Каменка

Глава 1

Я не могла оторвать от них глаз – и сама не понимала, почему. Они сидели в самом конце коридора, в тёмном углу, прижавшись друг к другу. Не произносили ни слова, лишь изредка смотрели друг на друга – в этих коротких встречах глаз было столько боли и ужаса, что мне стало не по себе. И всё подсказывало, что, скорее всего, передо мной были муж и жена.

Женщина закрыла лицо руками и начала медленно покачиваться из стороны в сторону. Мужчина обнял её за плечи, прижал к себе и что-то торопливо шептал на ухо. Он пытался её успокоить, но слёзы всё равно текли по её лицу без остановки.

Я на секунду отвела взгляд и посмотрела на стену: тусклый свет больничных ламп рассыпался по зелёной, шероховатой поверхности. Глазами я провела по потолку, по углам – и вдруг поняла: это место не ремонтировали, наверное, с самого дня постройки. Потолки облупились, краска на стенах выцвела, кое-где отвалилась. Только пол, выложенный каменными плитками, казался ещё крепким – как будто время к нему было равнодушно.

Женщина тихо покачала головой в ответ на слова мужа. Он ещё раз погладил её по плечу, глубоко вздохнул и посмотрел в мою сторону. В этот момент он понял, что в их крошечный мир, ограниченный больничными стенами, кто-то вторгся. Я почувствовала его замешательство. Даже сейчас, в такой момент, он не хотел выглядеть уязвимым.

Мне вдруг очень сильно захотелось их просканировать – всего на секунду приподнять занавес, но я тут же одёрнула себя. В конце коридора стоял пост дежурной медсестры. Женщина в возрасте, полноватая, с морщинистым лицом, сидела за стареньким столиком и грызла яблоко. Она смотрела на нас с неодобрением, но в то же время с нескрытым любопытством. В эти минуты она явно ощущала себя самой важной фигурой в здании – будто могла судить, комментировать и насмехаться над чужими судьбами без зазрения совести. Самодовльная улыбка не сходила с ее лица всё это время.

Она была первой, к кому обращались те, кто заходил в отделение. И ей это явно льстило. Сострадание, кажется, давно покинуло её – людей она воспринимала не как живых, а как надоедливых посетителей, мешающих ей доесть яблоко или досмотреть сериал.

Перед постом стояли двое парней. Один – высокий, крепкий, в тёмных джинсах и белой футболке. Одет просто, но смотрелся стильно – я машинально отметила это. Он опирался одной рукой на стойку, другой поддерживал своего друга. Оба еле сдерживали смех. И несмотря на то, что лицо второго было залито кровью, он улыбался как ни в чём не бывало. Темноволосый, с порванной рубашкой, он выглядел очень счастливым.

«Это не моё дело, – сказала я себе. – Я здесь не для этого».

За моей спиной, в приёмной, всё ещё находилась Юлька. Я едва различала приглушённый голос врача – он что-то спрашивал, а она, казалось, отвечала еле слышно. Все звуки будто отскакивали от стен, оставляя лишь отголоски. К реальности меня вернул голос старой медсестры.

– Ну конечно… Как же ночь без вас пройдёт. Кто-то да подерётся… Алкаши, – пробурчала старая медсестра, обращаясь к парням.

На какой-то момент я поняла, что хочу, чтобы она подавилась этим яблоком. Мне было неприятно, в какой манере она разговаривала с ними. Совсем недавно подобное пришлось пережить и мне. В голове сразу пронеслись фразы «шалавы», «шляются где не попади», «черт бы их побрал, малолеток». Похоже, на подобные выражения она не скупилась ни перед кем.

Парни переглянулись. По их лицам было видно: старуха попала в точку. И им это, похоже, даже показалось забавным.

– Моего друга должен осмотреть врач, – сказал тот, что в белой футболке. Говорил он с серьёзным выражением лица, но на последнем слове всё равно хихикнул.

Второй оказался менее сдержанным, и его раскатистый смех вновь эхом прогремел по всему коридору.

– Мне очень плохо! Прямо сейчас умру от сме… от боли.

Медсестра прищурилась и смерила их тяжёлым взглядом.

– В каком месте ему нехорошо? Вон лыбится. Пришли сюда с царапиной… – Сквозь зубы процедила она и принялась доставать какие-то бумаги из-под стола.

– Царапиной? – повторил бугай, вытирая кровь рукавом. – У меня половина лица ушла в отпуск!

– Вот и пусть отдыхает. Только без страховки отдых за ваш счёт. Документики предъявите. Паспорт, страховку.

Я чуть улыбнулась. Наконец-то ей попались достойные противники.

– А если… водительское удостоверение? Оно у меня с фоткой и всё такое.

– Ага, а может, ещё клубную карту фитнеса предъявишь? Нет страховки – платите. Сразу.

«Настоящее шоу, – подумала я. – Она наслаждается каждой секундой». Я невольно хмыкнула, но этого хватило, чтобы парень в белой футболке резко повернулся и посмотрел на меня. Его взгляд скользнул по мне быстро, почти оценивающе – и он отвернулся. У меня внутри всё сжалось. Я ждала чего-то другого, хотя сама не знала – чего именно. Наверное, потому что он мне понравился. Даже не разглядев его лица, я уже прокручивала его образ в голове снова и снова.

Я прижалась к стене, стараясь слиться с ней, чувствуя, как кровь приливает к щекам, а в животе образуется тугой комок.

– Мы заплатим, – сказал он. Теперь его голос звучал чётко и уверенно. Смех улетучился. Кровоточащий друг снова вытер лицо рукавом.

– Имя, фамилия, дата рождения, адрес регистрации, – начала тараторить она.

К своему стыду я ловила каждое слово незнакомца. Хотелось узнать о нём хоть что-то. А вдруг я его больше не увижу? Эта мысль показалась мне нелепой – но всё равно не отпускала.

И тут из приёмной вышел врач. Он быстро подошёл к медсестре, что-то сказал о вызове другого специалиста. Дверь в кабинет осталась приоткрытой. Я не удержалась и заглянула. Юлька лежала на кушетке, неподвижно, тихо постанывая.

Мне стало до боли жаль её. Но я ничем не могла помочь. Это было хуже всего.

Что могло вызвать у неё такое состояние? Я напрягла память, стараясь в деталях восстановить, как прошёл вечер.

Юлька пришла, как обычно, ближе к девяти. Мы делали это регулярно – каждые две недели, когда мама уезжала на пару дней в другой город. Чтобы мне не было скучно одной, я звала Юльку к себе с ночёвкой. Это уже стало чем-то вроде негласного ритуала.

Как и всегда, мы приготовили ужин – на этот раз пиццу. Потом пили чай, смотрели какую-то мелодраму, лениво обсуждая сплетни из университета. Ничего необычного. Спокойный, тёплый вечер. Всё шло по привычному сценарию: еда, разговоры, фильм, немного смеха. А потом – разговоры уже по душам. Та самая часть ночи, когда выключается фон и начинается что-то настоящее. Мы говорили долго, а потом просто легли спать.

Но вскоре после того, как мы улеглись, Юлька застонала. Сказала, что сильно болит живот.

Я сразу метнулась к аптечке, нашла какие-то таблетки – то, что было под рукой. Она выпила, но легче не стало. Минут через десять я вызвала скорую.

Они приехали довольно быстро. Мы едва успели одеться – я наспех натянула джинсы, Юльке помогла переодеться прямо на месте.

В квартиру вошли двое молодых санитаров. Не разуваясь, они быстро прошли в гостиную, где на диване лежала Юлька. У меня внутри сжалось – от страха и неизвестности.

Один из них сел рядом со мной и начал спрашивать: имя, возраст, номер полиса. Голос был ровный, почти механический, будто он произносил это сотый раз за ночь. Второй тем временем склонился над подругой и осторожно прощупывал её живот. Вид у него был сосредоточенный. Он нажимал и ждал реакции. Юлька тяжело дышала, изредка вскрикивая: «Ой… ох…».

– Надо ехать, – сказал тот, кто её осматривал. – Тут может быть что угодно.

Второй кивнул, коротко и твёрдо. Так мы и оказались здесь – в ближайшем травмпункте.

Пока я прокручивала в голове весь этот вечер, мимо меня прошла женщина в белом халате. Она быстро вошла в приёмную, где сейчас лежала Юлька, и закрыла за собой дверь.

Я посмотрела на часы. Половина третьего ночи. В коридоре было тихо и прохладно. Свет казался каким-то блеклым, будто всё вокруг покрыто тонким слоем пыли. Я всё ещё смотрела на циферблат, когда почувствовала – кто-то идёт. Мгновенно напряглась, будто по спине пробежал ток.

Незнакомец в белой футболке – тот самый – сел прямо напротив меня. Его друг, окровавленный, последовал за врачом в соседнюю палату.

Я отвела взгляд. Пыталась стать невидимой, как в детстве, когда, спрятавшись за занавеской, думаешь, что тебя действительно никто не видит. Но сердце уже билось чуть чаще. Потому что теперь мы сидели на расстоянии вытянутой руки.

Мы снова встретились взглядами. Я, наконец, смогла разглядеть его по-настоящему. Светлые глаза – зелёные? Голубые? При тусклом свете больничных ламп цвет был неуловим, как вода в сумерках. Взгляд дерзкий, прямой – пронзает насквозь и как-будто насторожённо ловит каждую деталью,

Волосы беспорядочно растрёпаны, светло-каштановые, кожа – ровная, загорелая.

Он скользнул по мне глазами – медленно, без спешки. Сначала – ноги, потом выше. Я заметила, как его взгляд задержался чуть дольше, чем хотелось бы. На груди. Неожиданно. Почти буднично. И всё же – ощутимо.

Он чуть улыбнулся. Уголком рта. Без тени извинения – скорее с какой-то ленивой насмешкой. Затем отвернулся, будто ничего не произошло.

