада Альт. Ты сможешь и справишься со всем.»

Поездка оказалась слишком долгой, дороги петляли убаюкивая меня. И вдруг, словно во сне, я ощутила легкое прикосновение. Открывая глаза с надеждой, ожидала увидеть перед собой Михаила – его редкую полуулыбку. Я мечтала что он подхватит меня на руки, окружит защитой, а я окунусь в аромат его теплоты и спокойствия, спрятанная от всех невзгод.

Но это был не Михаил…

– Мы приехали, – раздался голос Мэйсона, стоящего передо мной. Осознание этого факта ударило твердо. Взгляд его был серьезен. Я подорвалась с места так резко, что чуть не впечаталась в дверь.

– Не торопись, давай руку. Скользко, – прозвучал его спокойный голос.

Стараясь взять под контроль порывистые эмоции, я замедлила шаг и, немного поколебавшись, приняла предложенную руку. Прикосновение плотно и уверенно удержало меня, когда я осторожно ступила на ледяную землю. Оказавшись на этой предательской поверхности, я поняла, насколько бессильной была бы моя обувь в борьбе со скользкой дорожкой.

Подняв голову, я застыла в изумлении. Первое, что пришло в голову – я, наверное, ошиблась? Вокруг меня раскинулась панорама, больше напоминавшая старый скандинавский городок. Это не могло быть Россией, но что я знала о родной земле Михаила? Ведь даже поисковые картинки мало об этом рассказали.

– Где мы? – мой голос прозвучал хрупко и тихо.

Я подняла взгляд на Мэйсона, который шел рядом, поддерживая меня, точно зная, что земля может под ногами внезапно ускользнуть.

– Дом Михаила, – коротко отозвался он.

Я следила за его внимательным взглядом, устремленным на дом, который вдруг приобрел для меня особую значимость.

Дом Михаила… В Нью-Йорке я никогда не была в том месте, где он жил. Мне казалось немыслимым, чтобы он мог называть то место своим домом. А сейчас, стоя перед зданием, которое Мэйсон счел достойным звания "дом Михаила", я испытывала странное ощущение.

«Все, что происходит в твоей жизни последнее время, странно, Мириада», – нашептывал мой внутренний голос с оттенком сарказма и грусти, и я знала, что не смогу ему возразить сейчас. Он прав.

В окнах дома светился мягкий и теплый свет. Мой взгляд привлекли большие панорамные окна в пол. Дом был выполнен в скандинавском стиле, который я мгновенно оценила. В другой день я бы восхищалась его элегантной простотой и изяществом, но сейчас это казалось недостаточным, чтобы пробудить во мне истинную радость и вдохновение. Мне не хватало ни сил, ни настроения сосредоточиться на внешней красоте. Возможно, еще будет время для этого позже, когда улягутся бурлящие эмоции и я смогу взглянуть на все новыми глазами.

– Где Михаил? – Это был единственный вопрос, который будоражил мое сознание в этот миг.

– Он уже внутри, – ответил Мэйсон, остановившись и мягко сжав мою ладонь. Я посмотрела ему в глаза, полные понимания. – Дай ему время. Он… даже без всего этого Михаил – сложный человек, а сейчас ему…

– Нам всем нужно время, – перебила я его, пытаясь облегчить его затруднения, видя, как нелегко ему было подбирать слова, хоть они и шли от сердца.

Когда мы вошли в дом, на пороге нас встретила женщина преклонного возраста. Ее волосы были слегка тронуты сединами, а лицо украшали морщины, но они лишь подчеркивали ее красоту.

– Мэйси, дорогой, ну неужели! Как я волновалась! И все было не зря! Михаил, ох как же так, как же так! – воскликнула она.

Я не поняла ни единого слова, но ее присутствие и голос обволакивали приятной атмосферой. Женщина была в темно-синем домашнем платье, и, хотя язык ее был мне неизвестен, сердце сразу откликнулось на ее искренность.

Я вспомнила свой дом и то с каким трудом меня отпускала моя Нора…

– Ада, познакомься, это Елена, – произнес Мэйсон, принимая объятия женщины с особым теплом.

Я вдруг почувствовала, как волнение охватывает меня.

– А я… – замешкавшись, слова застряли в горле. Как мне выразить радость от встречи, если Елена, возможно, меня не поймет? – Передай, пожалуйста, Елене, что я очень рада знакомству, – попросила я, преодолевая неловкость, которая неожиданно свалилась на меня из-за языкового барьера, с которым я давно не сталкивалась.

Размышляя о том, как легко и свободно Михаил говорил на моем языке, пусть и с особым акцентом, я вдруг ощутила лёгкое смущение. Но в следующую же секунду всё удивление только усилилось.

– О детка, не беспокойся, я вполне в силах понять тебя. Я Елена, а ты должна быть… Ада? – женщина, с добрым и по-настоящему милым выражением лица, неожиданно заговорила со мной на моем родном языке. Ее четкий, уверенный английский заставил меня слегка открыть рот от удивления.

