Сахар на обветренных губах

© Т. Кит, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Оформление обложки – Леонид Балацкий

Иллюстрации на обложке и в анкетах – ttenri (Анна Фомина)

Иллюстрации в блоке – Atanais (Анастасия Бабенко)

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Пролог

Однажды одна девочка верила, что ее полюбит самый настоящий Принц. Верила, что он спасет ее из темной затхлой башни и убьет зеленого дракона, который всегда обижал ее и не давал ей свободы. Верила, что станет для него особенной, самой лучшей. Верила, что достойна быть счастливой и любимой.

Однажды одна девочка верила…

Дура.

Глава 1

– Куда ты ее спрятала, сука?!

– Боря, пожалуйста, успокойся. Уже поздно.

– Я спросил, где моя бутылка? Ты че, сука, без меня все выжрала?

– Боря, не кричи, пожалуйста, девочки уже легли спать.

– Да похуй мне на твоих девочек! – рявкнул гортанно отец. – Пусть просыпаются и идут мне за бутылкой. Старшенькой твоей продадут. Слышь, Аленка!

Топот тяжелых шагов отца, и следом семенящих мамы, приблизился к закрытой двери в мою комнату. Очередь громоподобных ударов заставила меня сильнее прижаться к стене, спрятать голову в плечи и закрыть уши маленькой сестренке, которая тряслась в моих руках, беззвучно плача. Старая узкая кровать в полупустой комнате давно стала для нас островом спасения.

– Ты че там, уснула, паскуда мелкая? Опять ты, сука, мою бутылку в раковину вылила? Мало я тебя воспитывал? Еще хочешь?

– Боря, перестань, – безуспешно пыталась успокоить его мама. Судя по узкой полоске тени под дверью, она старалась преградить ему путь. – Девочки уже спят. Им завтра на учебу обеим. Ну зачем ты их будишь?

– Тебя кто-то спрашивал? Пошла вон отсюда! Пожрать мне что-нибудь сделай… Вали, я сказал!

Звуки возни и зарождающейся драки вызвали новый приступ истерики у Кати. Закрывать ей глаза и уши было бесполезно. Она уже взрослая и сама давно понимает, что и к чему приводит. Знает, почему наутро после подобных сцен мама надевает бесформенную одежду, закрывающую почти все ее тело, мало говорит, не смотрит нам в глаза и накрашена уже в семь утра.

Она все знает. И я все знаю. Все все знают. Даже соседи. Но, к сожалению, никто не знает, как это можно предотвратить или избежать этого. Или знают, но не хотят делиться секретом того, почему за дверями их квартир всегда тихо и пахнет выпечкой. Похоже, счастье в этой жизни дано в ограниченном количестве и далеко не всем, и никто не хочет им делиться, даже если его много.

– Боря! – крикнула жалобно мама уже лежа на полу. – Девочек только не трогай. Не трогай их, пожалуйста!

– Я научу тебя и твоих девочек жизни. Вы у меня запомните, как уважать мужика. Аленка, открывай, сука! Сколько раз я говорил не закрывать эту дверь?! Мало я ее ломал? Еще хочешь? Аленка!

– Боря, пожалуйста, не надо. – Последняя отчаянная мамина попытка заткнуть извергающийся зловонный вулкан рукой обернулась для нее тем, что отец переключил все свое внимание только на нее, избивая ее так, что, когда промахивался, попадал в дверь и стены так сильно, что сотрясалось все вокруг.

– Мамочка! – рванула из моих рук Катя.

Сразу поймав ее, я снова запрятала ее под одеяло и попыталась отвлечь объятиями и укачиванием.

– Мрази, – подытожил отец, тяжело дыша, когда дошел до какой-то грани, установленной им самим, после которой переставал бить. – Я вас, блядь, кормлю, пою, одеваю, а вы мне что? Нихуя!

Тяжесть его шагов растворилась в коридоре. Через несколько секунд на кухне с оглушительным грохотом начала биться посуда.

– Сюда, блядь, иди! – рявкнул с кухни отец. – Пожрать сделай! Сколько еще раз надо сказать?!

Мама, тихо всхлипнув, зашевелилась под дверью. Заглушив стон боли, она медленно поднялась с пола и как послушная собачонка пошла к тому, кто ее снова побьет. Потому что сейчас она приготовит то, что ему точно не понравится. Ни по цвету, ни по вкусу, ни по запаху. Он даже не попробует. Просто смахнет со стола или бросит это в маму.

Наверняка, он даже не голоден. Ему просто нужен повод, чтобы продолжить начатое самоутверждение и унижение. Ему нравится, когда его боятся. Нравится, когда он чувствует свою безусловную власть и силу над тем, кто слабее и зависим от него.

Едва мама дошла до кухни и что-то произнесла, как вновь загремела посуда.

– Алена, – вцепилась в мою руку сестренка и заглянула в мое лицо заплаканными глазами. – Скажи ему, чтобы он больше не бил маму!

– Он не послушает. Ты же знаешь, котенок. И будет только хуже, если мы вмешаемся, – горько, но сдержанно ответила я, заправляя пряди ее волос за уши. Если еще и я поддамся эмоциям, то у сестры точно случится истерика. Я достала из-под подушки наушники, телефон и протянула Кате. – Помнишь, ты хотела досмотреть мультик?

– Угу, – всхлипнула Катя, утирая мокрый нос уголком одеяла.

– Я его скачала. Можешь немного посмотреть перед сном.

Надевая наушники, Катя вглядывалась в закрытую дверь с ужасом в голубых глазах. Но, к счастью, быстро отвлеклась на просмотр ярких, сменяющих друг друга кадров, а я же осталась прислушиваться к тому Аду, что разворачивался за закрытой дверью.

Так было не всегда.

Изначально все было хорошо. Почти как в сказке. У меня появился новый папа, который дарил мне и маме подарки, цветы, не забывал о праздниках и мелочах, был внимателен. Потом у меня появилась сестренка. Но в какой-то момент я поняла, что все мы – лягушки в постепенно закипающей воде. Как-то незаметно для нас солнечное «хорошо» превратилось в беспросветное «плохо». Мы потратили себя целиком на счастье, думая, что так будет всегда, и в итоге у всех нас не осталось сил сопротивляться злу, которому мы когда-то готовы были целовать руки, а теперь не можем от них даже увернуться.

Глава 2

После ночного «шоу» я проснулась чуть раньше будильника и поспешила его выключить до того, как он начнет трезвонить на всю квартиру.

Сестра еще спала. Я не стала ее будить, пока не узнаю, что происходит в квартире. В любом случае, у нее есть еще полчаса на сон, а затем придет пора собираться в школу.

Приподнявшись на локте так, чтобы не разбудить спящую в одной со мной кровати сестру, я прислушалась к тому, что происходило за дверью.

Были слышны шаги, шум чайника, его щелчок, бормотание тихих голосов, звук щеколды в туалете. Видимо, накричавшись вчера вдоволь, сегодня отец решил говорить тише. Хотя, еще не вечер. Если он запил, то это примерно на неделю. Утро начинается благочестиво, он даже пытается шутить и бросать комментарии, вяло напоминающие просьбы о прощении. А вечером мы не знаем куда от него спрятаться.

Я выбралась из-под одеяла и укрыла им плечи сестры. Спешно собрала волосы на макушке резинкой. Оглядываясь на дверь, переоделась из домашнего в джинсы, топ и толстовку, надела носки, закинула в рюкзак сменное белье, походную косметичку с самым необходимым, небольшое чистое полотенце и тетради с конспектами.

Приставив рюкзак у стены рядом с дверью, я, стараясь быть как можно тише, открыла замок и почти на цыпочках вышла из комнаты.

На кухне мама стояла у плиты и варила в небольшой кастрюле гречневую кашу с сосисками, покрошенными кружочками.

У нас не принято говорить друг другу «доброе утро» или что-то типа того. Потому что отец не любит, как он это называет, «бабский треп» с утра пораньше. Если мы с мамой и разговариваем, то только шепотом и тогда, когда отца рядом нет. Единственный после него человек, которому позволено говорить на любой громкости, это Катя.

Обойдя маму по дуге, я встала рядом с ней, достала из верхнего ящика одну из пяти уцелевших после вчерашнего кружку. Поставила ее на столешницу рядом с собой и, придвинув пакетик с растворимым кофе, потянулась за чайной ложечкой в ящик. Насыпав себе кофе и две ложки сахара из целлофанового пакета (сахарница разбита), я залила их кипятком, перемешала все в той же тишине и молчании. Отложила ложечку, взяла кружку и пригубила кофе, искоса глянув на маму.

Она смотрела на кипящую кашу неотрывно, будто в ней скрывалась какая-то загадка. Например, будет ли ее есть отец или назовет жратвой для собак и смахнет со стола?

Ее явно рассеченная нижняя губа опухла, под левым глазом виднелся плохо замазанный тональником свежий синяк. На скуле царапина, на лбу коросты, будто ее возили лицом по ковру. Она помешивала ложкой кашу, а на большом пальце был пластырь, под которым выступила кровь.

Что было под объемным черным свитером с высоким воротом – представить страшно. Он любит повалить на пол и бить ногами. Ему так удобнее и проще, ведь лежа едва ли можно оказать хоть какое-то сопротивление его силе, которая, на самом деле, является абсолютной слабостью, но он этого, к сожалению, никогда не осознает.

– Почему мы не уйдем от него? – этот вопрос я задавала каждый раз. После каждого избиения мамы или меня я спрашивала одно и то же и каждый раз получала примерно один ответ.

– И кому мы нужны? – тихо выронила мама, с опаской глянув на дверной проем, будто там мог стоять отчим. – Нас кто-то где-то ждет? – фыркнула мама иронично, вновь вернув внимание каше. – Думай головой, прежде чем задавать такие вопросы.

– Ты работаешь, я работаю. Мы давно уже могли бы снять квартиру и уйти от него, мам, – шепнула я, ровно с той же опаской поглядывая на дверной проем.

– Во-первых, он нас все равно найдет, и будет только хуже. А во-вторых, кто будет платить за твою учебу? Ты об этом подумала, Ален? – Мама лишь на мгновение перевела на меня строгий озлобленный взгляд и вновь вернула внимание кастрюле с гречкой и сосисками. – Ничего ты не подумала. Повзрослей сначала. Была бы умнее, училась бы на бюджетном, и никому не пришлось бы ради тебя на заводе надрывать спину. Завтракать будешь?

Это она сейчас отца так выгородила? Мол, он на заводе спину гнет, чтобы мою учебу оплачивать?

– Не буду, – ответила я на последний вопрос и выплеснула недопитый кофе в раковину. – Напоминать, по чьей вине я пропускала школу неделями, из-за чего плохо училась, я тоже не буду. В любом случае, он же у тебя самый лучший, – едкий смешок сорвался с моих губ, когда я помыла кружку и убрала ее обратно в ящик. – А если я брошу универ, чтобы ему не пришлось ни за что платить, мы уйдем от него?

– Не неси чушь, Алена. – Мама поморщилась, будто в дерьмо босой ногой наступила. – Учись, пока есть возможность. И скажи спасибо, что она у тебя вообще есть.

– Кому сказать? Ему? – кивнула я в сторону дверного проема. Воздух застрял в легких, а в солнечном сплетении вновь начала разрастаться холодная черная дыра, в которую я поспешно пыталась спрятать эмоции.

– Покричи мне тут еще! – Мама строго посмотрела на меня, но тут же снова отвернулась к плите. Ее руку с зажатой в ней ложкой мелко потряхивало. Злилась она сейчас или боялась, я не знала. – По пути с учебы купи сахарницу и новый графин для кипяченой воды, – добавила она уже мягче.

– Он разбил, он пусть и покупает, – бросила я и широкими шагами вышла из кухни. Вернулась в комнату, где прихватила заготовленный заранее рюкзак, телефон и зарядку. Наклонилась к Кате и, чмокнув ее в висок, тихо разбудила. – Катя, вставай. Уже утро.

– М? – Катя резко села в постели, сонно осмотрелась и потерла вновь слипающиеся глаза кулачками. – А папа где?

– В туалете. Как обычно. Не бойся, он уже успокоился. – Катя молча зевнула и кивнула моим словам, словно принимая к сведению. Окинув комнату взглядом, чтобы ничего не забыть, я вновь вернулась к сестре, погладила ее по волосам и чмокнула в макушку. – Ничего не бойся. Тебя он не тронет. А если что, прячься в моей комнате. Ты же знаешь, как она закрывается?

– Ага, знаю.

– Вот и хорошо. Я ушла. Ты тоже постарайся не проспать школу.

Я вышла из комнаты, оставив приоткрытой дверь, чтобы Катя не вырубилась снова и пошла завтракать. В прихожей я поставила рюкзак к ногам, чтобы надеть ботинки. Выпрямилась, надела куртку, и в этот момент из туалета вышел отчим, а вместе с ним и вонь, состоящая из его дерьма, дыма сигарет и перегара.

– А ты куда так рано побежала, Аленка? – спросил он, поправляя резинку застиранных треников.

– На пары, – выронила я, стараясь при этом не вдыхать ту вонь, что он с собой принес.

– Ты представляешь, вчера совсем забыл, что бутылку в машине оставил. Чудик, мля. – Отчим хохотнул так, будто я точно поддержу его веселье. Но лучшее, что я смогла сделать в ответ, это промолчать. – А Катюшка где? Проснулась?

– В моей комнате.

– Катюшка! Пора вставать, – отец специально для родной и любимой дочки включил игривый тон и пошел в сторону моей комнаты.

– Ты зачем вчера маму бил? – услышала я через несколько секунд вопрос сестры, собираясь уже выйти из квартиры.

– Я не бил ее, Катюшка. Ты чего придумала-то? Она сама, наверное, запнулась да упала. Ты же знаешь нашу маму. Она у нас как обычно… – хохотнул он в своей мерзкой манере.

«И ты у нас, как обычно, ни в чем никогда не виноват», – подумала я и покинула, наконец, квартиру.

Глава 3

Автобусом до универа.

Две сонные женщины сорока лет нехотя пропустили меня на проходной по привычке, даже не вчитавшись в студенческий.

Наверное, потому что уже помнят в лицо. Здесь не много студентов, которые могут притащиться в такую рань.

Первым делом иду не в аудиторию, в которой лишь через час должна начаться пара, а в здание с бассейном и душевыми. Преодолев внутренний двор с клумбами и декоративными фонарями, я оказалась там. К моему счастью, открывают в семь утра.

В бассейне, в качестве обязаловки по физкультуре, я занималась только на первом курсе. Сейчас, на втором, такая необходимость отпала, поэтому сюда я прихожу, только чтобы помыться в душе.

Дома мыться, когда там отчим, да еще и пьяный – не вариант.

Обычно стараюсь мыться, когда его нет дома. Но после универа я работаю, поэтому возвращаюсь, как правило, когда он уже дома. А в его присутствии я даже в туалет стараюсь ходить очень быстро.

Все дело в его «приколе» – именно так он первое время называл то, что делает. С моих семнадцати лет он решил, что это забавно – выламывать дверь туалета, когда я моюсь в душе. Типа «ха-ха, голая Аленка!». Я с позором и презрением пыталась спрятаться хоть за что-то, желая скрыть наготу. Часто срывала шторку над ванной, потом начала ближе класть полотенце. Но даже за те короткие секунды, что я в спешке пряталась от похотливого взгляда его маленьких блестящих глаз, он успевал разглядеть все, что хотел.

Мама, слушая мои жалобы, тоже считала это своеобразным приколом отчима и даже уроком для меня, чтобы не занимала ванну подолгу. «Не одна же живешь. Совесть имей», – говорила она.

Со временем, когда отчим понял, что его действия перестали всем казаться просто приколом, он придумал маскировать свои грязные делишки под острую диарею. И диарея на него накатывала, именно когда я шла в душ. Он утверждал, что стучал и просил меня ускориться, потому что не мог больше терпеть, но я-то знала, что не было ни единого стука или просьбы. Он просто распахивал дверь, вырывая очередную вставленную им же щеколду, дергал целлофановую шторку и знал, куда нужно сразу смотреть, чтобы увидеть самое интересное, что я еще не успела прикрыть полотенцем или той же шторкой.

Поэтому мне пришлось приспособиться. Очень странно, когда доверия к безопасности и приватности общественного душа больше, чем к домашнему. Но даже его я надолго никогда не занимала. Выработалась привычка, наверное. Быстро мылась, брила ноги и подмышки, обтиралась маленьким полотенцем, которое специально брала вместе с косметичкой с небольшим набором для душа, и, переодевшись в чистое белье, вновь надевала верхнюю одежду и шла на пары.

Грязное белье приходилось весь день носить с собой в пакетике на дне рюкзака, чтобы вечером постирать и оставить сушиться на батарее в своей комнате за шторой. На сушилке в зале или на веревке в ванной я белье не сушу уже очень давно. С того дня, как отчим проявил к нему интерес, удивившись, что я начала носить кружево. Его это вообще волновать не должно было, но, какого-то хрена, он полез даже туда.

Он меня никогда не трогал и не касался в том тошнотворном плане, о котором можно подумать. Если он и касался меня, то исключительно в те моменты, когда бил, таскал за волосы или душил. Больше никаких, даже случайных, прикосновений он себе не позволял. Но, наверное, это до поры до времени, ибо его интерес к моей обнаженке нельзя назвать здоровым, хоть мама и пытается внушить мне обратное.

Пока я стояла у окна перед закрытой дверью в аудиторию, коридор постепенно заполнялся студентами. Еще сонными и ленивыми в столь ранний час. Они уверенно разбавляли тишину разговорами и смехом. Один умник не поленился даже на губной гармошке сыграть. Красиво, но когда болит голова от недосыпа, единственное, чего ты хочешь, – абсолютной тишины.

– О, привет, Ален, – рядом со мной у батареи встала хорошая знакомая. Мы вместе учимся, даже на всех парах сидим вместе. Наверное, потому что не смогли пока найти друзей среди других одногруппников. – А ты чего, опять проспала? – кивнула она на мои все еще влажные волосы, собранные в пучок на макушке.

– Ага. Пришлось наспех помыться, и сразу в универ.

– А я бы забила. На универ, – хохотнула Вика. – Нафиг надо с мокрой башкой тащиться сюда? Еще воспаление какое-нибудь заработаю… Ты заболеешь, Ален. Февраль, блин, за окном!

– Да пофиг, – отмахнулась я с нарочитой легкостью.

– Так, будущие доставщики еды и работницы продуктовых касс, заходим в аудиторию стройным рядом и сидим тихо, ждем, когда я вернусь, – прокричал наш препод на весь коридор.

Наверное, сейчас каждый второй преподаватель в любом универе любит отпускать шутки в подобном ключе. Даже наш престарелый Евгений Дамирович не стал исключением, но, наверное, и хорошо, что он с такой легкостью относится даже к своему предмету, часто нас подтрунивая, что нужно знать хотя бы название его предмета, чтобы мы в конце получили диплом, который никому из нас не пригодится. А если и пригодится, то для нарезки колбасы. И то, если повезет и будет на что купить колбасу. Позитивный дед, в общем.

В аудитории мы с Викой заняли парту примерно в середине. Едва мы устроились на стульях, Вика сразу начала рассказывать, как вчера вечером погуляла с парнем, который учится на год старше нас в другом университете, а я периодически кивала, думая, где мне погулять сегодня вечером, чтобы вернуться домой, когда отчим уже пьяный будет спать. Желательно, после полуночи.

– Ты бы, кстати, тоже парня завела. – Вика слегка толкнула меня плечом и игриво пошевелила бровями. – Прикольно будет.

Мои брови невольно поползли вверх. Иногда меня удивляет, с какой легкостью люди относятся к отношениям и чувствам.

– Он хомяк, что ли, чтобы его ради прикола заводить? – поинтересовалась я, так как Вика ждала ответа.

– Не хомяк, конечно, – фыркнула она. – Хомяка хоть в банку можно посадить и от всяких шлюхомячек, много берущих за щеку, спрятать. А с настоящим парнем так не сработает.

– Какое упущение природы. – С легкой улыбкой я закатила глаза и вынула из рюкзака тетрадь для конспектов и ручку с простым карандашом.

– Несовершенство природы. Приходится терпеть, – вздохнула Вика почти философски. И тоже достала из сумочки тетрадь и пенал в розовых стразах.

В аудиторию вошел наш престарелый преподаватель, мгновенно заглушив все шепотки. Небрежно бросил кожаную сумку для ноутбука, в которой носил бумаги, на свой стол и, громко хлопнув в ладони, начал лекцию.

Мне бы хоть половину той энергии, что была у этого седобородого деда.

Примерно к третьей паре в университетских коридорах начали мелькать старшекурсники. Я их не ждала, и я не была им рада. Просто само их присутствие в университете словно превращает его в какой-то притон.

Они ржут, громко разговаривают даже во время пар, прогуливаясь по коридору. Не считают нужным хоть немного отводить плечи в сторону, чтобы не врезаться в них. Приходя в универ, как в кафе, позволяя себе пить энергетики или просто устраивать пикники на подоконниках в коридоре или в ботаническом холле, где полно цветов и есть стеклянный стол. После них цветочные горшки заполнены фантиками и упаковками из-под фастфуда.

Я не говорю обо всех старшекурсниках. Только о тех, кто водится в компашке Колесникова Вадима. Этот парень плевал на авторитеты, высмеивая даже преподавателей. Плевал на правила, плевал на требования, плевал на то, что о нем подумают. Он не считался ни с чьим мнением и просто игнорировал всех им недовольных.

Легко быть королем мира, когда знаешь, что папочка купит любого, на кого укажет твой палец. Именно так и живет Вадим Колесников, периодически попадая в новостные паблики как заядлый гонщик и участник подпольных боев.

До тошноты банальный мажор. Почти карикатурный. Но девочки в универе пускают слюни при виде него и восхищаются любой дичью, совершенной им. На его стороне смазливая мордашка, крутая тачка и куча денег.

Этот парень имеет абсолютный карт-бланш в этой жизни и не ценит ничего, а я мечтаю иметь хоть каплю той беззаботности, которой у него цистерны.

Я вышла из аудитории вслед за Викой, которая рассказывала мне историю о какой-то своей родственнице, сломавшей ногу на выходе из автобуса.

Клянусь, у Вики миллион родственников, и с каждым из них обязательно случалось нечто подобное. Странно, что Вика до сих пор цела и невредима.

О себе и, тем более, о своих родственниках я никогда ничего никому не рассказывала. Потому что нечего и, главным образом, стыдно. Что я могу поведать людям? Пьющие родители, бьющий отчим? Это не та тема, с которой можно будет соскочить в легкую ненавязчивую болтовню. В школе о том, что происходило за стенами в нашей квартире, знали только учителя и комиссии, которые они собирали, чтобы проводить проверки у нас дома. Но даже в те дни мама и отчим пытались строить идеальную семью. Квартира оказывалась чистой, холодильник полным, а на плите была еда. Будто учителя идиоты, которые не видят синяков на матери и не ощущают запах перегара, который не перебивала даже вонь от жареного лука.

У Вики, судя по всему, таких проблем никогда не было.

В коридоре мы оказались в потоке других студентов. Судя по смеху, при котором никто не старался быть хоть сколько-нибудь тише, компашка Колесникова была где-то рядом.

Один из парней, идущих прямо передо мной, резко развернулся ко мне лицом и продолжил идти спиной вперед, крикнув куда-то за меня:

– Вадя, ты идешь, не?

– Пять сек, – крикнул, судя по голосу, Колесников. – Закинь в аудиторию.

– Ага, – сказал парень и поднял руки, очевидно, приготовившись что-то поймать.

Я рефлекторно втянула голову в шею, надеясь, что это «что-то» не прилетит мне в голову.

Но это «что-то» прилетело мне точно в спину. И достаточно ощутимо.

Парень впереди меня заржал. По коридору тоже разнеслись смешки.

Резко обернувшись, я опустила взгляд и поняла, что мне в спину угодил рюкзак засранца Колесникова.

– Сорян, – сказал он, подняв ладони.

По его широкой белозубой улыбке я поняла, что он нисколько не сожалеет о содеянном. И до того, как я повернулась, сам от души ржал над тем, что произошло.

– Придурок, – шепнула я себе под нос и пошла дальше вместе с Викой, проигнорировав рюкзак парня, оставшийся на полу.

– Эй! Ты что, обиделась? – донеслось мне в спину.

Но даже сейчас в голосе Колесникова я не услышала ни капли сожаления. Скорее, он играл на публику, внимание которой привлек к себе и, к сожалению, ко мне. А оказавшись на сцене, он просто продолжал отыгрывать начатое, чтобы люди продолжали улыбаться и скалиться тому, какой он классный.

Я не стала даже оборачиваться. Просто шла дальше до лестничных пролетов, чтобы подняться на этаж выше, где будет проходить следующая и последняя на сегодня пара.

– Зачем ты его проигнорила? – шипела Вика, поднимаясь со мной по ступенькам. – Он же классный!

– Классный, как кто? Как клоун? – повела я скептически бровью.

– Эй, зеленая толстовка, – я снова услышала голос Колесникова, в этот раз на пролет ниже.

Пришлось остановиться, перегнуться через перила и посмотреть на парня сверху вниз.

Он все еще широко улыбался. Его публика была рядом и тоже скалилась, довольная вожаком.

