Голод, который не утолить

Глава первая: Вкус забвения

Арсений стоял неподвижно, как изваяние, в центре безупречно стерильной кухни. Его царство пахло озоном, свежесрезанным трюфелем и холодным металлом. За массивной дубовой дверью с матовым стеклом тихо перешептывался, звякал хрусталем и столовым серебром тот мир, ради которого все это затевалось – мир сытых, благополучных людей, пресыщенных всем на свете, кроме новых ощущений. Именно им Арсений и собирался продать то, чего нельзя было купить ни за какие деньги. Прошлое.

«Амнезия» – так он назвал свой ресторан. Иронично и точно. Он не кормил людей. Он их лечил. Или калечил – это уже зависело от точки зрения. Он был не поваром, он был архивариусом вкуса, дирижером памяти. Один укус его фирменного желе из утки с лепестками фиалок мог вернуть пятидесятилетнему банкиру ощущение беззаботного летнего дня из семилетнего возраста, когда он бежал босиком по мокрой после дождя траве. Ломтик карамелизованной моркови, приправленный дымом ладана, вызывал у скептичной журналистки забытое чувство детской безопасности на коленях у бабушки в старой деревенской церкви.

Но сегодняшний вечер был особенным. Сегодня он представлял шедевр. Блюдо, которое не просто вызывало воспоминания, а стирало границы самой личности. «Протос». Первобытный.

Арсений провел пальцем по краю глубокой керамической чаши, где в темном, почти черном соусе тушилось мясо. Это был не ягненок и не телятина. Это было нечто иное, добытое с невероятным трудом из одного закрытого институтского проекта, где работали над синтезом тканей на основе архаичных генетических последовательностей. Ученые пытались создать новые органы для трансплантации, а Арсений нашел им иное, куда более возвышенное применение. Он был гурманом, а не хирургом.

Дверь на кухню приоткрылась, и в проеме показалась бледная, как лунь, голова Матвея, сомелье и управляющего. Матвей был единственным, кто знал о сути происходящего на кухне больше, чем просто рецепты. Он был посвящен в таинство.

– Все готовы, Арсений Владимирович, – тихо произнес он. Его голос всегда был тихим, будто он боялся потревожить витавшие в воздухе молекулы вкуса. – Столик номер один. Самые… требовательные гости.

Арсений кивнул, не отрывая глаз от чаши. Соус пузырился, издавая не звук, а скорее шепот – густой, тяжелый, пахнущий влажной землей, мхом и чем-то медным, кровяным.

– Я знаю. Пусть ждут. Им нужно настроиться. Аппетит – это прежде всего работа ума.

Матвей кивнул и бесшумно исчез.

«Самые требовательные гости». Это означало критика Леонида Свиридова, человека, чье слово могло вознести ресторан на Олимп гастрономии или низвергнуть его в небытие. И его спутницу, Алису, женщину с глазами цвета зимнего неба, которая, как поговаривали, уже все в этой жизни попробовала и ничему не удивлялась. Они были идеальными подопытными кроликами. Если «Протос» сработает на них, он сработает на ком угодно.

Арсений взял со стола длинную иглу из черного дерева. На ее острие был нанизан крошечный кусочек корня какого-то редкого растения, добытого шаманами с плато Путорана. Он аккуратно опустил иглу в соус, позволив ароматической композиции проникнуть вглубь. Это был последний штрих. Финал симфонии.

Он сам не до конца понимал всю биохимическую механику своего искусства. Он был самоучкой, одержимым, который десятилетиями собирал по крупицам знания: старинные травники, труды по нейробиологии, диссертации по ферментации, которые никто не читал. Он открыл, что определенные комбинации аминокислот, алкалоидов и эфирных масел, воздействуя на рецепторы языка и обонятельные рецепторы, способны запускать в мозгу цепные реакции, активируя нейронные сети, связанные с долговременной памятью и эмоциями. Это была не магия. Это была наука, доведенная до уровня алхимии.

Но «Протос» был другим. Это был прыжок в бездну. В основе его лежала не память, не индивидуальный опыт, а нечто более древнее, архетипическое. Генетическая память. Инстинкт.

Раздался легкий звонок. Сигнал. Гости закончили дегустацию предыдущих блюд и были готовы к кульминации.