Я невольно заёрзала. Сначала перекинула ногу на ногу. Потом обратно. Внутри всё сжалось – от неловкости или даже раздражения. Я скрестила руки на груди, словно закрылась. От него. От себя. От ситуации. Так стало немного спокойнее.

В коридоре внезапно началось движение. Что-то дрогнуло в воздухе – как перед грозой.

Мимо нас быстро прошли трое врачей. Шаги уверенные, лица собранные, но в глазах – тревога, которую никто не пытался скрыть. Они направились к паре в конце коридора – той самой, что всё это время сидела, прижавшись друг к другу в тени.

Женщина, заметив их, торопливо вытерла лицо платком. Поднялась, чуть покачнувшись, будто ноги не сразу послушались. Мужчина встал следом, молча. Они подошли к врачам, держась за руки – крепко, как будто это было последнее, что ещё держит их на ногах.

Я невольно задержала дыхание, а потом глубоко выдохнула. Было трудно смотреть на них. Я поймала себя на том, что отвела взгляд. Почти стыдясь того, что наблюдаю.

Незнакомец, всё это время сидевший напротив, откинулся на стену. Сложил руки на груди и закрыл глаза. Его лицо стало непроницаемым. Казалось, он вышел из разговора, которого даже и не было.

Ну и ладно, подумала я и попыталась расслабиться. Сделала вид, что мне всё равно.

Врачи что-то объясняли им быстро, чуть сбивчиво, будто время подгоняло даже слова. Отдельные фразы доносились до меня обрывками – «томограмма», «гематома», «ушиб головы». Всё звучало глухо, как будто сквозь стекло.

Пара стояла, не перебивая. Женщина держалась, но видно было – на грани. Подрагивающий подбородок, плотно сжатые губы, с трудом сдерживаемое дыхание. В какой-то момент она отступила на полшага, будто под тяжестью услышанного. Мужчина стоял рядом, почти не двигаясь, но в напряжённой спине и тихом взгляде читалось отчаяние.

В конце разговора один из врачей заговорил громче. Голос у него был уставший, с оттенком бессилия, которое он не старался скрывать.

– Сейчас мы ничего не можем сделать, – сказал он. – Нет нужного специалиста. Останьтесь здесь до утра, пожалуйста. Потерпите немного.

Пара кивнула. Без слов. Просто кивнула – и этого было достаточно, чтобы стало ясно: сил больше нет. Не на разговоры, не на возражения. Только ссидеть и ждать.

Когда разговор закончился, врачи молча ушли за двойные двери – те самые, за которыми находилась Юлька. Я осталась на месте, прислушиваясь. В коридоре снова повисла напряжённая тишина.

Через минуту двери распахнулись, и в пространство выкатили каталку. Она была небольшой – почти игрушечной по сравнению с обычными больничными – и вид этой маленькой каталки будто остриём прошёлся внутри меня.

На каталке лежал ребёнок. Совсем крошечный – может быть, год, полтора. Я плохо разбиралась в детях, но он казался слишком хрупким для этого мира.

Женщина, та самая, что только что едва сдерживала слёзы, бросилась к нему. Не громко, без истерики, но с такой решимостью, словно всё её существо теперь было сосредоточено в этом движении – быть рядом.

Ребёнок тяжело дышал, прерывисто, будто воздух не хотел оставаться в его теле. Он стонал тихо, почти беззвучно. Маленькие ручки то сжимались, то безвольно падали, словно не знали, хватит ли сил цепляться дальше.

У меня сжалось горло. Что-то внутри резко опустилось вниз, как камень в воду. На глаза навернулись слёзы, но я заставила себя глубоко вдохнуть. Просто дыши. Не вмешивайся.

Я снова взглянула на ребёнка – и вдруг, как будто из ниоткуда, в голове вспыхнуло:

Он умирает. Я вздрогнула. Эта мысль не принадлежала мне. Она пришла извне – чёткая, холодная, как капля воды за воротник. Она прорвалась в сознание, как внезапный сквозняк, и застряла, не давая отдышаться.

Со мной такое бывало не раз. Я даже придумала для этого своё название – предчувствие. Оно всегда приходило без стука, пробивалось сквозь защиту, как вода через трещину в стекле. Я пыталась не замечать его, гнать прочь, убеждать себя, что это просто воображение. Но оно возвращалось. Особенно тогда, когда ещё можно было что-то изменить.

И это пугало больше всего. Потому что в такие моменты вся ответственность вдруг ложилась на меня. Только на меня.

Что бы я ни выбрала – промолчать или вмешаться – последствия уже начинали формироваться. Я это чувствовала почти физически, как давление воздуха перед бурей.

Но что я могла сделать? Как поступить так, чтобы помочь – и при этом не навредить?

Выбора больше не было. Время сжималось. Или сейчас – или потом будет уже поздно.

Я перевела взгляд на ребёнка. Затем – на его мать. На отца. На врачей, стоявших чуть в стороне. Все они казались разными точками одной замкнутой системы.

И тогда я начала сканировать.

Я затаила дыхание, прикрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Целиком – только на нём. На крошечном теле, лежащем на больничной каталке.

Когда его образ стал вырисовываться в темноте – чёткий, будто подсвеченный изнутри, – я открыла глаза. И посмотрела прямо на него.

Всё вокруг начало постепенно растворяться. Голоса, шаги, белые халаты, свет ламп – всё отступило, отдалилось, словно сцена, уезжающая вглубь театра. Остались только я и он.

Между нами раскинулся длинный коридор. Он был затянут молочным туманом, лёгким и холодным, как утренний воздух. Всё, что было позади, исчезало в этой белёсой пелене.

Я шаг за шагом, мысленно, начала отодвигать её. Осторожно, будто это был занавес, за которым скрыто нечто хрупкое. Сантиметр за сантиметром – медленно, не торопясь.

Но в этот раз что-то пошло не так. Пелена сопротивлялась.

Обычно всё происходило плавно – чуть больше сосредоточенности, и туман отступал. Но теперь он будто держался за край, не давая раскрыть то, что пряталось внутри.

Я напряглась. Вложила в это усилие больше, чем обычно. Ткань пространства не поддавалась. В ней было что-то чужое.

Ещё немного. Ещё одно движение. И я смогу увидеть. Хоть что-то.

Видения начали приходить сами. Сначала медленно, будто издалека, осторожно нащупывая путь. Потом – быстрее, резче. Картинки сменялись одна за другой, как перемотка старой плёнки вперёд, без пауз, без логики. Я уже знала, что это значит.

Такое бывало. И каждый раз – испытание.

Самое трудное – разложить всё по порядку. Смысл не всегда в самих образах, иногда он – в последовательности. Ошибись в деталях, перепутай кадры – и можно не просто не понять, а перевернуть суть. Переврать истину. И это уже почти преступление.

Позволить себе ошибку – значит оставить ребёнка умирать.

Я продолжала работать. Мысленно держала образы, соединяла их, отделяла нужное от лишнего. Лоб покрылся испариной. Голова будто налилась тяжестью – мозг гудел, как раскалённый двигатель.

И вот – ясно, как будто кадр в фокусе: ребёнок не доживет до утра. Мать, обезумевшая, прижимает к себе маленькое остывающее тело. А спустя два дня после похорон она тихо вскроет себе вены в пустой ванной. Белая плитка. Алые разводы. И мёртвая тишина.

Это только завязка, мелькнуло у меня. Но где же развязка?

Я собралась, как могла. Сжала всё внимание в точку и начала снова собирать фрагменты. Образы проявлялись один за другим – размытые, но узнаваемые.

Вот врач. Он подходит к родителям. Предлагает им срочную операцию. Прямо сейчас. Всё, что есть – молодой хирург, без опыта, только что с практики. Страшно доверять ему ребёнка. Можно подождать до утра – тогда будет опытный специалист. Надёжный. Точный.

Они сомневаются. Слишком молоды, слишком измотаны. Они ждут. И тем самым – выносят приговор.

Вот она. Я поймала суть. Почувствовала, как она кристаллизуется, становится настоящей. Вот-вот – и я смогу выйти, зафиксировать это. Вернуться.

Но вдруг – удар!

Меня накрыло.

Дыхание сбилось. В груди сжалось так сильно, словно внутри что-то взорвалось и сжалось обратно. Как будто меня затянуло в вакуум. Я начала задыхаться. В теле – паника. Грудную клетку сжало тисками, как при глубоком погружении под воду.

Что происходит?

Такого раньше не было. Никогда.

Мальчик начал исчезать. Не сразу – сначала как будто потускнел, а потом начал растворяться в воздухе, как пар, оставляя после себя лёгкую дымку. И вот – он исчез. Полностью. Без следа.

Я осталась одна. В этом коридоре.

Дышать по-прежнему было тяжело. Голова ломила, будто изнутри кто-то методично стучал в виски. Я лихорадочно искала хоть какой-то ориентир, чтобы вернутся обратно – свет, движение или звук. Но вокруг была только темнота.

Плотная, глухая.

Надежда на то, что я выберусь отсюда, растаяла мгновенно.

И тогда пришёл страх.

Настоящий.

Не тревога, не беспокойство – а первобытный, парализующий страх. Он накрыл меня тяжестью, будто по цепи замкнулся ток. Тело не слушалось. Ни вдоха, ни движения – только замороженное сознание.

Впервые за долгое время я отчётливо поняла: я могу умереть.

Не метафорически, не в переносном смысле. Просто – перестать быть. И вряд ли кто-то, даже здесь, в больнице, среди врачей и оборудования, сумеет мне помочь.

Странным образом это осознание отрезвило. Я посмотрела на всё как будто со стороны. Без паники, но с полной ясностью. И собрав в себе то, что ещё оставалось живого и волевого, попыталась вырваться. Сделать хоть один внутренний шаг из этой тьмы.

Но прежде чем я успела сделать этот рывок – всё внезапно исчезло.

Как будто чья-то рука, удерживавшая меня, вдруг резко ослабла. Пелена рассеялась, давление спало. Я моргнула – и тут же вернулась. Просто так. Резко и бесшумно.

