Осада

Начало истории

XVI век!

После Великого Амура Темура Мавераннахр погрузился в смуту: борьба за трон между потомками Тимура и Чингизхана истощила силы как знати, так и народа. Государство, централизованное Шайбани-ханом, продержалось недолго – вскоре оно распалось. Ситуация обострилась до такой степени, что каждый узбекский род стал провозглашать собственного хана. В Мавераннахре исчезли не только следы централизованного правления, но и сама основа государственности.

Империя, некогда сотрясавшая мир, распалась на крошечные ханства. Народ стоял на грани утраты национального самосознания и целостности. И вот именно в этот трагический момент на историческую арену вышел молодой Абдулла султан, сын Искандар-хана, правителя Кармины.

Когда его дальний родственник Навруз Ахмад-хан двинул войско на Кармину 1 , Искандар-хан, не дождавшись поддержки, бежал за реку. Но юный Абдулла не отступил. Он сразился, победил Навруза Ахмад-хана и понял: миссия объединения Мавераннахра и возрождения великой державы легла именно на его плечи. Он посвятил себя этой цели.

Серия непрерывных войн расширила пределы страны. Абдулла султан завоевал Бухару, вознёс отца на престол Мавераннахра, а сам занялся объединением территорий, денежной реформой и развитием государства. (Позднее Абдуллахан, как и Амир Темур, стал символом благоустройства в регионе.)

Но вскоре после смерти Навруза Ахмад-хана его сыновья – Дарвешхан и Бобо султан – подняли мятеж против Абдуллы, начали грабить земли, устраивать набеги. В то время Туркестан и, в особенности, Ташкент находились под их контролем.

В сражении с войсками Бухары победа осталась за Абдуллой. Дарвешхан подчинился, но Бобо султан не счёл это достойным и отступил, продолжая борьбу. Абдулла оставил Дарвеша в Ташкенте, а сам вернулся в столицу. Однако Бобо, охваченный завистью и злобой к брату, в 1574 году захватил Ташкент и бросил Дарвеша в темницу.

В 1578 году Абдулла разбил Бобо у Зомина 2 . Его торжественно встретили в Ташкенте, освободили Дарвеша и вновь возвели его на трон. Бобо бежал в земли мангытов и, отправив к Абдулле посолов, предложил мир. Ему было даровано правление в Туркестане 3 как сюйургал (удел).

Но Бобо нарушил условия мира: объединившись с кочевниками и беглыми самаркандскими султанами, вновь разорил земли Мавераннахра. Вскоре он вторгся в Ташкент и, свергнув Дарвеша, казнил его.

Страна снова погрузилась в хаос. Абдулла султан ясно понимал: если немедленно не принять меры, его постигнет судьба недавних поверженных ханов, государство окончательно утонет в трясине феодальной розни. Он объявил мобилизацию, чтобы наказать Бобо и вернуть Ташкент – город, без которого держава неполна.

Тем временем Бобо поручил Ташкент своему сыну Абдулгаффору и брату Тахир-султану, а сам отступил к Туркестану, собирая войско для нового похода. Он отправил посолов к своим извечным врагам – казахским султанам – с предложением союза. Однако те, тайно договорившись между собой, решили убить Бобо обманом и казнить посланника. Но палач оказался милосердным – пощадил посланника и отпустил.

Казахские султаны, не зная об этом, прибыли в лагерь Бобо, где их уже поджидала кара. Бобо, предупреждённый посланником, схватил их и велел всех казнить.

Узнав об этом, Абдулла султан направил к Бобо своего эмиссара, выразив удовлетворение произошедшим. Он намекнул, что, если Бобо устранит ещё одного врага – Бузахур-султана, – между ними может быть заключён взаимовыгодный мир.

Бузахур, прознав об этом, скрылся. Бобо доложил Абдулле, что ведёт охоту на него, и предложил мир. Абдулла, в свою очередь, направил письмо отцу и своему наставнику – Ходже Саъду, прося совета…

ГЛАВА I

1

После вчерашнего дождя небо засияло ослепительной синевой, но в воздухе всё ещё витала прохлада, отчего по коже пробегал озноб.