Арсений своими руками разлил темный соус по трем глубоким тарелкам, выложил на каждую по куску нежного, тающего волокна мяса, украсил все хрустящими шкварками из кожи того же существа и тончайшими лепестками соли, добытой в древних пещерах. Вид был отталкивающе-притягательным. Он напоминал не столько еду, сколько нечто ритуальное.

Он сам понес тарелки в зал. Это было частью спектакля.

Ресторан «Амнезия» был воплощением минимализма и акустического комфорта. Свет приглушенный, стены обтянуты темным бархатом, поглощающим звуки. Из динамиков лились едва слышные, низкочастотные вибрации, подобные гулу земли. Говорили здесь вполголоса, а смех был редким и приглушенным, словно гость боялся спугнуть ускользающее воспоминание.

Столик номер один располагался в уединенной нише. Леонид Свиридов, мужчина с умным, уставшим лицом и цепкими глазами, отложил свой блокнот. Алиса смотрела на приближающегося Арсения с холодным, изучающим интересом. Она была красива, как ледяная скульптура, и так же недоступна.

– Арсений, – Свиридов кивнул ему. – Мы в предвкушении. Предыдущие блюда были… изумительны. «Морской туман» вернул мне запах первой поездки на море. Я даже почувствовал песок между пальцами.

– Это цель и есть, Леонид Петрович, – с легким поклоном ответил Арсений, расставляя тарелки перед ними. – Но то, что вы попробуете сейчас, не вернет вам ваше прошлое. Оно… откроет нечто общее для всех нас.

Алиса подняла изящную бровь. – Общее прошлое? Звучит подозрительно метафизически.

– Напротив, абсолютно физиологически, – возразил Арсений. – Память бывает разной. Есть память ума, а есть память тела. Память клеток. «Протос» обращается ко второй.

Он отступил на шаг, давая им пространство. Церемония требовала уважения.

Свиридов со скептической ухмылкой взял вилку. Его пальцы, привыкшие держать ручку для написания разгромных рецензий, выглядели неуклюже с столовым прибором. Алиса, напротив, двигалась с грацией хищницы. Они одновременно поднесли по кусочку мяса ко ртам.

Арсений наблюдал, затаив дыхание. Он видел, как их лица, сначала напряженные в ожидании нового сенсорного впечатления, вдруг обмякли. Глаза Свиридова потеряли фокус, он перестал быть критиком, перестал быть человеком своего времени. Он смотрел в пустоту, но эта пустота была наполнена чем-то безмерно древним. Его челюсть медленно работала.

Алиса замерла. Ее ледяное спокойствие испарилось. Глаза расширились, в них вспыхнул какой-то дикий, неприличный восторг. Легкий румянец проступил на ее безупречных скулах. Она издала тихий, сдавленный звук, нечто среднее между стоном и вздохом облегчения.

Арсений почувствовал удовлетворение. Это был триумф. Но триумф был недолгим.

Свиридов вдруг резко отодвинул тарелку. Ложка с грохотом упала на пол. Звяканье прозвучало, как выстрел в тихом зале.

– Что это? – его голос был хриплым, лишенным привычной самоуверенности. Он смотрел на свои руки, как будто видел их впервые. – Что ты нам дал, Арсений?

– Вкус, – тихо ответил шеф-повар. – Просто вкус.

– Нет! – Свиридов резко встал, его стул с грохотом опрокинулся назад. Несколько посетителей за соседними столиками обернулись. – Это не вкус! Это… я не знаю, что это! Я… я помню…

Он не закончил фразу. Его взгляд упал на руку Алисы. Та, не обращая на него внимания, облизывала свои пальцы, длинным, медленным, чувственным движением. В ее глазах плясали первобытные огни. Она смотрела на Свиридова не как на спутника, а как на… объект. С интересом. С голодом.

– Я помню холод, – прошептал Свиридов, глядя на нее. – Лед. И большого зверя. Я… я бегу. И я хочу есть. Очень хочу.

Алиса улыбнулась. Улыбка была широкой, неестественной, обнажающей идеальные белые зубы. В этой улыбке не было ничего человеческого.

– А я помню тепло, – сказала она тем же шепотом, но в нем слышался рык. – Тепло крови.

