Соно Вероника. Пьячере!

Соно Вероника. Пьячере!

Глава 1

Как мне не хватает солнца. Снаружи и внутри.

Весна в этом году совсем на себя не похожа. Куда не посмотришь – везде серость: серый залежавшийся снег, серые дома. И неважно, многоэтажка или барак, как у нас – всё одно.

И души. Скитаются, барахтаются в своей серой жизни между домом, остановкой и работой. Сижу на подоконнике в наушниках и смотрю на остановку, что у дороги напротив дома. Пасмурное небо нагоняет тоску.

Оборачиваюсь. Наши обои тоже – отслаиваются в углу от сырости. И хотя, они не такие скучные, как вид за окном, но всё же надоели абстрактные пятна с узорами, будто трехлетка рисовал, пока взрослые не видят. Нужно было настоять на обычной покраске стен. Ну и что, что они неровные, зато можно сделать это в любой момент и в любой цвет. А не ждать каждый год лета, чтобы переклеить на новые.

Кому я вру? Новые. Обои одинаковые не только в магазинах. Если зайти в любую квартиру нашего поселка на окраине города, то там в коридоре будут ромбы, в спальне круги, а на кухне – клеенчатые с лимонами или кофейными чашками. Если и найдутся отличия, то только в оттенках. Совсем не Италия!

Вздыхаю и слушаю мелодичный женский голос в наушниках, опускаю взгляд на сестру. Она лежит на диване, обнимая подушку, и пялится в телефон. Потом кладет его рядом с собой и рычит от злости.

Боже, что может быть печальнее на свете, чем злая Карина из-за сплетен? Хихикаю.

– Соно Верóника. Соно Верóна. Э лей?1

Повторяю вслух за голосом. Я учу итальянский. Однажды я сбегу из этого города в Италию – туда, где всегда солнце, море и счастливые лица. А не эти. Снова гляжу в окно на людей, а затем, спрыгнув с подоконника, поправляю сетчатую тюль и сажусь в кресло напротив дивана. И где нет этого лица, что пилит грустным взглядом потолок. С самого утра сестра рыдает в подушку и материт профиль одной из местных девчонок. Мы с Кариной погодки, а по ощущениям, я старше ее года на три.

Глупая!

Стала бы я переживать из-за такой ерунды? Из-за парня. Слишком много чести. Она по уши влюбилась в сына родительских друзей, а тот только из армии вернулся и, конечно, ему льстит чрезмерное внимание девчонок с его района. А на сестру внимания не обращает. Вернее, обращает, но не так, как ей бы хотелось. Только по-дружески.

Ладно, скажу по секрету: он сохнет по мне. Сам признался пару недель назад, на восьмое марта. Но Никита совсем не в моем вкусе. Я так ему и сказала, прямо в лицо. Нет, он симпатичный, я не спорю: улыбка, ямочки и всё такое, и даже рост, как я люблю. Но характер! Брр! Ненавижу нытиков.

И мне кажется, сестра услышала наш разговор.

Ненормалистка!

Она нажаловалась маме, мол, отбиваю у ней парня, который ей не парень вовсе… по крайней мере, пока. И мама, мой идеал нравственности, устроила мне разбор моего же «недостойного» поведения.

Боже! Я всю жизнь выстраиваю образ правильной и недоступной девушки, а моя ма считает меня путаной. Больно и обидно слышать такие слова от неё!

«Ми кьямо Вероника! Соно путана. Пьячере ди коношерти!»2.

Если я в кого-то и влюблюсь, то только в итальянца.

Под мелодичный женский голос диктора я открываю приложение для знакомств и листаю ленту с молодыми итальянцами. Какие они все-таки стильные и солнечные. Не то, что наши парни в поселке.

Иногда мне кажется, что я родилась здесь по ошибке. Когда выдавали билеты на рождение, кто-то взял и подменил. И вместо итальянской огромной и дружной семьи, меня отправили в эту. Я даже внешне на них не похожа, разве только на папу, совсем чуть-чуть. А моя сестра – копия мама: тёмненькая, смуглая и с карими глаза. А я наоборот: у меня серо-зеленые глаза, светлая кожа и я – натуральная блондинка.

Я – ворона, я – ворона!

Белая ворона. Но, должна признать, что я люблю быть не как все.

Санта Клеопатра, опять эти всхлипы!

Не могу больше смотреть на сестру, как страдает.

Я снимаю наушники и сажусь рядом с ней:

– А ты знала, что твоё имя Карина на итальянском – значит красивая?

Не помогает!

Дурында отворачивается к стене и снова открывает страницу Никиты в социальной сети, разглядывает его заблюренное фото.

– Я про то, что ты красотка и, если будешь тупить, а не возьмешь своего Никиту за рога, или что там у него ещё выпирает, это сделает кто-нибудь другая!

Хочу еë взбодрить и поэтому выхватываю телефон.

– Отдай, живо! – сестра зыркает на меня ядовитым взглядом.

– Никита, любовь моя! – кривляюсь в экран и говорю ее наигранным писклявым голосом.

О! Это отдельный вид актёрского мастерства. Мне стоит взять у неё пара уроков, перед тем как поступать после школы в театральный.

Дома моя сестра – фурия. Слово ей не скажи, она четвертует парой матов, и низким, почти мужским тембром голоса. Но стоит ей оказаться рядом с Никитой, еë голос превращается в соловьиную свирель: сю-сю-сю! Тошнит от этой ми-ми-мишности.

– Ладно, забирай своего мачо! – хихикаю и отдаю телефон ей в руки. – Надоели твои розовые сопли.

Я подхожу к старому музыкальному центру, что стоит у окна и, выбрав заезженный диск Линды, врубаю на всю катушку:

«Я Верона, я Верона, на-на-на-на!» – перекрикиваю певицу.

На лице сестры появляется улыбка:

– Верóна-ворона! – она смеется от моих паралитических подергиваний под музыку.

– Давай, вставай! – тяну ее за руку и кричу, перебивая музыкальный центр. – Надо встряхнуться! Пойдешь сегодня с нами на концерт?! По-любому Никитос там появится. Нарядись, накрасься и покажи этому дураку, что такой красотки, как ты, он больше не встретит!

Соседка снизу стучит по батарее.

– О-о-у! – я нажимаю на паузу. – Я забыла про тётю Любэ́.

Скривившись, прикусываю большой палец и виновато смотрю на сестру. Я же обещала сегодня заскочить, взять деньги и съездить в дешевую аптеку на конечную остановку. Тетя Люба частенько страдает мигренью, а тут я со своей громкой музыкой. Как-то даже стало стыдно.

– А разве твоя детская влюбленность не приехал? Пусть сам по аптекам и бегает, – цыкает Карина.

Моя детская влюблённость – это она про соседа снизу, сына тети Любы. Он после школы уехал в Москву, к своей старшей сестре, учиться. Не видела его несколько лет и ещё не видеть бы столько же!

– Не знаю, Любэ́ мне ничего про него не говорила. Думаешь, он вернулся?

Я падаю на пол и ухом прижимаюсь к деревянным крашеным доскам – голосá не разобрать, булькают эхом. Сестра смеётся с меня. Ну, хоть ее развеселила.

– И часто ты так подслушиваешь? – она встает с дивана и тоже опускается на пол рядом со мной. – Ничего не слышно.

– Тише! – шепчу ей и, недовольно глянув, прищуриваюсь. – Ушли в другую комнату.

– Кто? – тоже шепчет, округлив глаза.

– Голоса.

Ехидно улыбаюсь. В моей голове возникает коварный план – проверить, узнает ли он меня через столько лет?

Знаю, что я нравлюсь многим парням нашего поселка: одногодкам, и постарше, таким как сосед. И мне это нравится! Но, как говорит моя сестра – у меня всегда такое лицо, что ко мне на сраной козе не подъедешь. А я люблю проверять теорию своей невероятности, и ловить восхищенные взгляды.

Ладно! Начинаем эксперимент.

Я встаю с дивана и открываю шкаф: достаю кроп-топ с пуш-ап эффектом, и снимаю с вешалки белую, почти прозрачную рубашку. Обтягивающие джинсы уже на мне. Стягиваю с себя домашнюю футболку и вешаю на спинку кресла, надеваю топ и сверху рубашку.

Моя грудь и так высока и упруга, но пуш-ап эффект… дай Бог здоровья тому, кто его придумал!

Сестра сидит на полу, оперевшись о диван и смотрит на меня снизу-вверх, улыбается:

– Ты ведьма! Ешь булки, а на животе не единой жиринки! – Карина фыркает и снова хватает свой телефон, разговаривает со мной между делом. – А если он всё-таки приехал? Что скажешь?

– Сделаю вид, что я к Любэ́! Пришла помочь, как обычно.

Смотрюсь в зеркало шкафа-купе, что является его дверью.

Так. Не хватает глянца! Я нахожу в сумочке бледно-розовый блеск и касаюсь кисточкой губ, а после, поправив пальцем, им же наношу мазки на скулы. Сгибаюсь пополам и, взъерошив волосы, я выпрямляюсь – радуюсь объёму в волосах. Готово!

– В таком виде ты пойдёшь в магазин? – усмехается сестра. – На улице минус семь. Ау, ворона!

Она крутит пальцем у виска и снова залипает в телефон.

– Нет, конечно! Если что, я вернусь и оденусь во что-нибудь тёплое.

Я ещё раз гляжусь в зеркало и растягиваю улыбку до ушей:

– Бонджорно! Соно Верóника! Мóльто пьячéре!3

Поражаясь моей уверенности в себе, Карина на мгновение закатывает глаза.

– Все, я пошла! – я выхожу из комнаты. – Каблуки или кроссы? – кричу сестре из коридора.

– Валенки! – слышу ее усмешку в ответ.

***

Я спускаюсь на каблуках по неотесанным бетонным ступенькам со второго на первый этаж. Лишь бы не навернуться. Сколько раз я падала с этой лестницы. Мои шрамы на ногах свидетели тех кульбитов.

Сосед, кстати, тоже.

Первый раз в четвертый класс.

Не дошла.

Сползла со ступенек, распорола гвоздём бедро, осыпав Ромку лепестками гладиолусов и своим диким воплем. Он ждал меня, чтобы вместе идти в школу. А пришлось дуть мне на рану, пока тётя Любэ́ заливала её зелёнкой.

Это был последний год, когда мы были друзьями. Потом Ромка стал засматриваться на девчонок своего возраста.

Растущая грудь решает многое!

А я страдала, что у меня прыщи вместо груди и меняла платья в день по несколько раз, чтобы ему понравиться. Но Ромка всё равно катал на качелях девчонку с соседнего двора и смотрел на неё влюблёнными глазами.

На неё, не на меня! Не на ту, которой недавно дарил цветы, милые открытки с котятами, и носил в школу тяжёлый рюкзак. А я стояла в сторонке и тихо соседа ненавидела, что предал меня и мои незрелые чувства.

Ненавижу!

Я поправляю свой топ – красивая грудь решает всë!

Нажимаю на звонок. Тишина.

Натягиваю на лицо лучезарную улыбку и снова жму на звонок. Слышно вошканье за дверью, она плавно открывается.

– Бонджорно! – в своей привычной манере громко восклицаю, ожидая увидеть перед собой тётю Любу.

Мама миа!

Передо мной не она, а Ромка.

Романов Роман Николаевич собственной персоной.

Неожиданно сердце будто взрывается. Оно колотится, как сумасшедшее, и вместо бабочек в животе – скачут бешеные антилопы, выбивая рогами из лёгких весь кислород.

«Раз ромашка, два ромашка, семь!» – вспоминаю нашу детскую шутку-считалку и смотрю на Ромку, как на супер-звезду, своего кумира.

Он держится за ручку, щурится, изучая меня взглядом или пытается вспомнить. Взъерошенные темные волосы. На его лбу испарина и мелкие капли на голом торсе. Он дышит часто и вскидывает в вопросе бровь.

– А Любэ́… То есть… тётя Люба… дома? – пересохшие от волнения губы с трудом разлепляются.

Не могу отвести взгляд от Ромкиного лица. Его глаза такие же синие, как и раньше. Как глубокий океан. Чëлка спадает на лоб, нос с маленькой горбинкой, под ним короткая щетина и на щеках тоже. Он вымахал раза в два. Возмужал.

После затяжного неловкого молчания, Ромка, наконец, отвечает, постоянно выдыхая и оглядываясь, будто я оторвала его от чего-то очень важного:

– Мамы не будет пару недель, – он смотрит на меня внимательно, ожидает ещё вопросов.

Интересно, он меня узнал?

– Ясно. Я думала…

– Да, сейчас!

Он захлопывает перед носом дверь. Вот это поворот! Прислушиваюсь, ежась от подъездного сквозняка. Чей-то женский голос, но не тети Любы.

Ромка открывает дверь и протягивает деньги.

Зачем? Не понимаю….

– Мама сказала отдать, – он суëт мне в руку свернутые пятисотрублевые купюры и снова оглядывается. – У тебя всë?

Ромка нетерпеливо подергивает ногой и ждёт, когда уйду. Опускаю взгляд на трико и еле сдерживаю улыбку.

Понятно, от чего отвлекаю!