– Ух ты… не поверите, как я счастлива, что мы сможем понимать друг друга, – скажем так, моя улыбка была неподдельной, ведь радость буквально переполняла меня.

– Всю свою жизнь до самой пенсии я проработала переводчиком, милая, и даже еще после пенсии собиралась заниматься репетиторством с ребятишками, но Мишенька строго настрого запретил мне работать.

Ее слова вызвали у меня удивление и любопытство.

– Простите, как вы сказали? Ми…ше… ой нет, прошу прощения, вряд ли у меня получится это повторить.

Елена рассмеялась, удивив меня.

– Это я так ласково нашего ворчуна называю, ну то есть Михаила, – сказала она, и легкий смех придал ее словам особую нежность, после чего она пригласила нас войти в дом, избавляя от неловкости стоять на пороге.

– Я так ждала вас, столько всего наготовила, проходите, сейчас будем садиться за стол, – но вдруг все слова Елены стали непонятными, и неловкость вернулась, хоть и на краткий миг.

– Прошу прощения, Ада, мне нужно будет не забывать, что ты еще не знаешь русского, Мэйсон уже давно понимает мою болтовню, хоть сам и почти не повторит и слова.

Ее забота и внимание мгновенно рассеяли последние остатки смущения.

Я признательно улыбнулась Елене, и мы последовали за ней в просторную гостиную. Ее теплота окутывала, но внутри меня всё же тлела тихая неловкость.

Хотя Елена была бесконечно отзывчивой и вызывала у меня непроизвольную улыбку, я не могла избавиться от ощущения дикого дискомфорта.

– Уже успели познакомиться, – раздался неожиданный, холодный голос, который заставил меня вздрогнуть. Резко обернувшись, я увидела Михаила. Сердце пропустило удар.

Он въезжал в гостиную в инвалидном кресле, уже переодевшись после перелета в спортивную толстовку и штаны.

– Да… – мне удалось выдавить из себя всего два слова, ощущая, как они повисают в воздухе.

– Помогу Елене, – Мэйсон прошёл мимо меня в направлении, где, как я поняла, должна была находиться кухня.

Его слова показались мне сигналом о том, что он оставляет меня и Михаила вдвоем.

Я замерла. Очевидное желание обнять любимого переполняло меня, но ноги будто приросли к земле, а все тело застывало в нерешительности. Как это бывает, когда эмоции захлёстывают настолько, что любое движение кажется невозможным.

– Елена – подруга моей матери, они долгое время работали вместе, – Михаил нарушил тишину, и его голос прозвучал так неожиданно, что я почувствовала легкую дрожь.

– Она всегда навещала меня в детском доме. Привозила игрушки, конфеты. Даже хотела забрать меня, но ей не разрешили, так как ее условия и достаток, не позволяли содержать двух детей. У нее был сын. Умер около пяти лет назад. Это были наркотики. Он продал за дозу все, что у них было. Машина. Квартира. И она почти осталась на улице. Я не мог оставить ее одну.

Его решимость и человечность как всегда трогали до глубины души.

– Теперь она живет здесь. Я часто нахожусь в отъезде. А дом требует порядка и присмотра.

– Ты рассказывал ей обо мне? – мои слова прозвучали осторожно.

– С чего ты взяла? – Михаил сузил глаза и пристально посмотрел на меня.

– Когда я вошла она сказала, должно быть ты «Ада», – я не могла забыть, как прозвучали эти слова, оставившие чувство удивления.

– А ты наблюдательна, – Михаил хмыкнул, сложив руки в замок. Легкая ухмылка скользнула по его лицу.

– Что теперь, Михаил? – мой голос дрожал, я не могла больше находиться в таком состоянии эмоциональных качелей. Сердце билось как сумасшедшее, а мысли метались, как птицы в клетке.

– Твоя комната будет наверху. Это моя спальная, но теперь я не смогу в нее попасть. Елена покажет тебе дом и все расскажет. К счастью, она знает английский, даже лучше меня, поэтому уверен, у вас не возникнет проблем.

– Моя комната? – из меня вырвался смех и  это было единственным способом справиться с нервным напряжением. Ситуация казалась абсурдной, и этот смех был кажется моей попыткой не сойти с ума.

– Я буду спать внизу. Здесь есть гостевые спальни. Я буду в одной из них.

Михаил был спокоен и уравновешен, давая понять, что будто бы все под контролем. Но все было совсем ни так…

– О чем ты, Михаил? Ты хочешь, чтобы мы… – мое возмущение смешивалось с тревогой, сердце бешено колотилось от одной только мысли.

– Ада, ты просто не осознаешь, – его слова были холодны как лед, и это убивало меня изнутри, причиняя боль.

Я подошла и опустилась перед ним, касаясь коленями деревянного пола. С каждым мгновением мое отчаяние усиливалось, и, казалось, что нет более низкой точки, чем та, на которой я находилась.