Первое, что я увидела, – его глаза.

Он сидел напротив. И смотрел на меня. В упор. В этих глазах не было ни испуга, ни растерянности – только едва уловимое презрение. Или, может, недоверие.

Он всё это время наблюдал.

Мне стало не по себе. Хотя со стороны всё выглядело вполне обыденно. Ничего сверхъестественного. Просто человек, задержавший взгляд на чём-то неопределённом. Именно так это должно было выглядеть для любого другого.

Но он уже успел придвинуться ближе. Не спеша, будто между прочим. Его рука медленно скользила по подбородку, а взгляд – пронзительный, холодно-внимательный – будто проходил сквозь меня, не задерживаясь на поверхности. В этом взгляде чувствовалась настороженность. И – нечто ещё. Любопытство, которое вот-вот могло стать чем-то большим. Более личным. Более опасным.

Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Не дожидаясь, пока он заговорит, я резко поднялась и быстрым шагом направилась к выходу.

На улице я сделала глубокий вдох. Один, другой. Воздух был влажный, чуть прохладный – и он будто сразу вошёл в кровь, вернув ощущение тела. Сердце постепенно замедлило ход. Я почти пришла в себя… пока не услышала, как заскрипела дверь.

Я обернулась. Белая футболка появилась у края моего зрения, как сигнальный огонь. Он вышел вслед за мной – не торопясь, но уверенно. Воздух снова стал другим. Слишком плотным.

Он остановился рядом. Не слишком близко, но достаточно, чтобы почувствовать его присутствие.

– Внутри немного душно, – сказал он, глядя куда-то в сторону, будто обращаясь не ко мне, а к ночи.

Я не нашла, что ответить, и просто кивнула. Этот жест казался мне безопаснее слов.

К зданию медленно подъехала скорая. Два врача выскочили наружу и поспешно покатили носилки в приёмное отделение. Мы молча наблюдали за этим.

– А этот, как думаешь… выживет? – тихо произнёс он.

Я не сразу поняла, вопрос ли это. Или утверждение. Его голос звучал отстранённо, почти без эмоций, и от этого становилось только тревожнее.

– Это… знают только врачи, – пробормотала я. Мой голос прозвучал неуверенно, будто чужой.

Он хмыкнул. Без улыбки, но с лёгким, едва заметным скепсисом.

Тишина повисла между нами. Я громко сглотнула – скорее от внезапности, чем от страха. В его словах было что-то слишком точное. Как будто он знал. Или чувствовал.

А этого не должно было быть.

Мою тайну знала только я. Никто не имел права вот так – вскользь, будто случайно – заходить на чужую территорию. Особенно человек, который ещё час назад был просто силуэтом в больничном коридоре.

И всё внутри подсказывало: это было не просто совпадение. И это – не к добру.

Меня передёрнуло от собственных мыслей. Всё это было слишком – даже для меня. Я решила вернуться внутрь. Что бы там ни происходило, надо было хотя бы попробовать изменить ход событий и спасти ребенка.

Одним рывком я распахнула дверь и почти бегом направилась в сторону приёмной. В спешке не рассчитала дистанцию – и буквально врезалась в кого-то.

Удар вышел резкий. Я отлетела назад и с глухим звуком ударилась о стену. Из-за стойки, где сидела медсестра, послышался хриплый смешок – теперь она грызла семечки и, похоже, наслаждалась происходящим куда больше, чем должна была.

– Я ещё ни разу не видел, чтобы кто-то с такой настойчивостью пытался ворваться в приёмный покой, – прозвучал рядом мужской голос. Спокойный, чуть насмешливый, но приятный. – Обычно люди бегут отсюда и даже не оглядываются.

Голос показался знакомым. Где я могла его слышать?

– Да… – выдохнула я, поднимаясь. – Надеюсь, я вас не слишком сильно задела?

Передо мной стоял молодой человек в медицинском халате. На полу – рассыпанные снимки, листы, папка. Он склонился и начал торопливо собирать бумаги. Я узнала его сразу: это был тот самый молодой хирург из моего видения.

Он бросил на меня короткий взгляд – внимательный, но без осуждения. Убедившись, что со мной всё в порядке, он уже собирался идти дальше, но всё же задержался на секунду.

– Ну разве что совсем немного, – ответил он и подал мне руку.

Рука была тёплой. Уверенной. Без особых усилий он помог мне подняться, и под ногами снова появилась опора – не только физическая, но будто бы и внутренняя.

Значит, я не опоздала. Всё только начиналось.

Я пошла за ним, стараясь не терять темп. Мы приближались к приёмной, где всё ещё находилась та самая пара. Я лихорадочно прокручивала в голове возможные варианты, что им скажу. Это надо было сделать так, чтобы не напугать их, и не показаться сумасшедшей.

"Здравствуйте, я экстрасенс. Я тут немного покопалась в вашем будущем и увидела, что ваш ребёнок умрёт утром, а через пару дней вы, мадам, вскроете себе вены. А вы, сэр, вероятно, повеситесь".

Нет. Так нельзя. Даже в шутку это звучало безумно.

Или вот ещё вариант: "Доброго времени суток. Я слышала, вы не можете решиться на операцию. Так вот, делайте это. Срочно. Только так вы спасёте его."

Отвернуться и убежать, оставить их с кучей нерешенных вопросов, но с уже с менее уверенной позицией в том, что с операцией надо подождать.

Нет, полный бред! Надо придумать что-то более убедительное. Нужно в буквальном смысле заставить их поверить в то, что операция – это единственный выход. Развеять их сомнения, убить напрочь мысли об альтернативе, надавить и заставить, не давая возможности опомниться. Учитывая, что я никогда не обладала даром убеждения и уж тем более оратор из меня никакой – задача стояла не из легких.

Пока я приводила мысли в порядок, врач предложил им свою помощь и дал на раздумье пол часа – именно столько оставалось до конца его смены. В то же время на свое прежнее место вернулся незнакомец. Только этого мне не хватало! Мысль о том, что он станет свидетелем моих отчаянных попыток изменить будущее, как-то не воодушевляла на подвиги. Но он, вроде, был весь в себе – откинувшись на больничной лавке напротив приемной, где находился его друг, больше не проявлял любопытства. Что ж, мне это даже на руку. Я набрала побольше воздуха в легкие и неуверенными шагами направилась к паре.

«Придется импровизировать на месте», – подумала я.

– Извините, – неожиданно для себя сказала я; голос прозвучал достаточно уверенно. – Я краем уха услышала вашу беседу с хирургом.

Супруги оторвались друг от друга и посмотрели в мою сторону.

– Он такой молодой… Вы, наверное, сомневаетесь в его компетентности и боитесь рисковать.

Они переглянулись, но продолжали молчать. По многозначительным взглядам я поняла, что попала в точку. Это немного придало мне уверенности.

– То же самое подумала и моя мама несколько недель назад, когда сюда доставили сестру с лопнувшим аппендицитом. (Какая сестра? Я была единственным ребёнком.) – Тяжёлый случай, – продолжила я, всё ещё пытаясь удержать их внимание. – Ей буквально промывали кишки в тазике. (Устрашающие подробности не помешали бы.) Если бы не этот врач, – я показала рукой в противоположную сторону коридора, – вряд ли бы она так быстро оправилась. Высокопрофессиональная работа, безупречный шов. Окажись я сейчас в подобной ситуации – не стала бы сомневаться в нём ни на секунду.

Супруги, раскрыв рты, дослушали меня, но в ответ не произнесли ни слова. Наконец, женщина произнесла легкое, еле слышное «спасибо».

«Все, – подумала я, – лимит исчерпан. Теперь дело за малым».

Я потеряла счёт времени. В тишине, где каждый звук казался громче, чем должен, оно тянулось мучительно медленно.

Пара в конце коридора тихо перешёптывалась. Это не было похоже на ссору – скорее наоборот. Их голоса звучали приглушённо, ровно, как будто они наконец начали слышать друг друга.

Спустя какое-то время они молча поднялись и пошли вдоль коридора. Когда женщина поравнялась с тем местом, где сидела я, она на секунду остановилась и взглянула на меня. В этом взгляде – тёплом, ясном, наполненном благодарностью – было всё. И я сразу поняла: они решились.

Внутри что-то вспыхнуло – не огонь, а свет. Радость, чистая, настоящая, безусловная. Я спасла чью-то жизнь. И не важно, какой ценой. Это знание переполняло, и в тот момент мне отчаянно хотелось с кем-то этим поделиться.

Я повернулась к незнакомцу. Он всё ещё сидел на своём месте, но не смотрел в мою сторону. Как будто ничего не заметил. Или не захотел замечать.

Именно в этот момент дверь приёмной со скрипом распахнулась. В проёме появился тот самый брюнет в разорванной рубашке – теперь уже с аккуратной повязкой, закрывающей половину лица. Он выглядел куда спокойнее, и, как ни странно, вполне симпатичным.

– Четыре шва, как ты и говорил, – сказал он, обращаясь к своему другу.

Незнакомец в белой футболке поднялся с лавки.

– Как я и говорил, – повторил он, и в голосе прозвучала тихая, сдержанная удовлетворённость.

Секундой позже они уже шли к выходу. Спокойно, будто ничего особенного не произошло.

А я осталась одна.

Почему-то было жаль, что эти двое ушли.

Юлька вышла минут через десять. Шла бодро, с широкой, почти неприлично счастливой улыбкой. Увидев её, я нахмурилась – на моём лице явно читался целый список вопросов.

– Кишечная колика! – выпалила она, будто сообщила сенсацию.

– Прости, что? – только и выдохнула я, не веря ушам.

– Ну да, – пожала она плечами, немного смутившись. – Всё прошло. Резко началось – резко закончилось. Типа всплеск, и всё.

Я продолжала смотреть на неё в полном недоумении.

Юлька не выдержала и расхохоталась.