Мысленно стреляю в своих антилоп и, поправив волосы, с придыханием прошу сексуальным голосом:

– Можешь тогда больше не стучать по батарее? – натягиваю на лицо искусственную улыбку. – Бесит!

– А ты можешь больше не врубать так громко музыку и не орать, как кошка на весенней случке? Телевизор не слышно!

– Порнушку помешала смотреть? – наглею и с ухмылкой смотрю ему прямо в глаза.

Ромка фыркает и резко захлопывает перед носом дверь.

Опять? Это. Просто. Рычу, и растерянным взглядом упираюсь в дерматиновую обивку с мелкими гвоздиками.

А если бы я не успела отскочить?

Вот придурок!

Денег я никогда не просила, но тётя Любэ́ знает, что я коплю на билет в Италию. Спасибо ей, конечно! Только чувствую себя неловко. Или это наглец сумел выбить меня из колеи?

Разворачиваюсь к лестнице, в уме переваривая произошедшее, и вялым шагом поднимаюсь домой.

Глава 2

Нужно срочно обсудить эту новость с лучшайшей подругой. Сестра в ожидании моего рассказа, выходит из комнаты. Я, молча, снимаю каблуки и прохожу мимо неё за своим телефоном.

– Ну?

Сложив руки на груди, Карина упирается плечом о дверной косяк и ждёт подробности с широко раскрытыми глазами. Уже забыла про своего Никиту.

Я снимаю с зарядки телефон и интригующе молчу.

Поганенько как-то на душе. Будто съела ложку майонеза, который терпеть не могу.

– Приехал, – сухо выдаю и открываю мессенджер.

– И как? Симпатичный или так себе? Какого теперь он роста?

Нахожу в мессенджере «Ленок» и открываю с ней ленту переписки, параллельно разговариваю с сестрой:

– Метр восемьдесят пять или девяносто. А дальше не поняла – красивый или нет. Вроде ни-че-го, – протяжно выдыхаю, бессмысленно пялясь на страницу с перепиской.

– Блин, надо было с тобой пойти и глянуть на этот шедевр!

Я медленно перевожу взгляд на сестру и прихожу в себя:

– Да какой там шедевр! Самовлюблённый кретин, – отмахиваюсь от сестры. – Ты меня сбиваешь! Надо с Ленкой вечер обсудить. С нами пойдешь? Что ей Сашке сказать, сколько нас будет?

– Не знаю. Пока не решила. А если он не придёт?

– Ну хочешь, я тебе напишу, если появится?

Карина соглашается.

– Не придёт, с другим познакомишься.

– Мне нужен только мой! – она делает лицо страдающей Мадонны и уходит на кухню.

Слышу, как щелкает чайник.

Так, Ленок.

Пишу в мессенджер:

Верона: «Аюто, аюто!4 Код красный!»

Я ставлю смайлик красного демона.

Ленок: «Код красный? (Смайлик выпученных глаз) Месячные? Клуб отменяется?»

Верона: «Раз ромашка, два ромашка, семь!»

Мучаю её ассоциациями.

Ленок: «Нужна прокладка с ромашковой пропиткой?»

А–а–а! Она не догоняет!

Верона: «Сосед приехал!»

Я не выдерживаю и говорю прямо.

Ленок: «???»

Ее молчание на три минуты сводит меня с ума.

Ленок: «Приходи! Сама не могу, полы домываю, иначе не отпустят».

Верона: «Сейчас буду!»

Тыкаю по буквам и блокирую экран.

Лишний раз не хочу выходить на улицу, но всё-таки придётся. По телефону очень долго объяснять проблему. Ещё дурацкий Т9 коверкает слова. Ленок итак не улавливает мои мысли, а с автозаменой так вообще – Зомбилэнд.

А голосовые… терпеть не могу эти разговоры по-купечески.

(когда словно блюдце держат телефон и наговаривают в динамик)

Смотрю на экран. До часа «Х» осталось три часа.

Мои родители тоже скоро вернутся с работы. Пятница, поэтому на час раньше, в аккурат, когда мне нужно будет уйти. Надеюсь, мама будет в настроении и с отцом не успеет поругаться по дороге. Иначе, она найдёт мне занятие на вечер.

Задумавшись о Ромке, я снимаю рубашку, кроп-топ и надеваю свитер.

Карина на кухне заливает растворимый кофе кипятком:

– Ты куда? – она зависает с чайником над кружкой.

– К Ленке! Я на пять сек. Туда-обратно, – глядя на нее, я надеваю пуховик и залезаю в зимние кроссы. – Не могу. Меня сейчас разорвёт от возмущения!

Показываю ей деньги, что подкинула Любэ́ и кладу их на полку у зеркала.

– Стоп, стоп! – Карина ставит электрочайник на стол. – Сгоняй за печенéгами, а то кроме дохлого «Сникерса» к чаю ничего не осталось.

– Как? Было же конфет пол пакета?

– Я нервничала, а когда я злюсь, сама знаешь!

Пфф! Вот это аппетит!

– Ладно. Постараюсь не забыть, – я с недовольным лицом прячу деньги в карман пуховика и выхожу в подъезд.

Я не успеваю спуститься на один пролёт, как этажом ниже возникают шевеления. Машинально приседаю на ступеньки посреди пролета и подглядываю меж металлических прутьев за соседской дверью. Ромка выходит в подъезд с какой-то девчонкой. Никогда её не видела. Я всех симпатичных нашего посёлка знаю в лицо, и даже поимённо. Мониторю, так сказать, конкуренток.

Ромашка в своих трико и надел, наконец, футболку.

Фу! Как противно слюнями обмениваются, причмокивая. Он ее сейчас сожрет.

Разворачивая девушку, Ромка поднимает взгляд в мою сторону.

Санта Клеопатра!

Машинально отклоняюсь назад, прикрываю рот рукой.

– Я тебе наберу, завтра-послезавтра! – он говорит ей тихо, но эхо разносится по подъезду.

Ага, жди… наберёт, как же!

Расходитесь, мне идти надо и ноги затекают!

Сижу, затаив дыхание, а стук каблуков отдаляется.

Ушла.

Слышу запах сигаретного дыма. Аккуратно подглядываю. Ромка дует кольца в потолок и косится в мою сторону. Засранец.

Отстраняюсь.

Что делать?

Идти домой или ждать, когда докурит?

Жду. Сижу на корточках, стараюсь не дышать, иначе чихну и всё пропало. В носу свербит от едкого запаха.

«Их Вилль! Туду-Туду! Их Вилль!»

Черт, черт, черт, черт!

Неожиданно «Рамштайн» разрывает мой телефон. Ленка, зараза – она всегда не вовремя! Это фиаско!

Слышу покашливание.

Нет, это провал!

Ладно. Без паники! Если позориться, то до конца и с гордо поднятой головой! Главное, снова на него с лестницы не свалиться.

Будто так и надо, я делаю вид, что была здесь давно и просто ждала звонка из Италии.

– Мáрко, бонджорно! – громко восклицаю с итальянским акцентом.

Я поднимаюсь и неторопливо спускаюсь по ступенькам, стараюсь на Ромку вообще не смотреть.

– Си, соно а каза! Е ту? Аха–ха… (Да, я дома! А ты?)

Мило смеюсь, будто по ту сторону трубки Марко делает мне комплимент.

Ромка хмурит широкие брови и делает вид, что знает итальянский. Попался на крючок!

Выкуси! Пусть знает, что я себя не на помойке нашла, и мне звонят из самой Италии! Я пристально смотрю Ромке в глаза, и широко улыбаюсь мнимому собеседнику.

Ромка выдерживает мое внимание, да так, что от волнения мой словарный запас итальянского внезапно заканчивается.

Вот, как отрезало, ничего не помню!

Надо импровизировать.

Ноги трясутся.

Я не упаду! Осталось несколько ступенек.

Несу какую-то алалу на псевдо-итальянском, эмоционально жестикулируя.

Я же итальянка, а они так и разговаривают!

Последние пара ступенек:

– Прошутто, джелато, эмоционе! (Ветчина, мороженое, эмоционально). Бьенвенуто колаборанти аль маре! (Непереводимый набор слов)

Ромка тушит окурок о внутреннюю сторону перил и, пропуская меня, бросает равнодушный взгляд, а я, покашливая, вхожу в облако дыма.

Сверлю своим взглядом высокомерно:

– Си, грацие, Марко! Чао! (Да, спасибо, Марко! Пока)

Я специально вскидывая руку в прощальном жесте, касаюсь Ромкиной спины.Пусть помнит о моих прикосновениях.

Захожу за поворот и слышу, как хлопает дверь ромкиной квартиры и поворачивается замок.

Фух!

Останавливаюсь под пролетом, чтобы успокоить себя и ноги. Руки тоже трясутся от волнения и сердце бешено стучит. Хорошо, что я надела кроссы.

Ленка ржёт в телефоне. Представляю, как она катается по полу от моей актёрской игры, которая точно тянет на Оскар.

Еле сдерживаюсь, чтобы самой не засмеяться.

Не здесь! Ромка может услышать за стеной. Я выбегаю на свежий воздух.

Так я ещё не позорилась!

***

Ленка почти час не может успокоиться.

Она уже третий раз отжимает тряпку, и снова кидает еë в ведро в попытках справиться со смехом.

– Всë, хватит заливаться, домыть не успеешь! – бурчу на неё и смотрю на экран.

Мне ещё за печенегами топать. С подругой договорились встретиться на перекрёстке, ровно в шесть и при параде, как положено.

Сашка старше подруги на целых восемь лет! Он устроился охранником в новый и единственный бар в нашем поселке, который открылся месяц назад. Ленке уже есть восемнадцать, исполнилось в январе, а мне только в начале лета. Но Сашка нас проведёт.

Я должна сегодня там быть. Выступает моя любимая группа «Три дня дождя». Это целое событие для нашего города. Как же я их обожаю! Будет аншлаг, и если я не возьму автограф… Даже думать не хочу!

– Всë, я побежала, – целую подругу в щеку и напоминаю, – ровно в шесть!

***

Прежде, чем зайти в подъезд, я внимательно прислушиваюсь. Позориться дважды я не собираюсь. Вроде тихо. Я неслышно взбегаю по ступенькам и захожу домой, разуваюсь.

Карина хоть бы вышла – сидит в зале перед телевизором!

Вот такая у нас семья!

Всем плевать на провалы и удачи друг друга. Никакой поддержки!

Я специально громко кладу упаковку печенья на кухонный стол и захожу в комнату, падаю звездой на разложенный диван. Равнодушный ромашечный взгляд меня не отпускает.

Неужели в нём ничего не всколыхнулось?

У всех вспыхивает при виде меня, а этот… черствый сухарь! Может, включить ему «Рамштайн» на всю катушку? Или лучше Надежду Кадышеву? Чтобы крошки его воспоминаний зашевелились от децибелов.

Хихикаю, представляю, как он в бешенстве стучит по батарее!

Ладно, я сегодня добрая. Впрочем, как всегда. Пусть подавится своими крошками. А мои давно склевали голуби!

***

Держась друг за друга, чтобы не упасть, мы с Ленок скользим на каблуках по накатанной дороге к бару. Возле него уже много людей, они ждут, когда откроется. Я смотрю на вывеску: при дневном свете она совсем неприметная, а сейчас – красиво переливается неоном от красного к сиреневому. И название непривычное для нашего посёлка. Не какая-то там «Берëзка» или «У Светланы», а «Оле Лукойе».

Вполне оригинально!

Мы пробираемся через толпу и подходим к охране. Сашка при виде Ленки расплывается в улыбке, но тут же делает грозную физиономию по статусу и, под возмущение толпы, пропускает нас вне очереди.

Сразу обдаёт теплом. Прийти в капроновых колготках и без шапки, чтобы не испортить причёску – всё-таки морозно для нашей весны, но что не сделаешь ради красоты.

Мы сдаём пальто в гардероб и проходим в зал. Играет лёгкая музыка.

Справа от входа барная стойка. По залу расставлены высокие столики и обычные на втором этаже. Напротив бара, в другом конце зала – танцпол и сцена с аппаратурой.

Решаем с Ленок сидеть ближе к симпатичным барменам, которые, улыбаясь нам, натирают стаканы. Одного из них я знаю. Это Лëшка – друг Никиты. Значит и он здесь появится. Никита любит тусить на халяву.

Надо не забыть Карине написать.

Столики почти все забронированы, на них стоят закуски и люди потихоньку расползаются по залу, занимают свои места.

Ленок уходит в туалет, а я залезаю на барный стул и ставлю на Ленкин свою сумку. Рассматриваю людей: многие лица мне знакомы, компании с разных районов. Но в основном взрослая публика, старше двадцати.

О, вот и Каринкин краш нарисовался, не сотрешь!

Никита, смеясь, заходит с парочкой приятелей и, заметив меня, приближается. Черт! Совсем не хочу с ним говорить, после того, как я ему отказала. Сейчас он начнёт проявлять задетое самолюбие. Точно говорю! Поэтому я достаю из сумки телефон и делаю вид, что его не замечаю.

– Заяц, привет! Что ты тут делаешь?