– Я осознаю все в полной мере. А ты убегаешь от меня… – в моем голосе слышалась мольба, повторяющаяся в каждом звуке.

– Убегаю? Это теперь точно не про меня, – теперь и из него вырвался нервозный звук, похожий на смех.

Он пытался скрыть свои истинные чувства, но даже за этой маской, я видела его.

– Зачем ты это делаешь? – я прикусила нижнюю губу, пытаясь сдержать потоки слез, стоявших на краю.

Оставалось всего несколько секунд до того, как хлынет беспощадный поток.

– Пока я нахожусь в этой херне, – слово "инвалидное кресло"висело в воздухе между нами, как нерушимый барьер. – Не хочу, чтобы ты видела, как, я блядь, даже не могу сделать лишнего самостоятельного движения, Ада. Я гребаный инвалид. Но я выберусь и из этого, и тогда…

– Что "тогда", Михаил? Никто не знает, когда это произойдет. И ты хочешь сказать, что всё это время ты будешь держать меня как псину на привязи, лишь бы я тебе не мешалась?

– Я не позволю тебе видеть себя таким.

Глава 5

Прошло ровно два дня, как я закрылась в комнате и выходила только, когда Елена начинала настоятельно убеждать меня, что пора бы и поесть. Прежде чем решиться спуститься на первый этаж, всегда следовал мой неизменный вопрос:

– Где Михаил?

Чаще всего его не было дома, и только тогда я позволяла себе выйти из своего убежища. После нашего последнего разговора у меня не было ни сил, ни желания видеться с ним снова. Я пыталась принять его желание держаться от меня на расстоянии. Но именно пыталась, потому что принять этого я не могла и, пожалуй, не смогу. Единственное, что я правда могла – это дать ему время.

– Ада, не хочу показаться грубой, но, милая, ты выглядишь немного… – Елена осеклась, так и не сумев выразить словами, насколько ужасно я выгляжу.

Да и зачем? Я и так прекрасно знала это.

Темные круги под глазами, бледное лицо и утренняя тошнота стали моими постоянными спутниками.

– Все в порядке, думаю, это просто акклиматизация, – слабо улыбнулась я, откровенно лукавя. На самом деле, я пока что не знала, как окружающие воспримут мое "положение".

В глазах Елены читалась обеспокоенность, словно моя боль и печаль были замечены и разделены с кем-то.

– Я пока не знаю, что ты любишь больше, но сегодня приготовила тебе кашу с ягодами, – Елена поставила передо мной тарелку. Первое, что бросилось в глаза, была клубника…

Но мой желудок не разделял радости по поводу моего любимого лакомства. Я попыталась задержать дыхание, чтобы хоть как-то контролировать приступ тошноты, но это не помогло. Вскочив с места, я быстро бросилась в уборную.

Я склонилась над унитазом, пока спазмы выворачивали меня наизнанку. Это продолжалось всего несколько дней, но я уже мечтала о том моменте, когда все это закончится.

Когда я поднялась с колен, услышала тихий стук в дверь.

– Да?

– Милая, тебе нужна помощь? – Елена заглянула из-за двери с её неизменно понимающей улыбкой.

– О, спасибо, нет, все нормально…

– Все скоро пройдет, милая, это просто нужно пережить, – Елена нежно погладила меня по плечу.

– Как вы…

– Ну, я уже старуха с опытом, – слабо рассмеялась она. – Мне и говорить ничего не нужно. Я рада за вас с Мишенькой, уверена, что и он рад, просто его характер не позволяет ему показать свои настоящие эмоции.

То, как Елена ласково называла Михаила, всегда вызывало у меня неконтролируемую улыбку, но она тут же померкла, когда истина нахлынула на меня.

Елена думает, что это ребенок Михаила, и в идеальном мире так и должно было быть. Но я беременна от другого мужчины. Что еще хуже, от его брата… Но рассказать об этом ей мой язык не повернулся.

Мой завтрак, увы, не состоялся. Я смогла проглотить лишь пару долек клубники и стакан воды. Весь день провела в кровати, но когда увидела, как за окном начали кружить хлопья снега, решила спуститься вниз, чтобы полюбоваться природой в гостиной, где была большая панорамная стена.

Я не раз бывала на зимних курортах, даже пробовала встать на лыжи, и снег уже не должен был удивлять меня. Но здесь, в этом доме, все ощущалось совершенно по-другому. Я не поняла, как успела задремать в гостиной под треск горящих дров в камине. Но легкое прикосновение к руке вырвало меня из дремоты, и, с трудом, я приоткрыла глаза.

Михаил был передо мной…

Он сидел в своем кресле у изголовья дивана и касался пальцами моего оголенного плеча. Я встретилась с его взглядом и увидела в его глазах что то давно забытое. Эти глаза, которые когда-то так сильно любили меня, излучали ту самую искренность, которые я думала, потеряла навсегда…

– Елена сказала, что ты сегодня плохо себя чувствовала, – но в его голосе все еще звучал холод.