Свиридов отшатнулся от нее. Он посмотрел на Арсения с ужасом и ненавистью.

– Ты сумасшедший! Что ты сделал?

Он развернулся и почти побежал к выходу, пошатываясь, как пьяный. Алиса не двинулась с места. Она медленно, с наслаждением доедала то, что осталось у нее в тарелке, ее взгляд блуждал по залу, останавливаясь на других посетителях. В ее движении была новая, странная пластика – грация сытой кошки, которая только и ждет, чтобы снова выйти на охоту.

Арсений стоял, чувствуя, как ледяная волна проходит по его спине. Эффект превзошел все ожидания. Он был слишком сильным. Слишком реальным. Он не просто пробудил память, он пробудил нечто, что должно было спать вечно.

Матвей, бледный как полотно, возник рядом.

– Арсений Владимирович… что происходит? Леонид Петрович… он был не в себе.

– Он был в себе, Матвей, – тихо ответил Арсений, глядя на пустой столик. – В самом древнем и настоящем себе. Просто он оказался не готов это принять.

Он повернулся и ушел на кухню. Ему нужно было остаться одному. Три тарелки. Две были поданы гостям. Третья… третья стояла на столе для дегустации. Его тарелка. Он создал это блюдо, но еще не пробовал его. Как истинный творец, он отдавал лучшее своим гостям.

Теперь пришла его очередь.

Кухня встретила его привычной стерильной тишиной. Пузырящиеся соусы, шипящие сковороды – все было убрано. Оставался только густой, сладковато-мясной запах «Протоса», витавший в воздухе, как дух. Арсений подошел к столу. Темная керамика тарелки казалась бездной, а кусок мяса в ней – чем-то искомым, обетованным.

Он сел на высокий табурет. Он не стал брать вилку. Он взял мясо пальцами. Оно было теплым, упругим, живым.

«Что я хочу вспомнить?» – пронеслось в его голове. У него не было счастливого детства. Не было светлой любви. Вся его жизнь была погоней за вкусом, за тайной, за тем, чтобы прорваться за грань обыденного. Может быть, «Протос» откроет ему то, что было до всего этого? До него самого?

Он откусил.

Вкус ударил в мозг, как молот. Это не было похоже ни на что из того, что он когда-либо пробовал. Это не было просто «вкусно» или «не вкусно». Это было… истинно. Первозданно. Он почувствовал мышечную усталость после долгой погони. Холод ветра на голой коже. Звенящую пустоту в желудке, которая была не просто голодом, а жаждой жизни, жаждой продолжения. Он почувствовал страх. Не человеческий страх неудачи или одиночества, а простой, животный страх – страх смерти и одновременно – жажду убить.

Перед его внутренним взором проплывали образы. Не воспоминания, а тени. Огромные, покрытые шерстью тела мамонтов. Костры в пещерах. Лица сородичей – не людей, а еще нечто промежуточное, с низкими лбами и цепкими руками. И вкус. Главным был вкус. Яркий, медный, соленый вкус свежей крови и теплой плоти.

Он ел. Он не мог остановиться. Он рвал мясо зубами, с жадностью проглатывая его, облизывая пальцы, как это сделала Алиса. Разум отступал, уступая место чему-то более древнему, более мощному. Он чувствовал невероятную силу. Ярость. Восторг.

Тарелка была пуста. Он сидел, тяжело дыша, его руки и губы были испачканы темным соусом. Эйфория медленно отступала, оставляя после себя странную, тягучую пустоту. Но не только пустоту. Голод. Тот самый голод, который он почувствовал в видениях. Он не утих. Он лишь разгорелся сильнее.

Он встал и подошел к раковине, чтобы помыть руки. Вода была холодной, освежающей. Он поднял голову и посмотрел на себя в зеркало над раковиной.

Из зеркала на него смотрел не он. Глаза были его – серые, глубоко посаженные. Но выражение в них… Он видел в них не удовлетворение творца, а настороженность хищника. И голод. Неутолимый, физический голод, сосавший под ложечкой.

Он обернулся, осматривая свою безупречную кухню. Взгляд его упал на разделочный стол, где лежал большой, отполированный до зеркального блеска мясницкий тесак. Лезвие поймало свет и бросило на стену ослепительный зайчик.

