История Лоскутного Мира в изложении Бродяги

Ничего не значащий разговор с девушкой, которая через пару дней и не вспомнит, что сказала тем вечером случайному знакомому в моём лице, толкал меня разобрать черновики, половину выкинуть, половину –  переписать, да так чтобы, читающий то, что в результате получится, пусть не с завистью, так хоть с улыбкой на лице сказал: «А весело этот бродяга жил».

И не важно, как оно там на сам деле было, – не осталось тех, кто мог бы рассказать о том, как оно на самом деле было, а значит, было так, как я напишу.

Город. Центральный морг района Кобольтова Шахта. Год 2834 после Падения Небес.

Четырнадцать дней заплатили в морге собирателю трупов Фортину за тело, найденное им в переулке Глухой Бэти сегодня утром. Славный переулок подкармливал его уже лет двадцать. Не раз и не два колотил Фортин своих товарищей по ремеслу, которые неоднократно пытались прибрать к рукам урожайное место.

Собиратель ещё не успел откупорить купленную почти сразу после выхода из морга бутыль чернухи, мерзотный вкус которой признавали даже гоблины, а притащенное им тело уж легло на операционный стол.

Один из огромной армии городских демонов, не имевших ни имени, ни полноценной личности, из-за чего те мало чем отличались от големов, созданных для выполнения какой-то одной работы, обновив список запросов на органические компоненты человека, обнаружил, что у данного экземпляра имеется практически полный комплект мышц верхних конечностей требуемой конфигурации, после чего поставил соответствующие отметки в списке и приступил к операции по извлечению материалов.

Один разрез – вот и всё, что успел сделать демон перед тем, как труп открыл глаза.

Клирик Истофан, покинувший стены монастыря Грегориат, ради того, чтобы нести в Мир слово Истинного смотрел через те глаза на демона, врага рода людского, и не было для него той тысячи лет, что минула с тех пор, как был он поглощён Пожирателем.

Удар. Быстрый и жёсткий, как учили, как сотню раз делал до этого сам. За ним второй и третий. Четвёртого не понадобилось: демон с изуродованным лицом, проломленными грудной клеткой и черепом оседает на пол.

Секунда-другая и демон возродится сильнее, быстрее и свирепее, чем был до того.

Секунда-другая – вот и всё, что было у Истофана.

И этого ему хватило.

Летят в стороны куски демонической плоти, отсекаемые ампутационными ножами, грохочет молитва, выталкивая демона в Межреальность.

Пылает на челе клирика Истофана число, цифры, составляющие которое, переплетены будто змеи.

Число то – отметина Пожирателя.

Пожиратель – имя того, кто носит на себе то число.

Межреальность. Город. Орочьи Болота. Улица маршала Багряного Тиона, дом 135. 3002 год после Падения Небес.

Большой Тесак Ардонт сидел в своём любимом кресле, обтянутом шкурой короткошорстой серебристой тушанки. Дивный мех, массировавший и расслаблявший мышцы, натруженные за день, обладал одним довольно неприятным свойством – чистка его была настоящим обрядом, на проведение которого можно было потратить всю ночь. В связи с этим Ардонт всегда садился в кресло только после того как хорошо помоется в общественной бане, расположенной во дворе, рядом с общественным же туалетом, и всегда голым, так как искренне верил в том, что достойный мужчина может себе позволить ходить дома без одежды.

– Достойная женщина тоже может позволить себе ходить дома без одежды. – уверенно добавился бы Большой Тесак, если бы его спросили о женщинах, а потом едва слышно буркнул бы. – Да где ж их в Городе отыскать?

А в Городе можно отыскать всё… по крайнем мере, так было написано на визитной карточке Пройдохи – гоблина, которого Ардонт знал ещё по битве под стенами эльфийской крепости Иллариос-Дайа, где Тесак собирал из всего, что под руку попадалось, одного из лучших (Пройдоха, правда, утверждал, что лучшего) лазутчиков Большого Ужасного Горгонта, накануне принёсшего тому планы крепости, а также малолетнюю дочь начальника гарнизона, после чего напившийся до такого состояния, что пошёл в атаку вместо с орками, результатом которой для гоблина стали замена старых конечностей на новые и их знакомство.

Выжив, благодаря стараниям Ардонта, всегда любившего делать работу чётко и до конца, и не без удивления обнаружив, что пришитые ему вместо ног орочьи руки, да эльфийские руки вместо гоблинских, справляются со своей работой даже лучше тех, которыми наделила Пройдоху природа от рождения, гоблин проникся к Тесаку большим уважением, выражавшемся в основном в желании пригласить своего спасителя на попойку, которая обязательно заканчивалась какой-нибудь мутной историей.

Хотя когда эта попойка была в последний раз?

Лет тридцать назад? Или все тридцать пять?

Да и Пройдоха давно уже не накладывает кучу в сундук, из которого стащил особо ценный артефакт. Не пристало так делать уважаемому Гражданину, главе частной сыскной конторы «Ильменсен и Ильменсен», который может позволить себе нанимать для рекламы Граждан, раздающих визитные карточки. Свободные Граждане, работающие там, где можно использовать, Раба, а то и Бесправного, – это затратное дело, но в тоже время и дело, показывающее статус. Если господин Алая Ильменсен может позволить себе такие траты, то это значит, что гоблин этот вне всякого сомнения выполнит работу по высшему разряду.

Правда, фраза эта «В Городе можно отыскать всё, если уметь искать» – по мнению Тесака звучала слишком крикливо и наиграно, о чём он и сказал лет сто, а может и все сто двадцать назад своему старому боевому товарищу, когда тот сообщил, что всё-таки смог добыть лицензию на открытие частной сыскной конторы, и вручал Ардонту первую отпечатанную визитную карточку.

– Я – гоблин, а не какой-то там эльф, глядя на которого и не ясно, пока не разденешь, мужик перед тобой или баба. Кич и понт – наше всё. – усмехнулся тогда Пройдоха. – Или мне нагадить прямо на этот стол, чтобы тебе это напомнить?

– Не надо. – покачал головой Тесак, наблюдая за тем, как гоблин, потягивая эль, тискает своими ногами-руками служанку. – Ты ведь знаешь, как я отношусь к чистоте.

– Ты бы к доктору заглянул что ли? Орк-чистюля это даже для Города, по-моему, перебор.

Позднее Пройдоха много раз обращался за помощью к Тесаку лично и к Мародёрам Горгонта вообще, чьё тавро украшало его (да и не только его, даже сестры-близняшки Мэлис-Элис хотели такое себе, да Ардонт уговорил обойтись татуировками, мол, не уродливый же шрам, выжженный железом, нас всех объединяет, право-слово) левую часть груди, ту, что прикрывала сердце. Мародеры, занявшее своё место среди множества гильдий наёмников Сумеречников, тоже не стеснялись использовать знания и умения гоблина, и лишь старый орк был бескорыстен в своей помощи, то находя через своих старых и новых знакомых достойных орков, гномов, людей, а то и эльфов для быстро растущей конторы, то помогая свести с знакомство с нужными Гражданами, то прибегая к науке, что перенял у Большеухого Ноздря, чей левый клык носил как талисман на тонкой верёвочке, сплетённой из жил убитого во время обряда инициации медведя.

Были времена, когда на той же верёвочке болтались уши поверженных врагов и зубы орков, у которых не хватило мозгов понять, что не стоит вызывать на бой отмеченного Богами Хаоса, Берсеркера. О тех временах Тесак старался не вспоминать. Он стыдился их, как стыдится, порой, мужчина шалостей, которые совершал, будучи мальчишкой.

О многом ещё старый орк старался не вспоминать и не думать, но не вспоминать и не думать было нельзя, иначе можно было забыть самого себя, и однажды не собрать Великий Круг, предав не только себя, но и всех своих товарищей и память, что будет жива, пока жив хотя бы один из них. А потом, когда не останется никого, кто входит в Великий Круг, будет жить не память, будет жить… о том, кто будет жить тогда, Ардонт тоже старался не думать. Мысли он ведь тоже материальны, мало ли кто захочет подслушать мысли старого орка.

– Хозяин, ну Хозяин… – вернул зеленокожего в реальность умоляющий голос Рабыни, что всё это время сидела перед креслом на коленях.

Сидение на коленях перед креслом давалось в большим трудом бывшей дочери славного фехтовальщика, на склоне лет жаждавшего сына, но получившего дочь, так и не сумевшего принять такую шутку судьбы, бывшей валькирии, сотворённой самим Отцом Дружин из смертной девы, превзошедшей в искусстве фехтования многих мужей, бывшей одной из норн, и бывшей же надежды Великого Шамана на смерть – всё в одном довольно милом лице.

Избитая Рабыня сверх всякой разумной меры, говорить бы точно не могла, если бы голова получила хотя бы половину того, что досталось остальному телу, но по правилам Ясельных Потех Рабы сражались в защитных масках. Это и понятно, чего по чём зря Рабов уродовать? А тело? Так оно у Рабов, почитай, всегда скрыто рабской робой, поверх которой вне помещений ещё и плащ должен был быть обязательно надет.

В общем-то, ничего странного в том, что Рабыне удалось занять первое место в Ясельных Потехах, не было: при ней остались и былые навыки, и уроки, которые были преподаны орком, не забылись, да сама она из-за жизни рядом с зеленокожим стала куда крепче, мясистей. Не стоит забывать и того, что Ардонт действительно заботился о Рабыне, о чём свидетельствовал факт: она была до сих пор в своём уме на смотря на то, что день за днём, годами, вдыхала феромоны орка, и это при том, что она всё ещё была человеком, а не каким-то оркоидом, в которого обычно и превращался Раб любой расы в результате длительного нахождения рядом с зеленокожим.

Но, не смотря на кажущуюся обоснованность одержанной победы, Ардонт всё же был несколько удивлён: ему-то казалось, единственной целью, что осталась в жизни Рабыня, являлось создавать неприятности своему Хозяину.

Шутку в том, что Рабыня до недавних пор тоже была уверенна: единственное доступное ей удовольствие – видеть страдания орка.

Всё изменилось два месяца назад, когда вновь услышала она зов героической души. Услышала и вспомнила не только долг забытый свой и приказ Воителя, но и имя своё.

«Скульд» – нацарапала руны последняя из норн на своём предплечье, чтобы никогда больше не забыть имя, что даровал ей Отец Дружин.

Межреальность. Город. Кобольтовы Шахты. Храм Ящера. 3002 год после Падения Небес.

Кобольтовы Шахты – в простонародье Яма – городской район, что являл собой классического представителя районов уровня Е: полное отсутствие Надзирающих, каких-либо лицензий, как у обитателей района, так и организаций представляющих этим обитателям услуги и товары, что вполне логично выливалось в зашкаливающие преступность и смертность среди местного населения.

Но Гнилоглазый Рёда бывал в местах и похуже, в районах уровня Ф, например.

Уровень Ф так-то специально ввели, когда Канализацию официально признали частью Города, той славной его частью, попаданию в которую обитатели более высоких уровней предпочитали статус Раба.

– Глупцы, они на то и глупцы, что всегда предпочитают гибель неизвестности. – высказался бы на эту тему Пройдоха, будь он рядом.

Пройдохи рядом не было.

Гнилоглазый виделся (если, конечно, в отношении слепого можно пользоваться термином «виделся») с гоблином в последний раз лет восемь назад, когда по просьбе Великого Шамана сумел-таки отыскать то, что осталось от внучки Пройдохи.

Гоблин не забыл об оказанной услуге.

Предоставленное им убежище, было чем-то гораздо большим, чем просто надёжным убежищем для клиентов частной сыскной конторы «Ильменсен и Ильменсен» – это тосиец понял после нескольких бесед с настоятелем Яа-Шэром. Длинные, часто уходящие за полночь, беседы эти помогали осмыслить произошедшее в Канализации, и давали возможность если не просунуть свой нос за ширму, скрывавшую истинную суть храма, то хотя бы подойти к ней чуть ближе. Напрямую же расспрашивать настоятеля о его связи с Пройдохой, а значит и всеми Мародёрами, Рёда считал излишним: у него и без того хватало проблем, напрашиваться на новые по собственной глупости тосиец не собирался.

– Глупость – прелестнейший из грехов хотя бы потому, что ты так можешь никогда и не узнать о нём, списывая все свои проблемы на дурака-коллегу, начальника-кровопийцу и жену-гадину, сам являясь при этом причиной всех своих проблем. – не преминула бы процитировать своего деда Доби, будь она рядом.

Но и Доби рядом не было.

Только оно ведь даже и хорошо, что рядом с Рёдой не было ни Девятисотой, ни её говорливого деда, иначе бы тосийцу пришлось послать куда подальше уважаемых представителей гоблинского рода, чтобы те не мешали… нет не думать… чтобы просто не мешали…

Нежные руки одной из наложниц, общего числа которых не знал и сам настоятель Яа-Шэр (да это число никогда его никогда и не волновало), гладили шерсть на спине тосийца. Глупая, она думала, что упрямый слепец Рёда явился в храм за тем же, за чем являются сюда многие: пройдя Глубокий Колодец, сбросить оболочку старого тела, став частью прихода, став одним из нагов… или умереть… умирали чаще… умирали просто потому, что на самом деле, не одними лишь словами, не были готовы они отказаться от старого…

Нежные, почти человеческие руки гладили шерсть на сгорбленной спине тосийца, которому очень хотелось, чтобы эти руки никогда не прекращали своё мягкое движение.

Межреальность. Город. Орочьи Болота. Улица маршала Багряного Тиона, дом 135. 3002 год после Падения Небес.

– Поднимайся, не битую-ломаную же тебя отпускать. – бросил орк Рабыне.

Подняться та не смогла.

– Никто и не говорил, что жизнь – лёгкая штука. – в который раз всплыли из памяти слова одного бродяги, встреча с которым пусть и не добавила шрамов на шкуре орка, зато дала надежду на возрождение былых порядков.

На кухонный стол, он же операционный, он же рабочий, привычным движением уложив Рабыню, Ардонт занялся тем, что у него, по мнению выживших пациентов, выходило ничуть не хуже, чем у лягушки-горлянки сбраживать болотную воду, превращая вонючую жижу в ещё более вонючее пойло, от которого некоторые, с непривычки, слепли кто на день-другой, а кто и навсегда. Мнение же мёртвых пациентов орка долго было причиной бесконечных издевательств и насмешек, исходивших от Ноздря.

Отпускать Рабыню не хотелось, хотелось подлечить, может, даже поговорить, чего он не делал уже очень давно… но бинты надо срывать одним уверенным движением, иное лишь причинит никому ненужное страдание – это зеленокожий понял давно и крепко…

Втирая в кожу различные мази, орк признался сам себе в том, что испытывал к Рабыне чувство привязанности, хотя та и не оправдала его надежд, а последние несколько лет, по-честному, так вообще была сплошной проблемой.

Тесак купил златовласую за баснословную для себя сумму – три миллиона четыреста семьдесят лет более полутора десятков лет назад. Старая же Рабыня ещё долгое время оставалась в его квартире и исполняла свои обязанности, до тех пор, пока орк не понял – человеку может и хватит сил, чтобы суметь убить Великого Шамана, но не для того чтобы занять его место.

Старая Рабыня поехала в «Счастливого Хозяина», а там на Ферму, а златовласка получила Рабское Клеймо.

В тот день старый орк в последний раз произнёс имя своей новой Рабыни и напился в самом убогом трактире всех Орочьих Болот, а значит и во всём Городе, в Дыре, где был бы зарезан, если бы в дело не вмешался сотрудник Городской Администрации, чья техника боя выдавала в нём выпускника стен Грегориат.

После того как крысюки-тосийцы скрылись в подворотне, которая были сестрой близняшкой той, из которой они явились, нежданный благодетель предложил свою помощь в возвращении домой, ночь ведь как-никак на дворе стояла.

Ардонт отказался.

Визитную карточку Истофана Далждо, начальника отдельного досмотрового пункта Южного Порта, орк обнаружил в своём кармане утром, так и не сумев вспомнить, когда же и зачем этот странный представитель истинных людей дал ту ему.

С тех пор эта визитная карточка была пришпилена к стене у выхода из квартиры, рядом с визитными карточками Ильменсена, заведения под названием «Фонарь Мертвеца» и ещё тремя своими товарками.

Кусок бумаги занял своё, новая Рабыня заняла своё. В общем, всё вернулось на круги своя, если не считать того, что Воронов Выбора Ардонту стало сгонять со своих плеч ещё труднее, чем раньше.

– Отлежаться бы тебе хотя бы дня три. – окончив работу вздохну орк. – Да ведь не согласишься…

– Хозяин… – только и смогла протянуть она в ответ.

То-то и оно, что Хозяин. Пока ещё Хозяин, а совсем скоро – никто…

– Бинты надо срывать одним уверенным движением. – напомнил себе орк и пошёл одеваться.

Тяжёлый клетчатый килт – родной брат тех, в котором и по сей день ходят все Мародёры (ну кроме сестричек Элис-Мэлис и Пройдохи). Простая рубаха навыпуск, рукава которой обрываются так и не достигнув локтей. И неизменный кожаный жилет, карманы которого топорщатся от трав, порошков и косточек мелких животных.

– В Канализацию, Хозяин. – протягивая поводок от ошейника, который она каким-то образом умудрилась уже одеть, Рабыня даже умудрялась стоять практически ровно.

Канализация… смертность там, конечно, меньше чем во время осады Золотого Города армией Славного Безбородого Ульриха, но не так уж чтобы сильно меньше.

– На стол. – скомандовал орк.

Он всегда был добр. Возможно, даже слишком добр… особенно для орка, который решил осуществить немыслимое.

Старый доспех златовласой, хранимый в чулане вместе с иными артефактами минувших дней, не способен был уже принять в себя изменившееся за годы жизни с орком тело Рабыни, но Ардонт и не собирался доверять ему защиту тела Рабыни, что пока ещё звала его Хозяином.

И если самый бестолковых и бесталантный шаманишка рода зеленокожих из захудалось травинки, своего плевка и дюжины матерных слов на костре способен сварить зелье «Каменная кожа», то уж он-то…

– Ты спи. – успокаивающе огладил орк Рабыню по голове.

– Хозя…

– Спи. – повторил он и поднёс ей к лицу дурман-корень, погрузивший Рабыню в сон.

Хозяин… пока ещё Хозяин.

И Ардонт намеревался сделать так, чтобы любой, решивший поднять руку на его Рабыню, сразу понял, кто был её Хозяином.

Межреальность. Город. Дымные Тропы. 3002 год после Падения Небес.

О драконах, о настоящих драконах, а не различных драконидах, известно преступно мало, да и то, что известно, часто является ложью, придуманной самими крылатыми властителями Дымных Троп.

Сотворённые каким-то безумцев ещё в эпоху до Сожжения, в те давние времена, информация о которых была уничтожена Великим Пустым, являют эти ящеры собой стремление к совершенству тела и разума, с каждым новым поколением приближаясь к тому, что смертные вкладывают в слово «бог».

Пожирая другие виды, порождая потомство, скрещиваясь с другими формами жизни, уничтожая своих собственных детей, которым не хватило сил сделать ещё один шаг в сторону совершенства, погибая, уступая своё место в Мире наследникам, превзошедшим своих родителям, драконы, чья численность в силу действия «правила одного» неуклонно сокращалась, являли собой воплощение Смертного Греха – Гордыни.

«Правило одного» – одна из тех немногих вещей, которая известна о крылатых ящерах и не является ложью при этом.

Ограниченоживущий дракон нового поколения должен действительно превосходить своего родителя, чтобы, завладев его Искрой Создателя, обрести бессмертие и могущественную магию, способную испепелять своим целые континенты.

Ёрмунд, лишённый Тринитасом, возможности становления драконом естественным путём, после победы над своим отцом и поедания его манотворящей железы, убивший и сожравший к третьему тысячелетию после Падения Небес пятерых своих сородичей, видел перед собой одну единственную цель.

Цель, которую остальные драконы за мелочной вознёй упустили из виду.