Никита подходит близко и закидывает руку, чтобы обнять, но я уворачиваюсь, чуть не спрыгну с высоты стула.

– То же, что и ты! Отдыхаю. Не видно? – я натянуто улыбаюсь. – Посмотри внимательно, Никит – у меня что, длинные уши? – спрашиваю, убирая за них волосы.

Он улыбается и мотает головой:

– Нет.

– Вот и не надо меня называть: ни заяц, не кошечка, ни медвежонок! Договорились?

– Как скажешь, но моë предложение в силе! Готов за твоими ушками чесать на постоянной основе. Подумай ещё раз!

– Другой кому-нибудь почеши! А от меня отчеши! – советую в шутку.

Он делает шаг ещё ближе и, наклонившись, шепчет на ухо:

– Ты думаешь, что ты какая-то особенная? Строишь тут из себя недотрогу. Доиграешься!

– Это угроза?

Отпрянув, смотрю в глаза и не понимаю – он в шутку, по-дружески или как?

– Нет, – вскидывает руки, сдаваясь. – Но! Я привык брать своё.

– Только я – не твоë, Никит! Я тебе уже говорила. Не трать, пожалуйста, на меня силы и время, а присмотрись к кому-нибудь другому. К Карине например!

Никита морщится, будто я предложила ему съесть жабу:

– Она же мне, как сестра!

Нормально! А я нет? В чем разница?

Скользнув по мне хищным взглядом, Никита добавляет:

– Будь аккуратнее, не пей много алкоголя, а то вырядилась…

Он осматривает моё облегающее чёрное платье чуть выше колен и вьющиеся светлые волосы. От этого взгляда я машинально поправляю подол, натягиваю ткань на колени.

– Кто-нибудь пьяный утащит тебя за угол, отымеет как львицу и снимет всё на телефон, – он ухмыляется. – И тогда твоя репутация недотроги… пфф! Лопнет, как воздушный шарик.

Сглотнув, оглядываюсь на зал в поисках подруги. Мне нужна еë поддержка, но Ленок завязалась языком с Викой из параллельного класса.

Не знала, что Никита, друг детства, может такое мне сказать.

Его в армии контузило? Меня бросает в жар от этой пошлости, щёки горят, но я держусь уверенно.

– Моим родителям это повтори, и своим не забудь! – я делаю вид, что мне плевать на его слова.

Никита усмехается. Нужно Карину убедить, что он ей точно не нужен.

– Ладно! Захочешь потанцевать, я к твоим услугам.

Он касается пряди моих волос, а я отстраняюсь, даю понять, что его услуги мне не понадобятся. Слава богу, подходит Ленка. Никита вальяжно ее обходит и направляется к лестнице на второй этаж. Там уже за столиком дымят кальян его приятели.

– Что с ним? – спрашивает Ленок, сверля Никите спину. – У него такая злая физиономия.

Вздыхаю:

– Просто в очередной раз дала понять, что нужна не я, а Карина.

– И как? Помогло?

Я недовольно кривлю уголок верхней губы.

– Смотри, чтобы я была трезвая, ладно? А то ещё одно неприятное событие, и я точно сегодня наклюкаюсь. А мне нельзя, ты же знаешь!

– Я постараюсь, – она кивает. – Кто бы за мной следил… Я вот – точно собираюсь сегодня оторваться, как следует, – подруга смеется и смотрит в сторону выхода, где виднеется спина ее Саши. – Я хочу, чтоб мой масик понервничал, приревновал к кому-нибудь, – она улыбается и подзывает бармена, чтобы обслужил нас, королев.

– Масик? – смеюсь в ответ. – Твой Сашка не масик, а шкафчик с полированной башкой.

– Ну ему же идёт! И шкафчик – очень вместительный.

Музыка становится громче. Я пишу Карине, что Никита здесь, но тут же прошу на нём не зацикливаться. А лучше, присмотреться к кому-то более подходящему. Может, его друг Лëшка, который бармен? Он – ничего такая партия для сестры. Но Карина про это слышать не хочет и сообщает, что летит на всех парáх. Только макияж поправит и скоро будет.

Глупая!

Как её отвадить от Никиты? Но она опять же подумает, что я у неё парня отбиваю.

Санта Клеопатра! Как сложно быть хорошей.

Лëшка ставит перед нами коктейли: мне безалкогольный с лимонным тоником, а подруге «Беллини».

Музыка становится громче и шум голосов тоже.

Я припадаю губами к соломинке и разворачиваюсь в сторону сцены, иногда поглядывая на вход. Вдруг увижу, как заходит любимая группа? Перепутает случайно главный вход с чёрным, и солист, сраженный моей красотой, посвятит мне мою любимую песню «Еле дыша».

Размечталась!

Поднимаю голову, а Никита тут же ловит мой взгляд и опрокидывает в себя рюмку водки. Я отворачиваюсь. Даже думать не хочу, что он способен осуществить угрозу. Буду стараться с ним вообще не пересекаться.

Ленка толкает меня в плечо:

– Ты что такая кислая? Мы веселиться пришли или жевать лимоны? Усердно стараюсь казаться счастливой.

Неожиданно играет моя любимая старая композиция: Варум и Агутин – «Я буду всегда с тобой».

– Заяц! – голос Никиты, переходящий в свист, прорывается сквозь песню.

Я снова поднимаю на него взгляд, а он расплывается в улыбке. Никита знает, что песня мне нравится и в детстве была на повторе несколько месяцев. Только он даже не догадывается почему, из-за кого я знаю все слова наизусть.

Совсем не улыбаюсь в ответ, а просто опускаю взгляд и потягиваю коктейль из соломки. Если этот баран не успокоится, мне придётся что-то предпринять. Не хочу из-за Никиты пропустить выступление любимой группы.

«Я буду всегда с тобой, воздухом и водой, краешком той земли, что навсегда с тобой…» – подпеваю тонкому голосу певицы.

Воспоминания накрывают с головой. Я будто снова падаю на асфальт и сдираю с локтей засохшие раны.

Нет, так дело не пойдёт! Так я совсем раскисну.

Дождусь весёлой мелодии и пойду танцевать, даже если буду одна на танцполе. Ленка пьёт уже второй коктейль, а я слезаю с высокого стула и плавно двигаюсь на месте, чтобы хоть как-то поднять себе настроение.

***

Мой третий коктейль и мочевой пузырь грозится взорваться. До выступления группы полчаса, поэтому есть время по-быстрому сбегать в туалет. Прошу подругу никуда не уходить, пока не вернусь, а то она уже немного окосела и скулит, что хочет поцеловать своего масика. А тот тоже нервничает, стоит в углу и раздевает её взглядом.

Подруга обещает, что не сбежит, и я беру свою сумку, телефон и спешу в дамскую комнату. В ней тоже аншлаг: огромная очередь, все кабинки заняты. Если сейчас кто-нибудь из них не выйдет, то у меня будет ещё один повод опозориться.

Терпеливо жду, нервничаю и слушаю сплетни.

Оказывается, наш Ромашка – звезда вечеринки! Через одну слышу обсуждение, что он вернулся и стал красавчик, и что каждая хотела бы с ним переспать.

Боже, как это бе е–е! Не выдерживаю и со злости, что очень хочу в туалет, вмешиваюсь в разговор:

– Да он же по мальчикам!

Наступает гробовая тишина. Все вылупили на меня свои глазенки, как будто стали участниками тайной вечери. Даже одна из кабинок внезапно освобождается.

– Девочки ему не интересны! – усиливаю эффект и, недолго думая, запрыгиваю в эту свободную.

– Да она всё врёт! Не может такого быть, откуда ей знать, малолетке? – слышу шушуканье за дверцей и, с лицом полного блаженства, журчу.

– Он – мой сосед, я с детства его знаю! – выкрикиваю и поправляю платье.

Опять тишина. Я довольная, что успела, выхожу из кабинки и подхожу к крану, включаю воду. Они все недоверчиво смотрят на меня, шепчутся и переглядываются.

– Может я и малолетка, но всё про него знаю, – смотрю в зеркало на их смешные лица и еле сдерживаюсь, чтобы зловеще не расхохотаться. – Поэтому он и ездил в Москву. Искал любовь. Там с этим попроще! А у нас быстро за это разукрасят лицо.

Говорю, а сама умоляю себя заткнуться. За такие слова мне Ромка сам бы начислил.

Не верят!

Ну и хорошо!

Надо уходить. Что я и делаю, даже руки не сушу. Быстро оттуда сбегаю. А самой смешно! Радуюсь, что я не такая уж и хорошая, как о себе думаю, и заодно подняла себе настроение.

***

Ленка всё-таки сбежала к Сашке, пританцовывает возле него, демонстрирует гибкость.

Ну и ладно! Как я и хотела, звучит зажигательная песня, а значит, мне пора на танцпол. А то скоро Каринка придёт и заставит меня помогать подкатывать к своему Никите.

Поднимаю взгляд на второй этаж, но его с дружками там нет. Наверное, вышел освежиться. Я оставляю сумку на баре, прошу Лешку присмотреть, а сама пробираюсь в центр танцпола.

– Соно Верóника. Мольто пьячéре! – повторяю свою персональную мантру.

Рядом пара девчонок, уже заметно подвыпившие, танцуют, дергаются в конвульсиях. Изящнее надо! Как я. Ловлю ритм и, не обращая на них внимание, плавно двигаюсь, цепляю на себя со столиков взгляды.

Внезапно кто-то подхватывает меня со спины и кружит.

Никита, дурак! Ну что не понятно?

Удерживая моё брыкающееся тело, он ставит меня на ноги и в мгновение оказывается впереди, улыбается, тупица, во весь рот. Это уже раздражает. Чувствую себя бешеным драконом, но Никита не унимается и снова обхватывает меня, стиснув тело с руками, поднимает и крепко сжимает руки, что вырваться невозможно. Наши лица в нескольких сантиметрах друг от друга.

– Отпусти! – рычу на него.

На нас все смотрят, я чувствую взгляды, но этот дурак мотает головой и жадно впивается в губы.

Я брыкаюсь, пытаюсь вырваться, но он так крепко держит и все, что я могу – укусить.

Никита вскрикивает, отпускает руки, а в бешенстве отталкиваю наглеца в сторону.

Санта Клеопатра!

У барной стойки, замечаю Ромку. Облокотившись, он, смотрит, не отрываясь, а на входе – моя сестра, влюбленная в Никиту Карина. Только не это! Будь у неё копьё, она бы в гневе запустила мне в грудь, а так лишь молнии сверкают из глаз.

Так глупо и нелепо бывает только в турецких сериалах, которые любит смотреть наша ма! Никита прикрывает рот, и надвигается, кажется, хочет что-то сделать в отместку, но я снова отталкиваю его от себя и бегу за сестрой. Карина демонстративно, даже театрально, разворачивается к выходу.

Глава 3

Выбегаю за ней на улицу.

– Карина! – кричу, чтобы остановилась, но она быстрым шагом сворачивает за угол бара в сторону чёрного хода. – Да, стой же! – скольжу до неё и хватаю за плечо.

– Как же я тебя ненавижу! – сестра цедит сквозь зубы и оборачивается.

Она злится больше, чем утром.

– Карина, я тут не при чем! Он сам… пьяный!

– Вот почему ты такая? – она не слышит меня. – С самого детства всё портишь! Сперва родителей у меня забрала, теперь его! – машет в сторону бара.

– В смысле забрала? – имею в виду родителей.

– Любишь к себе внимание привлекать! – у неё глаза на мокром месте, а я трясусь от холода. Колготки прилипают к ногам. – Лучше бы тебя никогда из детдома не забирали! Ненавижу тебя!

– Ты сейчас злишься, да? Про детдом – это же неправда?!

Но она смотрит, растопырив ноздри, как будто хочет что-то сказать, но не решается.

– Неправда? – повторяю и чувствую, как слезы подбираются к глазам.

– А ты думаешь, что тебя в детстве все соседи подкармливали? Печеньки, конфетки! – она шмыгает носом и смотрит с такой ненавистью, словно я – не я, не еë сестра, а самый чужой человек на свете. – Потому что жалели! Потому что ты – жалкая! Жалкая ворона!

Остолбенев от ее заявления, смотрю, и впервые не знаю, что сказать. Уверена, она говорит со злости и всë неправда!

– Я – Верóна! – от холода дрожащим голосом правлю, а сама уже не знаю, кто я.

Щиплет глаза. Наверное, потекла тушь и, возможно, она уже права – я похожа на ворону. Карина напоследок травит взглядом и, вытерев слезы, поворачивается ко мне спиной.

– Ненавижу тебя! – она кричит и убегает прочь.

Холодно, но стою, соображаю, что мне делать. Стираю змейки проступивших слез. Зубы стучат, и тело трясётся с такой силой, что с трудом держусь на ногах, чтобы не поскользнуться. Карина растворяется в темноте, а шаги за спиной пробуждают во мне невиданную ранее злость.

Они хрустят всё ближе. Рядом пролетает окурок и, ударяясь о накатанный снег, уголёк отскакивает в сторону.