И в этот момент в дверь кухни постучали. Легко, почти несмело.

– Арсений Владимирович? – это был голос юного стажера, Никиты. Мальчик лет девятнадцати, робкий и восторженно преданный своему шефу. – Вам не нужна помощь с уборкой?

Арсений не ответил. Он смотрел на дверь. Он слышал, как скрипнула ручка. Дверь медленно открылась.

На пороге стоял Никита. Худощавый, в белом, чуть испачканном фартуке. На его лице застыло выражение почтительного ожидания.

Арсений повернулся к нему. Запах мальчика – запах мыла, пота и молодости – ударил ему в ноздри. И этот запах вызвал в нем не волну отцовской нежности или профессионального раздражения, а нечто иное. Нечто, поднимающееся из самых глубин его существа, из тех уголков памяти, которые он только что посетил.

Это был запах добычи.

Голод внутри него взревел.

– Арсений Владимирович? – Никита сделал неуверенный шаг вперед, испуганный долгим молчанием шефа. – С вами все в порядке? Вы так бледно выглядите.

Арсений медленно, почти неосознанно, потянулся к разделочному столу. Его пальцы коснулись холодной, отполированной рукояти тесака.

– В порядке, – его собственный голос прозвучал чужим, низким и хриплым. – Все в полном порядке, Никита. Зайди. И закрой за собой дверь.

В его глазах, смотревших на испуганного стажера, не осталось ничего человеческого. Только древний, первобытный инстинкт. И голод, который не утолить.

Глава вторая: Плоть и камень

Звук щелкнувшей задвижки прозвучал глухо и окончательно, как удар топора по плахе. Мир сузился до размеров стерильной кухни, до пространства между Арсением и бледным, застывшим в неловкой улыбке Никитой.

– Я… я просто хотел помочь, – пробормотал стажер, его глаза бегали от лица Арсения к его руке, сжимавшей рукоять тесака. Это был не кухонный инструмент, а орудие мясника, тяжелое, с широким, идеально наточенным лезвием, способным одним движением разрубить сустав.

Арсений не видел Никиту. Он видел силуэт, очерченный резким светом люминесцентных ламп. Он чувствовал его запах – чистый, чуть кисловатый запах юного пота, мыла и того простого, дешевого одеколона, которым парнишка пытался скрыть свою неопытность. Этот запах вонзился в его мозг, в тот самый древний, только что пробудившийся отдел, отвечающий за одно простое уравнение: «Это – еда».

Голод был не метафорой. Он был физической реальностью, жгучей болью под ребрами, судорожными спазмами в животе. Это был не голод желудка, пустого и требующего наполнения. Это был голод каждой клетки, голод ДНК, требовавшей той самой, первозданной энергии, которую он ощутил в «Протосе». Мясо в тарелке было лишь ключом, отпирающим дверь. За дверью же простиралась бездна настоящей, живой плоти.

– Арсений Владимирович? – голос Никиты дрогнул, в нем послышался настоящий, животный страх. Он сделал шаг назад, к двери, но его спина уперлась в гладкую, холодную поверхность. – Вы меня пугаете.

«Беги, – закричал где-то в глубине тонущего сознания Арсений. – Ради Бога, беги, дурак!»

Но его тело не слушалось. Оно было уже не его. Оно принадлежало тени, призраку, восставшему из генетического пепла. Его пальцы крепче сжали рукоять тесака. Дерево впитало тепло его ладони, стало ее продолжением.

– Ничего… страшного, – выдавил он. Слова давались с невероятным трудом, будто он разговаривал впервые. Горло пересохло, язык был тяжелым, чужим. – Подойди… ближе.

Он сам сделал шаг вперед. Медленный, неспешный, как хищник, знающий, что добыча в ловушке. Его ботинки скрипнули по кафельному полу. Этот звук, обычно такой привычный, теперь резал слух.

Никита вжался в дверь. Его глаза застыли, зрачки расширились от ужаса. Он видел. Видел, что в глазах его наставника, кумира, человека, чьи движения на кухне он сравнивал с движениями дирижера, не осталось ничего человеческого. Там была только пустота, на дне которой плясали дикие, желтые огоньки.

– Нет… – простонал он.