– Колика, представляешь? Кишечная! А мы уже попрощались с жизнью.

– Кишечная… колика, – повторила я вслух, не зная, то ли смеяться, то ли ругаться. – Всего-то. А паники было, как будто тебя оперировать собирались прямо в коридоре.

– Ну ты тоже хороша, – фыркнула она. – Глаза такие, будто я уже воскресла.

Когда мы вышли из здания, на прощание нас снова встретил прищур старой медсестры. Она уселась поудобнее, щёлкая семечки с видом судьи. Я машинально подумала, что в жизни не желала никому зла – но если она вдруг подавится, мир вряд ли сильно пострадает.

До дома было минут двадцать ходьбы. Но Юлька, едва переступив порог улицы, посмотрела на пустую дорогу с явным унынием.

– Может, попробуем поймать тачку? – спросила она неуверенно, зная, что я на такие идеи обычно смотрю косо.

– Ни за что, – отрезала я. – Нам и так на сегодня хватило острых ощущений. Если сядем в какую-нибудь машину – рискуем проснуться в багажнике. А я, между прочим, хотела кофе и тёплый плед, а не похищение.

– Вот знала же, – вздохнула она. – Ты как совесть. Только в форме человека. Занудина.

Я не ответила – просто ускорила шаг. Юлька пошла следом, слегка сутулясь и бормоча что-то себе под нос.

Ночь была глухая, улицы пустые, город ещё не проснулся. Шли мы молча, но в этой тишине было спокойствие.

Не успели мы отойти от больницы и на двадцать метров, как из-за угла, с приличной скоростью, вылетела машина. В тусклом свете фонарей я успела разглядеть: красный автомобиль.

– Девушки, вас подвезти? – послышался до боли знакомый голос.

Конечно, я надеялась, что увижу его ещё раз. Но не так скоро. Не в это время и не в этом контексте.

Юлькино лицо тут же озарилось улыбкой – быстрой, как вспышка.

– Нет! – отрезала я раньше, чем она успела хоть что-то сказать. Даже не дала этой надежде толком родиться.

Юлька посмотрела на меня с откровенным разочарованием, но, не споря, послушно пошла следом. Внутри меня боролись два чувства: холодная логика, приказывавшая держать дистанцию, и эго, которое, надо признать, довольно торжествовало.

Мы ускорили шаг. Не сказали друг другу ни слова, не обернулись. Только шаг за шагом – только вперёд.

Позади, с ленивым ровным гулом, машина неторопливо тянулась за нами. Свет фар резал темноту, выхватывая наши фигуры – будто проверяя, когда мы решим свернуть или остановиться.

– Кто они? Ты их знаешь? – прошептала Юлька, запыхавшись от быстрой ходьбы. В голосе смешались любопытство и тревога.

– Всё, что я знаю, – прошипела я в ответ, – это то, что один из них – бугай с мазохистскими наклонностями, четырьмя швами на лице и самодовольной ухмылкой. Второй – обаятельный маньяк с проникающим взглядом и, судя по всему, непустым кошельком.

Я прибавила шагу.

– Ух ты, – удивлённо протянула Юлька. – И когда ты всё это успела выяснить?

– Примерно тогда, когда тебя врасплох застала кишечная колика, – проговорила я с особым ударением на последнем слове. Оно прозвучало почти как диагноз и ругательство в одном.

Мы пересекли одну улицу, перебежали через безлюдный перекрёсток и свернули на дорогу, ведущую к моему дому. Он уже виднелся впереди – чёрный силуэт среди двухэтажных построек, тихий, как обычно в это время. Ещё чуть-чуть – и мы у подъезда.

– Не оборачивайся, – шепнула я.

– Они всё ещё едут за нами, – сдавленно откликнулась Юлька.

– Я знаю, – коротко ответила я и, не сбавляя шага, нырнула в подъезд.

На второй этаж я буквально взлетела. Юлька тяжело пыхтела позади.

У двери я торопливо вытащила связку ключей, пытаясь попасть в замочную скважину. Руки дрожали. Света не было. В темноте металл скользил по металлу, но замок упорно молчал.

Наконец – щелчок. Дверь поддалась. Мы влетели внутрь, и только тогда я позволила себе выдохнуть.

– Не включай свет! – прошипела я, почти в панике, но всё ещё шёпотом. – Они могут нас заметить!

– Ага, – ответила Юлька. По её голосу было ясно: она воспринимала всё это не как угрозу, а как начало увлекательного квеста.

Честно говоря, я тоже. Адреналин мешался с любопытством – и, как ни странно, это ощущение даже немного заводило.

Мы молча метнулись к окну. Я выглянула первой, затаив дыхание.

– Чёрт… – только и выдохнула я.

Облокотившись на машину, словно по заранее заданной траектории, прямо в окно смотрел он – тот самый незнакомец в белой футболке. Его взгляд был направлен точно на меня, как будто он знал, что я появлюсь именно а этом месте.

Мы обе резко пригнулись, как по команде. Сердце глухо стучало в висках.

– Что думаешь? – спросила я, пытаясь выдать вопрос с насмешкой, но голос всё же дрогнул.

– Не знаю… – протянула Юлька. – Давай просто немного посидим. Переждём.

Я кивнула. Больше никаких идей у меня не было.

Прошло несколько минут. Мы сидели на полу, молча, прислушиваясь к каждому звуку. В темноте наше дыхание казалось слишком громкими.

Не выдержав, Юлька начала медленно подниматься.

– Ты что делаешь?! – прошипела я, хватая её за руку. – Не смей, сядь!

Но она уже успела заглянуть в окно.

– Лара…

– Что?

– Они уехали.

Глава 2

Я долго не могла уснуть. Переворачивалась с боку на бок, пыталась отключиться, но мысли только сильнее разрастались. Когда поняла, что провалиться в сон не получится, решила пойти в душ.

Тёплая вода, запах любимого шампуня – это оказалось именно тем, что нужно. Я будто отмыла с себя остатки ночи. И только тогда, когда кожа прошрелась под горячими струями, а воздух наполнился паром, я наконец почувствовала себя человеком.

Юлька всё ещё спала. Из соседней комнаты доносился приглушённый храп. Было около девяти утра. Воскресенье. Тишина.

Я бесцельно побродила по комнате, потом остановилась у зеркала.

В отражении на меня смотрел кто-то уставший. Бледная кожа, синяки под глазами, волосы спутаны – я едва узнавала себя. Хотя черты остались прежними: тёмно-зелёные глаза, светло-русые волосы, местами выгоревшие и уже чуть касающиеся плеч, курносый нос и ямочки на щеках.

И всё же в этом отражении было что-то чужое. Как будто за ночь я стала кем-то другим.

Я оглядела себя с ног до головы. Что-то явно не сходилось…

Я повернула голову к окну – сквозь занавески пробивалось солнце. За стеклом щебетали птицы, а ветер тянул за собой тонкое завывание. Было свежо, светло – день только начинался.

Хорошая погода для воскресенья, – подумала я. Наверное, стоит что-то запланировать. Хотя бы просто сделать вид, что всё в порядке.

Моё тело застыло. Я продолжала смотреть в окно, но уже без фокуса, рассеянно. Мысли затихли. Боковым зрением я всё ещё различала своё отражение в зеркале – оно было в поле зрения, как нечто второстепенное.

Но постепенно до меня начало доходить: оно… не двигается. Не отклоняется, не поворачивает головы – просто смотрит. Прямо. На меня.

По коже пробежал холод. К горлу подступил комок, и я сглотнула – громко и отчётливо.

Я медленно перевела взгляд на зеркало. И замерла.

Оттуда на меня смотрела я. Но другая.

Она стояла прямо, чуть прищурив глаза, и едва заметно улыбалась – той самой холодной, уверенной улыбкой, которая не несёт тепла. Скорее – вызов. Молчаливое превосходство.

Её рука медленно поднялась – плавно, будто под водой – и протянула мне что-то. Я опустила взгляд на ладонь.

Там билось человеческое сердце. Настоящее. Живое.

Вторая рука медленно скользнула по её голове. Она начала гладить себя по волосам, и с каждым движением из носа тонкой струйкой стекала кровь.

Я не могла оторвать взгляд. Ни закричать, ни отвернуться – страх сковал тело, как тяжёлое покрывало.

Она вдруг остановилась. Медленно выпрямилась. И протянула руку вперёд – не просто жестом, а знаком. Указанием.

Я повернулась, следуя за этим движением.

На столе лежал телефон.

Телефон?.. – мысль вспыхнула в моей голове.

Я снова посмотрела в зеркало – и поймала её взгляд. Она кивнула. Легко. Почти с одобрением.

Не дожидаясь, я кинулась к столу, схватила трубку. На бегу обернулась – в зеркале что-то дрогнуло. Не отражение – само пространство, как будто на поверхности стекла прошла рябь. Я замерла. И в этот момент зазвонил телефон.

В груди всё сжалось. Я стояла с трубкой в руке и чувствовала, как напряжение нарастает. Звонок казался слишком громким. Словно мир задержал дыхание, ожидая, что я скажу "алло".

Я сделала шаг вперёд. И нажала кнопку ответа.

– Эй, ты живая? – в трубке раздался бодрый голос Ирки, моей одногруппницы. – Вы там что, до сих пор спите?

– Уже нет, как видишь, – пробормотала я.

– Голос у тебя всё равно сонный, – хихикнула она.

– У нас была… насыщенная ночь, – сказала я с натяжкой, бросив быстрый взгляд на зеркало. Всё было в порядке. Привычное отражение. Никаких кровавых сюрпризов.

– Потом расскажешь! – отрезала Ирка. – А сейчас слушай, у меня к вам предложение. Очень даже интересное.

Интонация её голоса тут же приковала моё внимание. Почему-то мне показалось, что именно это и должно было произойти. Будто отражение в зеркале просто напомнило, что выбор уже сделан.