– Да, – тихо подтвердила я.

– Завтра Мэйсон сможет отвезти тебя в больницу, чтобы ты могла проконсультироваться с врачом, – сказал Михаил, но его глаза, казалось, смотрели сквозь меня. Я жаждала тепла и близости, которых мне так не хватало от него.

Я протянула руку и нежно коснулась его колена. Он напрягся, как будто мое прикосновение было для него новым и неожиданным.

– Как прошел твой день? – я прошептала, медленно проводя пальцами вверх по его ноге. Но в ответ тишина охватила комнату, а его взгляд остался неподвижным.

Все еще удерживая его взгляд, я погладила его бедро. Он подстриг волосы, привел в порядок бороду и выглядел так привычно в своей черной рубашке и брюках.

– Ада… – мое имя соскользнуло с его губ, и его рука резко остановила моё движение.

– Дааа? – с легкой дремотой в голосе протянула я, не понимая, что изменило его взгляд.

– Возвращайся в спальню, – спокойно, но бескомпромиссно сказал Михаил, бережно положив мою руку обратно на диван. Он отвернулся, и, не оборачиваясь, направился к выходу.

Черт побери, что это было? Я больше не могу прикоснуться к нему? Не могу задать самый простой, самый безобидный вопрос: "Как прошел твой день?"

Зачем я здесь?.. Почему я вообще здесь?..

«Ты сама выбрала это…» – ехидным эхом прорезался внутри меня голос. Голос, в котором звучала правда, которую я не хотела слышать. Да, я сама выбрала этот путь. Но сейчас мне, кажется, не хватает сил пройти его до конца.

Следующий день начался с огромным усилием. Я едва смогла заставить себя встать с кровати. Всю ночь я проплакала в подушку – как ребенок, беспомощный перед огромным, непостижимым миром. Я захлебывалась в собственном отчаянии, не понимая, как выбраться из этого кокона безысходности. Еле удержалась, чтобы не закричать в воздух: «Что мне делать?!» Как снова научиться жить? Как вернуть себе свое прежнее "нормально"? И что это вообще теперь такое, это "нормально", которого я так ищу?

Михаил избегает меня. Он как будто существует в другой реальности, параллельной моей. Мы в одном доме, но я чувствую себя непрошеной гостьей в его жизни. С этими мыслями я снова прячусь в комнате, как раненый зверь в своей норе. Уже больше недели я не выходила на улицу. Меня охватывает предчувствие: я стою на пороге депрессии. Я вижу ее тени. Я знаю, что оно может поглотить. Я помню, какая она – бездна. И я не хочу туда. Я правда не хочу… Но этого «не хочу» катастрофически мало. У меня нет сил бороться. У меня больше ничего нет.

Сейчас я стою перед зеркалом в ванной. Глаза впиваются в девушку, которая смотрит на меня обратно. Но я ее не узнаю. Это чужая. Чужая с пустым взглядом, с испуганным лицом и тенями под глазами.

Боже, Ада… Что с нами сотворила жизнь? Когда мы упали так низко? Сколько это длилось? Мое отражение будто обвиняет меня. Кажется, я похудела еще сильнее, и черты моего лица приобретают то болезненное очертание, от которого бросает в дрожь. Щеки ввалились, глаза потеряли блеск… Еще немного, и я стану тенью самой себя.

От мыслей о самобичевании меня отвлекает внезапный звонок. Я возвращаюсь в спальню и беру в руки телефон. На экране светится имя «Алекс». Честно говоря, у меня нет ни малейшего желания сейчас разговаривать с ним. Но я знаю, как сильно он способен переживать за меня. Поэтому, несмотря на все, я отправляю ему короткое сообщение с пустыми словами о том, что я в полном порядке и перезвоню позже.

Алекс не хотел, чтобы я уезжала. Но он никогда бы не смог запретить мне этого, никогда бы не смог остановить. Да и никто бы не смог.

Горькие слезы Норы до сих пор пронзают мое сердце. Они были настоящими, искренними, они кричали мне о том, насколько я важна. И все равно, несмотря на эти слезы и боль, я уехала. Я оставила своих близких, оставила все, что когда-либо значило для меня.

Я спускалась по лестнице, и Мэйсон уже ждал меня в гостиной с чашкой кофе.

– Доброе утро, – я попыталась улыбнуться, но у меня это плохо получилось.

– Доброе, – в отличие от моей, улыбка моего родного отца была искренней. – Как ты себя чувствуешь? – он оставил чашку на столике и подошел ко мне.

– Сложно сказать, каждый час по-разному, – я пожала плечами, пытаясь понять, почему меня так привлек его внешний вид сегодня.

Он выглядел необычно… темные джинсы, большая черная толстовка с капюшоном и бейсболка в тот же цвет. Будто бы он молодой парень, а не зрелый мужчина и этот образ… как будто ведро с холодной водой пролилось на меня, я вспомнила того мужчину, в машину которого въехал таксист. Неужели это он? Но это ведь невозможно, не может быть в моей жизни столько нелепых совпадений.

