Драконы моря

О том как бритые люди появились в Сконе во времена короля Харальда Синезубого.

Множество дерзких воинов отплыли на север из Сконе вместе с Буи и Вагном и встретили там свою несчастливую судьбу при Хорундарфьорде; другие же отправились со Стирбьёрном в Уппсалу и пали там вместе с ним. Когда известия об этих событиях достигли родных краёв, что лишь немногим из этих доблестных воинов удалось вернуться, было сложено множество поминальных песен и воздвигнуто придорожных камней с выбитыми на них рунами; однако же, все здравомыслящие люди согласились между собой, что всё это было к лучшему, ибо теперь можно было надеяться на более мирные времена, чем прежде, и что теперь, может быть, станет меньше надобности делить земли мечом и секирой.

К тому же, настало время изобилия с богатыми урожаями ржи, а косяки сельди сами так и шли прямо в руки; но и при этом всегда находились те кто считал, что урожай поспевает слишком медленно, и они отправлялись на своих кораблях в Англию и Ирландию, где удача была к ним благосклонна, и многие из них обосновались надолго в тех краях.

Тогда же в Сконе начали появляться бритые люди из земель саксов и Англии, дабы проповедовать христианство. Для этого у них было припасено немало поучающих историй, и сперва люди отнеслись к ним с любопытством и слушали их охотно, а женщинам нравилось, что при крещении чужестранцы одаривали их белыми рубашками. Однако же, когда рубашки стали заканчиваться, то люди начали утомляться от их проповедей, находя их скучными и довольно сомнительными, к тому же, священники говорили на каком-то грубом наречии, который они выучили где-то в Хедебю или в западных землях, что делало их речь крайне неблагозвучной.

Итак, люди понемногу прекратили переменять свою веру, а те бритые люди, что беспрестанно говорили о мире, но относились весьма враждебно к местным богам, были один за другим схвачены, повешены на священных ясенях и застрелены из луков, дабы их можно было предложить в жертву птицам Одина. Остальные отправились на север в леса Геинге, где жители были ещё менее набожны; там их тепло приняли, связали и отвезли на торжища в Смоланд, где их обменяли на быков и бобровые шкуры. Некоторые из них оказавшись в положении рабов у смоландцев, возроптав, отвернулись от своего бога Иисуса, снова отпустили бороды и стали хорошими работниками у своих хозяев; однако же, большинство из них продолжило ниспровергать местных богов и тратить бесплодно время на крещение женщин и детей вместо того, чтобы таскать камни и толочь зерно. Они настолько всем этим опротивели, что для жителей Геинге стало теперь почти невозможно выменять пару трёхлетних бычков на одного здорового священника без того, чтобы не дать за него в придачу мерку соли или материи. Так возрастала ненависть к бритым людям в пограничной стране.

Одним летом по всему Датскому королевству разнеслась весть о том, что король Харальд Синезубый принял крещение. В молодости он уже крестился как-то раз, но вскоре пожалел об этом и отрёкся, однако же теперь он подошёл к этому более основательно. Ибо король Харальд был уже старым человеком и настолько долго испытывал страдания от ужасных болей в спине, что даже перестал теперь находить какое-либо удовольствие в пиве и женщинах; но мудрые епископы посланные самим императором долго втирали в него медвежий жир, благословлённый и освящённый именами апостолов, заворачивали короля в овчины и поили настоянной на травах святой водой вместо пива, накладывали знак креста у него за плечами, дабы изгнать всех демонов из королевской спины и трудились так до тех пор, пока все страдания и боли не покинули его; так король Харальд стал христианином.

После этого святые отцы заверили короля, что ещё худшие мучения обрушатся на него, если он когда-нибудь снова дозволит жертвоприношения или выкажет себя недостаточно ревностным сторонником новой веры. Поэтому король Харальд – как только он оправился и ощутил в себе достаточно сил, чтобы выполнять свои обязанности перед молодой марокканской рабыней, подаренной ему в знак доброго расположения королём Корка Олафом Драгоценные Каменья – издал указ, что все его подданные должны креститься без всякого промедления; и хотя подобное повеление выглядело странным из уст человека, который возводил свою родословную к самому Одину, многие повиновались ему, ибо правил король Харальд уже давно и владения его процветали, так что к словам короля привыкли прислушиваться.

Он назначил особенно суровые наказания для тех кого находили виновным в насилии над священниками, так что количество их в Сконе с тех пор увеличилось многократно, повсюду на равнинах возводились новые церкви, а вера в старых богов приходила в упадок; к ним обращались, разве что, тогда, когда грозила опасность на море или же при падеже скота. Однако, в Геинге эти указы лишь послужили предметом для очередного веселья, ибо жители приграничных лесов всегда отличались более совершенным чувством юмора, чем рассудительные обитатели равнин, и ничто их не смешило больше, чем королевские указы. Ибо в этих краях лишь у немногих людей власть распространялась дальше их правой руки, а поход от королевского замка в Еллинге до лесов Геинге был бы слишком долгим предприятием даже для самых могущественных королей. В старые дни, во времена Харальда Боезуба или Ивара Широкие Объятья и даже ещё до них, короли иногда наведывались в Геинге, дабы поохотиться там на диких зубров в бескрайних лесах, но редко по другим делам. Но с тех пор зубры перевелись в этих местах и королевские визиты прекратились; поэтому сейчас, если какой-нибудь правитель был дерзок настолько, что выражал недовольство местными жителями, которые стали чересчур беспокойны и платят слишком мало податей, и грозил прибыть туда самолично, дабы навести там порядок, то ответ, который он бы на это получил, был бы следующим: к несчастью, ни один дикий зубр не появился до сих пор в пограничных лесах, но как только это случится, короля немедленно известят и подготовят ему достойный приём. Посему, уже издавна между пограничными жителями считалось, что ни один король не покажется в их краях прежде, чем не вернутся сначала дикие зубры.

Так что, в Геинге всё оставалось по прежнему и христианская вера так и не нашла дорогу в эти края. А те священники, что смогли добраться сюда, всё так же продавались за границу как в старые добрые времена, хотя некоторые люди из Геинге пребывали во мнении, что их дешевле было бы убивать прямо на месте, чтобы затем можно было учинить добрую распрю со смоландцами из Суннербю и Альбю, ибо эти скряги давали настолько низкую цену за священников, что везти их на торжище было бы только себе в убыток.

Глава первая О бонде Тости и его домочадцах.

Вдоль побережья люди обычно селились в деревнях, отчасти, чтобы всегда иметь достаточно пропитания и не зависеть от превратностей судьбы со своим собственным урожаем, и отчасти, чтобы быть лучше защищёнными, ибо с кораблей, огибающих полуостров Сконе, на берег часто высаживались команды мародёров, весной – пополнить задарма запасы свежего мяса по пути в западные страны, и зимой, если они возвращались из неудачного набега с пустыми руками. Тогда всю ночь трубили в рога, если грабители собирались высадиться на берег, дабы соседи могли собраться числом и придти на выручку; и даже случалось иногда, что те, кто оставался на зиму в поселении, ухитрялись отбить один-другой корабль у пришельцев, что были недостаточно осмотрительны, так что потом они могли похвастаться этой ценной добычей перед своими же ближними, которые возвращались на своих кораблях на зимовку домой.

Но те люди, что были достаточно богаты и горды и у кого были свои собственные корабли, находили докучливым иметь под боком соседей и предпочитали селиться отдельно, ибо даже когда они уходили в море, они всегда могли положиться на нанятых ими опытных воинов, которым они платили серебром, дабы те охраняли принадлежащее им имущество в их отсутствие. В землях Маунда было немало таких предводителей, а местные богатые бонды прослыли там самыми заносчивыми во всём Датском королевстве. Когда они были дома, то охотно напрашивались на ссору с соседями, хотя их владения и лежали от друг друга в отдалении; но чаще всего они были в отлучке, ибо со времён своего отрочества уже привыкли рыскать по морю, считая его своим собственным пастбищем, и любому другому, кто встретился бы им на пути, пришлось бы держать за это ответ.

В этих краях жил могучий бонд по имени Тости, достойный человек и опытный мореход, который несмотря на то, что уже сам был в годах, управлял своим кораблём и каждое лето отплывал к чужим берегам. У него были родичи в Лимерике в Ирландии среди тех викингов, что давно уже там обосновались, и он плавал на запад каждый год, дабы заключить с ними торговые сделки и помочь их предводителю из рода Рагнара Кожаные Штаны собрать положенную дань с Ирландии и расположенных там монастырей и церквей. Однако, в последнее время дела у викингов в Ирландии не очень ладились, с тех пор как король Коннахта Мюиркьяртан Кожаный Плащ, обошёл весь остров с щитом в руке в знак неповиновения. Ибо местные жители стали защищать себя лучше, чем прежде и следовали теперь за своими вождями с большей охотой, так что взимать с них дань стало теперь непростым делом; и даже монастыри и церкви, которые раньше было так легко ограбить, обзавелись высокими башнями сложенными из камня, где священники могли без труда укрыться в случае опасности, и откуда их было уже невозможно выгнать ни огнём, ни мечом. Встретив такие трудности, многие из приспешников Тости пребывали теперь во мнении, что для них было бы гораздо выгоднее отправиться грабить Англию или Францию, где по прежнему можно было заполучить большее с меньшими усилиями, но сам Тости предпочитал заниматься тем, к чему он уже приспособился, полагая, что он уже слишком стар, чтобы начинать походы в страны, где он не привык чувствовать себя как дома.

Его жену звали Аса. Она была родом с приграничных лесов и отличалась острым языком, не говоря уже об её резком нраве, так что Тости иногда приходилось с грустью отмечать, что характер её с годами не становится мягче, как это обычно бывает с женщинами. Но она была хорошей хозяйкой и держала весь дом под присмотром, когда Тости случалось быть в отъезде. Она родила ему пятерых сыновей и трёх дочерей; но судьба сыновей сложилась не очень удачно. Со старшим сыном несчастье приключилось прямо на свадьбе, где он напившись пива, попробовал доказать всем, что может оседлать быка; следующего сына смыло за борт волной во время его первого похода. Но самым несчастливым из всех оказался четвёртый сын, которого звали Ари; ибо одним летом, когда ему было девятнадцать лет, он сошёлся с двумя соседскими жёнами, и они понесли от него, в то время, пока их мужья были в отлучке, что стало причиной многих неприятностей и понимающих усмешек, и Тости пришлось понести довольно большие издержки, когда мужья этих женщин вернулись домой. Всё это ввергло Ари в уныние и сделало его замкнутым; потом он убил человека, который никак не мог перестать подшучивать над его сноровкой и ему пришлось бежать из страны. Позже прошёл слух, что он нанялся к шведским торговцам и отплыл с ними на восток, дабы не сталкиваться с людьми, что могли знать о его неудачах, но с тех пор о нём ничего не было слышно. Однако, Асе как-то во сне было видение чёрного коня с кровью на лопатках и проснувшись она поняла, что её сын мёртв.

После всего этого у Асы и Тости осталось только двое сыновей. Старший из них звался Одд. Он был низкого роста, грубого сложения и кривоногий, но сильный, с крепкими мозолистыми руками и угрюмым нравом; уже скоро он начал сопровождать Тости в походах и выказал там себя умелым мореходом и хорошим воином. Будучи дома, однако, он часто являл собой свою полную противоположность, ибо долгие зимы казались ему утомительными и однообразными, и он постоянно препирался с Асой. Иногда он даже утверждал, что предпочёл бы есть прогорклую солонину на корабле, чем праздничные яства на праздник йоль дома; но Аса в ответ замечала, что ни разу не видела, чтобы он хоть раз взял себе меньше еды, чем кто либо другой за столом. Одд частенько дремал днём и из-за этого жаловался, что плохо спит ночью, и как он говорил, ему даже не помогало то, что брал с собой в постель одну из служанок. Аса была недовольна тем, что он спит с её служанками; она опасалась, что в этом случае они станут слишком заносчивыми и непослушными по отношению к ней; посему, говорила она, было бы гораздо лучше, если бы Одд обзавёлся женой. Но Одд на это отвечал, что он никуда не торопится, поскольку женщины, которые ему больше всего по душе, ждут его в Ирландии, но он не может привезти с собой домой ни одну из них, ибо, как только он это сделает они начнут с Асой войну не на жизнь, а на смерть. При этих словах Аса гневалась и вопрошала – её ли это сын, раз он так дерзко к ней обращается? – и выражала желание поскорее умереть, чем всё это слышать; на что Одд возражал, что она вольна в своём желании жить или нет, и что он не осмеливается ей советовать, какой выбор сделать, но дескать, почтительно примет любое её решение. И хотя он был довольно медленным в своих речах, Асе не всегда удавалось оставить за собой последнее слово, и она, иногда, замечала, что это, воистину, тяжкая участь – лишиться троих прекрасных сыновей и остаться с тем, о потере кого, она бы меньше всего сожалела. Одд, однако, лучше ладил с отцом, и когда наступала весна, и запах смолы начинал доноситься из корабельного сарая на пристань, его настроение улучшалось, и иногда он даже пробовал, при малых своих способностях, сочинить стишок-другой – о том, что луг гагарок уже созрел для вспашки или что кони моря скоро понесут его в летние земли. Но как скальд он не снискал себе большой славы, особенно среди дочерей соседских бондов достигших брачного возраста; поэтому нечасто можно было увидеть, как он оборачивается назад, отплывая из страны.

Его брат был самым младшим из детей Тости, и мать берегла его как зеницу ока. Его звали Орм. Он рос быстро, становясь длинным и нескладным, и огорчая Асу своей худобой; так что, когда ему не удавалось съесть за один присест больше, чем взрослому мужчине, она немедленно проникалась убеждением, что скоро потеряет сына и твердила ему, что плохой аппетит точно станет причиной его погибели. Однако, на самом деле, Орм любил поесть и не особо выражал недовольство озабоченностью матери по поводу его аппетита, зато Тости и Одд частенько бесились, что она откладывает для него самые лакомые кусочки. В детстве Орм раз или два тяжело болел, и с тех пор Аса была убеждена, что у него хрупкое здоровье, посему она постоянно над ним тряслась с заботливыми увещеваниями, убеждая, что его мучают опасные судороги и ему срочно необходимы освящённые луковицы, колдовские заклинания и горячие припарки, тогда как единственной причиной его недомоганий было то, что он в очередной раз переел пшённой каши или свинины.

По мере того как он рос, беспокойство Асы всё возрастало. Она надеялась, что со временем он станет известным человеком и предводителем; и она с радостью говорила Тости, что Орм превращается в высокого сильного парня, мудрого в речах и во всех отношениях достойного продолжателя их рода. Но, тем не менее, она всё равно страшилась всех тех опасностей, которые могли подстерегать его на пути к зрелости и постоянно напоминала ему о несчастьях обрушившихся на его братьев и заклинала его беречься быков, быть осторожным на корабле и никогда не возлежать с чужими жёнами; но кроме этих опасностей, существовало такое множество других, что она уже с трудом представляла себе от какой именно ещё угрозы его остерегать. Когда Орму исполнилось шестнадцать, и он уже был готов отправиться в своё первое плавание вместе с остальными, Аса не позволила ему это сделать, решив, что он ещё слишком молод и слишком слаб здоровьем; и когда Тости спросил её, не хочет ли она сделать сына вождём кухни и героем престарелых женщин, Аса впала в такую ярость, что Тости сам почувствовал страх и отбыл не теряя времени, радуясь, что ему самому ещё дозволено уехать.

Этой осенью Тости и Одд вернулись из похода поздно, и они потеряли так много своих людей, что им едва хватило гребцов на вёслах; тем не менее, они были очень довольны своим путешествием и им было что о нём рассказать. В Лимерике им мало удалось чем поживиться, ибо король Мюнстера стал настолько могущественным, что викингам, которые жили там, пришлось прекратить разбойничать и удовольствоваться тем, что они уже награбили. Затем, однако, некоторые из местных друзей Тости (а он бросил якорь рядом с берегом) встретившись с ним, осведомились, нет ли у него душевной склонности сопроводить их в тайный набег на большую ярмарку, что проводится каждое лето в месте Мерионет в Уэлльсе, там, куда викинги ранее не добирались, и куда можно было попасть лишь при содействии опытных проводников, которых его друзья, к счастью, сумели найти. При этих вестях приспешники Тости весьма воодушевились, и Одд убедил отца принять это дружеское предложение, так что семь полных корабельных команд высадились на берег где-то рядом с Мерионетом и после утомительного пешего перехода сумели подобраться к ярмарке, не подняв лишнего шума. Затем последовала лютая сеча, в которой пало много доблестных воинов с обеих сторон, но в конце концов викинги одержали верх и захватили богатую добычу и множество пленных. После они отвезли пленников в Корк, намеренно заглянув туда по дороге домой, ибо уже давно было в обычае для торговцев рабами, собираться в Корке со всех концов света, дабы поторговаться там друг с другом за рабов, которых туда привозили викинги; да и сам правитель этих мест Олаф Драгоценные Каменья, который был хоть и христианином, но мудрым и пожилым человеком, имел привычку покупать себе рабов, в которых он находил для себя интерес, дабы потом дать их родичам возможность выкупить своих близких, что приносило ему в итоге неплохую прибыль. Из Корка они держали путь домой вместе с другими кораблями викингов, дабы уберечь себя от нападения других морских разбойников, ибо у них не было уже былого желания сражаться – так много людей потеряли они в этом походе – да, к тому же, с такой богатой добычей на борту. Им повезло удачно обогнуть Ско, где прятались в засаде люди из Вика и Вестфольда, которые подстерегали там нагруженные богатством корабли, возвращавшиеся с юга и запада.

Затем те кто вернулись домой из похода, получили каждый по справедливости свою долю награбленного, и большая часть сокровищ перепала Тости; он же, тщательно взвесив богатства и заперев их в своих сундуках, объявил, что это путешествие оказалось поистине достойным завершением всех его предыдущих странствий, и что он теперь собирается мирно стариться дома, тем более, что он чувствует, что его спина и конечности понемногу начинают деревенеть от возраста; Одд теперь в состоянии управляться с кораблём и командой так же хорошо как и он сам, к тому же, Орм всегда может помочь ему.

Одд нашёл эту мысль неплохой, но Аса держалась совершенно противоположного мнения, заметив, что, хотя и было добыто немало серебра, его вряд ли хватит надолго, учитывая сколько ртов ей приходится кормить каждую зиму; кроме того, она не уверена, что Одд не потратит всё своё серебро на ирландских женщин в будущих походах, или вообще, предоставленный сам себе, не позабудет совсем дорогу в отчий дом. Что же касается одеревенения в спине, на которое жалуется Тости, то он сам должен бы знать, что он заполучил эту хворь не участвуя в изнуряющих походах, а просиживая в безделье дома, вытянув ноги, перед очагом каждую зиму; и что ей уже надоело спотыкаться об них подряд шесть месяцев в году.

И она никак не поймёт, продолжила Аса, до чего докатились мужчины в наши дни; её собственный двоюродный дедушка Свейн по прозвищу Крысиный Нос, могучий муж из Геинге, пал как герой в битве со смоландцами, да ещё через три года после того, как он сумел в последний раз перепить всех собравшихся на свадьбе своего старшего внука; сейчас же только и слышишь о судорогах и корчах у мужчин в самом расцвете лет, которые, видно, готовы бесстыдно умереть как коровы, лежа в праздности на соломе. Однако же, сказала она в заключение, у них ещё будет время, чтобы всё это изменить, а пока же, Тости с Оддом и со всеми остальными кто вернулся с ними домой могут утешиться добрым пивом, которое без сомнения им по вкусу; а, что касается Тости, то он должен выбросить из головы всю эту чепуху, которую он здесь наговорил и выпить за не менее успешное путешествие в следующем году, дабы они могли в довольстве и приятности провести новую зиму, ибо как она надеется, никто из них уже не выдумает подобных глупостей, дабы ещё раз её разозлить.

Когда она оставила их, чтобы приготовить ещё пива, Одд заметил, что если все её родственницы по женской линии имели такие же языки, то Свейн Крысиный Нос, вероятно, выбрал смерть от рук смоландев как наименьшее зло. Тости на это возразил, что хотя в целом он согласен, но во всех других отношениях она была ему хорошей женой и поэтому не стоит без большой необходимости её раздражать, а Одд должен сделать над собой усилие и не перечить ей без нужды.

Этой зимой они все заметили, что Аса занимается своими делами по хозяйству с меньшим рвением и задором, чем обычно, и что она не так остра на язык, как раньше. Она стала более, чем когда-либо внимательна к Орму, и иногда даже замирала на месте и смотрела на него так, как будто бы созерцала некое видение. Орм к тому времени уже достаточно вырос и мог померяться силами с любым из своих сверстников и даже со многими кто был постарше. Он был рыжеволос, со светлой кожей, с широко посаженными глазами, курносым и с широким ртом, у него были длинные руки и ладные плечи; он был быстрым и ловким и лучше многих других управлялся с копьём и луком.

Он был вспыльчив на насмешки и мог безрассудно наброситься на любого кто его задевал, так что даже Одд, который временами любил доводить его до белого каления, теперь стал делать это более осмотрительно, ибо сила Орма делала его опасным противником. Но в остальном, исключая случаи, когда он злился, он был спокойный и сговорчивый, и всегда был готов делать то, о чем просила его Аса, хоть иногда он и препирался с ней, когда она слишком сильно докучала ему своими хлопотами.

Тости подарил ему настоящее оружие – меч, секиру и добротный шлем, а щит Орм смастерил себе сам; правда, с кольчугой у него вышли затруднения, ибо дома не нашлось кольчуги подходящей ему по размеру, так как в то в время была нехватка хороших кузнецов в стране, многие из них перебрались в Англию или на север Франции, где им больше платили. Тости заметил, что пока Орм может удовлетвориться простой кожаной рубахой вместо кольчуги, до тех пор, пока он не раздобудет что-нибудь получше в Ирландии, ибо там в любой гавани всегда можно было дёшево купить доспехи убитых в бою.

Однажды они, как всегда, говорили об этом за столом, когда Аса вдруг закрыла лицо руками и разразилась рыданиями. Они замолчали и изумлённо на нее уставились, ибо нечасто видели слёзы на её щёках, и Одд спросил, не болят ли у неё зубы. Аса вытерла лицо и повернулась к Тости. Разговоры об убитых, сказала она, кажутся ей дурным предзнаменованием и она теперь уверена, что несчастье постигнет Орма, как только он отправится с ними в поход, ибо ей уже трижды снилось как он лежит, истекая кровью на корабельной скамье, а они все должны знать, что её сны сбываются. Поэтому она молит Тости прислушаться к её словам и не подвергать жизнь их сына опасности, но оставить его дома хотя бы на ещё одно лето, ибо она уверена, что большое несчастье грозит ему лишь в ближайшее время, но если он переждёт его здесь, то в дальнейшем опасность понемногу сойдёт на нет. Орм спросил её, не видела ли она в своём сне, в какое именно место он был ранен. Аса ответила, что всякий раз, когда ей снился этот сон, вид его, лежащего таким образом, заставлял её проснуться в холодном поту; но она видела его волосы окровавленными, а лицо бледным, и это видение тяготило её, тем более, что оно возвращалось с каждым разом, хотя раньше она не хотела об этом говорить.

Тости посидев молча некоторое время и поразмышляв над её словами, заметил затем, что сам он мало что понимает в снах и никогда не придавал им большого значения.

«Ибо наши старики говорили, – сказал он, – что спряли небесные пряхи, то и случится. Но, если, Аса, ты и вправду видела трижды один и тот же сон, то это, действительно, может быть предостерегающим знаком для нас, хотя по правде, я думаю, мы уже потеряли власть над судьбой наших сыновей. Но, я не буду противиться твоей воле в этом деле, и Орм может остаться дома этим летом, если это будет и его желанием. Что касается нас с Оддом, то у меня есть предчувствие, что мы не прочь ещё раз отправиться на запад, так что, может быть, твое решение может оказаться лучшим для всех нас».

Одд согласился с Тости, заметив, что и он раньше тоже замечал, как сны Асы неоднократно сбывались. Орм не был в восторге от их решения, но он привык повиноваться Асе в серьёзных делах, поэтому ничего более не было сказано.

Когда наступила весна, и достаточное количество людей было набрано в глубине страны, дабы восполнить поредевшие ряды в их корабельной команде, Тости и Одд, как обычно, отплыли на запад, а Орм остался дома. Он стал несколько более угрюмым по отношению к своей матери и иногда притворялся больным, чтобы напугать её, но как только она начинала хлопотать над ним и пичкать его разными снадобьями, ему и самому вдруг начинало казаться, что он на самом деле заболел, так что он получал мало удовольствия от подобной игры. Аса же никак не могла забыть о своих снах, но несмотря на всё свое беспокойство, которое они ей доставляли, всё же была довольна, что Орм сейчас в безопасности вместе с ней дома.

Тем не менее, несмотря на волю своей матери, он всё-таки отправился этим летом в свой первый морской поход.

Глава вторая. О походе Крока и о том как Орм отправился в своё первое путешествие.

На сороковом году правления короля Харальда Синезубого и за шесть лет до похода йомсвикингов в Норвегию, три корабля, оснащённые новыми парусами и наполненные жаждущими добычи викингами, отплыли из Листера и направились на юг, чтобы грабить страну вендов. Ими предводительствовал вождь по имени Крок. Он был смуглым, высоким с длинными конечностями и обладал большой силой; он был весьма известен в своих краях, ибо владел умением вынашивать самые дерзкие замыслы, высмеивая при этом тех людей, чьи предприятия не удавались, подробно объясняя им, что бы он сделал будучи на их месте. Сам-то он не достиг ничего особенного, ибо больше предпочитал разглагольствовать о подвигах, которые он собирался совершить в ближайшем времени, но своими речами о походе против вендов, где храбрые воины могли бы легко заполучить богатую добычу, он так воодушевил молодых людей из своей округи, что они собрались вместе, снарядили корабли для похода и избрали его своим предводителем. Он уведомил их, что в землях вендов они найдут много сокровищ, прежде всего серебра, янтаря и рабов.

Крок и его люди достигли побережья вендов, где они отыскали устье реки, по которой им пришлось долго грести против сильного течения, пока они не достигли деревянной крепости на сваях, которая перегораживала реку. Здесь они высадились на берег в серых предрассветных сумерках и напали на вендов, незаметно проскользнув через внешнюю ограду. Но крепость была хорошо укреплена и её защитники метко стреляли из своих луков, между тем, как Крок и его люди устали от тяжёлой гребли, и им пришлось долго биться, прежде чем венды обратились в бегство. Во время этой стычки Крок потерял много своих людей, а когда они осмотрели добычу, то оказалось, что она состояла из нескольких железных котелков и овчин. Они отправились обратно вниз по реке и попытались напасть на другую деревню дальше к западу, но и эта деревня оказалась хорошо защищена, так что после очередной отчаянной схватки, где они понесли новые потери, в качестве добычи им досталось немного копчёной свинины, разорванная кольчуга и ожерелье из мелких стёршихся серебряных монет.

Похоронив убитых на берегу, они сели держать совет и Кроку пришлось потрудиться, чтобы объяснить своим приспешникам, почему поход не выходит таким удачным, каким он его посулил. Но ему удалось смирить их гнев с помощью искусно подобранных речений, напомнив, что никто не может противостоять неудаче или превратностям судьбы, но настоящий викинг не позволит себе быть удручённым мелкими трудностями. Венды, как выяснилось, стали серьёзными противниками, но зато у него есть теперь новый замысел, выполнение которого, без сомнения, пойдёт им всем на пользу. Они должны попробовать напасть на Борнхольм, ибо всем известно о богатстве его жителей, к тому же, остров сейчас слабо защищён, так как многие из его воинов недавно отправились в Англию. Поэтому их высадка на берег не встретит серьёзного сопротивления и наверняка принесёт богатый урожай золота, парчи и прекрасного оружия.

Люди Крока нашли это хорошо сказанным и вновь воодушевились сердцами; итак, они подняли паруса и направились к Борнхольму и достигли его ранним утром. Они плыли вдоль восточного побережья острова по спокойной воде окружённые поднявшимся туманом, выискивая удобное место для высадки и дружно работая вёслами – ибо все они были в добром расположении духа – но стараясь не поднимать при этом лишнего шума, так как они надеялись сойти на берег незамеченными.

Внезапно они услышали впереди стук уключин и плеск вёсел равномерно опускающихся в воду, и из тумана показался одинокий корабль приближающийся к ним из-за мыса. Он двигался на них, не сбавляя хода, и они все как один не сводили с него взоров, ибо это было радующее глаз большое судно, с рдеющей головой дракона на носу и двадцатью четырьмя парами вёсел; и они возрадовались тому, что корабль шёл один. Крок приказал всем своим людям, что не были заняты на вёслах, взяться за оружие и быть готовыми к нападению; ибо здесь явно можно было хорошо поживиться. Но корабль шёл прямо на них, как будто его рулевой не замечал их присутствия; и затем плотного сложения человек с широкой бородой торчавшей из под его шлема, стоявший на носу корабля, приложил щитком ладонь ко рту, когда они сблизились и проревел грубым голосом: «Убирайтесь с дороги, если не желаете драться!»

Крок расхохотался и его люди захохотали вместе с ним, и он крикнул в ответ: «Ты разве когда-нибудь видел, чтобы три корабля уступали дорогу одному?»

«Да! И больше чем три, – прорычал нетерпеливо толстяк, – ибо большинство людей уступает дорогу Стирбьёрну. Но решай скорее – убирайся с нашего пути или сражайся!»

Когда Крок услышал эти слова, он ничего не сказал в ответ, но молча отвёл свой корабль в сторону; и его люди подняли из воды вёсла, пока корабль проходил мимо, и никто из них не обнажил меча. Они увидели на корме высокого молодого человека в синем плаще и с небольшой светлой бородкой, который поднялся с места, где он отдыхал возле кормчего; он разглядывал их заспанными глазами, сжимая в руке копьё. Затем он широко зевнул, отбросил копьё в сторону и снова улёгся отдыхать; и люди Крока узнали в нём Бьёрна Олафссона, прозываемого Стирбьёрном, изгнанного племянника Эрика короля Уппсалы, который редко уклонялся от бури и никогда от битвы, и кем мало кто охотно столкнулся бы в море. Его корабль спокойно продолжил свой путь на юг, длинные вёсла всё так же равномерно вздымались и опускались в воду и скоро судно исчезло в тумане. Но к Кроку и его людям не скоро вернулся их прежний задор.

Они погребли к восточным шхерам, которые были не заселены, там они вытащили корабли на берег, приготовили пищу и стали держать долгий совет. Многие из них придерживались мнения, что им лучше всего теперь повернуть домой, раз неудачи преследуют их даже около Борнхольма. Ибо, если они видели Стирбьёрна в этих водах, значит, остров наверняка так и кишит йомсвикингами, и значит, для других грабителей здесь вряд ли что-то осталось. Другие говорили, что мало пользы выходить в море с предводителем, который уступает дорогу одному кораблю.

В этот раз Крок был менее красноречив, чем обычно; но он велел вытащить пива для всех, и когда все они как следует выпили – выступил с ободряющей речью. С одной стороны, он признал, что это было неудачей – встретить Стирбьёрна таким образом, но если взглянуть на дело с другой стороны, то это большая удача, что они именно так повстречали его, ибо, если бы они высадились на берег и наткнулись бы там на остальных йомсвикингов, то им пришлось бы дорого за это заплатить. Все йомсвикинги, и тем более, люди Стирбьёрна, были наполовину берсерками, иногда их даже не брало железо и они могли сражаться обеими руками не хуже лучших воинов из Листера. То, что он не хотел нападать на корабль Стирбьёрна, могло, конечно, показаться странным для недалёких людей, но он сам находит своё нежелание полностью оправданным и даже думает, что это было для них большой удачей, что он принял решение так быстро и незамедлительно.

Ибо бесприютный и гонимый грабитель вряд ли сохранит достаточно сокровищ где-либо на стороне, если будет предпочитать им кровавую битву; и он хотел напомнить бы им, что они вышли в море не для того, чтобы снискать сомнительную славу, а для того, чтобы заполучить достойную добычу. Ввиду этого, он счёл более уместным думать об общем благе, чем о своём добром имени, и если они тоже, как следует, подумают, то он уверен, что все они согласятся, что он повёл себя в этом деле как подобает настоящему предводителю.