– Ко мне друг приехал, из другого города. Мы сейчас собираемся на пляж, а вечером он хочет посмотреть наши "знаменитые" ночные клубы.

На слове «клубы» я невольно рассмеялась.

– Ир, ну какой клуб? У нас тут один на весь город – бар, кафе и дискотека в одном флаконе.

– Вот именно! Три в одном – идеальный набор, – с энтузиазмом продолжила она. – Так что… не хотите присоединиться?

Говорила она быстро, на одном дыхании. Я представила, как она уже наполовину одета, собирает сумку и при этом ногой ищет тапок.

– Да, без вопросов, – ответила я, сама удивившись своей решительности. Без колебаний. Без привычного «ну наверное».

– Класс! Тогда увидимся там! – радостно пропела Ирка и повесила трубку.

В спальне послышалось глухое ворчание, затем недовольный стон – Юлька проснулась, но, судя по звукам, вставать явно не спешила.

Я на мгновение замерла, всё ещё держа трубку в руке. Видение не выходило из головы. Оно сбило меня с толку и до сих пор не отпускало.

Неужели, находясь под стрессом, я… случайно просканировала саму себя, просто глядя в зеркало?

Нет. Это невозможно. Я знала несколько вещей наверняка.

Во-первых, я никогда не сканирую себя. Это было моё правило. Почти табу. Я не хотела знать своего будущего. Не хотела даже приближаться к этой грани.

Во-вторых, видения не приходят просто так. Мне всегда нужно усилие, концентрация, внутренняя работа.

И в-третьих… с таким выражением лица, каким она смотрела из зеркала, сердце в руках не держат. А тем более не протягивают его кому-то, как подарок.

Там было что-то другое. Совсем другое.

Почему мне вообще пришло в голову, что это было её сердце? Возможно, оно было чужим. Наверное, я просто хотела в это верить. Но чем сильнее я старалась отогнать мысль, что этот пульсирующий комок плоти принадлежит не мне, тем отчётливее ощущала – это мое.

Что ж, похоже, перемены уже на пороге.

Юлька показалась в дверях, шатающейся походкой направилась в ванную. Я не теряла времени – решила подогреть остатки вчерашней пиццы. Вечер обещал быть насыщенным, и энергия точно пригодится.

Открыв балконную дверь, я вышла на воздух. Лёгкий ветер коснулся лица, принося с собой знакомый аромат цветущего боярышника. Куст рос прямо под балконом, и, если протянуть руку – можно было быдотянуться до его ветвей.

Запах поднялся из прошлого, как тёплый ветер с берега – и пахнул детством.

Я часто сидела здесь, когда внутри было неспокойно. Просто смотрела, как мимо проносились ласточки – стремительные, словно чёрные стрелы. Иногда они теряли ориентацию и с силой врезались в стены. Я выбегала вниз, бежала на пустырь под окнами, где они падали, и подбирала раненых птиц.

На балконе стоял старый шкаф – на его полках я соорудила что-то вроде гнёзд. Туда их и приносила. Ухаживала, как могла. Бегала по дому с мухобойкой, ловила насекомых, кормила их из пинцета, разговаривала с ними. Но всё заканчивалось одинаково: они не выживали.

Я плакала навзрыд, задыхалась от рыданий. Клялась себе больше никогда их не трогать. И каждый раз, увидев новую птицу, влетающую в бетон, нарушала собственное обещание.

Однажды, пересекая двор, я увидела стрижа. Он сидел на бетонной плите у подъезда. Не раненый, и вовсе не испуганный. Дома я бережно разглядела его: ни крови, ни царапин, ни поломанных крыльев. Целый, живой, только совсем крошечный. Вероятно, птенец. Ещё не окрепший.

С тем стрижом я возилась пуще прежнего. Утром шла за дом, ловила насекомых, складывала их в банку. Иногда брала его с собой – кормила прямо на месте, сидя на лавке. Мне казалось, он доверяет мне. Даже больше – будто ему со мной хорошо.

Он начал летать по комнате. Прыгал с подоконника на диван, расправлял крылья. Я верила – этот выживет. Этот точно выживет.

Я уже представляла, как тёплым вечером выйду на пустырь, разбегусь и отпущу его в небо. Он взлетит, опишет круг над головой – как будто машет на прощание. Глупая, детская сцена, но почему-то тогда она казалась важной.

Прощание я запланировала на следующий день. Подготовилась, как к чему-то значительному. Но утром, выйдя на балкон, я не нашла его. Коробка была пуста. Ни на балконе, ни в квартире – никаких следов. Я искала весь день. Заглядывала в щели, звала, просто стояла в тишине.

В конце концов решила,что вылетел сам. Через щель в ставне.

Но ночью… что-то было не так.

Я услышала шорох. Едва уловимый шелест, будто кто-то трепыхался где-то под потолком. Я несколько раз включала свет – но в тот момент всё замирало. Шум исчезал, словно его и не было. И всё же я поняла: он где-то здесь.

Всё утро я продолжала поиски. Заглядывала в каждый угол, в каждую щель, вытаскивала коробки, отодвигала мебель. Стрижа нигде не было. Но его отчаянные попытки вырваться из западни я слышала ещё неделю.

На седьмую ночь наступила тишина. И только еще через несколько дней воздух в квартире стал меняться. Сначала еле уловимо, потом – резко, почти невыносимо. Сильный запах гнили пробрался в каждый угол. Я выследила его источник – прихожая.

Среди обуви я заметила один кроссовок, из которого торчала маленькая, почерневшая головка. Он забрался внутрь. Пытался выбраться. Неделю. Без шансов.

Я замерла, глядя на этот крошечный, разлагающийся комочек жизни. Внутри всё оборвалось.

В тот момент я мысленно прокляла свой дар.

Что за злая насмешка? Зачем он мне, если я не могу использовать его, чтобы спасти хоть кого-то? Я могла видеть будущее. И в то же время – была безнадёжно слепа. Беспомощна.

Напрасный и совсем ненужный дар.

Порыв ветра скользнул сквозь щели плохо застеклённого балкона и тронул мои волосы. Я глубоко вдохнула – аромат боярышника, прохлада, легкий озноб по коже. И снова… это чувство.

Предчувствие. Неуловимое, как дуновение ветра за спиной. Оно приходило внезапно – без слов, без формы. И каждый раз я пыталась уловить его суть: тревога это или предвкушение? Радость, страх, предупреждение?

Иногда мне казалось, что именно этого мне и не хватает больше всего – умения понимать, что чувствую.

Такое простое, почти детское желание – ощущать мир, как обычный человек. И, как всегда я надеялась, что однажды мой дар исчезнет. Что я проснусь – и стану просто собой. Настоящей. Обычной.

На секунду я представила себя «нормальной». Открытой, лёгкой в общении, совершающей десятки глупых поступков – тех самых, над которыми потом смеются с друзьями.

Той, что умеет радоваться простым вещам. Влюбляться – легко, без страха.

Может быть, я бы сейчас с кем-то встречалась. А лет через десять – вышла бы замуж. Родила бы детей.

Мысль о том, что мне этого никогда не испытать, ранила особенно больно.

Все мои подруги время от времени погружались в романтику. Они рассказывали, смеясь и краснея, о поцелуях, об объятиях, о дрожи в пальцах, когда он впервые берёт за руку. А я… я только слушала. Чувства проносились мимо – яркие, стремительные – и ни одно не касалось меня.

Полгода назад я познакомилась с Денисом. Красивый, обаятельный, уверенный. Он сразу меня притянул. Но дело было даже не в его голосе, прикосновениях или томных взглядах. Просто с ним было… легко. Мы могли часами как молчать, так и болтать обо всём, не уставая друг от друга.

Я думала – вот оно. Моё. Но когда дело дошло до близости, я поняла, что ошибалась.

Всё было заранее спланировано: ужин при свечах, мягкий свет, музыка. Мы оба нервничали – для нас это был первый раз. Мы хотели, чтобы всё прошло идеально.

Когда мы оказались в кровати, я попыталась расслабиться. Его губы едва коснулись моих – как тепло разлилось по телу. Я чувствовала, что ускоряется пульс, как каждая клетка откликается на его прикосновения.

Я отдалась этим ощущениям – с головой. Мозг выключился, мысли исчезли. Остались только чувства. И его дыхание рядом.

Я запустила пальцы в его волосы, отвечая на поцелуи.

И вдруг – резкая боль в затылке, будто кто-то ударил тяжёлым предметом. Перед глазами вспыхнули звёздочки. Я рефлекторно оттолкнула его, но сразу же – второй удар, на этот раз в лоб.

Всё погасло.

Тьма раскрылась передо мной и поглотила. Ни боли, ни звуков – только холодная, вязкая пустота.

А потом в этой пустоте стали всплывать пятна. Светлые, пузырящиеся, почти прозрачные. Они двигались ко мне – и я поняла: это видение.

Один пузырь лопнул прямо у лица.

Денис. Он стоял среди друзей, жестикулировал, рассказывал, самодовольно улыбаясь. Лицо его сияло, а голос – торжествующий.

– Ну, как вам сказать… Всё оказалось проще, чем я думал.

Смеются. Кто-то уже хлопает по плечу, кто-то цокает языком. – Да ладно, ты ж говорил – она сложная? – Вот именно, – кивает Денис. – А оказалось – нет. Пара правильных слов, правильный момент… и всё.

Он замолкает, будто оставляя остальное на воображение. Пауза. Кто-то свистит. Кто-то – с ухмылкой:

– А она чё, влюбилась? – Ну ты и пёс. Он делает вид, что смущён, но внутри – искрится от самодовольства.

– Типа того. Но я же не обещал ничего, верно?

Меня затошнило. Ком подступил к горлу. Следующий пузырь. Он снова передо мной. Стоит неловко, руки в карманах, глаза куда-то мимо. Словно не может собраться с мыслями.

– Слушай… – он запинается. – Я долго думал.

Пауза. Он вздыхает. Я молчу.