– Все нормально? Ты так смотришь, – Мэйсон поправил козырек своей бейсболки, поймав мой взгляд.

– А… да… конечно, просто… В общем то, это не важно. Михаил сказал, что ты сможешь отвезти меня к врачу.

– Конечно, только для начала, может быть, оденешься? – он выразительно осмотрел меня с ног до головы.

Его взгляд был слегка обеспокоенным. Я только хмыкнула, не вполне понимая, что именно его так зацепило.

– Одеться? Но я же вроде, – недоуменно произнесла я, бросив взгляд на свое пальто. Честно говоря, настроение у меня сейчас было далеко не для модных показов: в чемодане лежали только самые простые и комфортные вещи. Ну, не брать же сюда мои вечерние платья для приемов. Их нелепость в этой обстановке даже представить сложно.

– Я о верхней одежде, – спокойно уточнил он, слегка кивнув в сторону моего легкого пальто, словно давая оценку.

Его тон звучал терпеливо, но взгляд говорил другое: он явно считал, что в таком виде я не продержусь до порога дома. И тут до меня дошло, к чему он ведет.

– Ты замерзнешь в этом, – добавил Мэйсон, бросив короткий взгляд на окно, за которым уже несколько дней подряд был нескончаемый снегопад. – Здесь температура ниже пятнадцати градусов, и я не уверен, что ты готова к этому.

– Знаешь, – я усмехнулась, стараясь скрыть легкий укол неудобства, – за неделю в этом "заточении"я как-то выживала, так что уж пару часов поездки до больницы точно переживу. К тому же, транспорт-то у нас не пеший?

Попытка пошутить выглядела немного натянутой, но я не хотела показывать, что его слова заставили меня почувствовать себя неуместной в этом месте.

Мэйсон чуть наклонил голову и сложил руки на груди, пристально смотря на меня. Он ничего не ответил, а просто вздохнул, будто решив не спорить дальше.

– Ладно… разберемся, – наконец произнес он, подавая знак к выходу.

Мэйсон вел машину, а я тем временем завороженно смотрела на заснеженную сосновую аллею, по которой лежала наша дорога.

– Такое ощущение, что дом находится где-то в глуши леса, – прошептала я, понимая, что мы движемся уже минут пятнадцать, и за все это время на дороге не появилось ни одной машины, кроме нашей.

– Ты права. Михаил предпочитает уединение городской суете, – кивнул Мэйсон, ловя мой взгляд. – Хотя и проводит много времени в городе, жить предпочитает как отшельник. Попытки переубедить его – задача бесполезная, – добавил он с легким оттенком грусти в голосе, которая проскользнула в конце его улыбки.

– Переубедить… это явно не про Михаила, – тихо повторила я, не отрывая взгляда от волшебного зимнего пейзажа за окном.

Дорога до больницы заняла почти час, и за это время между нами витало странное чувство необъяснимого напряжения. Мэйсон – мой родной отец, но я будто не решалась сделать шаг ему навстречу. Мне было страшно открыться. Я боялась. Боялась сблизиться, открыть душу, привязаться и вдруг все потерять… ведь это уже случалось со мной. Столько близких исчезли из моей жизни, оставив лишь шрамы.

Алекс, Иза, Нора, Мэйсон – мысль о новых потерях пронзала меня как холодный ветер. И самый главный страх – потерять Михаила. Эти тяжелые мысли не давали мне покоя, пока Мэйсон тихо не отвлек меня от раздумий, сказав, что мы наконец-то приехали.

Ощущение, что весь персонал клиники уже знал обо мне, не покидало с самого момента нашего прибытия. Осмотр включал в себя полный набор медицинских процедур: анализы, УЗИ и обширные консультации. Казалось, они боялись сказать что-то не так или допустить малейшую ошибку.

Врач не говорил на английском, поэтому весь диалог для меня переводила молодая и очень отзывчивая ассистентка.

– Ада, пожалуйста, принимайте препараты по графику и, уверяю, ваше самочувствие улучшится в течение нескольких дней, – заверил меня доктор в белом халате, проводя до ресепшена, где меня уже должен был ждать Мэйсон.

Он сидел на мягком белом кожаном диване, сосредоточенно печатая что-то на своем мобильном. Но как только заметил меня, мгновенно подорвался с места.

– Что с ней, доктор? – спросил он на ломаном русском, с сильным акцентом, и похоже волнением, чего я к сожалению не могла разобрать. Ведь ассистентка ушла принести необходимые документы и рекомендации.

– С вашей супругой все в порядке. Сейчас ей важно отдыхать и избегать стресса, – голос врача звучал спокойно, но я не могла ничего понять и мое напряжение начинало рости.