Искусно рассеяв таким образом охватившее его людей уныние, Крок и сам воспрял духом; и он продолжил увещевать своих соратников не торопиться с возвращением. Ибо народ в Листере, сказал он, не склонен к состраданию, а женщины особенно, и они не преминут начать изводить их расспросами, какие подвиги они совершили и какую добычу награбили и отчего так поспешно вернулись. Вряд ли кто-то из его людей захочет подставить свое доброе имя под стрелы женских насмешек, посему было бы намного лучше, если бы они отложили своё возвращение до тех пор, пока им не удастся раздобыть что-то стоящее, с чем было бы не стыдно вернуться домой. Самое важное сейчас, заключил Крок, это держаться вместе, мужественно и решительно встречать плечом к плечу любые невзгоды и поставить перед собой цель, к которой они будут неуклонно стремиться; ввиду чего, прежде чем он продолжит свою речь, он хотел бы выслушать мнение мудрейших людей из его войска.

Один из них предложил отправиться к землям ливов и куршей, где можно было бы надеяться собрать богатый урожай; но это предложение не нашло большой поддержки, ибо знающие люди заметили, что и без того каждый год большие флотилии шведов отплывают в эти края и вряд ли можно рассчитывать, что они окажут тёплый приём чужакам прибывшим туда с той же целью. Другой человек слышал, что недавно на Готланде отыскали огромнейший клад с серебром, и что можно попробовать пошарить там, но его более осведомлённые товарищи сказали, что с тех пор как готландцы стали богатыми, они живут в хорошо защищённых поселениях, которые может захватить лишь могущественное войско.

Третьим человеком, кто высказал своё мнение, был воин по имени Берси, который был известен своей мудростью в речах, и чьи здравые мысли ценили все окружающие. Он заметил, что Восточное море превратилось в переполненное и недоходное пастбище, ибо слишком многие грабят его острова и побережья, и даже такие племена как венды научились себя защищать. Ещё хуже было бы бесславно вернуться домой, в этом он полностью согласен с Кроком, но, как он подумал, было бы неплохо поразмыслить над тем, не стоит ли им, вместо всего этого, отправиться на запад.

Сам-то он никогда туда не плавал, но люди из Сконе, которых он встретил на ярмарке прошлым летом, побывали в Англии и Бретани вместе с Токи Гормссоном и ярлом Сигвальди и им было, что порассказать хвалебного об этих странах. Они щеголяли золотыми кольцами и богатыми нарядами, и если верить их рассказам, то некоторые отряды викингов целыми месяцами оставались на якоре в устьях франкских рек, пока они грабили в глубине страны, где их ждали столы аббатов и богатых горожан, а также постели графских дочерей, дабы они могли как следует ими насладиться. Насколько точно можно верить их словам, он конечно не знает, но обычно можно верить хотя бы половине того, что говорят вам люди из Сконе; тем более, что они произвели на него впечатление людей достаточно состоятельных, ибо они пригласили его, чужака из Блекинге, разделить с ними большую попойку и не покушались на его пожитки, пока он спал, так что их россказни не должны быть уж совсем небылицами; к тому же, всё это в какой-то степени подтверждалось тем, что он слышал и в других местах.

А там, где преуспели жители из Сконе, и люди из Блекинге не ударят в грязь лицом; посему, заключил Берси, со своей стороны он, предложил бы им отплыть в западные земли, если, конечно, большинство его товарищей разделяют его мнение.

Многие из них поддержали его предложение и криками выразили своё согласие, другие же, начали сомневаться и переговариваться между собой, хватит ли у них сил и средств, дабы выдержать подобное путешествие до конца, прежде чем они достигнут своей цели. Затем снова выступил Крок; он сказал, что Берси, высказал именно то предложение, которое как раз, только что пришло в голову ему самому. Кроме того, Берси упоминал о дочерях графов и о богатых аббатах, а ведь за возвращение этих людей можно получить неплохой выкуп; к тому же, добавил Крок, в Ирландии, как всем известно, не менее ста шестидесяти больших и малых королей, и все они обладают золотом и множеством прекрасных женщин, а их воины сражаются в льняных одеждах, так что победить их будет не сложно.

Посему самой трудной частью их путешествия может быть переход через пролив Саунд, где на них могут напасть местные жители; но трёх хорошо вооружённых кораблей, которым не осмелился бросить вызов сам Стирбьёрн, хватит, чтобы внушить уважение даже в Саунде, к тому же, в это время года большинство викингов из этих мест уже давно отплыли разбойничать на запад, да и в ближайшие несколько ночей не будет луны. Что касается запасов еды, то всё это можно с лёгкостью раздобыть, как только они успешно разделаются с Саундом.

К этому времени люди Крока уже полностью воспрянули духом. Они согласились между собой, что его замысел выглядит очень заманчиво, и что Крок, пожалуй, самый проницательный и мудрый из всех предводителей; и они были весьма горды тем, как мало они испытывают беспокойства перед таким походом в западные земли, ибо ни один корабль из их краёв не совершал подобного путешествия на памяти ныне живущих.

Итак, они подняли паруса и прибыли в Мэн, где отдыхали в течение дня и ночи, будучи настороже и ожидая благоприятного ветра. Затем они пересекли Саунд при ветреной погоде и к вечеру вышли из пролива, не встретив ни одного враждебного корабля. Уже ночью они бросили якоря с подветренной стороны Маунда, решив высадиться на берег, чтобы раздобыть провизии. Три отряда сошло на берег, каждый в своём месте. Ватаге Крока повезло, ибо они почти сразу наткнулись на овечий загон, где им удалось убить пастуха и его собаку прежде, чем те успели поднять тревогу. Затем они начали ловить овец и перерезать им глотки, дабы унести с собой как можно больше добычи, но животные начали громко блеять, так что Крок приказал своим людям поторапливаться.

Они вернулись к кораблю тем же путём, что и пришли, стараясь идти как можно быстрее, и каждый нёс на плечах овцу. Теперь они слышали позади шум людей проснувшихся в усадьбе и вскоре раздался вой псов, которых спустили с привязи по их следам. Затем они услышали сквозь шум людей и собак пронзительный женский голос крикнувший: «Подожди! Останься со мной!» и повторивший после несколько раз: «Орм!», а затем снова послышалось истошное и отчаянное: «Подожди!»

Людям Крока было трудно быстро передвигаться со своей ношей, ибо тропа была крутой и каменистой, а облачной ночью было почти невозможно разглядеть перед собой дорогу. Крок спешил последним, неся на плече овцу и сжимая свободной рукой секиру. Ему сильно не хотелось ввязываться в ещё одну стычку из-за овец, ибо не стоило рисковать жизнью и конечностями ради такой малости; поэтому он грубо подгонял своих людей, когда те спотыкались или замедляли ход. Корабль стоял возле плоских камней, готовый к отплытию Все ждали команды навалиться на вёсла, как только вернётся Крок, ибо два других отряда уже возвратились обратно с пустыми руками; некоторые из людей всё ещё оставались на берегу, готовые прийти на помощь Кроку в случае необходимости. Его ватага была уже совсем близко к кораблю, когда два огромных пса выскочили поперек тропы. Один из них бросился на Крока, но тот отскочив вбок, ударил его своей секирой; второй пёс пролетел мимо в длинном прыжке, и сбив с ног человека прямо перед ним, вонзил свои зубы ему в горло. Двое людей Крока бросились вперёд и прикончили собаку, но когда они и Крок склонились над упавшим, они увидели что его горло разорвано, и он уже истекает кровью.

В этот момент копьё просвистело рядом с головой Крока, и два человека помчались по склону и выскочили на плоские камни; они бежали так быстро, что намного опередили своих приспешников. Первый из них, что был без щита и шлема, но сжимал в руке короткий меч, вдруг споткнулся и растянулся на камнях; два копья пролетели над ним и поразили его товарища, который сразу же рухнул на землю. Но воин без шлема тут же снова вскочил на ноги и взвыв как волк, набросился на первого же человека, который поспешил к нему с поднятым мечом, и ударил его своим оружием прямо в висок. Затем он сразу же кинулся на Крока, который всё ещё был позади; всё это произошло очень быстро. Человек яростно метил в Крока, но тот всё ещё держал на плечах овцу и ухитрился подставить под удар её, а сам в этот же миг ударил своего противника в лоб обухом своей секиры, так что тот в беспамятстве свалился на землю.

Крок склонился на ним и увидел, что это всего лишь юноша, рыжеволосый, курносый и со светлой кожей. Он пощупал пальцами место, куда пришёлся удар его секиры и обнаружил, что череп молодого человека цел.

«Возьму-ка я этого телёнка с овцой на корабль, – пробормотал он сам себе, – будет грести вместо человека, которого он убил».

Итак, они подняли раненого, отнесли на корабль и бросили его под скамью для гребли; затем, они все поднялись на борт, за исключением двух своих людей, что остались лежать мёртвыми на камнях, и отошли от берега как раз в тот момент, когда большая толпа преследователей высыпала на берег. Небо уже стало светлеть и несколько копий полетело в корабль, но они не причинили никому вреда.

Они дружно навалились на весла, довольные тем, что теперь у них на борту вдоволь свежего мяса; и они уже достаточно отошли от земли, когда среди фигур людей всё ещё толпившихся на берегу появилась женщина в длинном синем платье с развевающимися позади волосами; она выбежала на самый край скалы и кричала что-то, протянув руки в направлении корабля. Её крик еле долетал до них, но женщина ещё долго стояла там, даже когда они совсем перестали её слышать.

Вот так Орм сын Тости, впоследствии известный как Рыжий Орм или Орм Мореход, отправился в своё первое морское путешествие.

Глава третья. О том как они плыли на юг и как они обрели себе хорошего проводника.

Люди Крока сильно проголодались, пока плыли до Острова Погоды, ибо им пришлось грести всю дорогу на вёслах. Там они сделали остановку и сошли на берег, дабы собрать хвороста и приготовить себе добрый ужин; кроме них на острове оказалось лишь несколько престарелых рыбаков, которые благодаря своей бедности могли не боятся грабителей. Когда они освежевали овец, то воздали хвалу явному превосходству весенних пастбищ Маунда, где овцы смогли стать такими тучными. Они насадили куски мяса на острия копий и принялись жарить их на кострах, и у них текли слюнки при виде потрескивающего на огне жира, ибо уже давно их ноздри не ощущали такого великолепного бодрящего запаха.

Многие из них при этом обменивались историями, когда им повезло в последний раз оказаться на подобных роскошных трапезах, и они все согласились между собой, что начало их похода в западные земли выглядит весьма многообещающе. Затем они принялись за еду с такой жадностью, что жир стекал у них по бородам.

К этому времени Орм уже пришёл в себя, но он все ещё чувствовал тошноту и головокружение, и когда он со всеми оказался на берегу, то едва был способен держаться на ногах. Он уселся на землю, обхватил голову руками и не отвечал на слова, если кто-то к нему обращался. Но немного спустя, когда его вырвало, и он попил воды, он почувствовал себя лучше, а когда до него дошёл ободряющий запах жарящегося мяса, он поднял голову с видом человека, который только что проснулся, и оглядел своих соседей. Человек, который сидел к нему ближе всех, дружелюбно ухмыльнулся, и отрезав немного мяса от своего куска протянул его Орму.

«Возьми, поешь, – промолвил он, – вряд ли ты пробовал в своей жизни что-то вкуснее».

«Я знаю его на вкус, – ответил Орм, – это были мои овцы».

Он посмотрел на кусок мяса, держа его между пальцами, но не стал его пробовать. Он задумчиво оглядел по очереди всех сидящих возле костра и спросил: «Где тот человек, которого я ударил? Он мёртв?»

«Он мёртв, – подтвердил его сосед, – но за него некому отомстить, так что тебе придётся грести вместо него. Он сидел прямо передо мной, так что было бы неплохо, если бы мы поладили. Меня зовут Токи, а как твоё имя?»

Орм назвал ему себя и затем спросил: «Тот человек, которого я убил – он был хорошим воином?»

«Как ты бы мог заметить, он был немного медлительным в движениях, – сказал Токи, – и не так ловко управлялся с мечом, как я. Но было бы глупо требовать от него слишком многого, ибо я один из лучших бойцов на мечах в нашей ватаге. Тем не менее, он был сильным и надёжным человеком, его звали Али; его отец засевает двенадцать бушелей ржи и он уже дважды был в морских походах. Если ты сможешь грести не хуже чем он, значит, ты неплохой гребец».

Когда Орм услышал его слова, то приободрился и принялся за еду. Но немного спустя он задумался и спросил: «А кто был тот, кто свалил меня с ног?»

Крок сидел неподалёку и слышал его вопрос. Он расхохотался, поднял свою секиру, и прожевав полный рот, сказал: «Вот, красавица, что тебя поцеловала. Если бы она тебя укусила, ты бы уже не спрашивал её имени».

Орм воззрился на Крока круглыми глазами так, как будто он никогда не моргал, и со вздохом промолвил: «Я был без шлема и запыхался от бега; иначе всё могло сложиться по-другому».

«Ты тщеславный щенок из Сконе, – сказал Крок, – хотя и считаешь себя воином. Но ты ещё слишком юн и неосмотрителен. Ибо благоразумный человек помнит про свой шлем не только когда бежит за овцами, он помнит о нём даже когда у него украли его собственную жену. Но мне сдаётся, что ты человек с хорошей удачей, и может быть, ты принесёшь её всем нам. Ибо мы уже увидели три весомых её проявления в твою пользу. Сначала ты поскользнулся и упал на камни, когда в тебя летело два копья; потом Али, которого ты убил, не имел рядом родича или побратима, что должны были отмстить за него. И я не убил тебя, так как мне нужен был человек на весле, дабы заменить Али. Итак, я полагаю, что ты как человек, которому благоволит удача, можешь оказаться полезным для всех нас; посему я дарую тебе свободу, но только при условии, если ты согласен взять весло Али».

Все согласились между собой, что это было неплохо сказано. Орм задумчиво прожевал своё мясо и сказал: «Я принимаю свободу, что ты мне даришь, и я думаю, что для меня в этом нет ничего постыдного, хоть вы и украли моих овец. Но я не буду грести как раб, ибо я знатной крови; и хотя я молод, я держался как подобает настоящему воину, ибо я убил Али в честном поединке. Поэтому я требую назад свой меч».

Слова Орма вызвали долгий и запутанный спор. Некоторые посчитали его требования слишком неразумными и дерзкими и заметили, что ему ещё повезло, что он сохранил себе жизнь; но другие склонялись к тому, что гордость не порок в молодом человеке, и что требованиями того, кому благоволит удача не стоит пренебрегать. Токи расхохотался и сказал, что он изумляется тому, что так много людей, целых три корабельные команды, переживают, можно ли парню носить меч или нет. Человек по имени Калф, который высказывался против притязаний Орма, собрался драться с Токи за эти слова, и Токи ответил, что он с удовольствием окажет ему такую услугу, как только тот управится с овечьей почкой, с которой он так долго возится; но Крок запретил им сражаться из-за такого пустяка. В конце концов было решено, что Орм получит свой меч обратно, но лишь будущие его поступки покажут, будут ли к нему относиться как к рабу или как к товарищу. И Орм должен будет заплатить Кроку за свой меч, как только он разживётся чем-то ценным в походе, ибо это было прекрасное оружие.

К этому времени поднялся лёгкий ветер и Крок заметил, что было бы не грех воспользоваться таким случаем и поднять паруса. Итак, они все взошли на борт, и корабли отправились в путь через пролив Каттегат с парусами наполненными попутным ветром. Орм, глядя назад, сказал, что это большая удача для Крока и всех его людей, что в это время года здесь остается так мало кораблей, иначе, насколько он знает свою мать, она бы уже давно шла бы за ними по пятам с войском состоящим, по меньшей мере, из половины всего Маунда. Потом он промыл рану у себя на голове и смыл с волос запёкшуюся кровь; а Крок отметил, что шрам у него на лбу будет служить отличным украшением, дабы привлекать женщин. Токи отыскал для него старый кожаный шлем укреплённый железными полосками. Он сказал, что для настоящего дела этот шлем уже вряд ли сгодится, но у него нет ничего лучше, чем бы он мог поделиться. Против топора, признался Токи, этот шлем вряд ли устоит, но всё же это лучше, чем ничего. Орм примерил шлем и обнаружил, что он ему вполне подойдет, как только спадёт опухоль от раны на голове. Он поблагодарил Токи, и они оба пришли к мнению, что могли бы стать неплохими друзьями в будущем.

Они обогнули Ско с добрым попутным ветром и там, по старому обычаю, принесли в жертву Эгиру и его дочерям овечье мясо, свинину и пиво; и их долго сопровождали после этого с неумолчным криком чайки, и они сочли это хорошим предзнаменованием. Они спустились вдоль побережья Ютландии, где земли были пустынными, и где часто можно было видеть торчащие из песка остовы разбитых кораблей; дальше к югу они высадились на берег на двух маленьких островках, где им удалось разжиться водой и пищей, но где больше не нашлось ничего стоящего.

Они двинулись дальше вдоль побережья, ибо по большей части ветер был попутным, так что все они были в добром расположении духа, освобождённые от тяжкого труда непрерывной гребли. Токи заметил, что возможно, Орм приносит им удачу также и в погоде, а не просто обыденную удачу; а везение в погоде это лучшее, чем может обладать человек; так что, если это действительно так, то Орма ждёт неслыханное будущее. Орму подумалось, что Токи вполне может быть прав; но Крок не захотел соглашаться с ними по этому вопросу.

«Это я приношу нам хорошую погоду, – объяснил он, – ибо хорошая погода и попутный ветер благоприятствовали нам с самого начала, задолго до того как Орм к нам присоединился; на самом деле, если бы я не знал заранее о моей удачливости в погоде, я бы никогда не отважился на такое путешествие. Но нельзя отрицать, что и удача Орма тоже велика, хотя может быть, и не настолько как моя, но в любом случае, чем больше удачливых людей на корабле, тем лучше для всех нас».

Берси Мудрый согласился с его словами, заметив, что без удачи людям приходится нести самую тяжкую ношу: «Ибо человек может победить другого человека, оружие может одолеть другое оружие; богов можно умилостивить богатой жертвой, а против колдовства использовать другое колдовство; но никто не может противостоять злосчастью».

Токи заметил, что касается его самого, то ему трудно сказать велика ли его удача или нет, за исключением того, что ему постоянно везёт в рыбной ловле. Он всегда был достаточно уверен в себе против тех людей с кем ему случалось драться; но это могло быть больше плодами его силы и мастерства, чем везения.

«Однако, меня беспокоит, – продолжил он, – будет ли нам в походе сопутствовать удача в женщинах и золоте; ибо я слышал множество россказней о прекрасных вещах, которые можно отыскать на западе, и мне начинает казаться, что прошло уже слишком много времени с тех пор как я в последний раз обладал золотым кольцом или женщиной. Но даже, если мы добудем лишь серебро вместо золота и простых франкских жён вместо графских дочерей, о которых говорил Берси, то я не буду на это роптать; ибо я человек несуетный».

Крок сказал, что Токи придётся немного потерпеть, как бы ни было сильно его желание; и Токи согласился с тем, что ему, похоже, действительно придётся подождать; ибо не видно, чтобы в здешних краях золото и женщины росли на деревьях.

Они долго плыли вдоль низких берегов, где не было ничего, за исключением песка и пустошей, и лишь изредка встречалась рыбацкая хижина. Затем они миновали мыс на котором возвышались высокие кресты и поняли, что они прибыли в христианские земли к берегам франков. Ибо мудрые люди из команды знали, что эти кресты были некогда воздвигнуты великим императором Карлом, прародителем всех императоров, для того, чтобы отвадить северных мореплавателей от этих мест; но боги севера оказались сильнее, чем бог императора.

Они вошли в бухточку, дабы укрыться он надвигающегося шквала и передохнуть на ночь и заметили, что воды здесь более солоны и больше отдают зеленью, чем те, что они видели раньше, и они поднимались и опускались вместе с приливом и отливом. Здесь не было ни людей, ни других кораблей; лишь там и здесь на берегу виднелись какие-то старые развалины. До прихода первых викингов в этих местах было множество процветающих поселений, но все они уже давно были разграблены и опустошены, так что теперь людям приходилось пробираться далеко на юг, дабы они могли отыскать хоть какую-то стоящую добычу.

Наконец они достигли места, где море сужалось между Англией и континентом; и среди них пошли разговоры о том, что, может быть, стоит свернуть к английскому побережью. Ибо они уже знали, что король Эдгар недавно скончался, а наследовавшие ему сыновья были ещё слишком молоды, дабы править разумно, и это теперь сделало его земли очень привлекательными для северян. Но Крок с Берси и другие мудрейшие мужи придерживались мнения, что земли франков выглядят более заманчиво, особенно, если они поплывут дальше на юг; ибо король франков и германский император сейчас враждовали друг с другом, оспаривая границы своих владений, а прибрежные области воюющих стран всегда были прекрасными охотничьими угодьями для викингов.

Итак, они продолжили спускаться вдоль франкского побережья; но теперь они старались плыть дальше от берега и были всё время настороже; ибо они достигли мест, которые пришлые северяне отвоевали у короля франков. Здесь древние кресты всё ещё встречались на мысах и в устьях рек, но гораздо чаще они видели шесты с надетыми на них бородатыми головами, означавшими, что правителям этих мест неугодно видеть здесь гостей из родных северных стран. Крок его команда посчитали, что это лишь показывает зримое отсутствие гостеприимства со стороны людей наслаждающимися плодами этой земли; но с другой стороны, заметили они, чего ещё можно ожидать от людей из Сконе и Сьялланда; и они уточнили у Орма, нет ли у него родственников в этих краях. Орм ответил, что насколько он знает, все его родичи всегда плавали в Ирландию, но он учтёт эту прекрасную мысль – насаживать головы на шесты, когда вернётся домой, ибо из них получаются прекрасные пугала для защиты овец. Все расхохотались и решили между собой, что в беседе он вполне может постоять за себя.

Они спрятались в засаде в устье реки и захватили несколько рыбацких лодок, но нашли в них мало чего стоящего и не смогли добиться внятных ответов от находившихся там людей, есть ли поблизости богатые поселения. Когда они убили двоих из них и всё ещё не получили вразумительного ответа от остальных, то они отпустили их на свободу, ибо вида они были жалкого, не годились в гребцы и не принесли бы никакой выгоды как рабы. Не раз они после высаживались на берег под покровом ночи, но мало чего этим добились, ибо люди в этих краях жили в больших и хорошо защищённых деревнях, и несколько раз им пришлось поторопиться к своим кораблям, дабы не быть окружёнными противником превосходящим их числом. Но они надеялись, что скоро минуют земли, где господствовали северяне.

Одним вечером они встретили четыре корабля плывущих с юга; они выглядели тяжело нагруженными, и Крок подвёл свои корабли поближе, чтобы можно было увидеть насколько сильны они людьми. Был тихий вечер, и они медленно гребли навстречу друг другу; незнакомцы прикрепили к верхушке мачты длинный щит острым концом вверх, дабы показать свои мирные намерения, и люди Крока могли разговаривать с ними на расстоянии броска копья, пока их предводители пытались оценить силу друг друга. Незнакомцы сообщили, что они из Ютландии и плывут домой после долгого похода. Они грабили в Бретани на семи кораблях всё прошлое лето и заходили далеко на юг; затем они остались на зимовку в устье Луары и ходили там в набеги вверх по реке, но потом среди них начался жестокий мор, и им пришлось возвращаться домой на тех кораблях, для которых ещё хватало людей. Когда их спросили, сколько добычи они захватили, они сказали в ответ, что мудрый мореход никогда не считает свои богатства, пока не окажется дома в безопасности; но раз люди Крока настаивают, то они могут им сообщить ( поскольку они уже увидели, что достаточно сильны, дабы отбиться от желающих поживиться их добром), что повода жаловаться на размер своего улова у них нет. Конечно, по сравнению с былыми временами, теперь не всегда возможно награбить достаточно, как бы далеко на юг ты ни плавал; но любой кто окажется в той части Бретани, что каким-то чудом ещё не была пока разграблена, всегда сможет найти там достойную награду за свои труды.

Крок спросил, нет ли у них вина или доброго пива, которое они могли бы обменять на свинину и сушёную рыбу, пытаясь тем временем подойти поближе к их кораблям, ибо его так и подмывало напасть на них внезапно, и таким образом возместить все свои затраты на поход одним махом. Но предводитель ютов выставил свой корабль у них на пути, развернув его к ним носом и прокричал, что вино и пиво они предпочитают оставить для себя.

«Но, конечно, подходи ближе, – крикнул он Кроку, – если есть что-то ещё, чего ты хочешь попробовать!»

Крок взвешивал в руке копье, и казалось, колебался как ему поступить; но в этот момент на одном из кораблей ютов началась суматоха. Было видно, как двое мужчин борются друг с другом у края борта; затем они оба свалились в воду, так и не разжав враждебных объятий. Они исчезли под водой и один из них больше не появился; но второй вынырнул уже на расстоянии от корабля и тут же нырнул снова, чтобы уклониться от копья, которое в него кто-то метнул с судна. На кораблях ютов продолжалась перебранка, но когда Крок спросил, что у них случилось, ему не ответили. Тем временем начали спускаться сумерки и после короткого обмена замечаниями юты снова взялись за вёсла прежде, чем Крок смог окончательно решиться – начинать ему бой или нет. Токи, который сидел на своём месте гребца на корабле Крока сразу после Орма, крикнул ему:

«Подойди и взгляни сюда! Моя удача в рыбной ловле растёт с каждым днём!»

Одна рука крепко сжимала весло Токи, а другая весло Орма, а между ними из воды торчала голова незнакомца не спускавшего глаз с корабля. Он был очень бледен с большими глазами, черноволосый и чернобородый.

«Он храбрый человек и неплохой пловец, – сказал один из людей на борту, – он нырнул под наш корабль, чтобы спрятаться от ютов».

«И он достаточно мудр, – сказал другой, – дабы понять, что мы лучше, чем они».

А третий заметил: «Он чёрен как тролль и жёлт как труп, и не похож на человека, который бы принёс нам удачу. Было бы опасно брать такого на борт».

Какое-то время они обсуждали преимущества и недостатки последнего предложения, а некоторые из команды пытались громко расспросить незнакомца, но он лежал в воде недвижно, крепко сжимая оба весла, и лишь моргал на них глазами, покачиваясь на волнах. Наконец, Крок велел поднять его на корабль; они всегда успеют убить его, если будет на то нужда, объяснил он тем кто был против его идеи.

Итак, Токи и Орм потянули за свои вёсла и втащили незнакомца на борт; он был хорошо сложен, с желтоватой кожей и обнажён до пояса, и только лишь жалкие лохмотья прикрывали его тело. Он шатался на ногах и едва мог на них стоять, но сумел найти в себе силы, сжать кулак и погрозить им в сторону кораблей ютов, которые уже едва было видно; он плюнул им вслед, заскрежетав зубами. Затем он что-то прокричал и упал головой вперёд, когда корабль качнулся, но снова вскочил, ударил себя в грудь руками, а затем простёр их к небу и закричал жалобным голосом слова, которые никто вокруг не мог понять. Когда Орм состарился, и рассказывал обо всём, что с ним приключалось в жизни, он говорил, что никогда более не слышал столь жуткого скрежета зубов и такого отчаянного и звенящего голоса, чем когда этот незнакомец обращался к небесам.

Все дивились на нового спутника и одолевали его расспросами кто он такой и что с ним приключилось. Он немного понимал из того, о чём его спрашивали, и отвечал им на ломаном языке северян, и многие из команды решили, что он сам ют, и что он просто не любит грести по субботам как все нормальные люди; и что именно поэтому его возненавидели те от кого он сбежал; но это звучало для них настолько бессмысленно и неразумно, что некоторые решили, что он просто помешанный.

Они дали ему еды и питья, и он жадно набросился на бобы и рыбу, но когда они предложили ему солёной свинины, он отверг её с отвращением. Крок сказал, что пока этот человек может пригодиться им как гребец, а потом, когда поход закончится, они смогут продать его за хорошую цену; а тем временем, пусть лучше Берси применит всю свою мудрость и попытается извлечь хоть что-то осмысленное из речей незнакомца, а после поведает им всем, есть ли там для них полезные сведения о землях откуда тот объявился.

Поэтому следующие несколько дней Берси подсаживался к незнакомцу и вёл с ним долгие неторопливые беседы, и казалось, что они понимают друг друга по мере своих сил. Берси был спокойным и неспешным человеком, большим чревоугодником и искусным скальдом, он ушёл в море, чтобы быть подальше от своей сварливой жены; и он был мудр и исполнен хитроумия, и в конце концов, он постепенно смог понять почти всё, что рассказывал ему незнакомец. И всё это он затем поведал Кроку и остальным.

«Он совсем не помешан, – сказал Берси, – хотя и кажется таким со стороны; и он вовсе не ют, хоть мы и думали, что он им был. Сам он говорит, что он иудей. Это люди с Востока, убившие человека, которого христиане почитают своим Богом. Это убийство случилось очень давно, но христиане по-прежнему питают большую ненависть к иудеям и тоже убивают их при каждом удобном случае, не принимают за них никакого выкупа и не выказывают к ним ни малейшего милосердия. По этим причинам большинство иудеев поселилось в землях, где правит калиф Кордовы, ибо в его владениях, человек которого они убили, не считается Богом».

Берси добавил, что он и сам раньше слышал об этом, и многие из команды подтвердили его слова, сказав, что и они знакомы с подобными россказнями. Орм припомнил, что он слышал, как этого убитого иудеями человека затем приколотили к дереву точно так же, как в давние времена это проделали сыновья Рагнара Кожаные Штаны с верховным священником Англии. Но никто всё равно не мог понять, как христиане до сих пор могут продолжать почитать его как бога, если иудеи убили его; ибо очевидно, что Бог не может умереть от рук людей. Затем Берси продолжил рассказывать им, что ещё он сумел почерпнуть полезного из истории иудея.

«И он был рабом у ютов целый год, и там он претерпел множество страданий, потому что отказывался грести по субботам; ибо Бог иудеев очень сильно сердится на своих людей, если те осмеливаются трудиться в этот день. Но юты не могли понять его слов, хотя он постоянно пытался им это объяснить, и они били его и морили голодом, когда он не хотел грести. И за то время, пока он был у них в руках, он и выучил то немногое из нашего языка, благодаря чему я мог его понимать; но когда он вспоминал о ютах, он проклинал их на своём родном иудейском, потому что он не знал достаточно бранных слов, чтобы поносить их на нашем северном языке. Он говорит, что часто предавался отчаянию, когда был у них в плену и взывал к своему Богу, дабы Он защитил его; и когда он увидел наш приближающийся корабль, он уверовал, что его мольбы услышаны. Когда он прыгнул за борт, то увлёк за собой человека, который часто избивал его. Он молил своего Бога быть ему щитом и не дать тому человеку избежать своей участи, именно поэтому, как он говорит, ни одно копьё не задело его, и он нашёл в себе силы поднырнуть под наш корабль; и настолько могущественно имя его Бога, что он не может назвать его мне, как бы я не старался убедить его это сделать. И это всё, что он поведал мне о ютах и своём побеге; но, кроме того, у него есть, что ещё рассказать нам, и как он говорит, мы могли бы извлечь для себя из этого немалую выгоду. Но большую часть того, что он рассказывает мне об этом, я никак не могу понять толком».

Их всех начало разбирать любопытство, что же такого этот иудей мог им поведать, что могло бы полезным для них, и наконец Берси изрядно потрудившись, сумел докопаться до сути.

«Он говорит, – сказал им Берси, – что он был богатым человеком в своей стране, которая находится во владениях калифа Кордовы. Его зовут Соломон, он серебряных дел мастер, и как он утверждает, великий скальд. Он попал в плен к христианскому вождю, который пришёл с севера и разграбил страну, где он жил. Этот вождь заставил его послать за большой суммой денег, дабы выкупить себя, а затем продал его торговцам рабами, ибо христиане не любят держать своё слово перед иудеями, потому что они убили их Бога. Эти торговцы продали его в море купцам, которых потом ограбили юты; и захватив его, в довершение всех несчастий, они усадили его за весло именно в субботу. Сейчас-то он ненавидит этих ютов лютой ненавистью, но это ничто, по сравнению с теми чувствами, что он испытывает к христианскому вождю, который предал его. Этот вождь очень богат и живёт лишь в одном дневном переходе от моря; и он говорит, что с радостью покажет нам путь туда, чтобы мы могли лишить этого вождя его богатств и сжечь дотла его дом, вырвать ему глаза и бросить его обнажённое тело среди камней и деревьев. Он сказал, что там хватит сокровищ для нас всех».