Тайный договор с Асгардом, участие в задуманной Хрофтом Гибели Богов… победа над богом, лишившим его когда-то возможности отведать вкус победы над отцом… победа над богом, как победа сына над отцом, как доказательство того, что новое поколение сильнее предыдущего… стать выше бога… стать самим Миром… всё это впереди, а пока можно порадовать себя мелочами: например, посмотреть, что сможет сотворить из драгоценной воспитанницы Тринитаса Новиградов, за полное отсутствие эмоций прозываемый Деревянным… выйдет ли у него нечто столь же забавное, как и в прошлый раз, с родными гоблина…

О предстоящем побеге Яниссии дракон узнал даже раньше, чем о нём узнала сама девушка, узнал в то самое мгновение, когда мысли Милитэль, пересекавшей Дымные Холмы, впитались в дым, заполняющих каждый уголок одного из богатейших районов Города.

Межреальность. Город. Орочьи Болота. Вход в Канализацию. 3002 год после Падения Небес.

– Без талона на утилизацию не пущу. – оторвавшись на некоторое время от разгадывания кроссворда, выдал постовой, который явно имел примесь крови кобольтов.

Кобольтов орк не любил. Не-любовь эта имела под собой очень веские основания, которые, как многие считали, заключались в том, что временный союз гномов Тяжёлого Молота Ундрева и вольных бригад кобольтов-минёров Вонючего Стассиса пришёл на выручку эльфам и заставил отступить армию Ужасного Горгонта. Отступление стоило великому орку жизни, ведь каждый зеленокожий знает, что Вождь, который перестал побеждать, не угоден Богам Хаоса, и заполучить его зубы или уши – это славное дело, о котором не стыдно рассказать за кружкой пива или чего покрепче.

На самом деле причина была более личная – именно стараниями мелких паршивцев, помешанных на взрывчатке, Большеухий отправился в путешествие по Великой Реке.

– Я Отпущенника привёл. – кивнул в сторону стоящей рядом Рабыни орк.

Постовой отложил в сторону кроссворд и карандаш, что явно должно было свидетельствовать о крайней степени его раздражения:

– Ты из меня снорка не делай, не знаю я, думаешь, что все мозги ей паразиты сожрали, а ты решил скинуть ей, как Отпущенника? Отпущенники они в При-Город, на Фермы, просятся, если сами.

Подобное предположение в отношении Тесака могло бы оскорбить его, если бы старый орк не понимал, что многие так и поступают: понимая, что Раб не сегодня, так завтра точно сдохнет, сбрасывают его в Канализацию, дабы не тратить время на утилизацию тела, которая в последнее время сильно подорожала, ведь стала включать в себя также услуги некроманта, который в обязательном порядке выявлял причину смерти с целью выявления несознательных Граждан, балующихся нелицензированными модификациями Рабов или перепродажей ворованных Рабов, или ещё чем таким же незаконным.

– Были паразиты, но мозги у неё в порядке. По статье 151 статье Рабовладельческого Кодекса освободилась.

– За боевые заслуги?.. девка-то?.. слушай, зелёнка, если ты не уберешься отсюда со своей тухлятиной, я ведь Надзирающий вызову.

– Вызывай. Статьи за препятствование изменения статуса и незаконное ограничение свободы передвижения никто не отменял, как никто не отменял наказания за ненадлежащее исполнение своих должностных обязанностей.

Вызывать кого бы то ни было у постового пропало, вместо этого он всё же проверил статус приведённой Рабыни.

– Всё равно клеймо Отпущенника некому ставить: начальство у нас тут только ночью бывает.

– Загон. У вас есть загон, как раз на тот случай. – напомнил орк.

– Там сейчас изъятый минотавр с боевыми модификациями, но, если ты настаиваешь… – тонкие губы недо-кобольта расплылись в мерзкой улыбке.

– Настаиваю.

– Тогда распишись тут и тут.

Всего две подписи и, закрыв на ключ свою будку, постовой уводит Отпущенника вниз, в Канализацию, туда где и размещается общий закон для всего изъятого на этом посту.

Её «спасибо» и последнее «Хозяин» служат орку подтверждением того, что сегодня им всё было сделано правильно.

Нет… ещё не всё…

– Передумал? – ехидно осведомился недо-кобольт, который, не смотря на свою работу, не был хорошим физиогномом да и в группировках Сумеречников, похоже, не разбирался, иначе бы давно уже понял, кто перед ним. – Поздняк заднюю включать, но за годик-другой готов скинуть запись того, что с неё минотавр сотворит. Занятное видео получится, уверен.

– Отдашь ей перед тем, как отпускать в Канализацию. – торба брошенная орком в постового, снесла того с ног. – И лучше передай там, кому надо: она из Мародёров.

Что в ответ заверещал недо-кобольт Ардонта уже не интересовало.

Он всё сделал правильно, и теперь намерен был, опрокинув пару-тройку ушатов браги, заглянуть в «Счастливого Хозяина», к старому боевому товарищу, чтобы прикупить у того нового Раба, а то ведь это не порядок – Гражданин и без Раба, за это и оштрафовать могут.

Межреальность. Город. Чарующий Лес. Дядюшкин Садик. 3002 год после Падения Небес.

Старомодный конверт с золотой печатью был доставлен курьером только что.

Тридцать, может быть, тридцать пять лет назад первый конверт с такой же печатью, по идее, должен был неожиданно появиться у одной из сестёр в сумочке, правда, карманник по кличке Кошачьи Лапки оказался не столь ловок, как о нём говорили, за что и получил изрядную трёпку, а после того, как Мэлис-Элис ознакомились с предложенной Ёрмундом работой и получили более чем щедрую оплату, был избит ещё раз, так как работа, предложенная драконом, как раз и заключалась в розыске и наказании того, кто это самое письмо и подбросил.

– Во что в этот раз?

– Давай в любимчика, как в прошлый раз.

В прошлый раз победа осталась за Мэлис, но сестра всё равно предложила туже игру, что и в прошлый раз: победа она ещё ценней, когда одержана там, где недавно тебе было нанесено поражение.

– Я бы на твоём месте не была столь самонадеянна, может, ты и устроила щенку знатную порку, но он-то всё равно помнит: у кого из нас сейчас есть зубы.

Мэлис демонстративно коснулась кончиками пальцев ожерелья из множества драгоценных камней, образовывавших подобие виноградной грозди, лежавшего на её груди. Ожерелье то, не смотря на внушительный размер, едва прикрывая и сами грудь, и татуировку, сделанную на той груди.

– Когда я выиграю, зубы опять будут у меня, как и были до того.

– Если, сестрёнка… если ты выиграешь.

Люди, да и не они одни, в пёстром, слепящем многоцветье ожерелья редко обращали внимание на два орочьих клыка, вплавленных в хрусталь, те самые зубы.

Учитель, помнится, сильно ругался, когда узнал, что оба его клыка были повешены на одну верёвочку, став признаком того, кто из сестёр сейчас главнее.

– Вызови к нам щенка, скажешь, что Альфа соскучилась по нему и хочет его за ухом потрепать. – отдала команду Рабыне Мэлис. – А потом подай ликёр: хочу отметить очередную победу. Думаю, кофейный, Nuit Sombre будет в самый раз.

– Когда я выиграю, я бы предпочла сливочный Matin Brumeus. – вмешалась Элис, которая не разделяла недавно начавшееся увлечение сестры кофейными ликёрами, коих на кухне уже собралась преизрядная коллекция.

– Неси, Nuit Sombre. – подтвердила свой выбор Мэлис. – А если моя Элис выиграет… если выиграет, я сама подам ей сливочный…

– И три четверти постели мои. – тут же взвинтила ставки до недостижимых высот её сестра.

– Ты ещё орка в женихи себе потребуй, как в молодости.

На это Элис нечего было ответить, и она, сев на стол, принялась распечатывать конверт.

– Ты это верно решила, читай, что там дракону нужно, идти-то выполнять придётся проигравшей, тебе, то есть.

Дракону, как обычно, ничего сложного не нужно было: подбросить паразита-мозгоешку в товар мясника Тронга, торгующего у главных ворот на Дубинщинском рынке, что в Орочьих Болотах.

Дракону впервые требовалось то, что Элис не смогла бы выполнить: она панически боялась встречи с Учителем, обитающим на Болотах… помнила, знала: они с сестрой предали Учителя, не сумели занять его место… убить и то не сумели, а потом… потом Элис ещё и просила забрать их к себе… плакала, будто бы у Учителя без них проблем мало…

Межреальность. Город. Орочьи Болота. «Счастливый Хозяин». 3002 год после Падения Небес.

В «Счастливого Хозяина» орк завалился глубоко за полночь.

С сожалением узнав, что смена Пустозвона давно окончилась, Ардонт отказался от помощи гнома с задатками эмпата и пошагал к себе, решив, что завтра сразу после работы вновь заглянет в магазин.

Гном и не расстроился отказу: он прекрасно знал, кто носит клетчатые килты, а также то, что Мародёры покупают только у Илейки. Но не предложить свои услуги гном не мог: знание, знанием, а высокие стандарты в области обслуживания клиентов, которых придерживаются во всех филиалах «Счастливого Хозяина», следует поддерживать.

Межреальность. Золотой Город. Лагерь орков. 2409 год после Падения Небес.

– Ладно, тебе, Тесак, выпей, сам ведь знаешь: кому суждено помереть – помрут, возись ты с ними или не возись. – ввалился в лазарет Пройдоха.

Он был опять изрядно пьян и две бутылки зажатые у него в руках намекали на то что на достигнутом состоянии гоблин не собирается останавливаться и сегодня опять допьётся до потери сознания.

Повод был тот же что и вчера, что и неделю назад, что и две недели назад.

Золотой Город пал.

Пал перед армией Славного Безбородого Ульриха, приходившегося сыном Тяжёлому Молоту Ундреву, благодаря старанием которого эта эльфийская твердыня не оказалась разгромлена на семь лет раньше, орками Большого Ужасного Горгонта.

– Давай сюда своё пойло. – протянул руку орк.

Честно говоря, он был рад приходу гоблина, благодаря которого у него появилась возможность взять небольшой перерыв.

– Опять вино? – отхлебнув из бутылки возмутился Ардонт.

– Ну а что поделать? В погребах этих неженок только оно и есть, а войсковые запасы нормальной выпивки мы приговорили ещё дней десять назад. – развёл руками Пройдоха и плюхнулся на койку, рядом с пациентом.

Пациент – гноль, застонал, но глаза так и не открыл.

– Пересядь на таберет, а то и без тебя этот бедолага может отправиться по Великой Реке не сегодня, так завтра. – неодобрительно зыркнул Ардонт и, порывшись в карманах своего замечательного жилета, нашёл порошок мухоморов, смешанный с толчённой кожей радужной жабы, одной из самых ядовитых в своём семействе.

Эта немудрённая смесь, будучи высыпанной в обе бутылки, за считанные мгновения превратила благородное вино в пойло, хлебнув которого гоблин одобрительно крякнул:

– Пробирает.

Орк лишь кивнул, толи соглашаясь с Пройдохой, толи отмечая, что гоблин, хоть и был уже пьян, без лишних препирательств пересел на табурет.

– Что нового в штабе? – после пары глотков спросил Ардонт.

Конечно, он не мог не спросить. Вот уже две недели всем, зашедшим в лазарет орк задавал этот вопрос, но ещё никто не смог дать ему тот ответ, которого он ждал.

– Во имя тухлой курочки, что там может быть нового? Все пьют и насилуют эльфиек, те кто не насилую эльфиек, насилуют эльфов. – хмыкнул гоблин и, отхлебнув добавил. – Эльфы, тоже ничего, скажу я тебе…

– Не притворяйся, будто не понял о чем я. – нахмурился орк.

– Ползучая благодать… орк ну ты что? – уставился на него Пройдоха. – Ведающие гномов ничего не учуяли, а ты всё гнёшь своё… пшик вышел из заклятия эльфов – и хватит уже об этом. Перворождённые, будь они неладны, тоже ошибаются.

Тесак Ардонт как обычно кивнул. Он всегда кивал и почти никогда ни с кем не спорил: спасибо Ноздря за науку да будет его путешествие по Великой Реке тихим.

– А давай лучше махнём на главную площадь – там, говорят, сегодня на торги выставят эльфийскую принцессу, как же ш её… – решил сменить тему Пройдоха.

– Мирианду.

– Да, да Мири-Анду. Ту самую, что года два назад у нас выкрали эти проклятие предатели из бригады Вольных Хлебопашцев.

– А до этого мы выкрали её у эльфов.

– Не без твоего участия.

– Не без моего. – согласился орк. – Хотя и без меня справились бы не хуже.

– Только трупов с нашей стороны было бы гораздо больше.

– Дюжиной орков больше, дюжиной меньше – по большому счёту это уже ничего не значит.

– Святая простота, ну отринули наши сородичи веру в Хаос и перешли под крыло Тёмных Богов и что?

– А то что мы, Мародёры, объявлены у нас на родине еретиками и за головы наши назначена награда!

– Так под тобой считай тысяча клинков – завоюем какое-нибудь людское графство, их нынче развелось пруд-пруди, и будет и вас новая родина. – предложил Пройдоха.

– Не подо мной. Я всего лишь шаман.

– Всего лишь шаманы не убивают Вождей, дабы клыки того и уши не стали достоянием всякой швали.

Орк вновь вынужден был кивнуть.

Да, это он убил Горгонта. Убил в честном бою и получил приставку Большой, став называться Большой Тесак Ардонт. Но по-другому нельзя было: славный Большой Ужасный Горгонт был достоин хорошей смерти, а смерть от яда или клинков предателей таковой не являлась. Сомневаться же в том, что скоро не то, так другое доберётся до Вождя не приходилось.

– Ну так что, просто шаман, махнём на главную площадь? – опять свернул разговор в нужное русло Пройдоха.

– Махнём.

– Ну а я о чём – кому суждено сдохнуть – сдохнут, сиди ты тут, не сиди. – встрепенулся гоблин.

– Пойдём… надо потребовать с Безбородого свою долю добычи и убиваться отсюда, а то это празднование уж слишком затянулось.

От столь резкого поворота Пройдоха едва не выронил бутылку.

– Наших предупреди – выходим завтра на рассвете. Воинам должно воевать, а не пить да эльфов насильничать. – велел Ардонт гоблину.

Пройдоха заулыбался, обнажив свои кривые и острые как лезвие ножа зубы:

– Будет сделано, Великий Шаман!

Межреальность. Город. Орочьи Болота. Улица маршала Багряного Тиона, дом 135. 3002 год после Падения Небес.

Утром подниматься оказалось ожидаемо тяжело.

Но для Ардонта то была приятная, почти забытая тяжесть, будто бы взял он в руку дубину, которой в молодости черепа крушил.

И на секунда показалось орку, будто бы впереди его ждала не смена на стройке, грозившая из-за очередного просчёта офисных бумагомарак переросшая в трое суток монотонной работы, а ждала его победа, от которой совсем ещё зелёного орка из Крушителей Стен, отделяли жалкие трое суток непрерывной резни.

Но что для отмеченного Богами Хаоса какие-то трое суток кровавого безумия?

Мелочь…

Ардонт в молодости, как и любой Берсерк и рад был бы жить лишь боем, только враги всегда кончались куда быстрее, чем хотелось, а за убийство своих не Большой Ужасный Горгонт спросит, Большеухий Ноздрь спросит.

И спрос тот будет велик – шаман никогда не мелочился при выборе наказаний для провинившихся.

Ыишин. 2385 год после Падения Небес.

– Первый готов. Ещё две. – громогласно сообщил Медная Глотка Торнбоу. – Ну и кто хочет быть вторым? Кто хочет попытать добыть свободу в честном поединке?

Мужчина уже давно не показывал признаков жизни, но Тесак продолжал упорно колотить дубиной по противнику, обращая его в бесформенное месиво.

– Если никто, то я сейчас сам начну выбирать. И поверьте мне, выбирать я буду эльфиек помоложе: они приятней других визжат, когда умирать время настаёт.

Эльфы сейчас больше похожие на каких-то грязных людишек, подавили б друг друга в желании оказаться как можно дальше от ужасного помоста, но этого им не позволило сделать колдовство Ноздря, призвавшего на площадь какого-то из мелких прислужников Богов Хаоса, чьего присутствия хватило чтобы лишить пленных способности двигаться. Был ещё один эффект от присутствия этого прислужника – чувства, испытанные под действием этого паралича, навсегда засядут в памяти остроухих, тем самым обеспечив их покладистость не только при транспортировке на рынки Слазандии, но и на долгие годы после… очень долгие годы… не многие доживали до тех пор когда воспоминания померкнул, а кто доживал уже мало задумывался о побеге или бунте.

На площади из орков были только трое: Тесак, отличившийся в недавнем бою и за это награждённый возможностью быть орудием принесения жертв Богам Хаоса, Торнбоу, глава Крушителей Стен, и собственного Ноздрь, который как обычно толи упился своих снадобий, толи обкурился каких-то грибов, поэтому спокойно спал, сгробастав в лапах одну из эльфиек, которая от страха даже дышать перестала.

Не понимала дурочка, что ей-то сегодня точно смерть не грозит: не стал бы Торнбоу будить шамана, вытаскивая из его объятий эльфийку, потому как мерзкий характер Ноздря даже среди шаманов был вещью почти легендарной.

Взять хотя бы тот случай, когда во время выборов Великого Шамана Богов Хаоса, Большеухий Ноздрь, скурив особо забористую смесь трав, лишил невинности семерых из чёртовой дюжины эльфиек, приготовленных в жертву Сурхве и Морхве, а после надавал между рогов демону из их свитых, который отказался принимать подпорченный товар.

Пришить свиной пятак вместо носа раненному или ногу вместо руки – это завсегда к Большеухому.

А о настойках позволяющих воинам видеть ночью как кошкам, но при этом вызывающих у девяти из десяти выпивших жуткий понос и говорить не стоит – всё, что готовил шаман имело множество побочных эффектов, при чем каждый раз новых.

Правда, надо сказать, Крушители Стен, хоть и побаивались своего шамана, но уважали, а должность Великого Шамана не раз и не два была отклонена Большеухим, которой считал, что настоящий Великий Шаман может выйти только из воина, жившего войной, познавшего и победы, и поражения.

Межреальность. Город. Орочьи Болота. Улица Волока Дубинщика. 3002 год после Падения Небес.

Шестидесятитрёхчасовая смена-оборотень, сумевшая в самом начале умело замаскироваться под свою безобидную двенадцатичасовую коллегу, осталась позади, впереди же маячил ужин, ради которого Ардонту предстояло сделать небольшой крюк и заглянул на рынок.

На рынке орк не был лет пять-семь: он, как и большинство Граждан, за покупками посылал свою Рабыню.

Рабыни у Ардонта теперь не было.

Исправить это орк намеревался сегодня же, но только после плотного ужина. Иначе, заявись он к Пустозвону с животом, требующим свои урчанием еды, Ардонт рисковал стать героем очередной истории добродушного выдумщика, всегда старавшегося сделать так, чтобы окружающие его улыбались.

– Гражданин!

Оклик не застал зеленокожего врасплох: заметив патрульную двойку, Ардонт тут же вспомнил о том, что его лицензия и прописка не обновлялись уже трое суток.

Вспомнил, поэтому уже ожидал этот оклик, а то, чего ждёшь, никогда не застаёт врасплох.

– Патруль номер В-2561. – бодро отрапортовала подошедшая женщина. – Детектор сообщил, что у вас давно не обновлялась лицензия. Может быть это какая-то ошибка, не могли бы вы предъявить документы для проверки?

Второй патрульный, муж, как это и положено по Уставу о патрульно-постовой службе, подходить не стал, но даже на расстоянии орк почуял запах гнилушек, которые тот курил.

– Детектор всё верно зафиксировал.

– Возможно, у вас имеются какие-то смягчающие обстоятельства?

Патрульная действовала в строгом соответствии с уставом, являя собой полную противоположность постового, с которым пришлось общаться орку недавно. Знала она и кто ходит в килтах, черные и зелёные линии, пересекаясь на поверхности которых образовывали крупные клетки.