Парень он, разумеется, симпатичный. Черные волосы в вечном хаосе, но ему идет. На лице с четко очерченными скулами и щетиной часто видны следы от синяков или ссадины, полученные во время боев. Огрубевшие костяшки пальцев из-за многочисленных драк. А еще я очень часто вижу, как он прикусывает нижнюю губу и почти жует ее, когда кого-то слушает или о чем-то думает. Это действо без слов говорит о его импульсивности.

– Хочешь, прокачу тебя вечером в качестве компенсации? – спросил Колесников.

Конечно, я знала, на чем он собирается меня прокатить. У этого идиота для каждой девушки была единственная шутка, что он прокатит ее на своих больших яйцах.

– У меня аллергия на яйца, – бросила я в ответ, и его компашка прыснула.

Сам парень нисколько не смутился.

– А если на машине, а не на яйцах – прокатишься?

– Мне мама не разрешает, – ответила я нервно, так как этот разговор и повышенное внимание уже начали утомлять.

Оттолкнувшись от перил, я продолжила подъем в аудиторию.

– А я бы прокатилась, – шепнула Вика игриво.

– На чем? – усмехнулась я. – На его яйцах или на машине?

– Да хоть на чем, – заржала Вика. – Люблю кататься.

– Фу, блин! – поморщилась я, заходя в последнюю на сегодня аудиторию.

К сожалению, это была пара у Одинцова Константина Михайловича. Если у любого другого препода можно было расслабиться и путем многочисленных аккуратных вопросов увести его от лекции в сторону отстраненной темы, то с Одинцовым такой фокус не прокатывал. Наверное, потому что он сам не так давно закончил университет и в курсе всех студенческих уловок.

Хотя, ему уже лет тридцать. Мог бы приличия ради что-то подзабыть или на что-то подзабить.

У любого другого препода мы могли спокойно слоняться по универу во время перемены. Кто-то успевал сбегать покурить, а кто-то даже поесть в местном буфете. Если пара была у Одинцова, то вся группа сидела в аудитории и ждала его появления. Опоздать на его пару – равно не попасть на его пару вообще. Что чревато недопуском на экзамен или зачет.

Он слишком помешан на дисциплине. Слишком придирчив ко всем и, наверное, даже к себе. Девчонки боятся его, но считают смертельно красивым. А я склонна думать, что у него имеются психические заболевания и комната для пыток в подвале дома.

Ровно со звонком он вошел в аудиторию. Молча положил бумаги на центр стола и, оперевшись кулаками о его темную лакированную поверхность, окинул аудиторию холодным взглядом голубых глаз.

За секунду до того, как его режущий взгляд прошелся бы и по мне, я сосредоточила внимание на его руках. Неприятно встречаться с ним глазами. Он смотрит так, будто читает тебя, как открытую книгу, в которой все написано крупным шрифтом. Отвратительное чувство. Отвратительное для человека, который не хочет, чтобы хоть одна душа знала, что на самом деле происходит у него в жизни. Не хочу, чтобы хоть кто-то знал, что у меня внутри.

Я смотрела на его руки и узор вен, видневшийся из-под закатанных рукавов черной рубашки до тех пор, пока он не сел на стул. Проследила за тем, как он привычно взял шариковую ручку, щелкнул ею и разгладил широкой ладонью страницы открытого блокнота.

– Начнем, – его спокойный глубокий голос заполнил тихую аудиторию.

Теперь, когда он начал лекцию, можно не опасаясь смотреть на его лицо и лишь иногда отводить взгляд в моменты, когда есть риск с ним пересечься.

Отработав после пар смену на кассе в супермаркете, я вернулась домой. С пакетами продуктов в руках, купленной сахарницей и новым графином для воды.

Да, я купила то, о чем просила мама, и то, что вчера разбил отчим. Сахарницу купила пластиковую, но знаю точно, что он найдет способ разбить и ее, если очень пожелает.

Хотелось верить, что он уже спит, пьяный вусмерть.

Но едва я поднялась по последним ступенькам, как услышала крики и детский плач. Даже гадать не нужно, за дверью какой квартиры это происходило.

Бросив пакеты на лестничной площадке, я рванула к двери и спешно открыла ее, рискуя сломать ключ.

Мама и отчим дрались на полу перед входом в кухню. Катя плакала и просила их остановиться. Вмешивалась в драку, рискуя в любую секунду получить удар.

– Папа, хватит! Папа, не бей маму! – кричала она, поднося трясущиеся ручки к лицу, залитому слезами.

– Катя! – рванула я к ней. Сгребла в объятия и унесла в свою комнату. Усадила на кровать и убрала пряди светлых волос, прилипшие к ее мокрому от слез лицу. – Сейчас все закончится, котенок. Посиди здесь немного, я сейчас приду, – шептала я ей успокаивающе, хотя саму меня уже трясло ничуть не меньше.

Выбежав из своей комнаты и сразу закрыв дверь, чтобы Катя не вышла, я метнулась к родителям. По тому, что мама сопротивлялась и била отчима в ответ, я поняла, что она тоже пьяна. Трезвая она никогда даже не пытается дать ему отпор. Просто терпит и ждет, когда он закончит.

На кухонном столе стояли две стопки и пустые бутылки водки под ним.

– Шлюха ебаная! – едва ворочал отчим языком, нанося маме вялые удары кулаком. Они оба были пьяны настолько, что было непонятно, откуда у них взялись силы на эту драку.

– Хватит! – рыкнула я и пнула отчима ботинком в бок. Он отлетел в стену, упал на пол и пьяным взглядом остановился на мне. – Вы что творите, а?! – рычала я на обоих, не желая переходить на крик, чтобы не напугать Катю еще сильнее. – Идите спать!

– Ты че, сука малолетняя? Охуела? – промямлил отчим, неуклюже поднимаясь с пола.

Мама тоже уже встала, но молча. Она держалась за стену, волосы клочьями торчали во все стороны. Цветастый дешевый халат был порван, обнажив грудь, не прикрытую бельем. Из повторно рассеченной губы по подбородку текла кровь.

– Мама, иди в комнату, – бросила я ей тихо, пока отчим в новом порыве кухонного боксера поправлял резинку синих трико на пузе.

– Покомандуй мне еще, – выплюнула она ядовито и попыталась разгладить взлохмаченные клочки волос на голове той же ладонью, которой только что стерла кровь с подбородка.

– Ты как с матерью разговариваешь, а? – включился поборник морали в лице отчима.

– И ты тоже иди спать, – бросила я ему устало. Смысла качать права, бороться и что-то доказывать сейчас не было. Передо мной стояли две пьяные свиньи без намека на критическое мышление в абсолютно замутненных алкоголем глазах.

На секунду мне показалось, что на этом мы и разойдемся, но у отчима откуда-то взялись силы и скорость, с которыми он вцепился пальцами в мое горло и, ударив головой о стену, начал душить.

Я цеплялась за его кисть, царапала руку и пыталась выдавить глаза, чтобы он отстал от меня.

Пользуясь моментом, мама напала на него и начала бить кулаками по плечу, хаотично царапать его лицо, затылок и шею.

Он отвлекся на нее, между ними снова завязалась драка, которую я не стала разнимать.

Единственное, о чем я сейчас думала, – как начать дышать и постараться не сдохнуть.

Утерев выступившие от удушья слезы, я ушла в кухню, где, уперевшись одной ладонью в грязный стол, другой растирала горло и грудную клетку.

Драка за спиной довольно быстро закончилась взаимными оскорблениями едва шевелящимися языками. Глянув через плечо, я увидела только, как отчим поплелся в комнату, а через несколько минут мама смогла подняться с пола. Посмотрела на меня пустыми глазами и властно спросила:

– Сахарницу купила?

– Купила, – ответила я сухо.

– Молодец, – выронила она вяло и тоже, держась за стену, поплелась в комнату, в которой уже храпел на всю квартиру отчим.

Они уснули.

Придя в себя, я вышла из квартиры и занесла домой брошенные на лестничной площадке пакеты с продуктами. Положила их на кухне, у холодильника, и только после этого пошла в свою комнату, где оставила Катю.

Сестра уже не плакала, но сидела с зареванным лицом. Красными глазами смотрела на меня, не мигая.

– Папа тебя тоже бил? – спросила она, отрывисто дыша после недавней истерики. – У тебя шея красная.

– Не бил, котенок. Это мама за шею мою держалась, пока я ее поднимала с пола, – я с трудом натянула на губы улыбку. Присела перед сестрой на корточки, стянула яркую зеленую резинку с кончиков ее волос и по новой заплела пучок на макушке. – Голодная?

– Я хотела покушать, но папа стал бить маму…

– Что приготовим? – отвлекла я ее от темы, вновь вызвавшей у нее слезы.

– Бутерброды в микроволновке.

– Хорошо, – кивнула я. – Ты посиди пока здесь. Я уберусь на кухне, и мы с тобой приготовим бутерброды.

– Я с тобой хочу, – встала тут же Катя с постели и воинственно утерла остатки соплей тыльной стороной ладони.

– Хорошо, – согласилась я, понимая, что одной в комнате ей теперь будет страшно. – Вместе уберемся и вместе приготовим.

В прихожей я сняла ботинки и куртку. Заглянула в комнату родителей. Они спали и, судя по всему, продрыхнут до утра в таком состоянии.

Закатав рукава толстовки, я зашла в кухню, где Катя уже убиралась, скидывая грязную посуду в раковину.

– Кать, раскидай продукты из пакетов в холодильник и по ящикам. А я посуду уберу.

– Ладно. – Сестра присела к пакетам и начала разбирать шуршащие упаковки, пока я убирала со стола остатки закусок в виде стремного сала, банки соленых огурцов, шпротов и черного хлеба.

Все это беспощадно полетело в мусорное ведро, ибо доедать это было противно. Пустые бутылки туда же. А вот недопитую в холодильник на дверцу.

Опыт со сломанной рукой в двенадцать лет теперь не позволял мне выливать алкоголь в раковину или унитаз. Удивительная способность алкашей – даже в самом убитом состоянии помнить наутро, сколько у них осталось выпивки.

Я помыла посуду, протерла полы на кухне и в коридоре до самой комнаты родителей, избавляя квартиру от кровавых следов. И вылила из кастрюли сваренный матерью в пьяном угаре суп с макаронами, которые разварились настолько, что превратили суп в кашу с луково-морковной зажаркой.

Катя в это время нарезала колбасу, сыр и помидоры кубиками, а я затем смешала все это с майонезом и кетчупом и, положив на ломтики хлеба, отправила в микроволновку на несколько минут.

– Ты пришла со школы, они уже?.. – спросила я тихо, имея в виду родителей, пока мы с Катей ужинали в моей комнате.

– Ага, – кивнула она. Доела свой последний бутерброд и посмотрела на оставшийся мой.

– Кушай-кушай, – придвинула я к ней тарелку. – Я на работе недавно перекусила. Не голодная. – Разумеется, на работе я ничего не ела. А после случившегося и есть-то не хотелось. – Ты уроки сделала?

– Математика только осталась. Я сама не смогла, а мама помочь не захотела.

Я мельком глянула на часы. Уже почти полночь.

– Давай я тебе помогу, и будем спать.

– Можно я у тебя останусь, Ален?

– Конечно, можно. Доставай учебник, попробуем что-нибудь сообразить.

За двадцать минут мы с Катей справились с ее домашним заданием. Проверили, что она готова к завтрашним урокам, и только после этого, приняв душ, Катя легла спать в моей комнате.

Подождав, когда она уснет, я выбралась из кровати и села на пол рядом с ней с ноутбуком, который купила в прошлом году сама и теперь прятала от отчима, чтобы он его специально не сломал. Как предыдущий.

Я открыла объявления с предложениями съемных квартир, которые просматривала уже сотню раз. Они были недорогими, но мне нужно было еще немного подкопить, чтобы снять одну из них и заплатить хотя бы за два месяца вперед, чтобы за это время можно было заработать и накопить деньги еще на один съемный месяц. Еще же жить нужно на что-то. Нам с Катей. Разумеется, я планирую забрать ее с собой из всего этого дерьма. Надеюсь, уже в следующем месяце у меня получится.

Плевать, что мне придется бросить универ, чтобы зарабатывать на нас двоих. Главное, чтобы нас никто не трогал. Да и Катя уже достаточно взрослая, чтобы понять, что там, где нет мамы и папы, – безопаснее.

А потом, когда Катя закончит текущий учебный год, я надеюсь уехать с ней в другой город. Осталось только придумать, как получить опеку над сестрой без риска, что ее заберут в детский дом.

Глава 4

– Наказание и проклятие сразу – это пары у Одинцова два дня подряд. Кто вообще составлял для нас расписание на эту неделю? Сатана?

Вся группа была в аудитории и ждала Константина Михайловича.

Вика прижалась щекой к парте и устало вздыхала, проходя через самое тяжелое испытание в виде нежеланной пары у нежеланного препода. А я в это время думала, как бы не забыться и не оттянуть воротник кашемирового свитера, в котором было ужасно жарко во всех аудиториях, в которых мы сегодня были. Потому что, стоит мне хоть немного приоткрыть шею, как кто-то сможет заметить синяки на моей коже после вчерашней стычки с отчимом.

Я очень надеялась, что покраснения на коже просто исчезнут, но они превратились в неприятные глазу синяки. По ощущениям тоже, кстати, не очень – будто кто-то до сих пор касается моего горла.

По этой же причине пришлось оставить волосы распущенными. Ненавижу, когда они мешают. А распущенные мешают всегда. Лезут в глаза, щекочут лицо и шею, мешают обзору. А еще меня очень удобно поймать за любую из распущенных прядей и избить. «Спасибо» отчиму, из-за которого я уже много лет не держу волосы распущенными. За пучок на макушке меня поймать сложнее.

– Кстати, мне нравится, что ты распустила волосы. Сразу такая женственная стала. Легкая. Уж не связано ли это с Колесниковым и его вчерашним предложением? – Вика хитро улыбнулась и поиграла бровями.

Из моей груди вырвался снисходительный смешок.

– Нисколько, – помотала я головой и сосредоточилась на листе тетради, в котором ручкой на полях вырисовывала хаотичные узоры. – Просто настроение такое.

– Ну да, – иронично хохотнула Вика и подложила под свою щеку руки. – Просто настроение становится лучше, когда на тебя обращает внимание сам Колесников.

Я молча закатила глаза, сделав вид, что смутилась. Пусть думает, как ей удобно. В конце концов, происходящее там, где я живу, не должно никого касаться. Для всех я обычная беззаботная студентка, мечтающая о любви и цацках, а не о том, как начать нормальную жизнь, далекую от домашнего насилия.

– Зеленая толстовка, – услышала я знакомый голос и резко вскинула взгляд. В дверном проеме стоял Колесников в белой толстовке с цветными узорами. Привычно лохматый, привычно улыбающийся и ни о чем не задумывающийся. – Не передумала? – спросил он, глядя мне в глаза через всю аудиторию, чем привлек внимание всех одногруппников ко мне.

– По поводу? – спросила, крепче сжав пальцами ручку. От постороннего внимания начало подташнивать. Машинально проверила воротник свитера, чтобы убедиться, что никто не увидит синяков на шее.

– По поводу того, чтобы прокатиться со мной, – плутовски улыбнулся нахал и, зайдя в аудиторию, сел на край преподавательского стола. Он явно получал удовольствие от всеобщего внимания, чего не скажешь обо мне. – Прокатимся вечером? Я машину кстати помыл.

Я невольно усмехнулась и опустила взгляд в тетрадь, на поля в которой машинально внесла пару штрихов.

Чего не отнять у Колесникова, так это его особую улыбочку. Он умеет улыбаться глазами так, что кажется очень милым. И я бы считала его таковым, не знай я, какой он на самом деле засранец.

– Спасибо за внимание, но я с тобой ни на чем кататься не буду, – глянула я на парня. – Выбери другую «счастливицу».

Среди девчонок кто-то недовольно цокнул. Вика незаметно для всех пнула меня под партой.

– То есть ты весь вчерашний вечер думала обо мне и возможности прокатиться со мной? – самодовольно вопросил Колесников.

– Прости, конечно, но мне есть о чем подумать, кроме тебя.

– Например, о моем прессе? – спросил он, задрав край футболки так, что девочки вокруг охнули, а парни молча вздохнули, закатив глаза. – Это же не весь я. Только часть, – подмигнул он мне.

Ну да. На арене цирка клоун обыкновенный. В чем-то ярком и с нарисованной улыбкой.

Я молча повела бровью и снова уставилась в тетрадь, не зная, как отделаться от этого парня.

– Колесников, слез с моего стола, – холодный тон Одинцова, появившегося со звонком, беспощадно окутал прохладой всю веселость, принесенную Вадимом моим одногруппникам.

Колесников нехотя, с ленцой убрал зад с преподавательского стола. На освободившееся место Одинцов привычно положил небольшую стопку бумаг, папок и методичек.

– Я тут протер вам, Константин Михайлович, – с пренебрежением бросил Вадим преподавателю.

– Иди протирай своей задницей в другом месте. Или хочешь остаться?

Они смотрели друг другу в глаза и ни у одного не дрогнул и мускул на лице.

Наконец, Колесников, криво ухмыльнувшись, вновь повернулся ко мне и, подмигнув, произнес:

– После пар не убегай, зеленая толстовка.

Я чуть нахмурилась, но сделала вид, что понятия не имею, кому он и о чем говорит. Я сегодня не в зеленом, а в застиранном розовом.

Колесников вальяжно покинул аудиторию, прикрыв дверь. Одинцов за ним захлопнул ее наглухо, не оставив ни малюсенькой щелочки. Он вновь вернулся к своему столу, привычно оперся о него кулаками и начал сканировать аудиторию. Как обычно, я избежала встречи с ним взглядами.

К середине пары мне уже было некомфортно в этой жаре. Еще и февральское солнце, готовящееся к весне, палило через окно так, что на подоконниках можно было жарить яичницу.

В какой-то момент, тайком глянув на Вику и убедившись, что она конспектирует, я на мгновение оттянула ворот свитера, чтобы впустить хоть немного воздуха под одежду, которая, казалось, уже плавится на мне. Но я не подумала, что помимо Вики и других одногруппников на меня может смотреть преподаватель.

Испуганно вскинув взгляд, я надеялась, что он смотрит в другую сторону или в свои бумаги, но он глядел точно на меня, продолжая вести лекцию.

Его брови едва заметно сошлись на переносице. Взгляд встал суровее, а я поняла, что он смотрит не мне в глаза, а на воротник свитера, словно пытается вычислить что-то.

К щекам мгновенно прилил румянец, ладони вспотели и стало ужасно неловко. А если он успел рассмотреть? Конечно, успел! Вряд ли он сейчас заморачивается, что в таком прикиде мне жарко.

– Мельникова, – бросил Одинцов отрывисто. От собственной фамилии мне стало дурно. – Открой окно. Душно, – сухо потребовал мужчина.

– Хорошо, – кивнула я едва заметно и встала. Открыла ближайшее к себе окно и облегченно выдохнула, ощутив на себе первый поток прохлады.

– О! Кайф! Свежий воздух! – пронеслось от кого-то из парней по аудитории, когда я села на место и продолжила писать конспект.

Закончив, робко подняла взгляд на Одинцова и с облегчением обнаружила, что он, обойдя свой стол и присев на его край, скрестил руки на груди и продолжил объяснять тему, глядя на всех нас с присущим ему равнодушием в голубых глазах.

Пара закончилась с последними словами Одинцова о том, что сегодняшняя тема будет на экзамене. К счастью, мне уже плевать. С началом весны меня здесь не будет. И пусть учиться мне интересно, но пора сделать выбор, и он не в пользу продолжения учебы.

Прозвенел звонок, одногруппники закинули вещи в рюкзаки и сумки и поспешили слиться из аудитории.

– Мельникова, задержись, – сухо припечатал Одинцов.

Моя рука, закидывающая тетрадь в рюкзак, дрогнула. Я вскинула взгляд и наткнулась на испуганные глаза Вики и других выходящих одногруппников, которые успели услышать, что меня попросили остаться.

Вика жестом показала, что будет ждать меня в коридоре за дверью. Я едва заметно ей кивнула. Дождалась, когда из аудитории все выйдут и только потом настороженно спустилась к преподавательскому столу.

Константин Михайлович закрыл наглухо дверь за последним студентом, отрезав нас от суеты в коридоре. Я с опаской стиснула лямку рюкзака на плече одной рукой и другой обняла себя за талию.

Одинцов не спешил что-либо говорить. Медленно приблизившись к своему столу, он сел на его край и сосредоточил на мне изучающий взгляд. Я рефлекторно уставилась на воротник его серой рубашки и молча ждала, когда он начнет говорить.

– Расскажи, Алена, как у тебя дела? – словно на допросе поинтересовался мужчина.

– Нормально, – ответила я тут же и, нахмурившись, повела бровью, пытаясь вспомнить, нет ли у меня хвостов по его предмету. Хотя, откуда им взяться, если он у нас первый год преподает?

– А если честно? – голос его стал жестче.

В этот раз я не постеснялась поднять взгляд и посмотреть в голубые глаза.

– Я не понимаю, о чем вы, Константин Михайлович.

Мужчина невесело усмехнулся, оттолкнулся от стола и подошел ко мне настолько близко, что меня окутало цитрусовым запахом его парфюма.

Мы неотрывно смотрели друг другу в глаза, и, глядя на него снизу вверх, я не заметила, как его руки направились к моему горлу. Он кончиками пальцев оттянул ткань высокого воротника и коснулся синяков на тонкой коже шеи.

– Что это, Алена? – не вопрос, а контрольный в голову. Такой же хладнокровный и точный.

– Ничего. – Я резко отпрянула от мужчины и поправила трясущейся рукой воротник свитера. – Чокером вчера натерла.

– Чокер с имитацией душащих пальцев? – скептически повел густой бровью Одинцов и в один шаг сократил между нами расстояние. И снова он слишком близко ко мне. – Еще раз спрашиваю, Алена, что это?

– Следы от чокера, – ответила я твердо и даже набралась смелости снова заглянуть ему в глаза, в которых яркой строкой горело, что он не поверил ни единому моему слову.

– Колесников? – спросил он вдруг.

– Колесников? – переспросила я, потеряв логическую нить разговора. Сложно соображать не в пользу выживания, когда такой мужчина с неясными помыслами и мутными вопросами нависает над тобой грозовой тучей.

Одинцов явно терял терпение на фоне моей тупости. И снова сделал шаг ко мне, второй, третий… и так до тех пор, пока я не уперлась задницей в подоконник.

Жесткие пальцы грубо обхватили мой подбородок, отвернули лицо в сторону, а пальцы второй руки вновь оттянули воротник.

– Это он с тобой сделал? Колесников? – голос мужчины опустился почти до шепота, но в нем было столько злости и презрения, от которых на языке стало горько.

Подушечки мужских пальцев едва касались самого большого синяка, мягко оглаживая его контур. На секунду я зажмурила глаза, силясь унять подступившие слезы обиды и отвращения и взять себя в руки. Шумно сглотнув, я нашла в себе силы и дернула головой, высвободившись из грубого плена мужских рук.

– Это был чокер, – настояла я, обходя мужчину.

– Допустим. – Он снова поймал мой взгляд и продолжил резать словом: – Но чья рука душила тебя поверх чокера?

Я сильнее сжала в кулаке лямку рюкзака, висящего на плече, и отрезала:

– Моя личная жизнь никак не относится к учебе.

– Допустим, – как робот кивнул Одинцов. – Но я так и не услышал ответа на вопрос.

– Кто душил меня? – хохотнула я едко. – Люблю грубый секс, но не люблю распространяться о партнерах. Это все, что вы хотели узнать, Константин Михайлович? Я могу идти? – как можно равнодушнее спросила я, бесстрашно глядя в глаза мужчины, хотя внутри уже умирала от страха, что он может, как ребенка, поймать меня на лжи.

Одинцов несколько секунд смотрел в мои глаза, будто читал в них криминальную сводку, а затем едва заметно кивнул на дверь.

– Иди, – выронил он сухо.

Глава 5

Пара у Одинцова закончилась и уже прошла следующая, а я так и не смогла убрать шипы, выпущенные от злости, страха и, конечно, для защиты.

Какого черта он решил, что может интересоваться тем, что находится под моей одеждой? Его это вообще не касается. Я давно не в школе, где учителя беспардонно лезли, не стесняясь при всем классе проверять меня на наличие вшей или шарить по карманам, если что-то у кого-то вдруг пропадало. А уж сколько раз они приходили в квартиру с проверками и морщили напудренные носы – не сосчитать. К слову, ни ворованного, ни вшей, ни грязи дома они так ни разу и не нашли. Потому что синяки отлично списывались на неуклюжесть, а чистота в доме была за счет того, что учителя имели неосторожность предупреждать заранее о том, что нагрянут с проверкой.

Наконец, пары закончились и я смогла покинуть стены университета, в котором мне так филигранно взлохматил нервы всего один человек. Взрослый, казалось бы, человек.

Натянув шапку до бровей и застегнув куртку до подбородка, я вышла на широкое каменное крыльцо и попыталась стать невидимкой, стоило мне увидеть Колесникова, восседающего на капоте своей машины в окружении трех хихикающих девиц.

Не желая быть замеченной парнем, который просил не убегать после пар, я опустила взгляд в ноги и поспешила сбежать, рискуя оказаться сдутой холодным февральским ветром.