Только Никиты здесь не хватает для полного «счастья». Когда же, если не сейчас поиздеваться надо мной? Не хочу его видеть, и чтобы видел меня, что я подавлена. Жмурюсь от злости и сжимаю замерзшие пальцы. Хочу двинуть ему снова, но уже с такой силой, чтобы встать не смог.

– Ну, давай, что ты там хотел? Отодрать меня, как львицу?! – мой голос дрожит и, шмыгая носом, говорю громко, специально, чтобы точно услышал.

Когда чувствую, что Никита уже за спиной, я резко разворачиваюсь, занося в ударе кулак.

– По-твоему мне этого сейчас не хватает?! – кричу и бью со всей силы в грудь, но второй кулак он ловко ловит ладонью, что приводит меня в большее бешенство, и хочется выть от бессилия.

Глаза слезятся. Не могу понять, кто передо мной. Всматриваюсь.

Это не джемпер Никиты, а чья-то светлая рубашка под черным пиджаком.

Поднимаю взгляд.

Ромка, насупившись, смотрит мне в глаза и крепко сжимает мой кулак своей горячей ладонью:

– На львицу ты сейчас не очень похожа! – он делает попытку улыбнуться. – Скорее, на замёрзшего сфинкса. – Ромка отпускает мою руку и быстро снимает пиджак. – Накинь, а то заболеешь!

Он протягивает пиджак с какой-то жалостью во взгляде.

– Ты всё слышал, да? – ищу в его глазах то самое равнодушие.

– Нет. Только то, что ты Верона, – он пытается накинуть пиджак мне на плечи. – Но это я и так знаю!

Я отстраняюсь, препятствую жесту внезапной доброй воли, а у самой зубы не сходятся.

Не нужна мне его жалость! Ни его, ни чья-либо ещё!

– Зачем ты вообще вернулся? – брезгливо морщусь и смотрю с презрением в глаза.

Я отталкиваю Ромку. Хочу вернуться за сумкой и пальто, сбежать куда-нибудь подальше, но от резкого движения нога предательски скользит на ребро. Хруст. Каблук сворачивает на бок и резкой болью отдает в лодыжке. Вскрикнув, заваливаюсь назад.

Санта Клеопатра!

Ну почему я такая неуклюжая, постоянно падаю на него? Ромка успевает поймать. Как всегда, как в детстве.

Теперь точно, всë! Вечер испорчен.

Окончательно!

Совсем!

Отдалённо слышу, как люди визгом приветствуют мою любимую группу. Но я не там, а здесь: на холоде, в объятиях того, кого презираю последние семь лет.

Это последняя капля.

Вжимаясь ему в грудь лицом, меня разрывает плачем от собственной никчёмности. Он быстрыми движениями накидывает пиджак мне на плечи и кутает, но это совсем не греет.

– Пойдём! Тебе надо в тепло.

Стирая влагу под носом, я отстраняюсь и мотаю головой.

Его пиджак на мне, как пальто. Маленькое чёрное пальто.

– Куда я в таком виде? – стараюсь смотреть не на него, а на сломанный каблук, который торчит, повёрнутый набекрень.

Носком ботильона касаюсь земли, чтобы хоть как-то держать равновесие.

– Через чёрный ход, – Ромка взглядом указывает на широкую дверь в углу здания. – Приведёшь себя в порядок, пока я делаю «Глинтвейн».

Обречённо вздыхаю. Хуже уже не будет! Согреюсь и поковыляю домой, сдаваться судьбе. Моя любимая песня уже вовсю играет, слышу знакомые слова.

Киваю Ромке, соглашаясь, и он помогает просунуть руки в рукава, а затем почему-то разворачивается, приседает на корточки:

– Цепляйся, донесу!

Что? Я не решаюсь.

– Давай, пока совсем не замёрзла! – настаивает Ромка.

Помедлив, холодными руками обхватываю шею, от чего Ромка ёршится, а я прижимаюсь к его спине. Такой горячий. Лежала бы так вечно. Рубашка слабо пахнет табаком и вкусным одеколоном.

Ромка подхватывает меня за коленки и осторожно встаёт. Даже думать не хочу, как всë это выглядит со спины. Надеюсь на пиджак, что спрячет то, что нужно.

– Тоже додумалась… надеть капронки в такой минус, – Ромка ворчит, ссылаясь на ледяные ноги в своих руках.

Хочу съязвить и колко ответить, но не могу – мои зубы не сходятся.

Холодно. Я лишь мычу в ответ, а Ромка осторожно ступает по накатанному снегу. До двери несколько шагов и я сильнее прижимаюсь к его спине.

– А помнишь, как мы лазили по гаражам, и ты неудачно спрыгнула, подвернула лодыжку, и я тащил тебя до дома на горбушке?

Он смеётся, а я улыбаюсь. Никогда и не забывала!

– Моя мама тебя сильно ругала, – стучу зубами, а Ромка открывает тяжёлую металлическую дверь и заносит меня внутрь.

Тепло мгновенно укрывает спину.

– Потом я ругала её, что к тебе несправедлива, – вспоминаю, как обиделась на маму в тот раз и два дня с ней не разговаривала.

Ромка останавливается ненадолго и поворачивает голову, а я все ещё прижимаюсь. Кажется, что руки примерзли к его шее.

– Ты меня сейчас задушишь, ослабь немного хватку, – он хрипит и подходит к одной из дверей в коридоре.

Ромка открывает её и заносит меня в небольшую комнату, в которой горит яркий свет. Прямо напротив входа, у стены, стоит потёртый кожаный диван неожиданного зелёного цвета. Возле него царапанный журнальный столик с бумагами, а них грязная кофейная чашка. С постеров на стенах смотрят зарубежные группы.

Ромка опускает меня на диван и распрямляет спину, заправляет выбившуюся рубашку с пятнами от моей туши на груди.

Я кутаюсь плотнее в пиджак и смотрю на Ромку снизу-вверх. Трясусь.

Спаситель отодвигает столик и садится у ног. Он берёт в руки мою стопу со сломанным каблуком, а затем, расстегнув молнию, поглядывая на меня, стягивает с ноги ботильон и обхватывает ладонями лодыжку, не спеша шевелит.

– С–с! – я кривлюсь от боли.

Рома смотрит в глаза и тоже машинально морщится:

– Больно?

Киваю и грустно смотрю на открытую дверь, играет уже четвёртая песня. Еще немного и я всё пропущу.

– Не вставай, я сейчас.

Ромка поднимается, убирает с лица чёлку и направляется к выходу.

– Там моя сумка и телефон за баром, Лёшка приглядывает, – уже спокойным голосом прошу, останавливаю у выхода. Рома оборачивается. – Можешь принести? Меня, наверное, подруга обыскалась.

Он кивает и выходит.

Я наклоняюсь к стопе, растираю. Ботильоны можно выбросить, смотрю на них с тоской. Вряд ли получится починить каблук. Вздыхаю. Они мои любимые. Были.

Я снимаю второй, осторожно встаю на ноги и, разглядывая комнату, останавливаюсь на середине. Приподнимаю лацкан его пиджака, чтобы послушать Ромкин запах: вкусный, очень вкусный одеколон. Грустная музыка доносится из коридора. Грустная, такая же, как я.

Поправляю пиджак и медленно двигаюсь в ритме, с улыбкой превозмогая боль. Закрываю глаза. Все там веселятся, а я здесь. Ни автографа, ни внимания. Никакого праздника!

Несправедливо!

Вдобавок не знаю, как возвращаться теперь домой? Без каблуков и с чувством вины. Сестра меня ненавидит. Мама, наверное, тоже. Уже, наверное, знает от Крины, что произошло и презирает меня больше, чем в прошлый раз. Предчувствую неприятный разговор. Может напиться, чтобы было всё равно, а утром сказать, что я ничего не помню?

Нет!

Потом эти вертолёты и здравствуй белый друг. Не хочу больше! Как я вообще могла во всё это вляпаться? Чувствую себя камбалой, раздавленной, плоской. Или это температура?

Стою на цыпочках, трогаю лоб – вроде нормальный, но присутствует слабость.

– Вы классная публика! – слышу красивый голос солиста. – Продолжаем!

Люди радостно кричат в ответ.

Классная…

Видел бы он меня, от такой публики точно бы стошнило.

Никита, наверное, счастлив, что испортил мне вечер.

В дверях появляется Рома с большой кружкой в одной руке, под мышкой у него моя сумка, а в другой руке резиновые тапочки, сложенные один в один.

Он опускает взгляд на мои ноги:

– Я же просил, не вставать! – недовольно ворчит и подходит к журнальному столику, ставит кружку.

– Мне уже терпимо, – взглядом ищу в его руках мобильный.

– Телефон в сумке, – будто прочел мои мысли, он кладёт её на диван. – Вот, тапочки, – он протягивает. – Зачем встала, ещё и босиком? Здесь же грязно.

– Мне уже всё равно! Хуже, чем есть уже не будет! – изображаю равнодушную улыбку. – Хоть так потанцевать, раз в зале не суждено.

Прихрамывая, я на носочках подхожу к дивану, сажусь и, сочувствуя ботильонам, забираю тапочки. Но их не надеваю, а кладу рядом с обувью и достаю из сумки телефон.

От Ленки пять пропущенных, от мамы больше десяти.

Санта Клеопатра! Я не решаюсь перезвонить. Всё равно уже ничего не изменится, остаётся только принять.

Я включаю камеру на фронтал и выставляю перед собой руку, разглядываю отражение.

Так и есть – я не Верóна, а ворона.

Щеки в туше, глаза – красные и нос туда же. Сегодня день позора или позорный день! Скорее бы закончился.

Я нахожу в сумке влажные салфетки и тру под глазами.

– Выпей! – Рома берёт со стола кружку и протягивает.

Кладу грязную салфетку и телефон на диван, и с лицом благодарного гостя, я забираю кружку. Пахнет корицей.

– Надеюсь алкогольный? – нюхаю глинтвейн.

– Размечталась! – улыбается. – Тебе еще нет восемнадцати!

Он садится рядом и ждёт, когда сделаю глоток.

– Мне почти! – отпиваю немного.

Имбирь согревает, и тепло растекается по телу, а я от блаженства прикрываю глаза.

– Почти не считается, – он касается моей руки, подталкивает, – Давай, не останавливайся! – Ромка хмурится. – Как тебя вообще пропустили?

– Военная тайна! – пытаюсь шутить и не выдать Сашку, но вспоминаю про подругу.

Я делаю ещё один глоток и отдаю Ромке кружку. Набираю Ленкин номер, но она не отвечает. Наверное, не слышит.

Конечно, она там веселится! Не то, что я....

Песни я уже не считаю. Бессмысленно.

– А чья это комната? – рассматриваю стены. – Персонала?

Он кивает:

– Моя каморка!

– Ты здесь работаешь? Охранником? – удивляюсь.

Рома хоть и стал высоким, но для охранника маловато мышц, не то, что у Сашки – по сравнению с соседом он, и правда, шкаф.

Солист объявляет предпоследнюю песню, ещё одну мою любимую.

– Я здесь – управляющий, – Ромка отвечает так, будто совсем неважно.

Важно и очень неожиданно!

Неожиданно горда за него и презрение куда-то исчезает.

Ромка поднимается и смотрит на меня, а я с тоской на дверь.

– Мне нужно в зал, посмотреть, что к чему, а потом их проводить, рассчитаться и всё такое. Подождёшь? – он спрашивает с надеждой в голосе. – Я вернусь и отвезу тебя домой.

Но потом он хмурится, что-то вспомнив и, помедлив, спрашивает:

– Или тебя твой парень проводит? Забыл про него, … а он, похоже, про тебя.

– Парень? – пустым взглядом смотрю ему в глаза, пытаюсь понять, о чем он, и до меня доходит, что Ромка про Никиту. – Он мне не парень! – возмущаясь, раскрываю глаза. – Он думает, что мой парень… самовлюблённый кретин! Но Никита – просто друг детства.

Зачем-то оправдываюсь.

– Как я? – Ромка улыбается, и, смутившись, переводит взгляд на кружку.

Меня смущает другое. Ещё чуть-чуть и всё!

Всё закончится!

– Потанцуй со мной! – я подрываюсь на месте, забыв про больную лодыжку, и тут же вскрикиваю, цепляюсь за Ромкину руку, чтобы не упасть.

От резкого движения, остаток глинтвейна из кружки выплескивается прямо мне на платье, и брызги, коричневой жижей, оставляют на его рубашке кляксы.

Я замираю и Ромка тоже.

Хорошо, что напиток немного остыл.

Ромка брезгливо двумя пальцами оттопыривает мокрую ткань от тела, и недовольно надувает щеки, а потом громко, как сдувающийся шарик, испускает воздух.

– Ты… какая-то… ходячая катастрофа!

Смотрю на него взглядом провинившегося ребёнка.

А я как будто не знаю?! И без его замечаний сегодня в этом убедилась.

Пожимаю плечами, потому что другого ничего на ум не приходит.

Рома закатывает глаза и трясет головой, словно не знает, что со мной делать.

– Ладно, пошли! Есть идея получше. Надевай тапки! – указывает взглядом на них. – Идти сможешь?

Киваю неуверенно и наспех залезаю в резиновые шлепки.

– Вещи оставь, потом заберешь.