– Нет. – качнул орк головой.

Жизнь давно научила его, что наказания тоже надо принимать с честью, не ища оправданий поражению, но собирая силы для новых сражений.

– Тогда я должна сообщить, что буду вынуждена выписать вам штраф за нарушение сроков обновления лицензии Гражданина и прописки в размере пяти лет.

– Выписывайте.

– У вас имеется указанное время для оплаты на месте, и вы готовы осуществить оплату?

– Имеется. Готов.

– Тогда пройдём, эшафот тут не далеко.

Оплата штрафов относилась к той немногочисленной, но знакомой каждому обитателю Города, категории манипуляций со временем, которые приносили не чувство удовольствия, а боль, причём списание предписывалось производить в обязательно порядке так, чтобы наибольшее число прохожих оказалось свидетелем процесса – для этого существовали эшафоты.

Сделано всё это было, чтобы горожане на подсознательном уровне стремились к соблюдению законов.

По факту же мало кто, прожив в Городе год-другой, обращал внимание на эшафоты и происходящее на них.

Пять лет списанные со счёта орка, причинили ему боли не больше, чем причиняла стрела, увязнувшая в броне из мышц, но вот тугая связка неосязаемых эмоций и вполне себе осязаемых феромонов, рефлекторно выброшенных телом зеленокожего в ответ на раздражитель, наотмашь ударила по семейной чете патрульных, привёдшей в исполнение списание.

– С вами всё в порядке? – ругая себя за непредусмотрительность из-за которой пострадали люди, которые просто исполняли свой долг, Ардонт запихнул в рот корешок дерева дой-дой, который должен был прекратить выработку феромонов.

– Да… можете быть свободны…

Отвечала жена.

Ей досталось сильнее, чем мужу, ведь стояла она ближе, но всё же силы ответить нашла именно она.

Извиняться не было смысла, как и длить разговор, который ни к чему, кроме извинений, не мог привести.

– Бинты надо срывать одним уверенным движением. – напомнил себе орк и, спустившись с эшафота, продолжил свой прерванный путь на рынок.

До неожиданной (подобно многим другим неожиданным встречам, рассыпанным по Городу в ту пору щедрой рукой Случайности) встречи с одно из своих драгоценных учениц-близняшек, у орка оставалось меньше получаса.

Межреальность. Город. Кобольтовы Шахты. Улица Стешки-Разини, дом 8. 3002 год после Падения Небес.

Под мелодичный звон колоколов, доносившийся с центральной башни храма Змея, Михаил Новиградов спускался в кузню, которую он никогда не смог бы себе позволить, работай до сих пор на Улыбца.

«Истинный любит слуг своих верных, слуг своих примерный». – в который раз за утро осенил себя Михаил знамением.

А как ещё можно объяснить тот неоспоримый факт, что вместо того, чтобы сгинуть в резне, учинённой Мародёрами восемь лет назад, он оказался под крылом одного из хозяев Дымных Троп?

Дракон не досаждал Михаилу мелочью, предлагая редкую, но интересную работу, платя за неё столь баснословно много, что церковной десятины, списываемой со счёта, хватало на обеспечение доброй дюжины приютов в Дыре; оставшееся же время до последней секунды уходило на покупку различных материалов для проведения экспериментов по ковке. Себе если что Михаил и оставлял, так только крохи, которых едва хватало на то, чтобы дожить до нового заказа от Ёрмунда.

Если что и расстраивало верное дитя Истинного, так это невозможность посетить воскресную службу.

Но тут пока ничего поделать было нельзя – мерзкий гоблин всё ещё жив и всё ещё разыскивает того, что перековал лицензии его родственников, обратив Граждан в Рабов.

Администрация также разыскивает Михаила, ведь преступления, связанные с подделкой лицензий, не имеют срока давности.

Разыскивают его и Сумеречники – хотят задать несколько вопросов одному из ближайших подчинённых Улыбца Гонти, так удачно покинувшего своего начальника перед атакой на резиденцию.

За дверью, ведущей в кузню, стоит Домовой, таже модель, что и у входной двери. Рыцарь Королевы – модель редкая, в Городе их осталось сотни три, не больше, а тут в одном здании сразу два. Разумеется, оба имеют модификации, нарушающие Жилищный Кодекс, из которых первом же взгляде определяются: установка запрещённый к распространению среди гражданских жезлов магии и доспех армейского образца. Из не таких очевидных, но всё же заметных: гибридизация с орком, вживлённая манотворящя железа.

Материал для ковки, извлечённый из запасников, уже помещён на наковальню, а Гражданин, притащенные недавно крысами, подвешен рядом, за руки к потолку – Рабы своё дело знают, а ещё они знаю, что их ждёт, если Михаил останется недоволен результатами их труда.

Ёрмунду срочно нужно получить точную копию лицензии Гражданина, которую невозможно будет отличить от оригинала, и Михаил создаст дракону эту копию.

Копию столь искусную, что младший следователь отдела по борьбе с экономическими преступлениями Доби Ильменсен покинет Город в погоне за ней, чтобы годы спустя узнать: Яниссия, поиск и возвращение которой были оплачены Тринитасом, никогда не покидала Город.

Межреальность. Бордель мадам Жоржет. 3017 год после Падения Небес.

Пишу эти строки сокрушенный едкими замечаниями Анатиэль.

Орки… и как я умудрился о них забыть?

Не то чтобы совсем забыть… просто как-то упустил из виду, что нигде ничего особо не написал о том, как так вышло, что миролюбивая раса фермеров и поэтов обратилась сперва в армию воителей, поклоняющихся Хаосу, а потом в фанатичных слуг Тёмных Богов, при этом к началу третьего тысячелетия в большей массе своей деградировав практически до животного уровня, что не помешало им стать угрозой всему живому воистину Мирового масштаба, каковой раньше являлась Империя, а ещё раньше Царствие Истины.

До Падения Небес жили орки в своём мире лишь изредка соприкасавшемся с миром Легенды, в котором, стараниями обитателей Истинного мира, они обычно надолго не задерживались, безжалостно вычёркиваемые со страниц Легенды. И были зелёнокожие в те далёкие времена расой земледельцев, философов и поэтов, давно оставивших за спиной космическую экспансию в частности и путь технологического развития в целом.

То был воистину Золотой Век орков.

Не знали они врагов ни внешних, ни внутренних.

Правители, как и весь государственный аппарат, в виду высокой морали каждого представителя общества утратили свой смысл и были забыты.

Болезни, старость – обратились в слова, чей смысл мало кто мог вспомнить.

Подобное состояние зелёнокожих объясняется тем, что их далёкие предки, осознав своё несовершенство, создали тех, кем они хотели бы быть. Создали орков.

Падение Небес и сотворение Лоскутного Мира из тех миров, до которых сумел дотянуться Проповедник, заставило зелёнокожих восстановить государство, не как механизм угнетения свои граждан, но как структуру для противодействия врагам, коих нашлось великое множество: Царствие Истины жаждало истребить мерзких тварей, лик которых оскорбляет Истинного, а обитатели того, что раньше было миром Легенды, всегда нуждались в крепких рабах, золоте и новых территориях, которыми можно было править.

Первые несколько столетий после Падения Небес показали несравненное превосходство социального и государственного устройства орков над рабовладельческими, феодальными и теократическими, что бросили им вызов. Уже тогда, имейся у зелёнокожих желание, могли бы они стать бичом Лоскутного Мира.

То был Серебряный Век.

Длился он до 307 года.

В 307 году после Падения Небес Сын убил, находившегося на передовой с инспекцией состояния дел на антиорочьем фронте, Мудреца, использовав для этого множественные, самозарождающиеся прорывы Пустоты. Походя, обратил Он процветающий, даже не смотря на войну, край в область кишащую демонами, временными и пространственными аномалиями.

За несколько десятилетий, к моему приходу в ту область Мира, жалкие остатки некогда могучего народа зелёнокожих, так и не нашедшие способа совладать с последствиями удара Сына, начали исход из родного мира. Заражённые Пустотой, искажённые и изменённые, шли они по дорогам Межреальности.

Участь рабов, живых орудий труда, домашнего скота ждала их в тех землях, что принадлежали моим сородичам, грязным. Смерть ждала их у людей начала-и-конца. Да и прочие расы, что не удивительно, были не рады беженцам.

Я, Бродяга, встретил бродяг.

Наивных, едва покинувших свой дом.

Я пожалел их и поделился тем, что имел: некоторыми из положений упрощённой теории Пустоты.

Безымянка, что меня тогда сильно порадовало, да и сейчас радует, не была против. Всё потому, что в отличие от случая с демонами Нового Дома, приключившегося незадолго до того, я чётко понимал, что делаю и зачем это делаю.

Тела орков, пропитанные Пустотой, изменены были в первую очередь. То, что недавно было проклятием, приносившим страдания и отнимавшим жизни, обернулось благословением. Тела их обрели воистину сверхъестественную живучесть. Излишки же Пустоты стали выводиться наружу с флюидами, что имело вполне ожидаемый эффект при определённом стечении обстоятельств эти излишки начинали создавать из доступного биологического материала тело, информацию о котором несли, нового зелёнокожего начинали они создавать. Когда удачно. Когда не очень, дав начало сноркам, гретчинам, гоблинам, ограм и многим иным видам оркоидов.

Обучил я и первых магов, прозванных позднее шаманами, ведь в будущем могли понадобится корректировки изменений, произведённых мной, да и ударная мощь магов, обращающихся к Пустоте без костылей ритуалов, показалась мне тогда прекрасным дополнением мощи телесной, которой уже обладали орки.

Тысячелетие спустя те события каким-то обратились в историю о близнецах-братьях являвшихся богами Хаоса. Одного звали Морхва. Другого – Сурхва. Морхва пробудил орков ото сна, уничтожив их мир. Сурхва же открыл перед зелёнокожими их истинное предназначение – войну. А может, наоборот Морхва пробуждал, Сурхва – открывал. Кто ж его знает, ведь даже сами орки постоянно забывали, кто из братьев-богов за что отвечал.

Чего зелёнокожие никогда не забывали, до тех самых времён, когда покорились лжи Зова Бедны, Зова Тёмных богов, так это боевого клича, с которым шли в атаки многие столетия.

– Сморхва! – этот безумный рёв сотен, а иногда и тысяч глоток обращал храбрейших из рыцарей в испуганных агнцев, первоклассную сталь в шлак, хитросплетение заклинаний в пшик, не стоивший ни затраченного времени, ни ресурсов.

Ответив Зову Бездны, орки услышали голоса трёх богов: Ожидающего-во-Тьме, Отца Неизменности и Забывшего Оковы. Второй, чьё имя можно прочесть как Дыхание Тлена, даровал своим последователям возможность раз за разом возвращались в изрубленные, искалеченные тела и поднимать их в бой. Третий, почитаемый как Разбивающий Черепа, благословил, принявших его, мощью телесной и боевым безумием. Лишь Первый, Ярость Знающих, ничего не дал тем, кто решил признать его своим богом, и никогда не отвечал на их вопросы и призывы. Но его последователей это не останавливало, ведь знали они, что правильный вопрос – это тот же ответ, только которому ещё предстоит родиться.

Такова история орков от начала времён и до нынешнего, 3017 года после Падения Небес.

Что будет дальше – неведомо, но в путешествии, ждущем впереди, со мной будут две орчихи Мэлис и Элис – ученицы Великого Шамана Большого Тесака Ардонта, так и не отказавшегося от веры в богов Хаоса. И я уж постараюсь, чтобы зелёномордым близняшкам было не стыдно возвращаться к своему учителю.

Поле Последней Битвы. До Падения Небес.

Семипечатник.

Трудно было передать, как выглядело поле, на котором должна была начаться битва. Но я и не пытался описать это хитросплетение уровней реальности, пересекающихся под самими замысловатыми углами, образующими непостижимые даже для меня фигуры. Поле, на котором каждый из нас стоял рядом с товарищем, и в тоже самое время был один на равнине от горизонта до горизонта.

Пора… свет, слепящий свет извергает из себя Небесное Войско.

Я хохочу, ощущая, как бездна безумия бурлит во мне.

– Что, Гавриил, думаешь, твой Истинный придёт тебе на помощь?! – ору я. – Пусть приходит!

Битва уже кипит. Ведьмин котёл с кровавой пеной.

– Пусть приходит! – ору я.

Командующий.

Пятеро против всего Небесного Воинства. Обитатели Легенды – не в счёт. Им хватит и тех капель, что вылетели из нашего котла и упали на страницы. Пусть воюют, захлебываясь кровью. Пусть воюют, веря, что именно они спасают свой мир.

Семипечатник, снявший большинство Печатей, с зажатым в руке Душегубом выкашивал целые поприща, оставляя вместо врагов противно чавкающую под ногами мешанину из разрезанных тел. Совершенный убийца, живущий лишь смертью врагов.

Проповедник, распевающий запретные заклинания, чьи строки заставляли ангелов резать своих собратьев, шёл, иногда склоняясь над недобитыми врагами, и кинжал его обрывал ещё одну жизнь. Проповедник, он Проповедник и есть – только кинжал запачкал, а на самом – ни капли крови.

Сатана, оправдывая своё грозное имя, творил из мешанины мёртвых и живых тварей невообразимых и ужасных, описать внешних вид которых было невозможно. Да, множество голов. Да, вместо ног всё те же руки, которых не счесть. Да, то там-то, то тут торчат из плоти обрубки копий, острия мечей, стрелы. Да, кровь, чёрная, запекшаяся. Да, такое не может просто жить. Но разве это хоть что-нибудь проясняет?

Безумная «сороконожка» пробивает вражеский строй. Хрустят позвонки ангелов, чавкают жадные рты, добравшиеся до свежей крови. Руки душат, ломают и калечат всё, что рядом. Сотвори раньше Сатана что-либо подобное, и вряд ли нашёлся бы герой способный одолеть подобную тварь.

Человек, хмурый и немного испуганный.

Он – тот, кем мы, возможно, были.

Мы – те, кем ему никогда не стать.

Человек стоит за нашими спинами. Самый опасный из нас. Самый безумный из нас. Простой смертный, принесший с собой на это поле свою Смерть.

Проповедник.

Управлять сотнями ангелов было ничуть не сложнее, чем опытному кукловоду одной, давно знакомой марионеткой. Главное нащупать те нити, за которые нужно дёргать.

Ах, нити, как они отзывались на мои песни. Дёрнул одну, и меч, очертив дугу, входит в плоть. Пробежался по струнам чужих жизней, и десятки трупов легли на землю. И лишь изредка я останавливался, чтобы перерезать горло умирающему пернатому. Конечно, и без меня им жить-то оставалось максимум час-другой, только не любил я длить страдания обречённых, тем более когда в том не было нужды.

– Гавриил, неужели твоя ненависть к людям столь сильна? – тихо бормочу я, всматриваясь в лицо только что убитого мной.

Гавриил. Это его лицо. У ангелов и прочих пернатых нет своих лиц, нет своих мыслей, нет ничего, ведь они – лишь часть их предводителя. И как я раньше не замечал, что все они на одно лицо? Как две капли воды. Труп к трупу, и всюду одно и тоже лицо.

Сатана.

Бесформенная плоть, стягиваемая ремнями, медленно приобретает очертания. Деформируются некогда светлые лики: увеличиваются челюсти, зубы в них становятся клыками, гной вперемешку с кровью и трупным ядом сочится из краешков рта. Мышцы как черви скользят под кожей, занимая свои места. Осколки брони, мечи, пики, щиты – всё врастает в тело, становясь его частью. И конечно же разум. С ним, честно говоря, проще всего: ненависти в ангелах столько, что она обжигает мои мысли.

Оглядываюсь на Семипечатника. Глаза слезятся, трудно сейчас на него смотреть. Костюм всё также идеален, шляпа всё также на голове, а улыбка на лице. Он делает то для чего был рождён, для чего жил. Это высшая точка его существования.

В бездну безумия, кипящего внутри него самого, обрушивает Семипечатник всё новые жизни, и Душегуб в руках его визжит от удовольствия.

Но чувствую я и растущее в них обоих разочарование: им нужен Бог Сотворённый.

Невозможный Командующий, убивающий пернатых из своих пистолетов, сворачивающий им шеи голыми руками. Существо, замкнувшееся само на себя, с одной лишь целью – выжить. Выжить, чем бы эта бойня не закончилась. Выжить и победить Бога Сотворённого. Победить – время не имеет значения. Таков его выбор. Выбор Командующего.

Песнь, в которой не разобрать слов. Пой, Проповедник, пой! Отпевай наших врагов.

Покажи: людям есть, что противопоставить Небесам, а я тоже постараюсь не оплошать, ведь кому как не Сатане сражаться с Богом? Пусть этот Бог – всего лишь Бог Сотворённый.

Семипечатник.

Время и пространство давно утратили всякий смысл. Нет ни вчера, ни сегодня, ни завтра – вместо них бурлящее варево из вероятностей и желаний, которое я вливаю в себя, вливаю, чтобы оно не расплескалось по миру.

Душегуб, поглотивший слишком много душ, отброшен в сторону – оставить его среди мёртвых тел это единственное, что способен я дать ему. Последний дар творца своему творению.

Я убивал, давя чужие реальности своим безумием. Убивал, убивал и пожирал. Это было страшно, невообразимо страшно, ведь многие убитые мной, попав в меня, думали, что на самом-то деле это они убили меня. Думали и продолжали жить, образуя во мне свои реальности. А я убивал, пожирая всех и вся, и окружающий Ад был ничем в сравнении с тем, что было во мне.

Проповедник.

Бойня подходила к концу.

Сколько она длилась? Вряд ли кто из нас, пятерых, сможет точно ответить на этот вопрос.

Смерть заполнила нас до краёв. Не осталось места ничему. Невозможно вспомнить, чем занимался до того, как вышел на это поле. Только смерти, слишком много смертей. Я даже не сразу понял, что дёргаю за несуществующие струны чужих жизней.

Оглянулся, ища своих.

Командующий брёл ко мне. И судя по его глупой улыбке, он раньше меня понял, что убивать уже некого.

– Ты только погляди на Сатану с Семипечатником! – проорал мне Командующий, указывая рукой куда-то вправо.

Я посмотрел туда, куда он мне указал.

Воюют. Творения Сатану проламывают несуществующие черепа, уходят от атак несуществующего оружия. Сам же Сатана плодит всё новых и новых уродов, бросая их против несуществующих полков.

Семипечатник, потеряв где-то своего Душегуба, бросается на несуществующего врага, что-то орёт, падает, бросается вновь. И в движениях его проскальзывает что-то, что заставляет меня вздрогнуть. Нет, не так он воевал раньше, не так. Не так…

– Сатана! – во всю глотку орёт Командующий. – Хватит уже!

Сатана замирает, так и не доделав очередного уродца. И когда я смотрю на то, как он недоумённо моргает, мне становится понятно: отчего так широко улыбался Командующий, когда смотрел на меня.

– Семипечатник! – ору я. – Хватит! Мы победили!

Но вместо того, чтобы замереть, прислушавшись к моим словам, он с ещё большим остервенением бросается на несуществующего противника. И я наконец понимаю, что было не так в его движениях – это движения безумца. Да, он сошёл с ума.

Не встретив на поле боя Бога Сотворённого, он всё-таки сошёл с ума.

Он просто не смог осознать того, что бой закончился, а Бог так и не был призван.

Не смог осознать и продолжил сражение, захлебнувшись безумием.

– Что ж ты так… – неслышно пробормотал Сатана и бросился к Семипечатнику.

Не добежал: повалился на землю, наткнувшись, будто на копьё, на взгляд Семипечатника. Кровь хлынула из уст Сатаны, и я понял: одному ему не вытащить Семипечатника. Командующий понял это раньше меня.

Семипечатник.

– Пошли отсюда!

Они его не видят! Не видят и не понимают, а я, я не могу, не могу причинить ему никакого вреда.

– Стой!

Удары не достигают цели. Но ведь он даже не уворачивается от них. Я просто не могу попасть в него. Да что это со мной?!

– Да не мешай ты! – отталкивая Командующего, ору я.