Я спрятала руки в карманы куртки и старалась шагать как можно скорее по ледяной дорожке, по которой все, в основном, прокатывались, предварительно разбежавшись.

– Зеленая толстовка, – послышалось где-то совсем близко, и через секунду рядом со мной, скользя по льду, материализовался Колесников. Красная шапка на макушке черных волос, распахнутая черная куртка с красными вставками и неизменная улыбка на смазливом лице. – Мы же договаривались, что ты не будешь убегать от меня после пар.

– Лично я с тобой ни о чем не договаривалась, – бросила я, продолжая идти.

– А ты типа… дерзкая?

– Слушай, – устало вздохнула и остановилась, чтобы парень перестал идти рядом со мной, неуклюже ловя равновесие, как корова на льду. Повернувшись к нему лицом, поймала его взгляд и самодовольную улыбочку. – Просто не лезь ко мне. Ладно?

– Воу! – нарочито нахмурился Колесников. – Отшиваешь? Меня?! Детка, это лишь подстегивает мой интерес.

Ясно. Снова на арене клоун. Иначе он не стал бы голосить на всю парковку.

На секунду закатив глаза, я посмотрела по сторонам и заметила повышенный интерес прохожих к нашему разговору. Всем было весело, и только девчонкам, оставшимся у машины Колесникова, было не до смеха. Они смотрели так, будто прикидывали, какой инструмент для пыток лучше всего применить на мне.

– И чего ты хочешь? – не выдержала я, снова обратив внимание на парня.

– Прокатимся? – кивнул он в сторону машины.

– И ты от меня отстанешь?

– Ну, это смотря как мы прокатимся, – ухмыльнулся он криво и, подойдя еще на шаг ближе ко мне, подцепил тонкую прядь волос, намотав ее на палец. С каким-то потайным огнем в глазах он снова заглянул мне в лицо, оставив локон в покое. – Ну так что? Поедешь со мной?

– Хорошо, – выронила я и кивнула в сторону его машины. – Как только сможешь отлепить тех девчонок от своей тачки, я с тобой прокачусь. Но после этого ты сразу от меня отстанешь.

– Ого! Деловой подход? А это интересно, – улыбнулся он уголком губ.

– Но мы просто прокатимся, – понизила я голос до шепота. – Твои зрители поставят себе галочку, что ты молодец и тебе снова не отказали, а потом ты отвезешь меня на работу. И на этом все.

– У тебя тут шрам? – спросил Колесников, пропустив мимо ушей мои слова. Его пальцы потянулись к моему подбородку, и я тут же ударила по ним, не позволив прикоснуться к себе. Рефлекторно сжала кулак, приготовившись защищаться. – Тише-тише! – хохотнул Колесников, вскинув руки ладонями ко мне. – Я просто спросил. Ты че такая нервная?

– Не надо меня трогать, – процедила я сквозь зубы, а затем взяла себя в руки, снова нацепив на лицо маску отрешенности. – Найди меня, когда очередь рассосется, – кивнула я в сторону его машины и, спрятав руки в карманы куртки, наконец смогла пойти дальше.

Глава 6

Небольшая передышка между парами и работой у меня, как обычно, проходила в автобусе.

Здесь я иногда перекусывала или даже умудрялась дремать. Но сегодня, после инцидента с Одинцовым и циркового выступления Колесникова, я никак не могла заставить себя успокоиться. Будто на иголках сидела. А успокоиться не мешало бы. Через час нужно вставать на кассу, а я совершенно не готова работать и улыбаться покупателям, предлагая пакет или карту магазина.

Телефон в кармане куртки проснулся протяжной вибрацией. Достав его, увидела, что звонит мне мама. Гигантское желание не брать трубку почти пересилило меня. Знаю, ничего хорошего она мне не скажет, но при этом боюсь, что она может звонить с информацией о том, что с Катей что-то случилось.

– Да? – ответила я на звонок.

– Быстро домой, Ален, – потребовала мама сразу.

В ее голосе слышалась паника, но вместе с тем и желание показать, кто здесь главный.

– Я не могу, еду на работу, – бросила я нарочито равнодушно.

Что у них там? Бутылку нужно купить? Сигареты? Сами справятся.

– Я сказала, быстро домой. Ты что, не поняла меня?

– Я сказала, что еду на работу.

– А к нам едет проверка из школы. Катя взяла и рассказала все своей училке. Теперь к нам едет комиссия. Теперь тебе понятно, почему надо ехать домой?

– Продукты пусть купит, – раздался на фоне голос отчима.

Трезвые? Ну надо же! Или выпившие, но паника здорово отрезвляет.

– Слышала?

– Слышала, – процедила я.

– Вот и все, – заключила мама. – Если не хочешь проблем для нашей семьи, быстро домой. Убраться еще надо успеть.

– Ясно, – выронила я нервно.

Набрав номер знакомой, подменилась с ней на сегодня, пообещав потом отработать ее смену.

В квартиру вернулась, разумеется, через магазин, накупив два пакета продуктов. Конечно, пришлось потратиться из тех денег, что я отложила на наш с Катей «грандиозный» побег из этого дома.

Я не была готова к подобному форс-мажору, но еще я не была готова, что прямо сейчас могут быть запущены процессы, в результате которых Катя со стопроцентной вероятностью угодит в детдом.

– Наконец-то, блин! Я готовлю, а ты помой полы. – Мама выбежала мне навстречу и забрала пакеты с продуктами, снова поспешив в кухню.

Сняв ботинки и куртку, я пошла за ней и обнаружила плачущую сестру, которая тихо всхлипывала, опустив голову и стоя перед отцом. Он смотрел на нее, будто был готов вот-вот ударить.

– Ты в кого такая ебанутая у нас, а? – рычал он на Катю. – В сестру свою недоношенную или сама по себе такая?

– Я не специально, папочка, – едва мямлила сестренка из-за слез. – Я просто сказала подружке…

– Бестолочь! – прикрикнула на нее мама, трясущимися руками разбирая пакеты. По запаху, витающему по квартире, я поняла, что они выпивали, но, видимо, их «праздник» был прерван Катиным возвращением из школы с неожиданным заявлением. – Думать надо, что говоришь! И нехер рассказывать, что у тебя дома происходит. Это вообще никого не касается.

– Хватит на нее кричать! – вспылила я и приобняла сестру за плечи, отчего та резко повернулась ко мне и уткнулась лицом в живот, начав беззвучно плакать. – О чем еще она может рассказывать подружкам, если видит только, как вы пьете и деретесь? Вы сами на себя-то посмотрите!

– А ты вообще рот закрой! – прорычал на меня отчим, резко встав со стула. Он замахнулся пятерней с напряженными пальцами, чем вынудил меня рефлекторно вжать голову в плечи и спрятать Катину голову под руками, чтобы хоть ей не досталось. Секунда. И мне в голову прилетел болезненный тычок. Отчим не стал бить наотмашь, просто с затяжкой ткнул костяшками пальцев мне в лоб. – Я за сигаретами. Чтобы здесь все блестело. Позвоните, когда училки уйдут, – бросил он короткие команды. А затем посмотрел на Катю и снова замахнулся. – Как дал бы! – процедил он сквозь стиснутые зубы и вышел из кухни резкими дергаными шагами.

– Че встали?! – прикрикнула на нас мама и резко дернула Катю за руку, практически вырвав из моих объятий. – Я тебе не папа, я тебя не пожалею и так отлуплю… – угрожала она тихо плачущей дочери и тыкала ей пальцами в плечи.

– Не трогай ее! – пришлось грубо оттолкнуть мать в сторону холодильника и встать между ней и Катей. – Ты совсем, что ли?! – рыкнула я матери в лицо и толкнула в плечи. Глядя в ее бешеные глаза, под которыми были синяки от побоев, я не увидела в них ни капли того, что можно назвать материнством. – Иди мужа своего толкай!

– Быстро убрались в квартире. Чтобы все блестело. Не хватало мне еще по всяким комиссиям потом из-за вас, бестолочей, бегать, – нервно дернулась мама, снова накинувшись на пакеты с продуктами.

– Ты тоже постарайся тут приготовить что-нибудь для людей, а не для свинарника, как делаешь обычно, – бросила я матери и, взяв Катю за руку, вывела из кухни в ее комнату.

Кое-как, путем уговоров и обещаний, что однажды все будет хорошо, я заставила Катю убраться в ее комнате, а сама в ускоренном темпе ушла убираться в остальной квартире, пряча бутылки и следы недавней драки, еще оставшиеся в родительской комнате.

Едва я успела убрать пылесос за шкаф, как в дверь позвонили.

Мама с большими глазами, в которых четко читалась паника, забежала в мою комнату и повелительным тоном озвучила свои планы:

– Я буду в шкафу в комнате. Вы тут с Катей сами разберетесь.

Я молча закатила глаза. Она уже не первый раз прячется в шкафу во время прихода подобного рода проверок. Иногда, как сегодня, прятаться ее заставляют следы побоев на лице, но чаще всего это нежелание брать ответственность за то, что она действительно плохая мать.

Кому понравится, когда ему в глаза говорят (хоть и не прямым текстом), что она не только хреновый человек, но и мать так себе? Вот и маме это тоже однажды не понравилось. Мне лет четырнадцать было, когда к нам впервые пришла проверка. Мама думала, что с ней будут интеллигентно говорить в ответ на ее хамство с имитацией защиты детей и гнездышка, но… В общем-то, с ней действительно общались цивилизованно. Но потом она тем же вечером, находясь в пьяном угаре, материла их на чем свет стоит. И поэтому сейчас прячется в шкафу вместо того, чтобы снова встретиться с людьми из проверки.

Я открыла дверь, подарила женщинам в шубах дежурную улыбку, получив в ответ лишь надменный оценивающий взгляд и холодный кивок.

– Здравствуйте! Проходите. – Отойдя в сторону, я пропустила женщин. Одна из них была классным руководителем Кати, а другую я не узнала. Но, скорее всего, тоже кто-то из школы.

– Думаю, вы в курсе, по какому поводу мы здесь? – спросила незнакомая женщина, сканируя прихожую оценивающим взглядом.

– Догадываемся, – выдохнула я, надеясь, что они быстро пройдут по квартире и так же быстро свалят.

Неприятно наблюдать, как на тебя и то место, где ты живешь, смотрят как на дерьмо. В чем-то я с ними, конечно, согласна. Но это не значит, что мне нравится видеть их мнение на напудренных лицах. Будь у меня чуть больше пофигизма, так я бы сейчас сидела в шкафу вместе с мамой.

Никто из них даже не попытался снять грязную обувь. Они просто прошли в квартиру с каменными лицами. Катина классуха лишь на мгновение позволила себе улыбку, увидев Катю.

В руках проверяющих были какие-то бумаги и ручки. Они придирчиво разглядывали каждый сантиметр квартиры, кривили накрашенные губы на несимпатичные им обои. Практически влезли носом в кастрюлю с горячим супом и тщательно осмотрели содержимое холодильника, параллельно записывая что-то.

– А почему нет никого из родителей? Катя должна была предупредить, что мы приедем.

– Они на работе, – ответила я коротко, пряча эмоции и раздражение за скрещенными на груди руками.

– Угу, – протянула незнакомая женщина, не рискуя касаться пальцами дверцы шкафа с крупами. Она в принципе касалась всего ручкой, но даже ею делала это крайне брезгливо.

Наверное, боялась поцарапать золотишко на пальцах.

– Жаль, что нет возможности поговорить с родителями. – Катина учительница разочаровано поджала губы, пока сама Катя жалась к моему бедру. – У Кати последнее время проблемы с успеваемостью. Прошлую четверть она закончила относительно сносно, но эта идет у нее не так, как хотелось бы. Девочка она умная, обидно, если совсем скатится. Домашнее задание, опять же, не всегда выполняет. Или выполняет, но не все. Выборочно.

– Хорошо. Я поняла вас. Я передам родителям.

Под «передам родителям» я поставила себе галочку, что теперь каждый вечер буду тщательнее проверять выполнение Катей домашних заданий. Честно говоря, с Нового года я уделяла этому гораздо меньше внимания, чем обычно, в основном, из-за желания найти способ сбежать из дома вместе с Катей.

Они еще несколько минут поблуждали по комнатам, заполнили кипу принесенных бумаг, задали вопрос касаемо Катиного разговора с подружкой, на что мне пришлось прикинуться дурочкой, которая ничего не видела и не понимает о чем речь.

– Катя, наверное, что-то не так поняла, – произнесла я в ответ, а Катя подтвердила. Мы с детства обучены отлично врать, какие у нас классные родители. Это происходит уже на рефлексах.

Спросили что-то о родителях – ври, что они хорошие. Ты же не хочешь позорить маму с папой? Что тогда скажут люди? Что люди подумают о тебе? Нельзя так, Алена. Нельзя. Ближе родителей у тебя никого нет и не будет… и т. д. и т. п.

Комиссия ушла ни с чем. Какие-то выводы они, разумеется, сделали, но необходимый минимум увидели. Да, наша семья так и осталась у них на карандаше, но в следующий раз они еще не скоро придут. До первого косяка с нашей стороны. Как обычно. Единственный плюс от их визита – родители на некоторое время притихнут и завяжут с алкоголем.

Сидя в комнате на постели, я слушала, как отчим отчитывал Катю, которую поставил в угол, вместо того чтобы отправить спать. В случившемся целиком и полностью только его вина, но он никогда не признает это и уж точно не накажет себя.

– Вали отсюда. Чтобы я тебя не видел! – рыкнул он напоследок, и я услышала Катины быстрые шаги. Она забежала в свою комнату и только там позволила себе расплакаться, потому что при отце плакать нельзя. Слезы злят его еще сильнее.

И я тоже дала волю слезам. От бессилия и усталости. Молясь, чтобы все это дерьмо, что окружает нас с Катей, закончилось как можно скорее.

Но чем чаще я думаю о побеге, тем больше ловлю себя на мысли, что застряла обеими ногами в капкане. Барахтаюсь в нем, рву мышцы в мясо, ломаю кости. Впустую трачу силы на несбыточное.

Глава 7

За завтраком родители были злыми и раздраженными.

Наверное, дело в том, что после вчерашней проверки им некоторое время нельзя будет пить из-за страха, что проверяющие могут вновь нагрянуть по горячим следам.

Такого, к слову, ни разу не было, но страх в родителях все равно, вынуждает их сохранять некоторую осторожность.

И если отчим задумчиво молчал или односложно отвечал, хмуро глядя в стол или на Катю, то мама не стеснялась ни в выражениях, ни в жестикуляции. Только за время завтрака она нашла кучу поводов, чтобы придраться к Кате.

Ей не нравилось, как она мешала чай в кружке. Видите ли, ей было громко. Затем ей не понравилось, что Катя медленно ест, а потом пришлось не по вкусу, как стучат ее зубы во рту в процессе жевания.

– Хватит, – зыркнула я строго на маму, когда та бросила Кате очередное замечание. Сестра была готова расплакаться, не понимая, что делает не так, но сдержала огромные капли слез в глазах.

– Ты мне еще тут повыступай! – рявкнула на меня мама и швырнула вилку в тарелку. Скрестила руки на груди и уперлась локтями в стол, подавшись вперед. Буквально вонзившись взглядом в Катю, которая старалась успокоиться и смотреть только в тарелку, мама начала разговаривать с ней как с мусором, омерзительно кривя разбитые губы. – Довольна? Опять опозорила нас! Дура…

– Не трогай ее, – повысила я тон на мать. – Еще скажи, что вы не виноваты в том, что ей кроме вашего пьянства и драк подружкам рассказать нечего.

Отчим решил вообще никак не участвовать в происходящем и просто вышел из-за стола, так же швырнув вилку в тарелку с завтраком, к которому не притронулся. Видимо, похмелье после того, как он вчера вечером вернулся откуда-то пьяный, не позволяло ему издавать какие-либо звуки, хотя бы утром.

– Рот закрой, я сказала! – процедила мама, не разжимая зубов. Вернее, того, что от них осталось. – Своих сначала роди, а потом учи меня, как воспитывать.

– Катя, – обратилась я к сестре мягко и обхватила тоненькое запястье. – Ты поела? – Катя молча кивнула, не рискуя отрывать взгляд от тарелки. – Тогда пойдем. Пора выходить в школу.

Я первой вышла из-за стола и посмотрела на маму, тут же пожелав накинуть на ее голову какой-нибудь мешок, чтобы она перестала прожигать Катю взглядом, полным ненависти.

Боясь того, что мама может ей что-нибудь сделать, Катя держалась поближе ко мне, крепко держась за задний карман моих джинсов. А затем вздрогнула и ускорилась, побежав вперед, когда мама попыталась достать ее кухонным полотенцем, чтобы ударить напоследок.

– Катя, ты одевайся пока. Я телефон на кухне забыла, – произнесла я, оставив Катю одну в прихожей.

– Ага, – всхлипнула она тихо, отчего я сама была готова расплакаться.

Вернувшись в кухню, я резко вырвала из маминой руки полотенце и грубо швырнула ей его в лицо.

– Ты че творишь?! – выпучила мама на меня глаза, но вопрос свой задала приглушенно. Страх к отчиму, даже у нее, еще никто не отменял. Разве что убойная доза алкоголя, под которой она становилась бессмертной.

– Это ты че творишь? – приблизила я свое лицо к ее. – Хочешь на ком-то отыграться, иди в свою комнату и бей сама знаешь кого.

– А что, только ему можно бить мою дочку? – кивнула она на меня обиженно. – Пусть видит, что и его тупая дочка тоже может получать в этом доме.

У меня внутри все упало. В эту секунду я даже слов не могла подобрать, чтобы выразить всю степень шока и ужаса, которые испытала.

– Типа, я – твоя дочь, а Катя – его?

– Не лезь, – фыркнула мама раздраженно и уставилась в сторону окна.

– Ты нормальная вообще, нет? Ничего, что мы с Катей обе твои дочери?

– Много ты понимаешь…

– Очевидно, гораздо больше, чем ты, – бросила я, испытывая чувство непередаваемой брезгливости к собственной матери. Это происходит не впервые, но чтобы так… Она только что превзошла саму себя. – После школы я заберу Катю с собой на работу.

Глава 8

Из-за того, что я проводила Катю до школы, в университетский душ пришлось явиться позже обычного. Судя по плеску воды, в бассейне уже кто-то был. К счастью, женская раздевалка и часть душевой оказались пусты и свободны.

Я наспех приняла душ, боясь опоздать на пары. Надела белье, собрала мокрые волосы в пучок и оделась. Пришлось опять выбрать кофту с высоким воротником, так как за два дня синяки не растворились. Еще неделю придется так ходить и потеть в аудиториях, которые находятся на солнечной стороне универа.

Выйдя из душевой, дернулась и рефлекторно прижала рюкзак к груди, испугавшись Одинцова, который в одних трусах и тапочках шел от бассейна в сторону мужской раздевалки и душа.

– Здравствуйте, – бросила я ему едва слышно и боязливо опустила взгляд, пытаясь как можно скорее просочиться мимо.

– Мельникова, – окликнул меня преподаватель в момент, когда я думала, что уже спаслась от его холодного взгляда.

– Да, Константин Михайлович? – стиснув зубы, я остановилась и обернулась. Мгновенно наткнулась на прямой мужской взгляд.

В отличие от него, я не смогла долго и открыто пялиться на мужчину в трусах. У него был достаточно спортивный торс и плечи пловца, но смотреть на него я не смогла. Из-за любви отчима ходить по дому без футболок и маек я теперь не могу смотреть ни на один мужской торс. Даже в фильмах игнорирую.

– Университет в курсе, что ты используешь душ в личных целях? – строго поинтересовался Одинцов, смахивая со лба мокрую челку.

– Я пользуюсь душем, как и все в университете.

– Только все помимо душа пользуются еще и бассейном.

– Сегодня у меня нет времени на бассейн. В следующий раз – обязательно.

– Ты пришла в бассейн, чтобы помыться? Дома воду отключили? – Мельком глянув на мужчину, я заметила, как он вскинул бровь, но при этом не перестал хмуриться и буквально сверлить меня прямым взглядом голубых глаз.

– Дома ремонт, – ответила я, как человек, который привык врать обо всем, что касается дома.

– Постарайся в следующий раз хотя бы для галочки воспользоваться бассейном, Мельникова, – бросил преподаватель и, напоследок оглядев меня с ног до головы, соизволил скрыться в мужской раздевалке.

С облегчением выдохнув, я наконец смогла покинуть здание бассейна и не опоздать на пару.

Хотя, нельзя сказать, что я грезила учебой и мечтала получить от преподавателей как можно больше знаний. Скорее, я рисовала в воображении воздушные замки о том, где и как заработать и как можно скорее свалить от родителей, прихватив с собой Катю.

Мысль о том, чтобы бросить университет сейчас и сразу найти вторую работу, пришлось отмести. В прошлом году я пыталась провернуть подобное, и отчиму позвонили из университета уже через четыре дня моего отсутствия на парах. Оказалось, в деканате работает жена какого-то его друга, которая сообщает ему о любом моем прогуле.

В день, когда он узнал, что я прогуливала пары, он демонстративно избил мать, а потом и меня, когда я бросилась ее прикрывать. В тот день я узнала, что обязана отрабатывать каждую копейку, вложенную им в меня. В том числе, обучение в университете, за которое он платит.

Поэтому вариант просто бросить универ сейчас и пойти зарабатывать на побег, отметается сразу. Это я должна сделать незаметно.

Но, имея в запасе не так уж много свободного времени, сделать это достаточно сложно.

Будь я парнем, можно было бы пойти в какие-нибудь подпольные бои, гонки или что-то около того. Но я всего лишь девушка, у которой за душой ничего нет. Равно как и каких-либо способностей.

Единственное, что есть у меня из имеющего хоть какую-то ценность – это моя девственность. Я неоднократно читала статьи о том, что некоторые девушки продают свою невинность за бешеные деньги каким-то извращенцам-миллионерам. Их увозят в теплые страны, трахают и возвращают с круглой суммой на счету обратно.

Но, либо у меня есть принципы, либо я не дошла до такой точки отчаяния, когда стану торговать своим телом.

Поэтому мне остается только работа обслуживающим персоналом с относительно гибким графиком.

После пар я вышла из универа и сразу наткнулась на Колесникова, который широко улыбался мне, демонстративно открывая дверь своей спортивной машинки.

– Ты просила найти тебя, когда вся очередь рассосется. Прокатимся? – кричал он с парковки мне, стоящей на крыльце.

Я устало вздохнула и закатила глаза, спускаясь к парню.

– Ты так быстро обслужил очередь из желающих тебя девиц? Похвально, – повела я невозмутимо бровью. – А теперь поражаешь публику новыми завоеваниями? – спросила, кивнув в сторону ржущих дружков Колесникова.

– Да мне плевать, что они обо мне думают и говорят, – заявил Колесников самоуверенно, все еще ожидая, когда я сяду в его машину.

– Угу, – кивнула я с усмешкой. – Именно поэтому ты вопишь на всю улицу, чтобы тебя услышало и увидело как можно больше людей, на мнение которых тебе, конечно же, плевать?

– Это для того, чтобы ты перед публикой не дала заднюю. Кто из девчонок хочет, чтобы ее называли недавакой? – понизил он голос до шепота и подмигнул мне.

– Ну да. «Давалка» же звучит гораздо престижнее, – повела я бровью. – Ладно. Подвези меня до школы, а потом можешь рассказать своим друзьям сказку о том, как я тебе дала. Только без акробатических этюдов. У меня спина больная.

– Ты подожди. Может, и фантазировать не придется. Ты же, по-любому, в меня влюбишься. – Колесников ни на секунду не переставал улыбаться.

– Угу. Уже предвкушаю, – фыркнула я скептически, садясь в машину под улюлюканье его дружков.

Первые минуты мы ехали молча. Краем глаза я видела, как Колесников бросал в мою сторону самодовольные взгляды. Временами казалось, что от широты улыбки у него треснет лицо или лопнет башка от переполняющих его эмоций.

– А зачем тебе в школу? Любишь парней помладше? – показал он ровный ряд белых зубов.

– Сестру люблю. Ее из школы нужно забрать, – ответила я коротко и отвернулась к лобовому. То, как пялится на меня Колесников, лучше не видеть. Не очень понятно, что он пытается разглядеть под дутой курткой и мешковатыми штанами, но пусть глазеет. Лишь не болтал и никуда не врезался, пока смотрит на меня, а не на дорогу.

– Почему я раньше тебя не замечал?

– Отличные были времена, – вздохнула я нарочито мечтательно.

До слуха донесся короткий смешок. Повернув голову к парню, поймала на себе его взгляд. Но в этот раз он смотрел на меня как-то иначе. Как на друга, что ли. А не как на мишень похабника. Но продлилось это буквально секунды, потом он снова отвлекся на дорогу. Протянул руку к панели между нами, не глядя коснулся какой-то сенсорной кнопки. Загорелся небольшой экранчик типа планшета и салон машины мгновенно заполнила мелодия альтернативного рока. Колесников в такт застучал пальцами по рулю и начал подпевать на неплохом таком английском. Периодически поглядывал на меня и играл широкими черными бровями.

– Пой со мной! – призвал он меня.

– Я больше по «Бутырке», – пришлось повысить голос, чтобы меня было слышно.