Арсений почувствовал, как по его спине пробежала судорога. Мышцы спины и плеч напряглись, готовые к броску. Перед глазами снова проплыли миражи: не пещера, не мамонт, а нечто более близкое и понятное. Лес. Густой, хвойный, темный. И запах – свежей крови и страха, исходящий от раненого оленя. Тот же запах сейчас исходил от Никиты.

Инстинкт был сильнее. Сильнее разума, сильнее морали, сильнее всего, что делало его Арсением Владимировичем, гениальным шеф-поваром.

Он рывком рванулся вперед.

Никита, движимый инстинктом самосохранения, отпрыгнул в сторону, к столу с овощами. Его рука нащупала длинный нож для нарезки. Он замахнулся, слепой, панический жест.

Арсений даже не уклонялся. Тесак в его руке описал короткую, сокрушительную дугу. Раздался сухой, костный хруст. Нож для нарезки с звоном отлетел в угол, а вместе с ним – несколько пальцев на левой руке Никиты. Парень закричал – высоко, пронзительно, нечеловечески.

Крик, казалось, на секунду вернул Арсению ясность. Он замер, глядя на брызнувшую из культей ало-багровую кровь. Она хлестнула на его белый китель, на лицо, на металлические поверхности. Запах. Медный, соленый, знакомый до боли. Запах из его видений. Запах жизни.

И этот запах окончательно свел его с ума.

Голод усиливался торжествующе. Разум погас.

Что было дальше, Арсений помнил смутно, обрывками, как вспоминают кошмар после пробуждения. Вспышки. Звуки. Визг стали по металлу. Глухие, мягкие удары. Еще один, уже слабый, захлебывающийся крик. Хлюпающие звуки. Собственное тяжелое, хриплое дыхание.

Он не ел. Он уничтожал. Он расчленял. Он возвращал плоть к ее первооснове – к кускам мяса, к костям, к внутренностям. Это была не трапеза. Это был ритуал. Древний, как сам голод.

Когда сознание вернулось к нему, он стоял на коленях посреди кухни. Все вокруг было залито кровью. Она стекала по стенам, собиралась липкими лужами на полу, забрызгала потолок. В воздухе стоял густой, сладковато-тошнотворный запах свежего мяса и смерти.

Перед ним лежало то, что еще несколько минут назад было Никитой. Теперь это была просто анатомическая структура, разобранная с хирургической, безумной точностью. Арсений, сам не понимая как, использовал все свои знания повара-виртуоза – чтобы разделить тушу на идеальные отрубы.

Его руки были красными по локоть. Липкая кровь засохла на его лице. Белый китель превратился в багровое месиво. В груди бушевала странная, извращенная сытость. Не физическая – желудок был пуст и сжат в комок, его мутило. Но та самая, клеточная жажда, голод «Протоса», был утолен. На время. В теле была странная, звериная легкость и невероятная сила. Он чувствовал себя обновленным. Рожденным заново.

И тут его взгляд упал на его собственные, залитые кровью руки. На длинные, острые, чуть изогнутые ногти. Они казались крепче, темнее. И зубы. Язык наткнулся на острый клык, которого раньше не было. Он встал, подошел к полированной дверце холодильника. В отражении, искаженном каплями крови, на него смотрело не его лицо. Черты были те же, но огрубевшие, оскаленные. Глаза горели желтоватым огнем. В них не было ни ужаса, ни раскаяния. Было лишь холодное, животное удовлетворение.

Ужас пришел позже. Тихий, проникающий в каждую пору, холодный, как лед. Он посмотрел на бойню вокруг себя. Он понял, что натворил.

«Я… съел его?»

Он огляделся. Нет. Он не ел. Он… разобрал. Как тушу ягненка. Часть мяса, самое нежное, филейную часть, он аккуратно, на автомате, сложил в миску и убрал в холодильник. Остальное… остальное было повсюду.

Его вырвало. Он согнулся пополам, судорожно изрыгая пустоту. Слезы текли по его щекам, смешиваясь с кровью. Он был монстром. Чудовищем.

Но даже сквозь ужас и отвращение, сквозь панику, он чувствовал это. То самое удовлетворение. Глубокое, первобытное спокойствие. Инстинкт шептал: «Ты сделал то, что должен был сделать. Ты жив. Ты силен».