Все они согласились, что это лучшие новости из тех, что они услышали за многие дни; и Соломон, который сидел рядом с Берси, пока тот всё это рассказывал, и следивший за ним во все глаза, вдруг вскочил на ноги с ликующим воплем и радостью на лице, а затем простёрся прямо перед Кроком, засунул себе в рот конец своей бороды и принялся жевать его; потом схватил Крока за ногу и поставил её себе на шею, всё это время бормоча как пьяный какие-то слова, которые никто не мог разобрать. Когда он немного успокоился, то подбирая слова из их языка, которые он знал, сказал, что он желал бы верно служить Кроку и его людям до тех пор, пока они не добудут эти богатства, а он не насладится своей местью; но он молит их дать ему твёрдое обещание, что ему будет дозволено своими руками вырвать глаза христианскому вождю. Крок и Берси оба согласились, что это обоснованная просьба.

На каждом из трёх кораблей люди теперь с воодушевлением только и судачили об этих новостях, которые привели их в наилучшее расположение духа. Люди говорили, что незнакомец, возможно, был и не слишком удачлив для себя, если судить по тому, что с ним приключилось, но, может быть, принесёт гораздо больше удачи им всем; а Токи подумал, что никогда ещё не вылавливал лучшей рыбы. Они отнеслись к иудею как к товарищу, собрали между собой для него одежду, дабы он мог прикрыть свою наготу, и угостили его пивом, хотя его у них оставалось немного.

Страна, в которую он собирался их повести, называлась Лэон, и они приблизительно знали, где она находится: по правую руку между землей франков и владениями Кордовского калифа; возможно в пяти днях плавания к югу от бретонского мыса, который они уже видели сейчас своими глазами. Они снова принесли жертву морским богам, и вознаграждённые попутным ветром, двинулись в открытое море.

Глава четвёртая. О том как Крок и его люди прибыли в королевство Рамиреса и какую они извлекли из этого пользу.

Когда Орм через многие годы рассказывал о приключениях выпавших на его долю, он часто говорил, что пока он был на службе у Крока жаловаться ему особо не приходилось, хотя он и присоединился к его ватаге не по своей воле. Удар по голове, который он получил, беспокоил его всего лишь несколько дней; он неплохо сошёлся с людьми и скоро на него перестали смотреть как на пленника. Люди с благодарностью вспоминали овец, которых им повезло раздобыть в его усадьбе, но у Орма были и другие качества, что делали его хорошим спутником на корабле. Он знал не меньше саг, чем Берси, а от своей матери ещё и научился рассказывать их как настоящий скальд; кроме этого он умел плести небылицы так искусно, что в них нельзя было не поверить, хотя он и признавал, что в этом мастерстве он уступает Токи. Поэтому его по достоинству оценили и как хорошего товарища, и как хорошего рассказчика способного рассеять удручающие часы скуки, когда попутный ветер наполнял парус и команда отдыхала от работы на вёслах.

Некоторые из людей были недовольны тем, что Крок оставил Бретань не озаботившись новым запасом свежего мяса; ибо та пища, что оставалась на борту начала приходить в негодность и попахивать. Свинина прогоркла, сушёная рыба стала плесневеть, мука испортилась, хлеб зачервивел, а вода протухла; но Крок и те его приспешники, что уже ходили в морские походы, уверяли, что это лучшая еда, которую только может пожелать мореход. Орм съедал свою порцию с завидным аппетитом, хотя и не забывал при этом рассказать соседям, к каким лакомствам он привык у себя дома. Берси заметил, что ему кажется мудрым предначертанием богов, что в море человек может наслаждаться той пищей, которую дома он не предложил бы даже рабам и псам, а разве что только свиньям, ибо если бы всё было устроено иначе, морские путешествия стали бы поистине тошнотворными. Токи же печально сказал, что единственная вещь, которая его всерьёз беспокоит – это то, что у них кончается пиво. Он заверил их, что он человек не привередливый и полагает, что он сможет при необходимости переварить всё что угодно, не исключая своих башмаков из тюленьей кожи; главное, чтобы у него была возможность запить их добрым глотком пива. Ему было бы даже страшно представить жизнь без пива, заметил Токи, не важно на суше или на море; и он долго допытывался у иудея о качестве пива в стране, в которую они направляются, но однако не смог добиться от него почти никакого вразумительного ответа. И он непрестанно вспоминал о всех больших пирах и попойках, в которых он принимал участие и горевал, что не выпил тогда столько пива, сколько мог бы, если бы постарался как следует.

На вторую ночь в море поднялся сильный ветер, поднимая буруны на волнах, и они радовались, что небо оставалось чистым, так что они могли править кораблём по звёздам. Крок начал было задумываться, правильно ли они поступили так далеко отдалившись от берега; но мудрые люди на корабле заверили его, что как бы ты далеко не плыл на юг, по левую руку всегда будет земля, до самого пролива Нервасунд, чьи воды ведут в Миклагард, что стоит посередине земного мира. Людям, которые плавали из Норвегии в Исландию, сказал Берси, приходилось гораздо трудней, ибо у них не было земли, на которой можно было бы укрыться от бури, лишь только бескрайнее море простирающееся в обе стороны от носа корабля.

Иудей знал о звёздах всё и утверждал, что он сведущ в мореходстве, но в конце концов от него оказалось мало пользы, ибо звёзды, которые он называл, носили совсем другие имена, а не те, к которым они привыкли, и кроме того он сильно страдал от морской болезни. Орм с непривычки страдал от неё не меньше, и часто они вдвоём с Соломоном перегибались через борт в унынии, ожидая, что жить им теперь осталось совсем недолго. Иудей жалобно стенал на своём языке в перерывах между кормлением рыб содержимым своего желудка, и Орм предложил ему заткнуться, но тот отвечал, что он взывает к своему Богу, что является в виде штормового ветра. Тогда Орм схватил его за шиворот и объяснил, что хотя ему самому сейчас тоже не очень хорошо, но он найдёт в себе силы выкинуть его за борт, если иудей издаст ещё один такой призыв, ибо ветер достаточно силен даже без присутствия его Бога,

Это немного успокоило Соломона; и к утру ветер утих, и море снова сделалось спокойным, и они оба почувствовали себя лучше. Соломон был правда совсем зелен на вид, но он дружелюбно ухмыльнулся Орму, и казалось, не питал к нему зла в душе за его слова прошлой ночью, и указал пальцем в сторону рассвета. Он сказал, поискав знакомые слова, что это красные крылья утра поднимаются вдали, и что его Бог там. Орм заметил, что если Бог иудея является тому в таком небывалом виде, то пожалуй, стоит держаться от него подальше.

Позже этим утром они различили горы далеко впереди себя. Они подошли к берегу, но с трудом смогли найти подходящую бухту, чтобы укрыть корабли; и иудей сказал что эта местность ему незнакома. Они сошли на берег и тут же ввязались в стычку с местными жителями, которые оказались весьма многочисленны; но вскоре они обратились в бегство и люди Крока разграбили их поселение, вернувшись с добычей в виде коз и другой пищи, вдобавок они захватили нескольких пленников. Были разведены костры, и они все возрадовались, что достигли земли без злоключений и могут теперь снова насладиться прекрасным вкусом свежего жареного мяса. Токи обыскал всё что мог в поисках пива, но нашёл лишь несколько бурдюков с вином, и оно было таким ужасным и кислым на вкус, что он сказал, как чувствует, что у него внутри всё сморщивается при каждом глотке настолько, что он даже не смог выпить всё сам, раздал то, что осталось и просидел весь вечер, что-то грустно напевая себе под нос, и слёзы текли по его бороде. Берси предупредил всех, чтобы никто старался не беспокоить Токи, ибо он становился чересчур опасен, когда напивался до слёз.

Соломон расспросил пленников и сообщил викингам, что они теперь находятся в землях графа Кастилии, и что то место куда он их ведёт, лежит ещё дальше на западе. Крок сказал, что им тогда придётся ждать подходящего ветра, дабы отплыть в нужном направлении, а пока им остаётся только отдыхать и наслаждаться пищей; хотя, добавил он, можно оказаться и в неприятном положении, если превосходящие числом враги нападут на них, в то время как ветер будет продолжать дуть в сторону берега, или если неприятельские корабли перекроют им выход из бухты. Но Соломон объяснил как мог, что подобная опасность невелика, ибо граф Кастилии почти не имеет кораблей, и у него уйдёт слишком много времени, дабы собрать достаточные силы, чтобы доставить им неприятности. В прежние времена, рассказал он, граф Кастилии был могущественным правителем, но теперь ему пришлось преклонить колени перед мавританским калифом Кордовы и даже платить ему дань; ибо за исключением императора Оттона и императора в Константинополе, на свете нет правителя более великого, чем калиф Кордовы. Услышав это, все расхохотались и согласились между собой, что может быть, иудей и верит сам в то, что говорит, но очевидно, что он не имеет понятия, как всё обстоит на самом деле. Неужели, спросили они, он никогда не слышал о короле Дании Харальде и не знает, что нет в мире правителя более могущественного, чем он?

Орм всё ещё чувствовал себя нехорошо после морской болезни и почти не притронулся к еде, что напугало его тем, что он мог заболеть чем-то серьёзным, ибо он постоянно беспокоился о своём здоровье. Он свернулся калачиком возле одного из костров и крепко заснул; но ночью, когда весь лагерь был неподвижен и тих, пришёл Токи и разбудил его. Со слезами струившимся у него по щекам, он заявил, что Орм единственный его друг здесь, и сказал, что хотел бы, если можно, спеть ему песню, которую он только что вспомнил; это песенка о двух медвежатах, объяснил он, и он выучил её ещё ребенком на коленях матери, и это была самая прекрасная и особенная песня из тех, что он когда-либо слышал. С этими словами он уселся на землю рядом с Ормом, утёр свои слёзы и начал петь. Теперь уже Орм обнаружил в себе особенность, что ему трудно быть общительным, когда его только что пробудили ото сна, однако он не выразил никакого недовольства, а просто перевернулся на другой бок и попытался снова заснуть. Токи никак не мог вспомнить всю песенку до конца и это приводило его в отчаяние. Он пожаловался, что он просидел весь вечер один, и никого не было рядом, чтобы составить ему компанию. Больше же всего его удручало, как он сказал, что Орм даже не бросил в его сторону ни единого дружеского взгляда, дабы его приободрить; хотя он сам всегда считал Орма своим лучшим другом, с первого мгновенья как только увидел его; но теперь-то он понимает, что Орм просто никчёмный мерзавец, впрочем, как и все люди из Сконе; а если этот щенок и забыл как себя прилично вести, то хорошая трёпка ему об этом напомнит.

С этими словами он поднялся на ноги и начал оглядываться по сторонам в поисках палки; но Орм к этому времени уже окончательно проснулся и сел. Когда Токи это увидел, он попытался было хорошенько пнуть его, но пока он размахивался ногой, Орм успел выхватить из костра горящую головню и швырнуть ему в лицо. Уклоняясь, Токи пригнулся, одновременно пытаясь пнуть противника, и не удержавшись, шлёпнулся на спину, но тут же снова вскочил на ноги с побелевшим от ярости лицом. Орм тоже вскочил, и теперь они стояли лицом друг к другу. Ярко светила луна, но глаза Орма мерцали угрожающим красным светом, когда он в бешенстве набросился на Токи, который в этот момент пытался вытащить свой меч; оружие Орма лежало в стороне и у него не было времени дотянуться до своего меча. Токи был огромным и здоровым мужчиной, ширококостным и с сильными руками, тогда как Орм ещё не вошёл в свою полную силу, хотя и был уже достаточно крепок, чтобы справиться с большинством своих соперников. Он крепко обхватил шею Токи одной рукой, а другой сжал его за правое запястье, чтобы не дать тому возможности вытащить меч; но Токи схватив Орма за одежду свободной рукой, одним рывком легко перебросил его через себя. Орм, однако, ухитрился не разжать своей хватки, хотя ему показалось в это мгновение, что хребет его вот-вот треснет, и извернувшись он сумел упереться одним коленом Токи в поясницу. Затем он откинулся назад, повалив Токи на себя, и напрягшись изо всех сил перевернул его так, что Токи уткнулся своим лицом в пыль. К этому времени уже проснулись их соседи, и Берси подбежал к ним с куском верёвки, недовольно бормоча, что ничего другого и нельзя было ожидать, раз они позволили Токи так напиться. Они связали его по рукам и ногам, хотя тот неистово отбивался изо всех сил. Но скоро он успокоился и даже начал кричать Орму, что наконец-то вспомнил как кончается песенка. Токи было начал снова её петь, но Берси окатил его водой, и тот уснул.

Проснувшись утром, Токи принялся страшно ругаться, обнаружив себя крепко связанным, будучи не в состоянии вспомнить, что с ним произошло. Когда они всё ему рассказали, он преисполнился раскаяния из-за своего поведения ночью и объяснил, что его великая беда состоит в том, что иногда выпивка делает его ужасно невыносимым. Пиво, как он сказал, совершенно меняет его натуру, а теперь, к сожалению, приходиться признать, что и вино делает с ним то же самое. Он с тревогой осведомился, не считает ли теперь Орм его своим врагом из-за всего того, что случилось этой ночью. Орм ответил что нет, и добавил, что с удовольствием продолжит их дружеский поединок, как только Токи будет к этому расположен; но он молит Токи, дабы тот дал ему твёрдое обещание: а именно, воздержался при этом от пения, ибо скрежетание козодоя или карканье старой вороны на крыше хлева звучат намного более благозвучней, чем его завывания сегодня ночью. Токи расхохотался и пообещал, что постарается улучшить свои способности в этом отношении; ибо он был добродушным человеком, за исключением случаев, когда пиво или вино искажали его натуру.

Все считали, что Орм на удивление легко отделался, учитывая его молодость; ибо мало из тех кто попадался под руку Токи, когда тот начинал плакать, оставался целым и невредимым. Поэтому Орм весьма вырос в глазах товарищей, так же как и в своих собственных. После этого случая его стали называть Рыжий Орм, не только потому, что у него были рыжие волосы, но и потому, что он выказал себя человеком храбрым, которого не стоит раздражать без веской причины.

Несколько дней спустя задул благоприятный ветер, и они снова вышли в море. Теперь они старались держаться в удалении от берега, дабы избежать опасных течений, и правили на запад вдоль побережья королевства Рамиреса, пока не обогнули приметный мыс. Затем они поплыли на юг вдоль крутого и изрезанного берега и прошли небольшое скопление островков, что напомнили им родные островки рядом с Блекинге. В конце они достигли устья некоей реки, именно той, что искал иудей. Они вошли в реку с приливом и гребли вверх по ней до тех пор, пока путь им не преградили речные пороги; там они сошли на берег и стали держать совет. Соломон подробно расписал предстоящее им пешее путешествие, присовокупив, что смелые люди могут менее чем за один день достигнуть крепости человека по имени Ордоно, которому он желал отомстить, и который был одним из маркграфов короля Рамиреса и прослыл самым отъявленным негодяем и подлым разбойником (по словам иудея) по всем берегам всего христианского мира. Крок и Берси тщательно расспросили иудея про крепость: насколько хорошо она построена и защищена, и сколько людей маркграфа могут сейчас её охранять. Соломон ответил, что она находится в такой пустынной и скалистой местности, что войско калифа, состоящее в основном из всадников, никогда не появлялось поблизости от неё, что и делало её прекрасным убежищем для злодея, который смог таким образом накопить огромные богатства за её стенами. Сама крепость была сложена из дубовых стволов и защищена земляным валом, увенчанным деревянным частоколом; защитников же можно было насчитать, самое большее, двести человек. Соломон полагал, что из-за такого удалённого расположения они наверняка не так тщательно несут стражу на стенах; и что обычно большая часть людей маркграфа как всегда отсутствует, занимаясь мародерством на юге.

Крок заметил, что количество защитников крепости беспокоит его куда меньше, чем земляной вал и частокол, которые могут затруднить внезапное нападение. Некоторые из его людей решили, что будет проще поджечь частокол, но Берси напомнил им, что в этом случае огонь может перекинуться на саму крепость, и тогда им мало что достанется из всего добра, что там хранится. В конце концов они порешили довериться своей удаче и определиться с замыслом нападения, когда они уже достигнут крепости. Было решено, что сорок человек останется при кораблях, тогда как остальные отправятся в путь к вечеру, когда спадёт дневная жара. Потом они принялись бросать жребий, кому придется остаться, ибо они все, как один, жаждали быть поближе к месту, где начнётся грабёж.

Они проверили своё оружие и расположились переждать дневную жару и вздремнуть в близлежащей дубовой роще. Потом они подкрепились едой и питьём, и когда наступил вечер, войско из ста тридцати шести викингов выступило в путь. Крок возглавил отряд вместе с иудеем и Берси, а остальные следовали за ними, одетые кто в кольчуги, а кто в простые кожаные рубахи. Большинство людей были вооружены мечами и копьями, некоторые несли секиры; и каждый воин имел шит и шлем. Орм шагал рядом с Токи, который разглагольствовал о полезности размять руки и ноги перед битвой, особенно после того как они просидели столько времени за вёслами на корабельных скамьях.

Они прошли через бесплодную пустыню, где не было видно никаких признаков человеческой жизни, ибо эти пограничные земли между христианским и андалузским королевствами были уже давно заброшены. Они держались северного берега реки, перейдя по пути несколько её мелких притоков; понемногу вокруг сгущалась тьма, и прошагав некоторое время, они остановились, чтобы передохнуть и дождаться появления луны. Затем они повернули к северу вдоль долины, быстро продвигаясь по ровной местности, и Соломон показал себя умелым проводником, ибо ещё до того как небо начало сереть перед рассветом, они достигли подступов к крепости. Там они затаились в кустарнике и немного передохнули, вглядываясь во мрак впереди и пытаясь разглядеть, что было возможно при бледном свете луны. Вид частокола привёл их в уныние, ибо он был сложен из грубых стволов деревьев высотой вдвое выше человеческого роста; огромные ворота укреплённые сверху выглядели не менее устрашающе.

Крок признал, что будет нелегко даже просто поджечь частокол, добавив, что он, конечно бы, предпочёл взять крепость приступом, не прибегая по возможности к огню; но что другого пути может и не быть, и тогда им ничего не останется, кроме как навалить хвороста у частокола и подпалить его, надеясь, что пламя не перекинется на крепость. Он спросил у Берси, нет ли у того лучшего предложения, но Берси вздохнув, покачал головой и сказал, что ничего более подходящего ему в голову не приходит, хотя затея с огнем ему также не особо нравится. Соломон тоже не смог предложить ничего другого; он только проворчал, что ему, видимо, придется довольствоваться лишь видом того, как сгорит его вероломный враг, хотя он надеялся на более услаждающую его сердце месть.

Пока они раздумывали, Токи подполз поближе к Кроку и Берси и поинтересовался, отчего они так долго мешкают, ибо он уже начал испытывать жажду, а чем быстрее они ворвутся в крепость, тем скорее он найдёт себе что-нибудь выпить. Крок объяснил ему, что главная трудность, которую они сейчас обсуждают и состоит в том, как именно ворваться в крепость. На это Токи подумав, ответил, что если они дадут ему пять копий, то он сможет, как он полагает, показать им, что он способен на большее, чем просто грести и пить пиво. Другие стали спрашивать его, что он задумал, но он лишь ответил, что если всё пойдёт хорошо, то он обеспечит им проход в крепость, но владельцам копий придётся потом приделывать к ним новые древки, когда они получат их обратно. Берси, который лучше знал Токи, посоветовал довериться ему; итак были принесены копья и Токи обрубил их наконечники рядом с местом, где железо соединялось с деревом, так что за каждым лезвием оставался лишь короткий обрубок. Затем он объявил, что можно начинать; и он с Кроком и с горсткой выбранных людей начали бесшумно прокрадываться к валу, укрываясь за деревьями и камнями. Они услышали как в крепости кричат петухи, но в остальном ночь была совершенно безмолвной.

Они подобрались к валу недалеко от ворот; затем Токи воткнул одно из принесённых им копий в щель между двумя брёвнами на высоте доброго локтя от земли, проворачивая его из стороны в сторону изо всех сил, дабы закрепить его там как следует. Выше он отыскал ещё одну щель, куда загнал таким же образом второе лезвие; затем он, стараясь не шуметь, убедился, что копья сидят достаточно прочно, чтобы выдержать его вес, и осторожно поднялся по ним ещё выше и воткнул там в подходящую щель третий обрубок копья. Но оказавшись в этом положении, он обнаружил, что не может закрепить его как следует, не поднимая ненужного шума. Крок, который только теперь сообразил, что было у Токи на уме, подал ему знак спускаться, тихо пробормотав, что теперь им придётся немного постучать в стену, даже рискуя пробудить некоторых засонь в крепости. Затем взяв с собой два оставшихся наконечника, он занял место Токи на уже закреплённых обрубках копий, и вбил третий несколькими ударами своей секиры, и после этого сделал немедля то же самое с четвёртым и пятым, закрепив их ещё выше и наискосок. Закончив дело, он взобрался по ним ввысь и оказался наверху частокола.

Но как только он это сделал, они услышали тревожные крики внутри крепости и где-то там затрубили в рога; но остальные викинги, что следовали за Кроком, поспешно взобрались по устроенной Токи лестнице на частокол и присоединились к своему предводителю. С внутренней стороны частокола проходил деревянный помост предназначенный для лучников. Крок и его люди спрыгнули прямо на него, и зарубили там несколько человек ещё не очнувшихся толком ото сна, что выбежали им навстречу с луками и копьями, дабы перехватить их. После этого их засыпали стрелами со двора крепости и двое из них были ранены, но Крок и остальные его люди пробежали по помосту до ворот и спрыгнули там на землю, рассчитывая отпереть засовы изнутри и впустить внутрь своих товарищей. Здесь началась лютая сеча, ибо некоторые из защитников тоже успели добраться до ворот, и к ним продолжало прибывать подкрепление. Один из двадцати воинов, что последовали за Кроком, висел на частоколе со стрелой в глазнице, а ещё трое были ранены прежде, чем они миновали помост; но остальные кому повезло невредимыми спрыгнуть на землю, сбились в плотную стену щитов и с громким кличем прокладывали себе дорогу к воротам мечами и копьями. Здесь было совсем темно, и им пришлось нелегко, ибо враг напирал и спереди и сзади.

Затем они услышали ответный воодушевлённый рёв из-за стен крепости, ибо викинги ждавшие на склоне холма, теперь побежали к валу, когда они увидели, что Кроку и его людям удалось преодолеть частокол, и некоторые из них начали рубить топорами ворота, тогда как другие полезли на частокол по лестнице Токи, и затем спрыгнув на землю, присоединились к своим товарищам внутри крепости, что сейчас бились возле ворот. Схватка вышла кровавой и беспорядочной, во тьме едва можно было разобрать – кто враг, а кто друг. Крок уложил своей секирой нескольких противников, но и сам получил сокрушительный удар дубиной по шее от высокого человека с черной заплетённой бородой, что на вид был предводителем защитников крепости. Шлем Крока несколько смягчил силу удара, но он всё равно пошатнулся и рухнул на колени. Тем временем Орм и Токи смогли прорубить себе дорогу в плотной куче людей и щитов, сбившихся вместе так, что было невозможно нанести удар копьём, а земля сделалась настолько жирной от крови, что ноги скользили по ней. Добравшись до ворот, они отодвинули засовы и толпа разгорячённых викингов ворвалась в крепость; и те из защитников, что не успели отступить, были безжалостно убиты все до единого.

Теперь безумный страх обуял оставшихся христиан, и они обратились в бегство, тогда как смерть преследовала их по пятам. Соломон, который ворвался в ворота крепости в первых рядах, нёсся впереди всех как безумный, спотыкаясь о тела убитых. Схватив меч, что валялся на земле, и размахивая им над головой, он прокричал им сквозь шум битвы, что молит их всех поторопиться к главному замку. Крок, что ещё не оправился от удара, и который был не в силах пока подняться на ноги, крикнул своим людям, с места, где он лежал возле ворот, дабы они последовали за иудеем. Многие из викингов уже успели вломиться в дома стоявшие за крепостным валом в поисках выпивки и женщин, но большинство продолжало преследовать защитников до главной твердыни, что была посередине крепости. Ворота в неё были заполнены спасающимися от смерти христианами, но прежде чем ворота успели закрыть, туда подоспели викинги и битва вспыхнула снова уже внутри замка; ибо христиане увидели, что у них нет другого выбора, кроме как защищаться.

Высокий воин с заплетённой бородой бился храбро, уложив двоих человек, что набросились на него, но в конце концов его оттеснили в угол и обрушили на него такие мощные удары, что он рухнул на колени весь израненный. Соломон, как только увидел, что тот упал, бросился к нему, и схватив его за бороду, заплевал ему всё лицо, разбрасываясь слюной словно пьяный, но человек с бородой взглянул на него непонимающим взглядом, перекатился на другой бок, закрыл глаза и умер.

Узрев это, Соломон разразился сетованиями, что его жестоко обманули, не дав насладиться своей местью в полной мере, и не позволили ему убить этого человека самому. Оставшиеся в живых христиане бросили оружие, когда увидели что их предводитель пал и сдались на милость победителей. Некоторых из них пощадили, ибо они могли быть проданы как рабы. Победители, ублаготворив себя вдоволь едой и выпивкой – как пивом, так и вином, принялись рыскать по всей захваченной крепости в поисках законной добычи, оспаривая друг у друга найденных женщин, что пытались скрыться от них в укромных местах, ибо они не знали женщин уже много недель. Вся добыча, что они отыскали, был сложена в огромную кучу – монеты, украшения, парча, кольчуги, домашняя утварь, уздечки, серебряная посуда и многое другое – и когда она вся была посчитана, оказалось, что ценность её превышает их самые смелые чаяния. Соломон объяснил, что всё это плоды многих лет грабежей жителей Андалузии. Крок настолько обрадовался этому зрелищу, что смог подняться на ноги, и теперь с повязкой на голове смоченной вином, лишь опасался, что на кораблях не окажется достаточно места, дабы увезти с собой всё это великолепие. Однако Берси заверил его, что место отыщется для всего без исключения.

«Ибо никто, – сказал он, – не жалуется на тяжесть ноши, пока это его собственная добыча, что лишь помогает грести».

Они провели остаток дня, пируя в захваченной крепости, и в прекрасном расположении духа; после они немного отдохнули, и когда спустились сумерки, отправились в обратный путь к своим кораблям. Все пленники были тяжело нагружены захваченной добычей, да и самим викингам нашлось, что тащить на себе. Несколько человек было освобождено из подземелий крепости, и они рыдали от счастья, что снова увидели солнце, но выглядели настолько измождёнными и были такими слабыми, что их не удалось ничем нагрузить. Но всё-таки им была дарована свобода по просьбе Соломона, и они должны были сопровождать викингов по пути к кораблям, а после отправиться вместе с иудеем в их родные края. В крепости нашлось несколько ослов, и Крок взгромоздившись на одного из них, ехал впереди всех, а ноги его волочились по земле. Остальных ослов навьюченных едой и пивом вели следом за ним; но поклажа их становилась легче с каждым часом, ибо его люди часто устраивали привалы, дабы хорошенько выпить и закусить.

Берси непрестанно всех поторапливал, чтобы они как можно скорее могли добраться до своих кораблей. Он благоразумно опасался погони, ибо некоторые из защитников крепости наверняка сумели скрыться во время штурма и сейчас могли быть уже достаточно далеко, дабы вызвать подкрепление; но люди обращали мало внимания на его увещевания, ибо все они были в приподнятом настроении и налиты пивом до краёв. Орм тащил на себе тюк шёлка, бронзовое зеркало и большую чашу из стекла, которую было очень неудобно нести. Токи шёл рядом, придерживая одной рукой на плече большой деревянный ларь, украшенный тонкой резьбой и доверху набитый разными вещицами; другой рукой он вёл захваченную в крепости девушку, которая ему приглянулась, и которую он хотел держать при себе как можно дольше. Сначала он был в превосходном настроении и выражал Орму надежду, что эта девушка вполне могла бы оказаться дочерью маркграфа; но постепенно Токи стал впадать в уныние, начав сомневаться в том, удастся ли ему найти место для неё на корабле. Он уже нетвёрдо держался на ногах из-за количества выпитого, но девушка, казалось, не питала к нему неприязни и даже поддерживала его, когда он спотыкался. Она была прекрасно сложена и очень молода, и Орм заметил, что он никогда не видел женщины более красивой, и что, должно быть, неплохо обладать такой удачей с женщинами, как у Токи. Но Токи в ответ сказал, что несмотря на всю их дружбу, он не сможет делить эту девушку с Ормом, ибо она ему уже настолько сильно полюбилась, что он желал бы сохранить её для себя, если на это будет благосклонность богов.

Наконец они добрались до кораблей, и люди, что оставались на берегу возликовали в великой радости, узрев как много захвачено добычи, ибо было условлено заранее, что вся она будет поделена между всеми викингами. Соломон удостоился от них самой горячей признательности за свою помощь и получил богатые дары; затем он незамедлительно отправился в путь вместе с теми пленниками, которым была дарована свобода, ибо он спешил как можно скорее покинуть христианские земли. Токи, который до этого времени не прекращал пить, принялся сильно горевать, когда узнал об отъезде Соломона, утверждая, что теперь уже никто не сможет помочь ему в разговоре с девушкой. Со слезами на глазах, он вытащил меч и устремился было вслед за иудеем, но Орм с товарищами, хоть и не без труда, но смогли успокоить его, не прибегая к насилию, и Токи в конце концов мирно уснул рядом со своей девушкой, предварительно крепко привязав её к себе веревкой, дабы её никто не украл или она не сбежала сама, пока он спит.

Следующим утром они начали делить награбленное, что оказалось весьма непростым делом, ибо каждый желал получить не меньше, чем его товарищ; но было решено, что Крок, Берси, кормчие и ещё один или два человека получат по три доли в добыче вместо одной. Но, хотя за делёж взялись самые мудрейшие из них, всё равно было довольно затруднительно удовлетворить притязания каждого человека из корабельной команды. Берси предложил, что поскольку им удалось быстро взять крепость во многом благодаря Токи, то он также достоин тройной доли. На это Токи ответил, что он готов довольствоваться обычной долей, если ему позволят взять на корабль его девушку и все будут с этим согласны.

«Ибо я очень желал бы привести её в свой дом, – сказал он, – хоть я и не полностью уверен, что она дочь маркграфа. Мы уже прекрасно ладим а когда она научится говорить на нашем языке, и мы сможем понимать друг друга, всё станет ещё лучше».

Берси, вспомнив про свою сварливую жену, заметил, что это может и не стать таким уж большим преимуществом, как надеется Токи, а Крок добавил, что их корабли будут настолько нагружены захваченным добром, что он сомневается, найдётся ли там место для девушки; и даже учитывая то, что они потеряли в битве одиннадцать человек, которым теперь не надо возвращаться домой, им возможно, всё равно, придётся бросить на берегу часть наименее ценной добычи.

При этих словах Токи вскочил на ноги, поднял девушку на своём плече и призвал всех хорошенько на неё посмотреть, дабы они все убедились, насколько она красива и как прекрасно сложена.

«Нет сомнения, – сказал он, – что она вызовет желание у любого мужчины кто увидит её. Итак, если здесь есть человек, кто бы её возжелал, то я с радостью готов сразиться с ним за девушку здесь и сейчас, мечом или секирой, какое оружие он бы ни выбрал. Девушка достанется победителю, а проигравший в любом случае облегчит корабль больше, чем она его обременит; и тогда я смогу взять её с собой по справедливости».

Девушка крепко держалась за его бороду, сидя у него на плече; она покраснела, скрестила ноги и закрыла глаза рукой; но потом она убрала руку, и казалось, что ей нравится, когда все на неё смотрят. И они все согласились между собой, что предложение Токи задумано очень хитроумно, ибо никто не решился сражаться с ним за девушку, несмотря на всю её красоту, так как все они любили Токи, и кроме того побаивались его силы и умения владеть оружием.

Когда вся награбленная добыча была поделена и сложена на кораблях, было решено, что Токи может взять девушку с собой на судно Крока, хоть оно и было уже сильно нагружено; ибо все были согласны, что Токи заслужил такую награду за своё содействие во взятии крепости. После они стали держать совет, каким путём им возвращаться домой и пришли к мнению, что если погода будет неспокойной, то лучше всего плыть вдоль побережья Астурии и франков, а если хорошей, то тогда они отправятся в Ирландию, и оттуда продолжат путь домой, огибая Шетландские острова, ибо с такой добычей как у них, плыть там, где они могут повстречать другие корабли, будет ненужным риском.

Перед отплытием они как следует насладились мясом и выпивкой, поскольку теперь у них был избыток и того и другого, и даже больше, чем они могли взять с собой в дорогу; и все люди были в прекрасном расположении духа, рассказывая друг другу, как они потратят свое приобретённое богатство, когда достигнут дома. Крок окончательно пришёл в себя после удара дубиной; но кормчий одного из кораблей пал в битве и его место занял теперь Берси. Токи и Орм заняли свои привычные места за вёслами на корабле Крока, и обнаружили, что грести бывает очень легко, когда течение помогает им; и Токи непрестанно приглядывал за своей девушкой, которая почти всё время сидела рядом с ним, и внимательно следил, чтобы никто не подходил к ней близко без веской причины.