– Нам… лучше расстаться. Ну… правда. Так будет правильно.

Он говорит это тихо, будто заранее прощает себя. Я жду продолжения, и оно, конечно, следует.

– Ты замечательная, правда. Просто… – он замолкает, пожимает плечами. – Не моё. Извини. – Просто… это всё как-то быстро, я сам не ожидал.

Теперь ему за тридцать. Он сидит за широким столом в просторном, аккуратном кабинете, сдержанный и собранный – как его серый деловой костюм. Взгляд рассеянно скользит по фотографиям в рамках: будто ищет в них что-то, что не даёт покоя.

В отражении стекла я замечаю его лицо. Оно стало другим. Чётче прорисовались морщины – пока неглубокие, но уже заметные. Взгляд потускнел, стал тише, как будто ушёл внутрь. В нём – усталость. И тихая, тлеющая грусть.

На одной из фотографий – женщина с ребёнком. Жена и сын, мелькнуло у меня в голове. – Скорая! Быстрее, вызывайте скорую! Следующее, что я увидела, – лужа крови. На мокром асфальте лежало его тело – уже неподвижное.

Вокруг кто-то закричал, кто-то схватился за голову. Люди сбегались, снимали на телефоны.

Я смотрела – и не верила. Лицо… изрезанное временем. Седые волосы. Едва ли в этом старике можно было узнать того самого Дениса, которого я когда-то знала.

– Лара… – голос прозвучал рядом, будто издалека. – С тобой всё в порядке?

Я моргнула. Пространство дрогнуло – и я снова была в его спальне. Воздух пах его одеколоном. Шторы шевелились от вентиляции. Он сидел рядом, обнимая меня.

– Нет, – прошептала я ему. – Ненормально, пусти меня.

Я попробовала вывернуться. Он не отпускал. Внутри всё вспыхнуло.

– Пусти, я сказала! – выкрикнула я срывающимся голосом.

Я резко села. Он отпрянул. Я встала – и почти побежала к двери.

– Лара! Подожди! – Он бросился за мной. – Что случилось? Я… я что-то не так сказал? Скажи, я всё исправлю!

Его слова звучали фальшиво. Слишком гладко. Слишком… поздно.

– Не надо. Просто уйди, – отрезала я, не оглядываясь.

Внутри бушевала ненависть – к нему, к себе, ко всему.

Боже, какая же я дура…

Как я вообще могла поверить во всё это? Как могла позволить себе слабость? Я – слепая ясновидящая.

В тот вечер я вновь поймала себя на старом вопросе: зачем я живу? Ради чего? Что задумал мой создатель, если он наделил меня всем, кроме самого простого – способности быть с кем-то рядом?

Я не была способна даже на подобие настоящих отношений.

В агонии страсти, когда чувства берут верх, мой разум гаснет – вместе с ним и последняя защита. Я не могу контролировать то, что во мне живёт.

Как я могу влюбиться в человека, если знаю, что, стоит нам коснуться друг друга – я увижу его смерть? Не метафорическую. Настоящую. Яркую, подробную.

И как после этого жить?

Я пообещала себе: никогда не влюбляться. Никогда.

Вероятнее всего, я умру девственницей. Так будет проще. И честнее.

Когда я вернулась в квартиру, Юлька принимала душ. Я даже обрадовалась её присутствию. Хотя бысегодня я не одна.

События последних двух дней могли свести с ума кого угодно. Особенно пугало то, что мой дар (или проклятие?) всё чаще выходил из-под контроля. Раньше я хотя бы управляла этим. Сейчас – он сам выбирал, когда появиться.

А я… я даже не знала, почему.

Как всегда: слишком много загадок. И ни одной, ни единственной подсказки.

Глава 3

Мы ехали по ночному городу. Огни вспыхивали и таяли за окнами так быстро, что всё происходящее казалось не реальностью, а сном. Будто я наблюдала за собой со стороны – отстранённо, как за героиней чужой истории.

Что я здесь делаю? Зачем?

Вывеску клуба было видно ещё издалека – яркая, кричащая, как маяк в ночи. Мы медленно пробирались сквозь толпу у входа. Люди жались друг к другу, курили, переговаривались.

Я ощущала на себе взгляды. Кто-то оборачивался, когда мы протискивались вперёд, кто-то едва слышно отпускал комментарии. Но дело было вовсе не в этом – не в чужих глазах и не в очереди.

Если бы не то зеркало и не она – я бы сюда не пришла.

Внутри звучала тяжёлая, басовая музыка. Люди смеялись, танцевали, кто-то уже едва держался на ногах. Я замерла у входа – чужая среди своих. Всё казалось нереальным. Я будто попала не на вечеринку, а в другой мир.

Хотелось просто найти угол и забиться в нём.

Я быстро огляделась. У бара – свободное место. Шанс. Надо успеть, пока никто не перехватил.

Подошла и, не раздумывая, втиснулась между двумя парнями. Один фыркнул, недовольно дёрнулся в сторону, но всё же уступил. Я пробормотала извинение, не поднимая глаз.

Бармен молча поставил передо мной стакан с колой. Я сделала глоток – сладость и холод обожгли язык, но именно это помогло немного прийти в себя.

Не знаю, сколько я просидела вот так. Полчаса? Час? В какой-то момент просто втянулась в ритм – монотонный, чужой. Медленно тянула колу через трубочку, лениво наблюдая за Юлькой: она то пританцовывала у стены, то мелькала у барной стойки, как охотница в поиске. Это даже немного забавляло.

А я? Что делаю здесь? Зачем пришла? Чего – или кого – жду?

Я допила колу и жестом показала бармену: ещё одну. В этот момент кто-то подошёл сбоку.

Тип – другого слова не подобрать. Шатался, еле держался на ногах, пахло от него так, что хотелось отвернуться.

Он обнял меня за плечи и нагнулся слишком близко. Его лицо оказалось буквально в сантиметре от моего. Я тут же отпрянула, напрягая все тело.

– Ты… это… – с трудом выговорил он. – Пшли к нам…

Он мотнул головой в сторону – за столиком сидели трое таких же, перегарных, весёлых, ждущих продолжения молодых людей.

– Спасибо, мне и здесь нормально, – чётко ответила я и сбросила его руку со своего плеча.

Он замер. Раскачивался. Видно было, что не сразу понял, что именно я сказала. Я уже отвернулась, надеясь, что он уйдёт.

Но нет.

– Эй… – снова его рука легла на моё плечо, и он задышал мне в ухо. – Ты чё, не поняла?.. Я ж сказал – пойдём. Пиво, коньячок… всё, как надо…

Я зябко поёжилась. Он пьяный. И – возможно – агрессивный.

Есть ли в этом баре вообще охрана?

Я быстро оглядела зал, надеясь увидеть хоть кого-то из своих. Юлька исчезла. Второй подруги тоже не видно. Паника подкралась к самому горлу.

Если сейчас я не уйду по-хорошему – он меня просто потащит. За волосы, за руку. Неважно. Главное – не дать ему почувствовать власть.

Я повернулась к нему и максимально спокойно – настолько, насколько могла – проговорила:

– Послушай, я не ищу компанию. Правда. И я не пью. Просто хочу посидеть одна. Всё в порядке, хорошо?

Мгновение – он смотрел на меня мутным взглядом. Потом вдруг хмыкнул.

– Не ломайся, красавица, – выдал он, ухмыляясь, – я ж к тебе по-хорошему. Мы там вчетвером, пацаны классные. Весело будет, отвечаю.

И снова эта рука. Вязкая, липкая. Легла мне на поясницу.

Меня передёрнуло.

– Убери руку, – тихо сказала я, глядя вперёд, куда-то за пределы барной стойки. Голос получился ровным, почти спокойным, но внутри всё сжималось.

– Слышь, ты чё, принцесса? – голос его стал жёстче, он склонился ближе. – Я к тебе, блин, по-человечески, а ты…

– Убери руку, – повторила я, уже громче.

Я снова оглянулась – никого. Бармен, похоже, ушёл в другую часть стойки. Люди вокруг будто ослепли. Заняты собой, танцами, друг другом.

Он, напротив, только осмелел. Сжал моё бедро через джинсы и снова полез с обнимашками.

– Да ну тебя, чё ты выделываешься, а? – прошипел он.

– По-моему, девушка ясно дала понять, что ей это неинтересно, – его голос прозвучал резко, как выстрел. Чёткий, твёрдый, уверенный.

Я обернулась и сразу встретилась с его взглядом. Голубые глаза – спокойные, но острые, как лёд. Он протянул мне руку. Не раздумывая ни секунды, я схватилась за неё.

И уже через минуту мы сидели на мягком диване в отдельной зоне, где музыка не так глушила мысли.

Он. Тот самый незнакомец из больницы. Я украдкой посмотрела на своего спасителя. Настоящий. Не придуманный.

Как?.. Как такое возможно?

Когда я немного пришла в себя, заметила, что напротив, у края дивана, пританцовывает громила с пластырем на щеке – его друг. Он был весь в ритме, раскачивался, будто ловил волну, и совершенно нас не замечал.

Я снова посмотрела на своего спасителя. Теперь он был на расстоянии вытянутой руки. На нём – светлая рубашка, мягкая ткань, верхние пуговицы расстёгнуты, чуть обнажая ключицу и шею. Я смотрела, наверное, слишком явно – но он не поворачивался. Ни на сантиметр.

Он что-то печатал в телефоне, сосредоточенный и будто далёкий.

Вот так? Просто спас – и снова ушёл в свою вселенную? Ни взгляда. Ни «всё нормально?». Я даже не существую?

Я глубоко вдохнула, надеясь, что хоть звук или движение заставят его обратить на меня внимание. Он, кажется, уловил это – глаза чуть скользнули в мою сторону, блеснули, но тут же вернулись обратно.

Я откинулась на диван. Ну ладно. Танцпол так танцпол.

Через пару минут к нам подошла официантка.

– Вы что-то хотели бы заказать? – она обратилась к нему, игнорируя меня.