Глядя на Колесникова и то, как он просто наслаждается жизнью, я испытала прилив зависти. Но не той, которая говорит: «Почему ему все, а мне ничего?!». А той, которая мечтательно вздыхает: «Вот и мне бы так! Хоть на денек…».

Но, насколько мне известно, мечтать о несбыточном – вредно. Вредно для психики, для самооценки и для воздушных розовых замков, которые обязательно вспорет разбитым стеклом реальности, едва они посмеют заявить о себе. Поэтому мечтать не приходится. А вот мыслить прагматично – каждую секунду.

– Ты чего такая молчаливая? Расскажи о себе. Интересно же, откуда ты такая взялась, – беззаботно улыбнулся парень.

– Ты врубил музыку, орешь громче нее и предъявляешь мне за то, что я между твоими воплями молчу?

– Прости. Не подумал, – щелкнул он во рту языком и выключил музыку. – Вот теперь рассказывай. Кто ты, как ты, откуда? Какие любимые цветы? Розы? По-любому, розы. Все девчонки любят розы.

– Ага. Розы и тебя, очевидно?

– Ничего не могу с этим поделать. Такой я. Таков, каков я есть.

– Боже, – фыркнула я и посмотрела на экран телефона, чтобы узнать время и понять, что не опаздываю к сестре. Как раз через десять минут у нее закончится последний урок. – Ну а ты? – глянула я на парня, убрав телефон в карман куртки.

– Что я? Я уже где-то накосячил? – Он будто реально растерялся, чем вызвал у меня неконтролируемую улыбку. – Ого! Снежная Королева умеет улыбаться? Я хочу фотку этого события на память.

Колесников потянулся к своему телефону в кармане джинсов и реально навел на меня его камеру.

– Обойдешься. – Я отвернулась к боковому стеклу.

– Ну ладно, – разочарованно выдохнул парень и, кажется, убрал телефон обратно в карман. Но я не рискнула смотреть в его сторону, боясь, что это лишь уловка с его стороны. – Что ты про меня узнать хотела?

– Ничего, в общем-то, – повела я плечами, разглядывая весеннюю грязь на городских улицах. – Но, чтобы ты снова не начал петь, расскажи, например… какие тебе цветы нравятся?

– Мне? Реально?!

– Ну да. Это же цветы. Они должны нравиться всем.

– Блин! – хохотнул Колесников и, кажется, задумался. – Нифига ты спросила! Меня обычно спрашивают, сколько сантиметров, я показываю, и вопросы как-то сами собой отпадают.

– Господи… – выдохнула я едва слышно, на секунду прикрыв глаза.

– Ну… пусть будут ромашки.

– Ромашки? – вскинула я удивленно брови. – Почему именно ромашки?

– Не знаю. Они, типа, чистые, непорочные, простые. О! Как ты, короче! Точняк! Буду называть тебя ромашкой. Имя-то свое ты мне так и не дала. Ты мне вообще, получается, ничего не дала, но я везу тебя, куда ты попросила. А я так не делаю.

– Какие жертвы ради простой ромашки, – цокнула я. – А имя ты у меня, кстати, ни разу и не спросил. Зеленая толстовка, видимо, для тебя проще выговаривать, чем Алена.

– Алена? Аленушка, значит, – он с такой нежностью протянул мое имя, что я невольно улыбнулась и посмотрела в его сторону.

И в этот момент увидела, как он меня сфотографировал.

– Попалась! – объявил он триумфально и поспешил убрать руку с телефоном подальше от меня, но застыл и удивленно заглянул мне в глаза. – Даже отбирать не будешь? Вдруг хреново получилась?

– Я на любой фотке хреново получаюсь. Так что какая разница, как я получилась на этой?

– Хватит меня удивлять, Аленушка! Я еще не отошел от того, что ты поинтересовалась, какие цветы нравятся мне. И в ахуе, что мне нравятся ромашки!

– Не благодари. Останови здесь. Дальше проезд все равно только по пропускам для учителей.

Колесников послушно притормозил, внимательным и молчаливым взглядом проследил, как я покинула салон его машины. А затем громко, наверное, чтобы услышала вся школа, спросил:

– А еще раз дашь… тебя прокатить?

– Не хотелось бы, – поморщилась я нарочито брезгливо. – Но своим дружкам теперь можешь с гордостью рассказать, как драл меня до визга… Или чем вы там между собой хвалитесь?.. Короче, можешь рассказать, что ты снова круче всех, а у меня дела. Пока.

Я закрыла дверь машины и пошла по школьной тропинке.

– Я найду тебя в универе, Аленушка! – услышала я в спину.

– Угу, я буду сидеть у пруда и плакать по козлу.

Глава 9

– Да! – я тихо порадовалась сама с собой, когда на телефон пришло сообщение, что в ближайший выходной у меня будет подработка.

Доставщик еды – тяжело и ответственно, но четыре тысячи за смену на дороге тоже не валяются. Большая удача, что мою заявку вообще заметили.

Город я знаю отлично, улыбаться людям, выдавая им продукты, я научилась еще на кассе в супермаркете, так что лично для меня нет никаких препятствий к тому, чтобы брать эту работу хотя бы по выходным, которые у меня редко бывают заняты.

Лишь бы ничего не сорвалось. Тогда есть шанс заработать нужную сумму быстрее, чем я планировала.

Осталось только на время выходных как-то держать сестру подальше от родителей. Они, конечно, пока не пьют, напуганные недавней проверкой, но это не значит, что у них на ровном месте не сорвет резьбу. По крайней мере, у мамы в отношении Кати точно может сорвать. Придумаем с Катей, что ей нужно прочитать какую-нибудь книгу за выходные. Боясь учителей и их вопросов, родители не станут дергать Катю, и та сможет спокойно отсидеться в комнате под видом выполнения домашнего задания, пока меня не будет. Заодно почитает. Читать она, к счастью, любит.

– Аленушка, ты кому там так широко улыбаешься? Я начинаю ревновать, – словно из ниоткуда материализовался Колесников. Он оперся задницей о подоконник рядом со мной и протянул мне стаканчик с кофе, на крышке которого лежал цветок ромашки. – Для тебя нес.

– Насколько я помню, о любви к ромашкам что-то несвязное вчера лепетал ты, а не я.

Я смотрела на стаканчик, не зная, принимать его или нет. Во второй руке Колесникова был другой стаканчик. Без цветка, но тоже с кофе.

– Но ты же так и не сказала, какие цветы нравятся тебе. Поэтому я подумал и решил, что раз тебе нравлюсь я, то тебе должны нравиться те же цветы, что и мне.

– Ты мне не нравишься, Колесников. – Я шумно выдохнула и решила принять кофе, который парень упорно держал перед моим лицом. – Но спасибо за кофе. Ты же ничего в него не подсыпал?

– Я больной, что ли?! И обидно, вообще-то. Не нравлюсь, да еще по фамилии. Я к тебе со всей душой вообще-то.

– Мог бы и задницей спокойно повернуться. У нас, вроде как, все было. Я сегодня в туалете слышала, что была хороша на капоте.

Правда, меня назвали «мышью» и задались вопросом «что он в ней нашел?», но, тем не менее, обсуждение было горячим.

– Это пацаны додумали, – чуть стушевался Колесников.

– Блин! На капоте?! Серьезно?! В феврале в минус двадцать?! Ты больной? Про цистит что-нибудь слышал? – напала я на него.

– Говорю же, это пацаны. Я им ничего не говорил.

– Откуда они тогда взяли, что и как у нас было?

– Говорю же, додумали. Я только загадочно промолчал, когда вечером на хату приехал. Вот и все.

– Отвали, короче, – отмахнулась я от него и опустила взгляд на стаканчик с кофе, что все это время был в моей руке. Аккуратно взяв ромашку, я покрутила ее перед лицом и даже понюхала. – Мог бы ромашку хотя бы со стебельком подарить. Не за огрызок же цветка я тебе на капоте в мороз давала?

Колесников рассмеялся так, что его услышал, наверное, весь университетский коридор.

Боже! Как же этот человек любит внимание.

– Слушай. Я серьезно, вообще-то. Было и было. Галочку тебе друзья поставили, можешь больше около меня не крутиться. Выбирай новую. В сентябре свежих первокурсниц подвезли.

– А мне, может, ты понравилась. Реально понравилась, а не для того, чтобы трахнуть.

– Сейчас расплачусь, – театрально хныкнула я, глядя парню в ответ в глаза.

– Я тоже, вообще-то, серьезно. Я думал, подвезу тебя и на этом разбег, но ты оказалась прикольной. Давно со мной не разговаривала девчонка, не капая при этом слюной.

– Если у меня сейчас потекут слюни, ты отстанешь? Тебе как лучше – чтобы они из уголка рта капали или посередине и по подбородку?

Колесников снова заржал. Поведя бровью, я отвернулась в сторону коридора, не находя ничего веселого в том, что только что сказала. И стоило мне только сосредоточиться на людях в коридоре, как среди них, разрезая толпу словно ледокол, появился Одинцов.

С привычной хмуростью и сосредоточенными морщинами на лбу он что-то печатал в телефоне. Опустил руку, поднял взгляд и посмотрел ровно на меня.

От неожиданности по спине пробежал холодок. Я отвела взгляд и уставилась в пол. Колесников рядом как раз перестал ржать как конь в приступе истерики.

– Говорю же, ты классная. Вайбовая такая…

– Что в стаканчиках? Мельникова? – подобно дыханию Арктики глубокий голос Одинцова заморозил не только разговор, но и, казалось, пространство вокруг.

– Кофе, – ответила я коротко, не рискуя смотреть выше его гладковыбритого подбородка.

– Константин Михайлович, большая перемена, имеем право пропустить по стаканчику… кофе, – Колесников нарочито отделил последнее слово и за каким-то хреном приобнял меня за плечи, прижав к своему боку.

Меня смутило не столько его действие, сколько то, что я испугалась реакции Одинцова. Из-за чего опрометчиво заглянула в его глаза и увидела, как он сверлит взглядом руку Колесникова, обнимающую меня.

– Дай-ка. – Одинцов забрал у меня из руки кофе и, нисколько не смущаясь, сделал большой глоток. Кадык дернулся на его шее, пропуская крепкий напиток. – С коньяком?

– С дорогим. Папиным, – дерзко, с наглой ухмылочкой бросил Колесников и демонстративно отпил свой кофе. – Можем себе позволить, – расслаблено протянул парень. – А вы, Константин Михайлович?

Я ненавязчиво стряхнула руку парня со своего плеча и сделала полшага в сторону.

– И мы. – Одинцов салютовал Колесникову стаканчиком и, так и не вернув его мне, ушел с ним дальше по коридору.

– Придурок, – едва слышно выронил парень, бросив небрежный взгляд в широкую спину в черной рубашке.

Глава 10

Родители уже несколько дней пребывали в депрессии. Главным образом по причине того, что жидкие антидепрессанты им лучше пока не пить. Но, думаю, еще два-три дня и страх, что снова может нагрянуть проверка, иссякнет. А с первой порцией антидепрессантов к ним снова вернется вера в себя и в свое непоколебимое бессмертие.

К счастью, фокус с Катиным чтением прокатил. Я смогла заработать, а к сестре никто не лез с претензиями и попытками воспитать.

Хоть я и устала как собака и вернулась домой поздно, но нисколько не жалею, что подписалась на эту авантюру. С чаевыми вышло даже не четыре тысячи, как я ожидала, а почти шесть. Очень неплохой результат для человека, который усиленно копит.

Родители, к слову, даже не спрашивали, где я была весь день. По субботам в универе иногда бывают дополнительные занятия, а потом уезжаю на работу, поэтому никто не задался вопросом, где я пропадала целый день.

Колесникова, кстати, тоже пришлось отшить с его идиотским предложением «потусить в выходные». Я промолчала о том, что за кофе с коньяком я мысленно свернула ему шею, но о том, что мои намерения игнорировать его подкаты все еще в силе, я не умолчала. И, кажется, он не понял ни слова. Для него мои отказы выглядят, как: «Конечно, я согласна, но я еще немного поломаюсь».

Но о избалованном принце я не думала. Не до него. Я была в отличном настроении от осознания, что меня пригласили в следующие выходные так же побегать по городу с доставкой. А это еще, наверняка, шесть тысяч незапланированных рублей. Мечта о побеге впервые начала казаться все более осуществимой.

По традиции – душ в универе до начала пар. Хоть я и приехала в еще пока пустой универ, в бассейне кто-то уже плескался. Я не стала смотреть, кто. Судя по тому, что в женской раздевалке не было ничьих женских вещей, в бассейне был кто-то из парней. Иногда случается, что в бассейне кто-то плавает с утра пораньше. Тот же Одинцов, препод по физкультуре или кто-нибудь из нашей сборной. Главное, что им из бассейна не видно, как я прохожу в раздевалки и обратно.

Привычно оставив свои вещи на скамье и крючках напротив душевых кабинок, я наконец позволила себе смыть грязь вчерашнего дня и даже почти минуту понежилась под горячими струями воды. Еще немного и, клянусь, запела бы. Давно у меня не было такого хорошего настроения.

Закончив с гигиеническими процедурами, я выключила воду, обтерлась небольшим полотенцем, что специально носила с собой. Надела чистое белье, а грязное засунула в целлофановый пакетик и запрятала его в карман косметички, чтобы постирать вечером дома.

Выйдя из душевой кабины, я ощутила, как настроение моментально упало в холодную темную яму. Ни на крючках, ни на лавке не оказалось моих вещей. Ничего. Даже обуви не было.

Сжимая в руке влажное полотенце, я перетаптывалась с ноги на ногу, понимая, что не смогу выйти из душа в одних трусах и простом тряпочном бюстгальтере.

Стук бешено бьющегося сердца отражался от кафельных стен и, казалось, оглушал меня. Я впала в самую настоящую панику, лихорадочно бегая взглядом по небольшому помещению в поисках своих вещей.

Все душевые кабинки были пусты. Ни людей, ни вещей. Ничего. И только я босая и едва одетая балансировала на грани истерики. Имея возможность прикрыться только небольшим полотенцем, я всеми силами старалась не давать волю эмоциям.

Злость и отчаяние распирали изнутри настолько, что стало тяжело дышать. Хотелось чисто по-детски упасть на пол и от души поплакать и покричать о несправедливости этого мира. Но, как обычно, эмоций я позволила себе не больше, чем столб линии электропередач.

Втянув едва успевшие выступить сопли обиды, я прикрыла грудь и даже немного трусы единственным, что у меня осталось, – мокрым полотенцем.

На цыпочках я подошла к двери, ведущей из душа в женскую раздевалку. Прислушалась. Тишина. В раздевалке никого не оказалось. Моих вещей тоже. Я перерыла все полки, все, что было открыто, но ничего не нашла. Это чья-то идиотская шутка? Какого черта здесь происходит?!

Возможно, кто-то вынес вещи в коридор или на трибуны у бассейна. Я знаю, что иногда студенты разыгрывают подобным образом друг друга. Но кому пришло в голову разыграть меня? Кому я вообще нужна?

Боясь, что в коридоре, ведущем к бассейну, может кто-то оказаться, я аккуратно вышла из раздевалки и снова прислушалась. Со стороны мужской раздевалки и душевой затихла вода. Значит, кто-то из парней здесь точно есть. Видимо, шутка от какого-то идиота.

Коридор был пуст. На цыпочках, стараясь не издавать ни звука, я вышла к бассейну и внутри меня все рухнуло, когда я увидела свои вещи плавающими в бассейне.

Безжалостно. Все, до последнего носка, плавало на поверхности воды. Содержимое рюкзака было вытряхнуто в воду и уже не подлежало восстановлению.

И в этот момент у меня не хватило сил сдержать слезы. Отбросив полотенце на скамейку, я рванула к своим вещам, надеясь достать хотя бы одежду. Плохо видя из-за пелены слез, я нашла какую-то длинную металлическую палку и как сачком начала вылавливать то, что было далеко от края бассейна.

– Идиоты, – всхлипывала я тихо.

– Мельникова, – холодный голос Одинцова разрезал пространство и эхом отразился от кафельных стен пустого помещения. Я испуганно дернулась, вцепившись крепче руками в шест, и обернулась на препода, который в недоумении смотрел на меня и на то, как я вылавливаю вещи из бассейна. – Ты что здесь устроила?

– Я?! – мой возглас улетел в высокий потолок. – По-вашему, это я устроила? Я утопила всю свою одежду?

– Не кричи, – строго осадил меня Одинцов. Его равнодушный взгляд скользнул по моему полуобнаженному телу. Нисколько не изменившись в лице, он вновь вернул внимание моему лицу. Со скамейки, на которую я бросила полотенце, он взял наручные часы и, не глядя, начал застегивать на запястье левой руки. Его рубашка была расстегнута, а на босые ноги он еще не успел надеть носки. – Кто это сделал?

– Это, по-вашему, смешно? Вы так решили научить меня пользоваться бассейном, а не только душем?

– Говори тише, если не хочешь, чтобы кто-то кроме меня видел тебя в трусах и этих бабкиных тряпках, – кивнул он на мой бюстгальтер. – Это во-первых. Во-вторых, я давно вырос из детских приколов. Ну и напоследок, информация для раздумий: поразмысли, какое к тебе повышенное внимание благодаря Колесникову. Как думаешь, сколько его поклонниц хотят в этом бассейне утопить не только твои вещи?

Я притихла, не зная, что ответить. Пристыженно опустила взгляд, продолжая все сильнее зажимать в руках металлический шест. Я подумала о чем угодно, но только не о том, что к этому хоть как-то может быть причастен Колесников.

– Запасные вещи с собой есть? – спросил Одинцов, так и не дождавшись от меня ответа. В его голосе я слышала лишь раздражение и усталость.

– Нет. Это все, что было.

– Ясно, – вздохнул мужчина, явно утомленный моей тупостью. – Собирай остатки вещей и приходи в мужскую раздевалку.

– Зачем?

– У тебя есть выбор? – отрезал он хладнокровно.

– Нет, – буркнула я, едва сдерживая новый приступ истерики.

Одинцов ушел, а я спешно выловила оставшиеся вещи из бассейна. Выжала, что смогла, и, прижав комок мокрых вещей к груди, пошла прямиком в мужскую раздевалку. Взглядом нашла препода, который в это время застегивал рубашку.

– Ботинки тоже плавали? – кивнул он на обувь, которую я держала за шнурки в руке.

– Да, – кивнула я, не рискуя более смотреть в его глаза.

Одинцов отошел к шкафчику, вынул из него спортивную сумку и, подойдя ближе, поставил ее передо мной на скамейку.

– Здесь мои вещи для спортзала. Кроссовки тоже есть.

– Я не возьму, – бросила я резко и, стиснув челюсти, уставилась в сторону.

– У тебя появился выбор, пока ты рыбачила свои вещи из бассейна? Или понравилась прогулка в трусах?

– Нет, – ответила я на оба вопроса.

– Тогда вот вещи и вот ключи от моей квартиры. Я живу неподалеку. Из универа уйдешь сейчас и через задний двор, пока никого нет. – Мужчина положил связку ключей поверх спортивной сумки. – Телефон тоже утопили?

– Нет. Он был со мной. В косметичке.

– Тогда диктуй номер, отправлю адрес. Одевайся пока, – кивнул он на сумку. – Мокрые тряпки сложи в такой же мокрый рюкзак. Постираешь их у меня и высушишь.

Я диктовала свой номер телефона и параллельно одевалась в вещи, которые были мне большими. Но из-за того, что они были спортивными, сильно в глаза это бросаться не должно.

– Держи пальто. – Одинцов протянул мне свое черное пальто.

– А вы как потом домой пойдете? Холодно же. – Я была так шокирована, что заглянула в его голубые глаза. – Оставьте пальто себе. Я в вашей толстовке не замерзну.

– Надевай, сказал, – бросил он, строго хмуря брови. – Кроссовки не жмут? – зыркнул он на мои ноги, на которых я зашнуровала его огромного сорок пятого размера кроссовки.

Будет большой удачей, если я в них не убьюсь где-нибудь на улице.

– Как раз, – бросила я и услышала со стороны препода нечто, похожее на короткий смешок. Показалось, наверное.

– Тогда в темпе, и до моей квартиры.

На голову мне в ту же секунду оказалась надета шапка. Не моя.

– Это обязательно? – поинтересовалась я, сдвигая шапку повыше с глаз, чтобы препод оставался в поле видимости.

– У тебя волосы мокрые, Мельникова. Простынешь. – Он задумчиво смотрел на меня сверху вниз, стоя настолько близко, что я улавливала запах его геля для душа и мокрых волос. – Ну?

– Что? – растерялась я.

– Долго глаза будешь мне мозолить? Вали. Суши вещи и жди моего возвращения.

– Хорошо, – кивнула я и, прихватив мокрые вещи и ключи от квартиры, поспешила исчезнуть из мужской раздевалки.

Глава 11

Должно быть, в вещах Одинцова я выглядела как беспризорник с большой дороги. Того и гляди, брошусь к машинам и начну мыть окна за деньги или что-нибудь съестное.

Приходилось идти с низко опущенной головой и не смотреть по сторонам, опасаясь, что меня могут увидеть одногруппники или кто-нибудь из знакомых родителей.

Одинцов не обманул – он и правда живет недалеко от универа. Я прошла всего пару улиц по прямой и оказалась у нужного дома, номер которого мне пришел по смс.

Зашла в подъезд и поднялась на седьмой этаж на лифте. К счастью, одна.

Не знаю, зачем, но на всякий случай позвонила в звонок. Я не знаю, есть ли у Одинцова семья, жена или дети, поэтому будет не лишним перестраховаться, прежде чем открывать дверь данным мне ключом. Не хотелось бы ставить препода в неловкое положение, учитывая, что сегодня он мне помог. Сделал он это, конечно, в своей циничной манере, но вряд ли нашелся бы еще один человек, который согласился бы сделать для меня хоть что-то.

На звонок никто не ответил. Испытывая неловкость, словно за мной кто-то наблюдал, я открыла дверь большим ключом и вошла в квартиру, объятую лучами рассвета.

Я ожидала с порога увидеть холодную атмосферу, напоминающую морг или заброшку, но попала в достаточно уютную квартиру. Светлые обои в прихожей, милые полочки со статуэтками пухлых ангелочков и кошечек, низкий стеллаж для обуви и встроенный шкаф для курток.

Аккуратно поставив мокрый рюкзак с вещами у ног, я вышла из кроссовок. Я бы сказала, что я их сняла, но они были мне настолько велики, что я из них действительно просто вышла. Ступив на серый коврик у двери, я перемялась с ноги на ногу и сняла пальто. В приоткрытой дверце шкафа увидела пустующую вешалку и оставила на ней пальто. Кроссовки поставила на полку в самом низу стеллажа.

Подтянув на талии спортивные штаны, чтобы не потерять их, я, прихватив рюкзак, пошла на поиски ванной комнаты.

Чистая ухоженная квартира. Ни комнат для пыток, ни крови и кишок по стенам. Будто здесь живет очень милая и хозяйственная женщина, а не циничный препод с манией величия.

Ванная комната в серо-белых тонах. Декоративные цветки в горшках на полочках, аккуратно сложенные полотенца, нигде нет ни единого намека на пыль… Либо он по гороскопу педантичная до мозга костей дева, либо в какой-то из комнат или шкафов в его квартире прячется женщина.

Я загрузила вещи в стирку, чтобы отстирать их от хлорки и других возможных загрязнений. Неизвестно кто и что делал с моими вещами, прежде чем швырнуть их в бассейн.

Для того, чтобы просушить ботинки, мне пришлось зайти в комнату Одинцова и, по его рекомендации, в самом нижнем ящике прикроватной тумбочки найти электрическую сушилку для обуви.

Его комната была чиста и даже немного аскетична. Постель заправлена, на рабочем столе порядок. Огромный компьютерный монитор чист и даже кактус рядом с ним выглядит опрятно. Точно дева по гороскопу.

Светлые серые обои без рисунка, черный шкаф, белое покрывало на постели. Единственные имеющиеся здесь яркие краски – это фотографии в рамочках на одной из стен. Хотела бы и я, чтобы в моей комнате были фотографии семьи в рамочках, но родители соглашаются фотографироваться только в пьяном угаре. Поэтому у меня нет ни одной фоторамки со счастливой семьей. Только Катина фотография в чехле для телефона. Когда она была еще совсем маленькой.

По фото в рамках на стене можно было отследить, как рос Одинцов. Из светловолосого мальчишки с яркими голубыми глазами он превратился в хмурого мужчину. Его волосы стали темно-русыми, а яркий теплый взгляд с годами превратился в леденящий. Да и улыбка с годами становилась все более блеклой. Разве что во взрослом возрасте он позволил себе по-настоящему тепло улыбнуться только на одной фотографии – на ней он обнимал за плечи миниатюрную хрупкую женщину, так похожую на него. У нее тоже были выразительные голубые глаза, русые волосы и теплая улыбка.

Его мама – первое, что подумала я, видя их внешнее сходство.

Наверное, это она наполняет квартиру достаточно хладнокровного сына всякими безделушками в виде цветов и статуэточек пухлых ангелочков.

Хорошо, что она есть в жизни Одинцова. Возможно, без нее его квартира действительно напоминала бы морг.