Но вдруг достаточно громкий и искренний смех Мэйсона разрядил эту тяжелую атмосферу. Он начал что-то объяснять врачу, жестикулируя руками, будто пытался восполнить пробелы в своей русской речи. Это выглядело одновременно забавно и нелепо. Лишь после третьей попытки начать фразу доктор, наконец, понял, что Мэйсон хотел донести, хотя его выражение лица говорило о явном недоумении. Мужчина посмотрел на него так, как будто на лбу моего родного отца внезапно выросли рога.

Я стояла неподвижно, чувствуя себя лишней в этом диалоге. Все происходящее вокруг казалось мне чем-то отстраненным. Врач, закончив разговор, спокойно удалился, а ассистентка вовремя подоспела с готовыми документами.

Оставшись наедине, я наконец-то нарушила повисшую паузу. Моя привычная сдержанность больше не могла выдерживать смесь любопытства, раздражения и легкой неуверенности.

– Прости, а что это было? – я бросила взгляд на Мэйсона, который уверенно придерживал меня за локоть, пока мы медленно возвращались к машине.

– Твой врач решил, что я твой муж.

– Что? – я тут же остановилась, ошеломленно глядя на него. От возмущения у меня чуть ли не закружилась голова. Но через мгновение я сообразила всю абсурдность ситуации и медленно подняла бровь. – Знаешь, а чего я, собственно, удивляюсь? Ты себя-то в зеркало видел?

– А что не так со мной? – с деланным удивлением протянул он, словно его только что обвинили во вселенском заговоре.

– Напомни, сколько тебе лет? – я задумчиво прищурилась, будто действительно пыталась вспомнить.

– Сорок семь, – он внезапно остановился, и я резко затормозила, чуть не теряя равновесие. Но, конечно, он вовремя подхватил меня своей сильной рукой. – И что?

– Ты выглядишь моложе. Гораздо моложе, – я усмехнулась и, не отпуская его руки, продолжила: – Как думаешь, прохожие поверят, что у такого мужчины, как ты, есть двадцатичетырёхлетняя дочь? То есть я… а еще и что скоро ты станешь… дедушкой?

Я рассмеялась в голос, но смех вдруг оборвался сам собой. Последнее слово, «дедушка», почему-то застряло где-то глубоко, оставив после себя горьковатый привкус. Я отвела глаза в сторону, заметив, как моя улыбка понемногу тает.

Мэйсон смотрел на меня внимательно. Его взгляд был как всегда полный чего-то необъяснимо . Затем он медленно протянул руку и коснулся моего выбившегося из хвоста локона, ласково заправляя его за ухо.

– Ада… я всё бы отдал, чтобы встретить тебя маленькой девочкой. – Его голос звучал так тихо и проникновенно. – Но знаешь, я безмерно счастлив, что сейчас ты в моей жизни. Что ты носишь ребёнка. Что я буду черт возьми, дедушкой, как ты сказала. Я хочу быть  рядом. Во всём. Чтобы ты знала: что бы ни случилось, я всегда буду здесь. С тобой. Ради тебя. Просто знай это.

Я почувствовала, как внутри всё переворачивается. Столько хотелось сказать, но слова не складывались на языке. Будто это и не нужно… будто без слов мы всё понимали.

– Я хочу… но это так сложно, – прошептала я, опуская глаза. Чем больше я старалась выразить свои чувства, тем сильнее они путались, тоня в неопределённости.

– Я знаю, – Мэйсон чуть улыбнулся. В его голосе появилась едва уловимая хрипотца. – Всё это… кажется, черт возьми, таким нереальным. Но ты знаешь, это лучшее, что могло случиться со мной. После всего, что я пережил, ты видимо моя награда.

Мы стояли посреди парковки, глядя друг на друга. Прохладный ветер трепал мои волосы, а тепло его руки на моём плече пыталось убедить меня, что когда то мы сможем… сможем стать отцом и дочкой, по настоящему близкими людьми, семьей…

– Поехали? – спросил Мэйсон, открывая передо мной дверь машины.

– Уже? – вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать, и я тут же, смущённо попыталась исправиться. – Ну, то есть… – вдруг замявшись, я решила быть честной, безо всяких изворотов. – А мы не могли бы… ну, может, просто прогуляться немного?

– Ты не хочешь обратно? – его голос звучал с едва уловимой тревогой, и я поймала в его глазах лёгкую тень беспокойства.

– Не то чтобы не хочу, – быстро заверила я, стараясь внести в голос побольше уверенности. – Мне правда нравится дом Михаила, и Елена такая замечательная. Но… я так устала быть одна… Просто немного погулять, мы ведь можем?

В глубине своей души я не хотела, чтобы он подумал, будто я жалуюсь. Дом Михаила был уютным, а Елена всегда была приветливой и искренней. Но это чувство одиночества… от него просто невозможно было избавиться…

– Конечно. Но сперва заедем в одно место.

– Куда?

– Увидишь.

Мне не нужно было знать, куда он собирается. Главное – это ощущение… он рядом и мне кажется , даже, приятно находится с ним.