Глава пятая. О том как Кроку дважды изменила его удача, и как Орм стал левшой.

Они выгребли в устье реки с приливом и принесли в жертву бурдюк вина и блюдо мяса, дабы плавание домой вышло благополучным. Затем они подняли паруса, убрали вёсла и вышли под лёгким ветром в протяжённый залив. Тяжело нагруженные корабли глубоко осели в воде и двигались медленно; и Крок заметил, что им придётся грести до кровавых мозолей, прежде чем они снова узреют родные берега. Через много лет Орм говорил, что это были самые несчастливые слова, которые он когда-либо слышал за свою жизнь, ибо с этого времени удача Крока, что была такой невероятной, вдруг переменилась, словно боги услышав его речи, вознамерились сделать из него прямо здесь и сейчас истинного пророка.

Семь кораблей появились внезапно с южной стороны залива, направляясь на север. Но заметив корабли Крока, они повернули в их сторону и стали быстро к ним приближаться, а их вёсла так и мелькали над водой. Таких кораблей люди Крока ещё не видывали: будучи длинными и низкими, они легко скользили по воде, неся на себе вооруженных чернобородых мужчин в причудливо украшенных шлемах. Гребцы там сидели по двое каждом весле, и были обнажены, а их кожа была коричневой от загара. Корабли надвигались прямо на викингов под хриплые крики чужеземцев и резкий грохот небольших барабанов.

Все три корабля Крока сразу же подтянулись к друг другу, держась ближе к берегу, дабы их нельзя было окружить. Крок не стал отдавать приказания убрать парус, ибо, как он сказал, если поднимется ветер, то это будет им на руку. Токи поспешил спрятать свою девушку между тюков с добычей, навалив их вокруг неё и даже сверху, чтобы защитить её от стрел и копий. Орм помог ему, а затем они снова заняли свои места у борта вместе с остальными. К этому времени Орм уже обзавёлся годным вооружением, ибо в крепости он отыскал подходящие для себя кольчугу, щит и добрый шлем. Человек стоявший рядом с ним предположил, что эти незнакомцы могли оказаться христианами, одержимыми местью; но Орм посчитал, что скорее всего это люди калифа, ибо на кораблях не было видно знаков креста ни на щитах, ни на знамёнах. Токи порадовался, что он успел как следует хлебнуть пива и утолить свою жажду перед надвигающейся битвой, поскольку, как ему кажется, здесь скоро будет жарко.

«И те из нас кто переживёт этот день, – сказал он, – смогут поведать своим детям занятную историю, ибо эти люди выглядят как настоящие дикари и к тому же, намного превосходят нас числом».

К этому времени чужеземцы подошли к ним ближе и засыпали корабли викингов дождём стрел. Они умело правили своими судами, скользя мимо кораблей викингов, и атакуя их со всех сторон. Корабль Берси был ближе всех к берегу, поэтому они не могли окружить его; но корабль Крока шёл крайним правее и дальше всех от земли и сразу же оказался в гуще сражения. Два судна незнакомцев приблизилось к нему со стороны моря один за другим. Они зацепились за корабль Крока и друг за друга железными крюками на цепях, крепко соединив таким образом все три корабля; а затем чужеземные воины, с дикими воплями перескакивая с судна на судно, обрушились всем своим скопищем на корабль Крока. Они хлынули волной через его борт, нападая столь рьяно и умело, что корабль Крока ещё сильнее осел в воде, всё больше и больше отставая от своих товарищей. Затем и третий корабль незнакомцев проскользнул перед его носом и зацепился за него со стороны берега. Вышло так, что корабль Берси и третий корабль викингов сумели выйти из бухты, хотя их все ещё преследовали четыре вражеских судна, и им по прежнему было трудно от них отбиваться, в то время как корабль Крока сражался в одиночку с тремя противниками. К этому времени снова поднялся ветер, так что корабли Берси стало относить ещё дальше от земли, но яростная схватка на них всё равно не стихала, и широкие красные полосы от льющейся там крови, тянулись по воде за ними вслед.

Но людям Крока было некогда беспокоиться о том как идут дела у их товарищей, ибо у них было более чем полно своих собственных противников. Уже так много вражеских воинов перескочило к ним на корабль, что тот сильно накренился и грозил затонуть; и хотя многие из них получив достойный отпор, попадали в воду или обратно на свои корабли, большая их часть продолжала натиск, а за ними уже толпились их товарищи готовые помочь. Крок бился храбро, и те из незнакомцев, кто бросал ему вызов, быстро прекращали свои боевые вопли, но очень скоро ему стало очевидно, что превосходство противника в людях слишком велико. Тогда он отбросил щит, и схватив свою секиру обоими рукам, вспрыгнул на борт и несколькими ударами перерубил две цепи, что удерживали вместе их корабли; но человек, которого он до этого сразил, схватил его за ногу, и в это же мгновение Крок получил ещё удар копьём в спину между плеч и рухнул головой вперёд на корабль чужеземцев, где множество врагов бросилось на него, чтобы взять его в плен, и он тут же был крепко связан.

После этого пали многие воины Крока, и хотя они бились отчаянно, пока не закончились их силы, в конце концов весь корабль был очищен, исключая лишь нескольких человек зажатых на носу, в том числе Токи и Орма. У Токи стрела засела в бедре, но он всё ещё держался на ногах, в то время как Орм, получил сильный удар по голове и теперь с трудом мог различить хоть что-нибудь перед собой из-за крови заливавшей ему глаза. Оба они были крайне утомлены. Меч Токи сломался об выступ щита, и когда он шагнул назад, он споткнулся о бочонок с вином, что был взят в крепости и теперь хранился среди прочего на носу корабля. Токи отбросил сломанный меч, и схватив бочонок обеими руками, поднял его на головой.

«Это не должно пропасть даром», – пробормотал он и швырнул бочонок в подступающих к нему врагов, задавив двоих из них и повалив с ног ещё несколько человек.

Затем он крикнул Орму и всем остальным, что больше на корабле делать нечего, и с этими словами бросился головой в воду в надежде доплыть до берега. Орм и те кто смог отбиться от врагов, последовали его примеру. Вслед им полетели копья со стрелами, найдя двоих из них. Орм нырнул, а затем всплыв на поверхность, изо всех сил заработал руками и ногами; но, как он не раз замечал через много лет, нет ничего, что смогло бы сравниться по трудности с тем, когда ты плывешь уставшим и в тесной кольчуге. Очень скоро Токи и Орм потеряли свои последние силы и безусловно утонули бы, если бы к ним не приблизился вражеский корабль, и их не втащили бы на борт. Там их крепко связали, и они даже не смогли оказать ни малейшего сопротивления, ибо были совершенно обессилены.

Итак викинги были побеждены, и их победители стали грести к берегу, дабы удостовериться, какая добыча им досталась, и похоронить своих убитых. Там они очистили захваченный корабль от трупов викингов, побросав их за борт и начали осматривать его груз, в то время как пленников отвели на берег и усадили там крепко связанными под сильной охраной. Их оставалось девять человек, все они были ранены и молча ждали смерти, глядя в сторону моря; но там не было видно ни кораблей Берси, ни их преследователей.

Токи вздохнул и начал что-то бормотать себе под нос. Затем он сказал:

«Недавно жаждущий я

Отшвырнул браги бочонок

Теперь скоро вкусить мне

Мёда в Валхалле»

Орм лежал на спине, глядя в небо. Он сказал:

«Дома в краю родном

где я с отрочества вырос

мне бы сидеть сейчас

хлеб молоком запивая»

Но горше всего на сердце сейчас было у Крока, ибо с самого начала похода он уверовал, что он доблестный вождь и обладает великой удачей, а теперь у него на глазах счастье покинуло его. Он смотрел как тела его бывших товарищей перебрасывают через борт уже не принадлежащего ему корабля и наконец грустно промолвил:

«Пахари моря

честно трудились

взамен получив

несчастья, да смерть»

Токи нашёл весьма примечательным то, что целых три скальда оказались в такой тесной компании.

«Даже, если вам не под силу тягаться со мной в искусстве сложения вис, – сказал он, – вам не стоит унывать. Помните, что скальдам дозволено пить из самого большого рога на пиршестве богов».

В этот момент они услышали пронзительный крик со стороны корабля, сменившийся общим гвалтом, означающим, что чужеземцы отыскали девушку Токи в её убежище. Они привели её на берег, где сразу же разгорелся жаркий спор, кому она достанется, ибо сразу несколько мужчин начали ругаться из-за неё с друг другом сварливыми голосами, а их чёрные бороды так и заходили ходуном вверх и вниз. Токи сказал: «Теперь время для воронов спорить за обладание куропаткой, пока ястреб сидит и пестует своё сломанное крыло».

Затем девушку подвели к вождю чужеземцев, толстому старому человеку с седой бородой и золотыми кольцами в ушах, он был одет в красный плащ и держал в руке серебряный молот с длинной белой рукоятью. Он внимательно оглядел её, поглаживая свою бороду; потом он обратился к ней, и викинги увидели, что они понимают язык друг друга. Видно было, что девушке есть что порассказать, несколько раз она указала в сторону сидящих пленников, но на два вопроса, когда старик тоже указал ей на викингов, она сделала отстраняющий жест и отрицательно затрясла головой. Вождь кивнул и потом что-то приказал ей, но казалось, она не хотела исполнять его требование, ибо она воздела руки к небесам с недовольным восклицанием, но когда он заговорил с ней строже, девушка подчинилась, и сбросив с себя одежду, предстала перед ним обнажённой. Все кто стоял вокруг, издали вздох восхищения и начали теребить свои бороды, что-то бормоча восторженными голосами, ибо от макушки головы до кончиков пят, она была необычайно красива. Вождь приказал ей повернуться кругом и оглядел девушку ближе, прикасаясь к её длинным каштановым волосам, и поглаживая её кожу своими жирными пальцами. Затем он выпрямился и прикоснулся к её животу, груди и губам золотым перстнем, который он носил на указательном пальце, после чего, повелев что-то своим людям, снял с себя красный плащ и набросил его на девушку. Услышав его слова, все его приспешники склонились перед девушкой, прикладывая руки ко лбам и что-то подобострастно бормоча. Затем девушка снова оделась, сохранив, тем не менее, при себе красный плащ, и ей дали еду и питье, и все окружающие относились к ней с великим почтением.

Пленники молча взирали на это зрелище; и когда дело дошло до того, что девушке дали плащ и предложили питья и еды, Орм заметил, что похоже, удача девушки намного больше, чем у любого из компании Крока. Токи согласился с этим и промолвил, что для него поистине невыносимо видеть свою девушку в цвету её красоты именно сейчас, когда она уже принадлежит кому-то другому; ибо у них вдвоём никогда не было достаточно времени друг на друга, и им вечно приходилось куда-нибудь торопиться, и теперь, сказал Токи, он готов зарыдать от мысли, что ему, может быть, никогда не представится возможности расколоть черепушку этому толстобрюхому седобородому старикану, который осмелился запачкать своими жирными пальцами её прекрасное тело.

«Но я тешу себя надеждой, – добавил он, – что этот старик получит от неё мало удовольствия, ибо с самого первого мгновения, когда я её увидел, я понял, какая она разумная и какой у неё изысканный вкус, хотя мы и не могли понять речь друг друга; так что я полагаю, не пройдёт слишком много времени прежде, чем она вонзит кинжал в кишки этого старого козла».

Всё это время Крок сидел, пребывая в глубоком молчании, удручённый своей несчастливой судьбой; он лишь непрестанно глядел на море, не выказывая никакого интереса к тому, что происходило на берегу. Но внезапно он издал громкий крик, и как только это произошло, чужестранцы начали переговариваться возбуждёнными голосами, ибо четыре корабля показались у входа в залив, направляясь к берегу. Это были те самые корабли, что преследовали Берси, но теперь они гребли медленно; и вскоре стало видно, что один из них глубоко осел в воде сильно повреждённый, посередине его борта зияла огромная дыра, а по сторонам торчали переломанные вёсла.

При виде этого зрелища, пленники, хоть и были удручены своим несчастьем и страдали от ран и жажды, тем не менее, смогли разразиться радостным смехом. Ибо они сразу поняли, что Берси удалось протаранить этот корабль, когда в открытом море поднялся ветер, и врагам пришлось бросить битву, когда у них осталось только три целых корабля, и грести обратно с разбитым судном. Некоторые из викингов даже выразили надежду, что Берси мог бы вернуться и спасти их.

Но Крок промолвил: «Он потерял слишком много людей, ибо множество врагов успело перебраться к нему на корабль, и ему было чем заняться, когда мы в последний раз видели его. И он, должно быть, догадался, что мало кто из нас остались в живых, поскольку он не видел наш корабль выходящим из залива; думаю, он предпочтёт попытаться доплыть до дома с тем, что у него осталось, на двух кораблях или может быть, даже на одном, если у него не хватит людей. Если он сумеет вернуться в Блекинге благополучно, то весть о походе Крока разойдётся по всему Листеру и останется в памяти людей на долгие годы. Однако, сейчас наши враги наверняка нас убьют, ибо гнев их намного возрастёт, после того как два наших корабля ушли у них из рук».

Но в этот раз предсказание Крока не сбылось. Им дали еды и питья, и лекарь осмотрел их раны; и тогда они поняли, что теперь они станут рабами. Некоторые из них решили, что это всё же предпочтительней смерти, тогда как другие сомневались, не окажется ли это ещё более худшей участью. Чужеземный вождь привёл на берег рабов со своего корабля, дабы они могли расспросить викингов. Казалось, что они были из разных стран, и они обращались к ним на своих непонятных бормочущих наречиях, но никто из них не говорил на языке, что могли бы понять пленники. Чужеземцы оставались на берегу ещё несколько дней, приводя в порядок свой разбитый корабль.

Многие гребцы с этого корабля лишились жизни, когда Берси протаранил его, поэтому взятым в плен викингам пришлось усесться на их места, проклиная его изобретательность. Но гребля была для них привычным занятием, поэтому работа сперва не показалась им слишком трудной, к тому же теперь они сидели по двое на весле. Но им пришлось грести почти полностью обнажёнными, чего они очень стыдились, к тому у каждого из них одна нога была закована в цепи. Кожа их была почти белой по сравнению с другими рабами, и спины их непрерывно жгло солнце, так что каждый новый день им казался началом очередной пытки. Со временем, однако, их тела покрыл загар и теперь они ничем не отличались от остальных рабов, и не думали ни о чем кроме работы и сна, ощущая только голод и жажду, вкус еды и питья, и они гребли снова и снова, пока не начинали засыпать на вёслах от тяжкой работы, но и тогда они гребли, не просыпаясь и не сбиваясь с ритма, и хлысту надсмотрщика не требовалось их будить. Так они стали настоящими рабами на гребных кораблях.

Они гребли в жару и под проливным дождём, и иногда в приятной прохладе, но зато здесь никогда не бывало холодов. Они были рабами калифа, но они мало знали о том, куда именно они гребут и какой цели служит их труд. Они гребли вдоль отвесных берегов и богатых равнин, с мучительными усилиями поднимались по широким рекам с быстрым течением, на берегах которых они могли узреть смуглых и тёмных мужчин, и лишь изредка и в отдалении закрытых покрывалами женщин. Они миновали пролив Нервасунд и достигли границ владений калифа, увидев множество богатых островов и прекрасных городов, названий которых они не ведали. Их корабль бросал якорь в громадных гаванях, где их запирали в строениях для рабов, и когда приходило время, они снова отправлялись в море; и они гребли там изо всех сил, преследуя незнакомые корабли, пока, казалось, их сердца не разрывались от натуги, и потом они лежали обессиленные на скамьях, пока битвы, смотреть на которые у них уже не было сил, вскипали неподалёку.

Они не чувствовали ни сожалений, ни надежд и не взывали к своим богам, ибо у них и так хватало забот со своими вёслами и они не спускали глаз с человека с бичом, что надзирал над их работой. Они ненавидели его лютой ненавистью, когда он хлестал их своим бичом, и ещё больше тогда, когда он расхаживал между ними, засовывая в их рты хлеб смоченный в вине, ибо это означало, что им сейчас придётся грести без передышки до тех пор, пока они не повалятся без сил на скамьи. Они не могли понять, что он им говорит, но они скоро научились предугадывать по его голосу, сколько ударов бича будет вознаграждением за их небрежность в работе; и единственным их утешением была надежда, что и его ожидает справедливое возмездие, и что-когда нибудь они перережут ему глотку или сдерут у него со спины кожу так, что через кровь будут видны кости.

Когда Орм состарился, он говорил, что это время в его жизни тянулось невыносимо долго, но рассказать о нём, по сути, нечего, ибо каждый день был похож на предыдущий, так что в конце концов, ему стало казаться, что время вовсе остановилось. Но всё-таки были признаки, что оно, хоть медленно, но идёт, ибо у него начала расти борода. Когда Орм попал в рабство, он был единственным из викингов у кого не было бороды; но не прошло много времени, как она начала расти, становясь ещё более рыжей, чем его волосы, и в конце стала настолько длинной, что он задевал ею за весло, когда наклонялся вперёд для гребка. Длиннее она вырасти уже не могла, ибо каждый взмах весла ровнял её, но из всех способов укорачивания бороды, кок он неоднократно замечал потом, это был последний способ, который он бы выбрал для себя.

Вторым признаком было то, что он становился всё сильнее. Орм уже мог похвастаться силой, когда его только приковали к скамье, и он грёб на корабле Крока, но раб должен трудиться усерднее, чем свободный человек, если не хочет попробовать бича, поэтому долгая гребля жестоко изнуряла его силы, и иногда в первые недели у него от усталости кружилась голова и всё плыло перед глазами. Он видел как у других разрывалось сердце, и они изрыгали со своих бород кровавую пену, валясь со скамей и корчась в предсмертных судорогах, а потом они умирали, и их тела выбрасывали за борт; но он знал, что у него вовсе нет выбора: он или будет грести, как его товарищи, даже если он чувствует, что умирает, или по его спине пройдётся бич надсмотрщика. После он рассказывал, что старался выбирать первое, хотя и до второго всегда оставалось очень недалеко, но он знал после того, как впервые попал под удар бича, что если почувствует его снова, то его охватит ослепляющее безумие и тогда его смерть станет неизбежной.

Итак, ему приходилось грести изо всех сил, даже когда взор его затуманивался, а руки и спину будто жгло огнём. Однако, через несколько недель он обнаружил, что перестал ощущать свою усталость. Его силы росли, и вскоре ему уже пришлось соблюдать осторожность, дабы слишком сильным рывком не сломать весло, которое теперь ему казалось прутиком в его руках; ибо сломанное весло всегда означало очень болезненный урок от бича надсмотрщика. В течение всего своего долгого срока, как раба калифа, он грёб с левого борта, так что он всегда сидел справа от весла и вся тяжесть работы приходилась на его левую руку. И уже после, на протяжении всей его жизни, он держал меч и подобное оружие левой рукой, хотя копья предпочитал метать всё же правой. И сила, которую он приобрёл такими тяжкими трудами, и которая превосходила силу других людей, не оставляла его до самой старости.

Но был и третий признак помимо бороды и силы, напоминающий ему, что время течёт, пока он продолжает сидеть за веслом; ибо понемногу он обнаружил, что начинает понимать кое-что из чужеземных наречий, что звучали вокруг него, сначала по одному-другому слову, но со временем всё лучше и лучше. Некоторые из рабов были родом из далёких земель и их речь походила на лай псов, которую кроме них самих никто больше не понимал; другие были невольниками христианами с севера и говорили на своих языках. Однако, немало было людей из Андалузии, которых усадили за вёсла, потому что они были разбойниками или мятежниками, либо теми кто разгневал халифа ложными учениями о своем Боге и его пророке; и они, подобно своим хозяевам говорили по арабски. Надсмотрщик с бичом тоже объяснялся на арабском, поэтому для любого раба было весьма полезно понимать, что тот от него хочет, так что для Орма надсмотрщик поневоле стал очень хорошим учителем, хотя он об этом даже не подозревал.

Это был очень трудный язык для понимания, и ещё труднее было на нём говорить, ибо он, казалось весь состоял из гортанных звуков исходящих из самых глубин глотки и больше походил на мычание быков или кваканье лягушек. Орм с товарищами никогда не уставали поражаться тому, как эти чужеземцы сами для себя создают трудности, исторгая такие странные и сложные звуки вместо того, чтобы говорить просто и естественно как нормальные люди с Севера. Однако, Орм выказал себя в этом деле намного более способным, чем любой из его товарищей, возможно, потому что он был достаточно молод, но отчасти и потому, что у него всегда был талант выговаривать те трудные и незнакомые слова, что он встречал в старых сагах, даже, если он не имел ни малейшего понятия, что они на самом деле означают.

Вышло так, что Орм оказался первым из викингов кто стал понимать, когда к ним обращались по арабски, и единственным кто мог сказать хотя бы одно-другое слово в ответ. Следствием этого было то, что он стал отвечать и говорить за своих товарищей, поэтому все приказы и слова от хозяев стали передаваться через него. К тому же, он мог узнать многое для своих собратьев, задавая вопросы – насколько у него хватало слов – тем рабам, которые тоже говорили на арабском, и могли удовлетворить его любопытство. Таким образом, хоть он и был самым молодым из северян, и таким же рабом как они все, тем не менее, он в некоторой степени почувствовал себя их предводителем, ибо ни Крок, ни Токи не были способны выучить ни словечка из арабского; так что Орм неоднократно впоследствии замечал, что после доброй удачи, силы и умения владеть оружием, ничто так не полезно для человека, который очутился среди чужеземцев, как способность выучить другой язык.

На их корабле было полсотни воинов и семьдесят два раба числом; ибо на этом судне было восемнадцать пар вёсел. Часто они негромко переговаривались сидя на своих скамьях, что неплохо было бы разбить цепи, перерезать охрану и добиться для себя свободы; но цепи были крепки и за ними тщательно смотрели, а когда корабль прибывал в гавань, всегда выставлялась сильная охрана. Даже когда начинался бой с вражескими кораблями, несколько воинов всегда следили за рабами, готовые убить всякого кто выказал бы хоть малейшие признаки неповиновения. Когда их отводили на берег в любой из многочисленных гаваней калифа, то запирали в строениях для рабов до тех пор, пока кораблю не наставало время снова выйти в море, а до этой поры их всегда держали под строгим надзором, не позволяя собираться вместе больше нескольких человек; итак, им следовало смириться с тем, что у них не будет другой судьбы, кроме как грести на кораблях калифа до самой смерти, или пока какой-нибудь враждебный калифу корабль не одолеет их судно, даровав им тогда, быть может, свободу. Но корабли калифа были многочисленны и всегда превосходили своим количеством врагов, так что на эту возможность едва ли можно было рассчитывать. Те из рабов кто выказывал непокорство или ненависть, громко проклиная своих хозяев, засекали до смерти или выбрасывали живьём за борт, хотя случалось, что когда виновный был сильным гребцом, его в наказание оскопляли и затем снова усаживали за весло. И хотя рабам никогда не дозволялось иметь дело с женщинами, это считалось самым унизительным и тяжким наказанием из всех.

Даже, когда Орм состарился, то повествуя о своих годах проведённых в рабстве, он всё ещё помнил точно места на скамьях, где сидели его товарищи и даже те места, где сидели другие рабы, и когда он рассказывал про всё это, то он водил своих слушателей от весла к веслу, вспоминая кто сидел за ними, и кто из них умер, и как другие потом занимали их места и кому доставалось больше всех ударов бича. Он говорил, что ему нетрудно помнить всё это в подробностях, ибо в своих снах, он часто видит себя снова рабом на корабле и зрит исхлёстанные бичом спины перед собой, и слышит как люди стонут, изнемогая от гребли, и всегда слышит приближающиеся шаги надсмотрщика позади. Ему даже пришлось смастерить для себя особо крепкую кровать, дабы его ложе не рассыпалось под ним, когда он в своих ночных кошмарах хватается за него, думая, что снова наваливается на весло; и как он часто потом замечал – нет большего счастья в целом мире, что может сравниться с чувством, когда ты пробуждаешься от такого сна и понимаешь, что это всего лишь сон.

Через три весла перед Ормом, также по левому борту сидел Крок; и теперь он был совсем другим человеком. Орм и другие его товарищи видели, что быть рабом на корабле для него намного тяжелее, чем остальным, ибо он был человеком привыкшим быть предводителем и всегда верил в то, что он обладает великой удачей. Он стал очень молчалив и редко отвечал, когда к нему обращались его соседи, и хотя при своей силе ему было нетрудно управляться с веслом, он теперь грёб словно в полусне, как будто в глубоких раздумьях о чем-то ином. Постепенно его движения замедлялись и его весло выпадала из общего ритма, и на него сыпались жестокие удары надсмотрщика; но никто никогда во время наказания не слышал от него стона или шёпотом произнесённого проклятия. Он снова молча брался за весло и грёб как все, но его глаза теперь следовали за спиной надсмотрщика, как у человека который видит надоедливую осу, но не имеет возможности прихлопнуть её одним ударом.

Крок делил своё весло с человеком по имени Гунни, который всегда громко жаловался на удары бича, что он получал по вине Крока, но тот мало обращал внимания на причитания напарника. Наконец, однажды, когда надсмотрщик снова жестоко исхлестал их обоих, и вопли Гунни в этот раз стали особенно громкими и возмущёнными, Крок обратил на его свой взгляд, словно он видел его впервые, и промолвил: «Будь же терпелив, Гунни. Тебе не придётся сносить моё присутствие слишком долго. Я рождён вождём и не привык служить другим людям; и теперь у меня осталось лишь одно важное дело, которое я хотел бы завершить, если моя удача окажется достаточной, дабы позволить мне сделать то, что я задумал».

Он ни сказал более ни слова о том, что он замыслил совершить, и Гунни не удалось вытянуть из него ничего больше на этот счёт. Прямо перед Ормом сидели два других его товарища, которых звали Халле и Гудмунд. Они часто вспоминали с друг другом прежние деньки, добрую еду и пиво, и красивых девушек, что ждут их дома на Севере, и выдумывали ради развлечения самые ужасные и мучительные казни для надсмотрщика; у которых, правда, был единственный недостаток – они не знали, как их осуществить. Сам Орм сидел рядом со смуглым чужестранцем, которому за какую-то провинность отрезали язык. Тот был неплохим гребцом и не часто нуждался в ударах бича, но Орм предпочёл бы сидеть рядом с человеком из своих земель, или хотя бы с тем, с кем можно было поговорить. Худшее же было то, что безъязыкий страдалец, хоть и не мог говорить, зато мог заходиться в таком жутком и пугающем кашле, какого Орм никогда не слыхивал прежде в своей жизни; и когда он так кашлял, то его лицо становилось серым, и он разевал рот как выброшенная на берег рыба, и вид его становился таким жалким и несчастным, что казалось невозможным, что он проживет ещё сколько-нибудь долго. При виде такого зрелища Орм начинал серьёзно беспокоиться и о своём здоровье. Жизнь раба на корабле, конечно, не стоила слишком дорого, но ему все равно не хотелось, чтобы его жизнь унёс кашель наподобие этого; ибо то, что он видел перед собой, было достаточно наглядным примером. Но чем больше он задумывался над тем, что он может умереть таким же жалким образом, тем более омрачался его дух и тем сильнее он хотел, чтобы его друг Токи сидел к нему поближе.

Но Токи усадили за несколько вёсел позади Орма, так что им редко представлялась возможность поболтать – разве что, иногда, когда их вели на берег или обратно на корабль; ибо даже в доме для рабов их связывали и держали в крохотных клетях по четыре невольника вместе, в том же порядке, как они сидели на корабле. Зато к Токи вернулся отчасти его прежний нрав, и он даже находил себе повод повеселиться, хотя на корабле он вечно препирался со своим напарником по имени Туми, который по мнению Токи грёб намного хуже, чем ел. Поэтому Токи придумывал хулительные висы, некоторые про Туми, некоторые про надсмотрщика и распевал их во время гребли, так что Орм и другие викинги могли их слышать.

Однако большую часть времени, он проводил в размышлениях о возможных способах побега. В самый первый раз, когда ему удалось перекинуться с Ормом парой словечек, он прошептал ему, что у него есть отличный план, который мог бы сработать. Всё что ему нужно – это небольшой кусочек железа. С его помощью он тёмной ночью разожмёт звено цепи, что сковывала его лодыжку, когда корабль будет в гавани и все вокруг кроме охраны будут спать. Управившись с этим, он передаст железо остальным викингам, которые также тихо сломают свои цепи. Когда они все освободятся, им нужно будет всего лишь тихонько передушить всю стражу на корабле и обзавестись их оружием; а после на берегу они смогут постоять за себя как следует.

Орм сказал, что сама идея ему нравится, особенно там, где речь идёт про то, чтобы придушить охранников; он бы с удовольствием в этом поучаствовал, если дело дойдёт до них, в чем у него, правда, есть большие сомнения. Где им для начала, удастся найти подходящий кусок железа, и как смогут обнажённые люди, за которыми всегда внимательно следят, пронести это железо с корабля так, чтобы его не обнаружили? Токи вздохнул и признал, что в его плане существуют определённые трудности требующие тщательного рассмотрения; но к сожалению, у него нет пока лучшего замысла, поэтому, вероятно, лучше всего будет просто дождаться подходящего момента, когда сама собой представится счастливая возможность.

Ему удалось также тайно переговорить с Кроком, но тот выслушал его рассеянно, выказав мало интереса к его замыслу.

Вскоре после этого корабль вошёл в одну из гаваней калифа, и там его вытащили на берег, дабы обскрести его днище от ракушек и хорошенько просмолить. Многих рабов приставили к этой работе, скованных попарно; и среди них были викинги, которые хорошо знали корабельное дело. Стражники следили за ними, и надсмотрщик расхаживал вокруг корабля, помогая своим хлыстом работать рабам быстрее; два воина вооружённых мечами и луками, постоянно следовали за ним, дабы он был в безопасности. Рядом с кораблём стоял огромный котёл полный кипящей смолы, и тут же была бочка с водой, чтобы рабы могли утолить жажду.

Крок и Гунни как раз зачёрпывали воду из бочки, когда один из рабов приблизился к ним, поддерживая своего напарника; тот неудачно оступился в время работы и так сильно повредил себе ногу, что не мог стоять без помощи товарища. Он опустился на землю и попросил воды, когда приблизился надсмотрщик, чтобы глянуть, что здесь произошло. Увечный раб лежал на боку и стонал; тогда как надсмотрщик решив, что тот притворяется, хлестнул его бичом, дабы тот встал на ноги и занялся полезным делом. Однако человек, несмотря на удар, остался лежать и продолжал стонать, и теперь все вокруг смотрели только на него.

Крок стоял недалеко от них с другой стороны бочки. Он двинулся к ним, волоча за собой Гунни; всем вдруг показалось, что прежняя безучастность покинула его. Когда он оказался рядом и увидел, что цепь достаточно длинна для осуществления его замысла, он рванулся вперёд, схватил надсмотрщика одной рукой за пояс, а другой за шею и поднял его над своей головой. Надсмотрщик завопил от ужаса, и ближайший из стражников повернулся и ударил Крока своим мечом, но тот, казалось, даже не заметил удара. Сделав два шага в сторону, он швырнул надсмотрщика вниз головой прямо в кипящую смолу, в то мгновение, когда меч другого стражника опустился ему на голову. Крок пошатнулся, но не оторвал счастливого взгляда от ног надсмотрщика, что дрыгаясь, торчали из котла. Затем он рассмеялся, и сказав: «Теперь моя удача вернулась ко мне», упал на землю и умер.

Все рабы вокруг завопили от восторга, увидев как ненавистный им надсмотрщик встретил свой конец; но радость викингов была омрачена смертью Крока, и в несколько последующих месяцев они часто вспоминали его подвиг и последние слова, что он произнёс. И они все согласились между собой, что он погиб как полагается настоящему предводителю; и они также выразили надежду, что надсмотрщик прожил достаточно долго в котле, дабы успеть получить вдосталь удовольствия от кипящей смолы. Токи же сложил хвалебную вису в честь Крока, которая звучала так:

Хуже чем плетью ожог

Кат головою нырнув

В чане смолы ухватил

Кипящей для моря кобыл!

Недолго злосчастный вождь

Рабом на вёслах сидел

Месть свою загадав

До смерти удачу вернул!

Когда они снова вышли в море, у них был новый надсмотрщик, дабы надзирать за их греблей; но он, видно, учёл судьбу своего предшественника, ибо был довольно скуп на удары своего бича.