Улыбнувшись своим выводам, я опустила взгляд и тут же вздрогнула. Улыбку исчезла с лица, а я шокированно прижала ладонь к раскрытому рту.

На комоде в черной рамочке стояла фотография этой же женщины, но с черной лентой на углу.

– Господи, – выдохнула я тихо и, попятившись из комнаты, неосознанно произнесла, глядя на женщину на фото. – Простите.

На кухне, поставив свои ботинки на сушку, я села на стул и откинулась на спинку, ожидая, когда закончится стирка, которая автоматически зарядилась аж на два часа. Два часа ожидания в незнакомой квартире и еще неизвестно сколько ждать, когда эти вещи высохнут.

В светлой и просторной кухне становилось жарко. Рассветное солнце через толщу пластикового окна, словно через лупу, било лучами прямо в меня. Немного подумав, я сняла толстовку и осталась лишь в серых спортивных штанах и черной мужской футболке, которая болталась на мне, как на вешалке.

Повесив толстовку на спинку соседнего стула, я поставила на него босые ступни.

В кухне пахло кофе. Голодный желудок, который за завтраком не смог принять в себя пищу из-за нежелания пересекаться с родителями и скорее попасть в душ в универе, издал протяжный голодный стон.

Телефон, лежащий на обеденном столе, издал короткую вибрацию. Пришло новое смс от незнакомого номера, которому я еще не успела дать имя:

«Поешь что-нибудь. Кухня в твоем полном распоряжении».

Я вновь посмотрела на то, что, оказывается, было в моем «полном распоряжении».

Помытая чашка стояла перевернутой на сушилке, там же были тарелка, небольшая сковорода, вилка и чайная ложка.

И, если я нарушу здесь порядок хоть чего-то, то, наверняка, мне не понравятся последствия. Едва ли хоть кто-то в своем уме станет тревожить мир, по миллиметру выстроенный педантом. Вот и я не стану. Да и лезть в чужой холодильник… Не в моем духе. К тому же, не есть днями мне не привыкать. А здесь всего-то нужно потерпеть пару-тройку часов.

За все время, что стиральная машинка стирала, а сушильная сушила, я посещала только кухню и ванную комнату. Больше никуда не заглядывала и не совала нос не в свое дело. Мне разрешили только постирать и высушить вещи.

Когда весь цикл стирки и сушки был завершен, я вынула свои вещи и тут же чуть не уронила их на пол, услышав звонок в дверь.

Я перестала дышать, но сердце забарабанило в груди как бешеное.

Немигающим взглядом я смотрела в коридор, надеясь, что непрошеный гость уйдет сразу, как поймет, что после первого звонка в дверь ему никто не откроет. Но звонок повторился, а за ним раздался и знакомый голос.

– Мельникова, мои ключи у тебя.

– Блин… – Я с облегчением выдохнула и опустила руки со своими вещами. Быстрым шагом вышла из ванной и промчалась по прихожей, чтобы открыть Одинцову дверь.

– На сколько по десятибалльной шкале обделалась? – спросил он, войдя в квартиру.

Откуда он знает?!

– Одиннадцать, – ответила я, стараясь казаться такой же холодной, как он.

– Значит, я вовремя, – хмыкнул Одинцов и поставил передо мной два пакета с продуктами. – Ничего не ела.

Прозвучало действительно не как вопрос, а утверждение.

– Я не голодная.

– Ты когда врешь, начинаешь жевать губы, Мельникова, – бросил мне Одинцов. Поставил туфли на стеллаж рядом с кроссовками и выпрямился, посмотрев на меня с высоты своего роста. – И, судя по тому, что губы у тебя регулярно пожеваны и обветрены, врешь ты постоянно и даже в мелочах.

– Я не вру, – буркнула я и в этот момент сама себя поймала на том, что была готова зажевать нижнюю губу.

Тут же с опаской вскинула взгляд на препода, который лишь тихо хмыкнул, поняв, что я хотела только что сделать.

Наклонившись, он взял пакеты с продуктами и обошел меня по дуге.

– Готовить-то умеешь? – спросил уже из кухни.

– Нет, – крикнула я в ответ и от души пожевала верхнюю и нижнюю губы, пока он не видит.

Обнимая свои теплые, будто чуть влажные вещи, подошла к кухне и остановилась на пороге, молча наблюдая, как Одинцов разбирал пакеты, раскладывая продукты по полкам холодильника и шкафчиков.

– Опять наврала, – произнес он, мельком глянув на меня.

– С чего вы взяли? – Я гордо вскинула подбородок.

– Губы в слюнях, Мельникова, – вздохнул он, а я машинально отерла губы тыльной стороной ладони. – Оставь вещи на сушилке. Она в моей комнате за шкафом. И приходи на кухню, обед будешь готовить. Я не добрая фея, так что тебе придется отработать то, что сегодня я тебя выручил.

Глава 12

Как же неловко и неприятно.

Неловко что-либо делать на чужой кухне и, в принципе, в чужой квартире. И крайне неприятно в это время ощущать на себе пристальный взгляд преподавателя.

В какой-то момент в голове промелькнула мысль, что он специально заманивает таких доверчивых студенток-дурочек, как я, в свою квартиру и затем заставляет спать с ним за зачет или экзамен.

– Я тебя не трону, – произнес вдруг Одинцов, словно мог прочитать мои мысли.

– В смысле? – Я посмотрела в сторону кухонного окна, где, подпирая задницей подоконник, стоял мужчина и наблюдал за мной все время, что я готовила для него обед.

– Ты о чем-то подумала, нож сильнее сжала, – кивнул он на руку, в которой я держала нож. – Боишься, что я заманил тебя в свою квартиру, чтобы трахнуть?

– Необязательно. – Я нарочито равнодушно повела плечами, но сама нисколько не расслабилась. – Может, хотите заставить меня смахнуть пыль с тех пухлых ангелочков на полках. Ну, или просто заманили сюда ради расчлененки. В любом случае, подозрения, что вы могли специально скинуть мои вещи в бассейн, с вас не сняты.

– Ангелочки мамины, и их лучше не трогать. Даже из чувства благодарности или страха. А насчет расчлененки… – оборвавшись на полуслове, Одинцов плавно оттолкнулся от подоконника и, подойдя ко мне, встал за спиной в такой опасной близости, что я не смогла сделать ни вдох, ни выдох. Так и застыла, глядя прямо перед собой в белую стену в желтый мелкий цветочек, пока не почувствовала, как мужчина обхватил мою руку с ножом. Острием он ткнул в кусок курицы на разделочной доске. Над ухом раздался его голос, опущенный до леденящего душу шепота. – Я предпочитаю куски мяса побольше. Не превращай его в фарш.

– Поняла, – выдавила я, едва-едва вернув себе возможность говорить.

– И расслабься, Мельникова, – выронил он уже своим обычным голосом, резко отойдя от меня. – Не того боишься, – бросил он, выходя из кухни. – Я пойду переоденусь. Не подглядывай.

Только когда его шаги исчезли в одной из комнат, я смогла плавно вдохнуть и выдохнуть.

Он точно псих.

Тряхнув головой, я вновь взяла себя в руки и продолжила приготовление обеда. К счастью, этот псих не пожелал никаких изысков. Попросил лишь приготовить ему гречку с курицей. Это я умею.

Оставшееся мясо, как он захотел, я нарезала покрупнее, обжарила на сковороде, добавила лука, а затем подсыпала немного гречки. Примерно прикинула, чтобы ему хватило поесть и на добавку. Залила все водой, посолила, накрыла крышкой и отошла к подоконнику.

Вроде еще февраль, а по ощущениям на улице кажется, что завтра уже май. Солнце слепило и пригревало через толщу пластикового окна. Лицо начало пылать, но было приятно пригреться под жаркими лучами. Прикрыв глаза, я позволила себе на секунду расслабиться и пофантазировать, что я нахожусь на пляже, а всю грязь моей жизни смыло волнами океана и разъело солью.

Если бы все было настолько же легко, как в мечтах…

Помечтали и хватит.

– Ноги не замерзли? – неожиданный вопрос, раздавшийся сзади, заставил меня подпрыгнуть на месте. Прижав ладонь к груди, чувствуя бешеное сердцебиение, я обернулась и увидела Одинцова в его простой домашней одежде. В обычной растянутой белой футболке и черных шортах он не выглядел как Дьявол из универа, которого все опасались. Обычный домашний мужчина. Немного уставший и голодный.

– Не замерзли.

– Если замерзнут, носки в комоде.

– Спасибо, – ответила я машинально.

– Вкусно пахнет. – Одинцов подошел к плите и снял крышку со сковородки, направив запах на себя. – Класс! – улыбнулся он уголками губ и, вновь накрыв сковороду крышкой, отошел к чайнику. Наполнил его водой и достал две кружки из верхнего ящика. – Чай, кофе? – обратился он, посмотрев на меня.

– Я ничего не буду. И вещи уже высохли, наверное. Да и мне уже пора.

– Перекусишь. Никуда твои планы не денутся, – в Одинцове вновь включился суровый препод. – По расписанию у тебя сейчас еще полторы пары. Вряд ли на это время ты планировала еще что-то помимо них. Как раз успеешь поесть. Заодно поиграем в пытки. А затем вали на все четыре стороны.

– В пытки?

– Да, – уверенно кивнул мужчина, закидывая в кружки чайные пакетики. – Ты наврала мне насчет того, откуда на твоей шее синяки. Поэтому я вынужден буду тебя пытать, пока не доберусь до истины. Хобби у меня такое – правду знать.

– И что вам эта правда даст? – вопросила я и тут же поспешила добавить. – Я имею в виду, если представить, что я вам наврала. Что даст вам другая информация по поводу причины появления на мне синяков?

– Исходя из причины и будем решать.

Одинцов залил чайные пакетики кипятком и поставил кружки на стол напротив друг друга. Вернулся к плите и выключил конфорку. Достал из верхнего ящика две тарелки и наполнил их гречкой с мясом. Один край на обеих тарелках оставил свободным, а затем наполнил его маленькими круглыми помидорками.

– Садись, – кивнул он на пустующий стул. – Поешь, пока горячее.

Нехотя, я села, прижав колено левой ноги к груди. Одинцов положил рядом с моей тарелкой вилку, поставил рядом сахарницу с чайной ложечкой и сел с противоположной стороны стола, мазнув по мне взглядом.

– Ешь, – бросил он коротко и первым начал уминать гречку, щедро откусывая от куска черного хлеба.

Испытывая неловкость, я тоже попыталась немного поесть. Но, помня, что мне были обещаны пытки, кусок в горло не лез.

– Уже почти не видно, – произнес вдруг Одинцов.

– Что? – Я перевела взгляд с тарелки на мужчину и, сведя брови над переносицей, непонимающе заглянула в его светлые глаза.

– Синяков на шее, – кивнул он в мою сторону. – Уже почти незаметны. Получается, трахаться жестко ты любишь нечасто. Да и начала недавно, судя по всему.

– Господи… – выдохнула я едва слышно и опустила взгляд в тарелку. Чувствуя, как кожа лица и шеи начала гореть и, наверняка, краснеть, я предпочла перекатывать вилкой помидор. В любом случае, лучше заняться этим, чем поддерживать странный разговор.

– Рассказывай. Откуда синяки? Мои уши все стерпят.

– Я вам уже все сказала. Не вижу смысла вновь поднимать эту тему, – процедила я, понимая, что про анонсированные недавно пытки он нисколечко не шутил.

Как можно с таким хладнокровием вести разговоры не просто о сексе, а о «трахе»?

– То есть… дай подумать. – Одинцов на несколько секунд замер, а затем ткнул вилкой в мою сторону. – Тебе неудобно говорить на тему секса в грубой его форме, но ты продолжаешь настаивать на этой версии. Теперь мне вдвойне интересно, что произошло с тобой на самом деле, раз для тебя удобнее списать все на нелепый жесткий секс, чем рассказать о том, что произошло на самом деле.

– Моя личная жизнь никак не касается образовательного процесса.

– Почему ты моешься в университетском душе, а не в домашнем? – словно пропустив мимо ушей мои слова, мужчина продолжал изощренный допрос.

– И об этом я вам тоже уже говорила, – процедила я.

– Ты живешь с родителями или в общаге?

– Какая разница?

– Большая. Хочу знать точно, бьют тебя дома или кто-то из подружек Колесникова устроил «темную» в общаге. Или он сам…

– Почему вы настаиваете, что эти синяки как-то связаны с Колесниковым? – В этот раз я набралась смелости, чтобы заглянуть Константину Михайловичу в глаза. – Он вам лично что-то сделал или просто взаимная неприязнь?

– Ты пытаешься его защитить? – Мужчина насмешливо повел бровью.

– Я пытаюсь понять причины вашего нездорового любопытства. Раньше мои синяки вас…

Я резко заткнулась, поняв, что в порыве закипающего гнева, едва не сказала лишнего.

– Почему замолчала? Договаривай. Раньше твои синяки, что?.. – Он поймал мой взгляд в холодный плен своих глаз и держал настолько крепко, что я осталась сидеть недвижимо. – Если бы я увидел их раньше, то и с вопросами пришел бы к тебе раньше. Но, как ты помнишь, в университете я человек новый. И, раз уж ты самостоятельно подняла эту тему, рассказывай, что было до этих синяков на шее.

– Ничего не было, – буркнула я и вышла из-за стола. – Спасибо за… все. Мне пора.

Едва не теряя штаны, что были мне большие, я вылетела из кухни в сторону комнаты Константина Михайловича, где на сушилке оставила свои вещи. Встав напротив них, стянула через голову футболку и швырнула ее на заправленную постель, чтобы у этого педанта от увиденного случилась паническая атака.

Едва я успела вывернуть водолазку на правильную сторону, как в комнату, без стука и какого-либо предупреждения вошел Одинцов.

Я рефлекторно прикрыла грудь скомканной водолазкой и с ужасом уставилась на мужчину, который абсолютно расслабленно закрыл дверь, отрезав нас от внешнего мира. Закинув руки за голову, он подцепил воротник белой футболки и, сняв ее с себя, швырнул к той, что я оставила на постели.

– Что вы делаете? – выронила я в панике, глядя во все глаза на полураздетого мужчину, который приближался ко мне, рассматривая с хладнокровием хищника.

– Забыл сказать, что я тоже предпочитаю жесткий секс. И раз уж так совпало, что и ты тоже… Почему бы нам не попробовать вместе? – вопросил он и сократил последний разделяющий нас шаг.

Сердце раненой птицей забилось в груди, из последних сил спасаясь от неминуемой гибели.

Окутанная запахом мужского парфюма, я смотрела прямо перед собой на его ключицы и поняла, что от страха не могу даже пошевелиться.

Его руки двинулись, и в следующую секунду я почувствовала едва ощутимое, почти невесомое касание теплых пальцев к талии.

Попыталась отпрянуть, но лишь уперлась спиной и задницей в высокий комод. Рамочка с фотографией на нем опрокинулась.

– Я буду кричать, – выронила я приглушенно, когда мужские пальцы стали выводить странные узоры по коже, лишь наращивая волну ужаса внутри меня.

– Все как я люблю, – в тихом шепоте послышалась усмешка.

В следующую секунду в Одинцове словно что-то переключилось. Он грубо обхватил мои ягодицы ладонями и одним уверенным рывком усадил на комод так, что наши лица оказались на одном уровне.

Я не смогла выдавить ни слова, когда он вырвал из моих рук водолазку и швырнул ее в сторону, а затем варварски стянул бретельку бюстгальтера с плеча.

Я лишь успела ладонью прикрыть едва оголившуюся грудь.

– Настолько грубо ты любишь, Алена? Или пожестче? – оскалился он как гиена, глядя на меня глазами, заволоченными черной похотью и грязью. – Хочешь, я могу тебя придушить. Тебе ведь так нравится?

Его пальцы легли на горло и обманчиво нежно огладили кожу. Он словно пытался пристроить руку по следам синяков. Через секунду захват на шее стал жестче. Вдохнуть уже было невозможно.

Его взгляд потерял какую-либо человечность.

И в этот момент внутри меня что-то переключилось.

Мне стало плевать на то, что он может увидеть мою обнаженную грудь или вообще убьет меня после всего, что я сделаю.

Плохо видя из-за завесы слез, я начала хлестать его по щекам ладонями.

Звонкие шлепки отлетали от стен комнаты и ударяли по барабанным перепонкам.

Но я продолжала замахиваться и бить, уже не различая, кого и за что я бью. В одну секунду я видела перед собой Одинцова, в другую – отчима, в следующую – маму. Я била и не понимала, почему меня не останавливают, почему не бьют в ответ? Почему он просто терпит? Ему действительно нравится ЭТО?

Но затем что-то поменялось. Жесткие пальцы зафиксировались на запястьях моих рук и завели их за спину. Словно наручниками, мужчина сковал запястья одной своей рукой и свободной совершенно неожиданно… обнял меня.

Просто обнял, уткнув носом в свое плечо. А я, вместо того чтобы взбрыкнуть и сбежать, дала волю слезам и эмоциям, даже не пытаясь более ему сопротивляться.

– Кто это с тобой сделал, Алена? – мягкий мужской голос прорвался между всхлипами. Он тяжело дышал, но при этом все равно казался спокойным. Его пальцы путались в моих волосах, словно пытались их распутать.

– Отпустите меня, – выронила я, с трудом взяв себя в руки.

– Если ты не озвучишь проблему, ничего не изменится, – его голос снова стал жестче, но он ненавязчиво отстранился от меня, пока я стыдливо возвращала бретельки бюстгальтера на плечи. – И в следующий раз не ври про секс. У тебя на лбу написано, что о сексе ты знаешь только из картинок.

– Это не ваше дело, – рыкнула я и спрыгнула с комода, грубо оттолкнув мужчину подальше от себя.

Не стыдясь своего внешнего вида в белье, я сняла еще и спортивные штаны, не глядя швырнув их на пол. Наспех оделась в свои едва высохшие вещи, ноги засунула в еще мокрые, но теплые ботинки и поспешила свалить из этой чертовой квартиры.

– Алена, – догнал меня голос Одинцова у входной двери, пока я пыталась разобраться, как она открывается.

– Не подходите ко мне! – рявкнула я, снова начиная плакать. – Больной извращенец!

– Когда станет совсем плохо, у тебя есть мой номер и адрес.

– Ненормальный! – всхлипнула я и наконец смогла открыть этот гребаный замок и покинуть квартиру.

Глава 13

– Я долго ждать буду? Жрать давай, – повелительно бросил отчим, пока мама гоношила у плиты.

Я нарезала в сторонке хлеб и старалась отключиться от мыслей о том, что вчера в обед меня лапал препод в своей квартире.

Странный, ненормальный и абсолютно чокнутый способ оказания помощи с его стороны оставил меня сегодня без сна. Потому что, стоило мне хоть на несколько минут провалиться в забытье, как я тут же снова оказывалась на комоде. Я не видела мужского лица. Он словно был абсолютно безликим. Но я чувствовала болезненное касание мужских рук, которые в каждом приступе сна оказывались грязными. Будто в глине. Словно человек без лица пытался из меня что-то слепить, и каждая его попытка заканчивалась провалом, потому что я просыпалась.

– Аленка, мать твою! Уснула там, что ли?! Хлеб, говорю, дай! – рявкнул отчим, из-за чего я неожиданно для самой себя вздрогнула так сильно, что едва не воткнула нож себе в подбородок.

Быстро сложив кусочки хлеба в хлебницу, я поставила ее на стол перед отчимом и тут же напоролась на укоризненный взгляд матери, явно говорящий, что из-за моей заторможенности с утра пораньше, огребут все.

– Ты на весь подъезд, что ли, хлеба решила нарезать? – обратился с новой претензией отчим.

– Задумалась, – ответила я, смахивая крошки с разделочной доски в мусорное ведро под раковиной.

– Задумалась она… – буркнул себе под нос отчим. – А ты какого хрена задумалась тут, кстати? Ты в это время уже в университет должна ехать. Я за что плачу-то? За то, что думаешь дома, а не на учебе?

– Мне ко второй паре, – ответила я, стараясь не смотреть в его сторону, чтобы он не воспринял мои ответы за дерзость.

– Ко второй? А если я позвоню и спрошу?

– Позвони и спроси.

Я стиснула зубы и с опаской ждала ответной реакции.

– Ладно, – снисходительно бросил отчим через несколько секунд. – Раз мне сами не звонят, значит все пока нормально.

Стараясь, чтобы меня никто не услышал, я облегченно выдохнула.

К счастью, мне сегодня действительно ко второй паре и я успею помыться в домашнем душе, потому что отчим сразу после завтрака уедет на работу. Но теперь мне придется вновь что-нибудь придумывать для собственной гигиены, потому что университетский душ тоже уходит в мой личный черный список.

Стараясь более никак не соприкасаться и не контактировать с отчимом, я дождалась, когда он уедет, приобняла Катю перед школой и даже выпроводила на работу маму. И только после этого позволила себе принять душ. Дома это, конечно, комфортнее, особенно тогда, когда никого нет в квартире, но, все равно, душ я по привычке приняла в ускоренном темпе, прислушиваясь к каждому шороху и боясь, что может вернуться отчим, который вдруг поймет, что что-нибудь забыл.

К счастью, помылась без эксцессов. Даже волосы феном высушить успела.

Но самое сложное испытание оказалось только впереди. В стенах университета, что с каждым днем все больше и больше напоминал мне кость, застрявшую в горле.

Двигаясь по его коридорам, я слышала смешки девичьих компашек. И, если до вчерашнего дня я не обращала на них никакого внимания, то сегодня слышала в них насмешки над собой. И пусть многие из них даже не смотрели в мою сторону, но я была уверена, что весь университет причастен к тому, что вчера мои вещи плавали в бассейне.

Глядя себе под ноги, я шла к аудитории, пытаясь снова научиться игнорировать все эти идиотские смешки, и не поняла, как умудрилась в кого-то врезаться.

– Извини, – бросила я на автомате, даже не поднимая взгляда.

И за секунду до того, как мне ответил отстраненный мужской голос, я ощутила запах, от которого все мои внутренности мгновенно сковало льдом.

– Ничего, – бросил мне Одинцов и, не уделив более ни секунды своего внимания, пошел дальше по своим делам.

Будто это вовсе не он лапал меня вчера в своей квартире.

– Аленушка! – раздался с другого конца коридора вопль.

С трудом, но я нашла в себе силы не закатить глаза, глядя на то, как ко мне спешил Колесников.

Парень лавировал между другими студентами, все увереннее приближаясь ко мне.

– Привет, – выдохнул он, оказавшись рядом. Взгляд его темных глаз впервые не был прикован к моему лицу и не излучал натужный секс.

– Привет, – бросила я нехотя и неосознанно сделала от Колесникова шаг назад. Уж очень вероломно он ворвался в мое личное пространство.

– Слушай, Ален, тут это… – Было странно видеть Колесникова, которому было неловко. – Ты прости за вчерашнее, ладно?

– А что было вчера?

– Ну, твои шмотки… Короче, я думал, что мы нормально разбежались, а она…

– Кто «она»?

Вот сейчас стало действительно очень интересно, потому что я до сих пор уверена, что фокус с моими вещами в бассейне – проделка Одинцова.

– Милка… Милана, – уточнил парень. – Это она вчера твои вещи бросила в бассейн. Я сам об этом только вчера в обед узнал, когда не нашел тебя в универе. В общем, сорян, Ален. Мой косяк, короче, – виновато бросил Колесников и поймал мои запястья, мягко сжав их пальцами, как наручниками.

Я рефлекторно опустила взгляд и ощутила, как по спине пробежался холодок. Отчего-то я была уверена, что после вчерашней извращенной игры Одинцова, на коже останутся синяки – настолько сильно он сжимал мои запястья. Но сегодня я увидела лишь чистую кожу без единого намека на гематомы.

– Ничего не могу поделать с тем, что девчонки не могут устоять перед моей сексуальностью, – добавил Колесников, пока я молчала. Это выглядело странно, но за его шутками и внешней уверенностью я сейчас видела, что ему действительно было неловко и неудобно передо мной из-за случившегося вчера. – Но я готов загладить вину. Сегодня. Часов в восемь вечера. Согласна?

– Чтобы кто-нибудь из твоих поклонниц перешел к следующему этапу мести и плеснул мне в лицо кислоту? – хмыкнула я и высвободила запястья, скрестив руки на груди. – Думаю, плавающих в бассейне вещей было достаточно. И, если твоя бывшая подружка повелась на то, что у нас что-то было, то ты можешь перестать доказывать окружающим свою крутость. Она неоспорима. Можешь успокоиться.

– Без ножа режешь, Аленушка.

– Достаточно гуманно с моей стороны, – повела я плечом и попятилась к аудитории.

– Восемь вечера в силе?

У него память как у рыбки?

– Я не соглашалась, Колесников.

– Я заеду без пяти.

Я молча качнула головой и зашла в аудиторию, чтобы закончить этот нелепый подкат со стороны Колесникова. Может, начал он искренно, но закончил так, чтобы вновь стать замеченным всеми.

– Что-то Колесников зачастил к тебе. – Вика многозначительно поиграла бровями, когда я заняла место рядом с ней.

– Придурок просто, – выронила я устало и плюхнулась на соседний с одногруппницей стул.

– Да ну. Классный. Смотри, как глазками виновато смотрит.