Он упал на колени, рыдая и смеясь одновременно, его тело сотрясали конвульсии. Он был разорван надвое: человек кричал в ужасе, а зверь ликовал.

Шум. Снаружи, из зала, донесся нарастающий гул голосов. Звяканье посуды. Чей-то возглас. Реальность ворвалась в его кровавое убежище. Кто-то, должно быть, услышал крик Никиты. Или почуял запах.

Паника, холодная и трезвая, сменила истерику. Он должен был действовать. Спрятать. Уничтожить следы.

Он вскочил на ноги, движимый уже не голодом, а инстинктом самосохранения – на этот раз человеческим. Он бросился к раковине, с силой дернул кран. Вода хлынула, смывая кровь с его рук и лица. Он стянул с себя окровавленный китель, затолкал его в большой полиэтиленовый мешок для мусора. Потом схватил шланг для мытья полов и принялся смывать алые лужи, сгонять их в сток. Вода, смешиваясь с кровью, становилась розовой, потом бурой. Но убрать все до конца было невозможно. Запах невозможно было скрыть.

Пока он работал, его взгляд снова и снова возвращался к холодильнику. К той миске, где лежало аккуратное, темно-красное мясо. И голод, уснувший было, снова пошевелился внутри, сладкий и обещающий.

Вдруг в дверь постучали. На этот раз громко, настойчиво.

– Арсений? – это был голос Матвея. В нем слышалась тревога. – Арсений, ты там? Что происходит? Гости волнуются. Чей-то крик был… Никиту никто не видел.

Арсений замер. Его сердце бешено колотилось. Он смотрел на дверь, на задвижку, которая могла не выдержать сильного удара.

– Минуту! – крикнул он, стараясь, чтобы голос звучал ровно, но получилось хрипло и неестественно. – Разлил… кастрюлю с бульоном. Горячий. Все в порядке. Скажи гостям… счёт за мой счёт. Пусть… наслаждаются десертом.

Он умолк, прислушиваясь. Снаружи наступила пауза.

– Хорошо, – наконец сказал Матвей. Но в его голосе сквозило недоверие. – Тебе помочь?

– Нет! – слишком резко вырвалось у Арсения. Он сдержался. – Нет, спасибо, Матвей. Я сам. Уже почти… прибрался.

Он слышал, как управляющий медленно отошел от двери.

Времени почти не оставалось. Он не мог просто уйти. Кто-то обязательно зайдет на кухню после закрытия. Уборщики. Повара на утреннюю смену.

Его взгляд упал на большую морозильную камеру, где хранились мясные полуфабрикаты и запасы. Она была огромной, промышленной. И почти пустой перед новыми поставками.

Мысль была чудовищной. Но иного выхода не было.

Он снова принялся за работу. Теперь уже методично, без паники, с тем же холодным совершенством, с которым готовил свои блюда. Он собрал все… останки. Все, что мог найти. Кости, которые не поддавались быстрой утилизации, он запаковал в отдельные пакеты. Все это он перенес в морозильную камеру, разместил на полках, задвинул вглубь, прикрыл сверху блоками замороженной телятины и коробками с пельменями. Миску с филеем он поставил рядом, на самое видное место. Просто кусок мяса. Никто не заметит.

Он потратил еще почти час, чтобы отмыть все поверхности сильнейшими чистящими средствами с хлором. Запах смерти и крови постепенно перебивался едким химическим ароматом. Но под ним, чудилось Арсению, все равно сквозила сладковатая густота.

Наконец, он стоял в чистой, сверкающей кухне. Ничто, кроме едва уловимого запаха хлора и его собственной изможденности, не напоминало о том, что здесь произошло. Ад был упрятан в белоснежную, стерильную оболочку. Как и он сам.

Он переоделся в запасную одежду из своей гардеробной, спрятал окровавленные вещи в сумку. Выглянул в коридор. Было пусто. Ресторан затихал. Слышались лишь приглушенные голоса уборщиц в зале.

Он вышел через черный ход, в темный, прохладный переулок. Воздух пах дождем и городской грязью. Он сделал глубокий вдох, пытаясь очистить легкие от удушья кухни.