Глава шестая. Об иудее Соломоне и госпоже Субайде, и как Орм заполучил себе меч Голубой Язык.

Итак, безъязыкому, что грёб вместе с Ормом, становилось ото дня в день всё хуже и хуже, и наконец он больше не мог грести; поэтому, когда их корабль зашёл в одну из гаваней калифа на юге в городе называемом Малага, его отправили на берег, и теперь они ожидали другого человека на его место. Орм, которому в последние две недели приходилось грести за двоих, надеялся, что тот окажется для него более подходящим напарником. На следующее утро он появился. Его тащили на корабль четыре стражника, и им всем пришлось изрядно потрудиться, дабы затащить его на борт, и никому не понадобилось даже заглядывать ему в рот, чтобы убедиться, что с языком у него всё в порядке. Это был молодой человек, красивый, безбородый с тонкими изящными руками и ногами, и он непрерывно выкрикивал такие ужасные проклятия и оскорбления, каких, пожалуй, раньше на этом корабле и не слыхивали.

Молодого человека усадили на его место и крепко держали, пока цепь не сковала его лодыжку. Пока это происходило, слёзы струились по его лицу, но казалось, что это были больше слёзы гнева, чем страдания. Когда же к нему приблизились капитан и надсмотрщик, дабы взглянуть на свое новое приобретение, он немедленно обругал их самыми страшными проклятиями и обозвал их такими именами, каких Орм до этого не слышал на арабском, так что все рабы теперь были уверены, что новичка тут же, самое меньшее, жестоко исхлещут бичом. Однако, капитан и надсмотрщик лишь задумчиво поглаживали свои бороды, внимательно изучая письмо, что принёс с собой один из стражников. Они склонились над письмом, читая его строки, покачивали головами и негромко переговаривались между собой, в то время как молодой человек продолжал осыпать их ужасными оскорблениями, называя их то сыновьями блудниц, то пожирателями свинины, совокупляющихся с ослицами. Наконец, надсмотрщик пригрозил ему бичом и велел попридержать язык. Как только капитан с надсмотрщиком удалились, новичок разразился рыданиями по-настоящему, содрогаясь от них всем телом.

Орм не знал, как ему лучше сейчас поступить, но уже предвидел, что на весле от такого напарника будет немного проку, если его как следует не взбодрят бичом. Тем не менее, он подумал, что было бы неплохо иметь даже такого компаньона, с которым, хотя бы можно будет поговорить, в отличие от безъязыкого. Однако на первых порах новичок относился к нему с пренебрежением и отвергал любые попытки завести с ним разговор, несмотря на дружеское отношение Орма. Как и опасался Орм, тот оказался никудышным гребцом и никак не мог приладиться к своей новой жизни, особенно жалуясь на еду, которой кормили гребцов и которую Орм находил неплохой, хотя и недостаточной. Но Орм был с ним терпелив и грёб за обоих и даже пытался подбадривать новичка на арабском по мере своих в нём скромных познаний. Несколько раз он спрашивал молодого человека кто он такой, и за что он был сослан на их корабль, но в ответ Орм получал лишь высокомерные взгляды и недоуменные пожатия плечами. Наконец молодой человек снизошёл до ответа и сообщил, что он человек благородного происхождения и не привык, чтобы его расспрашивали рабы, которые и говорить-то толком не умеют.

На это Орм ответил: «За такие слова я мог бы свернуть тебе шею, отчего бы тебе не поздоровилось; но лучше, если бы между нами был мир, и мы были бы друзьями. Здесь на корабле мы все рабы, и ты не меньше, чем все остальные; да и к тому же, ты здесь не один кто знатного рода. Я и сам могу этим похвастаться, поскольку я сын вождя. Это правда, что я плохо говорю на твоём языке, но ты говоришь на моём ещё хуже, ибо не знаешь на нём ни единого слова. Поэтому, очевидно, что между нами нет большой разницы, и если кто-то из нас даже имеет преимущество, то я не думаю, что это ты».

«Звуки твоей речи для меня отвратительны, – ответил новичок, – однако, ты производишь впечатление человека неглупого. Возможно, что в своём племени ты и считаешься знатным, но это даже и сравнивать нельзя со мной, ибо по линии моей матери я происхожу от самого Пророка, да будет благословлено его имя! Знай также, что язык на котором я говорю, это язык самого Аллаха, а все остальные наречия были выдуманы злыми духами, дабы помешать распространению истинного учения. Итак, ты видишь, что между нами не может быть никакого равенства. Меня зовут Халид сын Йезида; отец мой – вельможа при дворе калифа, и сам я владею большими богатствами и не утруждаю себя никакой работой, разве что присматриваю за своими садами, развлекаюсь со своими друзьями и предаюсь сочинительству стихов и музыки. Да, я допускаю, что сейчас мне временно приходится заниматься другими делами, но это не продлится долго, да сожрут черви глаза того кто бросил меня сюда! Я же сочиняю песни, что поются по всей Малаге, и мало других поэтов кто искусен в этом как я».

Орм заметил, что должно быть во владениях калифа процветает множество поэтов, ибо он уже встречал одного. Халид ответил, что их много в том смысле, что они все пытаются сочинять стихи, но лишь немногие из них могут считаться истинными поэтами.

После этого разговора они начали уже лучше ладить с друг другом, хотя Халид по-прежнему оставался никудышным гребцом, и едва мог грести из-за того, что стёр в кровь о весло свои ладони. Немного позже он поведал Орму, каким образом он оказался здесь на корабле. Ему пришлось многое повторять по нескольку раз и разными словами, ибо Орму было непросто следовать за его речью, но в конце концов он смог ухватить суть истории Халида.

Тот рассказал, что причиной его теперешних бедствий стала прекрасная дева из Малаги, что была дочерью управителя города, человека, правда, низкого рода и дурного нрава. Однако, красота его дочери была такова, что даже поэт не мог бы представить себе ничего прекраснее, и однажды самому Халиду посчастливилось узреть её лицо с откинутым покрывалом на празднике сбора урожая. С этого мгновенья он полюбил её больше любых других девушек и стал слагать в её честь песни, что таяли во рту, когда он их пел. Наконец, когда он просидел на крыше дома рядом с которым она жила, ожидая её появления до того усердно, что на кровле появилась вмятина, он настолько в этом преуспел, что однажды снова узрел свою любовь, которая в этот момент сидела одна на крыше своего дома. В великом волнении он протянул к деве руки, и обратил к ней восторженные речи, умолив её приподнять покрывало ещё раз. Это стало бы знаком, что она отвечает ему взаимностью; и превосходящее всё на свете великолепие её красоты, чуть было не заставило его лишиться в это мгновение чувств.

Убедившись, что она проявила к нему благосклонность, он подкупил богатыми дарами её служанку, и передал через неё любовное послание девушке. Потом, когда управитель отправился в Кордову, дабы предстать перед калифом с ежегодными подношениями, дева переслала Халиду алый цветок; он не медля переоделся старухой и с попустительства служанки проник в её дом, где вдоволь насладился прелестями своей возлюбленной. Однако, через несколько дней, её брат напал на Халида в городе и был ранен в последовавшей стычке, ибо Халид прекрасно владел оружием. По возвращении управителя, молодого человека схватили и привели к нему на суд. В этом месте своего рассказа Халид почернел от ярости, злобно сплюнул и обрушил ужасные проклятия на своего врага. Затем он продолжил: «В суде он ничего не мог сделать против меня. Пускай, я возлежал с его дочерью, но в благодарность за это я увековечил её красоту в изысканных стихах, и кроме того, даже он должен был сообразить, что человек такого как я происхождения не стал бы жениться на дочери простого бербера. Да, я ранил его сына, но только после того как тот предательски напал на меня, и если бы не моё доброе сердце, он бы не ушёл от меня живым. За это все управитель, если бы он действительно был справедлив, ещё должен быть бы мне благодарен. Но вместо этого он следуя своей злобе, величайшей в Малаге, выдумал немыслимое. Итак, слушай неверный и изумляйся!»

Орм внимал его истории с охотой, хотя многие слова, что говорил Халид, ему были непонятны, и другие люди сидевшие на вёслах неподалёку тоже прислушивались, ибо Халид говорил очень громко и взволнованно.

«Он велел своему слуге прочитать один из моих стихов и спросил, не я ли их сочинил. Я ответил, что всякий в Малаге знает эти стихи, и что я их автор, ибо это ода восхваляющая город и она лучшая из когда-либо написанных. И там были строки, что если бы сам Пророк попробовал бы урожая виноградной лозы, то он никогда бы не запретил вкушать вино, ибо борода его была бы мокрой от него, и кубок его был бы всегда полон, и превознося вино, он лишь укрепил бы своё учение».

После этих слов Халид разразился рыданиями и рассказал, что именно за них его сослали сюда рабом. Ибо калиф, кто есть защитник истинного учения и земное воплощение Пророка, постановил, что любой кто хулит Пророка или порицает его учение, должен быть сурово наказан, и управитель придумал этот способ, дабы отомстить ему под предлогом исполнения правосудия.

«Но я утешаю себя мыслью, что мое заключение здесь не продлится долго, – сказал Халид, – ибо моя семья намного могущественнее, чем его, к тому же мы в милости у калифа, поэтому я буду освобожден в самом скором времени. По этой причине никто здесь на корабле не осмеливается ударить меня бичом, ибо они знают, что ни один смертный не может поднять безнаказанно руку на того кто происходит от самого Пророка».

Орм спросил насколько давно жил этот пророк, и Халид ответил, что тот умер триста пятьдесят лет назад. Орм заметил, что он, должно быть, воистину был очень могущественным человеком, если через столько времени продолжает защищать своих родичей и решает, что можно пить его людям, а что нельзя. Ни один человек не обладал такой властью в Сконе, даже конунг Ивар Широкие Объятья, что был самым могущественным конунгом, что когда-либо жил на Севере. «Никто в моей стране, – сказал он, – не может установить закон, чтобы запретить людям пить, будь то король или простолюдин».

Познания Орма в арабском языке начали расти очень быстро после того как он получил в напарники Халида, ибо тот болтал без умолку и мог рассказать много интересного. Некоторое время спустя он спросил у Орма, где находится его страна и как тот оказался рабом на корабле. Тогда Орм поведал ему про поход Крока, и каким образом он сам присоединился к нему, и что за этим последовало. Рассказав о своих приключениях словами, которые он теперь знал, Орм заключил: «И как ты можешь видеть, многое из того, что с нами приключилось, совершилось благодаря встрече с иудеем Соломоном. Я думаю, что он был очень удачливым человеком, ибо он освободился из своего рабства и пока он продолжал оставаться с нами, наши дела шли прекрасно. Он говорил, что он важный человек в Толедо, где он был ювелиром и великим поэтом».

Халид ответил, что, конечно же, он слышал о нём, и его мастерство в ювелирном деле известно всем, и он действительно может считаться неплохим поэтом, но разве что для Толедо.

«Не так давно, – сказал он, – я слышал одну из его поэм из уст странствующего певца с севера, в которой он описывал, как попал в плен к маркграфу Астурии, который безжалостно мучил его, и как он сумел сбежать, и затем вернулся с войском свирепых язычников против его замка, и как они взяли его приступом и убили маркграфа, а его голову насадили на кол, дабы её клевало вороньё, и как он потом вернулся домой в свою страну с золотом своего врага. Это было неплохое сочинение, но в незатейливом стиле, и конечно ему недоставало утончённости выражений, того что мы ценим здесь в Малаге».

«Он не умалил своих подвигов, – подтвердил Орм, – и если он готов был пойти на такие труды, дабы отомстить своему врагу, наверняка он не откажет в помощи своим друзьям, что оказали ему эти услуги. Ибо это были мы – кто освободил его из рабства, захватил крепость и исполнил его месть; поэтому, если он действительно важный человек в своей стране, то возможно, он мог бы оказать нам сидящим здесь услугу, сравнимую с той, что мы оказали ему. Иначе, сам я не вижу никакого другого пути, по которому мы могли бы обрести свободу».

Халид заметил, что Соломон известен своими богатствами и что калиф высоко его ценит, хотя тот и не следует истинной вере. У Орма теперь появилась надежда, но он не стал ничего рассказывать своим товарищам из того, чем поделился с ним Халид. Итогом их разговора стало то, что Халид пообещал передать послание с приветствием от Орма Соломону в Толедо, как только он сам освободится.

Но проходили дни, а вестей об освобождении Халида всё не было. Такая задержка сделала его ещё более неукротимым, и он яростно поносил своих родичей, явно выказывающих к нему своё безразличие. Он начал было сочинять длинную поэму о пагубном влиянии вина, надеясь, что её удастся переписать в ближайшей гавани и показать калифу, дабы тому стали известны истинные чувства Халида по этому вопросу. Но когда дело дошло до того, что ему пришлось воспевать превосходство над вином воды и лимонного сока, его поэма начала как-то спотыкаться и останавливаться. Однако, хоть он и продолжал громко проклинать своих стражей на корабле, когда у него было плохое настроение, его ещё ни разу не коснулся бич надсмотрщика, из чего Орм сделал обнадёживающее для себя заключение, что Халид не задержится с ними надолго.

Однажды утром, когда они были в одной из восточных гаваней, куда корабль вернулся вместе с многими другими судами, после тяжёлой погони за африканскими морскими разбойниками, четыре человека взошли на борт, и когда Халид увидел их, то он чуть не лишился чувств от радости, и даже не ответил на вопросы Орма кто эти люди. Один из них был чиновником с большим тюрбаном на голове и в плаще до самых пят. Он протянул капитану корабля письмо, который принял его с поклоном, приложив к своему лбу, и начал с благоговением читать. Другой человек их этих четырёх, казалось, был родичем Халида, ибо как только последний был освобожден от цепи, они бросились во взаимные объятия, заливая друг друга слезами счастья, обмениваясь поцелуями и бормоча как безумные. Оставшиеся двое были слугами, что несли одежду и корзины с едой. Они облекли Халида в прекрасные одежды и предложили ему угощение. Орм было крикнул ему, дабы напомнить о его обещании, но Халид уже выговаривал своему родственнику, что тот позабыл привести собой цирюльника, и казалось, ничего не услышал. Затем Халид сошёл на берег вместе со своей свитой, капитан и команда подобострастно с ним попрощались, что он принял с рассеянной снисходительностью, как будто едва замечая их присутствие, и скрылся из вида под руку со своим родственником.

Орм был не очень рад его уходу, ибо Халид был для него занятным соседом, и он опасался, что оказавшись на своей новообретённой свободе, Халид позабудет о своём обещании. Теперь рядом с Ормом приковали другого человека на месте Халида; он оказался торговцем в лавке, которого поймали за использованием фальшивых весов. От него было мало пользы на весле и он быстро уставал, отчего часто отведывал бича надсмотрщика, после чего он долго стонал и бормотал себе под нос молитвы. Орм находил мало удовольствия в его компании, и это время проведённое на корабле было для него самым утомительным. Он возлагал все свои надежды на Халида и Соломона, но время шло и они начинали понемногу угасать.

Наконец, когда они были в Кадисе и для них настал счастливый день. На борт взошёл десятник с отрядом воинов, и все викинги были освобождены от своих цепей, им дали одежду и обувь, и сопроводили на другой корабль, который отплыл вверх по большой реке в Кордову. Там им пришлось помогать грести против сильного течения, но теперь их не заковывали в цепи, не хлестали бичом, и часто сменяли на вёслах; к тому же, викингам теперь разрешили сидеть вместе, и они впервые за много месяцев могли поговорить друг с другом без помех. Они были рабами на кораблях два года и большую часть третьего; и Токи, который пел и веселился теперь без остановки, сказал, что он не знает, что их ждёт в будущем, но в одном он уверен точно: сейчас для них самое время, чтобы напиться до беспамятства. Орм заметил, что Токи лучше бы дождаться на это позволения, ибо им не хотелось бы применять к нему насилие, которое им уже приходилось применять, если Орму не изменяет память, когда Токи как-то начал утолять свою жажду не вовремя. Токи пришлось согласиться, что ему действительно лучше с этим подождать, хотя, добавил он, это ожидание будет для него весьма трудным. Все они спрашивали друг друга, что же будет с ними дальше, и тогда Орм поведал им подробности своей беседы с Халидом про иудея. Тогда они громко воздали хвалу Соломону и заодно Орму; и несмотря на то, что Орм был самым молодым из них, они все согласились избрать его своим предводителем.

Орм спросил десятника, что с ними собираются делать, и не слышал ли тот об иудее по имени Соломон, но десятник ответил, что ему только приказали доставить викингов в Кордову, и он никогда не слышал о таком человеке.

Они прибыли к городу калифа и узрели, как широко он раскинулся по обоим берегам реки, со множеством сгрудившихся вплотную строений, с белокаменными дворцами и увитыми зеленью площадями и башнями. Они изумились размерам города и его великолепию, которое превосходило всё, что они могли себе представить, а его необозримые богатства показались им достойными того, дабы его как следует ограбить и обеспечить несметной добычей всех викингов со всего датского королевства.

Их провели через весь город, где они в удивлении взирали на толпы народа на улицах, но сетовали, что среди них слишком мало женщин, да и тех толком не разглядишь под плащами и покрывалами.

«Немало бы пришлось потрудиться любой из них, чтобы не показаться мне красавицей, – заметил Токи, – если бы у меня только была возможность с ней поговорить; ибо уже почти три года прошло, как мы находимся среди чужеземцев, и за всё это время нам и близко не давали понюхать ни одной женщины».

«Если нас и правда, освободят, – сказал Огмунд, – мы просто будем обязаны осчастливить всех этих женщин, ибо их мужчины выглядят поистине жалкими по сравнению с нами».

«Каждый мужчина в этой стране может иметь четырёх жен, – сказал Орм, – если он примет веру Пророка и его учение. Но сделав это, он уже никогда не сможет наслаждаться вином и пивом».

«Это трудный выбор, – решил Токи, – хотя здешнее пиво и так чересчур жидко для меня. Но может, я просто не попробовал здесь лучшего. А что касается женщин, то четыре – это как раз то число, что мне сейчас требуется».

Они пришли к большому строению, где было множество воинов, и там они провели ночь. На следующее утро к ним явился незнакомый человек и сопроводил их в другой дом неподалёку, где викингов хорошенько отмыли, подровняли им бороды, и предложили им прохладное питье в крохотных чашах изящной работы. Затем им выдали мягкие одеяния, которые не так натирали кожу, как одежда, что была им дана при освобождении; она причиняла им подобные неудобства, поскольку последние три года они гребли обнажёнными и совсем от неё отвыкли. Теперь они глядели друг на друга и не могли удержаться от смеха при виде перемен, что с ними произошли; затем викингов, всё ещё пребывающих в изумлении, провели в зал для пиршеств, где они увидели человека, который выступил им навстречу радушно их приветствуя. Они сразу же узнали в нём Соломона, хотя он теперь сильно отличался наружностью от того человека, с которым они виделись в последний раз, ибо он теперь был похож на богатого и могущественного ярла.

Он гостеприимно их принял, предложив многочисленные яства и напитки, и попросил быть их у него как дома; однако, он почти совсем позабыл то, что знал из северного наречия, посему теперь лишь Орм мог разговаривать с иудеем. Соломон сказал, что он постарался сделать всё, что мог ради них, когда услышал об их бедственном положении, ибо они в своё время очень сильно помогли ему, и он был бы счастлив достойно отплатить за эту услугу. Орм красноречиво, как только мог, поблагодарил иудея; но добавил, что больше всего они хотели бы знать, свободные ли они сейчас люди или по прежнему рабы.

Соломон ответил, что они всё ещё рабы и останутся ими впредь, здесь он ничего не мог для них сделать; но зато теперь они будут служить в личной охране калифа, которая набиралась из отборных воинов попавших к нему в плен в сражениях и из рабов, что привозились из чужих стран. Калифы Кордовы, продолжил иудей, всегда предпочитали иметь для себя именно такую охрану, считая, что это гораздо надёжнее, чем находиться в окружении вооружённых подданных, поскольку те всегда могут быть легко подкуплены родственниками или их друзьями, дабы поднять руку на правителя, если в стране возникнет недовольство.

Но перед тем как викинги присоединятся к телохранителям калифа, Соломон предлагает им сначала побыть гостями в его доме, дабы они могли восстановить свои силы после трудов на вёслах; итак, они оставались в его доме целых пять дней, и их чествовали и угощали не хуже, чем героев попавших за стол к Одину. Они отведали множество изысканнейших блюд, а выпить им приносили немедля, как только они об этом вспоминали; музыканты играли для них услаждающую их слух музыку, и каждый вечер викинги как следует напивались; ибо в отличие от других Пророк не запрещал Соломону пить вино. Однако Орм и его товарищи всегда внимательно приглядывали за Токи, чтобы тот не употребил слишком много вина, не начал потом плакать и не стал буянить в доме хозяина. Соломон предоставил каждому из них по молодой рабыне, дабы викингам не было одиноко ночью в их постелях, и за этот дар они были ему особенно благодарны. Они согласились единодушно, что иудей прекрасный человек и предводитель, ничуть не хуже, чем если бы он был от рождения северной крови; и Токи не раз вспоминал, что вряд ли у него когда-либо был лучший улов, чем когда он извлёк этого благороднейшего сына Израиля из морской воды. По утрам они допоздна валялись в набитых перьями роскошных постелях, что были мягче пуха; а сидя за столом, они по товарищески пререкались чья рабыня лучше всех, и не один не позволил себе согласиться, что его девушка хоть чем-то хуже других.

На третий вечер их пребывания Соломон пригласил Орма и Токи сопроводить его в город, сообщив, что есть ещё один человек, которого они должны поблагодарить за освобождение, ибо он сделал для них возможно больше, чем сам иудей. Они прошли с ним множество улиц и Орм спросил, не Халид ли, великий поэт Малаги, возможно прибыл в Кордову, и не к нему ли они спешат; но Соломон отвечал, что они собираются встретиться с лицом намного более значительным, чем Халид.

«И только чужестранец, – добавил он с лёгкой досадой, – мог бы посчитать Халида великим поэтом, хотя он сам и распространяет повсюду подобные слухи. Иногда я сам пытаюсь подсчитать сколько людей можно назвать истинно великими поэтами во владениях калифа; и я не думаю, что это чести достойны более, чем пятеро из нас, в число которых вряд ли можно включить Халида, хотя ему и нельзя отказать в определённой способности играться с рифмами. Тем не менее, ты правильно делаешь, Орм, что считаешь его своим другом, ибо без его помощи я никогда бы не узнал, что стало с тобой и твоими людьми; поэтому, если ты когда-либо встретишь его и он назовёт себя поэтом, не поправляй его».

Орм заметил, что он уже достаточно разбирается в людях, чтобы не спорить со скальдами об их достоинствах; но тут в разговор вмешался Токи и пожаловался, что его целый вечер таскают по незнакомым улицам, и он ни слова не понимает из их беседы, и ему очень хотелось бы знать за что его обрекли на такие страдания, когда он мог бы прекрасно провести это время в доме Соломона. Но иудей на это просто ответил, что Токи необходимо их сопровождать, ибо так было ему приказано.

Наконец они подошли к обнесённому стенами саду с узкими воротам, которые открылись при их приближении. Они вошли внутрь, пройдя мимо ухоженных деревьев, незнакомых им растений и дивных цветов, и скоро достигли места, где бил высокий фонтан, и вода из него растекалась среди пышных трав извилистыми ручейками. Со стороны противоположной той откуда они пришли, появились носилки несомые четырьмя рабами, а позади их следовали две прислужницы и два чернокожих человека с обнажёнными мечами.

Соломон остановился, и Орм с Токи сделали то же самое. Рабы опустили носилки на землю и девушки, выйдя вперёд, встали по их сторонам почтительно склонившись. Из носилок выступила женщина с лицом скрытым под покрывалом. Соломон трижды поклонился ей, касаясь руками лба, так что Орм с Токи решили, что перед ними, должно быть, особа королевской крови; однако, они остались стоять прямо, не кланяясь, ибо им это показалось странным обычаем, что мужчина может так унижаться перед женщиной.

Госпожа приветливо кивнула в сторону Соломона. Затем она оглядела Орма и Токи и что-то негромко произнесла под своим покрывалом; но глаза её глядели на них дружелюбно. Соломон снова ей поклонился и сказал: «Воины с Севера, благодарите её высочество Субайду, ибо лишь благодаря её могуществу вы стоите здесь свободными».

Орм ответил ей: «Если это вы помогли нам, то тогда мы в большом долгу перед вами, госпожа. Но кто вы, и почему вы оказали нам такую милость мы не знаем».

«Мы уже встречались, – ответила женщина, – и возможно, ты вспомнишь моё лицо».

После этих слов она приподняла покрывало, отчего Соломон снова унизился до поклона. Токи дёрнул себя за бороду и пробормотал Орму: «Это же моя девушка из крепости, и она стала ещё более прекрасной, чем раньше. Видно, удача её поистине велика, ибо с тех пор как мы в последний раз виделись, она стала настоящей королевой. Хотел бы я знать, рада ли и она снова меня видеть».

Госпожа бросила взгляд на Токи и промолвила: «Почему ты обращаешься к своему другу, а не ко мне?»

Орм ответил ей, что Токи не понимает арабский язык, но он говорит, что помнит её и полагает, что она стала ещё более прекрасной с тех пор как он её видел в последний раз. «И мы оба счастливы, – добавил он, – что удача и власть пришли к вам, ибо нам кажется, что вы достойны и того и другого».

Она взглянула на Орма, улыбнулась и сказала: «Но ты, рыжеволосый, выучил язык этой страны, как и я. Кто же тогда лучше – ты или твой друг, что был некогда моим владыкой?»

«Мы оба считаем себя достойными людьми, – ответил Орм, – но я моложе и менее опытен, чем он; и Токи к тому же, совершил великие подвиги, когда мы брали приступом крепость вашего отца. Поэтому, я полагаю, что он лучший из нас обоих, хотя он и не может сказать вам об этом на языке вашей страны. Но лучшим из нас был Крок, наш предводитель, правда сейчас он мёртв».

Она сказала, что помнит Крока, и что хороший предводитель редко доживает до старости. Орм рассказал ей как умер Крок, и она кивнув, промолвила: «Судьба сплела наши жизни причудливым образом. Вы разрушили дом моего отца, убили его самого и многих его людей, за что я вправе забрать теперь ваши жизни. Но мой отец был очень жестоким человеком, особенно с моей матерью, и я всегда ненавидела его и боялась словно страшного демона. Я радовалась, когда его убили и не сожалела, что оказалась среди иноземцев, и что я приглянулась твоему другу, хотя лучше бы было, если бы мы могли поговорить. Мне не очень нравился запах его бороды, но у него были весёлые глаза и добрый смех, и это мне было по сердцу; и он обращался со мной нежно, даже когда был пьян и его обуревала похоть. Он не оставил синяков на моём теле и дал самую лёгкую ношу, когда мы шли к кораблю. И я была готова последовать за ним в его страну. Скажи ему это».

Всё что она сказала, Орм тщательно повторил Токи, который слушал его с нескрываемым удовольствием. Когда Орм закончил, Токи сказал: «Вот видишь, насколько я удачлив с женщинами! Но она лучшая из всех с кем я имел дело, и ты можешь повторить ей, что я сказал. Ты думаешь, что она собирается сделать меня важным человеком в этой стране?»

Орм ответил, что про это он ничего не слышал; затем повторив госпоже слова Токи, он попросил её рассказать, что с ней произошло с тех пор как они расстались на берегу.

«Капитан корабля отвёз меня в Кордову, – сказала она, – и он не сделал меня своей наложницей, хоть я и стояла перед ним обнажённой, ибо он решил, что я стану прекрасным даром для его господина великого визиря. Теперь я принадлежу великому визирю калифа, чьё имя Альманзор и это самый могущественный человек во всех владениях калифа. Он, наставив меня сначала в учении Пророка, поднял из рабынь до положения своей главной жены, ибо он увидел, что своей красотой я превосхожу всех его женщин. Хвала за это Аллаху! Итак, вы принесли мне удачу, ибо если бы вы не разрушили крепость моего отца, то я до сих пор бы жила там в каждодневном страхе перед ним до тех пор, пока бы меня не выдали замуж за какого-нибудь ужасного человека, несмотря на всю мою красоту. Так что, когда Соломон, что делает мне прекраснейшие украшения, сообщил, что вы ещё живы, я решила оказать вам всю помощь, что была в моих силах».

«Мы благодарны троим за наше освобождение, – сказал Орм, – вам, Соломону и ещё одному человеку из Малаги по имени Халид. Но теперь мы знаем, что именно ваше слово имело наибольшее значение; и значит, более всего мы благодарны вам. Нам повезло, что мы встретили таких людей как вы, госпожа и эти два скальда, ибо иначе, мы были бы без срока прикованы к своим скамьях, не надеясь ни на что кроме смерти. Но теперь мы с радостью будем служить вашему господину, дабы помочь ему против его врагов. Правда, я удивлён, как при всём своём могуществе, вы смогли убедить его освободить нас, ибо мы мореходы Севера считаемся здесь давними врагами мусульман ещё со времен сыновей Рагнара Кожаные Штаны».

Субайда промолвила: «Вы сослужили добрую службу моему господину, когда захватили крепость моего отца, иначе он бы не узнал о моём существовании. Кроме того, люди этой страны хорошо знают, что чужеземцы с Севера храбрые воины и держат своё слово. Оба калифа: и Абдурахман Великий и его отец эмир Абдулла держали много норманнов своими телохранителями, ибо в те дни ваши люди жестоко опустошали берега Испании; но в последнее время их мало видели здесь, так что сейчас в охране калифа совсем нет этих воинов. Если же вы будете верно и с рвением служить моему господину Альмансору, то будете достойно вознаграждены, а начальник его стражи выдаст вам броню и прекрасное оружие. Но прежде и у меня есть дар для каждого из вас».

Она подала знак одному из рабов, что стоял возле носилок, и тот извлёк оттуда два меча в великолепно украшенных ножнах и два пояса с увесистыми серебряными накладками. Один меч с поясом она передала Токи, а второй Орму. Они приняли их с восторгом, ибо почти три года они чувствовали себя будто голыми без мечей на поясе. Они извлекли мечи из ножен и тщательно оглядели лезвия и взвесили их в руках. Соломон, бросив взгляд на мечи, промолвил: «Они откованы в Толедо, где работают лучшие в мире мастера по серебру и стали. Там до сих пор делают прямые клинки, как это было во времена готских королей, перед тем как служители Пророка пришли на эти земли. Ни один другой кузнец не выкует мечи лучше этих».

Токи расхохотался от удовольствия и принялся что-то бормотать себе под нос. Наконец он произнёс:

«Долго воина длань

знала одно лишь весло

Глянь как ликует она

сжимая меча рукоять».

Орм забеспокоился, что его сочтут никудышным скальдом, поэтому он немного пораздумывал и в свою очередь сказал:

«Меч что дала мне дева

Вздымаю я рукой левой

Как Тюр средь богов,

Змей жалить готов!»

Субайда рассмеялась и промолвила: «Дать мужчине меч, это всё равно, что дать женщине зеркало; ни на что другое они больше не смотрят. Но приятно видеть, что дары принимаются с таким удовольствием. Пусть они принесут вам удачу».

Орм сказал, что с такими мечами они с Токи чувствуют себя настоящими предводителями, и если её господин будет хотя бы равен ей своей щедростью, то они готовы верно ему служить.

На этом их свидание закончилось, ибо Субайда сказала, что ей пришло время проститься, хотя, может быть, в будущем они снова встретятся. Итак, она вернулась в носилки и её слуги унесли их прочь.

Вернувшись в дом Соломона, они все трое не поскупились снова громко воздать хвалу госпоже Субайде и тем дарам, что они от неё получили. Соломон рассказал им, что он знает госпожу больше года и часто привозит ей драгоценные украшения. Он с самой первой встречи узнал её, как девушку, что стала добычей Токи в крепости жестокого маркграфа, хотя, должно отметить, с тех пор её красота ещё более возросла.

Токи сказал: «Она справедлива и добра и не забыла тех кто был ей когда-то по сердцу. Для меня тяжело видеть её снова, зная, что сейчас она жена знатного господина. Но я счастлив, что она не досталась тому жирному старому козлу с серебряным молотком, что взял нас в плен. Это бы мне не понравилось гораздо больше. Но, в целом, мне не на что жаловаться, ибо девушка, которую для меня подыскал Соломон, вполне мне подходит».