Вика кивнула в сторону открытой двери в аудиторию, где я увидела Вадима, улыбающегося мне уголками губ и глаз. Поймав мой взгляд, он жестом показал, что позвонит мне.

Ну да. На тапочек. Не припомню, чтобы обменивалась с ним номерами.

К сожалению, сегодня вечером мне не нужно было на смену в магазин. Поэтому мы с Катей засели в моей комнате, где я помогла ей сделать уроки, а потом мы просто болтали, пока родители у себя громко смотрели телевизор.

Загорелся экран лежащего на столе телефона.

– Какой-то номер, – задумчиво хмуро произнесла Катя, вложив мобильник в мою протянутую ладонь.

– С работы, наверное. Сейчас, – подмигнула я сестре и, ответив на звонок, приложила телефон к уху. – Да?

– Аленушка, скинь свои волосы, – услышала я голос Колесникова в трубке. – Я у твоего подъезда.

Холодный пот мелким бисером рассыпался по телу.

Он издевается?!

Ненормальный!

– Это из другой сказки, придурок, – рыкнула я в трубку и подбежала к окну. Сдвинув в сторону шторку, прижалась лбом к холодному стеклу и увидела внизу у подъезда машину Колесникова, на капоте которой сидел он сам.

– Это ты к окну прильнула, Аленушка? Ждала?

– Как ты вообще нашел меня? – Меня уже начало трясти от понимания, что этот чокнутый не останется сидеть на одном месте и точно пойдет дальше. То есть поднимется в квартиру.

– Сердце подсказало, – с нарочитым придыханием бросил парень. – А ты?

– Что я?

– Впустишь меня в свое сердце?

– Делать мне больше нечего, – фыркнула я нервно. – Оставайся на месте, я сейчас спущусь.

– Жду, – бросил он таинственным шепотком за мгновение до того, как я бросила трубку.

Запрятав телефон в карман домашних штанов, я в панике отпрянула от окна и осмотрелась вокруг, будто где-то рядом, буквально в ногах, валялось решение сложившейся проблемы. А ведь это действительно проблема.

Пальцами запуталась в волосах и почесала зудящую кожу головы.

Как я смогу выйти из квартиры? Отчим с меня три шкуры сдерет.

– Алена, ты кого-то испугалась? – вопросила сестренка, с опаской меня разглядывающая.

Представляю, какие у меня сейчас бешеные глаза.

– Не испугалась, Катюш. Просто… просто задумалась.

– А-а. А кто звонил?

– Да так, никто. По работе.

– М. – Катя качнула головой и вернула внимание телефону, удовлетворившись ответом.

Я зажевала верхнюю губу и с опаской посмотрела на закрытую дверь своей комнаты. Сейчас мне нужно будет найти причину, по которой я смогу выйти из дома и не вызвать никаких вопросов и подозрений у отчима.

Надев толстовку и носки, я собрала волосы в пучок.

– Катя, я спущусь в магазин. Мне нужно кое-что купить.

– О! Купи мне шоколадный батончик, пожалуйста. Два! Один мне, а второй тебе.

– Хорошо, Катюш. Куплю.

Стиснув в руке телефон, чтобы хоть как-то контролировать свои эмоции, я пошла в комнату родителей, где они смотрели телевизор.

– Мам… пап, – кое-как выдавила я из себя последнее. Отчим молча перевел на меня хмурый взгляд и едва заметно вопросительно повел бровью. – Я в магазин. Вам что-нибудь купить?

Мама посмотрела на отчима, отчим посмотрел на часы, а затем на меня.

– Восемь вечера. Что ты забыла в магазине?

– Я… Мне… В общем, мне нужно кое-что купить. По женской части, – выронила я, старательно делая вид, что мне очень неловко.

– Затычки, что ли? – брезгливо поморщился отчим.

– Да! – Я едва не подпрыгнула, вспомнив, как сильно он не любит эту тему и насколько отвратными считает женщин, которые смеют кровоточить, хотя их даже не пырнули ножом. – Я в этом месяце не предусмотрела и поэтому…

– Иди! – Отчим нервно дернул головой и состроил гримасу, полную отвращения. – Нахуй ты мне это рассказываешь? Надо – иди. Сигареты мне заодно купи. Две пачки.

– Хорошо.

В этот момент я испытала облегчение. Мама незаметно кивнула в сторону двери, намекая, чтобы я быстрее исчезла, пока он не передумал.

Надев ботинки и куртку уже почти на бегу, я спустилась вниз и выскочила из подъезда.

– Ты нормальный, не? – накинулась я на Колесникова, толкнув того ладонями в грудь. – Какого хрена ты здесь забыл?!

– Так к тебе приехал, – растерянно хохотнул Колесников. – А ты че такая нервная? Я же просто приехал. Поговорить. В универе ты меня не любишь, вот я подумал и решил, что, может, вне стен универа у меня есть шанс на твою любовь.

– Пока ты ведешь себя как сталкер, приезжая без разрешения ко мне домой, у тебя нет шансов ни на что.

Я накинула капюшон на голову, боясь, что сверху меня могут увидеть родители.

– Понял. Обещаю больше не приезжать без звонка, – согласно кивнул Колесников.

– И пока ты ведешь себя как клоун, вокруг которого всегда есть зрители, у тебя не будет шансов даже на простое общение со мной.

– Не много ли требований для просто пообщаться? – парень, наконец-то, выдал хоть какие-то эмоции кроме самолюбования. Кажется, через сверкающие стразы начало проявляться что-то настоящее.

– Не много, – ответила я категорично. – Вполне нормальные требования от человека, который хочет просто общаться с другим человеком, а не чувствовать себя клоуном на арене цирка. И если ты не можешь общаться со мной без поддержки и внимания публики, то лучше не начинай. Потому что я явно не твой зритель и уж точно не мечтаю оказаться у всех на виду.

Остатки улыбки слетели с губ Колесникова. Черты его лица резко изменились и стали жестче. Передо мной словно материализовался совсем другой человек. С клоуна слетела маска и то, что оказалось под ней, выглядело пугающе.

Парень оттолкнулся от машины и подошел ко мне настолько близко, что я оказалась вынуждена задрать подбородок, чтобы продолжать смотреть в его глаза и видеть меняющиеся в них эмоции.

– И что ты предлагаешь? – произнес Колесников настолько тихо, что слышать могла его только я и только с такого мизерного расстояния.

– Я тебя с самого начала просила оставить меня в покое.

Неосознанно, но я тоже старалась говорить тише. Окутанная облаком взрывного цитрусового аромата, я не потеряла способность здраво мыслить и уж точно не начала его бояться. По крайней мере, не так сильно, как отчима.

– А если ты мне понравилась? М? Как, по-твоему, я должен добиваться твоего внимания? – чуть сощурился он, глядя мне в глаза.

– «Моего» внимания, Вадим. Моего, понимаешь? Но каждый раз ты добиваешься внимания всего универа. Ты будто специально играешь на публику. Лично я вижу, что тебе важно их одобрение.

Он стиснул зубы, краем глаза я увидела, как шевельнулись желваки, но снова сосредоточилась на его глазах, в темноте которых виднелось что-то схожее с обидой и непониманием того, о чем я говорю.

– Универ – единственная площадка, на которой мы с тобой пересекаемся. Я не виноват, что вокруг постоянно полно людей.

– Конечно, не виноват, – усмехнулась я невесело, выпустив в февральский холодный вечер облако пара изо рта. – Все выглядит так, будто ты только рад этому.

– Мне насрать на это. На них всех, – достаточно серьезно и убедительно произнес Колесников. – И насрать на то, что кто-то видел, что ты мне отказала. Подвез я тебя до школы только потому, что хотел оказаться с тобой наедине. Потому что вижу, что при других ты замыкаешься и убегаешь. И по этой же причине я сейчас приехал к тебе – чтобы побыть с тобой наедине и кайфануть от общения с тобой настоящей и незакрытой. Можешь проверить, в машине никого нет. За машиной, как видишь, автобус со зрителями не стоит.

Я виновато отвела взгляд, поняв, что, наверное, действительно перегнула в своем желании сделать из Колесникова клоуна и абсолютно не заметила эти, казалось бы, мелочи.

– И извинился я перед тобой за шмотки в бассейне тоже без свидетелей. Потому что знал, что тебе будет некомфортно. Прости! – резко вскинул он руки, разведя их в стороны, словно демонстрируя себя. – Вот такой я – сраный клоун! – вспылил он и, хлопнув себя по бедрам опущенными руками, сделал шаг назад, к машине. И затравлено, уже не глядя на меня, произнес: – Ладно, короче. Я тебя услышал. Больше к тебе не подойду.

Укол совести оказался неболезненным, но достаточно ощутимым для того, чтобы я начала испытывать чувство вины перед парнем, который сейчас вполне серьезно садился в машину, чтобы уехать.

– Вадим, – позвала я его, и парень застыл с одной ногой в салоне машины. Поднял на меня хмурый взгляд и молча ждал, когда я продолжу. – Я не хотела тебя обидеть. Просто… – Я зажевала нижнюю губу, стараясь, чтобы новая формулировка не казалась обидной. – Просто я пыталась до тебя донести, что мне не нравится повышенное внимание ко мне. Но ты это и сам, оказывается, понял. И не нужно вот так приезжать ко мне, хорошо? Это пугает. Правда.

– Вас, девчонок, хрен поймешь, – выдохнул он с усталым смешком и оперся локтем о крышу своей низкой машины. – То вам нравится вся эта внезапность с воем под луной, то, теперь оказывается, не нравится. Вы уж определитесь.

– Если ты еще и выть тут начнешь, то это уже точно перебор, – усмехнулась я, стараясь сгладить неловкость. – Правда, давай лучше без этих внезапностей, хорошо?

– Не мой почерк, конечно, – вздохнул он разочарованно, но я увидела, что его глаза начали улыбаться. И смотрел он на меня уже гораздо теплее, чем минутой ранее. – Но… чего только не сделаешь ради классной девчонки. А у тебя, типа, родаки строгие? – вопросил он, кивнув на многоэтажку за моей спиной.

– Типа, да, – повела я плечами, пряча руки поглубже в карманы куртки.

– А моим вообще пофиг, где я.

– С моими, к сожалению, такое не прокатывает.

– Теперь и к моему сожалению, – поджал он губы и вновь заглянул мне в глаза. – Тогда я поехал? Классная свиданка, походу, только что пошла по одному месту.

– Походу, – кивнула я. – А я тогда в магазин.

– Так давай подвезу. Зря приехал, что ли?

– Да тут через дорогу перейти.

– Ален, – Колесников почти умоляюще выдохнул мое имя в морозный вечер. – Замерзнешь, заболеешь… На кого мне теперь в универе смотреть, если ты с соплями сляжешь?

– Ну, не знаю. На свое отражение – как обычно, – хохотнула я, а вместе со мной и Вадим.

– Ну реально. Садись, подвезу. Хоть пару минут поболтаем. У нас же классно получается. Разве нет?

– Да, – дернула я плечами. – Вроде неплохо.

– Подвезу? – улыбался он уголками губ.

– Ладно, – согласилась я и вздрогнула от неожиданности, когда Колесников перепрыгнул через капот, чтобы по-джентльменски открыть для меня пассажирскую дверь.

– Тепло?

– Что? – Я непонимающе повернулась лицом к Вадиму.

– Не замерзла? – кивнул он на панель перед нами. – Я без печки до тебя ехал. Включить?

– Нет. Мне нормально. Тепло. – Я снова запрятала руки в карманы куртки и вжалась в мягкую спинку сиденья.

– Ну, тогда погнали.

Колесников завел двигатель и, конечно же, не упустил возможность лишний раз покрасоваться его ревом на весь район.

Глядя на его широкую улыбку только что нашкодившего пацана, я не стала ничего комментировать. Лишь молча закатила глаза и с прорывающейся наружу усмешкой отвернулась к боковому стеклу.

Вадим вырулил с парковки и неожиданно свернул в противоположную магазину сторону.

– Нам по прямой, вообще-то, – обернулась я к нему, чувствуя подступающий к горлу страх.

– Там пробка. Сейчас мы ее объедем. Я знаю короткий путь.

– Короче, чем по прямой?

– Аленушка, ты опять мешаешь мне тебя клеить.

– Ох, простите великодушно, сударь! – вздохнула я театрально и, все же, не нашла в себе сил, чтобы не улыбнуться в ответ.

– Уже лучше.

Довольный собой, Вадим кружил по парковке у дома, не поленился проехать вокруг многоэтажки, а затем, наконец, припарковался у магазинчика.

– Спасибо. – Я рванула ручку двери и поняла, что Колесников начал выходить из машины вместе со мной. – А ты куда? – спросила я уже, посмотрев на него над крышей машины.

– С тобой, – дернул он по-простецки плечами и, поставив свою плоскодонку на сигнализацию, вперед меня уверенной походкой пошел к магазину. Открыл для меня дверь и подождал, когда я войду.

– Только потом не плачь, что я травмировала твою психику своими покупками, – бросила я ему через плечо.

– А что там? Набор мясника?

– Ну… почти.

– Я, блин, в предвкушении! Что же покупает Аленушка после заката?

– Зрелище не для слабонервных, – протянула я таинственно-зловеще и завернула в отдел женских гигиенических принадлежностей.

– Твою мать! – поморщился Колесников. – Так жестко на первом свидании меня еще никто не обламывал.

– Все в этой жизни когда-то случается впервые.

Я взяла упаковку прокладок и тампонов. Это мое алиби перед отчимом.

– Жесть! – шокированно выдохнул Колесников, будто перед ним стояли ряды уже с б/у прокладками.

– Тебе тут ничего не нужно? – поинтересовалась я, пряча улыбку.

Так забавно видеть абсолютно растерянного Колесникова. Кажется, крутой парень не был готов к подобного рода повороту событий, когда планировал крутой подкат к моему дому и ко мне.

– Ха-ха, – выронил он иронично. – Что-то типа таблички «выход» здесь есть?

– И как ты такой нежный до своих лет дожил?

– Как-то без прокладок обошлось, – бурчал он где-то позади, пока я шла к полкам с шоколадками и батончиками.

Взяв два батончика, как просила Катя, я обернулась и наткнулась на Колесникова, который сгребал с полки все шоколадки «Аленка».

– Что? – захлопал он невинно длинными ресницами под густыми бровями. – Я слышал, что вы в эти дни поглощаете сладкое тоннами.

– Где слышал?

– В… тик-токе, – заявил он с таким видом, будто подчерпнул сию информацию из научного источника.

– М-м, – протянула я многозначительно. – Только мне вполне хватит и этого, – показала я два маленьких батончика в своей руке.

– Да, конечно, – фыркнул Вадим самоуверенно. – Из тебя ведро крови будет неделю вытекать, а ты хочешь сказать, что тебе для этого фонтана хватит пары батончиков? Ты мне-то не рассказывай.

«Аленки» в магазине не осталось вообще.

На кассе Колесников вывалил все это богатство перед кассиршей и не поленился подмигнуть даже ей.

– И две пачки сигарет, – добавила я к своей покупке.

– Ты куришь? – разочарованно посмотрел на меня Вадим.

– Это для отца. Мне пришлось ему соврать, что иду в магазин, а не на свидание, как выяснилось.

– Ну, тогда ладно, – облегченно выдохнул Колесников и продолжил свои легкие приплясывания. Будто у него в голове была открыта вкладка с музыкой, под которую он единолично зажигал, пока все пребывали в своем унылом сером мире.

Кассирша озвучила мне сумму и, получив от меня информацию о том, что я по безналу, ввела сумму в терминал. Вперед моей, над экранчиком появилась карта Колесникова.

– Зачем? – возмутилась я.

– Просто, – отмахнулся он и обратился к кассирше. – И пакет. Вон тот, с цветами.

Он расплатился, закинул все шоколадки в подарочный пакетик и пошел следом за мной из магазина.

– Я переведу тебе по номеру, – произнесла я, подходя к машине.

– Я обижусь, Ален, – серьезно изрек Вадим.

– Думаю, я смогу это пережить.

– Ален, – с нажимом произнес мое имя парень, преградив путь. – Я не шучу.

Он несколько секунд смотрел мне в глаза, а затем его взгляд внезапно упал на мои губы.

Машинально я поджала их и тут же отпустила, чтобы он не понял, насколько я смущена.

– Если не шутишь, то ладно. Но больше так не делай. Это странно.

– Странно, что парень ухаживает за девчонкой, которая ему нравится? – вскинул Колесников брови. – Надо тебя почаще на свиданки выводить, Аленушка. Этим я и займусь, кстати.

– Звучит как угроза.

– Для тебя еще и свиданки звучат как угроза? Тяжелый случай, Аленушка. Тяжелый…

Глава 14

Сегодня, чтобы помыться в душе, мне пришлось проснуться раньше всех.

Помывшись в ускоренном темпе, с постоянной оглядкой на ручку двери, я практически выбежала из ванной комнаты. Наспех обтерлась полотенцем и оделась в темноте настолько быстро, что не удивлюсь, если белье окажется надето наизнанку.

Только я успела надеть свободную футболку, как в коридоре послышались шаги. Судя по их тяжести, шел отчим. Под дверью появилась тонкая полоска света. Значит, он включил свет в ванной.

Стараясь издавать как можно меньше шума, я накинула влажное полотенце на спинку стула и легла под одеяло так, будто до сих пор спала.

Кто-то ткнулся в дверь, которую я по привычке закрыла изнутри.

– Аленка, это ты херней страдаешь ходишь? – раздался за дверью чуть приглушенный голос отчима.

Я превратилась в камень. Не моргая, уставилась в темное занавешенное окно и внутренне молилась, чтобы, не получив ответа, он просто ушел, списав все на сон.

– Я же вижу, что в туалете зеркало запотело, Аленка. Мне вынести дверь, чтобы добраться до ответа? – угрожающие нотки в его голосе колючей проволокой обвились вокруг моей шеи. С каждой молчаливой секундой я словно кожей ощущала, насколько сейчас отчим зол и нетерпелив.

– Очень живот болит, пап, – произнесла я, стараясь, чтобы голос звучал одновременно болезненно и сонно.

– Понос или че? – теперь он говорил брезгливо, но озлобленные нотки никуда не делись.

– И понос, и рвота…

…И кишки наружу, и я вся в дерьме. Лучше ко мне не подходить ни сейчас, ни когда-либо потом.

– Ладно, – выронил отчим небрежно, и я услышала, как он отпустил ручку двери. – Разбуди мать, попроси у нее что-нибудь от поноса.

– Я немного посплю до будильника, если не станет легче, то выпью таблеток.

– Смотри сама, – выдохнул отчим, и в полоске света под дверью я увидела, как он ушел.

Затем исчезла и полоска света.

Тяжелые удаляющиеся шаги оборвались маминым нервным шепотом:

– Ты куда ходил, Борь?

– Поссать я ходил! Нельзя?! – громкий шепот отскочил от стен.

– А разговаривал с кем?

– Аленка твоя дрищет. Лекарство ей дай хоть, что ли.

Через несколько секунд по короткому коридору квартиры слышались уже мамины шаги. Под дверью вновь появилась полоска света, но в этот раз, судя по ее тусклости, источник был на кухне.

И снова ручка двери в мою комнату шевельнулась.

– Ален, – тихим голосом позвала мама. – Я тебе лекарство принесла. Совсем плохо?

Устало закатив глаза, я выбралась из-под одеяла и, картинно сложившись пополам с ладонью на животе, открыла маме дверь.

– Уже получше.

– Держи. – Мама передала мне стакан, полный воды, и блистер с таблетками.

– Точно нормально? Температуры нет? – Прохладная ладонь прижалась к моему лбу. – Будто что-то немного есть. Ладно, выпей таблетки и поспи еще немного. Еще почти два часа до будильника. Если лучше не станет, останешься сегодня дома. Я договорюсь с отцом.

– Все нормально, мам. Спасибо, – произнесла я с натужной улыбкой и при ней приняла лекарство. Нужно подтвердить алиби. – Посплю и станет легче.

– Ну смотри, – качнула она осуждающе головой и пошла обратно на кухню.

Я вновь закрыла дверь, увидела, как исчезла полоска света, и по маминым шагам поняла, что она вернулась в комнату.

– Че там? – вопросил отчим.

– Ну, че-че?! Бледная, тошнит… температура, кажется.

– Твою мать! – буркнул отчим. – Еще Катьку мне заразит какой-нибудь хуйней!

Я с облегчением выдохнула.

Поверил.

Оставив стакан и таблетки на столе, я вернулась в постель и в этот раз смогла расслабиться. Но ненадолго.

Сегодня я придумала, что сказать. А завтра? А потом?

Понос, который длится месяцами?

Да, я могу принимать душ дома, когда мне не нужно к первой паре или даже ко второй. И-то нет никакой гарантии, что в этот день отчим уйдет на работу. Он частенько придумывает поводы, чтобы остаться дома. Правда, обычно это бывает в дни сильнейшего похмелья. Но, кто знает…

Я в любом случае не чувствую себя в безопасности, даже просто переодеваясь в своей комнате, даже когда отчима нет дома.

Университетский душ теперь тоже небезопасное для меня место.

Можно попробовать посещать душ в городской сауне, но за него нужно платить деньги, которых у меня нет. То же самое с абонементом в зал для фитнеса.

Опять что-то придумывать…

Глава 15

– Ты сегодня какая-то… – Вика просканировала меня оценивающим взглядом слегка прищуренных глазах.

Первым делом я начала волноваться о синяках на шее, от которых пока еще оставались бледно-зеленые следы, которые мне приходилось прятать под воротником очередной водолазки.

– Какая? – пришлось поинтересоваться, ибо интрига, повисшая в воздухе, начала раздражать.

– Две пары на тебя смотрю… Волосы завила, что ли? Глазки как-то ярче обычного горят… Колесников?

– Поверь, Вик, для того, чтобы уснуть в своей комнате сразу после душа с мокрыми волосами, никакой Колесников не нужен.

Да, сегодня после полуторачасового сна мои волосы завились легкими волнами. Увидев себя в зеркале, я решила, что это красиво и, слегка причесав их, так и оставила распущенными. Заодно, дополнительная ширма для шеи, если я опять буду иметь неосторожность оттянуть высокий воротник водолазки в аудитории Одинцова. К сожалению, сегодня по расписанию у нас с ним пара.

– Ладно… допустим, с волосами разобрались, – загадочно протянула Вика. – А с глазами что? Почему так блестят?

– Помыла хорошо.

– Ален, – цокнула одногруппница возмущенно. – Я серьезно, вообще-то.

– Так и я тоже. Ну, разве что с утра вместо яичницы съела шоколадку. Может, из-за нее блестят.

– Только если шоколадка с коньяком была, – хохотнула Вика.

– Обычная «Аленка».

– Не думала, что блеск в глазах придает совершенный с утра пораньше акт каннибализма. Аленка съела «Аленку»! Капец!

Я улыбнулась уголками губ, но никак не стала развивать эту тему.

Скрестив руки на груди, перемялась с ноги на ногу и без интереса посмотрела на закрытую дверь аудитории, в которой вот-вот должна начаться пара у Одинцова.

Было очень большое желание прогулять, но я не позволила себе пойти на поводу у страха и неприятных воспоминаний.

Пусть Одинцов чувствует себя неловко, вспоминая, как позволил себе лапать свою же студентку.

Кстати, а его за это разве не должны уволить?

Может, и должны, но едва ли я пойду жаловаться. Потому что вся эта грязь дойдет до отчима и далеко не факт, что сильнее всего в этой ситуации достанется именно Одинцову.

– Ну и, короче… – я услышала голос Колесникова, который весьма ярко и эмоционально кому-то что-то рассказывал.

«Образцовый» студент – заявился на пары ближе к их завершению.

Глядя на него боковым зрением, по движению его рук поняла, что он рассказывает что-то про игру на приставке.

Везет кому-то. До сих пор могут позволить себе детство…

– …Я затащил как надо, ваще!.. – Чем ближе он подходил, тем лучше его было слышно и понятно. – До трех ночи, правда, не спал. Но, блин, это было круто!

Наши взгляды пересеклись. Я морально приготовилась к воплю «Аленушка!» на весь коридор, но Колесников лишь едва заметно, но очень тепло, улыбнулся мне уголками губ и прошел мимо.

Похоже, вчерашняя моя тирада возымела эффект. Неожиданно. Но вместе с тем даже будто немного обидно, что он не вопит на весь коридор, как я, если честно, уже привыкла.

Что-то новенькое…

К двери в аудиторию подошел привычно сосредоточенный на своих мыслях Одинцов. Он открыл дверь ключом, распахнул ее пошире и, удерживая, коротким кивком указал нам войти.

Стройным рядом наша группа потянулась в аудиторию.

Проходя мимо преподавателя в числе последних, я не позволила себе стушеваться и отвести взгляд.

Он проигнорировал всех вошедших, но именно на мне, отчего-то, его холодный взгляд предпочел остановиться.

Я тоже смотрела ему в глаза. Безэмоционально и отстраненно. Наверное, даже несколько высокомерно.

Пусть знает, что я не собираюсь его бояться. В моей жизни для этого достаточно одного ублюдка.

Мужские грубы дрогнули в ухмылке. Это было настолько неуловимо, что, наверное, заметила только я.

Мы расселись по своим местам и затихли. Старясь не издавать много шороха, достали тетради для лекций и ручки.