Хотя уже полдень, с полей нехотя поднимается лёгкий пар – солнце с трудом прогревает увлажнённую землю. В воздухе чувствуется запах сырости. Капли недавнего дождя сверкают на траве у подножья стены, на свежих, изумрудных листьях деревьев – словно жемчужины, оставленные небесами. Всё вокруг будто только что окунулось в омовение и теперь сияет чистотой – сердце радуется.

У стены стоял юноша Жонпулат.

Ему около двадцати, редкие усы и бородка не скрывали ещё детских черт на лице. Щёки и подбородок усыпаны красноватыми угрями. Он был худощав, в поношенном чапане4 поверх белой рубахи, плечо которого безвольно свисало. На голове – пожелтевший тюрбан, намотанный поверх такия. За седлом широкоспинного и ровного по шагу коня аккуратно скручено и привязано серое пальто. На одной стороне хуржуна – меч и лук, на другой – щит. Всё это говорило о воине, не лишённом спешности и цели.

Он стоял у недавно открытых ворот в стене Ташкента, таких узких, что через них мог пройти лишь всадник. Горожане в простонародье звали их Тешиккопка – «Дырявые ворота».

– Кого ты назвал? – переспросил часовой, склонив голову вбок, будто не расслышав, и, спешившись, пристально посмотрел на Жонпулата.

– Говорю же, к городским султанам, – невозмутимо ответил юноша.

Солдат переглянулся с товарищем и, указав на видавшую виды одежду пришельца, насмешливо сказал:

– А может, ты и к самому хану пожаловал?

– Я только что от него… – Жонпулат не уловил издёвки. – Мне нужно поговорить с султанами… Тахир-султан… Дело важное…

Юноша говорил спокойно, хладнокровно. Часовой насторожился: «Может, он из тайных людей Бобохана?» – подумал он. Осмотрел его внимательнее: конь вспотевший, тревожно переминается с ноги на ногу, от него и всадника веет потом. Под брюхом коня – грязь, брызги от дороги. У путника уставший, посеревший взгляд, лицо обожжено весенним солнцем, но лоб и уши – светлее, как у того, кто не имел времени снять тюрбан и понежиться на солнце.

Он жестом позвал второго стражника и велел:

– Отведи его в орду5, передай Чухра-аге6! Живо!

Жонпулат молча пошёл вперёд. За ним проследовал второй стражник, сев на коня.

– Слышал, будто скоро будет война… – с интересом сказал стражник, поравнявшись с Жонпулатом. – Говорят, с Абдулла султаном договориться невозможно.

– Не знаю, – пожал плечами Жонпулат.

– Но, если и будет, мы ведь победим, правда? – настойчиво продолжал тот, хотя голос его дрожал.

О непреодолимой мощи Абдуллахана уже ходили слухи не только по Мавераннахру, но и по Дашти-Кипчаку, Бадахшану, Хорасану…

– Не знаю!

– Говорят, он жесток. Собрался идти на нас… – пробормотал стражник себе под нос. – Наши полководцы не сдадут город, правда? Хоть бы он повернул обратно… Повернёт ли?

– Не знаю!

– Бобохан, вроде бы, уже что-то предпринимает… Это правда?

Жонпулат, глянув на него с явным раздражением, холодно сказал:

– Мне неизвестно.

Он был явно недоволен. Но стражник, видно, был из тех, кто не чувствует границ и не отличает молчания от негодования и продолжал:

– В этих краях никого нет равного Бобохану!

Жонпулат взглянул на него с нескрываемой неприязнью, но промолчал.

– Видел его мушкеты? – похвалился тот. – Если пальнёт, любую армию разнесёт!

– Нынче армии уже не боятся мушкетов, – буркнул Жонпулат. – Ими можно разве что детей пугать. В бою же каждый знает, лук надёжнее: выстрелил и не дрожишь, не суетишься, не засыпаешь заново порох…

Беседа на этом и закончилась. Стражник понял: этот человек не расположен к разговорам.

Внутренняя цитадель города была обнесена ещё более высокой глиняной стеной. Ворота её были больше, чем у Тешиккопки, доски – ветхие, петли и заклёпки – почерневшие, и были они наглухо заперты. По обе стороны ворот стояли ленивые стражники, рассеянно поглядывая по сторонам.

Солдат, приведший Жонпулата, пересказал всё, что знал и не знал, передал его под стражу и повернул обратно.