Он выходит в коридор, а я ковыляю следом.

– А куда? – еле за ним поспеваю.

Ромка останавливается возле туалетов, ждёт, когда догоню:

– Не отставай, кетчуп!

Я дохожу до него и, как закон подлости, из мужского выруливает Никита с друзьями.

Он расплывается в улыбке, подтаявшей от горячительного:

– О, заяц! Я думал, ты сбежала!

Опять заяц? Серьёзно?!

Я машинально хватаю Ромку за руку.

Он ловит мой взгляд, а потом вскользь переводит на Никиту и снова на меня, будто спрашивает – тот самый кретин или нет? По моему недовольному лицу, наверное, понимает, что да.

Тогда он отпускает мою руку, хватает Никиту за грудки и рывком вжимает его в стену.

– Э! Чувак, ты чего? – друзья Никиты активируются, но не решаются влезть.

– Ещё раз к ней приблизишься, я тебе прикус испорчу! Понял? – Ромка скалится на него и замахивается кулаком, но останавливает прямо у челюсти Никиты.

Тот щерится и смотрит на меня, потом на друзей, снова на меня, ожидая, что я заступлюсь. Но я распрямляюсь и с гордо поднятой головой буравлю его взглядом. Пусть знает, что за меня есть, кому заступиться, хоть я в этом и не уверена до конца.

– Ты понял? – снова спрашивает Ромка.

– Да понял! – брезгливо кривит губы Никита.

Ромка убирает руки, берёт мою и тянет за собой.

Солист в микрофон благодарит присутствующих гостей за внимание.

Опять этот Никита всë испортил! Из-за него я всë пропустила. Что за невезуха!

Мы заходим в зал. На сцене любимая группа собирает вещи, чтоб уйти.

Ромка помогает мне залезть на барный стул, а сам направляется к сцене. Рыскаю взглядом по залу, ищу подругу, но ни еë, ни Сашки не видно. Фоном играет музыка, и гости снова шумят.

Никита за своим столиком на втором этаже косится в мою сторону и в сторону сцены. Уже всë равно на его чувства, ему же плевать на мои.

– По просьбе нашего друга мы споём ещё раз, любимую многими и Верóны-Вероники, – солист группы делает акцент на моëм имени, отчего я чувствую, как вспыхивает лицо, – песню! – Солист улыбается и пальцем стучит по микрофону. – «Еле дыша!» – объявляет громко умопомрачительным голосом. – Специально для Верóны.

Я плавлюсь, как сыр в микроволновке, и снова подбираются слезы к глазам. Но это слезы радости! Ловлю Ромкин взгляд. Сосед, спустившись со сцены, уверенным шагом, под музыку как в фильмах, идет ко мне.

Это так мило с его стороны! Мы будто снова в поле копаем картошку, а Ромка где-то нарвал цветы: ромашки, одуванчики, и тащит их мне через весь огород, чтобы подарить.

Тогда мне было лет десять. Глупо, я знаю, но я всë помню. Пусть по-детски и смешно. Но…

Прячу взгляд и улыбку, отвернувшись в сторону. А Ромка становится так близко, что, кажется, он слышит моë сердце, колотится, как тогда, и сжимается до приятной боли.

– Танцевать не предлагаю, я на работе, – он произносит громко из-за музыки. – Как-нибудь в другой раз и, может, в другом месте.

Улыбаюсь сквозь слëзы и просто киваю. Он стоит рядом, и мы оба смотрим на сцену. Тапочки на моих ногах качаются под музыку. Я подпеваю, изредка поглядывая на Ромку. А он будто не замечает, и задумчиво смотрит вперёд.

Я счастлива, здесь и сейчас, и совсем не важно, что будет потом.

Даже если потом – наступит конец света.

Глава 4

Последний аккорд под радостные крики публики. От этого немного грустно. Ленок похоже меня бросила, подруга называется! И Сашки не видно. Не мог же он сбежать с работы вместе с ней. Или у них здесь позволительна такая безответственность?

Ромка наклоняется ко мне:

– Я сейчас рассчитаюсь с ними и вернусь, помогу дойти, – он машет бармену, а я, кивнув, смотрю на Лешку, который обслуживает двух людей и ставит перед ними разные напитки.

Может он знает, где подруга?

К Ромке подходит другой бармен.

– Сделай для девушки Глинтвейн, пожалуйста, – Ромка просит и, направив взгляд на меня, добавляет. – Безалкогольный!

Абьюзер!

Алкоголь бы мне не помешал, хотя бы капля, чтобы немного расслабиться и не переживать насчет дома.

Бармен кивает, принимается за дело, а Ромка мечется взглядом между мной и группой на сцене.

– Подождешь? Я тебя отвезу.

– Ты можешь взять у них автограф для меня? Я ради этого и пришла сюда с подругой. А я тебя в комнате подожду, может смогу ей дозвониться.

– Без проблем, – он подаёт мне руку и помогает слезть со стула. – Сама найдешь или попросить, чтобы проводили? – он снова озирается на сцену. – Мне правда нужно ненадолго сбежать! Работа.

– Сама, – с пониманием киваю.

– Отлично! Не торопись, я где-то на полчаса, – он окликает бармена. – Принесёшь девушке в мой кабинет?

Бармен кивает и внимательно меня сканирует.

Ромка, подбадривая, касается моего плеча. Он уходит к группе, а я, шаркая тапками, направляюсь к гардеробу.

Никита делает вид, что меня не знает. Он проходит мимо, специально так близко, что задевает плечом.

Дурак! Видит же, что хромаю. Я могла упасть!

Провожаю его недовольным взглядом и показываю женщине в гардеробе бумажный браслет на запястье со своим номером. Она его рвёт и отдаёт пальто. Прихрамывая, я шлепаю в сторону туалетов.

Уже всё равно, как я выгляжу, но думаю не очень в этих жёлтых резиновых тапочках. Не хватает такой же шапочки на голове для полного краха и приглашения в программу: «Снимите немедленно».

У туалетов компании обсуждают концерт, а я стараюсь на них не смотреть, притворяюсь, что я – не я, пялюсь на тапки и шуршу мимо.

«Соно нон Верона, соно пиккола ворона»5.

Хотя им всем всë равно, кто я – Верона или ворона с раненым крылом.

Захожу в Ромкин кабинет и, отодвинув здоровой ногой свою обувь, устало опускаюсь на диван. Беру телефон в руки.

От мамы снова пропущенные. Разблокировав экран, набираю подругу. Долгие гудки и, о чудо, она берëт трубку.

– Ну, наконец-то! – с кем-то хохоча, Лена отвечает моей заготовленной фразой.

Я молчу. Хочется столько ей всего рассказать, но боюсь, что Ромка появится в дверях и услышит.

Ленкин голос внезапно становится взволнованным:

– У тебя все впорядке? Ты где, Верон? С Кариной?

– Нет, она ушла домой, потому что я.... – усталым голосом бормочу, хочу снова назваться вороной, но что-то слишком много сегодня чёрных птиц. – Ходячая катастрофа!

Ромкино определение звучит не так обидно.

– А я счастливый пельмень! – шепчет в трубку и хихикает. – Так ты ещё не дома?

– Нет, я еще в баре, а ты где? Бросила меня… – хочется плакать, вспоминая свой вечер.

– Я с масиком, но если что – у тебя ночую!

– А как же его работа? – удивляюсь, почему его отпустили.

Слышу на заднем плане нетерпеливый голос Сашки.

– Он отпросился, и мы уехали. Я тебе звонила… а теперь мы катаемся по городу, – она снова добавляет шепотом, повизгивая. – Я так счастлива!

Сашка ворчит и подруга, извиняясь, спрашивает:

– Мне пора, Верон. Ты же не обидишься?

Я молчу.

– У тебя точно всё нормально? Сама доберешься?

– Да, – отвечаю сухо.

Не хочу портить ей вечер и ночь своими проблемами. Пусть хоть у кого-то сегодня будет радость.

– Отдыхай, я тебя прикрою, моя лучшайшая.

Вздыхаю и отключаю телефон, не дождавшись ответа. В дверях появляется бармен с глинтвейном. Улыбаясь, он ставит стакан на столик, и лезет в карман, достает пачку «Скиттлс».

– Вот, от Романа, – парень кладет упаковку рядом с кружкой.

В детстве я обожала «Скиттлс», его разноцветные кислые камушки, но похоже переела. А может, просто внезапно выросла, когда наша с Ромкой дружба закончилась.

– Спасибо, – грустно улыбаясь и смущаясь, убираю прядь от лица.

Бармен уходит, а Ромки всё нет. И маме боюсь звонить. И домой боюсь. Но если не приду, то она будет волноваться. Наверное.

А если то, что сказала Карина – правда, и на самом деле я никому не нужна? Меня просто все жалеют и делают вид, что любят?

Слезы просятся наружу.

Почему слова, брошенные в гневе, всегда ранят больнее, чем физическая боль? Рассматриваю лодыжку, которая немного припухла.

Возможно, завтра Карина остынет, переспит всё, а я буду страдать, но делать вид, что забыла, простила. Потому что я – хорошая. Или хочу ей быть. Выпрашиваю так к себе любовь.

Её.

Родителей.

Всех!

Боже, я, и правда, жалкая!

Беру остывшую кружку, нужно выпить, отвлечься, пока сама себя не похоронила.

– Мальчик, водочки принеси! – пародирую проститутку Мерлин, побитую судьбой.

… или что там притупляет боль?

Нет сил больше ждать Ромку, иначе совсем расклеюсь от жалости к себе.

Я ставлю кружку на столик, убираю телефон в сумку и надеваю пальто. Чувствую слабость и почему-то морозит. Глинтвейн должен был согреть, а меня снова трясет от холода. Посижу немного и пойду домой, сама. Не буду Ромку ждать. Залезаю на диван с ногами, прижимаю их к груди и кутаюсь в пальто. Конечности будто во льду. Накрываюсь с головой и, оставив снаружи только нос, прикрываю глаза, пытаясь согреться.

Всего пять минут и я пойду.

***

Кто-то щёлкает меня по носу. С трудом разлепляю веки. Ромка сидит на корточках и машет перед лицом ладонью.

– Э! Ты чего? Яйца высиживаешь?

Он усмехается, но мне не смешно.

– Почему так холодно? Ты проветриваешь? – Щурясь, смотрю на открытую дверь, на сумку, на диван, столик. Губы сушит и во рту Сахáра. – Дай попить! – прошу его, мечтая о воде.

Ромка хмурится, всматривается в мое лицо. Он вытягивает руку к столику за кружкой и подносит ко мне, а я, высунув кисть из-под пальто, беру остывший глинтвейн.

– Ну-ка, дай посмотрю! – Ромка привстает и, как моя мама, подносит губы ко лбу. – Всё ясно! Ты горишь!

– А который час? – спрашиваю так, будто это важнее моей возможной температуры.

Вынув телефон из заднего кармана, Ромка активирует экран:

– Начало первого.

– А-а-а! – разлепляю квелые глаза. – Это не простуда, – тяжело вздыхаю. – Я просто превратилась в тыкву!

– Похоже, ещё и бредишь! – он улыбается и снова трогает лоб, но ладонью.

– Мне надо домой, Ром. Мама, наверное, сильно волнуется.

– Да, она звонила, когда зашёл, но ты дрыхла, – он чешет кончик носа, – и я ответил, прости! Сказал, что ты у меня.

– Ты совсем?! – в ужасе распахиваю пальто и опускаю ноги на пол. – Она итак думает, что я шлюха! Ещё и тебя в еë списке моих ухажеров не хватает! Зачем?

Смотрю испуганно в его синие, океанские, и снова начинаю презирать.

– Успокойся! Я же пошутил! – он смотрит так, будто оценивает меня по проститутошной шкале, какая я – элитная или не очень. – Я просто сказал, что всë с тобой в порядке, чтоб не волновалась. Обещал привезти через полчаса. И, похоже мне снова за тебя влетит от тети Светы, потому что ты – явно не в порядке!

– Но ты же не виноват, что я катастрофа! – успокоившись, вяло шевелю губами. – Я Ленку прикрою и тебя тоже, раз меня некому… всë равно мне сегодня светит большая звездюлина!

Пытаюсь улыбаться и снова кутаюсь в пальто, смотрю сонными глазами. Раздражает не только яркий свет, но и его красивая улыбка.

– Я возьму пуховик, прогрею тачку и поедем, хорошо? – Ромка поправляет мне пальто и, постоянно оглядываясь, выходит из своего кабинета.

Допиваю остатки напитка и терпеливо жду Ромку. Пешком я точно не дойду. Из коридора до сих пор доносится музыка, голоса. Бар работает до двух.

Ромка появляется в дверях с объемным жёлтым пуховиком в руках.

– Снимай пальто и надень пуховик, будет теплее.

Ромка подходит и помогает сменить шкурки. На моём лице блаженная улыбка, но слабость присутствует. И правда, теплее.

– Ты похожа на Пикачу! – он смеётся и снова щелкает легонько меня по носу.

– Пика-пика! – изображаю вялого покемона и с трудом улыбаюсь.

Ромка поправляет на мне тапочки, сворачивает пальто и, подняв ботильоны, помогает встать с дивана.