И тут его телефон завибрировал. Он вздрогнул, словно получил удар током. Сообщение.

«Арсений, это Алиса. То, что было сегодня… это было нечто. Нечто настоящее. Мы должны встретиться. Я хочу понять. Я хочу… еще. Знаешь то место на набережной, где мы встречались в прошлый раз? Завтра. В полночь».

Он прочитал сообщение несколько раз. «Я хочу… еще». Эти слова отозвались в нем эхом. Не в его сознании. Глубже. В том самом пробудившемся инстинкте. Он посмотрел на свои руки. Они были чистыми. Но он чувствовал на них липкую кровь. Он почувствовал, как в ответ на сообщение Алисы, в нем снова зашевелился тот самый голод. Не такой яростный, как раньше. Теперь он был ласковым, соблазнительным. Он шептал, что он не один. Что есть другой. Другая.

Он поднял голову и посмотрел на освещенные окна города. Тысячи огней. Тысячи жизней. Тысячи… возможностей.

Он повернулся и пошел прочь от ресторана, его тень, длинная и уродливая, растянулась на мокром асфальте. Он был шеф-поваром, открывшим вкус вечности. И он только что приготовил свое первое по-настоящему настоящее блюдо. Ужас уступил место странному, леденящему душу предвкушению.

Он не просто убил. Он накормил самого себя. И он знал – это только начало. Голод всегда возвращается.

Глава третья: Голод с человеческим лицом

Дождь, начавшийся еще ночью, не утихал. Он заливал город не потоками, а плотной, мелкой водяной пылью, превращавшей огни фонарей в размытые сгустки света. Арсений шел по пустынной набережной, не ощущая ни холода, ни влаги. Он был пустой скорлупой, в которой бушевали два урагана: один – панический, человеческий, другой – спокойный, неумолимый, звериный.

Его квартира, обычно – стерильное убежище, место силы и порядка, сегодня показалась ему клеткой. Он отдраил ванную до блеска, счищая несуществующие пятна, он мыл руки, пока кожа не стала красной и болезненной. Но запах хлора и крови, казалось, въелся в самое нутро, в слизистую, в легкие. Он чувствовал его даже сквозь аромат дорогого мыла.

И самое ужасное – он не чувствовал отвращения к тому, что сделал. Отвращение было интеллектуальной концепцией, данью морали, вбитой в него обществом. Но на животном, инстинктивном уровне царили покой и странная, извращенная гордость. Он был сыт. Впервые за много лет его не глодала изнутри та необъяснимая тоска, то духовное беспокойство, что гнало его к новым гастрономическим открытиям. «Протос» утолил не физический голод, а экзистенциальный. Он дал ему цель. Примитивную, ужасающую, но кристально ясную.

Он посмотрел в зеркало. Глаза все еще горели тем же желтоватым огнем, но теперь он улавливал в них не безумие, а холодную ясность. Зубы… да, клыки были острее и длиннее. Ногти – тверже, темнее, словно из рогового вещества. Тело, обычно подтянутое, но лишенное грубой силы, теперь было наполнено плотной, упругой энергией. Он был опасен. И он это осознавал.

Сообщение Алисы висело в воздухе, как приговор. «Я хочу… еще». Эти слова были ключом. Она была единственным человеком, который мог его понять. Или единственным монстром, который мог составить ему компанию.

Он пришел на набережную раньше. Полночь. Место их встречи – заброшенный причал, откуда открывался вид на черную, неподвижную воду и огни противоположного берега. Когда-то, много месяцев назад, они обсуждали здесь возможность сотрудничества – Алиса, владелица сети элитных бутиков, предлагала ему выпустить линию авторских соусов. Тогда он отказался. Теперь их ждало куда более страшное партнерство.

Он увидел ее силуэт, приближающийся сквозь пелену дождя. Она шла легко, неспешно, ее длинное черное пальто развевалось, как крылья. Подойдя ближе, она откинула капюшон. Ее лицо, освещенное тусклым светом отраженных фонарей, казалось высеченным из мрамора. Но в глазах, тех самых, зимних, теперь плясали те же огни, что и у него.

Они молча смотрели друг на друга. Никаких приветствий. Никаких формальностей. Они стояли как два зверя на границе своих территорий, улавливая запах родственной сущности.