Бог Сотворённый был призван и оказался не тем, кого я ждал.

Безразличие и спокойствие.

Ему будто бы и дела нет до того, что случилось на этом поле.

Нет ему дела ни до поля, ни до трупов, ни до меня.

Идёт куда-то.

Идёт…

– Ты хоть улыбнись, смотря на мои попытки убить тебя. Плюнь в меня. Дай, хоть что-нибудь, чтобы я мог за тебя зацепиться. Дай! – ору я.

Сатана набрасывается на меня, мешая.

– Не мешай! – выворачиваясь из объятий Сатаны, шиплю я.

– Да не мешайте вы мне!

– Конец света хочешь?! Так давай! Карай! Вот я, собравший все грехи этого Мира! Давай, тварь! Давай, против меня, а их не тронь! Давай, карай!

Проповедник, подскочивший на подмогу Сатане, получает кулаком в лицо, но это его не останавливает.

– Да отстаньте вы! – хриплю я.

– Уходишь?! Справедливый Судья, воздающий каждому по заслугам его. Так давай, давай: начни с меня! Это я поглотил всё твоё Воинство! Давай, это всё я! Давай, начинай с меня! Да остановись же ты!

– Отпустите, он ведь уходит!

– Стой! Гад, стой! Если ты их хотя бы пальцем!.. я… я… я этот мир по камешку разберу… всё, всё уничтожу!!! Будешь править ничем! Давай, давай, иди! Я обращу твоё Царство в свой Ад! У меня хватит сил. Давай!

Командующий.

– Проклятье, да что же это с тобой?! Да, успокойся ты! – это Проповедник пытается достучаться до Семипечатника.

Под глазом у Проповедника красуется кровоподтёк – надо же за всю битву ни единой капли крови на его одеяние не попало, а тут свой же в лицо.

– Мы победили! Победили! – орёт Сатана, пытаясь поудобней захватить шею Семипечатника, из уст которого давно уже вырывается рык не имеющие ничего общего с человеческой речью. – Успокойся уже! Не хватило этой бойни на призыв Бога Сотворённого! Не хватило!

Придушить его немного надо… хотя куда там… силён, гад, втроём едва сдерживаем, да это ещё при том, что он только куда-то пытается прорваться.

Человек тоже было сунулся помогать, да прилетело мальцу неслабо: лежит теперь без сознания.

– Да очнись же ты!

Да кого же ты убить-то так хочешь?! Нет же никого! Нет!

Точный удар локтём, и я отлетаю в сторону.

Силён!

Поднимаюсь, чтобы вновь кинуться на безумного, но взгляд вдруг останавливается на одинокой фигуре в просторном одеянии, идущей по полю, устланному трупами во много слоёв. Мужчина, высокий, с длинными волосами.

Совсем рядом что-то страшное рычит Семипечатник, пытаясь дотянуться рукой до уходящего создания, которому безразлично происходящее за его спиной.

– Бог мой… – приходит понимание.

Бог Сотворённый был призван, а мы даже этого не заметили… мы не заметили, а Семипечатник заметил…

Проповедник.

Да что ж это такое?!

Командующий, паршивец, всего от одного удара отлетел куда-то назад и не спешит возвращаться на подмогу, а вдвоём нам с Сатаной Семипечатника никак не удержать.

Силён, гад.

И знали ведь, что так будет, а всё равно оказались не готовы.

Знали ведь, что если кто и сорвётся, так это Семипечатник. В нём-то больше всего осталось от того, кто, шагнув со страниц Легенды на Небеса, залил их кровью людей начала-и-конца, кто, сжигая Архив, сжёг не только своё прошлое, но и прошлое своего мира.

– Помоги… – сипит Сатана, пытаясь разжать пальцы Семипечатника, которыми тот сжимает его горло.

Да как тебе помочь?

Семипечатник будто из стали сделан… хотя нет, сталь помягче будет…

– Не мешайте ему! – прилетает мне в затылок кулак Командующего.

Хороший удар.

От него я, видимо, на секунду-другую вырубился, так как обнаружил себя уже лежащим среди трупов. Сатана храпит рядом, растирая горло.

– Семипечатник не справился. – вставляет свежие обоймы в свои пистолеты возвышающийся надо мной Командующий. – Думаю, теперь моя очередь попытать счастья.

Семипечатник не справился?..

Осознание ударяет большее, чем кулак Командующего.

Сатана.

Я не верю в том, что я вижу.

Я не хочу верить.

Я не могу в это верить.

Но это есть.

Безумный Семипечатник, не способный даже коснуться Бога Сотворённого, продолжает свои бессмысленные атаки.

Молчаливый Командующий злобно скалится в след уходящему Богу, и первые две обоймы, приготовленные им для этого случая, уже пусты.

Проповедник всё ещё пытается построить какое-то невиданное заклинание, но отчего-то кажется мне, что это скорее жест отчаяния, чем обдуманное действие.

Остался лишь я один.

И я не имею права проиграть.

Человек.

Поднимаюсь.

Рёбра болят.

Всё этот Семипечатник.

И я знал, и все знали, что у него крыша съедет, так какого ж чёрта?

«Так какого ж чёрта?!» – я вас спрашиваю.

Какого чёрта никто не озаботился о том, чтобы иметь оружие, которое может остановить Семипечатника?

Все так заняты были поиском способа уничтожить Бога Сотворённого, что упустили из виду реальную угрозу. Семипечатника.

Все, кроме меня. Кроме меня и самого Семипечатника, написавшего свою смерть от моих рук.

– Вот же… – срывается у меня с губ, когда я замечанию четверых своих товарищей.

Они сражаются.

Теперь уже все четверо, а не один Семипечатник. А значит это может лишь одно – Бог Сотворённый всё ж был призван в это Мир.

– Вот же…

Семипечатник.

Молодец, Проповедник. Молодец! Протянулись невидимые нити, сшивая, сращивая в единое целое плоть реальности и снов, из которых мы все родом, страниц сгоревших, недавно написанных и тех, что никогда уже не будут написаны, за границы которых нам удалось вырваться.

И кипит Пустота, рождая Межреальность. И поднимает, направляя в бой, Бог Сотворённый павших воинов своих, ибо открылось перед ним новые горизонты, полные грешников, коих следует привести в Царствие его. Но Сатана хорош как не был никогда до того: в творимых им созданиях смешиваются и ангельское начало, и тугие потоки Пустоты, и крупицы лжи, дабы против ангелов встали падшие ангелы, у каждого из которых за спиной было за что сражаться, что защищать.

Армия неведомых мне кибернетических организмов, пришедшая на зов Командующего, ужасает своей нечеловеческой слаженностью и презрением к смерти.

Я улыбаюсь.

Мои братья, мои товарищи, я, которыми мне стать не суждено… они хороши, они дают мне возможность сосредоточится на Боге Сотворённом. Атаковать только его. Его одного. И я атакую.

Командующий.

Человек вступил в игру. Тихо так, незаметно. Только стоял, наблюдая за тем, как Семипечатник раз за разом обрушивает свои атаки на Бога Сотворённого, и вот он уже бежит.

Просто Человек. Просто бежит через поле, на котором кипит сражение.

– Прикройте. – командую я Рою, и тот мгновенно отзывается.

Оказавшись в коридоре, образованном моими машинами, Человек на мгновение оборачивается и кивает, мол, знает он – кому спасибо надо за помощь сказать.

Человек.

Бегу.

Бегу и боюсь.

Боюсь, но бегу.

Без меня никак.

Не отсидеться мне за спинами.

Все выложились на полную, только хватило этого лишь на то, чтобы весы замерли в равновесии, и не известно ещё куда они качнутся, когда Проповедник закончит свою работу.

Нужно бить.

И я бью.

Бога Сотворённого прямо в лицо.

Я не вижу его глаз, но уверен: в них удивление.

Я бы на его месте тоже удивился, если бы муравей, сломав мне нос, повалил меня на землю и начал наносить удары сверху, не разбирая: куда и как.

Краем глаза замечаю Печать.

Семипечатник, конечно же, не упустит предоставленную ему возможность и мало его волнует, что в эпицентре удара будет не один Бог Сотворённый.

Атталин. 41 год после Падения Небес.

– Люди – избраны Богами. – сказал однажды грязный.

Сам ли он дошёл до этой мысли, подсказал ли ему её кто, шутил ли он, либо был серьёзен – этого теперь уже не узнать, как не узнать имени того человека, но слова его не сгинули подобной сказавшему их, а дали рождение крику, который через много лет заполнит глотки соткни тысяч:

– Люди – избраны Богами!

Так уж повелось, если одни избраны и обласканы, то другие обязательно должны быть прокляты и унижены. Обычно, те, кому отводится, роль тех самых проклятых и униженных, этой ролью не довольны. На этой почве возникает конфликт. Конфликт перестает в кровопролитную войну, которая местами очень напоминает обычную бойню.

Исход же бойни определяется численным превосходством одной из сторон. Численность – это то, чего у грязных всегда было с избытком.

Грязные делали то, чему их предков и их самих многие эпохи учили делать писавшие Легенду – они вырезали, жгли и грабили всех и вся. И чтобы умереть не обязательно было принадлежать к другому виду или расе – люди всегда могли найти отличие, которое позволило бы убить своего ближнего и заклеймить всех, имеющих эту черту, как предателей.

Наверное, единственными, у кого действительно нашлось, что противопоставить армии обезумевших от безнаказанности фанатиков, оказались люди начала-и-конца под предводительством Мудреца.

Остальные же либо бежали, либо умирали.

Разве что гномы не бежали, а зарывались в свои горы ещё глубже, а там снега, экстремально низкие температуры, неприступность гор и бесконечные лабиринты тоннелей, заполненные хитроумными ловушками, очень быстро убедили людей в бесполезность мероприятия по выковыриванию подгорного народа из-под земли. И даже когда угроза схлынула не спешили бородачи покидать свои горы, поэтому даже спустя тысячелетия не часто встретишь гнома в людских селениях.

То были первые года нового Мира, Мира, в котором не было тех, кто мог бы направить линию сюжета в иное русло, указать людям и не-людям иной путь, не залитый кровью, не наполненный страданиями.

После Последней Битвы. 0 год после Падения Небес.

Командующий.

– Ну и кто там был? – уставились на меня все трое, но спросил один лишь Семипечатник.

– Кентавр и орк. Совсем дети ещё. – ответил я. – У них письмо с передовой. Важное сказали.

– Что в письме? – это Сатана.

Он сидит поодаль ото всех, возится с какой-то книгой, нашёл, говорит, прямо тут, среди трупов. Врёт, конечно.

– Не поверите: не удалось узнать. – честно признался я.

– В смысле не удалось? – Сатана даже привстал.

– В прямом. – пожал я плечами. – У орка была винтовка. Она её на меня наставила, стоило мне попросить письмо глянуть.

– Проповедник, что ты такое с Миром сотворил, если Командующего дети начали гонять? – не смолчал Сатана.

Взглянул на Проповедника. Тот едва заметно качнул головой и улыбнулся: всем и так понятно, что ничего интересного в том письме нет, а шутки Сатаны никогда не были изящны, как, впрочем, и мои, или его.

– Дети – это хорошо. – улыбается каким-то своим мыслям Семипечатник, подбрасывая в воздух небольшой нож. – Дети – это очень символично.

Сатана демонстративно повернулся к нам спиной, всем своим видом давая понять, что книга интересует его куда больше, чем наша болтовня.

Повернуться-то повернулся, только куда он денется? В одной лодке мы.

Сатана.

Всё, навоевался я.

Хватит.

Хватит.

Пусть говорят себе, обсуждают что хотят, а с меня хватит.

Хватит.

Сяду себе спокойно, почитаю.

Я ведь так долго этого ждал. Просто сидеть. Просто читать. Просто умереть.

С умереть теперь, правда, не очень получится.

А всё этот Проповедник.

Нет больше Изначального мира и мира Легенды, есть теперь единый мир… или общий?.. или может великий?..

Да какая, в сущности, разница. Пусть как хотят, так и называют. Дело-то не в названии. Дело в том, что после победы мы должны были остаться в этом мире, Изначальном.

Я бы просто сидел, читал книгу, наблюдая за судьбами тех, кого я спас, кого спас для меня Семипечатник. Иногда бы брал в руку перо и подправлял то тут, то там. Сидел бы, старел, наблюдая за Миром, который спас.

И умер бы однажды, счастливым, когда понял, что нет уже нужды в том, чтобы брать в перо и править Легенду.

Теперь вот непонятно, что получается.

А всё этот Проповедник.

И Человек ещё этот в придачу.

Это ж надо было до такого додуматься: Бога голыми руками убить пытался.

– И убил ведь. – вынужден я признать.

Да, это печать Семипечатника убила и Бога Сотворённого, и Человека.

Да, всё именно так и было.

Только Бог всё равно бы умер. Не тогда, от Печати. Позже. Через год. Через десять. Через сто. Через тысячу. Но умер бы, ведь Человек отдал ему то единственное, что имел – свою Смерть.

Хотя, сдаётся мне, не было бы ни года, ни тем более десяти. Человек забил бы Бога Сотворённого прямо там.

Но Семипечатника не в чём винить. На его месте я бы поступил так же. Тогда надо было бить наверняка. Бить, как только появилась такая возможность, ведь следующей уже могло и не быть. И он ударил. Ударил бы и я. Ударил бы любой из нас.

И нормально бы всё было.

А всё этот Проповедник.

Конечно, понимаю я, что не сплети он оба мира в один, не достали бы мы Бога Сотворённого. Не помог бы тут и Человек, не дотянулся бы – вот и всё.

Понимаю я всё, только всё равно… всё равно обидно.

Это ж я должен был победить Бога. Я ж был его противоположностью. Я.

Я бы победил, а потом спокойно сидел и книгу читал.

А так… Проповедник миры соединил, Командующий дорогу к Бога Сотворённому расчистил, Человек нанёс удар, а Семипечатник довершил дело. Один я в стороне остался.

Вроде бы и что из того?

Сиди себе, книгу читай, как и хотел.

Кто тебе мешает?

А мешает тебе то, что ты-то знаешь, что не заслужил этого. Ни жизни, ни книги.

Не заслужил, а поделать уже никуда нельзя.

Не сгинул в бою. Теперь чего уже – живи.

Живу. Чего уж там?

Проповедник.

Я должен гордиться собой.

Должен, ведь я достиг в сражении цели, к которой должен был идти долгие тысячелетия, после победы над Богом Сотворённым.

Вышло всё, конечно, не совсем так, как я планировал. Или, если быть честным, то совсем не так, как я планировал.

Одно дело – вытаскивать из Легенды лишь достойных стать первыми из нового, возрождённого людского рода. Совсем другое дело – сшить воедино реальность и сон.

Не думал я, что так получится, когда пытался спеленать Бога Сотворённого. Но получилось так, как получилось.

Теперь вот сидим, думаем.

Каждый о своём, и все об одном.

Семипечатник.

Мир снаружи.

Миры внутри.

Семь Печатей – граница, которую я воздвиг.

Она – это я, но я – это не только она.

У меня есть желания, желания для себя.

Я хочу узнать пределы своей силы.

Я всегда этого хотел. Бог Сотворённый – лишнее тому подтверждение.

– Тебе нравится убивать. – говорил я когда-то сам себе.

– И это тоже. – соглашался я тогда.

Тогда соглашался. Теперь – нет.

Мне не нравится убивать. Мне нравится сражаться.

И совсем недавно, до сопряжения миров, я хотел сотворить из Изначального Мира Мир Великой Войны, Мир Вечной Войны. Я бы воздвиг крепость на поле моей великой победы, победы над Небесами. Я бы поил демонов Пустоты и людей начала-и-конца своей кровью, давая им познать красоту сражений.

Я видел этот прекрасный Мир в своих мечтах. Я видел себя, сидящего на троне, с трудом узнавая в седобородом правителе, вооружённом копьём, себя. Я видел пирующих в огромных залах крепости воителей. Я видел тех, кто звали меня своим отцом. Воители поднимали кубки, вспоминая славные битвы прошлого. Они смеялись, хвалясь будущими свершениями. И я тоже был счастлив, ведь умершие в бою, сражавшиеся до самого конца, после смерти вновь входили во врата моей крепости, чтобы пировать, чтобы вновь сражаться.

Мир Великой Войны.

Мир, в котором я состарился и стал счастлив.

Мир, в котором меня звали отцом.

Командующий.

Кентавр и орк. Никогда бы не подумал, что так удивлюсь, увидев каких-то там кентавра и орка. А вот удивился. И не потому, что эти двое каким-то образом смогли добраться до этого Поля. Тут-то как раз ничего удивительного нет: и поле, на котором сражались армии наших братьев, и это Поле, с которого открывается дорога на Небеса, к Престолу Господнему, находились, по сути, в одном и том же месте, просто в разных мирах. Удивился я уж тем более не тому, что эти двое оказались среди тех немногих счастливчиков из армий наших братьев, переживших приход Бога. Их затем и отправили с этих письмом, чтобы они выжили.

Удивился я тому, что они на меня направили оружие.

На меня, того, кто убивал и людей, и не-людей во множестве, ангелов тоже убивал – вон сколько их кругом лежит. На меня, в чьей власти Рой. На меня, кто поднялся против Бога Сотворённого, и победил.

Орк направила на меня простое пороховое оружие. С решимостью, которая заставила меня в недоумении замереть.

Меня, кто собирался после победы сотворить Рой, подобный тому, что я уже сотворил на страницах мира Легенды, в Изначальном мире.

Два смертных ребёнка против монстра, принёсшего в жертву своим планам целую планету.

Они были смешны, как был смешон Человек, бросившийся на Бога с голыми руками. Только у Человека был шанс на победу, а у этих двоих – его не было.

Да, они были смешны. Я тоже был смешон, ведь поднял руки и попросил не стрелять в меня.

Кентавр и орк. Они не стали стрелять в меня. Они повернули назад, предупредив, что мне лучше не следовать за ними.

Глупые, я и не собирался за ними следовать. Я не собирался следовать, но это не значило, что у меня не было того, кого я собирался отправить по их следу.

Короткая команда, и одна из фей Роя улетела туда, куда ушли дети.

Теперь, если этим двоим не повезёт встретиться с кем-то вроде меня, у них хотя бы будет шанс выжить.

Сатана.

Получать наслаждение от чтения не удавалось.

Раздражали тишина и атмосфера обречённости.

– Чего сидим-то как на поминках? – не выдержал я. – Право-слово, у вас что дел нет, кроме как сидеть тут?

– А есть предложения? – оторвался Командующий от чистки своих пистолетов.

– Для начала убраться отсюда. Или кому-то нравится открывающийся вид? – и для наглядности указал книгой в ближайший ко мне труп.

– Обеими ногами за. – поддержал Командующий и с намёком уставился на Проповедника.

– Нельзя это Поле просто так оставлять. – почесал подбородок Проповедник. – Небеса эти опять же.

– Ну так выкидай с Небес пернатых, что успели сбежать после смерти Бога, а Семипечатник пусть придумает что-нибудь, чтобы сюда никто сунуться не мог. – предложил я.

– А потом что? – Семипечатник продолжает жонглировать десятком разномастных клинков.

– Потом – поспим немного, а там как пойдёт. – честно озвучил я свой план.

– Поспать это ты хорошо предложил. Это нужное дело. – вновь поддержал меня Командующий.

– А что с ним делать будем? – это Проповедник о Человеке.

Лежит наш Человек рядом с Богом Сотворённым – не отличить одного от другого.

– Вытащим отсюда, разумеется, да и ляжем рядом, вздремнём.

– С каждой фразой ты мне всё больше нравишься, Сатана. Если будешь набирать армию для захвата Мира, знай – один солдат для неё у тебя уже есть. – улыбнулся Командующий.

– Сатана прав. – Семипечатник был вторым, после Командующего, кто понял, о чём я это. – Мы слишком опасны для этого Мира, мы должны «поспать», а там, если надо будет, можем и «проснуться».