– Держи.

Я просовываю кисть в ручку сумки и прижимаю к себе объемный коричневый комок плотной ткани. И вдруг Ромка, обхватив, поднимает меня на руки, и смотрит в глаза с какой-то давно забытой мною нежностью.

Моë сердце, как взбесившийся метроном, чеканит ритм.

– Домой? – он вскользь улыбается.

– Может я ногами?

Спрашиваю больше из вежливости. Может, я и не такая лёгкая, как о себе думаю. Хотя готова температурить чаще, если он будет брать меня на ручки.

– Ага, в тапочках?! Пика-пика?

И ничего я не сумасшедшая… разве что чуть-чуть.

– Ладно, неси меня… раз тебе охота таскать тяжести, – прижимаюсь к нему сумку и опускаю голову на плечо. Он выходит в коридор и быстрым шагом движется к выходу. – А ты не замерзнешь в рубашке? Давай я отдам тебе хотя бы твой пиджак?

Хочу поднять голову, но слабость в мышцах не даёт, и поэтому носом утыкаюсь ему в шею.

– Ты кипятковая, не переживай, я не успею! – Ромка смеётся и боком толкает тяжёлую дверь чёрного хода.

Я не чувствую мороза в его куртке, но уверена, его спина замерзла. чувствую. Вытягиваю свободную руку и, пока он несет меня до машины, касаюсь его спины, растираю там, где могу дотянуться.

– Не надо… щекотно! А то вместе распластаемся.

Ну и ладно! Не хочешь, как хочешь…

Мог бы и воспользоваться моей слабостью, потому что это первый и последний раз, когда я такое могу себе такое позволить.

Ромка подносит меня к тарахтящей машине, снимает сигнализацию, и открывает пассажирскую дверь, ставит меня на ноги.

– Садись быстрее и не забудь пристегнуться, – Ромка забирает у меня вещи и кладет их на заднее сидение, закрывает двери.

Я послушно выполняю его просьбу, пристегиваюсь и слежу за ним, как спереди обходит машину, а затем садится за руль.

Бросив на меня короткий взгляд, Ромка переключает передачу и машина трогается с места.

– Можешь вздремнуть пять минут, пока едем.

– Хочу… но не хочу, – обвожу взглядом его правильный профиль. – Ты надолго вернулся?

– Насовсем, – он отвечает сухо и следит за пустой дорогой. – А что?

– А я, наоборот, хочу уехать отсюда.

– Куда? В столицу?

– В Италию! – произношу с гордостью за свою мечту. – Там всегда тепло, море и солнечные парни.

Он смеётся и поглядывает на меня, но внимательно следит за дорогой.

– И что манит больше? Море или парни?

– Солнце, краски.

– Ну, этого и у нас полно! Летом.

– Всего лишь три месяца в году, а там почти круглый год!

Мечтательно говорю и вижу наш серый двухэтажный барак. Мечты сразу лопаются, как мыльные пузыри, и остаётся пресное ощущение предстоящих люлей.

Ромка паркуется на обочине напротив нашего подъезда и с сочувствием мне улыбается:

– Пошли, проигрывать бой? Выше нос, Пикачу!

Я тяжело вздыхаю и открываю дверь, поднимаю взгляд на наши окна.

В спальне родителей горит ночник и вижу, как мамин тёмный силуэт подходит к окну. Лучше бы это был папа. Он не такой страшный в гневе, как мама и Карина. Поворчит, а потом обнимает и, вроде, и не ругал совсем. Мама же может несколько дней распиливать осуждающим взглядом.

Санта Клеопатра, пошли мне побольше мужества и пофигизма!

– Подожди, я тебя до подъезда донесу, – Ромка открывает свою дверь.

– Лучше я сама… Там мама шпионит в окне.

Глянув на окно, он улыбается:

– А. Ну, ладно. Но всё равно провожу.

– Если не сложно, – шепчу в ответ. – При тебе она не будет на меня кричать. Ну, может, разве что, подзатыльник прилепит.

Теперь Ромка смеётся:

– Весело у вас.

– Угу… обхохочешься!

Он берет мои вещи с заднего сидения и, протянув свободную руку, помогает выйти из машины. Мышцы ломит и слабость в теле.

Придерживая меня за локоть, Ромка помогает доковылять до подъезда. Я подглядываю за нашим окном: силуэт мамы исчезает – наверное, уже возле двери караулит!

Мы заходим в подъезд и поднимаемся по нашей кошмарной лестнице, и тут у меня начинается приступ истерического смеха. Похоже, это нервы или чувство безысходности сковырнуло пробку печали. С каждой ступенькой я вспоминаю своë грандиозное падение на Ромку, его испуганное лицо и свои душераздирающие вопли.

– Тише! Ты чего? – Ромка не понимает, что со мной происходит и сам заражается смехом. – Ты сейчас всех разбудишь!

Мы подходим к нашей двери, а я никак не могу успокоиться, но вдруг она открывается и мое веселье растворяется. Вот, как корова слизала!

Я плотно сжимаю губы и виновато смотрю на маму, которая почему-то терзает взглядом Ромку, а не меня.

– Теть Свет, вы не подумайте, Вероника трезвая, я за этим следил. Но у неё, кажется, высокая температура.

Я спешно снимаю с себя его вещи: пуховик и пиджак, сую ему в руки, забираю при этом свои, и взглядом показываю «не надо, что это бесполезно». Звездюлей мне не избежать.

– Спасибо! – грозным тоном мама отвечает Ромке и запускает меня в квартиру. – Спокойной ночи, Роман!

Она захлопывает перед ним дверь.

Совсем не вежливо, мам! Могла бы ему чай предложить за моё спасение. Удивленно смотрю на ма, а она в своём репертуаре – руки в бока и взгляд суперженщины, испепеляющий в одно мгновенье.

Ну, нет, так нет!

Смиренно вешаю пальто, стараясь избегать молний из ее глаз и, прихрамывая, спешу в свою комнату.

– А с ногой что?

– Ничего… Просто подвернула.

Опустив виновато голову, захожу в темноту и, не включая ночник, переодеваюсь в тёплую пижаму. Мама стоит в проёме, как статуя Мадонны, в ореоле света из коридора.

– Ладно, утром поговорим! Ложись спать.

Сердито глянув, она уходит на кухню. Я же залезаю в свою небольшую кровать у шкафа и стены напротив окна, под свое тонкое, но тёплое ватное одеяло.

Карина дрыхнет на диване.

Наконец, я дома!

Хорошо, что мама решила сейчас меня не мучить. Но от таблетки и ласковых поглаживаний по голове я бы не отказалась. Меня всё ещё трясёт, но я стараюсь не шуметь, не доставлять больших хлопот. Поэтому поворачиваюсь к стене и взглядом обвожу рисунки на обоях, при лунном свете они совсем другого оттенка.

Мысли о своей никчемности, ненужности борются со сном и слабостью в теле. До меня внезапно доходит понимание, что Карина могла и не врать. Зачем ей это? Неправда не может убить, причинить боль, а правда вполне. Особенно, если есть подтверждение.

А какое подтверждение еë правды?

Что я не похожа на родителей? Но на папу же чуть-чуть.

Чуть-чуть не считается – так всегда говорит Ромка.

Задумчиво обвожу пальцем узор на стене.

Фотографии!

Раньше я как-то не задумывалась об этом, но… у меня нет фотографий с родителями, где я совсем младенец. У Каринки есть, а у меня нет. Только те, где мне три года, а ей уже четыре. Значит, она могла помнить тот момент, если меня действительно забрали из детдома.

А зачем им я? Разве они не могли сами родить второго?

Не понимаю и не хочу понимать!

Слышу мамины шаги в коридоре, она идёт в свою комнату и закрывает дверь. Мама меня даже не поцеловала перед сном, проигнорировала Ромкины слова про высокую температуру. Или сильно злится, или ей всë равно! Всем всë равно. Если заболею и умру, наверное, все будут счастливы, прыгать от радости вместо слëз.

Каринка, что всë внимание будет ей.

Родители – одним ртом меньше, и в два раз меньше вещей покупать. Никита возрадуется, что сама природа мне отомстила, а Ромка… не знаю почему он будет счастлив. Но верю, что будет, особенно, когда узнаёт, что это я пустила слух про его ориентацию.

Всем будет хорошо, если меня не станет.

Боже, опять я себя жалею!

Я превращаюсь в нытика Никиту.

Надо выпить аспирин и заснуть, наконец, а завтра прямо в лоб спросить, родная или нет? Не мучать себя сомнениями. И если родная, пусть Каринку грызут муки совести, а если нет – мне же лучше!

Сбегу, не оборачиваясь, в свою Италию!

Не будь я – Верóна, и мой девиз: «Если спряталось солнце – свети сам! Сам себе приятный!». Вот и буду! Тем более, что на носу экзамены и поступление в театральный, а там сомнения только мешают!

Глава 5

Моё утро началось в обед. Ночью мама пару раз сбивала мне температуру и столько же раз я переодевалась, потому что одежда становилась мокрой, хоть выжимай.

Я собиралась спросить еë прямо, но так и не решилась. Мама переживала за меня, когда градусник показал больше тридцати девяти. Носилась со мной и с чаем, а я смотрела на неё, и хотелось просто обнять, прижаться, как можно ближе.

***

Карина специально ходит туда-сюда и гремит всем, чем можно, чтобы я поскорее проснулась. А я уже, но пятнадцать минут назад. Просто лежу, отвернувшись к стене. Не хочу её видеть. Ничего не хочу. Даже шевелиться. Хочу тихо лежать и рисовать глазами. Мне уже лучше и с пóтом вышла вся простуда.

Карина снова влетает в комнату, чувствую её дыхание у своего лица:

– Там твой Ромашка уже всë печенье съел! – она шепчет на ухо. – Ты долго ещё будешь валяться? Если не встанешь, то будешь пить чай с таком!

Я резко открываю глаза:

– Он здесь?

Карина опускает перед моим носом карточку с автографом вчерашней группы и подписью, что он для меня.

– Готова забрать еë за временное перемирие.

– Нет, это моë!

Хочу выхватить, он убирает руку. Зря я, что ли, вчера столько страдала? И морально и физически. На мгновенье улыбаюсь, но делаю грозный взгляд и поворачиваю голову:

– Ты же меня ненавидишь?

– Ой, можно подумать, ты поверила! – она цокает и кричит в сторону двери. – Рома, она проснулась! – но тут же снова наклоняет голову, и шепчет. – А он и правда, шедевр!

Смотрю в сторону двери: силуэт Ромки стоит в проёме, не решается зайти в девчачью комнату.

– Карина, ты нас не оставишь на пять минут? – он просит еë и ждёт, когда выйдет.

На пять?

Не на одну, а на пять?

О чем с ним можно говорить целых пять минут?

Карина кивает, сидя на моей кровати, и, помедлив, делает мне замечание полушепотом:

– Никита, всë равно круче!

Так я и думала. Она уже не злится, а я из-за неё вчера себя чуть не похоронила. Классика наших отношений!

Карина выходит из комнаты, а Ромка, наоборот, зайдя, закрывает плотно дверь.

– Не забывайте, что родители дома! – слышим Каринкину усмешку и мамино замечание ей, чтоб не лезла, куда не следует.

Я сажусь на кровати и подтягиваю к горлу одеяло, поправляю волосы.

– Могу присесть? – Ромка указывает на освободившееся место в ногах.

Киваю.

Он сдвигает простынь с сердечками и садится, смотрит на меня и начинает разговор банально и вежливо:

– Привет! Как ты? Как нога?

– Нормально, – неуверенно отвечаю и не понимаю цель его визита, прячу глаза под рукой, которую выставила козырьком.

Вчера Ромка оказался в тему, а сейчас – совсем не очень! У меня засаленные волосы, еще не умывалась – такой меня видели только родственники и то, самые близкие. Даже Ленок меня знает только с макияжем и прической. Если сейчас еë сюда привести, она будет меня искать, наверное.

Ромка продолжает, молча, смотреть и я не выдерживаю пристального внимания с его стороны:

– Ты меня смущаешь. Пришёл посмотреть, какая я страшная?

– Нет, – он несмело улыбается. – Просто зашёл узнать, как твоё здоровье, отдать автограф и прикрыть.

– Прикрыть?

– Ну, ты вчера сказала, что тебя некому прикрыть.

– А! Я, наверное, бредила. Вроде всë обошлось. На меня не кричали, не били и даже поили чаем. Тебя, говорят, тоже! – украдкой смотрю на дверь и между нами снова нарастает неловкое молчание. – Значит, прикрыл?

Добавляю. Интересно, что же он такого сделал, на что он готов ради меня.

– Думаю, да, прикрыл.

– За чаем обсудил с мамой еë любимых турецких актёров?

Улыбаюсь плотно сомкнутыми губами.

– Это да, – он усмехается в ответ. – В общем, я сказал, что....

– Подожди! – я внезапно его прерываю, выпрямляюсь на кровати и прикладываюсь ухом к стене, глядя Ромке прямо в глаза.

Карина, зараза, подслушивает в зале, даже громкость телевизора убавила. Шпионка!