Орм стал расспрашивать иудея про хозяина Субайды господина Альманзора, желая узнать, как он мог стать самым могущественным человеком в этой стране. Разве сам калиф не выше его? Однако, Соломон смог разъяснить ему суть дела. Предыдущий калиф, Хаким Учёный, сын Абдурахмана Великого тоже был великим правителем, хоть и проводил больше всего времени, читая книги и беседуя с мудрецами. Перед смертью он не оставил других наследников кроме маленького сына по имени Хишам, кто должен был стать новым халифом. Тогда Хаким повелел, чтобы его наиболее доверенный советник, вместе с его любимой женой, что была матерью ребёнка, правили вместе, пока Хишам не достигнет совершеннолетия. К несчастью, эти двое так увлеклись своей властью, что заключили юного калифа в замок под предлогом, что тот слишком благочестив, дабы беспокоиться о земных делах. Этот советник, будучи регентом государства, одержал много побед над христианами на севере, отчего его стали называть Альманзор, что означает «Победитель». Вдова Хакима, мать юного калифа, долгое время любила Альманзора больше всего на свете, но со временем это стало ему докучать, ибо она была гораздо старше, чем он, и к тому же, оспаривала его власть как соправительница; так что теперь она тоже заключена в замок, как и её сын, а Альманзор правит этими землями единовластно от имени калифа. Многие подданные ненавидят его за то, что он поднял руку на калифа и его мать, но другие любят и почитают его за победы над христианами; и он, к тому же, щедрый господин для своих телохранителей, ибо он полагается на них как на щит, против тех кто питает к нему злобу и ненависть.

Поэтому надо полагать, что Орм и его люди будут благоденствовать во дворце Альманзора, даже когда в стране царит мир, не говоря уже о битвах, которых они могли бы пожелать, ибо каждую весну Альманзор выступает с большим войском против короля Астурии и графа Кастилии, или против короля Наварры и графа Арагона, что далеко на севере рядом с границами франков. Все эти правители живут в непрерывном страхе перед ним и счастливы платить ему дань только за то, чтобы отсрочить его появление.

«Но от него не так легко откупиться, – продолжил Соломон, – и причина этого в том, что он очень несчастный человек. Он могущественный и победоносный и преуспевает в любых предприятиях за которые берётся, но несмотря на всё это, всем известно, что его терзает непрекращающийся страх. Ибо он поднял руку на калифа, кто есть тень Пророка на земле и отнял у него власть, и вследствие этого он живёт в ежедневном страхе перед гневом Аллаха и не знает покоя в своей душе. Каждый год он пытается умилостивить Аллаха ведя всё новые войны против христиан, и именно поэтому он никогда не принимает дани сразу от всех христианских властителей, но позволяет по очереди каждому из них откупаться только на несколько месяцев, дабы всегда иметь нескольких в своём распоряжении, чтобы предать их земли огню и мечу. Он самый великий из всех воителей, что когда-либо рождались в этой стране; и он поклялся страшной клятвой, что умрёт только на поле брани, лицом обращённым в сторону лжепоклонников, тех кто верит, что сын Иосифа был Богом. Стихи и музыка мало его занимают, поэтому для поэтов сейчас плохие времена по сравнению с теми благами, что проливались на них при Хакиме Учёном; но в часы досуга он находит удовольствие в золотых и серебряных вещицах и драгоценных камнях, так что мне не приходится жаловаться. Я купил этот дом в Кордове, дабы лучше служить ему; и да, процветает он, и пусть счастье как можно дольше улыбается ему, ибо для ювелира он, воистину, подходящий владыка».

Всё это и многое другое Соломон рассказал Орму, а тот передал это Токи и остальным своим товарищам; и они все согласились между собой, что Альманзор, должно быть, выдающийся властитель. Но его страха перед Аллахом они понять не могли, ибо среди людей Севера никогда не слыхали про того, кто бы боялся богов.

Перед тем как им настало время покинуть дом иудея, он дал им множество мудрых советов; и прежде всего, предупредил Токи, что бы тот даже не вздумал когда-либо упоминать, что некогда ему принадлежала госпожа Субайда.

«Ибо правители, не более чем мы, наслаждаются видом бывших любовников своих жён, – сказал он, – и к тому же, со стороны госпожи было несколько дерзко позволить вам увидеть её снова, несмотря на то, что там были свидетели, которые могут, если надо, поклясться, что при встрече не произошло ничего неподобающего. В этом и во всех других отношениях, Альманзор очень проницательный человек, так что Токи лучше всего будет держать язык за зубами».

Токи ответил, что бояться нечего, и что сейчас его больше занимает, какое подходящее имя дать своему мечу. Ибо такой меч как у него, поистине, должен быть делом рук великого кузнеца, подобного тому кто выковал меч Грани для Сигурда, или Мимминг, что принадлежал Дидрику или меч Скофнунг, которым владел Хрольв Жердинка. Поэтому его имя должно быть не хуже, чем у них. Но он, Токи, пока никак не может выбрать подходящее его мечу имя, как он ни старается. Орм же назвал свой меч Голубой Язык.

Они оставили Соломона с многочисленными словами благодарности, и затем их сопроводили во дворец Альманзора, где они, получив от начальника стражи доспехи и оружие, начали нести службу телохранителями Альманзора. И семеро воинов с Севера выбрали Орма своим предводителем.

Глава седьмая. Как Орм служил Альманзору и как он отплыл от него с колоколом святого Иакова.

Орм стал телохранителем в Кордове в год, что был восьмым по счёту правления калифа Хишама; так что это случилось за три года до похода Буи Толстого и Вагна Акиссона, отправившихся вместе с йомсвикингами против норвежцев. И он оставался на службе Альманзора четыре года.

Воины из охраны калифа пользовались большим почётом в Кордове, и они носили великолепные одежды отличающие их от простых горожан. Их кольчуги были лёгкие и тонкие, но несмотря на это, они были прочнее и намного более изящной работы, чем те, что Орм и его товарищи когда-либо видели. Их шлемы сияли как серебро, и иногда они носили алые плащи поверх своих доспехов; и на их щитах по краю были искусно выгравированы письмена. И те же письмена были вышиты на знамёнах Альманзора, что всегда несли впереди его войска, когда он выступал в поход, и значили они: «Аллах один побеждает».

Когда Орм с товарищами впервые предстали перед Альманзором, приведённые к нему начальником стражи, они были удивлены его внешностью, ибо представляли его себе доблестным героем. На деле же он оказался невзрачным человечком, тощим и с лысиной, с изжелта-зелёной кожей на лице и густыми бровями. Он сидел на широком ложе среди наваленных там подушек, и задумчиво пощипывая себя за бороду, что-то быстро диктовал двум писцам сидевших перед ним на полу и записывавших каждое его слово. На столике рядом с ложем стояли ларец из меди, ваза полная фруктов и большая плетёная клетка, в которой играли и прыгали в колесе маленькие обезьянки. Пока писцы записывали всё, что он говорил, он брал фрукты из вазы и просовывал их между прутьев клетки, наблюдая как обезьянки дерутся за угощение и протягивают свои маленькие лапки за добавкой; но вместо того, чтобы улыбнуться их выходкам, он лишь смотрел на них грустными глазами и давал им ещё фруктов, а затем снова начинал диктовать писцам.

Чуть погодя, он позволил своим писцам немного отдохнуть и приказал начальнику стражи приблизиться вместе с его людьми. Он отвернулся от клетки и пристально взглянул на Орма и других викингов. У него были тёмные печальные глаза, но казалось, что в глубине их что-то горело и искрилось, так что людям было трудно выдержать его взгляд дольше нескольких мгновений. Он оглядел их придирчиво одного за другим и кивнул головой.

«Это люди выглядят как настоящие воины, – сказал он начальнику стражи, – они понимают наш язык?»

Тот указал на Орма и сказал, что лишь он говорит на арабском, а остальные намного уступают ему в этом умении, поэтому они и избрали его здесь своим предводителем.

Альманзор спросил Орма: «Как тебя зовут?»

Орм назвал ему своё имя и добавил, что на его языке оно означает змея.

Тогда Альманзор спросил его: «Кто твой король?»

«Харальд, сын Горма, – отвечал Орм, – он правитель Датского королевства».

«Я не знаю его», – сказал Альманзор.

«Возможно, это к лучшему, повелитель, – ответил Орм, – ибо, куда бы он не направил свои корабли, властители бледнеют услышав его имя».

Альманзор пристально поглядел на Орма и промолвил: «Ты скор на язык и вполне заслуживаешь своего имени. Твой король друг франков?»

Орм ответил усмехнувшись: «Он был их другом, когда в его собственной стране случилось недовольство. Но, когда удача повернулась к нему лицом, он сжёг города франков и саксов. И теперь он король с великой удачей».

«Возможно, он хороший король, – заметил Альманзор, – а кто твой бог?»

«На этот вопрос труднее ответить, повелитель, – сказал Орм, – мои боги, это боги моего народа, и мы полагаем, что они сильны, как и мы сами. Их множество, но некоторые из них уже стары, и мало кто из людей утруждает себя поклонением им, разве что скальды. Сильнейший из них зовётся Тор. Он такой же рыжеволосый как и я и считается другом всех смертных. Но мудрейший из них, Один, он покровитель воинов, и говорят, что поэтому люди Севера лучшие воители на свете. Но сделал ли что-нибудь кто-то из этих богов для меня, я не ведаю; я знаю точно лишь то, что я сам немного сделал для них. И мне кажется, что в этих землях у них мало силы».

«Теперь послушай меня, неверный, – промолвил Альманзор, – и внемли тому, что я скажу. Нет бога кроме Аллаха. Не говори, что их много, или что их трое; будет гораздо лучше для тебя в День Суда, если ты не станешь говорить там подобные вещи. Есть только Аллах Вечный Возвышенный и Пророк его. Это есть истина, и в неё ты должен уверовать. Когда я веду войну с христианами, я воюю ради Аллаха и Пророка, и плохо придётся тем людям в моём войске, что не чтят их. Посему отныне, ты и твои люди не должны поклоняться никому кроме истинного Бога».

Орм ответил: «Мы люди Севера не поклоняемся своим богам, исключая час нужды, ибо мы полагаем, что глупо постоянно досаждать им пустой болтовнёй. В этих землях мы не поклонялись ни одному богу с тех пор как принесли жертву богу моря, дабы он благословил удачей наше возвращение домой; но это принесло нам мало пользы, ибо не прошло много времени, как появились твои корабли и мы все, кого ты здесь видишь, стали вашими пленниками. Возможно, наши боги обладают слишком малой властью в этой стране; посему, повелитель, я охотно подчинюсь твоему приказу и стану поклоняться твоему Богу, пока я у тебя на службе. Если тебе угодно, то я спрошу своих товарищей, что они думают по этому поводу».

Альманзор кивнул в знак согласия, и Орм обратился к своим товарищам: «Он говорит, что мы должны поклоняться только его Богу, которого зовут Аллах, и который не любит всех других богов. Что касается меня, я полагаю, что этот Бог обладает могуществом в этой стране, тогда как наши боги здесь слабы вдали от родных берегов. Как бы то ни было, к нам здесь будут лучше относиться, если мы будем следовать обычаям этой страны, к тому же, я считаю глупым перечить воле Альманзора».

Его люди согласились между собой, что особого выбора у них нет, и что было бы безумием гневить такого могущественного властителя как Альманзор; поэтому кончилось всё тем, что Орм повернулся к Альманзору и сказал, что все они готовы поклоняться Аллаху и обещают не беспокоить своими призывами других богов.

Тогда Альманзор повелел позвать двух священников вместе с судьёй, перед которыми Орму и его товарищам пришлось повторить священную клятву последователей Пророка, что произнёс для них Альманзор; а именно, что нет Бога кроме Аллаха и его Пророка. Всем викингам, кроме Орма, было непросто выговорить столько незнакомых слов подряд, несмотря на то, что священники старательно им подсказывали. Когда церемония завершилась, Альманзор, казалось, был очень доволен и сказал своим священникам, что они оказали сегодня добрую службу Аллаху, с чем те с готовностью согласились. Затем Альманзор опустил руку в медный ларец, что стоял на столе и извлёк оттуда пригоршню золотых монет, которые он раздал викингам: по пятнадцать монет каждому и тридцать Орму. Они поблагодарили его и после были препровождены начальником стражи обратно в свои покои.

Токи сказал: «Теперь нам пришлось проститься с нашими богами. Наверное, это правильно, так поступать в чужой земле; но если я когда-нибудь вернусь домой, то я буду больше печься о них, а не об этом Аллахе. Но как бы то ни было, я рискну сказать, что в этих землях он самый лучший бог, ибо уже снабдил нас золотом. Если же он вдобавок облагодетельствует меня скромным числом женщин, то это ещё больше поднимет его в моих глазах».

Вскоре после этого Альманзор объявил войну против христиан и двинулся на север со своими телохранителями и могучим войском. В течение трёх месяцев он опустошал Наварру и Арагон, и за это время Орм и его люди добыли себе столько золота и женщин, что могли смело сказать себе, что теперь они вполне довольны службой у такого удачливого господина. Каждую последующую весну и осень они отправлялись в походы под знамёнами Альманзора, проводя на отдыхе в Кордове после ратных трудов самое жаркое летнее время и те несколько месяцев в году, что люди с юга называют зимой. Они старались привыкнуть к обычаям этой страны и находили немного поводов, чтобы жаловаться на свою жизнь, ибо Альманзор часто вознаграждал их богатыми дарами, дабы сохранить их преданность, к тому же, всё ценное, что они добывали на приступах и в грабежах, им дозволялось оставить себе, за исключением одной пятой, что они уступали своему повелителю.

Однако порой, они находили для себя слишком обременительным быть последователями Аллаха и служителями Пророка. Где бы они не находили в своих походах в домах христиан вино и свинину, им запрещалось прикасаться к ним, хотя они изо всех сил жаждали и того и другого. Это запрет казался им очень странным, чем любой другой, о котором они могли когда-либо слышать, но они редко осмеливались нарушать его, ибо Альманзор очень сурово карал за неповиновение. К тому же, им приходилось молиться Аллаху и кланяться Пророку слишком часто по их мнению, ибо каждое утро и каждый вечер, когда Альманзор выходил из шатра, всё его войско падало на колени в направлении города, где будто бы жил Пророк, и каждый человек должен был поклониться несколько раз лбом до земли. Им казалось смешным и унизительным для мужчины поступать таким образом, но им пришлось согласиться, что ничего другого им делать не остается, как лишь только следовать этому обычаю и поступать так же как все остальные люди в войске Альманзора.

Они всегда отличались в битвах и снискали себе славу среди телохранителей. Себя они почитали за достойнейших мужей, и когда приходило время делить награбленное, никто не осмеливался оспаривать то, на что они налагали свою руку. Их было восемь человек: Орм и Токи, Халле и Огмунд, Туми, что грёб с Токи, Гунни, что грёб с Кроком, Рапп, что был кривой на один глаз и Ульв, что был из них самым старым. Когда-то очень давно, он разорвал себе уголок рта на пиру во время йоля, и с тех пор его звали Ульв Волчий Оскал, ибо его рот был немного перекошен и шире чем у других людей. Их удача была теперь настолько велика, что всего лишь один из них расстался с жизнью за те четыре года, что они были на службе у Альманзора.

Они бывали очень далеко, ибо чем больше седых волос появлялось в бороде Альманзора, тем яростнее он преследовал христиан, проводя всё меньше и меньше времени в своём дворце в Кордове. Они были вместе с ним, когда он отправился на север к Памплоне, в Наваррском королевстве, где они дважды пытались взять город приступом, но лишь на третий раз они одолели его стены и предали город мечу. Здесь Туми, что делил весло с Токи, был убит камнем выпущенным из катапульты. Они отплыли на собственном корабле Альманзора на Майорку, где правитель острова вздумал было проявить непокорность, и стояли рядом в охране Альманзора, пока правителю и тридцати его родичам рубили головы. Они выстояли в зное и пыли в кровавой битве при реке Энарес, где их теснили люди кастильского графа, но в конце концов все враги были окружены и уничтожены. Там, вечером после битвы, трупы христиан были сложены в огромную груду, с верха которой один из священников Альманзора призвал мусульман к молитве. Затем они отправились в поход в королевство Лэон, где они преследовали короля Санчо Толстого столь беспощадно, что в конце концов его собственные люди сочли его никчёмным (ибо он был настолько тучен, что больше не мог сидеть на коне) отреклись от него и пришли с данью к Альманзору.

На протяжении всех походов Орм и его товарищи не уставали дивиться мудрости и могуществу Альманзора и его великой удаче, что всегда сопутствовала его предприятиям; но больше всего их изумляли сила его трепета перед Аллахом и способы, которыми он пытался умилостивить своего Бога. Вся грязь, что собиралась за день на его одежде и обуви, каждый вечер тщательно соскребалась слугами, и затем помещалась в шелковый мешочек; а по завершению похода этот полный грязи мешочек отвозился обратно в Кордову. Он повелел, чтобы вся грязь, что накопится за время всех его походов против христиан, должна быть погребена вместе с ним, когда он умрёт, ибо Пророк сказал: «Благословенны те, кто ступал по пыльным дорогам, дабы сражаться с неверными».

Но несмотря на всё возрастающее количество собранной грязи, страх Альманзора перед Аллахом не уменьшался, и в конце концов он задумал предпринять самое большее предприятие из тех, что он когда-либо пытался осуществить; а именно, разрушить священный город христиан в Астурии, где был погребён великий чудотворец апостол Иаков. На двенадцатом году правления калифа Хишама, когда пошёл уже четвёртый год службы Орма и его людей у Альманзора, тот собрал огромное войско, какого ещё никогда не видывали в Испании, и отправился на северо-запад через опустошённый край, что издавна разделял земли Андалузии и Астурии.

Они достигли христианских поселений далеко за пустошами, куда раньше не проникал ни один человек из Андалузии на памяти смертных, и каждый день теперь им приходилось биться с сильным врагом; ибо христиане искусно защищались под прикрытием скал и в теснинах. Одним вечером, когда войско разбило лагерь, а Альманзор предавался отдыху в своём роскошном шатре после вечерней молитвы, христиане внезапно напали на стан. Сначала казалось, что они сокрушат мусульман, ибо их сильный отряд ворвался в лагерь устроив переполох, воздух был наполнен воинскими кличами и мольбами о помощи. Услышав шум, Альманзор поспешил выйти из шатра в шлеме и вооружённый мечом, но без кольчуги, дабы узнать, что произошло. В этот вечер Орм и двое его товарищей Халле и Рапп Одноглазый несли стражу перед входом в шатёр. Когда появился Альманзор, несколько вражеских всадников пронеслось галопом по направлению к шатру. Завидев Альманзора, они узнали его по зелёному покрывалу на шлеме (ибо только один человек во всём мусульманском войске носил этот цвет) и с торжествующими воплями метнули в него свои копья. Уже темнело, и Альманзор, будучи пожилым человеком, не мог их избежать; но Орм, что стоял рядом, бросился на него сзади, и успев сбить его с ног, так что Альманзор шлёпнулся лицом вперёд, принял два копья на свой щит и одно себе в плечо. Четвёртое копьё до крови оцарапало бок Альманзора, когда тот уже лежал на земле. Халле и Рапп выскочили вперёд, и в свою очередь, метнули во врагов копья, так что один из неприятельских воинов вылетел из седла; затем подоспела помощь со всех сторон, и христиане были или убиты, либо обращены в бегство.

Орм вытащил копьё из своего плеча и помог Альманзору подняться на ноги, гадая про себя, как отнесётся его господин к тому, что его ткнули носом в землю. Однако, как ни странно, Альманзор был весьма доволен своей раной, ибо это была первая рана, которую он получил за всю жизнь, и ему показалось большой удачей, что ему было дозволено пролить свою кровь ради Аллаха, но так, чтобы с ним не случилось чего-то серьёзного. Он повелел трём своим военачальникам конницы предстать перед ним и упрекнул их на виду всего войска в недостаточной осмотрительности при охране лагеря. Они простёрлись перед ним ниц и в слезах признались в своей небрежности; после чего Альманзор, как это бывало, когда у него было хорошее настроение, разрешил им помолиться и заплести бороды перед казнью. Халле и Рапп оба получили по пригоршне золота. Затем, пока все его начальники войска стояли перед ним, он повелел выйти вперёд Орму. Альманзор взглянул на него пристально и промолвил: «Рыжебородый, ты поднял руку на своего господина, что не дозволяется ни одному воину. Что ты можешь сказать в своё оправдание?»

Орм ответил: «В воздухе было полно копий, и ничего другого не оставалось делать. Но по моему мнению, господин, твоя слава настолько велика, что такая малость не могла ей повредить. К тому же, ты упал лицом к своим врагам, так что никто не сможет сказать, что ты испугался».

Альманзор сидел молча, перебирая пальцами бороду. Затем он кивнул и сказал: «Это неплохой ответ. И ты спас мне жизнь; поэтому я у тебя в долгу».

Он повелел принести из своей сокровищницы золотое ожерелье; и оно было весьма увесистым. Он сказал: «Я вижу, ты получил рану в плече от копья. Надо полагать, что она причиняет тебе боль. Возьми же для неё этот целебный бальзам».

С этими словами он надел ожерелье на шею Орму, что было чрезвычайно редкой честью, которую Альманзор оказывал кому-либо. После этого случая он стал ещё выше, чем раньше, ценить Орма и его товарищей. Токи тоже оценил ожерелье и выразил удовольствие, что Орм заполучил такой богатый дар.

«Нет сомнения в том, – заметил он, – что Альманзор это лучший повелитель из всех кому только можно пожелать служить. Я полагаю, что тебе, да и всем нам, очень повезло, что ты не уронил его на спину».

На следующий день войско продолжило своё продвижение; и наконец они достигли священного города христиан, где был погребён апостол Иаков, и где на его могиле была воздвигнута большая церковь. Здесь разгорелась самая ожесточённая битва, ибо христиане, веря, что святой окажет им помощь, бились отчаянно; но несмотря на это войско Альманзора их одолело, и город был взят и сожжён. Задолго до этого, христиане свезли сюда всё наиболее ценное со всех концов своей страны, ибо городу ещё ни разу не угрожал враг; поэтому мусульманам достались теперь поистине несметные сокровища вместе с множеством пленных. Особым желанием Альманзора было сжечь до основания церковь на могиле апостола, но она была выстроена из камня и гореть не хотела. Тогда вместо этого он повелел пленникам, при содействии своих воинов, разобрать её по камешку. На башне этой церкви раньше висело двенадцать колоколов, и каждый из них носил имя одного из апостолов. Они издавали чудесный звон и высоко ценились христианами, а самый большой из них назывался именем святого Иакова.

Альманзор приказал, чтобы эти колокола были доставлены в Кордову силами христианских пленников, дабы там их поместили в главной мечети устьями вверх, чтобы их можно было наполнить благовонным маслом, и где бы они горели как большие светильники во славу Аллаха и его Пророка. Они были чрезвычайно тяжелы, и для них были устроены деревянные основания для переноски; и каждое из них тащило по шестьдесят пленников, трудясь посменно. Но колокол святого Иакова был настолько тяжёл, что ни один помост не мог его выдержать так, чтобы его возможно было протащить за упряжками волов через горные перевалы. Альманзор, однако, никак не хотел с ним расставаться, ибо он почитал его за самый ценный трофей, на который он когда-либо мог наложить свои руки.

Поэтому для него был построен особый крепкий помост, который можно было не тащить через горы, а перекатить на катках до ближайшей реки, откуда колокол должны были доставить в Кордову на корабле.

Когда помост был готов, а под ним поставили катки, то сквозь уши колокола были просунуты железные шесты, и несколько человек попыталось поднять за них колокол на помост; но южанам не хватило ни силы, ни усердия для этой работы; а когда были принесены более длинные шесты, дабы больше людей могло за них ухватиться, то при новой попытке эти шесты треснули и колокол остался лежать на земле. Орм с товарищами, что подошли посмотреть на их работу, расхохотались при виде такого зрелища; затем Токи промолвил: «Шести взрослых мужчин хватит с лихвой, чтобы поднять этот колокол», и Орм добавил: «Да, и четверо легко управятся с ним».

Тогда он и Токи вместе с Огмундом и Одноглазым Раппом подошли к колоколу, и просунув прежние шесты сквозь петли колокола, подняли его на помост.

Альманзор, который в это время проезжал мимо на своём коне, остановился, чтобы посмотреть, как легко у них это выходит. Затем он подозвал Орма к себе и сказал: «Аллах благословил тебя и твоих людей большой силой, да славится его имя! Я думаю, что именно ты и твои люди смогут проследить, дабы этот колокол был доставлен целым и невредимым на корабле в Кордову; ибо никто из других людей с этим не справится».

Орм поклонился и ответил, что это предприятие не кажется ему трудным.

Альманзор повелел, чтобы они отобрали самых крепких пленников и заставили их тянуть помост с колоколом к реке, к тому месту, где она становится судоходной, после чего рабы будут грести на захваченном у астурийцев корабле, который будет их там ожидать. С ними также были отправлены два чиновника Альманзора, дабы надзирать за всем во время плавания.

К помосту были привязаны верёвки, и Орм с товарищами отправились в путь с колоколом и рабами, часть из которых тянула помост, а другие подкладывали под него катки. Это была очень не занимательная работа, ибо путь большей частью вёл под уклон, так что временами колокол катился вниз без помощи людей и раздавил несколько рабов, что подкладывали под помост катки прежде, чем они успели приноровиться к своей работе. Посему Орм, дабы не остаться к концу путешествия без помощников, заставил их привязать канат сзади помоста, чтобы они могли придерживать за него колокол, когда уклон становился слишком крутым. Благодаря этому дело пошло на лад, и в конце концов они добрались до реки, где их уже ждал стоящий на якоре корабль.

Это было торговое судно, небольшое, но прочно построенное, с крепкой палубой, десятью парами вёсел, мачтой и парусом. Орм и его люди затащили колокол на борт и тщательно закрепили его на палубе при помощи канатов и распорок; затем они усадили рабов за вёсла и отплыли вниз по реке. Эта река текла к западу, неся свои воды севернее той реки, по которой когда-то корабли Крока поднимались вверх, гребя к крепости маркграфа; и викинги теперь были счастливы, что они снова правят своим кораблём.

Они по очереди присматривали за гребцами, которых они теперь находили строптивыми и очень неуклюжими в своей работе. Викинги были разочарованы тем, что на корабле не нашлось подходящих цепей, дабы приковать рабов, ибо это означало то, что кому-то из них придётся следить за ними по ночам; и несмотря на это, двум пленникам, уже попробовавшим бича, удалось сбежать. Люди Орма согласились между собой, что они никогда ещё не видели столь жалкой и неуклюжей гребли, и что, если дело пойдёт таким образом, они никогда не доберутся до Кордовы.

Когда викинги спустились к устью реки, они увидели там множество больших военных кораблей Альманзора, которые, в силу своих размеров, не могли подняться вверх по реке, так что большая часть воинов с них отправилась в глубь страны посуху, дабы присоединиться к всеобщему грабежу. Люди Орма обрадовались этой встрече, и он без промедления отправил обоих своих чиновников одолжить на кораблях побольше кандалов и цепей и запретил им возвращаться на борт, пока он не получит всё, что ему нужно. После этого все рабы были надёжно прикованы к своим местам. Он также воспользовался возможностью пополнить съестные припасы для плавания, ибо им предстояло преодолеть длинный путь до Кордовы. Устроив все дела, они встали на якорь в бухте возле флота Альманзора, дожидаясь благоприятной погоды.

Вечером Орм сошёл на берег вместе с Токи и Гунни, оставив остальных своих людей присматривать за кораблём. Они прогуливались по берегу в направлении складских строений, где мусульмане торговцы устроили себе лавки, дабы скупать там за бесценок военную добычу и заодно продавать припасы для кораблей. Они подошли уже к первому строению, когда туда вошли шестеро мужчин с одного из кораблей, и Гунни внезапно остановился на своём пути.

«У нас есть дело к этим людям, – сказал он, – вы разглядели лица первых двух?»

Но ни Орм, ни Токи не успели различить их лиц.

Гунни промолвил: «Это те самые люди, что убили Крока».

Орм побледнел и вздрогнул.

«Если это так, – сказал он, – то своё они уже отжили».

Они обнажили свои мечи. У Орма и Токи по прежнему было то оружие, что подарила им госпожа Субайда, и Токи до сих пор так и не смог придумать имя своему мечу, что было бы не хуже Голубого Языка.

«Мы задолжали Кроку вперёд Альманзора, – промолвил Орм, – и у нас здесь у всех есть право на месть. Но я должен отомстить первым, ибо я сменил его как предводитель. Вы двое зайдите с другой стороны дома, чтобы никто из них не мог убежать».

Строение имело по одному входу с обоих торцов. Орм вошёл в ближайший и обнаружил внутри шестерых воинов, что разговаривали с торговцем. Тот увидев, что Орм зашёл внутрь с обнажённым мечом, не замедлил спрятаться за мешки с товарами, тогда как шестеро мужчин обернувшись к Орму, с криками вытащили оружие. В помещении было темно и тесно, но Орм сразу узнал одного из тех кто убил Крока.

«Ты уже прочёл свою вечернюю молитву?» – крикнул он и с такой силой ударил человека мечом по шее, что голова у того соскочила с плеч.

После этого двое других сразу же набросились на Орма, так что ему пришлось теперь обороняться. Тем временем трое оставшихся устремились было ко второй двери; но там их уже поджидали Токи с Гунни. Токи сразил одного на месте, выкрикнув имя Крока, и нанёс сокрушительный удар второму; но в такой тесноте было трудно орудовать мечом, ибо помещение было небольшим и всё забито товаром, не говоря уже о людях, что рубились там с друг другом насмерть. Один из противников Орма вскочил на скамью и попытался нанести ему мощный удар сверху, но его меч зацепился за стропила, и Орм успел метнуть ему в лицо свой щит. Острый шип на навершии щита вошёл воину в глаз, и тот рухнул замертво лицом вперёд. Бой после этого продолжался недолго. Второй человек из тех кто убил Крока, был сражён Гунни; стало быть, Орм убил двух, а Токи троих; но они пощадили торговца, что прятался от них под мешками с товаром, и отпустили его живым и невредимым, ибо он не имел отношения к мести викингов. Когда они вышли из строения с окровавленными мечами в руках, они увидели приближающихся людей, привлечённых шумом; но те, узрев разгорячённых стычкой викингов, тут же бросились от них прочь. Токи держал свой меч прямо перед собой; и густая кровь стекала по его лезвию и падала с рукояти меча крупными каплями.

«Теперь я нарекаю тебя, сестра Голубого Языка, – превозгласил он, – отныне ты будешь зваться Красной Щекой!»

Орм посмотрел вслед убегавшим от них людям.

«Нам тоже пора бы поторопиться, – сказал он, – ибо теперь мы вне закона на этой земле. Но то небольшая цена за отмщение».

Они поспешили на свой корабль и рассказали остальным, что произошло на берегу. Затем, без промедления, они подняли якорь и вышли в море, хотя уже опускались сумерки. Они были довольны, что отомстили за Крока как должно, но понимали, что им теперь нельзя терять времени, дабы поскорее покинуть пределы и воды этой страны. Они постарались заставить рабов грести поживее, а Орм сам встал у кормила, в то время как оба чиновника Альманзора, которые не знали, что случилось на берегу, растерянно задавали ему вопросы, не получая на них ответов. Наконец корабль благополучно вышел из бухты в открытое море; попутный ветер задул с юга, так что они смогли поднять парус. Они правили подальше от земли к северу, пока не наступил следующий день; но и тогда они не заметили признаков, что их кто-то преследует.

Они заметили несколько островков слева от носа корабля и подошли к одному из них. Там Орм высадил обоих чиновников на берег, попросив их передать его наилучшие пожелания Альманзору.

«Было бы очень прискорбно с нашей стороны оставить службу у такого доброго господина, – промолвил он, – не попрощавшись с ним должным образом. Передайте ему от имени всех нас, что нам было суждено убить шестерых его людей в отместку за Крока, что был нашим предводителем; хотя даже шестеро это слишком малая цена за его смерть. Кроме того, мы берём этот корабль и всех рабов, что на нём находятся, ибо мы полагаем, что для Альманзора это будет небольшим убытком, который он даже не заметит. Также мы берём и колокол, ибо с ним корабль намного устойчивее, а нас ждут впереди опасные моря. Мы все считаем, что он был хорошим господином для нас, и если бы нам не пришлось убить этих людей, то мы с радостью остались бы на его службе подольше; но так теперь вышло, что бегство это единственный путь спасти наши жизни».