Тем самым местом оказался огромный торговый центр. Мэйсон настоял: мы не отправимся на прогулку, пока я не буду полностью готова. Мы не остановились на теплой куртке с мехом. Нет, наш список пополнился ботинками, шапкой, шарфом и вязанными варежками.

– Я, наверное, выгляжу немного нелепо в этом всём, – заметила я улыбаясь, v поймала своё отражение в витрине магазина. – Но в то же время, кажется, это даже мило.

Чёрная парка с белым мехом, шапка с весёлым помпоном, шарф, закрывающий меня почти до носа, и варежки, в которых мои ладони наконец перестали мёрзнуть.

Мэйсон, стоявший за моей спиной, вздохнул, и в его словах прозвучало что-то нежное и чуть печальное:

– Во всём этом… ты напоминаешь её.

Я обернулась и встретила его взгляд, проникновенный и полный воспоминаний.

– Стефания тоже всегда выбирала чёрный…

– Как и ты? – с улыбкой спросила я, давно замечая, что и Мэйсон придерживается своих традиций.

Между нами промелькнула тихая связь, невидимая нить, что связывала наши воспоминания и настоящее.

Он ничего не ответил, лишь кивнул, и мы молча пошли дальше. После торгового центра Мэйсон привёл меня в какой-то парк. Я даже не обратила внимание на его название – это не имело значения. Мне было все равно, куда идти, лишь бы только вырваться из удушающих стен.

– У нас немного времени, – тихо проговорил он, протягивая мне в руки пластиковый стаканчик с горячим кофе. Мы успели взять его на бегу, перед выходом, чтобы хоть немного согреться в этом холодном ветре.

– Почему? Ты куда-то торопишься? – в моем голосе промелькнула легкая грусть.

– Нет, не я… просто Михаилу не понравится, что мы сейчас здесь.

Я прищурилась, услышав его имя. Михаил. Даже его упоминание отзывалось в душе острой занозой боли, смешанной с непониманием.

– Это вопрос твоей безопасности, Ада, – продолжал Мэйсон, будто оправдываясь. – Она для него превыше всего. У Михаила сейчас не самый лёгкий период. Хотя, если быть честным, у него их и не бывает. Но сейчас… Сейчас всё сложнее, чем обычно. Ему нужно время, чтобы уладить вопросы.

– Время? – тихо прошептала я, перехватывая горячий стакан так крепко, что обожгла пальцы. – Оно лишь разрушает нас.

Мэйсон тяжело выдохнул, словно соглашаясь со мной, но не мог сказать вслух.

– Я знаю Михаила давно, Ада, – наконец заговорил он, глядя куда-то вдаль. – Ты единственная за всю его жизнь, кого он подпустил так близко. Меня это даже пугает.

– Пугает? – в моем взгляде промелькнуло удивление. – Почему?

– Теперь ты его слабое место. А бьют всегда туда, где больнее всего. По самому важному. И потому сейчас он…

– Что ты хочешь этим сказать, черт возьми? – я сдавленно пробормотала, чувствуя, как внутри всё сжимается.

– Думаю, рано или поздно Михаил сам всё расскажет, – тихий, слишком обыденный голос Мэйсона был слишком спокойными для моих кипящих эмоций.

– Когда?! – сорвалось с моих губ. И, не сдержавшись, я горько рассмеялась. – Расскажет? Да он избегает меня, словно я что-то отвратительное! Как будто я ему неприятна! Я даже дотронуться до него не могу! Не могу спросить: «Как прошёл твой день?»!

Слёзы жгли глаза, а крик разодрал тишину парка. Я сорвалась. Всё, что разрывала меня изнутри, наконец вырвалось наружу.

– Ада… – выдохнул Мэйсон и обнял меня так крепко… Я утонула в его теплых объятиях, разрываясь на части от боли и слез.

– Это… это так больно, – мой голос был хриплым, перехваченным рыданиями. – Это невыносимо больно, когда он так со мной поступает… Я просто хочу быть с ним. Быть рядом. Помочь пройти через всё это.

Я чувствовала, как Мэйсон немного напрягся. Но он все же заговорил.

– Михаил никогда не позволит себе показать слабость. Никогда, Ада. Это его природа. Он не может показать себя в твоих глазах слабее, чем был всегда. Для него это как предательство самого себя.

– А мне всё равно! – вырвалось у меня, слишком резко. – Слышишь?! Мне всё равно! Он сможет встать на ноги, и с ним будет всё хорошо – я верю в это. Это временно. Но даже если он навсегда останется в этом чертовом инвалидном кресле – это не изменит моего отношения к нему. Совсем ничего не изменит! Я буду с ним. Всегда. Во что бы то ни стало. Как он может этого не понимать…

Мэйсон выдохнул, обхватив моё лицо ладонями, чтобы остановить мой беглый взгляд – чтобы заставить меня услышать его слова.

– Он понимает, Ада. Просто он упрямый. Ужасно упрямый. Он будет держаться до последнего, как это делает всегда. Но ты… ты единственная, кто может это изменить. Единственная, кто способен сломать это.