Он наконец поднял глаза и спросил, глядя на меня:

– Что будешь?

– Колу, – ответила я. Голос прозвучал чуть тише, чем я рассчитывала.

– Колу, – повторил он, не отрывая взгляда от официантки. – И кофе.

– Кофе? – переспросила она с лёгким удивлением.

Он просто поднял бровь – чуть, еле заметно. Но выражение лица при этом у него было такое, что она мгновенно поняла, что уточнять больше не стоит.

– Сейчас принесу, – поспешно проговорила она и скрылась в толпе.

Я вновь погрузилась в свои мысли. Может, я ему просто мешаю? На его лице – то самое выражение: «и что теперь с ней делать?»

Может, он спас меня чисто из приличия? А теперь молча терпит, потому что не знает, как вежливо избавиться? Даже его друг не бросил в мою сторону ни одного взгляда. Это ли не знак?

Картина сложилась в голове моментально: я – на диване с двумя классными парнями, и это выглядит нелепо. Была бы здесь Юлька, она бы назвала меня «лохушкой», да ещё с интонацией – с сочувствием и укором одновременно.

Может, мне просто тихо встать и уйти? Сказать, что пора, что я устала, и не мучить его своим присутствием.

Официантка принесла заказ. Он молча взял стакан с колой и аккуратно поставил передо мной. Всё так же – не глядя.

Я судорожно обхватила стакан руками и сделала пару жадных глотков.

И именно в этот момент он вдруг повернулся ко мне. Я едва не поперхнулась. Глоток застрял в горле, и я закашлялась, отвернувшись в сторону. Отличное первое впечатление.

– Если ты не против, – произнёс он почти шёпотом, но в ушах его голос прозвучал отчётливо, как будто в зале внезапно отключили музыку, – я бы хотел покинуть это заведение.

Мурашки побежали вверх по ногам, до самой груди, и застряли там, в каком-то необъяснимом напряжении.

Вот оно. Он жалеет, что втянулся в это. Спешит уйти. И, конечно, один.

Я не успела ничего сказать – он уже продолжил:

– Ты мне окажешь услугу, если пойдёшь со мной.

Я зависла. Речь пропала. Лёгкое оцепенение. Его фраза будто перерезала мои мысли пополам.

Он снова протянул руку – спокойно, неторопливо. И снова я, не сказав ни слова, вложила в неё свою.

Он пропустил меня вперёд. Мы стали пробираться через толпу. Я чувствовала его за спиной – не касался, не подгонял, просто был рядом. Но его взгляд – я буквально ощущала его на себе, как тепло от открытой ладони.

Мы вышли на улицу. Ночной воздух оказался неожиданно плотным – словно пахнущая свободой пелена. Я пошла следом за ним – на стоянку.

Среди ряда тусклых машин его – чёрная, гладкая, с мягким блеском – выделялась сразу. Он открыл переднюю дверь и жестом указал на сиденье.

Я снова подчинилась. Без сомнений. Без внутренней паники. Просто села. И тут же подумала: Что я делаю?

Я даже имени его не знаю. Ни возраста, ни истории. Ни одного факта. И вот я уже в его машине.

Что он обо мне подумает?

– Куда мы едем? – спросила я, удивившись спокойствию собственного голоса.

Он сел рядом, завёл двигатель быстрым, точным движением.

– Покатаемся по городу, – ответил он тихо, чуть повернув голову, чтобы взглянуть в зеркала.

И… мне этого оказалось достаточно. Я кивнула, как будто всё это имеет смысл.

Мой инстинкт самосохранения, похоже, просто хлопнул дверью и ушёл. Даже записки не оставил. Когда я успела стать такой покладистой?

Я не отрывала взгляда от него.

Такой уверенной езды я не видела никогда. Казалось, он родился за рулём. Он управлял машиной одной рукой – легко, играючи, почти лениво. Вторую высунул в приоткрытое окно и опёр на стекло. Было видно – ему это доставляло удовольствие. Он сидел, полурасслабленно развалившись в кресле, не спеша, молча, сосредоточенно следил за дорогой.

Лицо оставалось таким же – спокойным, немного задумчивым. Никаких резких движений. Никаких лишних слов. Только тишина и плавные повороты.

Мы проехали мимо танка – главного городского артефакта, символа центральной площади. Всё там было ярко подсвечено, по тротуарам ещё бродили люди.

На следующем повороте, когда он свернул направо, я поняла: мы движемся в сторону старого района.

Я бывала там редко.

С одной стороны улицы стояли крошечные особнячки, ухоженные, с аккуратными воротами и поросшими мхом палисадниками. А напротив – словно из другого мира – покосившиеся, мертвые дома. Сгнившие, заколоченные, позабытые временем и людьми. Они не принадлежали никому, но и сносить их никто не собирался.

Некоторые из них я могла видеть каждый день – с балкона. Одинокие силуэты, вросшие в землю, с проржавевшими решётками на окнах и массивными замками на дверях. Им было, наверное, не меньше ста лет.

В детстве они притягивали меня, как магнит. Я помню этот запах – особенный, ни на что не похожий. Сырая старина. Прелое дерево. Холодная, тлеющая тишина.

Мы с друзьями заглядывали в окна. Хотели понять, что скрывается за растрескавшимся стеклом. В одном доме, который особенно заворожил меня, я разглядела кровать с проваленной сеткой и старым, в нескольких местах дырявым матрасом.

У окна стоял обугленный деревянный стол. На нём – вилка, один стакан. Стул – единственный – был придвинут вплотную. В углу – массивный шифоньер со сломанной дверцей, висящей на одной петле.

На полу – хаос: грязные платья, мятая одежда, скомканные простыни. Среди всего этого – разбросанные фотографии. Слишком личные, чтобы разглядывать их чужим взглядом. Будто я вторгалась в чью-то память.

Меня тогда охватила навязчивая мысль: я должна попасть внутрь. Должна сама прочувствовать, почему дом будто остановился во времени. Кто здесь жил? Почему всё брошено? Что случилось?

Я верила – если окажусь там, смогу найти ответы. Смогу увидеть то, что ускользает от других.

И однажды… такая возможность у меня появилась.

Это случилось зимой, в ту самую ночь, когда снег шёл большими хлопьями. Утром крыша дома не выдержала: под тяжестью снега прогнившая черепица треснула. В одном месте образовался пролом – небольшой, но достаточный, чтобы я могла пролезть внутрь.

Нас было трое: я, моя подруга Галька и соседский мальчишка Лёшка. Они стояли внизу и затаив дыхание следили, как я забралась на крышу, а потом исчезла в провале.

Я спрыгнула на пол, стряхнула с себя снег и осмотрелась. Изнутри всё казалось другим. Запах гнили ударил в нос, воздух был тяжёлый, прелый. От утренней свежести не осталось и следа.

Сквозь узкое оконце едва пробивался свет. В нём, как в тусклом пятне, я увидела лица Гальки и Лёшки – они прижались к стеклу, следили за каждым моим шагом.

Комната была тесной, с низкими стенами, будто сжимающимися изнутри. Воздуха не хватало. Хотелось повернуть назад, но страх быть осмеянной оказался сильнее. Я сделала шаг вглубь комнаты.

По полу были разбросаны вещи: тряпки, обрывки ткани, книги, посуда. На одном из лоскутов я заметила детское платье – с пятнами буро-красного цвета. То же самое и на других вещах. Но стены и пол – серые, выцветшие, без единого следа.

На столе пылилась старая фотография. Я подняла её, бережно смахнула налёт времени.

Чёрно-белый снимок: трое. Мужчина, женщина и девочка лет пяти. Все будто напряжены – позируют, но не улыбаются.

На заднем плане – тот самый дом. Целый, ухоженный, ещё живой.

Девочка смотрела прямо в объектив – слишком серьёзно для своих лет. В её взгляде было что-то тяжёлое, что-то неподъёмное.

Мертвы, – промелькнуло в голове. Слишком холодная фотография. Пустая.

Я задержалась на её лице. На глазах. И начала сканировать.

Свет будто провалился внутрь стены. И в этот момент она появилась – ярко, внезапно.

Та же девочка. Пальто велико, на голове чёрная шаль. Стоит прямо передо мной. Молчит.

– Уходи, – в ужасе сказала она. Голос – тонкий, чуть дрожащий, будто от ветра. – Пока папа не пришёл.

Я сразу поняла: она боится. По-настоящему.

– Не бойся, – прошептала я, – его не будет долго.

– Нет, – покачала она головой. – Он уже знает, что ты здесь. И он злится. Сильно.

Ещё миг – и она сорвалась с места, метнулась к столу и юркнула под него, забившись в угол. Только край пальто мелькнул.

– Уходи… – прошептала она снова, будто эхом. – Он уже здесь…

Я медленно подошла, на цыпочках, стараясь не шуметь. Протянула руку:

– Я не причиню тебе зла. Обещаю. Просто хочу помочь.

Она не ответила. Только замерла, вжавшись в угол. Длинные рукава пальто тянулись по полу, пряча её маленькие руки.

Я наклонилась, заглянула ей в лицо – глаза у неё были открыты, неподвижные, блестящие. Ни слезинки. Ни звука. Только тишина.

И тут я услышала. Скрип. Где-то позади. Едва уловимый, но такой… чужой. Как будто половицы жаловались на что-то, или кого-то.

Я обернулась – никого. Но внутри всё сжалось. Инстинкт подсказывал: мы здесь не одни.

Скрип приблизился. Медленный, тягучий. Под матрасом на кровати что-то заскрипело – будто кто-то тяжёлый на него опустился.

А потом – смех. Резкий, сухой, будто надорванный. Он словно разорвал тишину.

Из темноты проступило лицо. Я его узнала.

Длинные, спутанные волосы, неухоженная борода, взгляд – лихорадочный. Он сидел на кровати, в рваной рубахе, с топором в руках. На рукавах – кровь. Кровь!