– Давай пересядем на диван? – неестественно улыбаюсь и машу в сторону.

Ромка кивает, а я, совершенно забыв, что на мне давно не пижама, а просто футболка выше середины бедра, которая прикрывает только то, что необходимо, но никак не мою скромность, отпускаю одеяло и, прихрамывая, семеню до дивана.

Ромка кряхтит за спиной. Он берёт моё одеяло и, протягивая, подходит и тут же отворачивается в сторону.

– Я тут сяду?

Стараясь не смотреть, как я кутаю нижнюю часть тела одеялом, он вальяжно садится в кресло. А я прячу довольную улыбку.

Всё-таки посыпались его крошки!

Но мне уже всë равно.

Я, как индианка в сари, укутавшись в одеяло, сажусь напротив него, на диван, и более уверенно смотрю в глаза.

Он на моей территории, обезоружен!

Нет ничего приятнее на свете, чем Ромкины щëки в красном цвете!

Шекспир – гений! Можно любую чушь под него срифмовать.

– Так и что ты сказал маме, как ты смог меня прикрыть, мой ры… – опомнившись, окончание «царь» получается неуверенно тихим.

Он щурит взгляд, будто раскусил мою актёрскую игру в роковую женщину.

– Я убил двух, а, может, и больше зайцев! Сказал твоей маме, что мы встречаемся, поругались в баре, и ты в отместку поцеловалась с этим… как его? Ну, кретин который! И так увлеклась, что подвернула ногу. Но под вечер мы с тобой помирились. Поэтому – мир, дружба, жвачка!

Он говорит эти слова, а у меня всë сквозняком проскакивает через уши.

Индианка во мне изображает непреднамеренное удушье одеялом, как в ужасных индийских блокбастерах.

– Чë? – единственное, что могу ответить.

– Твоя мама сразу успокоилась. Потому что – что?

Всё ещё не догоняю ход его мыслей и, вообще, его дурацкую инициативу, поэтому просто вопросительно широко раскрываю глаза, и жду продолжения.

– Первое и единственное – ты всегда под присмотром!

Похоже это у него проблемы с головой. Что он несёт?

– Твои плюсы, – он продолжает, и загибает пальцы по одному. – Я отвожу и привожу тебя со школы, – ты опять же под присмотром; второе – все концерты в баре для тебя – всегда бес-пла-тно! Также ты можешь делать, что хочешь, а я тебя всегда прикрою, потому ты, якобы, будешь со мной. И третий, и самый жирный плюс во всем этом – я готовлю тебя в театральный! Гениально?

Он откидывается на спинку кресла и довольный ждёт моего ответа.

– Нет… нет. И нет! А меня не надо было посвятить в свои планы по моему прикрытию? Мне что, теперь врать родителям?

– Вообще-то я тебе утром писал, но ты не ответила. Я подумал, что тебя наказали, забрали телефон и, как мужчина, взял всë в свои руки!

– Вообще-то я тебя об этом не просила и, почти при смерти лежала в постели и спала! Я даже не в курсе, что у тебя есть мой номер! – стараюсь орать на него шёпотом. – И почему вдруг такая благосклонность ко мне, а?

Он зависает на доли секунды:

– Потому что… Марамушта! – он неожиданно пучит глаза, но тут же выдыхает и, наклонившись ко мне, смотрит в глаза своими синими, озëрными, океанскими. Протяжно выдыхает. – Ладно, мне нужна твоя помощь.

Я отстраняюсь, в удивлении хмурю густые брови.

Понятно! Вот она вся его благосклонность, корысть называется!

– В общем, вчера какая-то… даже не знаю, как поприличнее еë назвать! Пустила слух о том, что я свалился с радуги, прямо из Москвы! Понимаешь?

– Не-ет… – делаю вид, что вообще не понимаю, о чем он, и эта какая-то точно не я. – И что?

– А то, что я всю жизнь выстраиваю образ правильного пацана! Прямо пацанского пацана, понимаешь?! А из-за какой-то… – он надувается, как фуга, в бешенстве растопыривает ноздри. – Я теперь для всех – заднеприводный!

Боже, сколько у нас оказывается общего!

Я шлюха, он с радуги – нашли друг друга два одиночества.

– Да, меня с утра замучали слать всякие мемы, – он вскакивает с кресла, достаёт из заднего кармана свой телефон и показывает мне картинки.

Они, и правда, смешные!

Больше потому, что его физиономия приставлена криво.

Я улыбаюсь, но тут же замечаю Ромкин недовольный взгляд, и делаю серьёзное лицо – глубоко понимающее, но не одобряющее проблему.

– В общем, я всем сказал, что это не может быть правдой, потому что мы с тобой вместе. Ты официально теперь моя девушка!

– Что? – я тоже вскакиваю с дивана, совсем забыв про лодыжку, и осуждающе на него пялюсь. – Нет, нет и нет! Почему вообще я, а не твоя вчерашняя? У неё неплохо вроде получалось!

– Не, она не подходит… Еë никто не знает! А тебя здесь все знают, плюс – ты красивая, половина посёлка по тебе слюни пускает.

Спасибо, конечно, за комплимент, но…

– И что? – всё ещё не понимаю, что к чему.

– Ну… если я буду с тобой, то ни у кого не будет сомнений, что я не радужный, понимаешь? Если я добился тебя, саму Верóну!

Санта Клеопатра!

Звучит, будто я сама Клеопатра. Приятно, но…

– Нет!

– Почему? Ты только выигрываешь!

– Во-первых, ты меня бросил семь лет назад.

– Я тебя не бросал! – он делает огромные глаза.

– Бросал!

– Нет!

– Да!

Ещё слово, и я точно ему врежу!

Конечно, он не знает, как я страдала и ненавидела. Ему не понять мои чувства!

В дверь стучат и, мы машинально, синхронно, кричим: «Занято!». Но бестактная Карина всë равно заходит. Улыбаясь, она бегает взглядом от меня к Ромке:

– Мне надо телефон забрать, – извиняясь своим приторно неестественным писклявым голоском, Карина проходит между нами за своим мобильником к столу.

От нас искрит и есть вероятность, что на обратном пути ее шибанет током и отбросит на несколько метров. Она снова протискивается между нами и, закрывая дверь, добавляет:

– Можете продолжать.

Ромка следит недовольным взглядом, как закрывается дверь:

– Я тебя не бросал! – он повторяет свистящими шипящими и перенаправляет искры из глаз на меня. – Я не мог бросить того, с кем даже не встречался! Тебе было всего десять, а мне шестнадцать. – он жестикулирует почти как итальянец, – Пика-пика?! – и стучит указательным пальцем по своему виску.

– И что? Любви все возрасты покорны! Пушкин знал, что говорил!

– А то, что ещё пару лет и меня бы привлекли к ответственности за совращение… – он сканирует меня с ног до головы, – малолетних!

– Так мне и сейчас нет восемнадцати! Это не совращение?

– Сама же сказала… чуть-чуть и будет!

О-о-о! Это уже становится смешно! То есть для капли алкоголя, чтобы расслабиться – это не считается, а для того, чтобы встречаться с двадцатитрехлетним – да?! Что за двойные стандарты?

– А во-вторых, – продолжаю нагло смотреть ему в глаза, – я другому отдана и буду век ему верна, понял? Поэтому спать с тобой, даже в своих страшных снах, только потому, что тебе надо кому-то доказать, что ты мужик – не бу–ду!

– Не ве–рю!

Не понимаю, это он сейчас про что: как режиссёр про мою актёрскую игру, или не верит, что я с ним спать не буду? Или что у меня кто-то есть?

– Нет, ну… сейчас нет… но моим первым и единственным мужчиной не будет кто-то отсюда! По-твоему, я зря выстраиваю международные отношения и сижу на сайте знакомств? Выйду замуж за итальянца и уеду отсюда в солнечную Италию.

Ромка прыскает искусственным смехом:

– За того Марко, любителя ветчины? Самой не смешно?

– За Марко, или Фабио, или Антонио – у них много красивых имён! Но это совсем не твое дело, кому я отдам свою честь! Понятно?

Ромка больше не смеётся, и сканирует меня, плотно сжав губы. А я стою обезоруженная и смотрю на них и как играют желваки на его скулах.

По ногам дует, и поэтому, немного остыв, наклоняюсь к одеялу.

Там за дверью родные, наверное, стоят с семечками или попкорном, и слушают наши разборки в духе маминых любимых сериалов.

Ромка тоже остывает и, помогая поднять, берёт меня за руку:

– Верон. Это ненадолго. Поступишь в театральный и мы разбежимся. За это время все поймут, что всё это слухи, и я, заодно, найду эту… – он жадно втягивает ноздрями воздух, – с языком без костей!

Смотрю, сглотнув подступивший ком: она перед тобой, сладкий!

– Я с тобой спать не буду! – повторяю шёпотом.

– И не надо! – Ромка воодушевляется, понимая, что почти уболтал. – Для этого я найду кого-нибудь!

– Но! – выставляю перед его носом указательный палец. – Чтобы ни я, ни кто другой не знал! Мне не нужна репутация той, которой изменяют направо и налево!

Быстро же я согласилась.

– Понял, без проблем! – он радостно кивает.

– И я имею право общаться на сайте знакомств с итальянцами!

– Без проблем, Верон! Если хочешь, могу даже помочь выбрать того самого, кому навеки отдана?

– Сама разберусь!

Смотрю внимательно, прищурившись. Пугает если честно, вся эта идея.

– Опять же, это будет для тебя отточка актёрского мастерства. А? Сплошные плюсы! – он протягивает руку для рукопожатия. – Мир, дружба, жвачка?

«Зачем продавать то, что давно уже продано, сладкий?» – усмехаюсь в уме, а сама боюсь того момента, когда он узнаёт, что слух пустила я.

Жму неуверенно руку и мысленно снова себя хороню.

Поступление в театральный и бесплатные концерты – самая вкусная наживка!

Глава 6

Он крепче сжимает мне руку, трясёт её с довольным лицом.

Ещё немного и уписается от счастья! Ты ж мой сладкий! Даже не представляешь, какая жизнь тебя ждёт! Что ты потерял за эти семь лет моего одиночества… Будешь наверстывать в экспресс-режиме!

Вытягиваю руку. Уже штормит: и от тряски, и от его наглой симпатичной мордахи.

– А сценарий? – смотрю на него и тру покрасневшую кисть.

– Сценарий? – Ромка зачем-то обратно садится в кресло, а я стою.

Мне уже жарко от его изучающих взглядов и ватного одеяла. Надо закругляться, хочу в душ.

– Да. Что говорить, как себя вести в тех или иных ситуациях? Вдруг у людей возникнут вопросы? А они возникнут!

– Зачем тебе сценарий? Это же жизнь, детка! Импровизируй!

Он улыбается, сверкая идеальным рядом зубов, сидит нога на ногу, режиссер Якин!

– То есть, если меня спросят, какой у тебя червячок, – я скрючиваю указательный палец на слове «червячок», – такой? – и, как рыбаки хвастаются уловом, отпускаю одеяло и раскидываю руки, – или такусенький, – сужаю их до размера спичечного коробка. – Я могу импровизировать?

Он снова раскрывает широко глаза, и, зависнув на несколько секунд, то ли от моего внезапного полуобнаженного вида, то ли от самого вопроса, он тяжело выдыхает. А после, сдвигает брови и трёт пальцами образовавшиеся складки на лбу:

– Как. Всё. Запущено. – Ромка убирает руку и, как болванчик, качает головой. – Червячок? Ты серьезно? Вообще-то у него есть официальное название, и даже юридическое.

Не понимаю его удивление. А как я должна его называть: господин, мистер или сеньор?

– Не-не-не! Даже слышать не хочу! – закрываю уши, когда он встает с места и, предчувствуя его издевки, брезгливо зажмуриваюсь.

Через мгновение я чувствую его дыхание совсем рядом, у виска, но боюсь открыть глаза. Ромка убирает мою руку и голосом с хрипотцой шепчет на ухо это резкое слово.

Он будто мне им уши сейчас отрезал!

Щёки вспыхивают настолько, что можно жарить на них тосты.

Боже,как же хочется есть!

В животе урчит и я слышу Ромкину усмешку, открываю глаза.

– Как ты вообще собираешься поступать в театральный, если обычное общеизвестное слово вгоняет тебя в краску? А? – он вскользь касается щеки и смотрит на меня, как на ходячее недоразумение.

– Ты мне поможешь! – отворачиваюсь на мгновение в окно, в обиде прикусываю нижнюю губу и перевожу пронзающий взгляд на него.

Почему мне должно быть стыдно за то, что я берегу себя для большой и настоящей любви? Пусть другие стыдятся, что у них в этом возрасте большой список партнеров и венерических заболеваний. Я не буду!

– Ладно, будет тебе сценарий! Вечером скину, – он отступает и улыбается. – А тебе задание: записать на диктофон слово «ч–л–е–н» с разными склонениями и интонацией… большой, упругий, умопомрачительный, и так далее… и, как мантру, слушать и повторять в день по несколько раз! Я проверю, – он перестает улыбаться, и серьёзно смотрит в глаза. – Иначе тебе никто не поверит! И мне соответственно. Тебя вообще ничего не должно смущать, если ты рядом со мной.