– С учётом того, что мы сотворили в мире Легенды дабы одержать победу на этом Поле, «поспать» будет наиболее разумным. – кинул Проповедник. – Не хотелось бы, знаете, убивать тех, кто имеет полное право жаждать нашей гибели.

Это он верно сказал.

Не хотелось бы убивать.

Наубивались.

Хватит.

Поле перед Небесными Вратами. 64 год после Падения Небес.

Человек. Он сидит у костра. Жуёт мясо. Мясо вышло жёстким и малоприятным на вкус, но Человек упрямо вгрызается в него зубами. «Было бы понятно, если бы такое мясо было у творений Сатаны, чьих тел тут валялось с избытком, но отчего же таким оказалось мясо ангела?» – ответа на этот вопрос Человек не знал да и не искал особо. Мясо как мясо – желудок набило уже хорошо.

Ножи это тоже хорошо. Человек нашёл Себе на Поле давно минувшей битвы много ножей. Два клинка с узкими лезвиями, Он прикрепил к левому предплечью, с внутренней и внешней стороны, один – к правому. Мощный скрамасакс разместил за спиной, прикрепив ножны к поясному ремню. Ещё два клинка – на бёдрах рукоятями вниз. Перевязь через грудь, от левого плеча к поясу, хранит почти дюжину метательных ножей. В голенищах обоих сапог – по клинку.

Несомненно, Человек мог бы найти Себе меч, но мечи Он не любил. Слишком прямые, слишком честные. Ножи куда сговорчивее, когда необходимо убить кого-то.

– Силу силой хотели превозмочь. – катает в голове Человек мысль. – Не вышло.

Человек. Он сидит у костра, а рядом с ним сидит Его Смерть.

Сидит. Молчит.

Молчит. Вот и прозвал Он про Себя её Молчуньей.

– Не вышло. – думает Человек, жуя жёсткое мясо.

Ушёл Бог Сотворённый.

Не один ушёл. Увёл обманом с собой тех, кто убить его пытался.

– Не вышло. – упрямо работают челюсти.

Ему бы умереть, чтобы не надо было глотать это проклятое мясо.

Ему бы умереть, чтобы не думать.

Умереть, тогда, под ударом Семипечатника или раньше, в любой из моментов его жизни, но Он выжил.

Умереть, тогда. Теперь же умирать уже поздно.

Нельзя умирать, когда ты остался один, когда некому закончить твоё дело.

Нельзя умирать.

– Не вышло. – закручивает вверх грязными пальцами ус, который стал попадать в ему рот, Человек. – Но выйдет.

Ушёл Бог Сотворённый не один, но и не сам ушёл. Унесли его. Одного унесли, а одного оставили. Не того унесли: уж больно заковыристая вышла Печать у Семипечатника, перекрутила всё, перепутала, а потом перерубила. Одни концы оставила болтаться. Не будь Молчуньи рядом – не очнуться бы Ему, не жевать мясо.

Один Бог Сотворённый ушёл.

Один остался.

Человек. Он сидит у костра, но скоро Он встанет и пойдёт по следу тех, кто покинул это Поле много десятков лет назад.

Мнемос. Год 1237 после Падения Небес.

Вестник Люцин, как и положено, остановился в семи и ещё трёх шагах от лестницы, что вела к дверям храма. Остановился перед семидежды семи и ещё трижды по три ступенями и безмолвно замер, в ожидании того самого момента, когда кто-то из обитателей храма заметит его. Это могло занять и час, и два, и сутки. Однажды, не так давно, обитатели храма демонстративно не замечали вестника неделю, до тех пор, пока тот от усталости не свалился каменные плиты дороги.

– Не люблю назойливых. – было последнее, что в этой жизни услышал предшественник Люцина, а потом Сын вогнал кухонных нож ему в живот.

Вестник умер, но со своей задачей справился: Сын покинул храм и отправился на Собор. Не один, разумеется, со своей извечной спутницей, Тихоней, с которой не расставался даже когда придавался утехам с иными девами, а им Он придавался, если верить звукам, разносившимся по обезлюдевшей округе храма, всё время, без перерывов на еду, сон или какие-либо иные естественные надобности. Ушам своим можно было и не верить, но не глазам. Сын не стеснялся никого, как человек, дыша, не стесняется никого.

– Хорошенький. – по достоинству оценила нового вестника пышная Радвига.

Эта русовлосая уроженка жарких степей Кулани, края населённого поровну беглыми преступниками, беглыми же рабами, дезертирами разного калибра и сивоусыми ветеранами, взятая в плен, как многие другие молодицы славной Кулани, истинными людьми и доставленная на Мнемос для реализации проекта Renatus стала одной из первых обитательниц храма, очищенного Сыном служителей Церкви Истинного. И по праву "одной из", а также благодаря хитрости, напору и точному расчёту, являющимися визитной карточкой любой куланки, Радвига вот уже почти три года вела всё хозяйство Сына, единолично назначая воспитанниц на те или иные виды работ в храмовом комплексе или же отправляя с поручениями за пределы обители.

– Этот не даст мне причины убить себя. – притворившись, что не услышал куланку, озвучил свои мысли Сын. – Придётся убить прямо сейчас, а то не люблю я, когда кто-то думает, что ему удалось меня просчитать.

Люцин действительно намеревался не дать ни единой причины Сыну убить себя, и для этих намерений у него были более чем веские основания, если быть точным, а Люцин любил точность куда больше, чем полагалось любить её служителю Церкви, и сыну истинного человека, семьсот сорок три причины в виде убитых ранее вестников, с которыми суммировались одиннадцать тысяч пятьсот сорок представителей первой и второй ступеней Церкви, пятьдесят два представителя третьей ступени, в том числе и два патриарха, Генезий и Иероним. К итоговым двенадцати тысячам трёмстам тридцати пяти задокументированным случаям убийства прибавлялись ещё сто пятьдесят восемь имевших место, но не имевших свидетелей, чьи показания можно было бы зафиксировать, а также восемнадцать, которые могли и быть осуществлены не Сыном, а лазутчиками грязных или же истинными людьми сбившимся с пути, который указан Истинным.

Вестник, как и все его предшественники, намеревался выжить и выполнить свою миссию, с одним лишь маленьким отличием, в начале выжить, а потом уже выполнить миссию.

– Грязнокровка. – поняв, что думает больше о том, как выжить, а не о том, как выполнить миссию, с омерзением к самому себе, в который раз молча констатировал Люций.

«Грязнокровка» – раньше это слово секло больнее розг наставников, больнее осознания, что родился от грязной, родился как часть проекта Renatus. Теперь же осталось только омерзение, к самому себе, неспособному преодолеть греховность своей природы.

– Начну, пожалуй, с ног. – продолжил озвучивать свои мысли Сын. – Он ими без сомнения гордится, как и все вестники, впрочем. Думаю, отсеку, для начала, левую ступню. – сакс в правой руке, возникший мгновение назад, сменило мачете. – Там, если издаст хоть звук, отсеку кисти рук, а уж после предложу оставить в живых, правда только в том случае, если он сможет меня поприветствовать, как того требует ритуал. – вот в руках Сына уже даже не мачете, а тесак. – Поклонится – его счастье, пусть умирает от кровопотери, до своих ему всё равно не добраться.

– Ага, а потом тебя в спальню не дозовёшься. – возмущённо надула губки чернобровая туринка Милитэль, обнимавшая всё это время Сына и рассчитывавшая сегодня свести его с дюжиной недавно прибывших девушек, слишком стесняющихся подойти к Сыну с неприличным, по их глупому мнению предложением.

– Может, правда, не стоит тебе его убивать? – поддержала землячку Радвига.

Скажи кто пять лет назад, что куланка будет с туринкой бок о бок под одной крышей жить, хлеб и постель делить, да землячкой звать: рассмеялась бы любимая дочь Игната Кохтева, потерявшего на войне с туринами не только многих своих товарищей, но двух сыновей; Милитэль же, за такое глаза могла выцарапать, горяча была и скора на расправу седьмая дочь бая Цузая, посаженного на кол куланцами в граде Екатеном.

– Знаешь, а ты права. – широко улыбнулся Сын и, одарив Милитэль поцелуем, которое обещал многое не только ей, но и всей дюжине новеньких воспитанниц, бросил той, что всегда была рядом. – Тихоня, узнай – что они там от меня хотят, а там прирежь этого по-быстрому, без мучений, заслужил, не часто сразу двое столь прелестных девушек просят сохранить кому-то жизнь.

Уже не тесак, а мизерикордия вспорхнула с руки Сына и после нескольких оборотов оказалась в ладони Тихони.

Ни кивка, ни иного жеста в ответ. На лице девушки, подобном гипсовой маске, также ничего не отразилось. Совсем ничего. Три столетия назад, когда подобное произошло впервые, Сын был удивлён. Десятилетием ближе к событиям на Мнемосе, подобная реакция Тихони вызывала озлобление, ведь та выполняла любые, самые гнустные и безжалостные приказы с равнодушием мраморной статуи. Потом был стыд, который чуть больше столетия назад сменила грусть, с каждым прожитым годом всё больше уступающая своё место безразличию.

– Ты жесток, Сын. – встала поперёд дороги Тихони куланка, использовав обращение, которого в храме старались избегать.

– Я хотя бы даю выбор. Иные не дают даже его иллюзии. – жестом остановил Тихоню тот, кто просил воспитанниц называть его так, как им будет это удобно, но всем остальным представлялся Сыном.

– Ты хочешь, чтобы я произнесла это? Я обязательно должна сказать это вслух?

Милитэль, слишком поздно поняв, о чём это её подруга, хотела было сказать что-то. Хоть что-то, чтобы не дать прозвучать словам, но Сын с силой прижал её к себе, не давая не то что слова сказать – вздоха сделать.

– Да, хочу, но ещё я хочу узнать: почему? Я всегда хочу знать это. – ответил Сын. – Он похож на твоего возлюбленного? Братьев? Отца?

– Нет. – качает головой куланка. – Братья – сыновья своего отца, а Игнат Кохтев в избу только что боком и мог протиснуться, Мельк же жеребят на плечах носил. Куда ему до них?

Вопрос не Сыну, самой себе.

– Подумалось мне: если он настолько красив, как же красивы будут дети от него?

– А может не будет детей-то? – обратив внимание, что едва не сломал рёбра туринке, ослабил объятия Сын. – Плата ведь мной ещё не назначена.

– На всё твоя воля, но, знай, не отступлюсь.

Не оступится. Много их уже было, тех, кто не отступился, были и те, кто отступился, но особняком стояла самая первая из них. Первые они почти всегда стоят отдельно ото всех, кто был до них, и кто будет после.

Сын вспомнил первую из отпущенных им воспитанниц. Видящую эльфов, имя которой он мог бы вспомнить, если бы захотел, но ему не хотелось вспоминать имена. Он вспоминал не имя или дату. Сын вспоминал себя. Сын вспоминал Мир, каким тот был когда-то.

После того, как Сын очистил храм от церковников, стены его, как и стены Мирграда, покинутого им недавно, впору было красить кровью, но кровью их никто не красил, наоборот первые из воспитанниц, среди которых была не только куланка Радвига и туринга Милитэль, но и Видящая эльфов, принялись оттирать эту самую кровь и убирать то, что раньше было истинными людьми. Участие остроухой ограничилось тем, что она забилась в угол, где и проплакала до тех пор, пока бойкая куланка не потащила её для омовения в купели, которая, в тот момент, когда Сын повелел всем воспитанницам, после уборки смыть с себя всё ненужное, обратилась в обычную купальню.

Почти три десятка нагих дев явились той ночью к Сыну. Большинство била дрожь, кого мелкая, а кого крупная. Участницы проекта Renatus жалели, что совсем ещё недавно, несколько часов назад, решились пойти за этим существом.

– За всё нужно платить. – сказал тогда Сын. – Я вас спас и теперь хотел бы получить заслуженную плату.

Рука Сына легко скользнула по покрытой испариной спине одной из двух воспитанниц, решивших во время уборки попробовать сбежать. Необдуманный ход, продиктованный эмоциями, а не логикой, стоил бы обоим жизни, явись остальные воспитанницы на пару часов позже.

– Если от этого вам будет легче, можете плакать, кусаться, брыкаться и кричать. Можете попробовать бежать или даже убить меня: клинков в трупах я оставил больше чем достаточно и, надеюсь, кому-то из вас хватило мозгов припрятать парочку в каком-нибудь укромном месте, чтобы попробовать прирезать меня, когда я буду спать.

Пауза. Стой перед Сыном полк панцирной пехоты или батальон наездников драконов, разделивших с крылатыми бестиями сердце, ни одно слово, ни одно движение не изменилось бы. Сын не подумал бы даже облачаться в одежды.

– За всё нужно платить. – повторил Сын. – За слёзы, ненависть во взгляде, ложную угодливость, попытку побега или попытку убить меня. За всё нужно платить. И вы будете платить. Платить тем единственным, что у вас ещё осталось. Собой.

Пауза. Ещё одна. Несколько девушек осели на пол, когда им показалось, что взгляд Сына задержался на них больше, чем на остальных. Единственная представительница остроухого племени среди дочерей Хавы, Видящая, всё никак не могла совладать с собой и спешно пыталась воздвигнуть хоть что-то на месте былых барьеров, что отгораживали её когда-то от мира тонких материй, но десятилетия использования в качестве резонатора для провидцев Церкви нельзя стереть одним лишь усилием воли. Страх, боль, безысходность и смерть, заполнившие помещение, били её наотмашь.

– Еда! – взвизгнула эльфийка.

Под взглядом Сына Видящую выгнуло дугой, но она каким-то образом умудрилась устоять. Окружавшие её девушки шарахнулись в сторону. Кто-то, в отличии от эльфийки, всё-таки упал.

– Да, еда… у входа должны быть корзины с едой и питьём. Сейчас я пошлю за ними. – кивнул Сын. – Ты же, Видящая, будешь обитать в роще, что рядом с храмом, нагая, как и остальные воспитанницы этого храма. Ты, Видящая, будешь являться в этот храм каждую пятую ночь. Являться и платить долг. Всё ли ты поняла О Лиани Д арии-Сола, Видящая края Вереска и Терновника, дочь мудрого Изельдина?

Хрип, ничем не похожий на человеческую речь. Отведи Сын в сторону взгляд, Видящая, смогла бы собраться с силами и дать ответ, но Сына это не волновало ему было интересно сколько ещё остроухая сможет устоять под его взглядом.

– Да, да, поняла она. – затараторила куланка, подхватившая эльфийку, готовую уже рухнуть на пол. – Она всё поняла, конечно, поняла.

– Вот и славно. – кивнул Сын, уже решив, что во время трапезы ему будет прислуживать русоволосая Радвига. – Теперь можете принести еду.

Четыре дня и четыре ночи слились в один миг для Сына.

Четыре дня и четыре ночи послушницы познавали Сына, а Сын познавал их.

Четыре дня и четыре ночи, наполненных слезами и криками.

Четыре дня и четыре ночи, наполненных слезами радости и криками страсти.

Пятую ночь Сын встречал на ступенях храма, в стенах которого со счастливыми улыбками на губах дремали послушницы.

– Я смотрю, закрыть сознание так и не удаётся? – глядя не на эльфийку, а на рощу, из которой та явилась, спросил Сын.

– Даже Мировому Древу требуется время, чтобы отрастить новый листок на месте опавшего. – последовал ответ.

Видящая тоже старалась не смотреть на Сына.

– Почти три десятилетия в плену, не живым существом, вещью, считай пробыла, а дал несколько дней вон уже как заговорила, что ж будет дальше-то? – улыбнулся Сын. – Порадовала, голозадая, порадовала. Надеюсь, и дальше будешь радовать, а теперь иди, пока не передумал.

И радовала Видящая Сына, когда больше, когда меньше, но радовала всегда, даже когда не явилась на пятую ночь, и на шестую не явилась. На седьмую же отправил за ней Сын Тихоню, немую Смерть свою.

– За всё нужно платить. – напомнил Сын эльфийке, когда та была возвращена в храм.

Не одна возвращена, вместе с тем, с кем решилась на побег.

Видящая эльфов, которой уже вряд ли когда удастся отгородиться от мыслей окружающий и от мира тонких энергий, и обычный козопас, истинный человек, полюби который любую из доверенных ему коз, это выглядело бы в глазах окружающих его куда менее отвратительно, чем любовь к остроухой – стояли на коленях перед Сыном.

– Я заплачу, только не трогай его.... он… – послышалось от Видящей, – он хороший… отпусти его… его…

– Это всё я. Дара ни при чём. – чётко и громко произнёс козопас.

Шрамы от когтей и клыков ночного татя, два десятилетия назад изуродовавшие лицо говорившего и обратившие некогда весёлого паренька в нелюдимого урода, теперь же придавали словам своего хозяина ту редкую тяжесть, которой порой обладают слова посечённого в бою ветерана.

– Меня утомили подушки из щёлка и бархата, поэтому моей новой подушкой станешь ты. – проверяя кончиком пальца остроту большого ампутационного ножа, сообщил Сын. – А подушкам, знаешь ли, остроухая, ноги-руки не нужны.

Видящая вряд ли поняла сказанное – чужие мысли и эмоции распластали её по полу, а вот козопас всё понял – кинулся к ногам Сына, казалось, молить о невозможном.

Лезвие ножа вошло в левый бок, а потом ещё и ещё раз.

– Её жизнь, ты, считай, выкупил. – перехватив руку козопаса, сообщил Сын. – Теперь осталось ей за тебя расплатиться.

Дар Видящей, обратившийся для эльфийки проклятием, забрал в уплату Сын, и впервые задал вопрос, прозвучавший после куда больше раз, чем мог себе представить Сын:

– Почему?

Здесь и сейчас ответ Сыну был очевиден: за мужчину, который ради тебя способен не просто отказаться от привычной жизни, а вогнать нож в бок Сыну, фактически воплощению Истинного, – за такого мужчину женщина обязана держаться всем, что у неё есть. Здесь и сейчас очевидный ответ в момент самоубийственного побега ещё не существовал, а существовал другой, который Сын и хотел услышать:

– Ночи здесь холодные, а девушкам хочется тепла не только каждую пятую ночь.

– А бежать-то зачем было? Грел бы он тебя и дальше хоть ночь, хоть днём? Бежать-то зачем?

– Я устала бояться.

– Кого бояться? – хотел спросить Сын, промолчал, что случалось с ним… чего с ним не случалось уже очень давно… слишком давно.

– Без дара не побегаете теперь также резво, как раньше. А видеть вас, у меня никакого желания нет, так как передумать я могу в любой момент, что чревато. – режет клинком Сын материю реальности, делая проход в Межреальность.

Видящая эльфов, переставшая быть таковой, и козопас, лезвие ножа которого и правая рука которого впитали кровь Сына, они ушли, но оставили после себя путь, желающих пройти который нашлось немного, ещё меньше смогло его пройти до конца.

– Пойдём, определимся с платой. – вернувшись из былого, сказал куланке Сын. – Твою плату он сам назовёт, что назовёт, то и отниму, – так и будет жить с увечной, если захочет, конечно, то и будет его плата.

Семь и ещё три шага до лестницы, к которым прибавлялись семидежды семь и ещё трижды три ступени самой лестницы, – вот и всё расстояние, что отделяло Люцина от Сына, соизволившего выслушать вестника.

Против обычного Сын был не один, и дело тут не в извечной его спутнице, Тихоне, а в нагой куланке, воспитаннице храма, следовавшей за ним.

Люцин заскрипел бы зубами, если бы мог позволить себе проявлять эмоции: шансы вернуться живым стремительно падали. Четыре задокументированных выхода Сына к вестнику в сопровождении воспитанниц закончились четырьмя смертями вестников. Четыре смерти – и всего одна причина, которая была в руках Люцина. Аккарий, Корнелит, Иннокентий и Зинобий – все они позволили себе презрение во взгляде и словах, обращённых к воспитаннице храма.

Копьё с длинный, в локоть или чуть больше, наконечником, в руке Сына, чудилось Люцину добрым знаком: Сын крайне редко протыкал свои жертвы, предпочитая рубить и рассекать.