Люди Альманзора пообещали передать его прощальные слова, в точности как Орм их произнёс. Затем он добавил: «Неплохо было бы, если вы, вернувшись в Кордову, также передали наши приветствия богатому иудею Соломону, что известен как великий поэт и ювелир. Поблагодарите его за то, что он был нам щедрым другом; ибо мы более не свидимся»

«И передайте госпоже Субайде, – вмешался Токи, – что два человека с Севера, которых она знает, шлют ей слова приветствия и благодарности. Скажите ей, что мечи, которыми она нас одарила, уже сослужили нам добрую службу, и их лезвия всё ещё не зазубрились, хоть им и пришлось потрудиться. Но ради вашего же блага не говорите эти слова при Альманзоре».

Чиновникам, дабы не забыть столько пожеланий от викингов, пришлось достать свои письменные принадлежности и тщательно всё записать; затем их оставили на острове с достаточным количеством еды, чтобы они могли продержаться там до тех пор, пока их не подберёт какой-нибудь корабль или пока они сами не придумают способ, как им добраться до материка.

Когда рабы сидевшие на вёслах увидели, что корабль снова держит путь в открытое море, они разразились громкими воплями и жалобами, и было очевидно, что они бы предпочли остаться на острове вместе с людьми Альманзора. Товарищам Орма пришлось потрудиться розгами и верёвками с узлами на концах, дабы принудить их к молчанию и заставить как следует грести; ибо ветер начал стихать, а им не хотелось терять понапрасну времени, чтобы поскорее выйти из опасных для них вод.

«Хорошо, что мы приковали рабов к скамьям, – заметил Гунни, – ибо большая часть их с радостью попрыгала бы за борт, несмотря на наши мечи. Жаль, что мы нигде не одолжили добрую плеть, когда обзаводились кандалами. Эти розги и узлы на верёвках недостаточны для таких мулов как они».

«Ты прав, – сказал Токи, – кто бы мог подумать в те дни, когда мы сами сидели рабами на вёслах, что мы когда-нибудь будем оплакивать то, что у надсмотрщика нет для нас бича».

«Верно говорят, что нет нежнее спины, чем своя собственная, – ответил Гунни, – но сдаётся мне, что их спинам придётся поболеть посильнее, чтобы мы могли поскорее удалиться из этих мест».

Токи согласился со сказанным, и они снова обошли скамьи, потчуя рабов ударами, дабы корабль шёл поживее. Но дело с трудом шло на лад, ибо рабы не умели грести в такт с друг другом. Орм заметил это и промолвил: «Плеть не научит человека грести, если он не привык к гребле. Посмотрим, сможем ли мы убедить колокол помочь нам в этом».

С этими словами он поднял свою секиру и ударил её обухом по колоколу в тот момент, когда рабы опустили вёсла в воду. Колокол громко зазвенел, и рабы навалились на вёсла. Таким образом это стало помогать им грести в такт с друг другом. Орм поручил своим людям по очереди отбивать удары по колоколу. Вскоре они обнаружили, что если ударять колокол дубинкой обшитой кожей, то колокол звенит намного более мелодично; и это открытие их очень развеселило.

Немного погодя, однако, поднялся ветер и им больше не было нужды грести. Ветер понемногу стал усиливаться, задувая всё сильнее и сильнее, пока не достиг мощи бури; что стало выглядеть довольно угрожающим. Ульв Волчий Оскал заметил, что этого и следовало ожидать, раз они вышли в море не умилостивив жертвой морских богов. Но остальные начали ему возражать, напомнив, что в прошлый раз они принесли жертву как полагается, но очень скоро после этого столкнулись с мусульманскими кораблями Альманзора. Тогда Гунни высказал предположение, что раз такое дело, то они могли бы принести жертву Аллаху, и некоторые поддержали его; но Токи возразил, что по его мнению, Аллах не разбирается толком в том, что творится в море.

Тогда Орм промолвил: «Я не думаю, что можно быть уверенным в том, насколько могущественен один бог по сравнению с другим или как сильно он может помочь нам. И я полагаю, что глупо пренебрегать одним богом, ради того, чтобы не обидеть другого. Но одно мы знаем точно, что, по крайней мере, один бог уже успел сослужить нам добрую службу; это святой Иаков, ибо его колокол не даёт кораблю опрокинуться, а его звон помогает гребцам в работе. Так что нам не следует забывать и про него».

Команда согласилась, что это было неплохо сказано, и было решено принести в жертву мясо и вино Эгиру, Аллаху и святому Иакову, что укрепило их сердца.

К этому времени они уже плохо представляли, где находится их корабль, за исключением того, что они уже весьма далеко от Астурии. Они знали, что если будут продолжать править на север, как раз туда, куда гнала их буря, и не станут слишком сильно отклоняться к западу, то рано или поздно они увидят землю Ирландии или Англии, а возможно и Бретань. Поэтому они постарались набраться смелости, дабы переждать бурю в море. Раз или два им удалось различить в просветах туч знакомые им звёзды, и они верили, что найдут дорогу домой.

Главной их заботой теперь стали рабы, которые, хотя им уже не надо было работать вёслами, начали слабеть от страха и страдать от качки, сырости и холода, так что лица их стали зелёного цвета, а зубы стучали друг о друга; и двое из них даже умерли. У них не было тёплой одежды на корабле, а между тем, с каждым днём становилось всё холоднее, ибо осень давно уже вступила в свои права. Орм и его люди были удручены жалким видом рабов и старались облегчить их участь как могли; тем из них кто мог глотать пищу, не выблёвывая её тут же за борт, они отдавали лучшие куски, ибо они знали, что рабы станут ценной добычей, если они смогут их довезти живыми и здоровыми до земли.

Наконец буря утихла, и целый день после этого они могли радоваться ясной погоде и попутному ветру, держа путь на север; и даже рабы воспрянули духом, ободрённые проглянувшим солнцем. Но к вечеру ветер стих, и на корабль начал спускаться туман, становясь всё гуще и гуще. Стало зябко и сыро, так что все они начали дрожать от холода, и рабы больше всех; не было ни малейшего дуновения ветра, корабль, не продвигаясь вперёд, лишь качался на морской зыби.

Орм промолвил: «Непросто решить, что нам делать в таком положении. Если мы будем дожидаться попутного ветра, то рабы умрут от холода; но если мы заставим их грести, они тоже умрут, ибо они совсем ослабели. К тому же, мы не знаем куда нам грести, пока не видим солнца или звёзд».

«Я думаю, что лучше заставить их грести, – сказал Рапп, – они хотя бы тогда немного согреются. Мы же можем править по направлению волн, ибо буря задувала с юга; все равно мы не поймём толком куда плывём, пока держится туман».

Они сочли совет Раппа разумным, и рабов снова заставили взяться за вёсла, что те сделали с крайней неохотой и ворчанием, ибо у них действительно уже не оставалось сил для этой работы. Викинги снова, сменяясь по очереди, начали бить в колокол, но теперь им почему-то казалось, что он звучит мелодичнее, чем прежде, с долгим звоном после каждого удара, и это немного ободряло их в густом тумане. Время от времени они давали рабам немного отдохнуть и поспать; но за исключением этого они гребли всю ночь, правя по волнам, тогда как сплошной туман окружал их неотступно.

С наступлением утра Огмунд был у кормила, а Рапп бил в колокол, пока остальные дремали. Внезапно, оба мужчины прислушались и в изумлении уставились друг на друга, а затем снова насторожились. Слабый звон донёсся до них издалека. Всё ещё поражённые этим, они разбудили остальных, и все как один напрягли свой слух. Звук повторился несколько раз и всем показалось, что идёт он со стороны носа корабля.

«Звучит так, будто здесь не одни мы, кто гребёт под звон колокола», – заметил Токи.

«Надо плыть осторожней, – сказал Ульв Волчий Оскал, – ибо это может быть морская богиня Ран с её дочерьми, кто губит людей в море пением и своими чарами».

«По мне это звучит как работа карликов у наковальни, – сказал Халле, – мало весёлого будет, если мы с ними встретимся. Возможно, мы рядом с островом, где живут тролли».

Звон всё ещё слабо доносился издалека. Все викинги с беспокойством ждали, что на этот счёт скажет их предводитель. Рабы тоже слушали звон с оживлением и принялись горячо переговариваться между собой; но язык их был незнаком Орму и его товарищам.

«Что это может быть, никто сейчас не скажет – промолвил Орм, – но, я думаю, не стоит бояться такой мелочи, как колокольный звон. Мы же продолжим грести, как мы делали это и раньше, но будем держаться настороже. Что касается меня, то я никогда не слышал, чтобы колдовство было действенным при свете дня».

Они все согласились с этим и продолжили грести; тем временем далёкий звон становился всё более ясным. Лёгкие дуновения ветра шевелили их волосы, и туман понемногу редел; затем внезапно они все разом вскричали, ибо из тумана показалась земля. Это был скалистый берег, и казалось, что это был или мыс, либо остров. Они не сомневались, что звон доносился отсюда, хотя теперь он и прекратился. Викинги увидели зеленую траву и пасущихся на ней коз; там же были две-три хижины, возле которых стояли люди, вглядываясь в море.

«Не похожи они ни на троллей, ни на дочерей Ран, – заметил Орм, – так что мы сойдём на берег и узнаем, в какие земли мы прибыли».

Они так и сделали; и люди, что были на берегу, не выказали страха, увидев перед собой вооружённых мужчин, но подошли к ним ближе и поприветствовали. Их было шестеро старцев с белоснежными бородами и в длинных коричневых плащах; но ни один из викингов не понимал их речи.

«В какой земле мы оказались? – спросил их Орм, – и что вы за люди?»

Один из стариков понял его слова и крикнул остальным: «Лохланнах! Лохланнах!». Затем он ответил Орму на северном языке: «Вы прибыли в Ирландию, а мы служители святого Финньяна».

Когда Орм и его товарищи услышали это, они преисполнились радости, ибо подумали, что они уже совсем близко от дома. Теперь они увидели, что их корабль пристал к небольшому острову, за которым они могли различить очертания ирландского побережья. На самом же острове жили лишь старцы и их козы.

Старики с удивлёнными лицами оживлённо переговаривались между собой; затем тот, кто понимал речь Орма, сказал ему: «Ты говоришь на языке Севера и я понимаю твой язык, ибо в дни моей молодости я часто имел дело с северянами, перед тем как я оказался на этом острове. Но воистину, я никогда не видел людей из Лохланна одетых как ты и твои люди. Откуда вы родом? Вы белые или чёрные лохланнахи? И как такое может быть, что вы приплыли под звон колокола? Сегодня день святого Брендана, и мы звонили в наш колокол, дабы воздать должное его памяти; затем мы услышали как отвечает ваш колокол, и мы подумали, что это, может быть, сам святой Брендан отвечает нам, ибо он был великим мореходом. Но, во имя Иисуса Христа, откройтесь, крещёные ли вы люди, раз вы приплыли сюда под этот святой звон?»

«Старик любит поговорить, – заметил Токи, – а у тебя есть, что ему порассказать, Орм».

Орм ответил старику: «Мы чёрные лохланнахи, люди из земель короля Харальд, хотя жив ли он сейчас, я не ведаю, ибо мы очень долго отсутствовали дома. Наши плащи и одежды испанские, ибо мы прибыли из Андалузии, где служили могущественному правителю Альманзору. Колокол наш зовётся именем Иакова, и мы привезли его из церкви в Астурии, где был погребён апостол Иаков, и это самый большой из всех колоколов, что там были; но как и почему он сопровождает нас в нашем плавании – это слишком долгая история, чтобы сейчас её рассказывать. Мы наслышаны о Христе, которого ты упомянул, но в тех землях откуда мы прибыли, он не пользуется большим почётом, и мы сами не крещёные люди. Но, если вы христиане, то, возможно, вы будете рады услышать, что у нас есть люди Христа на корабле. Это наши рабы и мы привезли их из тех же земель, что и колокол; но они сильно изнурены плаванием и стоят сейчас немногого. Было бы отрадно для нас, если бы они могли сойти к вам на берег и немного передохнуть прежде, чем мы снова отправимся в путь. Вам нет нужды нас бояться, ибо вы кажетесь на вид добрыми людьми, и мы не причиняем зла тем кто не собирается вредить нам. Мы возьмём немного коз из вашего стада, но ни в чём другом вы не потерпите никакого убытка, ибо мы не собираемся оставаться здесь надолго».

Когда его слова были разъяснены старцам, они начали покачивать головами и перешёптываться между собой; и старик, что понимал язык Орма, сказал, что они часто видят здесь мореходов, но никто до сих пор не причинял им зла.

«Ибо сами мы никому не причиняем зла, – промолвил он, – и у нас нет другого имущества кроме этих коз, наших лодок и хижин; весь этот остров принадлежит святому Финньяну, он властен пред лицом Господа и держит нас в руке своей. Этим летом он щедро благословил наших коз, и посему вы не будет испытывать здесь недостаток пропитания. Поэтому, добро пожаловать к тому немногому, что мы можем вам предложить; а для нас самих, старых людей, кто проводит здесь жизнь в одиночестве год за годом, будет отрадно послушать истории о ваших путешествиях».

Итак, рабы были доставлены на берег, и туда же вытащили корабль. Орм и его люди остались на время на острове святого Финньяна, живя в ладу с монахами. Они ловили вместе рыбу, деля с ними богатый улов, и откармливали рыбой рабов, так что скоро те уже не выглядели такими измождёнными; а самому Орму и его товарищам пришлось рассказать монахам обо всех своих приключениях, ибо те, хотя и с трудом могли следить за его словами, но всё равно, жаждали узнать как можно больше известий о дальних странах. Но больше всего они дивились колоколу, что был больше любого другого колокола, о котором они могли слышать в Ирландии. Они провозгласили великим чудом, что Святой Иаков и Святой Финньян перекликались друг с другом через свои колокола издалека; и иногда во время своих святых служб они ударяли в колокол Святого Иакова вместо своего собственного и ликовали, когда его чудесный звон разносился эхом по морю.

Глава восьмая.О том как Орм побывал среди монахов святого Финньяна, и как в Еллинге случилось великое чудо.

Пока они предавались отдыху у монахов святого Финньяна, Орму и его людям пришлось крепко поразмыслить, какой путь домой им лучше избрать к тому времени, когда их рабы хоть немного отъедятся и поправятся, дабы быть в силах перенести новое морское путешествие. Все они уже сильно желали поскорее оказаться дома, и Орм не меньше других; к тому же, в это время года не было большой опасности наткнуться по дороге домой на морских разбойников, теперь когда корабли уже редко бороздили море. Но такое путешествие в зимнюю непогоду обещало быть очень непростым, и в свою очередь, могло привести к тому, что все рабы лишь замёрзнут до смерти у них на руках, так что, возможно, самым мудрым решением было бы продать их как можно скорее. Для этого они могли бы отправиться в Лимерик, где отец Орма был хорошо известен, либо в Корк к Олафу Драгоценные Каменья, что был самым знаменитым торговцем рабами в этих краях. Посему они спросили монахов, какой по их мнению путь им лучше выбрать.

Когда монахи уяснили, что хотят узнать от них викинги, то они принялись оживлённо переговариваться с друг другом, и казалось, были весьма озадачены; наконец старик, что понимал северное наречие, промолвил: «Неудивительно, что вы мало знаете, как сейчас идут дела в Ирландии, ибо вы прибыли из далёких земель. Но вам нелегко будет сейчас продать рабов в Лимерике, равно как и в Корке; ибо Бриан Бору стал великим властителем в Ирландии, и хотя вы родом с далекого севера, наверняка, вы о нём слышали».

Орм припомнил, что он часто слышал, как его отец рассказывал о короле Бриане, что враждовал с викингами в Лимерике.

«Больше он с ними не враждует, – промолвил монах, – ибо сначала он был вождём далкассинцев, и тогда викинги в Лимерике вели войну против него. После он стал королём Томонда, и тогда он повёл войну против них. Со временем он стал королём всего Мюнстера, и после взял приступом Лимерик и убил там множество викингов; те кому удалось уцелеть, спаслись бегством. И теперь он величайший воитель и герой Ирландии, король Мюнстера и правитель Лейнстера; и те чужеземцы, что остались в наших прибрежных городах, платят ему дань. Сейчас он ведёт войну с королем Малахи, что верховный король в Ирландии, дабы отобрать у него жену и власть. Олаф Драгоценные Каменья платит ему дань и посылает воинов, чтобы помочь ему в войне против короля Малахи; и даже сам Сигтрюгг Шелковобородый в Дублине, что самый могущественный из всех чужеземных вождей в Ирландии, уже дважды платил ему дань».

«Это печальные известия, – заметил Орм, – и этот король Бриан, кажется, действительно могущественный вождь, хотя мы видели властителей и посильнее. Но даже, если всё, что ты говоришь – правда, то чем это может помешать нам продать ему наших рабов?»

«Король Бриан не покупает рабов, – ответил монах, – ибо он берёт всё, что ему нужно у своих подданных или забирает у людей Лохланна. К тому же, известно, что существуют три вещи которые он жаждет больше всего в этом мире, и три вещи, которые он больше всего ненавидит – и я опасаюсь именно они будут вам во вред. Три вещи, которые он жаждет, таковы: это верховная власть, которая у него уже есть, огромное количество золота, которым он тоже уже обладает, и самая красивая в мире женщина, что известна под именем Гормлайт, сестра Мелмора, короля Лейнстера. Её ему ещё предстоит завоевать. До этого она была женой короля Олафа Куарана из Дублина, который избавился от неё из-за её острого языка; так что теперь она замужем за Малахи, нашим верховным королём, который тратит все свои силы в её спальне, и вряд ли способен постоять сейчас за себя на поле битвы. Когда Бриан победит Малахи, он заполучит и Гормлайт, ибо он никогда не упускает возможности получить то, что хочет. Но и три вещи, которые он ненавидит, таковы: это язычники, люди из Лохланна и скальды, что прославляют других королей. Ненависть его так же сильна, как и его жадность и ничто в мире не способно утолить ни то, ни другое; итак, поскольку вы язычники, и к тому, же лохланнахи, мы не советуем вам приближаться к нему слишком близко, ибо мы не хотели бы, чтобы вас убили».

Викинги выслушали его слова с тщанием и согласились между собой, что торговать с королём Брианом им было бы невыгодно. Орм сказал: «Сдаётся мне, что святой Иаков, оказался, воистину, лучшим проводником для нас, когда привёл наш корабль сюда, а не во владения короля Бриана».

«Святой Финньян также помог вам, – промолвил монах, – и теперь, когда вы можете видеть, каково могущество святых людей даже для язычников, не пора ли и вам уверовать в Господа и стать христианами?»

Орм сказал, что он пока ещё не обдумывал тщательно этот вопрос, и что по его мнению, в особой спешке здесь тоже нет большой необходимости.

«Это может оказаться более спешным, чем ты думаешь, – продолжил убеждать его монах, – ибо осталось всего лишь одиннадцать лет до конца света, когда Христос появится в небесах и начнёт судить всех смертных. Посему, прежде чем это произойдёт, всем язычникам лучше было бы покреститься; и глупо будет с вашей стороны оказаться среди последних. Ибо неверующие теперь идут к Господу толпами, намного большими, чем раньше, так что скоро лишь немногие будут коснеть во тьме язычества; и воистину, пришествие Христа уже близко, ибо даже самый закоренелый язычник из всех, король Дании Харальд принял крещение. Теперь же настало время для вас сделать то, что совершил он, оставить ваших ложных богов и принять истинную веру».

При этих словах все викинги воззрились на него с изумлением, и один или двое из них разразились хохотом, хлопая себя по коленям.

«Ты, наверное, скоро расскажешь нам, – еле выговорил от смеха Токи, – что он стал монахом как и ты, и остриг свои волосы».

Орм промолвил: «Мы странствовали дальше всех по свету, пока ты проводил время со своими братьями здесь на этом заброшенном островке; и тем не менее, ты сообщаешь нам более важные вести, чем мы тебе. Но это отнюдь не мелочь, в которую ты пытаешься заставить нас поверить, когда говоришь, что король Харальд стал христианином; я же полагаю, что скорее всего, это какой-то мореход передал тебе эти россказни, дабы над вами позабавиться, зная, что вы простодушны и легковерны».

Но монах продолжал настаивать, что то, что он говорил, это истинная правда, а не басни заезжих мореплавателей. Ибо они услышали эти великие вести из уст своего епископа, когда тот удостоил их своим посещением два года назад; поэтому в следующие семь воскресений они возносили благодарность Господу от имени всех христиан, чьи жилища разорили викинги за великую победу, что Он одержал.

Это убедило их в том, что монах говорит правду, хоть им и трудно было поверить в такие чудеса.

«Он ведь возводит свою родословную к самому Одину, – говорили они друг другу в удивлении, – как тогда он может связать себя с другим богом? Всю жизнь ему сопутствовала великая удача, что была дарована ему асами; его корабли отправлялись против христиан и возвращались гружённые доверху их добром. Чего другого он может желать от христианского Бога?»

Они недоуменно качали головами, и сидели озадаченные.

«Он уже стар и удручён годами, – промолвил Ульв Волчий Оскал, – может быть, он впал в детство, как король Уппсалы Ани в прежние времена. Ибо короли пьют более крепкое пиво, чем их подданные, и обладают большим количеством женщин; что с годами утомляет человека, так что его разум меркнет и он больше не понимает, что делает. Но короли могут делать всё, что им заблагорассудится, даже когда разум покидает их. Возможно, именно так король Харальд и перешёл в христианство».

Его товарищи в согласии закивали, принявшись вспоминать истории о своих земляках, что с годами становились чудными в поступках, причинив своим родичам множество неприятностей своим странным поведением; и все они согласились между собой, что нет ничего хорошего в том, чтобы дожить до таких лет, когда у тебя выпадут зубы и ослабеет разум. Монахи в ответ указали им, что с ними произойдут вещи и похуже, когда через одиннадцать лет настанет Судный День, и их внезапно потащат на него с грешной земли. Но викинги решили, что они позаботятся об этом, когда придёт время, а сейчас, только ради страха перед Христом, они не собираются этим утруждаться.

Однако, Орму было над чем поразмыслить, ибо ему предстояло решить, что предпринять, раз он видел, что им лучше даже не пробовать отправляться в Ирландию, дабы продать там своих рабов. Наконец он сказал своим людям: «Неплохо быть предводителем, когда есть добыча, что можно поделить, и пиво, что можно налить и выпить, но хуже, когда надо решить за всех какую дорогу выбрать; а я пока мало что смог придумать полезного на этот счёт. Пока же ясно только то, что нам надо выйти в море как можно скорее, ибо рабы уже откормились и поправились на здешней пище, и здоровее уже не станут; а чем дольше мы будем здесь задерживаться, тем труднее будет дорога домой из-за непогоды. Мне думается, что лучше всего для нас, отплыть к королю Харальду, ибо при его дворе есть много богатых людей, что могли бы дать подходящую цену за наших рабов; а если он и в правду, обратился в христианство, то тогда у нас есть прекрасный дар для него, что наверняка привлечёт к нам его благосклонность. Что касается меня, то я уж лучше пойду к нему в дружину, чем буду самым младшим в доме моего отца, если, конечно, старик и Одд, мой брат, ещё живы, что мне сейчас неизвестно; а те из вас кто желает скорее вернуться домой, смогут с лёгкостью это сделать, избрав путь от королевского двора до Блекинге, когда мы продадим рабов и поделим прибыль. Так что главная наша забота сейчас, чтобы наши рабы не замёрзли до смерти, когда мы войдём в холодные северные воды».

Затем он сказал монахам, что готов заключить с ними выгодную сделку. Если они отдадут викингам все козьи шкуры, что у них есть, вкупе с одеждой, с которой они могут без сожаления расстаться, то он готов оставить им двух самых слабых своих рабов; ибо, если он возьмёт их с собой на корабль, то они скорее всего умрут, тогда как, если они останутся на острове и окрепнут, то они пригодятся монахам. К тому же, он готов добавить к своему предложению несколько андалузских серебряных монет. Монахи расхохотались в ответ и заметили, что это, пожалуй, лучшая сделка, которую ирландцы могли бы заключить с лохланнахами, но больше всего они желали бы заполучить колокол святого Иакова. Однако Орм сказал, что так дело не пойдёт, и посему сделка была заключена на основе его первоначального предложения, так что рабы получили достаточно одежды для зимнего плавания.

Они накоптили рыбы и козлиного мяса про запас для своего путешествия, взяв с собой также изрядное количество репы, что монахи выращивали на острове. Монахи дружелюбно помогали им во всём и даже не жаловались, что гости значительно приуменьшили численность их козьего стада; единственное, что их беспокоило – это то, что святой колокол остался в руках язычников и то, что Орм и его люди не понимают своего истинного блага и не желают принять крещение. Когда пришло время прощаться, они сделали последнюю попытку, дабы убедить своих новоявленных друзей в истине о Христе, святом Финньяне и Страшном Суде и всех бедствиях, что обрушатся на них, если они пренебрегут обращением в истинную веру. Орм ответил, что сейчас у него мало времени, чтобы заниматься этими делами, но добавил, что он был бы плохим предводителем, если бы отправился в в путь, не отблагодарив их на прощанье за гостеприимство, что они выказали ему и его товарищам. Он запустил руку в свой пояс, вытащил оттуда три золотые монеты и отдал их монахам.

Токи расхохотался при виде такой щедрости и сказал, что он не беднее Орма, и что по возвращении домой, собирается сосватать себе девушку в лучших домах Листера и затем стать известнейшим человеком в своей округе. Так что он тоже готов отдать монахам столько же золота, несмотря на то, что те уже, наверное, остолбенели от такого зрелища. Остальные люди Орма не проявили столько же воодушевления как Токи, но тоже что-то отдали монахам, дабы не повредить своему доброму имени; лишь Ульв Волчий Оскал не дал ничего. Остальные принялись подшучивать над его скупостью, но он лишь ухмылялся в ответ и скрёб на щеке свою бороду с невозмутимым видом.

«Я не предводитель, – сказал он, – к тому же, я становлюсь стариком; ни одна девушка не пойдёт за нищего со своим приданным, да и старуха тоже. Поэтому я всего лишь предусмотрителен, а не скуп».

Когда рабов снова отвели на борт и приковали к своим местам, Орм отплыл от острова святого Финньяна и направил корабль на восток вдоль ирландского побережья. Сильный попутный ветер подгонял корабль и они шли очень быстро. Все они продрогли до костей, хоть и кутались как могли в козьи шкуры; ибо Орм и его люди так долго прожили на тёплом юге, что совсем отвыкли от холодов. Всё же, они были счастливы, что находятся уже близко от дома, и теперь опасались лишь внезапной встречи со своими соплеменниками, что могли оказаться в этих водах; поэтому они всё время были настороже, ибо монахи уведомили их, что викингов из Дании теперь часто можно встретить во множестве возле берегов Англии, так как большая часть Ирландии была закрыта для них властью могучего короля Бриана Бору, и теперь Англия считалась среди них наиболее подходящим местом для грабежей. Поэтому, дабы избежать встречи с кораблями викингов, Орм старался держаться подальше от земли, когда они проходили Ла-Манш. Им сопутствовала удача, ибо они не встретили ни одного корабля; так, они долго плыли по открытому морю, чувствуя, как брызги волн становятся всё холоднее, и правили под парусом, пока не узрели побережья Ютландии. Они расхохотались от радости, воспрянув сердцами, когда снова увидели датскую землю; и они показывали друг другу на знакомые береговые приметы, которые они видели, когда плыли здесь с Кроком семь лет назад.

Они обогнули Ско и правили теперь на юг, оказавшись с подветренной стороны от земли; посему рабам снова пришлось изо всех сил налечь на вёсла, пока колокол святого Иакова отбивал для них удары. Здесь Орм переговорил с рыбаками, что попались им на пути и узнал, насколько далеко они ещё от Еллинге, где король Харальд держал свой двор. Они почистили своё оружие и позаботились о своей одежде, дабы они могли предстать перед королём в подобающем достойных людей виде.

Ранним утром они увидели Еллинге, и подойдя на вёслах к пристани, крепко привязали там свой корабль. Оттуда, где они были, им хорошо был виден королевский замок обнесённый частоколом. Недалеко от пристани было несколько хижин, откуда уже выбирались люди, с любопытством рассматривая Орма и его товарищей, ибо те своим видом походили на чужестранцев. Затем они вытащили на берег колокол, пользуясь той же оснасткой и катками, что они взяли с собой из Астурии; и пока они всем этим занимались, толпа восхищённых зрителей поспешила собраться вокруг, дабы поглазеть на столь великое чудо и узнать, откуда прибыли эти иноземные гости. Орм и его люди нашли очень необычным снова слышать вокруг себя родную речь, после того как они столько лет пробыли в чужих землях. Они расковали рабов и принудили их тащить на верёвках колокол к королевским покоям.

Неожиданно они услышали суматошные вопли со стороны замка и увидели как по холму в их направлении сбегает тучный человек в длинной рясе. Он был без бороды, с серебряным крестом на груди, а на лице его было выражение ужаса. Задыхаясь, он добежал до хижин, и простирая в стороны руки завопил: «Пиявки! Пиявки! Неужели ни у одной милосердной души здесь не найдётся пиявок! Мне немедля нужны пиявки, свежие и крепкие!»

Они могли предположить, что он чужеземец, но он хорошо выговаривал слова по-датски, хотя и задыхался от бега.

«Пиявки в замке испортились и перестали пить кровь, – продолжил он, по прежнему тяжело дыша, – а это единственное средство, что помогает ему при зубной боли. Во имя Отца, Сына и Святого духа, неужто ни у кого здесь нет пиявок?»

Ни у кого в хижинах пиявок не оказалось, и толстый священник в отчаянии застонал. К этому времени он уже достаточно близко подошёл к пристани, где стоял на якоре корабль Орма, и увидел там колокол и людей вокруг него. Его глаза полезли из орбит, и он подбежал ближе дабы обозреть то, что он увидел, как следует.

«Что я вижу, – пронзительно вскричал он. – Колокол? Святой колокол? Или я сплю? Он настоящий или это происки дьявола? Как он мог оказаться здесь, в этой земле исполненной тьмы и злых духов? Никогда доселе я не видел более великолепного колокола, даже в соборе самого императора в Вормсе!»

«Он называется Иаков, по имени апостола, – сказал Орм, – и мы привезли его сюда из церкви апостола в Астурии. Мы слышали, что король Харальд принял христианство и решили, что такой дар будет ему по душе».

«Чудо! Это чудо! – вскричал священник, заливаясь слезами облегчения, и протягивая руки к небесам. – Ангелы господни обратились к нам в час нужды, когда наши пиявки ослабели. Это лекарство намного лучше пиявок. Но нам надо торопиться! Промедление опасно, ибо он сильно страдает от боли».

Рабы медленно потащили колокол к замку, в то время как священник непрестанно увещевал их тянуть изо всех сил, дабы дело шло побыстрее. Он продолжал непрерывно что-то бормотать, словно он лишился рассудка, утирал глаза от слёз, и обратив лицо к небу, выкрикивал слова на непонятном им языке. Орм и его люди предположили, что зубы болят у короля, но никак не могли взять себе в толк, как ему в этом может помочь их колокол. Но священник продолжал бормотать про то, как удачно всё получилось, назвал их божьими посланниками и уверил, что теперь всё будет хорошо.

«Хвала Господу, у него осталось не так много зубов во рту, – сказал он, – но те, что есть, причиняют нам не меньше хлопот, чем остальные козни дьявола в этой языческой стране. Ибо, несмотря на его возраст, они часто причиняют ему боль, все, кроме двух, что синего цвета; и когда они болят, он непрестанно богохульствует, и к нему нельзя приблизиться без опаски. Этим летом, когда у него болел один из коренных зубов, он чуть было не отправил брата Виллибальда присоединиться к сонму святых мучеников, поразив его в голову тяжёлым распятием, что должно служить для облегчения боли, но никак для её причинения. Брат Виллибальд теперь снова на ногах, хвала Господу, но много недель он был болен и у него кружилась голова. Мы вручили наши жизни милости Господней, я и брат Виллибальд, когда вместе с епископом Поппо прибыли на эту землю, коснеющую во мраке, с Евангелием и умением исцелять; и всё же, мне кажется несколько излишним, быть причисленным к лику мучеников из-за какой-то пары гнилых зубов. Нам даже не дозволяется вырвать некоторые из них, под страхом смерти, ибо он заявил, что не собирается походить на какого-то старого шведского короля, что скончался, посасывая молоко из рожка. Так что, вы сами, видите, какие трудности и лишения мы претерпеваем от короля в нашем рвении распространять истинную веру – брат Виллибальд, что был лучшим целителем в Бременском диоцезе, и я сам, кто и лекарь и регент, а зовут меня брат Маттиас».