– То есть для всех ты будешь чёткий парень, поймал меня в сети, а я простидижитация? Как-то не так ты мне только что всё это рекламировал!

Начинает раздражать его уверенность в победе.

Или я просто очень голодная?

– Нет, наоборот! Для всех ты должна быть такой же недоступной, но уже потому, что теперь – моя! В остальном зона ответственности на мне. Но для поступления, ты должна вообще ничего не стесняться. Понимаешь? – Он скользит по мне взглядом, а затем снова смотрит в душу. Я машинально складываю руки на груди в защитной позе, а Ромка качает головой. – Ну ничего, мы это исправим!

– Ты настолько в себе уверен?

С вызовом поднимаю бровь, а сама боюсь опустить взгляд, чтобы не увидеть то, что вчера… его желание, когда застала врасплох. Только уже от меня, потому что снова искрит, но совсем по-другому, медленно и очень опасно.

Одно неверное движение… рукой, взглядом или губами. Хвостик зажженного динамита подбирается к обоим. Я это чувствую. Ещё немного и наступит: «Бум! Ба–а–да Бум»!

Ромка молчит и смотрит своими океанскими глубокими, а потом внезапно переключается:

– Ладно, мне пора! Сценарий сам себя не напишет, да и вечером работа.

Он перешагивает одеяло и, огибает диван в сторону двери, а я стараюсь не смотреть ему вслед.

Похоже голуби только что выплюнули мне обратно в лицо мои крошки.

Ромка открывает дверь и бросает задумчиво напоследок:

– Вечером напишу… или позвоню! Выздоравливай.

Он уходит, а я поднимаю одеяло и, накрывшись с головой, падаю на диван калачиком.

Мне нужен свой сценарий на то время, когда он рядом!

***

Я выхожу из душа с чалмой на голове, в свежей футболке и шортах, почти не хромаю. Наконец, я чиста от болезненной скверны. Надеюсь, что родители не слышали, как я повторяю юридический синоним червячка в разных интонациях и склонениях.

Ромка прав, если я всего буду стесняться, то как бы он меня не готовил – я могу провалиться.

Мама накрывает на стол. Каринка помогает и хихикает, когда прохожу мимо кухни в сторону комнаты. Это не очень хорошо! Особенно, если она вдруг всë слышала. Будет до старости потом вспоминать. Я её знаю!

Захожу в нашу комнату и беру телефон, так и не посмотрела, действительно ли мне Ромка утром писал, и писала ли подруга. Может, она уже дома и больше не нужно её прикрывать. Или задерживается.

Я открываю мессенджер. Писали оба: Ленка, что уже дома и как она счастлива, а Ромка со своей идеей прикрытия.

Записываю его номер в контакты.

И как его обозвать: сеньор червячок или режиссёр Якин?

Хихикаю. Червячок Якин. Тыкаю по буквам.

Мама зовёт обедать.

***

Обожаю болоньезе. Накручиваю на вилку спагетти, слюнки текут от голода. У нас не принято лезть во внутренний мир каждого, пока сам не откроется. Но маме даётся это тяжело. Она почему-то считает, что красивые истории только в кино, а в жизни всё, как у всех – быт, привычка. И если что-то хорошо, то всегда очень подозрительно.

– Рома – отличный парень! Рада, что вы через столько лет решили быть вместе, – странно, что она вообще это сказала. – Но будь начеку, всë-таки он старше. А у взрослых парней только одно на уме.

А вот это в еë стиле. Папа кряхтит от этих слов. Уже что-то! Обычно, он молчит и с аппетитом уплетает приготовленный мамой обед. Папа в нашей семье, как домашнее привидение. Знаем, что он есть, но почему-то особо не замечаем.

Возможно, потому что он мягкий и добрый. А с нами надо построже! – так говорит мама, которой говорила бабушка, и несколько женских поколений до. Иногда мне кажется, что мы – еврейская семья. У нас всë передаётся по материнской линии: и золотые коронки, и напутствия.

Коронки до сих пор лежат, как приданое.

Санта Клеопатра, пусть Каринка первой выйдет замуж!

Умоляю!

Мы все такие разные, но когда за одним столом, как одна большая спагеттина. Улыбаюсь. Хочу спросить прямо про: «родная или инет», но как-то не к месту.

Единственное, что говорю:

– Мам, пап, я вас очень люблю!

Родители любят слышать такие слова, они улыбаются.

И только Карина корчит рожицу от моих слов. Ей всегда кажется, что я так подлизываюсь. В дверь звонят.

Каринка вскакивает из-за стола и бежит открывать. Наверное, думает, что Никита проявил вежливость и зашёл поздороваться.

– Да, здесь! Спасибо! – слышен её ответ и, как хлопает дверь.

Карина заходит на кухню с огромным букетом белых роз и недовольно косится на меня.

– Тебе! – она почти впихивает цветы мне в руки и садится напротив, насупившись.

Ненормалистка!

Зависть, как яд – травит медленно, с накопительным эффектом.

Ромка удивляет! Я ещё сценарий не написала, а он уже играет.

– Боже, какие красивые! – радуется мама, будто цветы для нее.

Но я-то знаю! Она всегда так папе намёки делает. При виде чего-либо восклицает, как это красиво. Но когда эпитеты заканчиваются и реакции от папы ноль, она говорит ему в лоб – купи мне! Это работает быстрее.

Я слушаю аромат и замечаю маленькую открытку с милыми зайками в корзинке, вынимаю: «Заяц, ты лучшая!»

Так, сценарий: сцена первая, эпизод первый.

Герой никогда не называет героиню прозвищами животных. Надеюсь, Ромка запомнит и не будет тупить, как Никита.

Смотрю на Карину, которая, заметив мой взгляд, сразу принимается за своё любимое занятие – расчленение блюда на лук и остальное.

– Пойду, отнесу в комнату.

Я радостно встаю из-за стола с букетом и, захватываю с собой телефон. Написать или позвонить? Поблагодарить или сразу ворчать, что зайцев не люблю? Звоню.

Нет, отключаюсь. Подумает ещё, что я поплыла всего лишь от букета. А что потом? Коробка конфет и сразу в койку?

Не буду звонить.

Санта Клеопатра! Он сам перезванивает.

Считаю до двенадцати, видела такое в фильме, и только после этого отвечаю.

– Верон, ты звонила?

– Ой, Ромка, это ты? Нечаянно нажала на чей-то номер

Боже! Ну нельзя же притворяться дурой так часто. Исправляюсь:

– Привет! Про номер я пошутила. Да, я звонила, – говорю уже спокойным томным голосом. – Звонила сказать «спасибо» за цветы, но почему-то сбросилось. Они очень красивые! И открытка тоже. Только можешь больше не называть меня «заяц»? Терпеть этого не могу.

Он молчит некоторое время и просто отключается.

Связь?

Так… Сцена первая, эпизод второй: герой не при каких обстоятельствах не бросает трубку во время разговора.

Ромка снова звонит:

– Я тебе ничего не отправлял, – он говорит невозмутимым голосом, будто и не отключался вовсе.

– Значит, у тебя есть радужные конкуренты.

Шучу, а он молчит. Хоть бы выматерился, сделал вид, что не всё равно, или, наоборот, просто посмеялся над несмешной шуткой.

Сухарь!

– Выкинуть или оставить, что по сценарию? – я пытаюсь его растормошить, задеть за живое.

– Как хочешь!

Он снова бросает трубку.

Это игра такая?

Я будто снова пялюсь в дерматиновую обивку с гвоздиками.

Заходит Карина и с завистью смотрит на букет.

– На самом деле это тебе, – я протягиваю ей цветы. – Именем ошиблись. Они не от Ромки. От Никиты думаю, значит, для тебя!

Улыбаюсь.

Боже! Похоже у неё раздвоение личности. Как можно за секунду из грымзы превращаться в щенячий восторг? Она почти выхватывает букет из рук.

– Я тебя простила! – и тут же ее губы из улыбки превращаются в куриную жопку. – Но чтобы больше его не целовала, даже в отместку!

Она снова пилит меня взглядом.

Точно, шизофрения!

– Нужен он мне… у меня свой неадекватный появился! – снисходительно смотрю на эти перевоплощения из Карины–Х обратно в сестру. – Но ты, если будешь бегать за Никитосом… а за ним таких, как ты, много кто носится, – так и останешься для него сестрой милосердия! Карточку с автографом верни!

Вытягиваю руку, вспомнив, что Карина так мне её и не отдала. Она щурит недовольно взгляд:

– Ладно! Карточка в сумке. Давай доедим, и я верну.

– Даже не думай, что я забуду.

***

После обеда родители уехали к ба в город, а мы с Каринкой дождались Лену и сели смотреть комедию «Голая правда» – пособие для тех, кто хочет серьезных отношений.

Подруге я рассказала только самое необходимое. Знаю я её, обязательно всё расскажет Сашке. А мужики хуже девчонок – те еще сплетники!

После фильма Ленок обещает помочь с моей мантрой червячку.

Так мы давно не смеялись! Удивительно, что Карина придумала эпитетов больше всех, я таких слов даже не знаю.

Червячок был: и детективом, и сексуальным маньяком, и скромным ботаником. Думаю, Ромке понравится моя ода! Но круче всего она звучит на итальянском.

Если французский – язык любви, то итальянский – язык секса!

На нëм даже ругательства звучат красиво!

– Мéмбро! Пéне элáстико! Пéне лунго! Кáццо энóрме!

Хихикаю.

Санта Клеопатра!

Готова повторять это бесконечно.

Глава 7

Посмеявшись вдоволь с комедии и с себя, мы лежим на диване и мечтаем о будущем.

Каринка не представляет его без Никиты и пятерых детей от него.

Глупышка! Возможно.

Только ждать придется лет пятьдесят, пока он нагуляется. Не верю, что он вообще способен на серьезные отношения. Наверняка у него есть красная книжечка со списком жертв. И, судя по его напору, я следующая, а Каринка – в самом конце списка.

Ленка мечтает о шикарной свадьбе на Мальдивах. Ну тут вполне реализуемо, кроме Мальдив.

А я… получается я даже мечтать сейчас не могу о красивом итальянце вслух, раз для всех я «встречаюсь» с Ромкой?

Он тоже красивый, но красивый привычно. Как полевая ромашка, гадая на которой «любит-не любит», срываешь лепестки, и вдруг последним может оказаться, что нет.

– Так, я не поняла… – Ленка приподнимается на локтях и смотрит подозрительно, будто прочла мои мысли. – Мы что, больше не будем искать тебе горячего итальянца с пéне элáстико? – она хихикает. – Всё, мечты больше нет? – подруга спрашивает так, будто это её мечта, а не моя.

Я сажусь.

– Есть! Вдруг я сбегу через месяц… или он? У меня должен быть запасной вариант. В любом случае, замуж за Ромку я не собираюсь, – но они не верят. – Что? – развожу руками. – Кстати, я в приложение сегодня ещë не заглядывала.

Я встаю с дивана и иду за телефоном, который лежит на столе.

– Видела бы ты, что тут было, – слышу, как Карина шепчет подруге.

– И ничего не было! Просто разговаривали о моëм поступлении.

Вру, скрестив пальцы, и с мобильным сажусь обратно на диван.

– Да если бы я не зашла, вы бы убили друг друга… – хихикает Каринка. – Либо переспали. Страстью так и фонило!

Закатываю глаза.

Ленка с интересом ждёт ответа.

– Ничем не фонило! – отвечаю, глянув вскользь, и открываю приложение для знакомств. – Просто бурно обсуждали наше совместное будущее.

Мне пришло от кого-то сообщение. Открываю и пищу от радости!

Девчонки вздрагивают и, тут же окружив, заглядывают в телефон.

– Мне написал какой-то Фабио! – открываю его фото во весь экран.

Красивый! Улыбка, светлые волосы. Живёт в Милане. Студент. Двадцать три года, рыбы.

А Ромка кто по знаку зодиака? Задумалась, насколько помню, он родился в феврале.

– Что пишет-то? – Ленка возвращает меня в реальность, касается плеча и щурится в экран. – Ничего не понятно.

– Подожди! – двигаюсь немного в сторону и читаю дальше его анкету.

Фабио Фальконе.

Хм. Не Аль Капоне, но тоже неплохо. Улыбаюсь во весь рот и прикидываю свой будущий статус.

Верóника Фалькóне.

Звучит!

– Ну и что? – нетерпеливо умоляет Карина. – Что пишет? Аморе помидоре? Пицца четыре сыра?

– Подожди, я пытаюсь перевести, – не люблю, когда стоят над душой.

Я читаю вслух и сразу перевожу:

– Привет. Я Фабио. Ты мольто белиссима… ты прекрасна. Хочу с тобой.... Сейчас, – в уме вспоминаю слова. – А! Хочу с тобой общаться.

– Ответь, что ты другому отдана и будешь век ему верна! – усмехается Карина и отсаживается подальше.

Перевожу взгляд на неë. Всë-таки подслушивала, зараза!

– Можно, я сама?! Без ваших подсказок! – смотрю на неё взглядом детектива и блокирую экран.