– Говори. – так и не ступив на мощённую плиткой дорогу, оставшись стоять на самой первой из ступеней, ведущих к дверям храма, повелел Сын.

И вестник заговорил. Чётко и внятно – иначе вестник и не мог себе позволить говорить. Сухо и кратко – излишняя цветастость речи и ненужные детали стоили жизни семьдесят одному вестнику.

Взгляд полный почтения, из которого почти вымыт страх, идеальная поза, поклонение и покорность – Люцин намеревался выжить сегодня. Выжить сегодня, чтобы выжить и в следующий раз, и в следующий… чтобы доказать и себе, и окружающим, что он, грязнокровка, тоже чего-то стоит, что стоит он больше некоторых чистых.

– Довольно. – взмахнул рукой Сын и преувеличенно случайно выронил перочинный нож.

Пятеро вестников поплатились жизнями за то, что подняли оброненные Сыном вещи.

– Радвига, будь добра, подними этот чекан и передай вестнику. – мягкости голоса Сына мог бы позавидовать отец Майкл, настоятель монастыря, при котором воспитывался Люцин, считавший, что грязнокровки слово Истонного могут усвоить лишь после порки розгами. – Только подними красиво – дай нам тобой полюбоваться.

Куланка подняла, да так, что окажись рядом сам император Индианинола Семнадцатый, гордый владетель городов Чёрного Столпа и Черного Солнца, прицокнул бы языком да без всякого сожаления предложил за русоволосое сокровище любой из перстей, нанизанных на его пальцы.

– Понравилась или нет – спрашивать не стану. И так всё видно по твоему раскрасневшемуся лицу. – наблюдая за тем, как бережно на вытянутых руках держит копьё вестник, проговорил Сын. – Ты лучше ответь, что именно понравилось? Грудь, налитая соком, глаза налитые огнём, бархатная кожа или губы, что ждут поцелуя?

Стоит Радвига, ждёт ответа.

Урон своей девичьей красоте подсчитать пытается.

Стоит и Сын, тоже ждёт.

Не ответа ждёт, завершения этой короткой истории.

– Всё.

Пошатнулась, но устояла славная дочь не менее славного казака Игната Кохтева. И знала ведь, что даёт шанс Сын отказаться от оплаты, да иного ответа не было у неё:

– Руби!

Сверкнул в воздухе клинок, распарывая плоть реальности, а не русоволосой куланки:

– Повезло тебе, куланка, всего не отрезать от тебя, посему уйдешь, как есть. И тебе, вестник, повезло, – живым уйдешь.

Качнулась шпага, едва не выпав из рук Сына: понял Люцин, что все расчёты оказались бесполезны, а жизнь его никчёмную у Сына выкупила, вот эта грязная… за него, за грязнокровку, готовая отдать всю себя…

– А ведь и обмануть не обманула, да всей правды сказать не сказала русоволосая. – как бы сам себе улыбнулся Сын и, демонстративно утратив интерес к паре, пошагал туда, где ждал его Собор, прозываемый Мировым. – Вестнику-то хоть, надеюсь, расскажет, а то он, дурашка, так и подумает, что на мордашку его смазливую запала.

Мирград, не знавший никогда крепостных стен, приветствовал Сына торжественной тишиной. Кварталы, через которые пролегал путь Его к площади Всех Святых, где и располагалось здание Мирового Собора, опустели ещё в первое посещение Сыном города: кто не был убит тогда, тот не мог найти в себе силы вернуться на улицы, кровь с которых не смогли смыть никакие дожди и никакие метельщики. В самом начале, когда стала понятна тщетность стараний, брусчатку хотели заменить, но не нашлось того, кто обратился бы к Ему с просьбой избрать на время работ иной путь.

Камни размерено ложились под ноги Сына, с лица которого всё не сходила улыбка.

Проект Divisio – то, ради чего Он уже несколько лет сдерживал Себя, стараясь не убивать без причины, наконец был одобрен Собором.

Осталось лишь соблюсти пустые формальности, и Он наконец сможет покинут Мнемос, перестав быть Сыном.

Проект Divisio – если не спасение, так хотя бы шанс в бою против Пожирателя, сотворённого пятьдесят два года назад Легионом.

Три ветви, взращенные Сыном.

Три пути, указанные Сыном.

Три Святых, дарованные Сыном.

Одна цель.

– Возрождение Истинного. – думалось многим, цель та.

– Выживание истинных людей. – мнилась иная цель вторым.

– Уничтожение Пожирателя. – размышляли третьи.

Сыну же плевать было на возрождение Истинного Бога, как и на любого иного Бога, кроме того, по следу которого Он шёл уже много столетий.

Выживание или же гибель истинных людей Сына беспокоили не больше, чем кровь, впитавшаяся в брусчатку под ногами Его.

Пожиратель?.. Сыну существование Пожирателя не мешало, – основным доказательством чего являлось то, что это существование не было прервано.

Проект Divisio – шутка, смысл которой поймут не скоро и не многие.

Раса, отчаянно жаждущая прихода Истинного, но в неведении своём и по злому наушению Сына, создающая оружие против того, чьего прихода они так жаждут.

Это смешно.

Как смешно было даровать истинным людям троих Святых.

Три книги из Хранилища Книг Особого Назначения, заглавия которых Сын правил своей рукой, обращая Смертный Грех Алчность в Святого Ботульфа, что поведёт в Межреальность флот невиданных размеров, но не для того, чтобы скрыться от Пожирателя или отыскать союзников в борьбе с ним, а чтобы самим уподобиться ему и, пожирая чужие жизни, длить свои и копить силы. Зависть, ставшая Святым Марком начнёт творить жизни во множестве миров, дабы отвлечь Пожирателя от миров, заселённых истинными людьми. Святой же Матфей, бывший вечности до этого Унынием, положит предел жизни оставшихся истинных людей, скрыв их от Пожирателя.

Четыре оставшихся книги из того же отдела постигла иная участь: Похоть и Гордыня пали жертвой самих же себя, ну а Гнев и Обжорство оказались куда благоразумнее, поэтому Сын позволил им покинуть Хранилище Книг Особого Назначения живыми. Живыми, но под клятвой: если встретится им Бог Сотворённый, попробовать убить того. Просто попробовать, ведь в том, что только Ему под силу убить Сотворённого, Сын не сомневался, иначе бы давно уже о том не было никаких упоминаний.

Гул-Вейт. Окрестности бастиона Имо-су. Год 1478 после Падения Небес.

Велик и неколебим город Черного Столпа, как неколебима сама Великая Ось Бытия, вокруг которой вращается и Лоскутный Мир, и судьбы всех живущих в нём. Неколебима, как восход над городом Черного Солнца, власть императора Илисиана Вандорского, Стоящим-справа-от-трона, ещё никем не называемого Вечным. Неколебима вера лохматого волкодава Гурта в своего хозяина, да так, что ни Черному Столбу со своей Осью, ни Черному Солнцу со своим восходом никогда и не снилось.

– Гурт, не отставай. – окликнул своего пса Никодим.

Окликнув собаку, форстмейстер как бы невзначай обернулся, вроде бы проверить, не отстал ли мохнатый товарищ, но не на пса он смотрел: странных остроухих лучниц, развлекавшиеся у старого ясеням тем, что сбивали стрелы друг друга в полёте, ему заметить не удалось, но проверять верность наблюдения и переходить на бег, Никодим не собирался, скорее, пытался успокоить сам себя, тем, что остроухие не так хороши, как ему показалось.

Эльфийки, чьими жизнями Корни Льюсальвхейма расплатились с Тринитасом, действительно были не так хороши, как показалось форстмейстеру. Дюжина из Льюсальвхейма, прозываемая в Караване Гадюками, была куда лучше, чем это мог представить Никодим, недавно перешагнувший из третьего десятка лет в четвёртый. Дюжина дочерей самых древних ветвей перворождённых, в которых гордыня множится на презрение к низшим расам. Продукт многотысячелетней селекции, конечным итогом которой должен был стать Бог Сотворённый.

И пусть остроухие называют его Семенем, рассказывая бредни о том, что смысл существования Мира, как раз и заключается в рождении Семени, которое сможет отправиться в Пустоту, дабы зародить там новый Мир, но Тринитас, который никогда не звал Сам Себя Тринитасом, ни любым из иных имён, которым Его называли, но откликавшийся на любое, Тринитас знал, что это будет Бог Сотворённый. Такой же, как и тот, которым был Он почти полторы тысячи лет назад, а может быть другой…

Тринитаса не волновали детали – Он слишком давно убедил Себя в том, что любой бог должен быть убит.

Не смотря на формулировку, Тринитас не считал убийство Своим долгом. Убийство для Него было естественным процессом, следствием самого существования бога. И как камень подброшенный воздух рано или поздно должен упасть, так и бог рано или поздно должен быть убит.

Не считал Тринитас убийство и Своей работой, как не считает человек работой дыхание или переваривание пищи.

Работой же своей Тринитас считал заботу о Караване, работой, которой оставалось совсем немного до того, чтобы стать долгом. Она как раз-то и привела Его на Гул-Вейт, к бастиону Имо-су, точнее к тому, что скрывалось за его стенами.

– Знаешь, тот ветеран мог и ошибаться по поводу бастиона. – вкладывая в рот Тринитасу истекающий соком ломтик манотворящей железы дракона, мягко мурлыкнула Анатиэль.

– А мог и просто врать. – вторит матери Лютиэль и спешит слизнуть с груди Тринитаса несколько капель жира, которым предусмотрительная Анатиэль позволила упасть.

– Высеку ведь обоих, как и обещал.

– Розгами из терновника, вымоченными в святой воде? – просияла младшая из суккубар.

– Гадюки далеко, не услышат уже нас. – вкладывает второй ломтик в рот Тринитасу Анатиэль. – Но высечь всё же высеки и сладкого лиши на пару декад или лучше на пять.

Лютиэль хотела возмутиться, не поводу розг, по поводу сладкого, и надуть губки, а то и возразить что-нибудь в духе «если маме так нравится сидеть на диете, так пусть и сидит за них обоих, а она отказывать себе в сладком не собирается», но, поймав взгляд Тринитаса, передумала.

Орн. Год 1307 после Падения Небес.

Хозяин Дорог – прозывали Его грязные, приписывая многое из того, что было сотворено мной, а потом безжалостно переврано в тавернах и трактирах. Сын – звали Его люди начала-и-конца, поверившие в Его же ложь.

Человек со множеством имён, позволявший называть себя любым, но не называвший себя ни одним.

Скалой возвышается Сын над глупой суккубарой, позарившейся на вороных жеребцов. Приговором звякает ещё один клинок, падающий из разжавшейся ладони Его, присоединяясь к дюжине уже валяющихся у ног Хозяина Дорог. Приговором храпят жеребцы, которым сил не хватает не то что тащить окованную железом карету, стоять сил нет у них.

Безмолвной, безликой тенью стоит за спиной Его сама Смерть, больше десяти веков назад отказавшаяся исполнить свой долг.

– Не знаю, веришь ли ты в богов… – едва слышно заговорил Хозяин Дорог, обращаясь к юной суккубаре, – не знаю, услышат ли они тебя, но ты молись. Молись. Мы должны успеть в срок. Молись.

– Коней бросаем – за ними потом отряд пришлю – в худшем случае похоронят. Добрые кони – нечего оставлять их останки непогребёнными. – чётко и громко скомандовал Он же, но уже обращаясь к Тихоне. – А эту – берём с собой, поедет с тобой, на козлах.

Уводит неспособную на сопротивление Анатиэль Тихоня. Скидывает на груду оружия свой плащ Хозяин Дорог. За плащом следуют рубаха, штаны и сапоги: Он прекрасно понимает, что одежда будет только мешать Ему.

Вдох и выход.

Кажется, что Он прибавляет в росте, а плечи и без того широкие становятся ещё шире. Рельефные холмы мышц обращаются в вздыбленные скалы.

Вдох и выдох.

Он не был так серьёзен, даже когда тысячу лет назад убивал Мудреца, обращая родной мир орков в смертельную мешанину прорывов Пустоты.

Облачённые лишь в Свою мощь, Человек выходит из амбара.

Чтобы не взвыть от ужаса перед своей участью, вгрызается в собственную ладонь Анатиэль.

Грязь хлюпает под босыми ногами Его, а гнилая дерюга над головой, по какому-то недоразумению именуемая небом, грозит в любое время прорваться и обратить ту грязь в совершенно непроходимую жижу.

С упряжкой долгой возни не было: несколько взмахов клинка, столько же узлов и хомут лёг на плечи того, кто не считал ни долгом, ни работой убийство Богов, но убивавших их так сосредоточенно и последовательно, что, казалось, это не может быть ничем иным, как долгом или работой.

– Мы должны быть на месте до заката, и мы будем. – то были последние слова сказанные Им в тот день.

Дальше были почти дюжина километров по дороге, почти забывшей поступь путника, стук колёс карет и телег.

Дальше были упрямый рык и шаги, тяжелые, неумолимые, которые, приходя во сне, ещё много лет будут заставлять юную суккубару мочить постель.

Дальше была улыбка самой Смерти… улыбка той, что когда-то у костра Он прозвал Молчуньей, улыбка над окровавленный телом Его, почти беспамятным, но всё ещё пытающимся тащить карету, не ради себя, ради тех, кто доверил Ему свои жизни.

Гул-Вейт. Окрестности бастиона Имо-су. Год 1478 после Падения Небес.

Гадюки следовали за форстмейстером и его псом безмолвно, как и подобает гадюкам.

– Ветеран не ошибался и не врал. – улыбнулся Тринитас, оглядывая принесённые розги. – Такие, как он, редко ошибаются и никогда не врут. Умирать, умирают, но не врут. Я убивал таких, как он, я знаю.

О том, что в Льюсальвхейме Он узнал расположение всех Почек и Побегов Мирового Древа, Тринитас умолчал, считая это деталью, недостойной упоминания.

– По две дюжины каждой? – с надеждой заглянула в глаза Тринитасу Лютиэль, прекрасно помнившая, что две дюжины ударов полагались ей с матерью, на двоих.

– Едва прикрытая наглость с налётом легкомысленной забывчивости – слишком вульгарно и прямолинейно. – в голосе Анатиэль звучали нотки недовольства своей дочерью, фальшивого. – Разве этому я тебя учила?

Давняя игра в нерадивую дочь и всезнающую мать, готова была набрать обороты, но Тринитас, на груди которого лежала Лютиэль, пропал.

Только был здесь, а теперь уже стоит в шагах пяти, с розгой в руке.

– Манотворящая железа у тебя, Анатиэль, вышла просто выше любых похвал – боюсь, если вы, как и планировали, уроните блюдо с ней, Я буду расстроен несколько больше, чем вы рассчитывали. – сообщил Он.

Голос Его был всё также мягок, а улыбка всё также лучезарна, но сама мысль ослушаться Тринитасу в тот момент показалась суккубарам самоубийственной.

Молодая же воспитанница, принёсшая ведро с розгами, замерла мраморным изваянием – стальные цепи страха сковали все её члены.

– Тебя, Лютиэль, Я буду сечь, пока ты не взмолишь о пощаде, – пообещал Тринитас, – а потом буду сечь, пока Мне не надоест. Вечером, а пока сбегай-ка Мне за рубашкой, на твой выбор.

Лютиэль сорвалась с места, будто обратившись в ветер. Анатиэль только осуждающе и вздохнула, посмотрев в след дочери: ни бёдрами не вильнула, ни спинку не прогнула, как положено, дав насладиться видом полной груди, даже на взгляд с лёгким разочарованием и укоризной ума не хватило.

– Позор, а не суккуб.

– Позор… – Тринитас попробовал на вкус слово, чуждое самой Его природе, – глупости говоришь Анатиэль. Глупости. Твоя мать спасла тогда тебя… спасла от Меня…

– Я о себе, Тринитас, о себе…

– А Мне, думала, легко с вами всеми, с Караваном? – хмыкнул Тринитас. – Одни боятся Меня почём зря, другие молятся на Меня, что ещё глупее, чем бояться, а кто-то и убить хочет, как теже Гадюки… дуры они, конечно, заносчивые, самовлюблённые дуры, но не убивать же их за это… попробую ещё… они поймут… должны понять…

Лет двести назад, как и тысячу лет назад Тринитас учил бы перворождённых совсем иным способом, чем выбранный ныне. Вначале бы поучил, а после выбрал самые сочные куски и приготовил Себе на костре эльфятину.

Молодая эльфятина, на вкус Тринитаса, и в сыром виде была более чем съедобна, но всё же с некоторых пор мясо Он предпочитал в приготовленном виде. А ещё Он предпочитал не возвращаться во времена, которые были до того, как Он впервые позволил назвать Себя Сыном.

Орн. Год 1237 после Падения Небес.

Спят ли Боги Сотворённые?

Способны ли они пусть на краткое мгновение, но перестать быть, ощущать самих себя? Перестать выступать и наблюдателем, и наблюдаемым явлением одновременно? Отдать всю безграничность своего существа в руки кому-то, кто будет наблюдателем? Сможет ли этот кто-то вместить в себя Бога Сотворённого? Не станет ли новым богом тот наблюдатель?

Теперь я знаю ответы на эти и многие другие вопросы, вытекающие из них.

Бог Сотворённый не может позволить себе такое явление, как сон. Сама природа его отрицает сон. В тот самый момент, когда Бог Сотворённый перестанет быть наблюдателем самого себя, он перестанет быть Сотворённым, отдавшись во власть наблюдателей, став просто богом. Таким образом, смерть Бога Сотворённого – это рождение бога, но в свою очередь рождение бога – это не всегда следствие смерти Бога Сотворённого.

Бог Сотворённый – если обратиться к упрощённой теории Пустоты – это участок Пустоты, осознавший своё существование, ограничивший сам себя как чисто физически, обзаведясь телом, так и во времени, став существовать преимущественно в конкретный момент времени, но при этом всём не утративший своей связи с Пустотой. Отсюда и термин – Бог Сотворённый, в том смысле, что сотворённый самим собой.

Конечно, не стоит забывать и о том, что Небесному Воинству, основываясь на ошибочных выводах, удалось получить натурального Бога Сотворённого, но данный факт я склонен считать скорее случайностью, чем закономерным результатом многотысячелетней деятельности пернатой братии.

Так вот возвращаясь к различиям Бога Сотворённого и бога, стоит отметить, что бога можно убить.

Бог конечен, как конечен его наблюдатель. По сути, все параметры бога конечны и ограничены наблюдателем, и даже если богу каким-то образом удастся перешагнуть через установленные первоначально ограничения, это мало что поменяет, ведь бог окажется скован новыми. И пусть он раньше мог лишь горы двигать, а теперь может щелчком пальцев тушить солнца – в принципиальном смысле ничего не изменилось, бог так и остался заложником конечных величин, которые, казалось бы, можно повышать до бесконечности, но это иллюзия, ведь в конкретный момент сила Бога будет иметь конкретное определённое, конечное, значение, что в свою очередь значит, что может найтись сила превосходящая имеющуюся.

Таким образом, мы приходим к тому, о чём я говорил ранее, – с богом, раз он конечен, можно сражаться, и что более важно – бога можно убить.

Бог Сотворённый же, являясь наблюдателем самого себя, является также и Пустотой, в связи с чем сражение с ним теряет какой-либо смысл, ведь тут даже дело не в том, что с Богом Сотворённом нельзя взаимодействовать больше, чем тот того пожелает, а желания взаимодействовать у него с кем-то обычно, куда меньше, чем желания у обычного, психически стабильного человека дрессировать пыль. Дело тут в том, что Пустоту, которой и является Бог Сотворённый, невозможно уничтожить.

Оговоримся, невозможно уничтожить извне, но сам Бог Сотворённый вполне может изменить свои собственные свойства. Результатом может быть появление бога, растворение Бога Сотворённого в Пустоте или много что ещё, чего в рамках упрощённой теории мне бы не хотелось касаться, хотя бы потому, что данная область и в полной теории Пустоты зияет дырами, за которые мне стыдно.