Я приготовилась, как обычно, слушать и записывать, а еще умирать от жары в водолазке, потому что солнце опять решило спалить меня через окно, которое служило ему лупой, под которой я – беспомощный муравей.

Когда уже пройдут эти чертовы синяки на шее? Я хочу надеть майку или свободную футболку. Да что угодно, лишь бы не потеть в этом кашемире!

Началась лекция. Я успела записать лишь пару предложений, а затем ручка решила, что дальше она со мной не идет. Чернила закончились. В сумке запасной не оказалось. У Вики тоже. У сидящих за нами парней не было ручек даже для себя.

Зашибись!

Мало того, что меня к концу пары зажарит солнце, так я еще и лекцию не запишу.

Взъерошив распущенные волосы, я перекинула их на одну сторону. С неким наслаждением пропустила мягкие локоны между пальцами и поймала на себе мимолетный взгляд Одинцова. Будто пойманный с поличным, он предпочел сосредоточиться на своих записях. Прочистил горло и продолжил рассказывать материал.

Через несколько секунд он привычно встал и обошел стол, чтобы, вероятно, как обычно присесть на его край и продолжить читать лекцию так.

Но пошел дальше. В мою сторону.

Моя внутренняя уверенность начала гаснуть с каждым его шагом. Но при этом где-то глубоко внутри я ощущала себя несчастным зверьком, который забился в угол, но отчаянно продолжал отбиваться.

Одинцов, словно между делом, положил на край моего стола ручку, которую крутил с начала пары между пальцев. Повернулся к окну и, продолжая говорить, приоткрыл его, впустив спасительный для меня прохладный воздух.

А затем вновь вернулся к себе.

– Константин Михайлович, – окликнула я его. – Вы ручку забыли.

– Она твоя, Мельникова, – бросил он небрежно и прокрутил между пальцами уже другую ручку. – Моя при мне, – ограничился он коротким ответом и возобновил свой рассказ.

Пребывая в некой растерянности, я не знала, как понять его жест.

Он одолжил мне ручку? Или это очередная ловушка, как его попытка полапать меня?

– Бери! – шикнула на меня Вика и зыркнула на ручку. – Тебе же нечем писать!

Переступив через себя, я взяла эту чертову ручку, но сделала это так, чтобы отвращение было написано на моем лице и его обязательно заметил Одинцов.

Мне показалось, или он снова едва заметно улыбнулся, глянув на меня?

Извращенец!

Я с пассивной агрессией конспектировала его ручкой лекцию. Странное чувство – писать ручкой и давать ей понять, что ненавидишь ее за это.

Телефон в кармане джинсов издал короткую вибрацию.

Аккуратно под столом, чтобы не заметил Одинцов, я разблокировала экран и увидела новое сообщение и предложение дружбы от Колесникова Вадима.

«Не думай, что я не заметил, какая ты сегодня красивая» – писал он.

Я невольно улыбнулась.

«А ты заметила, какая я сегодня тишинка?»

От этого странного слова стало смешно.

«Так это ты был? Прости, не узнала тебя некричащего» – набрала я ему быстро ответ.

– Мельникова, что у тебя там такого смешного под столом? – неожиданно ворвавшийся в мысли голос Одинцова, заставил слегка вздрогнуть.

Я резко вскинула подбородок и напоролась на пронизывающий до костей ледяной взгляд мужчины.

– Ничего, – ответила я, спешно пряча телефон в карман. – Просто друг написал. Нужно было ответить.

А это было сказано мной намеренно. Пусть думает, что в следующий раз за меня будет кому постоять.

– Останешься после пар, – строго отрезал препод, продолжая буквально уничтожать меня суровым взглядом. – Вместе посмеемся над тем, что там тебе написал друг. Ты потратила мое время, я – потрачу твое.

По скорости, с которой одногруппники покидали аудиторию, несложно было догадаться, как они были рады, что Одинцов оставил не их.

Вика, выходившая последней, с жалостью посмотрела на меня и с неким подобием злости на препода. Но ему от этого было ни горячо, ни холодно.

Дождавшись, когда все выйдут, Одинцов подошел к двери и проверил, насколько плотно она закрыта.

Внутренне я испугалась, что он может закрыть нас изнутри, но этого не произошло. Он просто вернулся к столу, за который сел и начал что-то записывать в черном блокноте.

Продолжая оставаться на своем месте, где просидела всю пару, я смотрела на мужчину и ждала, когда он уже начнет свои карательные речи или действия. Но ничего не происходило. Одинцов словно вообще забыл, что оставил меня после пары.

Судя по всему, показательная порка заключалась только в том, чтобы оставить меня на пару минут после окончания пары.

Поэтому я просто убрала тетрадь в рюкзак, зажала между пальцами ручку, которую одолжил мне Одинцов, и спустилась к его столу.

Размышляя о том, воткнуть ему ручку в глаз или просто положить на бумаги, я смотрела на русую челку, занавесившую ему лоб и ждала, когда он уже хоть как-то на меня отреагирует.

– Не советую, – выронил он, ни на мгновение не оторвавшись от блокнота, продолжая что-то записывать ровным почерком.

– Что? – не поняла я.

– Втыкать эту ручку мне в глаз не советую. Понимаю, желание велико, но, Мельникова, но… – покачал он головой каким-то неозвученным мыслям и, наконец, соизволил поднять на меня взгляд светлых глаз. Медленно просканировал меня от глаз до пояса джинсов и обратно.

– Говорите уже, – не выдержала я.

Господи, как мне сейчас хотелось убежать отсюда. Лучше бы он и дальше смотрел в свои бумажки, чем на меня.

– Что говорить?

– Не знаю, – пожала я плечами. – Ради чего-то же вы меня оставили?

– Трачу твое время, – бросил он легко и непринужденно. Может, идея воткнуть ручку ему в глаз не так уж и плоха? – Еще пары есть? – вопросил он, откинувшись на спинку стула.

– Да.

– Оставь ручку себе. Пригодится.

– Спасибо, но я у друга возьму.

Пусть не забывает о нем. Конечно, за помощью к Колесникову я не побегу, но в качестве временного прикрытия хотя бы на словах его персона вполне подойдет.

Одинцов лишь лениво усмехнулся. Не совсем понятно, с издевкой или это ему так весело?

Он подкинул ручку, что была в его руке, и тут же ее поймал.

– Колесников в курсе, что ты его кандидатуру выставила на дуэль со мной? – произнес он, испытывая к ручке в своей руке явно куда больший интерес, чем ко мне и к нашему диалогу.

– Как минимум, Колесников удивится, что преподаватель хочет с ним стреляться из-за ручки.

– Из-за ручки ли? – Одинцов вновь обратил на меня свое внимание. Яркими голубыми глазами вгляделся в мое лицо, а затем едва заметно кивнул чуть ниже. – Синяки прошли?

– Не ваше дело, – огрызнулась я, почувствовав мгновенно выступившие на коже шипы.

Я – наивная роза, которая верит, что крошечные шипы помогут ей защититься от неминуемой участи.

– Значит, еще не прошли, – плавно кивнул Одинцов. Вновь подался к столу и оперся о его поверхность локтями. Сосредоточил внимание на моем лице и в мгновение стал серьезен. – Ремонт дома закончился?

– Ремонт?.. Закончился.

А вот теперь стало не по себе. Из-за неспособности запомнить собственную ложь.

– Значит, пользоваться душевой в бассейне больше нет нужды?

– Простите, что лишила вас отличной заманухи для того, чтобы полапать студентку у себя в квартире.

– Да… – вздохнул мужчина нарочито громко. – Жаль, конечно. Такая уловка пропала…

– Вы издеваетесь?! – воззрилась я на него со всей злостью и абсолютным непониманием происходящего.

– Я? – повел он насмешливо бровью. – По-моему, над тобой издеваются ты и тот, кто оставил эти синяки. Но ты с завидной самоотдачей защищаешь их обоих. Удивительно, Мельникова. Тебе нравится быть жертвой?

– Это никому не нравится.

– Тогда почему не сдала меня? Почему не сообщила руководству о том, что произошло у меня в квартире?

– Вы хотите огласки? – Я бесстрашно заглянула в его глаза.

– Мне плевать, – повел Одинцов равнодушно плечами. – Хочешь, вместе пойдем на меня жаловаться? – Он даже вышел из-за стола и направился в сторону двери. – Идем. Не стой.

– Вы больной. Вам уже говорили?

– Что-то припоминаю, да, – чуть сощурился он. – Кажется, это была ты. И, если не ошибаюсь, там было еще слово «извращенец». Получается, говорили, – заключил Одинцов с деловым видом. – Ну, так что, Мельникова? Идем на меня жаловаться, нет?

– Я никуда с вами не пойду.

– И часто ты никуда не ходишь после того, как тебе сделают больно?

– К чему вы клоните?

– К тому, что у меня дома ты была готова терпеть. И, поверь мне, любой другой на моем месте воспользовался бы этим.

– Вы о чем вообще?

– Ни о чем, – дернул он плечами. – Просто информация тебе для размышления. Хотя бы раз позволь себе не молчать, Алена. Папе дома тоже не жалуешься? Он не мог не заметить синяки на шее родной дочери.

– У меня отчим…

– Отчим? – быстро, как пулю, поймал он это слово. Тонкие губы изломились в странной хищной полуулыбке. Но в следующую секунду в его голове вдруг запустился какой-то мыслительный процесс, заставивший его взгляд стать суровее и холоднее уже привычного. – Это сделал он?

Его рука потянулась к вороту моей водолазки, но я рефлекторно ударила по ней.

– Не трогайте меня! – рявкнула я, глотая непонятно откуда взявшиеся слезы. – И не смейте лезть в мою жизнь, ясно?! Сама разберусь!

– Пока ты молчишь и боишься, Алена, у тебя ничего не получится, – произнес он тихо, продолжая смотреть мне в глаза с некой жалостью. – Ни у кого не получится тебя спасти, пока ты сама не покажешь, где и из-за кого у тебя болит.

– Просто отстаньте от меня, – процедила я, чувствуя себя натянутой, как струна.

– Я к тебе и не приставал, Алена. Но хочу обозначить, что теперь ко мне ты сможешь прийти только тогда, когда решишь для себя, что заднюю не дашь ни при каких обстоятельствах.

– Зачем мне к вам приходить? Что вы о себе возомнили вообще?

– Не знаю. Это ты решишь сама. Свободна, Мельникова.

Глава 16

Поздний вечер. В квартире уже давно погас свет, в комнатах наступила долгожданная тишина.

Я тихо выползла из-под одеяла и взобралась на подоконник. Сев на него, вытянула перед собой ноги и лбом прильнула к прохладному стеклу. Казалось, от мыслей, что роились в моей голове, она нагрелась и вот-вот взорвется.

Я не знаю, зачем я это делала весь день, но я все время мысленно возвращалась к разговору с Одинцовым в аудитории.

Так бездарно себя выдать…

Конечно, он все срастил. Для полноты картины ему не хватало одного единственного пазла, и им было слово, которое я имела неосторожность сегодня взболтнуть.

Отчим.

Просто отчим…

И мне кажется, я услышала щелчок, с которым в голове препода этот пазл лег в картину. Будто в компьютерной игре открылся новый уровень.

Но больше всего меня раздражали его слова. Да, он говорил вполне нормальные вещи, которые будут крутиться в голове любого адекватного человека, даже чуть-чуть углубившегося в мою жизненную ситуацию. Но неужели он думает, что решение проблемы настолько простое? А я просто дура, которая не может понять очевидное?

Если бы не Катя, я бы сбежала из этого дома, города и даже области в день своего совершеннолетия. В следующую секунду, как только календарь в телефоне показал бы новую дату, меня бы здесь уже не было.

Но я здесь, и вынуждена быть здесь, потому что о Кате никто кроме меня не позаботится. Мама считает ее инструментом, с помощью которого можно надавить на отчима. Она может позволить себе толкнуть ее, вместо того чтобы просто попросить отойти в сторону. Она срывается на Катю по пустякам и считает это нормальным. Она и на меня срывается, в общем-то. Характер такой.

Отчим… Я не понимаю его отношения к Кате. Он вроде за нее горой, так как она родная, но иногда ведет себя с ней хуже, чем мама. Он редко применяет к ней силу, по крайней мере, в десятки раз реже мамы, но то, как он порой уничтожает мою сестру словом, доводит до слез даже меня.

И в итоге, если не вмешиваться, Катя превращается в подобие шарика для пинг-понга, которым родители перекидываются в агрессивной манере, пытаясь выяснить, в кого она такая тупая, заторможенная, плаксивая… и дальше по списку, в зависимости от ситуации и зерна конфликта.

«Пока ты молчишь и боишься, Алена, у тебя ничего не получится. Ни у кого не получится тебя спасти, пока ты сама не покажешь, где и из-за кого у тебя болит», – сказал мне Одинцов.

Можно подумать, я не пыталась все это показать еще в детстве? Пыталась. Но любая моя попытка оказывалась провальной. Меня выставляли дурочкой, ненормальной, избалованной… Да какой угодно, но точно не той, кого нужно спасать. Перед любой комиссией и проверкой родители могли вывернуться так, что в итоге крайней оставалась я – мелкий корень зла, не дающий нормальным родителям вырастить хорошую дочь. И вторую. Такую же.

В ход так же шли упреки о том, что за свою семью нужно стоять горой, ее нужно защищать, потому что других мамы и папы у тебя никогда не будет.

«Попадешь в детский дом, и будут тебя там бить просто так. Кормить не будут, а бить будут. Привяжут к кровати и не отпустят даже в туалет, под себя будешь ходить», – вот, что я слышала годами от родителей.

«Давай, мы тебя сами в детдом сдадим? Смотрю, тебе не нравится с нами жить. Вот и поживи в детдоме, может, тогда поймешь, как на самом деле бывает плохо», – говорил мне отчим.

И с годами я научилась не просто молчать о том, что происходит у нас дома, но даже стала защищать и маму, и отчима. С такой же верностью, с которой я их защищаю, маленькие дети волокут своих пьяных вусмерть родителей домой. Плачут, спотыкаются, мерзнут, голодают, но продолжают считать этих пьяных чудовищ самыми лучшими и любимыми людьми на земле.

Так и я.

Не скажу, что считаю их лучшими из людей, но защищать, наверное, не перестану никогда. Потому что привыкла. Да и страшно, что станет только хуже. Детдом мне, конечно, уже не грозит, но крепко засевшее внутри предчувствие того, что может произойти что-то, хуже любых избиений и унижений, всегда со мной.

И только у Одинцова все просто. А просто здесь только говорить и рассуждать со стороны о том, как оно должно быть правильно.

И почему я должна пойти именно к нему? Почему он так настойчиво мне это внушает? Или предлагает? Странный человек. Даже если в один из дней с Катей или со мной случится что-то по-настоящему страшное, то любой из преподов будет последним человеком, к которому я обращусь.

Экран телефона, лежащего на подушке, загорелся и привлек мое внимание. Не стала никак реагировать. Утром посмотрю, что там.

Отвернулась к окну и прислонилась лбом к стеклу, в отражении которого увидела, что телефон опять «ожил».

Пришлось сползать с подоконника, чтобы выяснить, кому я пригодилось в первом часу ночи.

Колесников.

Кажется, я нисколько не удивлена.

Взяв телефон с собой, я вновь забралась на подоконник с ногами и открыла сообщения, пришедшие от него.

«Привет»

«Спишь?»

Я смотрела на две одинокие строки и не понимала, что ему нужно. Зачем? Да еще в такой час…

И нужно ли это мне?

Заблокировав экран телефона с так и оставшейся открытой перепиской, я откинулась на внутренний откос окна и посмотрела на закрытую дверь своей комнаты. Темно, тихо и… холодно, что ли.

Повернула лицо к окну, прижала уголок телефона к губам и беглым взглядом пробежалась по окнам соседней многоэтажки. В большинстве из них не горел свет. Люди уже спали. Но были и те окна, в которых еще кипела жизнь. Возможно, кто-то из них дочитывал книгу, в миллионный раз обещая себе, что эта глава будет точно последней; наверняка, кто-то насмотрелся ужастиков и теперь боялся спать без света; или… взгляд зацепился за один из балконов, с которого так и не сняли гирлянду, хотя уже подходил к концу февраль. На нем стояла девушка и выдыхала в холодную ночь облако теплого дыхания – отчаянная попытка отогреть природу раньше календарной весны.

Мне был виден лишь ее одинокий черный силуэт в синем свечении крошечных лампочек.

Наверное, мы с ней в чем-то похожи. Только мне недоступен балкон. Поэтому моя площадка для внутренних размышлений меньше в разы. Лишь узкий подоконник, на котором и ноги не выпрямишь.

Я не знаю, куда она смотрела, но почти уверена, что ее влекли небо, луна, загадка, таящаяся по ту сторону ярких звезд. К чему они пришиты? Что будет, если однажды упадет последняя?

Эта девушка напоминала мне меня, когда я еще смотрела ввысь и могла себе позволить помечтать, пофантазировать…

Теперь я все реже смотрю на небо. Больше под ноги. С мыслями о том, как не пасть ниже, как не дать себя зарыть.

Но, глядя на незнакомую мне девушку, я словно смотрела на мир ее глазами с того дальнего балкона с яркими лампочками. Она видит звезды, луну… Наверняка все еще может позволить себе веру в чудо.

Легкая улыбка коснулась моих губ.

Счастливица…

Внезапно она обернулась. Словно кто-то окликнул ее.

На балконе появился еще чей-то силуэт. Крупнее и выше. Он что-то нес в руках, а затем укрыл этим плечи девушки. Сгреб ее в кольцо рук, а я поняла, что это ее парень. Или муж. Или просто мужчина, рядом с которым она может чувствовать себя в безопасности.

А я…

С этого ракурса стало понятно, насколько велико между нами расстояние. Мне никогда не дотянуться до нее, а ей, я надеюсь, никогда не упасть в мою яму.

Слитые воедино силуэты начали плавно покачиваться. Им было хорошо и тепло даже холодной февральской ночью.

А мне…

Я отняла телефон от губ, вспомнив, что чат с Колесниковым был все еще открыт. Не уверена, что он до сих пор ждет ответа, но будет невежливо прочитать и не ответить хоть что-то.

Разблокировав телефон, я снова пробежалась по двум последним строчкам:

«Привет».

«Спишь?»

Палец завис над тускло горящим в темноте экраном. Я не пыталась строить в голове фразы, чтобы казаться остроумнее.

С секунду подумав, я просто написала короткое «нет» и отправила в переписку.

Галочка. Вторая. Он прочитал. В углу побежали крошечные точки.

«Обо мне думаешь?»

Непроизвольно усмехнулась, шумно выдохнув носом.

Мои пальцы вновь забегали по клавиатуре:

«И ты не спишь. Тоже о себе думаешь?»

В ответ мне прилетел смеющийся смайлик, а следом сообщение:

«Хочешь, я приеду? Покатаемся по городу))»

«Не хочу», – набрала я, не думая.

К: «Ты в курсе, что нельзя так жестоко разбивать сердца парней об их же яйца?»

Улыбка снова коснулась моих губ. Этот странный диалог начал затягивать и словно отключать от всего внешнего.

Я: «Такое нежное сердце? Или такие каменные яйца?»

К: «Да».

Я: «Что „да“?»

К: «Все „да“»

Я: «А еще ты ромашки любишь, мистер нежное сердце».

К: «Про мои каменные яйца тоже не забывай (серьезный смайлик)».

Я: «Не хочу даже мысль о них впускать в свою голову. Тем более перед сном».

Колесников прочитал, но подпрыгивающие точки, говорящие о том, что он печатает ответ, не появились. Заблокировав телефон, я сжала его в руке и вновь посмотрела в сторону соседнего дома. Балкон был уже пуст, но синие лампочки так и остались ярким цветным пятном передо мной. Как свет в конце тоннеля.

Оптимистично, однако…

Телефон в руке тихо дрогнул.

Проведя пальцем по экрану, увидела присланный мне Колесниковым вопрос:

«Почему не спишь? Поздно уже».

Я: «Не знаю. Просто. Не спится. А ты?»

К: «Я редко засыпаю раньше двух часов ночи. Привычка))».

Я: «Плохая».

К: «Ты плохая девчонка? Продолжай, мне нравится…»

Дернув бровями, я покачала головой. В этом весь Колесников: кажется, что он серьезен, но в следующую секунду он напоминает, кто он есть.

Желание продолжать переписку начало стремительно угасать. Я даже телефон отложила на подоконник. Но начинающий тухнуть экран, вновь загорелся.

К: «Прости… Просто ты пишешь без смайликов и даже без скобок. Чувствую себя вальсирующим на минном поле с завязанными глазами».

Прикусив нижнюю губу, ответила в его манере:

«Продолжай, мне нравится…»

Запрыгали точки.

Что-то внутри меня замерло в предвкушении. Куда на этот раз он сделает шаг?

К: «В чем ты сейчас, Аленушка?»

Разочарованно поджав губы, я тут же набрала ответ из так необходимых Колесникову смайликов:

«(взрыв)(R.I.P.)».

Вышла из чата, заблокировала экран мобильника, спрыгнула с подоконника и, засунув телефон под подушку, легла в постель, отвернувшись к стене, желая, наконец, поймать сон за хвост.

Глава 17

Помыться в душе мне сегодня не светило. По крайней мере, с утра. Радовало только то, что пар у меня сегодня немного, значит, я успею вернуться домой до начала работы и помоюсь, пока дома не будет вообще никого. Разве что Катя к тому времени вернется со школы.

После ночных раздумий голова с утра казалось тяжелой. И не совсем понятно, спала я или пролежала остаток ночи с закрытыми глазами с белым шумом вместо мыслей.

Одногруппники выглядели бодро. Привычно разбились на компашки, и каждая обсуждала что-то свое.

Я тоже оказалась втянута в компанию девчонок, но только из-за Вики, которая считала святым долгом всюду таскать меня с собой в пределах универа.

В общем-то, разговор девчонок о погоде и о том, что они ждут скорейшего наступления весны, был мне близок. Постоянный ветер вкупе с гололедом и раздражающим мелким снегом, вечно попадающим в глаза, уже надоели. Хотелось легкости и хоть какого-то тепла. Да, солнце светило ярко в те дни, когда ему удавалось отбиться от туч, но все портил ледяной порывистый ветер. Из окна выглянешь – кажется, что на улице тепло. Выйдешь на улицу – понимаешь, как сильно не хватает второго пуховика.

Телефон в руке едва ощутимо дрогнул от короткой вибрации.

Повернув экран к себе, увидела смс от незнакомого номера:

«Зайди ко мне».

Из шторки было непонятно, кто возомнил себя моим повелителем, но, открыв чат полностью, выше я увидела ранее сброшенный мне этим же номером адрес.

Одинцов.

Неприятная тяжесть придавила плечи.

И что ему нужно на этот раз?

Не пойду.

Ему надо, пусть сам ко мне и подходит.

Но с этой секунды я не смогла сосредоточиться на том, о чем говорили девчонки. Я даже улыбалась не потому, что находила разговор веселым, а потому что рефлекторно реагировала улыбкой на их смех.

Что ему нужно? Зачет еще нескоро.

Может, я забыла что-то у него дома? Вряд ли. Либо он, либо я обнаружили бы это раньше.

Что тогда?

И все-таки. Что-то упорно тянуло узнать, ради чего меня зовут. Будто кто-то набросил лассо на талию и тянет назад, но я не вижу, куда.

– Я сейчас, – бросила я Вике и показала телефон, мол собралась кому-то позвонить.

– Ага, – кивнула одногруппница с улыбкой. – Я прикрою, если что.

– Спасибо.

Сжав в руке телефон, чувствуя холод, что разгонялся под кожей, я шла к аудитории Одинцова.

Я смотрела себе под ноги и старательно пыталась внушить, что в пределах универа он мне точно ничего не сделает. Побоится за репутацию. Да и эта работа, думаю, у него не лишняя.

Вроде бояться нечего, а все равно страшно.

Кто-то толкнул меня в плечо. Ощутимо и больно. Меня развернуло на сто восемьдесят градусов, лямка рюкзака слетела с плеча.

Вскинув возмущенный взгляд, я увидела напротив себя высокую девушку в коротком платье-пиджаке черного цвета.

– Какого хрена?! – выронила я раздраженно, пытаясь растереть ладонью ушибленное плечо, чтобы хоть немного унять вспыхнувшую боль.

– У меня к тебе тот же вопрос, – высокомерно выплюнула брюнетка, перекинув копну черных локонов за плечо. – Какого хрена ты ходишь там, где хожу я?

– Ты не заметила, что коридор достаточно широкий для того, чтобы в нем можно было разойтись даже с твоим трамвайным заносом? – вскинула я иронично бровь.

По движению за спиной брюнетки поняла, что она была не одна, а в компании двух таких же модниц, как и она. Только вперед вышла солистка, а за ней осталась подтанцовка.

– Кстати, все хочу спросить, как тебе бассейн? – Пухлые губы брюнетки изогнулись в хищной улыбке. – Вещички отстирались от бедности? Можешь не отвечать. Вижу, что нет, – причмокнула она нарочито расстроенно.

– Милана, – протянула я с улыбкой, поняв, наконец, кто передо мной стоит.

– Хорошо, что ты сразу поняла. Не придется объяснять дважды.