Картинки вспыхнули одна за другой. Крики. Женщина мечется по комнате, он за ней – с топором. Удары. Тишина. Девочка – под столом. Живая, но не двигается. Смотрит, как отец расчленяет её мать. Потом – пламя. Он поджигает стол. Яркое, оранжевое пламя поглощает всю комнату.

Малышка вырывается из-под стола. Он хватает её, как зверь – за горло. Душит. Лицо у него залито потом, глаза не моргают.

– Нет, – вырвалось у меня. – Нет, нет…

Я закрыла уши руками, вжалась в себя, как могла.

– Нет… – уже шептала я.

Он соскочил с кровати, шагнул ко мне, резко схватил за лицо и с силой его сжал.

– Ведьма! – закричал он. – Ведьма!

Мой крик слился с его голосом – и всё исчезло.

Очнулась – в постели. Надо мной – лицо матери. Уставшее, напряжённое.

– Мы вызывали тебе скорую, – сказала она. – Зачем ты полезла в этот дом?

Я не успела ответить.

– Ты могла себе всё что угодно повредить. Ты лежала с открытыми глазами и не моргала. Из носа шла кровь!

Она замолчала, только тяжело выдохнула.

– Лариса… ну почему ты не можешь быть как все? Играть в нормальные игры. С нормальными детьми.

Она, сама того не зная, попала в самую точку. Нормальные игры… нормальные дети…

– Я ударилась, – сказала я. – Поскользнулась. Ударилась лбом. Потом… всё помутнело. Я не помню дальше.

Это звучало слабо, но для двенадцатилетней девочки было вполне правдоподобно.

С тех пор я больше не приближалась к тому дому. Но иногда, проходя мимо, всё-таки смотрела на его окно – тёмное, мёртвое.

И знала: она все еще там. Маленькая девочка, прячущаяся под столом без надежды на спасение.

– Как тебя зовут? – голос вернул меня обратно. Мы всё ещё ехали. За окном мелькали незнакомые улицы, ускользающие, будто во сне.

– Лариса, – тихо сказала я.

Он чуть повернулся ко мне, будто хотел заглянуть поглубже:

– Лариса… А ты всегда так?

– В смысле?

– В смысле: садишься в машину к первому встречному и уезжаешь в никуда?

В его голосе была ирония, мягкая, почти лукавая.

– Нет, – ответила я. – Впервые.

– Хм, – только и сказал он. И в этом «хм» я уловила нечто похожее на удивление. Или одобрение. А может все сразу.

Наступила короткая пауза. Он, кажется, обдумывал, стоит ли говорить дальше.

– И что же тебя на это сподвигло?

Я посмотрела в окно, потом обратно.

– Интуиция. Предчувствие.

Он повторил:

– Предчувствие?

Он оглядел меня мельком и впервые за всё время – улыбнулся.

Двигатель зарычал, как разбудившийся зверь. Он вцепился в руль, и стрелка спидометра быстро поползла вверх. Я машинально посмотрела в окно: город остался позади. Мы мчались по шоссе, с обеих сторон проносились тёмные силуэты деревьев.

Лес, – подумала я.

Я почувствовала, как тело вжимает в кресло, и на автомате пристегнулась. Незнакомец краем глаза наблюдал за мной – не слишком навязчиво, но внимательно. Будто ждал чего-то.

Я постаралась выглядеть спокойной.

– Ну что, что теперь говорит твоя интуиция? – его голос прозвучал спокойно, почти весело.

– Например, что сегодня я не умру, – сказала я, чуть скосив на него глаза. И даже выдавила из себя улыбку.

Он хмыкнул.

– Уверена?

– Вполне, – я говорила спокойно. Потому что действительно знала. Иногда это не догадка, не ощущение – просто… факт.

Он помолчал, глядя вперёд. Лицо стало серьёзнее, губы сжались в тонкую линию.

– Но ведь ты не можешь знать наверняка, – проговорил он, не глядя на меня.

А потом вдруг повернулся в мою сторону.

– Или всё-таки можешь?

Я выдержала паузу.

– Могу.

Он медленно кивнул. Без удивления. Как будто услышал то, что и ожидал. Его губы дрогнули в полусмехе, но улыбка не добралась до глаз. Он что-то знал. Или просто играл.

– А если так…? – произнёс он тихо.

В тот же миг машина резко дёрнулась. Он вывернул руль, и нас закрутило. Покрышки завизжали, как будто кричали. Я вжалась в кресло, сердце застучало где-то в горле. Мой ремень сработал, не дав мне вылететь. Из горла вырвался короткий вдох – почти стон.

Машину развернуло, и мы резко поехали в обратную сторону.

Он молча выруливал.

– Похоже, твоё предчувствие дало сбой, – сказал он спокойно.

– Оно работает. Раз я всё ещё жива, – отрезала я. Грубовато, но уверенно.

Он чуть склонил голову, будто заинтересовался.

– Тогда спроси у него, что я сделаю через секунду.

Эта фраза прозвучала… по-другому. Как-будто с угрозой.

Я глубже вжалась в сиденье. Почувствовала, как ладони покрываются потом.

Он бросил на меня взгляд. Быстрый, острый и кажется был доволен моим смятением, отчего едва заметно улыбнулся.

Он ничего не сказал больше. Только продолжал ехать – спокойно, как будто ничего и не было.

– Спросила. Ты отвезёшь меня обратно к клубу, чтобы мои друзья не волновались, – сказала я сдержанно.

В ответ он рассмеялся – негромко, словно усмехнулся про себя. Я заметила, как машина постепенно сбавляет скорость.

– Лариса…

– Лара, – машинально поправила я.

– Лара, – повторил он, чуть кивнув. – Ты не умеешь врать.

Он всё ещё улыбался, а я не понимала, что именно он имел в виду. Что именно выдало во мне ложь?

Мы медленно съехали на обочину, и он остановился, не заглушая двигатель. Я затаила дыхание. Не знала, чего ожидать. Лёгкая дрожь прошлась по телу. В голове вспыхнула мысль: он ведь легко может затащить меня в лес и сделать там все, что угодно. Я напряглась, словно по команде, – всё тело собралось в ожидании.

Он повернулся ко мне. Придвинулся чуть ближе. Я тоже обернулась – и наши взгляды встретились. Его глаза были полны странного, горячего света. И вместе с тем – удивительно мягкие. Пугающе спокойные. Все страхи растаяли, как только я встретилась с этим взглядом. Их место заняло странное, почти ошеломляющее спокойствие. Он был так близко, что я ощущала тепло его кожи. Моё сердце бешено забилось, дыхание стало неглубоким. Я почувствовала, как лицо заливает жар, и неосознанно приоткрыла рот.

Он смотрел на меня внимательно, изучающе, будто в первый раз. Улыбка скользнула по его губам – еле заметная. Он приблизился ещё на пару сантиметров, и я потеряла ощущение пространства. Его рука коснулась моей щеки, а губы прошлись вдоль лица, оставив за собой лишь горячее дыхание.

– Я бы заметил, – прошептал он, почти ласково.

Он вернулся к моей щеке, задержался на мгновение, остановился в паре сантиметров от губ.

– Если бы ты хоть на секунду обратилась к своему предчувствию… я бы это почувствовал.

Каждое его слово – будто лёгкий удар в грудную клетку. Внутри что-то дрогнуло, и я прочно вросла в сиденье. Он, видимо, уловил моё состояние – и через секунду уже сидел на своём месте, руки на руле, взгляд снова устремлён вперёд.

Машина плавно тронулась с места. Мы ехали молча. Ни один из нас не проронил ни слова, пока на горизонте не появилась знакомая вывеска клуба.

А я всё прокручивала в голове его слова. Они не выходили из памяти. Что он имел в виду? Откуда такая уверенность, такая странная интонация? Меня начинали всерьёз терзать ощущение, что он знает, кто я. Или догадывается. Хотя он не сказал ничего, что прямо на это указывало. Просто слова. Просто намёки. И всё же… а если он такой же, как я?

– Думаю, твои подруги ещё не успели тебя потерять, – сказал он спокойно, не поворачивая головы.

– О, да ты, похоже, обладаешь предчувствием не хуже моего, – попыталась пошутить я, стараясь перевести разговор в более лёгкое русло.

– Хм… – коротко отозвался он и, прищурившись, чуть откинулся на спинку сиденья. Машина замедлилась, мы остановились на стоянке у клуба.

Он, казалось, что-то обдумывал. Осторожничал. Или боялся спугнуть меня?

От напряжения, накопившегося за последние полчаса, у меня вдруг резко разболелась голова. Словно кто-то вколачивал раскалённые иглы прямо в мозг. Я попыталась глубже вдохнуть, но каждый вдох давался с усилием. Грудь сжала тяжёлая, невидимая рука. Всё тело будто налилось свинцом, движения стали медленными, отрешёнными. Я старалась изо всех сил не выдать, что происходит внутри меня.

– Чёрт, – сказал он громче, чем обычно, бросив на меня взгляд. – Перестарался…

Последнее слово он произнёс уже почти шёпотом, скорее для себя, но я расслышала. И в ту же секунду боль отпустила. Голова стала лёгкой, только в ушах ещё отдавался гул – отстукивал пульс. Он нахмурился и начал нервно копаться в бардачке. Спустя несколько секунд протянул мне руку с маленьким пакетиком.

– У тебя кровь… – негромко проговорил он. Его голос стал мягким, будто извиняющимся. – Из носа.

Я только сейчас заметила – рука действительно в крови. Провела пальцами по лицу и почувствовала тёплую липкую влагу. Что это было?..

– Тебе пора, – сказал он почти шепотом, отводя взгляд в сторону. После короткой паузы добавил, глядя в окно: – Пусть то, что произошло сейчас, будет ответом на твой вопрос.

Он не стал ждать моей реакции. Просто открыл дверцу, обошёл машину и остановился рядом. Одним движением открыл дверь с моей стороны и подал руку.