А вот за что мне не стыдно, так за найденное решение по изменению извне свойств Бога Сотворённого. И пусть это всего лишь частное решение для ничтожно краткого периода сразу после появления Бога Сотворённого и до осознания им разницы между внутренней реальностью и той реальностью, что его окружает… пусть… даже будь это лишь случайностью, досадным недоразумением… ничто не способно отменить того, что я убил Бога Сотворённого… но сейчас не об этом, сейчас же поговорим о Сыне.

Он проснулся, но так и не открыл глаз.

Сомнений в том, что карета вовремя была доставлена в крепость, не было, но чувство тревоги, которое Сын не мог решиться переплавить либо во всепожирающую ненависть, либо же в холодное безразличие, чувство тревоги скреблось в закоулках Его разума.

– Что если ведьма не сдержала слово, и те, кто был Караваном, мертвы?

– Что если кто-то все же умер, даже не смотря на то, что ведьма дала противоядие?

– Что если кто-то умер из-за того, что Он не смог тащить карету также быстро, как это могли сделать кони?

– Что если перворождённые, уничтоженные Им на подходе к крепости, что-то сотворили с Караваном?

– Что если кто-то иной напал на беззащитный Караван?

– Что если ведьма продолжит шантажировать Его Караваном?

– Что если кто-то другой вздумает поступить также, как поступила эта треклятая ведьма?

– Что если Он стал слабее?

– Что если появится кто-то, кто не хитростью, а силой попробует забрать Его Караван?

– Что будет с Караваном, когда не станет Его?

Вопросы без ответов, они жгли Его изнутри, причиняя боль.

А ведь Сын почти забыл, что такое боль: слишком мало было тех, кто способен был дать Ему это чувство.

Слишком мало… исчезающе мало их было… когда-то Сын даже думал, что их вообще нет, но козопас, простой козопас с изуродованным лицом, чьего имени Он так и не удосужился узнать, напомнил Ему, что те, кто способны бросить вызов богу, ещё есть.

То, что Он – бог, Сын знал уже больше двух сотен лет, с того момента, как повстречался с Безымянкой, но знание это мало что меняло, хотя, казалось бы, должно было изменить всё.

Такое бывает.

А ещё бывает, что нечто незначительное, мелочь, меняет, если не всё, то многое.

Едва различимое сопение совсем рядом.

Сын слышал его много тысяч раз.

Это спала рядом со своим богом Милитэль, далёкий потомок туринки Милитэль, одной из тех, кто покинул Орн и последовал за Сыном. Дыхание и сердцебиение ее были столь безмятежны, что стало Хозяину Дорог понятно: Караван невредим, и Он сделает всё для того, чтобы так было всегда.

Всегда – это куда больший срок, чем может себе позволить бог.

Всегда – это вызов, стоящий куда выше убийства Бога Сотворённого, которым Он был когда-то.

Всегда – не было в Лоскутном Мире того, кто мог бы себе этого позволить, и Он решил заполучить это.

– Радуйся. – улыбнулся Сын и поцеловал Милитэль в губы.

Поцелуй длился и длился, грозя перерасти в нечто большее, но Он уже научился сдерживать Себя:

– Веди сюда ведьму.

О том, что ведьма могла сбежать, Он и не думал: карету ей не утащить, а без кареты её содержимое с места не сдвинуть.

О том, что Караван, получив противоядие, избавился от ведьмы, Он тоже не думал: наказание всегда было Его делом.

Думал Он о том, что, решив воспользоваться истинными людьми, упустил из виду другие расы… не упустил, посчитал несущественными, как считает путник несущественным небольшой камешек в своём сапоге. Час считает, два считает, а потом останавливается, снимает обувь и вытряхивает тот камешек.

Когда хотел, Сын мог видеть и знать куда больше, чем мог знать и видеть даже самый внимательный и информированный Человек. Сейчас был именно тот исчезающе редкий случай.

Перворождённые – их Он покарает первыми, сказав перед тем, как обнажить клинок:

– Рождённые первыми, обычно, и умирают первыми. Таков закон Лоскутного Мира. Пора бы и вам его наконец усвоить.

Стоящий-справа-от-трона, убивший собственного отца, чтобы освободить трон, не для себя, для Тёмного Повелителя, получил своё место напротив эльфов, затем свои места в плане получили и другие обладатели наследия Мудреца, последователи богов Древних, доДревних, Начал.

Что же до моего места в плане том… не нашлось мне места… ведь тем Богом Сотворённым, поискам которого Сын посвятил почти тысячу лет, оказался Он сам… а Человек не был Ему интересен, ведь всё, что знал я, знал и Он, впитав те знания с моей кровью, оказавшись отравлен этими знаниями на столько, что многие века мнил Себя мной…

– За предательство закона гостеприимства тебя ждёт смерть. – объявил вошедшей ведьме Сын.

Он так и лежал, как недавно проснулся, нагой на простынях тончайшего шёлка в центре шатра.

– А за идею, которая родилась благодаря твоим действиям, Я дарую тебе право на просьбу. Любую. Проси же, – Я дам тебе то, чего ты пожелаешь.

Вошедшая женщина, сама попросившая называть её ведьмой-с-болот или просто ведьмой, была не так стара, как пыталась казаться. На вид, за сорок, сильно за сорок, но разве это возраст для той, кто осмелилась ставить условия Ему?

– Убей Юлисина… ту тварь, что Ты спас от Инквизиции. – был её ответ.

Без размышлений, без сожалений.

Ответ Ему понравился.

Просьба достойная Его, достойная бога.

Не жизнь для себя, жалкая, глупейшая из возможных просьб к существу, сила которого почти безгранична.

Убийство того, кого по убеждению, основанном на тщательных расчетах, правящей верхушки Льюсальвхейма, Корней, невозможно убить – это просьба достойная Его.

Гул-Вейт. Окрестности бастиона Имо-су. Год 1478 после Падения Небес.

Едва стоящую на ногах воспитанницу, что принесла ведро с розгами, увела Анатиэль: сегодня ночью будут наказаны не только две слишком наглых суккубары, но и глупышка, которая уже научилась бояться бога, но ещё не научилась любить.

Просто любить.

Лежит на траве блюдо, на котором истекают жиром куски манотворящей железы. Баснословно дорогой и редкий ингредиент на сокровище гномьей работы.

Розга всё ещё в руках у Тринитаса, и расставаться с ней Он не намерен, ведь сюда её принесли не для порки суккубар, как остальные, для боя принесли её сюда.

Не один из клинков, которые мог достать в любой момент, Тринитас не подходил для боя с тем, кто обитал в бастионе.

Для убийства подходил. Для боя – нет.

Бой, а не убийство – Тринитас учился этому сложному и, как казалось ранее, ненужному делу.

Розга в руке Его и сорочка с жилеткой в руках Лютиэль, что стоит рядом.

Жилетку Тринитас не просил, но она была.

Он убивал и за меньшее.

Давно, в те времена, в которые Он старался не возвращаться.

– Порадовала. – похвалил суккубару Тринитас и, вложив ей в рот розгу, принял сорочку.

Невесомой паутиной ткань обняла торс Его, заструилась по рукам Его.

Работа фей, за которую многие правители бы без лишних раздумий отдали годичный бюджет своих земель, да только феи кому попало сорочки, берегущие от заклинаний, стрел, клинков и даже пуль лучше любой брони и амулетов, не шили кому попало. Для богов шили их эти хрупкие создания, которые стояли на грани истребления и без вмешательства Командующего с его Роем, никак бы не дожили до посещения их Тринитасом.

Шили-то феи для богов, но и скромному бродяге в моём лице, «забывчивостью» этих самых богов и щедростью дочерей мадам Жоржет, тоже перепала одна рубаха.

Тёмно-бурая жилетка, расшитая волосами воспитанниц Каравана и окрашенная их кровью, – её далёкая предшественница впервые была поднесена Тринитасу после Его победы над Единым в Красном мире.

«Все-для-Одного» – так называются подобные артефакты, и мне за три тысячи лет довелось лишь четыре раза столкнуться с их добровольными вариантами: один раз это были слезы сестер, что достались непутёвому защитники крепости, которую проще было бросить, чем продолжать оборонять, два раза артефакт вручали матери своим сыновьям, и один раз это была чаровница, которая отпуская своего возлюбленного в дальние края, желала возвращения его живым больше, чем жизни себе. Четыре раза за три тысячи лет, Караван же каждый год на церемонии пострижения в воспитанницы подносили Тринитасу новый артефакт.

Когда я впервые узнал об этом, я пошутил глупо и пошло, ещё не зная, что Он сотворил для своего Каравана артефакт, не позволяющий никому из Его воспитанниц умереть, пока Он жив.

«Один-для-Всех» – Тринитас сотворит данный артефакт только через тысячу лет, а сейчас Он целует Лютиэль в губы, раскрасневшиеся и пылающие огнём от того, что прикоснулись к вымоченной в святой воде розге.

Орн. Год 1237 после Падения Небес.

Сын стоял у кареты, и впервые с момента пробуждения на том поле, что зовётся полем Последней Битвы, Он не мог найти оружие для убийства существа, заточённого в карете, ведь во всём Лоскутном Мире не было оружия для убийства бедного Юлисина: в этом Корни не ошиблись. Ошиблись они в другом: ведьма-с-болот нашла-таки способ избавить последнего из своих рыцарей от страданий, на которые он, ради спасения своей царицы, сам себя обрёк. Ведьма-с-болот нашла Сына, чьи уста не вкушали никогда горечь поражений.

Не новое Семя, но Почка древа Иггдрасиль, давшая через смертную плоть рыцаря начало Побегу, больному, искажённому противоречием между желаниями Юлисина сотворить для его Царицы новый мир, в котором та забудет нужду и тревогу, и естественным стремлением Мирового Древа воспроизводить самого себя.

Бог мира перворождённых, встреченный Сыном в Лоскутном Мире Бог Сотворённый, через Побеги, Почки свои пробует почву чуждого ему Мира, привыкая, приспосабливаясь.

И настоящее бессильно отступает перед могуществом Бога Сотворённого, под чьей раскидистой кроной эльфы жили задолго до того, как Истинный сотворил первых ангелов своих.

Настоящее бессильно перед древом Иггдрасиль, растущим во все времена и пространства одновременно.

Будущее стыдливо разводит руками, оскорбляя обратившего на него взор Сына картинами Мира, живущего под сенью Мирового Древа.

Но есть ещё и прошлое, которому был Он полноправным хозяином.

Сын возвращается в момент гибели Своей на поле Последней Битвы, где под ударом печати Семипечатника оказался и я, и Он… где Он почти стал мной, а я так и остался никем…

И вот уже не Сын стоит во дворе, у кареты.

Бог стоит там.

Пока ещё просто бог, но совсем скоро там будет стоять Бог Сотворённый, власти которого хватит на то, чтобы стереть существование Иггдрасиля и всех Побегов его, и чтобы исправить этот Мир, дать ему заслуженную завершённость, исполнив мечту архангела Михаила и всех пернатых, пошедших за ним.

Один шаг остался до черты, из-за которой не будет возврата, ведь вновь станет Он тем, кем был до того, как, получив от меня в дар Смерть, умер в первый раз.

Сын замер.

Нет для него возврата за ту черту – крепко держит Молчунья Его, не даёт забыть Себя, обратившись в бездушного бога, бога для самого себя, бога в самом себе.

Но Сын всегда делает то, что должно, и вот из крови моей, из памяти извлекает Он единственное, что я смог противопоставить Богу Сотворённому, мою упрощённую теорию Пустоты, и Побег, перепутав время и место, оказывается в Пустоте. Не той домашней и уютной Пустоте, что плещется в Межреальности, а настоящей, первородной, что начинается во Фронтире.

Жадно всасывает Пустота память Побега, а через него и самого Мирового Древа, вновь делая его частью своей.

Длится это ту малую часть времени, которой, возможно, и нет вовсе.

Длится это вечность.

Взмах клинка проводит черту, разделяя время на до и после.

Взмах клинка в руке Сына, отсекает от Древа Побеги.

Все, что есть.

Не убивая части целого, переставшие быть частью, позволяя им стать новым целым.

Бесконечность Бога Сотворённого осталась таковой, даже утратив все выпущенные Побеги и ещё не проросшие Почки, рухнув, после соприкосновения с Пустотой, в саму себя.

Иггдрасиль стал и нем, и глух, ознаменовав тем самым начало второго, последнего, падения расы перворождённых, окончившегося тем, что во многих областях Лоскутного Мира, говоря об эльфах, говорящие, скорее всего, будут иметь в виду либо рабов и парий, либо мелких преступников.

Юлисин, избавленный от гнёта Мирового Древа, выполнил свой долг до конца, создав то, что назовут Чёрнозмейными Болотами.

Сотворил он твердыню, оберегавшую Царицу до того момента, как мной обращена была она в Большую Мать, лучшего из богов, которого тогда я мог вообразить.

Гул-Вейт. Окрестности бастиона Имо-су. Год 1478 после Падения Небес.

Благоговея, трава стелется под ноги Его, а ветер подносит охапками ароматы цветов, сплетая из них замысловатые букеты.

Поступки, чья логика не ясна.

Действия, которые ничем иным, кроме капризов Его нельзя объяснить.

Настоящее… глупое, слепое, мимолётное…

Настоящее… слишком ненадёжный спутник для Него, поэтому Он и отбросил его тогда, на Орне…

Настоящее… куда ему разглядеть в простом псе того, кто, защищая тело уже умершего хозяина, отведает кровь Тринитаса, чтобы его потомок через семьсот девять лет, получив кровь Семипечатника, обратился в того, кого назовут Фенриром.

Настоящему невдомёк, что у убитого дракона, чьей манотворящей железой только что наслаждался Тринитас, был сын.

Настоящее не способно разглядеть, как через почти четыре сотни лет к искалеченным Самим Тринитасом Гадюкам выходит Бродяга и не позволяет им умереть… попадая в плен к эльфам, даёт он возможность изуродованной, осквернённой Дюжине вернуться в Льюсальвхейм, выполнить свой долг по рождению Семени, чтобы потом те, понимая, кто на самом деле их спас, организовали побег его из плена…

Настоящее… если хочешь кого-то спасти, обычно, кем-то нужно и жертвовать…

Тринитас принёс в жертву настоящее, а вместе с ним и Себя…

Межреальность. Город. Орочьи Болота. Вначале – проспект Добронравов, в конце – Кривой переулок. 3002 год после Падения Небес.

Это был самый обычный день в самом обычном Городе.

В Городе, без названия, хотя название когда-то было и не одно.

Не у Города, конечно, а у мест, ставших им.

Обычный день неумолимо становился обычным вечером, а там и вечер станет ночью.

Но до ночи ещё было время. Достаточно времени.

Самый обычный Город. С асфальтированными дорогами и мусорными баками, расположенными непростительно далеко друг от друга. С автомобилями, приводимыми в движение двигателями внутреннего сгорания. С газом и водой, текущим по трубам из метала и пластика, электричеством, бегущим по проводам.

Самый обычный Город. С дорогами, вымощенными брусчаткой и сточными канавами по сторонам от них. С повозками, которые тащили вперёд лошади, быки, огры и много ещё кто из тех, кто передвигается на двух, четырех или более ногах. С магией, дающей куда больше, чем могут дать газ, вода или электричество, кажущееся многим всемогущим и универсальным.

Самый обычный Город населяло множество различных видов и рас, представителей которых можно было встретить в разных уголках Лоскутного Мира, а также уникальных, являющихся частью городской экосистемы, гибридов разных поколений и обычных модификантов.

По улице самого обычного Города шёл самый обычный человек.

У самого обычного человека было множество имён.

Сейчас он разрешал себя звать Ветус Амикус.

Самый обычный человек шёл по Орочьим Болотам не обращая внимания на вонь и грязь, хлюпающую под ногами. Грязь и вонь – визитные карточки этого района, как и чудовищно высокий уровень преступности, обусловленный во многом тем, что штат Надзирающих района редко бывал укомплектован больше чем на половину. Но раз подобное состояние дел устраивало Администрацию, то это устраивало и человека, спокойно бредущего к себе домой.

Совсем спокойно сегодня не получалось.

Шайка гоблинов второй квартал, плохо скрывая свои намерения, следовала за человеком, ожидая лишь одного – чтобы тот свернул куда-нибудь с проспекта Добронравов, по которому нет, нет да и проходили патрули Надзирающих.

Если бы главарю гоблинов Транчу, не успевшему прокурить гнилушкой последние мозги, сообщили, что человек тоже не желает, чтобы ему помешали Надзирающие, то он бы скорее всего вспомнил странные истории о том, как была вырезана вся верхушка группировки Улыбца Гонти – огра, державшего совсем недавно в своих руках весь строительный бизнес Орочьих Болот. Вспомнил бы он и о товарищах по опасному ремеслу, промышлявших в округе, а теперь же ставших пищей для червей и прочих тосийский тварей, обитателей Канализации.

К несчастью для Транча и его шайки, рядом не оказалось никого, кто мог бы им сообщить это.

– Эй, Гражданин, не подкинешь годик-другой? – заступив дорогу человеку, скорее потребовал, чем попросил, Транч.

Кривые пальцы его при этом поглаживали рукоять самопального огнестрела. Оружия грозного на весьма скромном расстоянии, да и то в том случае, если оно не давало осечку, а осечку подобные кустарные образцы давали в трёх случаях из десяти, и это в лучшем случае.

Почти дюжина подчинённых Транча, помахивая клинками разной степени убогости, плотным кольцом окружила человека, давая понять, что ему лучше сразу согласиться на столь щедрое предложение со стороны их главаря.

Откуда в руке у человека появился тесак, никто из гоблинов не успел понять, а потом понимать было уже поздно: нужно было спасаться, так как Транч, разрубленный на две неравных половины, валится в грязь, как валятся туда же ещё трое гоблинов, задетых тем же ударом. Отлетают в сторону две головы, срубленные саксом, которого мгновение назад не было в левой руке человека, метательные ножи собирают свою часть кровавой дани, пробивают тела лишённые всякой брони чуть ли не насквозь.

Раненных человек добивал копьём, пронзая сердце и для верности проворачивая оружие в ране.

Свидетелей, окажись рядом таковые, ждала та же судьба, что и гоблинов.

К счастью, для свидетелей, их рядом не оказалось.

Межреальность. Город. Орочьи Болота. Фонарь Мертвеца. 3002 год после Падения Небес.

«Фонарь Мертвеца» являл собой тот редкий для Города в общем и для Орочьих Болот в частности тип заведений, который принципиально не прибегал к использованию Рабов в работе, а также не рассматривал ни один из разумных видов в качестве ингредиентов своих блюд, отдавая предпочтение старым-добрым курам, свиньям, рыбам и не менее старым, но уж точно не добрым неразумным формам драконидов. Следствием чего являлись, во-первых, цены, соперничающие со своими товарками из престижных районов, вроде Эльфийких Холмов и Чарующего Леса, а во-вторых, отсутствие в меню блюд, для многих являющихся визитной карточкой кухни Города.

Стоит отметить, что если вышеперечисленные особенности Фонаря и имели отношение к самой сути заведения, то это отношение было не больше, чем у изящной вязи на клинке к работе, тем клинком выполняемой. Украшение, призванное радовать глаз своего хозяина, не больше. По крайней мере, в этом был уверен всякий гость Фонаря, взглянувший в дополнительное меню, подаваемое любому, кто его запросит.

Алая Ильменсен, с аппетитом поглощавший жаренную с помидорами рублённую куриную грудку, к которой подали чесночные гренки и запечённый в углях картофель, за всю свою длинную жизнь в Городе не единожды делал заказ услуг из дополнительного меню. И пусть стоило это каждый раз баснословно дорого, оно того стоило, ведь траты эти всегда оборачивались для Алая прибылью, которая не всегда выражалась во времени, что прибавлялась к счёту гоблина.

Во многом именно благодаря сотрудничеству с Фонарём, Ильменсен превратился из наёмника с именем широко известным в определённых кругах в главу частной сыскной конторы, в которую обращались не только Граждане, но и Администрация, а также те, кто прозывался Сумеречниками. С Сумеречниками Алая работать не любил, с Администрацией тоже, но платили и те и другие столько, что отказывать им было глупостью.