– Дважды? – состроила я дурочку. – По-моему, ты мне еще ни разу ничего не объяснила… А-а! – протянула я, сделав вид, что меня внезапно осенило. – Или то, что ты в крысу полощешь чужие шмотки в бассейне, это и было какое-то объяснение? Ну, теперь понятно. Обязательно обращусь к тебе, когда в следующий раз нужно будет простирнуть мои вещи. Спасибо, что уточнила.

– Слушай, ты!.. – Милана грубо скомкала ткань толстовки на моей груди и приблизила свое перекошенное от гнева лицо.

Вообще плевать.

Меня бьет отчим, я дерусь с матерью, ежедневно борюсь за жизнь.

Поэтому все эти гибриды Барби с пони нисколько не трогают мои внутренние струны. У меня даже рука не дрогнула от желания ее ударить.

– Ты совсем дура или только притворяешься? – процедила солистка. Подтанцовка за ней явно напряглась. Возможно, следующий выход за ними.

– Зато в тебе ни капли притворства, – произнесла я полушепотом с легкой улыбкой.

– Мил… – зашипела подтанцовка. – Мил, хватит…

– Мельникова, что здесь происходит? – за спиной, очень близко ко мне, послышался голос Одинцова.

Милана тут же выпустила мою толстовку из кулака, не забыв при этом грубо толкнуть в грудь.

Одинцов мягко придержал меня за спину и тут же убрал руку, когда я от него дернулась.

– Ничего, Константин Михайлович, – слащаво пропела солистка. И, кажется, построила преподу глазки. – Просто Мельникова попросила совета по поводу ее прыщей. Вы же видите, что у меня кожа идеальная. Я в этом разбираюсь…

– И? – холодно оборвал ее мужчина.

– Безнадежный случай, – вздохнула горестно Милана. – Ей ничего не поможет.

– Как жаль, – состроила я иронично-печальную рожицу.

– Угу, – кивнула Милана, сверкнув в мою сторону недобрым взглядом. – Ну, ладно. До свидания, Константин Михайлович. Не прощаемся… Мельникова, – выплюнула она брезгливо.

Я оправила толстовку, закинула рюкзак на плечо и заглянула в лицо Одинцову, который хмуро смотрел на меня все это время сверху вниз.

– Что? – не выдержала я его молчания.

– В аудиторию, – отрезал он коротко и первым пошел в озвученном направлении.

Следом за преподом я вошла в аудиторию. Право выбора оставить дверь открытой или закрыть он, похоже, оставил мне.

Обхватив пальцами потертую серебристую ручку, я засомневалась, стоит ли ее закрывать наглухо. С одной стороны, следует оставить дверь открытой, чтобы любой проходящий мимо мог услышать и увидеть наш разговор. Да и Одинцов будет вести себя гораздо сдержаннее, если мы останемся открытыми. Но, с другой стороны, в том-то и проблема, что наш разговор может услышать кто угодно. Одинцов не стесняется в выражениях, не кривит, говорит прямо и порой это звучит грязно, а я не хочу, чтобы догадки Одинцова стали поводом для слухов тех, кто может понять что-то не так.

Поэтому дверь я закрыла наглухо. Обернулась на месте и увидела мужчину, уже сидящего за преподавательским столом.

– Подойди, – бросил он коротко, при этом не посмотрев в мою сторону.

С хмурым выражением лица он разглядывал ручку, которую крутил между пальцами.

Стиснув челюсти и прикусив язык, желающий послать его куда подальше, я все же сделала несколько шагов к его столу и встала напротив. Скрестила руки на груди и выжидающе уставилась на светлую челку, что частично завесила его глаза.

Мужчина не спешил говорить. Казалось, он вообще забыл, что в аудитории не один. А еще именно сейчас он напомнил мне отчима, который любил в детстве ставить меня перед собой и давить психологическим молчанием, придумывая мне очередное наказание.

– Твой отчим… он… – ему будто с трудом давались эти слова.

– Ясно, – выдохнула я и, не желая слушать дальше, направилась к выходу из аудитории.

– Алена.

Тихим мужским голосом, как маленьким камешком, собственное имя ударило в затылок. Мужские пальцы сомкнулись выше локтя и требовательно остановили мой побег.

Я дернулась, чтобы освободиться, но лишь сильнее застряла в капкане мужского парфюма, внезапно окутавшего пространство вокруг.

– Что вы от меня хотите? – выдохнула я, безнадежно сосредоточив внимание на черном отглаженном воротнике его рубашки.

– Я понимаю, что ты видишь во мне врага. Не только во мне. Во всех, – тихий мужской голос звучал недалеко от уха. Отголоски его дыхания с запахом кофе слегка касались моей щеки. – Я тоже когда-то был таким же. Даже хуже.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– У меня тоже был отчим. И синяков из-за него на моем теле было достаточно. Но, Алена. – Одинцов переступил с ноги на ногу и словно стал ближе. – Я был пацаном. Меня просто били и забрасывали в комнату, чтобы не мозолил глаза. А ты девочка, а он… Он тебе что-то делает?

Внутренние механизмы застыли. Сейчас я была бы рада, чтобы между нами упала Великая Китайская стена, и плевать, что я рискую остаться без руки.

Я резко вскинула подбородок и заглянула в голубые глаза, которые, оказывается, все это время были сосредоточены на мне. Выглядел Одинцов странно: помятым и будто неряшливым. Что ему совершенно несвойственно.

– Вы хотите узнать, не насилует ли меня отчим? – задала я вопрос в лоб. Мой голос граничил с шепотом, но был достаточно твердым. – Не насилует. Собирается ли? Об этом можете спросить у него. Заодно расскажете ему в подробностях, как меня лучше всего усаживать на комод в одном белье, раздвигать ноги и за какие места лучше всего лапать.

Я грубо выдернула локоть из захвата мужских пальцев и, пошатнувшись, отступила на шаг.

– Я уже сказал, что не сделал бы тебе ничего из того, что ты не хотела бы. У меня была только одна цель – вывести тебя на эмоции. И только. При простом разговоре ты слишком легко уходишь от ответа. Как выяснилось, и при непростом ты тоже отлично держишься. Давно?

Я не собиралась отвечать на его вопросы. Но и воинственно смотреть в его глаза дальше тоже не смогла. Снова опустила взгляд на черный воротник.

Молчание между нами затянулось, воздух становился холоднее.

Одинцов запустил руку в карман брюк и вынул из него небольшое металлическое кольцо, на котором повисло два ключа.

– Ключи от моей квартиры. Подозреваю, что для мытья в университетском душе есть куда более весомые причины, чем ремонт. Можешь приходить в любое время. Понимаю, что тебе будет комфортнее, когда меня не будет дома, поэтому отдаю тебе дубликат ключей.

– А что же вы сразу не на коне, да не в доспехах ко мне, от дракона спасать, мечом сверкать?

Одинцов невесело усмехнулся.

– Потому что моя мама тоже когда-то была такой принцессой. Я ее спасал. Сотни раз спасал. Вызывал полицию по ее же просьбе и мольбам о помощи. А когда приезжали возможные спасители, мама брала свои жалобы обратно. Отрицала все. В итоге, я оказывался крайним. Побитым крайним, запертым в своей комнате. Поэтому я знаю, что пока принцесса сама для себя твердо не решит, что пришло время спасаться и рвать любые связи, ни у одного принца не будет шанса ее спасти. Ни у одного. Потому что принцесса всегда найдет причину, чтобы оправдать дракона. Кем бы этот дракон для нее ни был. Возьми ключи. Я буду присылать тебе эсэмэски со временем, когда меня не будет дома. Можешь приходить в эти часы и принимать душ.

– Почему вы так настойчиво хотите мне помочь?

– Ты девушка, я мужчина.

– И?

– И этого достаточно. Держи, – рука с ключами стала ближе. – Предлагаю первый и последний раз.

Я смотрела на эти ключи и понимала, что маленькая девочка глубоко внутри меня устала настолько, что, истерично плача, тянулась за этими ключами, как за единственную возможность выжить.

Но если бы проблема заключалась только в том, что мне негде мыться…

Только прозвучавший звонок смог вырвать меня из черного омута мыслей.

Я вновь заглянула в голубые глаза и стойко произнесла:

– Спасибо за предложение, Константин Михайлович, но вынуждена отказаться. Простите, мне пора на пару.

Глава 18

Из универа я вышла так, будто долгое время пробыла под водой и, наконец, получила возможность глотнуть свежего воздуха.

Прикрыв глаза, я подставила лицо пасмурному февральскому небу. Холодный ветер подхватил пряди волос и, словно пропустив их между пальцами, оставил в покое.

– Красиво, – услышала я рядом знакомый голос.

Открыла глаза, опустила голову и увидела стоящего у крыльца Колесникова. Он держал телефон так, будто только что меня сфотографировал.

– Блин… – выдохнула я едва слышно.

Сегодня в перерывах между парами я уже достаточно насмотрелась на Милану и ее подтанцовку, на Одинцова, а теперь в качестве «десерта» вынуждена смотреть еще и на Колесникова.

– Согласен. Перегнул, – произнес Колесников вместо стандартного приветствия. И, подобно джентльмену, мягко обхватил мои холодные пальцы своими теплыми, пока я спускалась по ступенькам.

– И что дальше?

Я остановилась напротив парня, спрятала руки в карманы дутой куртки и заглянула Вадиму в глаза.

– Постараюсь стать для тебя хорошим мальчиком. Не обещаю, что сразу получится, но и ты, Аленушка, тоже давай мне послабления. И себе, – он окинул меня беглым оценивающим взглядом. – Нельзя быть такой серьезной в нашем возрасте. Когда еще, если не сейчас, творить всякую дичь.

– Не знаю, – повела я плечами, лишь на секунду сделав вид, что задумалась. – Например, никогда?

– Ален. – Лицо Вадима сделалось серьезным. А сам он подошел чуть ближе, нарушая личное пространство. Они с Одинцовым сговорились, что ли, сегодня? – Это всего лишь переписка. Не нужно воспринимать ее буквально. Воспринимай ее как инструмент для обоюдного поднятия настроения. Прикольно же начиналось.

Если быть честной с самой собой, то начало нашей ночной переписки действительно вышло неплохим. По крайней мере, отвлекающим. Если не воспринимать Колесникова как клоуна и забыть о маске, которую он демонстрирует в универе, то, в некотором роде, парень он неплохой.

– Ладно, – кивнула я согласно. – Начало было неплохим, но…

– Да блин! – выдохнул Колесников сокрушенно и поднял взгляд в небо, кажется, для того, чтобы выяснить за что ему все это.

– Но… – акцентировала я. – Ко мне сегодня подходила твоя подружка.

– Какая? – нахмурился парень.

– Которая вещи мои в бассейне стирала.

Я не собиралась утаивать сей факт и выгораживать какую-либо из сторон. Зачем мне молча проглатывать чужие необоснованные претензии, которые, кстати, разумнее было бы направить не мне, а бровастому яблоку раздора в красной куртке, что стоял напротив.

– Твою мать! – тихо выругался Вадим, и черты его лица стали жестче. Острый взгляд впился в мое лицо, чтобы считать эмоции. – И что она хотела?

– Это же очевидно – тебя, – фыркнула я, поведя бровью. – Надеюсь, ты не при ней выяснял сегодня ночью, в чем я?

– Я не кручу с несколькими девчонками сразу. У меня есть принципы и плохая память на имена… Маша, – деланно возмутился Вадим и тут же рассмеялся, получив от меня тычок по ребрам. – Шучу. Насчет имени, а не насчет муток. У меня с ней с прошлого года ничего нет.

– Так, может, ты ей об этом скажешь? В моих планах на этот год чужая ревность не значится.

– Ты ее испугалась?

– Похоже, чтобы мне сейчас страшно?

– Честно говоря, от твоего настроя немного страшно мне.

– Расслабься, максимум, что я могу с тобой сделать – оттаскать за брови.

– А вот сейчас обидно. – Вадим состроил комично-грустную рожицу и, сделав из пальцев «козу», уверенным движением пригладил сразу обе брови, которыми затем поиграл для меня.

Нас обходили другие студенты, а Колесников, не стесняясь, строил мне глазки.

– Ладно, короче. Мне пора, – улыбнулась я парню. Улыбаться ему с каждым разом казалось все легче. Возможно, все дело в запасе шоколадных плиток в моем шкафу.

– Ален. – Колесников поймал меня за локоть. Снова дежавю. И снова я будто почуяла запах скошенной травы, коей пах Одинцов. – Спишемся вечером? Прокатимся? – кивнул он в сторону своей машины.

– Боюсь, на сегодняшний вечер у тебя другие планы, Колесников, – теперь уже кивнула я, но в сторону крыльца, на которое вышли Милана и компания. Кутаясь в стеганое пальто от пронизывающего ветра, она буквально пронзила нас стервозно-острым взглядом с верхней ступеньки крыльца.

– Я разберусь. Рано не засыпай, Аленушка. Я напишу, – едва заметно подмигнул он мне, а затем обратил будто специально заготовленный злой взгляд на Милану. – Подойди, – рыкнул он ей совершенно не своим голосом, когда я направилась в сторону автобусной остановки.

Глава 19

В квартире оказалось подозрительно тихо. Но желания выяснять причину у меня не было.

Тишина – верный признак того, что не стоит ее нарушать, копаясь в истоках.

Я тихо сняла верхнюю одежду, разулась, подцепила кончиками пальцев лямку рюкзака и зашла в свою комнату.

– О, привет, – улыбнулась мне Катя, сидящая на моей постели с учебником литературы в руках.

– Привет, – ответила я тихо и повесила рюкзак на спинку стула. – А ты чего у меня?

– Просто, – хмыкнула Катя. У шкафа я сняла водолазку, от которой уже невыносимо чесалась шея. Надела вместо нее свободную футболку, джинсы быстро сменила на домашние штаны – старые спортивные.

– А где все?

Я плюхнулась рядом с сестрой на постель, подперла ладонью тяжелую голову и заглянула в учебник. Катя читала большой детский стих.

– На чей-то день рождения ушли. Поругались сначала из-за чего-то, а потом ушли.

Ясно из-за чего они поругались. Мама в гостях и при гостях не пьет. Играет роль приличной дамы, которая в жизни и капли в рот не брала.

Будто люди не знают, как она иногда по-черному пьет.

– Тебе этот стих выучить нужно? – кивнула я на страницы учебника.

– Ага. Но я уже почти выучила его. Проверишь?

– Конечно. Давай.

Я взяла учебник, откинулась с ним на спину, а Катя села напротив, поджав ноги под себя. Несколько секунд задумчиво глядела в потолок, а затем начала рассказывать стих. Иногда запиналась, но тут же исправлялась, стоило мне нарочито шокированным ее ошибкой взглядом с опаской выглянуть из-за учебника.

Сестренка хихикала, улыбалась, возвращала своему лицу серьезность, но рассказала стих до конца.

– Я еще вот тут подучу, – забрала она у меня учебник.

– Подучи. Завтра точно пятерку поставят.

Я отдала сестре учебник, а она, закрыв, прижала его к груди и легла ко мне под бок. Положила голову на плечо и тяжело и громко вздохнула. Я неосознанно повторила за ней.

Глядя в потолок, нащупала одну из тонких косичек сестры и стала задумчиво крутить ее между пальцами.

– Ты не кушала, – произнесла тихо Катя.

– Не хочется.

– Мама там макароны с тушенкой сварила.

– Вкусно?

– Мне не понравилось.

– Ммм, – протянула я в ответ.

– Может, пиццу постряпаем? Только для нас. Мама с папой сегодня будут вкусные салатики есть. Давай и мы с тобой что-нибудь только для себя приготовим. Я там, кстати, колбасу и сыр в холодильнике спрятала.

Я тихо хохотнула.

– И где ты их спрятала в холодильнике?

– Положила в пакетики и убрала в ящик под морковку.

– Да ты крутая, – хмыкнула я удивленно. – А я бы никогда не догадалась туда спрятать.

– Ага, а-то если не спрятать, папа все сожрет! – цокнула Катя возмущенно. – Сколько раз уже просила оставить мне колбасу для бутербродов, а он всегда съедал ее. Пойдем готовить?

– Сейчас, Кать. Еще пять минуточек полежу. Ноги устали. Потом быстренько схожу в душ, а после сделаем нам пиццу.

– Ладно. Полежим. – Катя приобняла меня рукой и закинула свою ногу на мои. Я прикрыла глаза, расслабляясь. Несколько секунд тишины оборвались очередным протяжным вздохом сестры. Я невольно улыбнулась тому, как она умеет по-философски вздыхать. Столько мыслей и глубины в этом звуке. – Когда мы уже отсюда уедем? – спросила она вдруг.

Я открыла глаза и снова увидела над собой белый потолок.

Отличный вопрос. Хотела бы и я знать на него ответ. Хотя бы примерно.

Конечно, можно рассказать Кате о планах. Рассказать о том, что я как раз собираю деньги на наш побег и подыскиваю вариант подходящей квартиры и даже города.

Иногда бывает непреодолимое желание поделиться с сестрой всем этим, но каждый раз я заставляю себя держать язык за зубами. У меня нет каких-то глобальных секретов от сестры. Но если я расскажу ей о плане побега, то она может выдать его родителям. Не специально. Случайно. В порыве гнева или хвастовства. Прямым текстом или намеком, из которого будет легко догадаться, о чем именно речь. Едва ли девочка девяти лет способна умолчать о планах, тем более о таких.

– Подрастешь, Кать, и уедешь, – ответила я, наконец, на вопрос сестры.

– Ага, – буркнула она недоверчиво. – Ты вот выросла. И что? Никуда же не уехала.

– Жду, когда ты вырастешь. Вдвоем уезжать отсюда будет веселее. А ты хочешь, чтобы я уехала?

– Нет, – тут же коротко отрезала Катя и будто сильнее обняла меня тонкой рукой. – Без тебя здесь будет в сто тысяч раз страшнее. И если ты уедешь, то я побегу за тобой. Сбегу из дома. Может, сейчас сбежим? Пока мамы и папы нету… Они же приедут опять пьяные. Ругаться будут, драться… Мама будет меня бить, папа – тебя.

– А если мы сбежим, думаешь, нам будет лучше?

– А разве может быть хуже там, где нас никто не будет бить и обижать?

– Думаешь, нас больше никто не обидит? – усмехнулась я невесело.

– Конечно. Там же не будет мамы с папой. А кроме них нас с тобой никто не обижает.

Глава 20

Катя уже уснула. В моей комнате.

Пиццу мы постряпали и съели всю до последней крошки, чтобы не оставить улики против себя.

Я давно уже приняла душ и теперь оставалась спокойна хотя бы из-за этого.

Катя спала, прижимая к груди угол одеяла.

Сидя на подоконнике, я периодически на нее поглядывала.

Ее слова о том, что она тоже хочет отсюда сбежать, лишь добавили мне уверенности в том, что я все правильно делаю. Еще немного, и реализация нашей мечты будет зависеть только от того, насколько быстро мы соберем самые необходимые вещи и доберемся до автовокзала, чтобы уехать отсюда. Осталось только подкопить денег.

Я водила подушечкой указательного пальца по стеклу. Иногда поглядывала на пустующий сегодня балкон с синей гирляндой и снова возвращалась к словам Одинцова.

У него тоже был отчим.

«Был».

Интересно, что случилось, раз теперь его нет?

Одинцов когда-то смог сбежать и начал жизнь заново?

Его тоже били…

Боюсь даже представить себе, как ему доставалось, учитывая, что он был мальчиком или парнем. Мне тоже достается, но даже у меня есть ощущение, что отчим был бы рад ударить посильнее, но сдерживает себя только из-за того, что я девчонка и, по сути, еще ребенок. Была когда-то ребенком. По крайней мере, он должен помнить, что знал меня еще ребенком.

Я этого не хочу, но теперь понимаю, что после недавнего откровения Одинцова, стану смотреть на него иначе. Хотя бы с позиции «рыбак рыбака». Видимо, после случайно оброненного мной слова «отчим», преподаватель смотрит на меня с той же позиции и отлично понимает как мотивы молчания, так и нежелание, чтобы кто-то вмешивался.

Кто бы мог подумать, что между нами есть что-то общее? Лично я никогда бы даже близко такого не предположила.

Но, с другой стороны, теперь каждый раз при виде него мне будет не по себе оттого, что он в курсе, что я скрываю за внешним пофигизмом.

Моя личная, пусть и крошечная, зона комфорта расшатана.

Катя что-то буркнула во сне, чем снова привлекла мое внимание к себе. Перевернулась с бока на бок и оказалась ко мне спиной.

Ровно в эту секунду в дверях квартиры послышалась возня.

Можно даже не строить дурочку. И так понятно, кого там принесло.

Мельком глянув на телефон, увидела на часах полночь.

Вот и превратилась наша с Катей временная тихая и уютная сказка в тыкву. Вонючую и матерящуюся.

В прихожей начала происходить какая-то возня. Включился свет, хлопнула дверь.

– Да стой ты! – услышала я мамин чуть натужный голос. Похоже она приволокла отчима на себе. – Куртку дай снять.

– Девки где? – гортанно потребовал отчим.

– Спят девочки. И ты иди спи, Борь.

Судя по тому, что мама пыталась говорить с ним культурно и тихо, она точно была трезвой. Будь иначе, скорее всего, она бы уже первой начала драку.

– Какого хуя они спят? Папка пришел! Голодный! – почти кричал он.

– Ты нажрался, Борь, во всех смыслах. Куда ты?..

– Пошла нахуй!

Звуки шагов, приближающиеся к двери моей комнаты.

Катя проснулась и села в постели, вжавшись в стену. Огромными напуганными глазами смотрела то на меня, то на дверь.

– Не бойся, – шепнула я сестре и слезла с подоконника. В несколько быстрых шагов дошла до постели и села на ее край. Притянула Катю к себе и обняла за плечи. – Он постучит, поймет, что мы спим и уйдет. Не трясись так. Все будет хорошо.

– Открывай, сучка! – отчим барабанил в дверь.

Сам мудак.

– Боря, ты сейчас весь дом разбудишь, – еще одна пустая попытка со стороны мамы.

– Весь не весь, но эта сучка спать не будет. Какого хрена в квартире темно и нечего жрать? Она встречать нас должна, а не дрыхнуть! – кричал отчим и снова барабанил в дверь. Кажется, уже ногами.

Я насмешливо вскинула брови.

Явились, барин.

Встречайте его.

А наказание отсутствием сна для меня уже не новинка. Случались ночи, которые я проводила, стоя на кухне. Спать было запрещено, как и садиться.

Он приходил и проверял.

Бывало, подобным образом он наказывал за проступок с моей стороны, который имел место быть, а бывало и просто так. Просто настроение у него такое было – на ком-нибудь оторваться. А я всегда служила для этого идеальной мишенью. С Катей он подобное никогда не практиковал. Максимум – пару часов в углу.

– Катька где? Твоя шваль опять ее у себя нянчит? – отчим, тем временем, лишь распалялся.

– Они сестры, Борь. Если хотят спать в одной комнате, пусть спят. И ты иди спать.

– Я сказал, пошла отсюда! – Стук в дверь прекратился, но мамин глухой болезненный стон дал понять, что использовать кулаки отчим не перестал. И сейчас всю силу их ударов испытывала на себе мама.

– Алена! – вскрикнула Катя, глядя на дверь, и вцепилась в свободную футболку на мне. – Скажи ему, чтобы перестал! Маме больно!

– Катька! Ну-ка открыла, пока я твою мамашку не прибил вместе с сестрой!

– Катя, сиди, – поймала я сестру и усадила обратно.

– Я открою, и он перестанет! Он же сказал! – теперь уже кричала сестра. По ее щекам текли огромные реки слез.

Когда она уже перестанет верить его словам? Он ведь ни разу еще не сдержал подобного обещания. Стоит открыть дверь, и под раздачу попадают все.

– Он не перестанет, Катя. Он обманывает, – шептала я, пытаясь ее успокоить.

– Катька! – угрожающе бросил отчим, точно зная, на кого и как нужно давить. – Не откроешь, хуже будет. Мамка-то на полу уже лежит и плачет.

– Хватит! – закричала Катя в моих руках. Мышцы ее худого тельца были настолько напряжены в этот момент, что казалось, стали деревянными.

И все-таки Катя вырвалась из моих рук, быстро открыла дверь и выбежала из комнаты. Всхлипывая и плача, припала к маме и начала помогать ее подняться с пола.

– А ты че села? – вперился в меня отчим совершенно безумным взглядом красных бычьих глаз на свином рыле. – Быстро встала и приготовила мне пожрать! – Он вошел в комнату и, как щенка, вышвырнул меня из комнаты, вцепившись в волосы.

Больно, но не до слез.

А вот из-за обиды слезы лить очень хотелось. Но я предпочла сохранить на лице полное отсутствие эмоций. Как обычно.

Наспех поправив волосы, я пошла в кухню, слыша за спиной тяжелые шаги и тихие шепотки напуганных мамы и сестры.

Включив свет на кухне, я вынула из холодильника пару яиц, поставила на плиту сковороду, налила в нее масло и включила конфорку на максимум.

Боковым зрением я видела, как отчим с самым властным видом стоял в дверном проеме и контролировал каждое мое движение.

Моя задача не покормить его повкуснее, а просто поскорее приготовить то, что он смахнет со стола и, довольный тем, какой он господин, пойдет уже спать.