Он ненадолго остановился, дабы перевести дыхание, отирая пот со своего лица и призывая рабов тянуть быстрее. Затем он продолжил: «Главная наша трудность, с которой нам целителям приходится мириться в этой стране, это то, что у нас нет подходящих мощей, что могли бы помочь нам. У нас даже нет ни единого зуба святого Лазаря, перед которыми не устоит ни одна зубная боль, и которые можно найти где угодно в христианском мире. Ибо нам проповедникам среди язычников не дозволяется брать мощи святых с собой из опасения, что они могут попасть в руки язычником и оскверниться. Поэтому нам приходится полагаться только на молитвы, святой Крест и мирские снадобья, чего иногда недостаточно. Итак, никто из нас не может исцелять данов святыми реликвиями, пока не будет мощей, дабы помочь нам; но время для этого ещё не пришло. Ибо, хотя уже три епископа и множество меньших пастырей было убито в этой стране, и некоторые из тел этих мучеников были найдены и погребены по христианскому обряду, так что мы знаем, где они сейчас находятся, однако Святая Церковь постановила, что никакие кости епископов или мучеников не могут быть выкопаны из земли и использованы для целительства до тех пор, пока не пройдёт тридцати шести лет с года их смерти. И пока это время не наступит, лекарям будет непросто лечить людей в этой стране».

Он грустно покачал головой и что-то пробормотал себе под нос, но затем, как будто, снова оживился.

«Однако, – продолжил он, – теперь, когда Господь счёл нужным случиться такому великому чуду, всё станет гораздо легче для меня и брата Виллибальда. Правда, нигде в Священном Писании я не видел упоминаний о том, что святой Иаков мог исцелять зубную боль; но в его собственном колоколе, да ещё только что прибывшем с его благословенной могилы, воистину, должна присутствовать такая великая мощь, которая легко сокрушит любое зло, включая зубную боль. Посему, вождь, не может быть, чтобы ты был никем другим, как посланником Господним ко мне и брату Виллибальду и ко всей христианской вере в этой стране».

Орм промолвил: «Премудрый господин, но как ты собираешься исцелять зубную боль колоколом? Мои товарищи и я были в далёких землях и видели много удивительных вещей, но это должно быть самым чудесным из всех».

«Есть два средства от зубной боли, которые мы – целители, искусные во врачевании, знаем, – отвечал брат Маттиас, – и оба они действенны. Лично я – и думаю, брат Виллибальд разделяет моё мнение – считаю, что старинный рецепт изложенный святым Григорием, является наилучшим. Впрочем, скоро вы сможете всё увидеть сами».

К этому времени они достигли крепостного вала с частоколом, и престарелый привратник с трудом распахнул перед ними большие ворота, тогда как другой человек протрубил в рог, дабы оповестить всех о прибытии гостей. Брат Маттиас возглавил процессию и принялся ликующим голосом распевать священный псалом «Vexilla regis prodeunt». За ним шли Орм и Токи, за которыми следовали рабы тащившие колокол, и остальные викинги, что подгоняли рабов.

За частоколом было множество строений, которые принадлежали домочадцам короля. Ибо король Харальд жил с большей пышностью, чем его отец, выставляя напоказ свои богатства. Он перестроил и увеличил пиршественные покои старого короля Горма и добавил им великолепия, а также выстроил длинные дома для своих приспешников и слуг. Завершение постройки кухни и пивоварни было воспето скальдами; и знающие люди утверждали, что они даже больше, чем кухня и пивоварня у короля в Уппсале. Брат Маттиас повёл их в спальные покои короля, ибо сейчас, когда король Харальд был уже стар, он проводил большую часть времени, развлекаясь со своими женщинами и наслаждаясь накопленными сокровищами.

Спальные покои короля были высоким и очень просторным строением, хотя сейчас оно было менее переполнено, чем прежде. Ибо с тех пор как епископ Поппо неустанно предостерегал короля Харальда, что тот должен вести благочестивую жизнь христианского правителя, король отказался от услуг большинства своих женщин, оставив при себе нескольких лишь самых молодых. Те из женщин, что родили ему детей, жили теперь в других домах в пределах замка. Однако сейчас в спальных покоях и по сторонам царила страшная суматоха, и множество мужчин и женщин бегало вокруг в большом смятении. Некоторые из них остановились, удивлённо разглядывая приближающуюся процессию, и спрашивая друг друга, что всё это значит; но брат Маттиас, прекратил пение, и как пьяный, расталкивая толпу плечами, ворвался в королевские покои; Орм с Токи последовали за ним.

«Брат Виллибальд, Брат Виллибальд! – вскричал он, – есть ещё целительный бальзам в Гилеаде. Царственный государь, возрадуйся и восславь Госпдоа, ибо чудо свершилось для тебя, и боль твоя скоро низвергнется! Подобно Саулу сыну Киша я вышел искать пиявок, а обрёл святыню!»

Пока люди Орма с большим трудом пытались втащить колокол в королевскую опочивальню, брат Маттиас принялся рассказывать о том, что с ним произошло.

Орм с товарищами учтиво приветствовали короля Харальда, глядя на него с любопытством; ибо его имя было у них на слуху чуть ли не с рождения, и теперь им было странно и непривычно видеть его старым и немощным.

Его ложе располагалось возле стены, напротив дверей. Это было крепкое высокое сооружение искусно сделанное из дерева, накрытое мехами и заваленное подушками; и оно было таким просторным, что трое или четверо человек могло лежать на нём не стесняя друг друга. Король Харальд сидел на краю постели, обложенный подушками и закутанный в длинную мантию из меха выдры, и с жёлтой вязаной из шерсти шапочкой на голове. На полу перед ним на корточках сидели две молодые женщины, и между ними стоял котёл полный горячих углей. Они держали ступни короля у себя на коленях и растирали их, дабы он не мёрз.

Даже самый неосведомлённый человек, увидев его, догадался бы, что перед ним король Харальд, хотя при нём и не было знаков королевской власти, а вместо этого было выражение не королевского страдания на его лице. Его большие округлые глаза были вытаращены в печальном ожидании неминуемых мук, а взгляд его, бесцельно блуждая по лицами окружавших его в опочивальне людей, наконец остановился на колоколе, который к этому времени втащили в комнату. Но он, казалось, не проявил к новому предмету какого-то интереса, и лишь осторожно дышал через нос маленькими вдохами, словно ему не хватало воздуха; ибо боль, что его мучила, ушла лишь ненадолго, и он теперь ожидал её неизбежного возвращения. Это был пожилой человек очень грузного сложения и внушающего почтение вида, с широкой грудью и огромным выступающим животом, лицо его было крупным и красным с блестящей гладкой кожей. У него были белые седые волосы, но широкая спутанная борода, что спускалась ему на грудь косматыми сосульками была серовато-жёлтой, а в середине с нижней губы свисала узкая совершенно жёлтая её прядь. Рот его был влажен от снадобий, что он принимал, дабы утолить боль, поэтому оба его голубых глазных зуба, что были известны своими размерами и цветом, блестели теперь даже больше обычного, словно клыки старого кабана. Глаза его были вытаращены и налиты кровью, но в них, его широком лбу и в косматых седых бровях таилось грозное величие.

Епископа Поппо не было в опочивальне, ибо он бодрствовал всю ночь возле королевского ложа, вознося молитвы, и был вынужден всё это время выслушивать от короля ужасные проклятия и богохульства, когда его зубная боль становилась нестерпимой, так что в конце концов он был вынужден удалиться, дабы немного передохнуть. Но брат Виллибальд, что также провёл всю ночь на ногах, подбирая вместе с братом Маттиасом всевозможные лекарства, дабы унять королевскую боль, всё ещё был в бодром состоянии духа. Он был маленьким сморщенным человечком, с большим носом и строго поджатыми губами и с длинным красным шрамом на макушке. Он с готовностью кивал, слушая рассказ брата Маттиаса, о всех произошедших с ним событиях, и взволнованно воздел руки над собой, когда увидел колокол, который стали затаскивать в опочивальню.

«Это воистину чудо, – вскричал он пронзительным и ликующим голосом, – как птицы небесные приносили пищу пророку Илие, когда он пребывал одинокий в пустыне, так и эти странники прибыли к нам с помощью посланной небесами. Все наши мирские снадобья смогли унять боль лишь ненадолго; ибо как только нетерпение заставит нашего господина короля Харальда открыть рот, зубная боль тут же возвратится. Так было всю ночь. Однако, теперь его исцеление несомненно. Сначала, брат Маттиас, хорошенько сполосни колокол святой водой; затем положи его на бок и промой изнутри, ибо я не вижу на нём сверху пыли, что нам потребуется. Затем в своё время я смешаю эту пыль с другими ингредиентами».

Итак, они перевернули колокол на бок, и брат Маттиас тщательно протёр его зев куском ткани смоченной святой водой, которую потом он отжал над чашей. В колоколе внутри был изрядный слой пыли, потому вода в чаше стала совершенно чёрной к великой радости брата Виллибальда. Затем брат Виллибальд принялся за работу, смешивая свои снадобья, которые он хранил в большом кожаном сундуке, и ведя попутно поучительную беседу с теми из присутствующих, кому было любопытно узнать, что же он собирается приготовить.

«Старинный рецепт святого Григория будет наиболее действенным в нашем случае, – объяснил он слушателям, – он несложный и его легко приготовить. Сок тёрна, желчь кабана, селитра и бычья кровь, щепотка хрена и несколько капель можжевеловой воды – всё это смешивается в равной пропорции со святой водой, где были омыты святые мощи. Смесь следует держать во рту, пока не будут пропеты три стиха из псалмов; всё это необходимо повторить трижды. Это самое действенное снадобье из всех средств против зубной боли, которое мы, целители, применяем в искусстве врачевания; и оно никогда не подведёт, при условии, конечно, что святые мощи достаточно сильны. Лекари из Апулии при дворе старого императора Оттона полагали, что кровь лягушек более действенна, чем бычья кровь, но такого мнения мало кто придерживается в наши дни, тем более что лягушачью кровь нелегко раздобыть зимой».

Он достал из своего сундука две небольшие железные бутыли, открыл их, понюхал, и покачав головой, отправил слугу на кухню раздобыть свежей желчи и бычьей крови.

«В нашем случае, лучше использовать всё самое свежее, – пояснил он, – когда священная реликвия настолько сильна как у нас, надо хорошенько позаботиться об остальных ингредиентах».

Всё это заняло какое-то время, и казалось, что король Харальд уже меньше обеспокоен своей болью. Он перевёл взгляд на Орма и Токи, очевидно озадаченный видом людей одетых в чужеземные доспехи; ибо они всё ещё носили красные плащи и разукрашенные надписями щиты Альманзора, их шлемы были с наносниками и низко спускались на их щёки и шеи. Он дал им знак подойти ближе.

«Что вы за люди?» – спросил он.

«Мы ваши люди, король Харальд, – отвечал Орм, – но мы прибыли из Андалузии, где мы были на службе Альманзора, великого правителя Кордовы, пока кровь не пролилась между нами. Крок из Листера был нашим предводителем, когда мы отправились в поход на трёх кораблях. Но он был убит, и многие пали вместе с ним. Я Орм сын Тости из Маунда в Сконе, и теперь я предводитель тех кто остался жив; мы прибыли сюда с колоколом. Мы решили, что подобный дар будет угоден тебе, о, король, ибо мы слышали, что ты принял крещение. Насколько он силен против зубной боли мне неведомо, но в море он был нам могущественным союзником. Это самый большой из всех колоколов с могилы святого Иакова в Астурии, где есть ещё множество разных чудесных диковин; мы отправились туда вместе с нашим господином Альманзором, который очень дорожил этим колоколом».

Король Харальд кивнул, ничего не сказав; но одна из молодых женщин, что сидела на полу на корточках у его ног, повернулась, и глядя на Орма и Токи поспешно произнесла по арабски: «Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного! Вы люди Альманзора?»

Они оба воззрились на неё, изумлённые тем, что снова слышат этот язык при дворе короля Харальда. Она была красива, с карими широко расставленными глазами на бледном лице. Её заплетённые чёрные волосы спускались с висков двумя длинными косами. Токи так никогда и не выучил толком арабский, но он слишком давно не разговаривал с женщиной, и это помогло ему незамедлительно найтись с ответом: «Ты, должно быть, из Андалузии, – сказал он, – я видел там женщин похожих на тебя, но ты намного прекрасней».

Она одарила его быстрой улыбкой, показав белые зубы, но затем печально опустила глаза. «О, незнакомец, кто знает мой язык, – сказала она нежным голосом, – ты видишь как вознаградила меня моя красота. Вот, я перед тобой андалузка знатного рода, а теперь я рабыня у нечестивых язычников, с бесстыже открытым лицом, растираю гниющие ступни старого Синезубого. В этой стране нет ничего кроме холода и мрака, шкур и вшей, и пищи, что изрыгнули бы даже псы Севильи. Только в Аллахе я могу найти утешение от моей жалкой участи, к которой привела меня моя красота».

«Мне кажется, что ты слишком хороша для того, чтобы здесь оставаться, – посочувствовал девушке Токи, – тебе следовало бы найти более подходящего человека, который мог бы предложить тебе кое-что получше, чем пальцы своих ног».

Она снова ослепительно улыбнулась ему, хотя на глаза ей навернулись слёзы; но в это время король Харальд приподнялся и гневно крикнул: «Кто ты таков, чтобы говорить на языке воронов с моей женщиной?»

«Меня зовут Токи, я сын Серой Чайки из Листера, – отвечал Токи, – мой меч и быстрый язык, это всё, чем я владею. Но я не собирался выказывать неуважение к тебе, король, отвечая этой женщине. Она спросила меня о колоколе, и я ответил ей; и она сказала, что думает, что он станет даром, который доставит тебе не меньше радости, чем дарит тебе она, и не меньше пользы».

Король Харальд было собрался что-то ответить, открыв свой рот, но как только он это сделал, его лицо почернело, он громко заревел и откинулся назад на подушки, так что обе молодые женщины, сидевшие на корточках перед кроватью, упали на спину; ибо боль снова вернулась терзать его зубы.

После этого в опочивальне началось всеобщее замешательство, и те кто стоял рядом с королевским ложем отступили назад, опасаясь за свои жизни. Но брат Виллибальд, который уже успел приготовить свое снадобье, смело вышел вперёд с уверенным видом и ободряющими словами.

«Сейчас, сейчас, великий король», – промолвил он решительно и осенил крестным знамением сначала короля, а затем чашу со снадобьем, которую он держал в руке. В другую руку он взял маленькую роговую ложечку и произнёс нараспев торжественным голосом:

«Жестокая боль

Сжигает тебя

Её утолим мы

Священной водой

Почувствуешь, что

Ушла твоя боль».

Король взглянув на брата Виллибальда и его чашу, сердито фыркнул, затряс головой и застонал, а затем терзаемый болью, замахнулся на него и яростно проревел: «Прочь от меня, поп! Убирайся со своими заклинаниями и своим варевом! Эй, там, Хальбьерн, Арнкель, Грим. Хватайте свои секиры и разрубите эту вошь!»

Но его люди не сдвинулись с места, ибо раньше уже слышали от него подобные речи в припадках гнева, что происходили от боли; и брат Виллибальд смело приблизился к королю со словами: «Будь же терпелив, великий король, выпрями стан свой и положи ложечку себе в рот; ибо наполнена она святой силой. Только три ложечки, король, и тебе даже не потребуется их глотать. Пой же брат Маттиас!»

Брат Маттиас, что стоял позади брата Виллибальда с большим распятием в руке, затянул нараспев священный гимн:

«Solve vincla reis

profer lumen caecis ,

mala nostra pelle,

bona cuncta posce!»

Это, казалось, успокоило короля, ибо тот сдался и дозволил приподнять себя в сидячее положение. Брат Виллибальд проворно сунул ложечку со снадобьем в рот королю, продолжая подпевать брату Маттиасу, тогда как все вокруг в опочивальне смотрели на них в великом ожидании. Лицо короля побагровело от крепости зелья, но он продолжал держать рот закрытым; затем, когда были пропеты три стиха, он послушно сплюнул на пол, после чего брат Виллибальд, не прекращая пения, дал ему вторую ложку лекарства.

Все свидетели этого зрелища согласились потом между собой, что не прошло и нескольких мгновений после второй ложечки, и даже перед тем, как священники закончили петь, король Харальд вдруг закрыл глаза и замер. Затем он снова открыл их, выплюнул снадобье, издал глубокий вздох и потребовал пива. Брат Виллибальд прекратил пение и встревоженно наклонился к нему.

«Вам лучше, ваше величество? Боль покинула вас?»

«Да, – сказал король и снова сплюнул, – твоё зелье было кислым на вкус, но похоже, оно подействовало».

Брат Виллибальд всплеснул руками от радости.

«Осанна! – вскричал он, – Свершилось чудо! Святой Иаков Испанский ответил на наши молитвы! Восславь же Господа, о король, ибо грядут лучшие времена! Зубная боль не будет больше омрачать твой дух, и тревога оставит сердца твоих подданных!»

Король Харальд кивнул, поглаживая свою бороду. Он схватил обеими руками большой кубок, что ему принесли, и поднёс его к своему рту. Сначала он глотал с осторожностью, очевидно опасаясь, что боль может вернуться, но затем понемногу он набрался уверенности и споро опустошил кубок до дна. Он приказал, дабы кубок наполнили снова и предложил его Орму.

«Выпей, – повелел он, – и прими нашу благодарность за свой дар, что помог нам».

Орм принял кубок и поднёс его к губам. Это было лучшее пиво, что он когда-либо пробовал, крепкое и густое, какое может позволить себе варить лишь король, и он выпил его с удовольствием.

Токи пристально наблюдал за этим, и вздохнув, сказал:

«В глотке моей болезнь

Ссохлось там всё давно

Ведомо ль лекарям

Лишь пиво излечит всё?»

«Если ты скальд, ты тоже должен выпить, – промолвил король Харальд, – но после тебе придётся сложить об этом вису».

Итак, кубок был снова наполнен для Токи, и он приникнув к нему своим ртом, принялся пить, понемногу всё сильнее запрокидывая назад голову; и все присутствовавшие в опочивальне короля согласились между собой, что мало кто опустошал кубок с таким воодушевлением. После Токи ненадолго задумался, грустно поглядывая в пустой кубок и утирая с бороды пену, и чуть погодя произнёс громким полнозвучным голосом, словно пиво придало ему новых сил:

«Жаждав, грёб я на веслах

Жаждав, рубился в битве

Будь славен наследник Горма

Что лучшую воду ты дал мне»

Все кто был в королевской спальне хвалили вису Токи, и король Харальд промолвил: «Мало хороших скальдов найдётся в наши дни, и ещё меньше тех кто может сложить вису, не просиживая полдня над ней в размышлениях. Много их приходило в мои покои со своими песнями и они досаждали мне всю зиму своим присутствием, сопя над моим пивом, не в силах придумать ничего нового, кроме того, что они загодя сочинили. Мне нравятся люди, которым висы даются легко, и которые могли бы развлекать меня каждый день новыми, когда я пирую; и мне сдаётся, что ты, Токи из Листера получше любого из скальдов, что я видел, с тех пор как Эйнар Скалаглам и Вигфус сын Глума Убийцы были моими гостями. Посему вы должны отпраздновать йоль вместе со мной, и ваши люди тоже; там вы сможете упиться на славу моим лучшим пивом, ибо вы заслужили это своим прекрасным даром, что вы принесли».

Затем король Харальд широко зевнул, ибо он сильно устал после бессонной ночи. Он поплотнее закутался в меха, поудобнее устроился на своём ложе и вознамерился уснуть, и две молодые женщины легли по бокам от него. Его укрыли сверху меховыми одеялами и брат Маттиас и брат Виллибальд осенили его крёстным знамением, бормоча негромко молитвы. Затем все покинули опочивальню, и спальничий короля, выйдя на середину двора королевского замка с мечом в руке, трижды громогласно прокричал: «Король Дании спит!», дабы никто не осмеливался обеспокоить своим шумом королевский сон.

Глава девятая. Как король Харальд Синезубый отпраздновал йоль.

Знатные люди со всего Севера съехались в Еллинге, дабы отпраздновать йоль с королём Харальдом, так что им всем едва хватило места за столами, а в королевских покоях сделалось необычайно тесно и многолюдно. Но Орму и его товарищам было грех жаловаться на тесноту, ибо они взяли хорошую цену за своих рабов и продали их всех ещё до начала праздника. Когда Орм по справедливости разделил между своими людьми вырученное за рабов серебро, они почувствовали себя богатыми и свободными, и вдруг начали тосковать по родному Листеру, пытаясь догадаться о том, смог ли Берси вернуться домой на двух кораблях или это только они остались в живых после похода Крока. Однако, все они были отнюдь не против остаться в Еллинге до конца празднования, ибо это почиталось за великую честь – праздновать йоль с самим королём Дании, так что потом человек мог гордиться блеском этой славы до конца своих дней.

Главным гостем должен был стать сын короля Харальда, Свейн Вилобородый, что прибыл из Хедебю с большим числом своих приспешников. Как и всё сыновья короля Харальда он был рождён от одной из отцовских наложниц; и между отцом и сыном не было особой приязни, так что они старались не встречаться друг с другом без большой необходимости. Однако каждый йоль король Свейн всё равно отправлялся в Еллинге, и все знали зачем. Ибо так часто случалось во время йоля, когда еда была обильнее, а пиво крепче, чем обычно, что старые люди внезапно умирали прямо за столом или в кровати. Так произошло и со старым королём Гормом, который занемог, объевшись праздничной свинины и умер через два дня так и не придя в себя; поэтому король Свейн желал быть поближе к отцовским сундукам с сокровищами, если его родителя вдруг не станет. Но уже много лет он совершал эти путешествия понапрасну, и нетерпение его возрастало с каждым разом. Приспешники его в большинстве своём были грубыми и заносчивыми людьми, и было трудно каждый раз сохранять мир между ними и домочадцами короля Харальда, тем более, с тех пор как король Харальд принял христианство, и его примеру последовало множество его людей. Ибо король Свейн всё ещё придерживался старой веры и злобно насмехался над крещением отца, говоря, что даны могли легко избежать подобного позора, если бы у его старика хватило ума помереть вовремя.

Однако, у него самого было достаточно ума не распространяться об этом чересчур открыто, когда он приезжал в Еллинге, ибо король Харальд легко впадал в гнев, и когда такое случалось, он мог сделать что угодно и с кем угодно. Посему они старались не тратить друг на друга лишние слова, за исключением требуемых по обычаю приветствий, и поднимали взаимные кубки друг за друга не чаще, чем было положено учтивостью, сидя на почётных местах в пиршественной зале.

Перед рождеством случилась снежная буря, но она утихла, и погода сделалась морозной и тихой; а рождественским утром, когда священники служили обедню, и весь двор замка заволокло густым паром от блюд, что готовились на королевской кухне, большой корабль подошёл на вёслах с юга и стал у пристани. Парус его был изорван бурей в клочья, а вёсла обледенели. Король Харальд присутствовал при обедне, когда ему сообщили о прибытии судна. Он поднялся к пристани к кораблю, желая знать, кто могли бы быть новые гости. Это было большое крутобокое судно, с красной головой дракона надменно сидевшей на изогнутой шее на носу, челюсти его были покрыты толстой коркой льда, показывающей какие суровые морские просторы он одолел. Было видно, как с него на пристань выбрались люди в обледенелой одежде, и среди них выделялся высокий предводитель в синем плаще, а рядом с ним был другой человек схожего вида, одетый в красное. Король Харальд пристально оглядел их с места, где он стоял и промолвил: «Похоже на корабль йомсвикингов, но, может быть, это шведское судно, и на нём дерзкие люди, ибо они прибыли к королю данов без щита на мачте в знак мирных намерений. Я знаю лишь троих людей, что могут осмелиться так поступить: это Скеглар Тости, Вагн Акиссон и Стирбъёрн. К тому же, они подошли к берегу, не сняв драконью голову, хотя они должны знать, что тролли на земле не любят драконьих голов; и я знаю лишь двух человек, которым всё равно, что думают о них тролли, и это Вагн и Стирбъёрн. Но по кораблю я вижу, что его хозяин не стал искать убежища от вчерашней непогоды, и есть только один человек кто отказался бы склониться перед подобной бурей. Посему я полагаю, что это, должно быть, мой зять Стирбъёрн, которого я не видел уже четыре года; кроме того, у одного из них синий плащ, а Стирбъёрн дал клятву носить синее до тех пор, пока не отвоюет назад своё наследство у короля Эйрика. Кто с ним рядом такого же высокого роста сказать трудно, но сыновья Струтхаральда всегда были выше обычных людей, к тому же все трое друзья со Стирбъёрном. Это не может быть ярл Сигвальди, старший из них, ибо ему не до празднования йоля после того позора, что он навлёк на своё имя, когда увёл свои корабли прочь от битвы при Хорундарфьорде; брат его Хемминг сейчас в Англии. Но третий из сыновей Струтхаральда, Торкель Высокий, и должно быть, это он».

Так рассудил король Харальд в своей мудрости, и когда незнакомцы подошли ближе к замку и стало очевидно, что его догадки были верны, его настроение впервые улучшилось с тех пор, как к нему прибыл король Свейн. Он сердечно поприветствовал Стирбъёрна и Торкеля, и повелел без промедления затопить баню для своих гостей и поднести им и их людям горячего пива.

«Даже величайшим из воинов, – промолвил он, – необходимо согреться после того, что вы пережили; ибо есть своя правда в старых словах:

Горячее пиво тому кто замёрз

Горячее пиво тому кто устал

Нет лучшего друга, чем пиво

Сбросить с сердца тоску и печаль».

Многие из людей Стирбъёрна были настолько изнурены путешествием, что едва могли держаться на ногах; но когда им подали горячее пиво, они сумели удержать его в руках и выпить, не пролив ни капли.

«Как только вы попаритесь и отдохнёте, – промолвил король Харальд, – начнётся праздничное пиршество, и пожалуй, я теперь приступлю к нему с большим аппетитом, чем если бы только лишь мой сын сидел бы со мной за столом.

«Вилобородый здесь? – спросил Стирбъёрн, оглянувшись, – я был бы не прочь перемолвиться с ним словечком».

«Он всё ещё лелеет надежду, что однажды увидит как я скончаюсь, упившись пивом, – сказал король Харальд. – Лишь поэтому он каждый год приезжает сюда. Но, если я когда-нибудь и умру на рождественском пиру, то только потому, что мне надоест смотреть на его недовольную физиономию. У тебя будет возможность ещё поговорить с ним в свое время. Но скажи мне сперва: кровь ещё не пролилась между вами?»

«Кровь ещё не пролилась, – ответил Стирбъёрн, – но за будущее я не ручаюсь. Он обещал помочь мне кораблями и своими людьми против моего родича из Уппсалы, но пока ещё ни один корабль не прибыл».

«Не должно быть никаких ссор в моём доме, пока длится святое празднество, – промолвил король Харальд, – и ты должен постараться понять это, хотя я знаю, что тебе, может быть, трудно будет поддерживать мир со Свейном. Ибо я теперь следую Христу, что всегда был мне добрым союзником; а Христос не терпит раздоров в день, когда он родился и в последующие святые дни».

«Я человек лишённый наследства, – ответил Стирбъёрн, – и не могу позволить себе такой роскоши, как быть миролюбивым; ибо лучше я буду вороном, чем падалью, которую он клюет. Но, пока я твой гость, полагаю, я смогу сохранять мир, как и любой другой человек, какие бы боги не покровительствовали твоему пиру; ибо ты всегда был мне добрым тестем, и у меня не было повода ссориться с тобой. Но у меня есть для тебя новости; твоя дочь Тюра умерла. Я хотел бы приехать к тебе с более приятными вестями».

«Воистину, это печальные известия, – сказал король Харальд. – Как она умерла?»

«Она разгневалась, что я взял себе наложницу из страны вендов, – сказал Стирбъёрн, – и настолько осерчала, что начала харкать кровью; потом она начала понемногу чахнуть и в конце концов умерла. Во всём остальном она была мне хорошей женой».

«Я стал замечать в последнее время, – промолвил король Харальд, – что молодые люди не так дорожат жизнью как мы, старики. Однако, мы не позволим этому горю удручать нас во время праздничного пира; и как бы то ни было, у меня всё ещё осталось больше дочерей, чем мыслей, что с ними делать. Все они высокого мнения о себе и не выйдут замуж за человека незнатного или безвестного; так что ты не останешься вдовцом надолго, если ты выберешь среди них ту девушку, которая тебе приглянется. Ты увидишь их всех – хотя я опасаюсь, что когда мои дочери прознают, что ты снова один, будет непросто сохранить рождественское перемирие».

«Кое-что занимает меня больше, чем свадьба, – сказал Стирбъёрн, – но мы лучше потолкуем об этом позже».

Множество любопытных глаз следили за Стирбьёрном из дверных щелей и замочных скважин, когда он направился со своими людьми в истопленную для них баню; ибо его редко принимали гостем, и он почитался ныне за величайшего воителя на Севере со времён Рагнара Кожаные Штаны. У него была короткая светлая борода и водянистые голубые глаза, и люди кто не видел его раньше, удивлённо перешёптывались между собой, находя его чересчур стройным и узким в плечах. Ибо всем было известно, что он обладал такой силой, что разрубал щиты как ломти хлеба и мог рассечь одетого в кольчугу человека от шеи до пояса одним ударом меча, что звался Колыбельная на Ночь. Мудрые люди утверждали, что ему помогает древняя удача королей Уппсалы, и это благодаря ей он настолько силён, и ему сопутствует успех во всех его предприятиях. Но также было известно, что проклятие его рода и его несчастливая участь тоже отчасти пали на него, и поэтому он стал конунгом без владений; и это было причиной, что временами на него находили тягостная усталость и глубокая тоска. Когда это случалось, он просиживал в уединении целыми днями, вздыхая и что-то бормоча себе под нос, и не желая выносить присутствия своих приспешников, за исключением лишь женщины, что расчёсывала его кудри и старого музыканта, что подавал ему пиво и играл грустные мелодии. Но как только его усталость и тоска проходили, он снова спешил выйти в море, несмотря на то, что ему редко везло с погодой, и снова готов был безрассудно сражаться, доводя до изнеможения сильнейших людей из своего войска.

Итак, его боялись больше, чем любого другого предводителя на Севере, как будто в нём было нечто от могущества и величия самих богов; и многие верили, что когда-нибудь в будущем, он, достигнув зенита своей славы, отправится в Миклагард и увенчает себя императорским венцом, а после победоносно обогнёт всю землю до самого края на своих могучих кораблях. Но были и те, кто утверждали, что по его глазам видно, что он умрёт молодым и несчастным.

Наконец в главном пиршественном зале короля Харальда всё было готово к йольскому пиру, и все приглашенные туда гости расселись по скамьям. Ни одна женщина не была допущена на эту грандиозную попойку, ибо, как считал король Харальд, и без того трудно сохранять мир на пиру с одними лишь мужчинами, и будет во сто крат сложнее, если они напившись пива, ещё будут бахвалиться перед женщинами. Когда каждый гость занял подобающее ему место, спальничий короля громко превозгласил, что отныне в пиршественном зале царит мир Христа и короля Харальда, и что бы, у кого бы, ни было заточенного и заострённого, пользоваться этим надлежит только для разрезания пищи; ибо теперь любой порез, удар или открытая рана, нанесённые оружием, пивной кружкой, костью, деревянной плошкой, ковшом или сжатым кулаком будут сочтены как обычное убийство, как святотатство против Христа и непростительное преступление, посему виновный в этом злодеянии будет брошен в воду в глубоком месте, с камнем на шее. Всё оружие, за исключением столовых ножей, гостям надлежало оставить перед входом в зал, и лишь только самым знатным персонам, кто сидел за столом самого короля Харальда, было дозволено иметь при себе мечи, ибо считалось, что они в состоянии вести себя прилично, даже пьяные.

Зал был выстроен так, чтобы вместить без тесноты добрых полтысячи человек, и посередине его стоял стол короля Харальда, за который уселось тридцать самых почётных гостей. Столы для остальных приглашённых протянулись поперёк зала от одной стены до другой. Стирбъёрн сидел по правую руку от короля Харальда, а епископ Поппо по левую, напротив них были король Свейн, справа от него Торкель Высокий, а слева сидел старый лысый и краснолицый ярл с Малых Островов по имени Сибби. Все остальные за этим столом располагались согласно своему положению, и король Харальд самолично определил каждому из них его место. Орм, хотя и не считался известным предводителем, получил для себя место лучшее, чем мог ожидать, так же как и Токи, ибо король Харальд был благодарен им обоим за колокол святого Иакова, и к тому же, ему по нраву пришлись висы Токи. Итак, Орм сидел через три места от епископа, а Токи следующим, ибо Орм упросил короля Харальда, по возможности, не разлучать его с Токи, если тот вдруг перепьёт пива и начнёт буянить. Напротив них за столом сидели люди короля Свейна.