Глупость – один из тех немногих грехов, который глава частной сыскной конторы не мог себе позволить.

Глупость…

Вся жизнь – сплошная череда глупостей. Больших и малых. Своих и чужих. Тех, о которых ты знаешь ещё до того, как сделаешь, тех, о которых узнаешь, когда сделаешь, тех, о которых ты никогда не узнаешь, и тех, о которых, возможно, не только ты, а вообще никто и никогда не узнает, но от этого они не перестанут быть глупостями.

Глупость и Случайность – два столпа, на которых балансирует то, что зовётся реальность.

Глупостью со стороны самого удачливого, а как следствие самого любимого лазутчика Горгонта, гоблина по прозвищу Пройдоха было идти в атаку на стены Иллариос-Дайа вместе со вчерашними собутыльниками-орками в первых рядах. Случайностью было выжить в том приступе, когда над головами начали рваться гномьи бомбы, невесть каким образом оказавшихся у остроухих обитателей крепости. Глупостью было надеяться выжить в полевом госпитале гоблину, которого взрыв лишил всех конечностей и почти выжег глаза: там хватало иных больных, которых ещё можно было попробовать вернуть в строй.

Глупость и Случайность – они как бы сами по себе, но, случается, так, что обе оказываются в одно время и в одном месте, и пришивает глупому гоблину глупых орк руки и ноги, поит целебными отварами, и глупый гоблин выживает, ещё не зная, что совсем скоро Глупость станет для него одним из тех немногих грехов, от которых он сам себя заставит отказаться.

Глупость и Случайность…

– По делу или как, мой зелёный друг? – улыбка пухлого, если не сказать жирного, хозяина Фонаря, как и подобает улыбке хозяина заведения при виде гостя, сияла ничем не хуже солнца.

Улыбец Гонти, пусть лягушки вечно едят его мерзкую душонку, поговаривают сильно завидовал Хозяину. Поговаривают ещё, что именно эта и зависть стала причиной гибели Улыбца. Первое, возможно, второе, – глупых слух.

– Цены у тебя, кусают похлеще мусорных кайманов, чтобы честный гоблин мог к тебе заглянуть на простой перекус.

– Так то – честный, а то – ты.

Так разговаривать с Алая Ильменсенем не позволяли себе даже его старые боевые товарищи, те с кем он покинул взятый Золотой Город, те кого прозывали Мародёры Горгонта, те, с кем он пришёл в этот Город, пришёл ведомый Великим Шаманом. Самым Великим Шаманом, Величайшим, который отважился на то, о чём иные и помыслить не могли.

– Брэнди моему обвислобрюхому другу. – взмахивает рукой хозяин Фонаря и садится за стол напротив гоблина, добавляя то, что и так было ясно его собеседнику. – За счёт заведения, разумеется. Всё за счёт заведения.

– Небось опять тухлятина какая из полузатопленного погребка, в котором твои мертвецы отмокают? – не прекращая жевать осведомился Алая.

– Как есть тухлятина, из прогнившей бочки, что царя Мери-О-даса помнит и Старую Империю, да я ради дорого друга, пусть бородавки на носу его растут как у беспоясого сопляка, даже плюну в тот нектар, что сейчас принесут.

– Плюнь, – кивает Алая, которому всегда нравилась манера хозяина вести разговор, – как есть плюнь, а то никто уже не плюёт в пойло старому гоблину.

– Главное, чтобы хотя бы вслед плевали, а то ведь без этого жизнь не жизнь? Так ведь, мой кривозубый друг?

– Плевок вслед всяко лучше ножа в спину.

Шутка гоблина понравилась хозяину Фонаря, и он рассмеялся.

Хозяин смеялся долго, утирая слёзы, а гоблин напротив него доедал свой обед, еще не зная, что прямо сейчас его внучка Доби ввязывается в самое опасное дело за своею недолгой жизни. То дело, в котором Глупость и Случайность идут рука об руку, приглашая прогуляться вместе с ними героев, богов и прочих созданий минувших эпох, чьи руки по локоть в крови, а Смерть стоит и молча наблюдает за происходящим.

Межреальность. Город. Чарующий Лес. Дядюшкин Садик. 3002 год после Падения Небес.

Элис поглядывала на свою сестру с завистью, к которой подмешивалось сочувствие. Зависть понятно – сестрёнка пропадала где-то всю ночь, вернувшись домой лишь к обеду, вымотанная и вся в ссадинах и кровоподтёках, что красноречиво говорило о том, что эту ночь Мэлис провела не в соборе Однокрылого Херувима, моля о прощении всех своих грехов. Сочувствие же… причиной ему были не травмы, которые были уже обработаны тем, кто их и нанёс.

Сёстры сидели рядом, вдыхая резкий и мало кому приятный аромат орочьих мазей, а между ними лежал небольшая фляжка из бычьей кожи с настойкой, единственным приятным компонентом которого был спирт, все остальное же могло вызвать приступ рвоты даже у трупоедов, обитающих на неосвящённых кладбищах.

Они вдыхали прошлое. Прошлое пахло орком. Прошлое и было орком. Огромным, молчаливым орком, отряд которого вырезал и без лишних церемоний съел всех, кто был близок им двоим. О том, что было до того, сёстры заставили себя забыть, о том, что было потом, сёстры дали себе обещание помнить каждое отведённое им мгновение жизни.

И они помнили.

Две помнили одно.

Две помнили одного.

– Учитель сейчас даже без Рабов. Продал последнего. Говорил, заключил отличную сделку и скоро ему привезут другого. – это было первое что сказала Мэвис с момента своего возвращения домой. – Врёт.

– Врёт. – кивает сестра.

И опять тишина.

Нельзя им было тогда уходить. Нельзя. Нельзя было оставлять Учителя в живых. Никак нельзя.

Межреальность. Город. Орочьи Болота. Кривой переулок. 3002 год после Падения Небес.

Младший следователь отдела по борьбе с экономическими преступлениями Доби Ильменсен не без оснований полагала себя если не самым удачным, так уж вне всяких сомнений одним из самых удачных капиталовложений своего деда, что накладывало свой отпечаток на всё её существо.

Неоднократный призёр соревнований по положенному Уставом самбо, а также по орочьей смятке, для обучения которой дед отрыл на какой-то стройке орка по имени Ардонт. Трёхкратный обладатель Золотой Шпаги, а также чемпион одного сезона Болотных Боёв, к которым Доби готовил всё тот же орк, что и учил смятке. Выпускник Схолы Империум с недосягаемыми для остальных гибридов 978 баллами в аттестате, ставших причиной тайного расследования особой комиссии Ночной Администрации.

Доби Ильменсен тратила каждую декаду на декокты и эликсиры, заменявшие ей, как и любому другому гибриду с демоном, пищу больше времени, чем зарабатывало большинство Граждан за несколько десятилетий каждодневного упорного труда. Стоимость же татуировок, удерживающих тело гибрида от распада, была столь велика, что нередко находились безумцы, готовые рискнуть своей жизнью ради обладания ими.

Узнав, какая сумма уходила на оплату номера в Фонаре, даже коллеги по работе присвистывали. Просто они не знали, что тот номер – необходимое условие жизни Доби, одно из многих, как теже декокты, эликсиры и татуировки.

– Девятисотая?! Что б мне провалиться! – Зинко до того вертевший в руках убогий клинок, стоило ему заметить Доби, отбросил кусок железа к куче мусора, из которой тот и был извлёчен только что. – Чемпион, какими судьбами в нашей-то дыре?

«Человек с оркоидными модификациями и не косметическими, как это обычно бывает у представителей этого вида. Имплантированы железы внутренней секреции, о чём напрямую свидетельствуют запах пота, дыхание же говорит об отсутствие лёгкого, которое было удалено для обеспечения необходимого места для нового сердца». – тут же про себя отметила Доби, отметив также и то, что присутствие данного модификанта по какой-то неясной причине вызывает у неё беспокойство.

– Дело. – остановившись в десятке шагов от незнакомца, ответила младший следователь.

Доби морщилась против воли. В голове у неё звучал донельзя противный голос. Голос ей деда. «Глупость и Случайность». – говорил он.

– Дело – это хорошо, госпожа младший следователь. Это очень хорошо, что дело. – радость странного модификанта была напускной, но он этого и не скрывал.

Лицензия Гражданина свежая, видимо, обновлялась пару-тройку часов назад. Прописка также в наличии. «Глупость, конечно». – про себя констатировала Доби, но запрос в Администрацию по номеру лицензии всё же отправила.

Ответ на запрос, пришедший спустя секунду-другую, как и ожидалось, не содержал ничего интересного, и ничего не изменил, разве что позволил Доби обратиться к незнакомцу по фамилии:

– Гражданин Створовски, вы хотите что-то сообщить? Если нет, то извольте не мешать.

– Брось ты это «Гражданин Створовски», зови меня просто – Червь. А что до сообщить… да, хочу… если твоё дело заведёт тебя к тому, к кому лучше бы оно тебя не заводило… ты постарайся успеть сказать, что знакома со мной…

– Вы не могли бы выражаться яснее, Гражданин…

– Червь, просто Червь, я же просил. – перебил Доби модификант. – А что до ясности… я просто хочу ещё когда-нибудь увидеть тебя, Чемпион, в Болотных Боях… уж больно ты ловко тогда Лягуху-то свалила…

– Пьяный орк входит в пещеру и поскальзывается на спящем снорке.

Название само собой сорвалось с губ девушки – глубоко засела в её голове наука неразговорчивого орка.

– Хороший приём… мне таким же однажды тоже шею сломали…

Червь заулыбался вспоминая, как после этого его убийца – Юшка, бывший тогда верным телохранителем Толстопузого Герандиса, одним быстрым движением своего отравленного клинка вспорол тому его могучее пузо. Потом была война, в горниле которой никто и не заметил пропажи придворного поэта, вызвавшего недавно гнев венценосного Герандиса, как не заметили и того, что убивший Юшку гвардеец никогда не расставался с томиком стихов того поэта.

– Боюсь вас разочаровать… – начала было Доби, но вновь была прервана.

– Знаю, Девятисотая, знаю… действующим сотрудникам Администрации запрещено участвовать… знаю, но я не спешу… может через сотню лет… может через две сотни… я подожду… ну а пока уйду со сцены… зрителям на ней не место – это я давно уяснил…

Попыток остановить своего случайного собеседника Доби не стала предпринимать: младший следователь и без того потратила достаточно времени на бессмысленную болтовню.

Опоздать, она, конечно, не опоздает, но сама мысль, что клиент заподозрит сотрудника Администрации в непунктуальности… сама мысль казалась Доби кощунством.

Межреальность. При-Город. Ванахейм. 3002 год после Падения Небес.

Город виделся Милитэль паутиной, которая плелась множеством пауков.

Тёмные Боги с их Зовом уже давно обратили Канализацию в отдельный район, чьи представители – крысиномордые тосийцы – имеют свою долю кресел в Городском Совете. Фанатики. Опасные фанатики одинаково легко посылающие других на смерть и умирающие сами. Даже не имеет смысла запоминать имени того, с кем ты сегодня договаривался о деле, завтра, скорее все к тебе явится уже совсем другой тосиец, который может как подтвердить вчерашнюю договорённость, так и сунуть тебе в живот зазубренную заточку.

Но дела с ними всё равно ведут и не только Администрация, общающаяся с относительно вменяемыми Крысиными Королями, но и простые Граждане, среди которых подавляющее большинство составляют Сумеречники, которые по достоинстве оценили возможности, предоставляемые хозяевами лабиринтов, находящихся под Городом.

Контрабанда, похищения, незаконная торговля Рабами, перемещения, которые не отследить, возможность скрыться от Администрации и даже покинуть границы Города – Сумеречники хорошо платили за это, и многое другое, за что Кодексом Города была гарантирована смерть.

Илисиан Вечный, бывший Император, оставивший сиротой свою Империю и принёсший в жертву город Чёрного Столпа вместе со всеми его обитателями ради места в Совете. Он смог обратить войну с Асгардом, начавшуюся в результате странного стечения обстоятельств почти сто лет назад, из крайне убыточного, но необходимого предприятия, в один из источников пусть небольшого, но стабильного пополнения казны Города.

Ходили слухи, что Военный департамент, возглавляемый Илисианом, утаивает большую часть добытого времени, но неоднократные проверки Налогового департамента и Счётной палаты, не подтвердили эти слухи.

Корни, предавшие своих собратьев-перворождённых, владеющие самыми престижными районами Города, казались большинству безразличными ко всему, кроме личного обогащения. Но оно на то и большинство, чтобы ошибаться.

Демоны, не Старого и не Нового Дома, а явившиеся из Пустоты по призыву Смертного Греха – Обжорство – и немедленно пожравшие его, ставшие им, его частью. Демоны составляют почти девяносто процентов сотрудников Ночной Администрации. Они, ведомые только им известными мотивами, обеспечивают постоянный рост территории Города и слаженное функционирование всех его институтов.

Чистые, истинные люди, представлены последователями Святых Ботульфа и Марка и фирмой «Олафсон и Олафсон». Жалкая горстка, обладающая недоступными иным знаниями, зиждущимися на текстах эпохи до Падения Небес и трудах Мудреца. Замкнутая общность, в стремлениях которой переплелись и жажда прихода Истинного, и надежда на возвращения Мудреца, и много ещё чего известного и понятного только им самим.

Все они и многие другие, поменьше, плели паутины, каждый свою, и все одну, ту что создала Город и помогала ему развиваться, прирастая новыми районами и обитателями.

Милитэль, как и её заступница с той стороны Бездны, мало чем обладала, но тем, что обладала, распоряжалась умело, благодаря чему владела двумя фигурами, наличие которых вполне способно было внести серьёзные корректировки в расстановку сил.

Первая фигура – Тринитас, о сокрытии последствий очередной резни устроенной которым, недавно пришло сообщение. Существо бывшее когда-то Богом Сотворённым, а теперь притворяющееся человеком. Три тысячелетия странствий не принесли ему не то что поражения, достойного соперника не смогли они ему принести.

Вторая – Богоубийца, по нелепому стечению обстоятельств когда-то служивший у Милитэль при дворе и укравший её кобылиц. Да, он однажды уже отказался от сотрудничества, но он просто тогда ещё не знал, что это самое сотрудничество – единственный путь, что у него остался. Нужно просто подождать, когда в паутине Города завязнет Легион, и не самый умный, но крайне старательный грум сделает всё, что от него потребует Королева-Мать.

А там… а там… Милитэль в раздумии побарабанила пальцами по столу… паутину могут плести не только пауки…

Межреальность. Город. Чарующий Лес. Дядюшкин Садик. 3002 год после Падения Небес.

– Выше голову. – попыталась подбодрить сестру Элис. – Ты не плакала и не просила забрать нас к себе, как это уже однажды сделала я.

– И задание выполнила. – попыталась улыбнуться Мэлис.

Улыбка вышла робкая, извиняющаяся.

Задание… всё из-за него.

Из-за него прошлись заглянуть в Орочьи Болота, нарушив негласную договорённость не посещать район, в котором жил учитель.

Но отказывать было нельзя. И дело тут не во времени, которое причиталось за его выполнение, а в том, что заказчиком был Ёрмунд.

Злопамятный и насквозь лживый дракон в последние годы постоянно подкидывал сёстрам да и не только им, а ещё доброй сотне специалистов в разных областях странные и никак не связанные друг с другом задания, расплачивался щедро и всегда вперёд, никогда не интересуясь, было ли выполнено задание.

«Идеальный заказчик: платит, но результатами работы не интересуется». – так или примерно подумал однажды карманный воришка-эльф по кличке Кошачьи Лапки, когда получил очередной перевод и задание украсть у любого прохожего любые часы. Подумал, а потом решил, что лучше сегодня будет завалиться в бар к Толстому Лу и выпить, тем более повод имелся – времени только что подкинули.

Ближе к полуночи Кошачьи Лапки ни с того ни с сего загорелся, и спустя некоторое время умер.

Воскреснув, время на счёте позволяло, эльф вознамерился зайти к Толстому Лу, узнать, что тот за бурду подаёт уважаемым гостям, что те самовозгораются, ну и, разумеется, потребовать возмещение.

Не дошёл.

Возгорелся, опять.

Умер.

Вновь воскрес – время-то на счёте ему пополнил неизвестных доброхот.

Так он умирает и воскресает уже третий десяток лет, напоминая всем, кому нужно, что от заданий Ёрмурда не отказываются.

Межреальность. Город. Орочьи Болота. Улица Пушкарей. 3002 год после Падения Небес.

Сегодняшним клиентом Доби был Ветус Амикус. Человек. Модификации отсутствуют. Гибридизация не производилась. Статус Гражданина получен в 2094. Тогда же им было приобретено общежитие на улице Пушкарей, дом 134, в котором он и члены его семьи, также имеющие статус Граждан, прописаны по настоящее время.

Оплаченная услуга – розыск и спасение Гражданина, в том числе за пределами Города. Оплачено вперёд, по максимальной ставке. Плюс удвоенная премия за доставку пропавшего живым.

Дед Доби, Алая Ильменсен, называл подобные дела хлебушком или горбухой, всегда акцентируя внимание своих подчинённых на том, что о гномий хлеб-лизунец можно и зубы раскрошить, если приняться грызть его неразмоченным в горючке, у диких же племен каннибалов-тосийцев принято кормить сладкими лепёшками гостей лишь перед тем, как те сами станут едой, а кобольтские сдобные булки у неподготовленного едока ничего, кроме сильнейшего отравления тяжёлыми металлами, не вызовут.

– Младший следователь отдела по борьбе с экономическими преступлениями Доби Ильменсен прибыла.

Нужды том, чтобы представляться не было, ведь Домовой, ответственный за данное здание, получил всю необходимую информацию, стоило Доби прикоснуться к дверной ручке, но протокол – есть протокол.

– Прошу покинуть помещение, иначе я буду вынужден применить силу.

Домовой заступил дорогу представителю Администрации при исполнении – случалось это не впервые.

Это впервые случилось не с кем-то, а с Доби.

– Прошу покинуть помещение, иначе я буду вынужден применить силу. – в этот раз требование Домовой подкрепил острием клинка, которое смотрело в грудь Доби.

– Я – младший следователь отдела…

Атака Домового была стремительна.

«На процентов семьдесят быстрее стандартных показателей Домовых этой модели, – уходя от клинка оценила Девятисотая, – прибавить к этому ещё отказ предоставления доступа в помещение сотруднику Дневной Администрации. На лицо внесение модификаций в Домового. Статья 23, пункт б, Жилищного Кодекса. Смертный приговор, с конфискацией и перевод всех лиц, умевших с приговорённым родственные, дружеские или деловые связи, до третьего колена в статус Раб. Нападение же… это уже десять колен, а не три. Плюс наложение взысканий на проживавших рядом в радиусе от четырех до семи домов».

В виду отсутствия прямой угрозы жизни, Доби решила не предпринимать никаких действий в отношении Домового до прихода приговора из Администрации.

Три-пять секунд – стандартное время ожидания обратилось в десять, затем в семнадцать. На двадцать первой секунде ожидания Доби, морфировав правую ладонь, выстрелила Домовому в голову.

Отправив повторный запрос, Девятисотая с удивлением обнаружила, что её полномочия в качестве младшего следователя были временно отозваны восемнадцать секунд назад в связи с проведением внутреннего расследования. «Меры предосторожности, обычные меры предосторожности». – сидя у себя в кабинете мурлыкнула в этот самый момент себе под нос Милитэль, наблюдая за формирующимся в реальном времени массивом данных.

Если Доби Ильменсен не повезёт, и из здания она уже никогда не выйдет, расследование, которое будет проведено по факту гибели сотрудника Администрации, установит, что та, проигнорировав отзыв своих полномочий, незаконно проникла в здание, где и была убита владельцем здания – Ветусом Амикусом. О том, чтобы младший следователь после воскрешения не разорвала своими действиями только что сплетённую паутину лжи, заботиться не было нужды – Тринитас всегда убивал так, что воскрешение становилось невозможным.