Мэйсон на мгновение замолчал, а потом медленно добавил:

– Ты… ты уже сделала невозможное, Ада. Ты без единого оружия смогла поставить Михаила Даманского на колени.

Его последние слова заставили меня замереть. Внутри всё перевернулось. Радость смешалась с гневом. Надежда с болью. А мысли о Михале снова стали лавиной, которая поглощала меня.

Мы не смогли долго пробыть в парке, и нам пришлось вернуться обратно домой.

Всю дорогу я была погружена в свои мысли. Слова Мэйсона продолжали звенеть у меня в голове, отзываясь эхом на самых чувствительных точках:

«Ты единственная, кто сможет изменить это…»

И вдруг, словно вспышка, я очнулась. Будто проснулась после долгого, гнетущего сна. Будто меня окатило ледяной водой или вышвырнуло из мутного забытья после бутылки крепкого виски.

Как? Как, черт побери, я оказалась в таком положении? Как позволила этому случиться? Почему я так легко уступила? Так просто позволила ему взять верх?

Я, та, кто с самого начала уверенно плела из него веревки, хитро вытягивала долгожданные признания, ловко манипулировала, играла на его нервах… Я всегда доходила до своего, всегда добивалась желаемого. Я знала, как держать все под контролем. Но почему сейчас всё пошло наперекосяк? Почему я, достигнув успеха, вдруг замолчала? Почему сдалась?

Это не я, чёрт возьми. Не я, не Мириада Альт.

Я ведь та, кто никогда не соглашается с тем, что ей не по душе. Та, кто ломала любые преграды своим волевым напором. А теперь? Я стала тем, чему сама бы удивилась несколько месяцев назад. Смирившейся. Подавленной. Проигравшей.

Но нет. Этому не бывать. Не со мной.

Мэйсон помог мне выбраться из машины и бережно поправил мою сбившуюся шапку.

– Я сегодня уезжаю.

– Что? – его слова… они неожиданно ранили меня. – То есть…

– Я должен вернуться в Нью-Йорк.

– Да, конечно, – я натянуто попыталась улыбнуться. – Ну, я пойду.

Повернувшись, я зашагала к дому, но что-то внутри меня вдруг заставило остановиться.

Не раздумывая, я бросилась к нему, крепко обняла, уткнувшись носом в его твердую грудь.

– Спасибо тебе, – прошептала я, благодарная за этот день, за заботу и вещи, что он купил, за слова, которые он подобрал для меня… они были мне сегодня необходимы. – Когда ты вернешься? Ты ведь вернешься?

– Да.

Он нежно коснулся губами моего виска на прощание и ушел. А я впервые поняла, что в моем сердце что-то дрогнуло и жгуче защелкнулось рядом с ним.

Я шла в дом, уже готовясь к тому, какой нелегкий путь мне предстоит. Но ради нас с Михаилом я готова пройтись по разбитому стеклу и перейти на  расплавленный металл…

– Ада, милая, как ты? Как все прошло? – на пороге меня встретила Елена, заваливая вопросами и помогая снять верхнюю одежду.

Она уже приготовила ужин, и из кухни доносились невероятные ароматы, наполнявшие дом.

– Михаил должен прийти с минуты на минуту. Я зайду за тобой, как только он отправится к себе.

Елена поддерживала меня все эти дни. Я раньше не хотела сталкиваться с ним, но теперь… теперь я не хочу убегать.

– Я останусь, – улыбнулась я, и женщина с теплотой погладила меня по руке. – Давайте я помогу вам.

Мы отправились на кухню, но Елена, конечно же, не позволила мне ничего делать. Она посадила меня за стол и подала тарелку с фруктами, пока сама закончила готовить на плите.

Вдруг я услышала звук открывающейся двери.

– А вот и Мишенька, – Елена тут же начала накрывать на стол, а я, встав со своего кресла, направилась в прихожую.

Водитель Михаила вкатил коляску в дом, но, увидев меня, немного замялся.

– Добрый вечер, – сказал он что-то, но я, разумеется, не разобрала его слова и лишь смогла улыбнуться в ответ и кивнуть головой. Кажется мне пора бы начать учить русский, иначе так и придется глупо улыбаться на все, что мне не сказали бы…

Михаил смотрел на меня и молчал. Водитель ушёл, и мы наконец-то остались вдвоем.

– Привет, – я улыбнулась еще шире, приближаясь к нему.

Он по-прежнему молчал… а я не останавливалась. Я подошла ближе, наклонилась, взяла его лицо в руки и поцеловала в уголок губ.

– Что ты делаешь, Ада? – его зрачки расширились от удивления.

– Скучала по тебе весь день, – и снова поцеловала, нежно проведя языком по его нижней губе.

Глава 6

Глава 7

Рейн.

Четвёртый день я не выхожу из квартиры, а если быть честным – сижу в запое. Я безуспешно пытаюсь утопить своё горе, надеясь, что литры