Стражники взяли поводья его коня, а самого юношу повели внутрь орды, через узкий дворик – в здание хана. Стоило ему переступить резной порог, как шёлковые занавеси на открытых окнах просторной и длинной залы взметнулись вверх, и в помещение ворвался свежий ветер. Его порыв коснулся лица юноши, в нос ударил запах незнакомого яства, смешанный с затхлым, не согретым за зиму воздухом залы.

Жонпулат застыл у входа, и его взгляд сразу упал на стоящего у трона Тохира-султана, что держался за ножку трона правой рукой. Казалось, он был погружён в безответные размышления, как человек, попавший в плен вопросов без ответов. По крайней мере, так это показалось Жонпулату.

– Ну?! – бросил Тохир-султан, направляясь по ковру, алым покрывавшему пол, навстречу.

Увидев правителя города, Жонпулат обернулся к стоящему позади стражнику и застыл в молчании, словно проглотив язык.

– Возвращайся на место! – велел Тохир-султан, затем уставился на Жонпулата. – Ну?!

– Меня прислал господин Бобохан, – произнёс Жонпулат.

– Ну?! – снова повторил Тохир-султан. – Что он сказал?

Слова «Что он сказал?» прозвучали насмешливо. В голосе не чувствовалось ни уважения, ни должной почтительности.

– Переговоров не будет… – тихо произнёс Жонпулат и добавил. – Хан сказал: «Абдулла султан, видимо, не примет перемирия. Город следует защищать».

Взгляд Тохир-султана вспыхнул. Он этого явно не ожидал.

– Что значит, не будет?! Столько жертв, столько усилий напрасны?!

Он имел в виду исполнение условий Бобохана, убийство казахских султанов и разрыв с Бозахур-султаном.

– Сейчас удача на стороне Абдуллы-султана… – сказал Жонпулат и, поняв, что слова прозвучали не от его имени, поспешил добавить. – Таков был приказ господина…

Он не дал прямого ответа, но прояснил суть дела. Тем самым хотел сказать: «Абдулла султан действует по своей воле, с нашим мнением не считается». Султан понял.

– Где сейчас Его Светлость? – спросил Тохир-султан.

– Отправился в сторону Отрара7, – ответил Жонпулат. – Сказал, соберёт навкаров и вернётся.

Эта весть не обрадовала Тохира. С кем собирать войско, если союз с казахами разорван? Откуда ждать помощи?

В этот момент в зал вбежал юный Абдулгаффор-султан, с лицом, на котором ещё не угас юношеский румянец, с жидкими усами и бородкой, что не шли к его худощавому облику. Он толкнул стоявшего у порога Жонпулата и воскликнул с тревогой:

– Что случилось?! Что за вести?!

«Что-то здесь нечисто, подумал Тохир-султан. – Вестник ещё не доложил, а Абдулгаффор уже в курсе».

– Похоже, перемирия не будет, – с лёгкостью проговорил Жонпулат. – Таков приказ хана…

Оба султана замолчали.

– Какие распоряжения для нас? – наконец спросил Тохир-султан.

– Всё то же… Хранить город как зеницу ока… – сказал Жонпулат. – В случае, если Абдулла султан двинется на Ташкент, не сдавать его. Хан велел: «Этот город дорог нам, это отцовское наследие. Что бы ни случилось – сохранить его. Я вернусь с воинами из степи».

– Абдулла султан направит войско на Ташкент? – тревожно спросил Абдулгаффор-султан.

– Ваш отец полагает, что возможно, – пояснил Жонпулат.

Оба султана переглянулись.

– Хватит ли у нас сил на оборону? – спросил Абдулгаффор.

– Городские стены крепки… запасов хватит… ещё соберём… выдержим, – уверенно сказал Тохир-султан.

– Ещё одно… – Жонпулат обратился к Абдулгаффору. – Ваш отец отправил и вашу сестру. Сказал: «В городе будет в безопасности».

Его лицо покраснело, не знал, куда руки деть.

– Сестру? Мохим?! – удивился Абдулгаффор. – Но она же была у Абдуллы-султана в заложниках!

– Абдулла её вернул…

– Вернул?! Где она?

– У ворот, снаружи.

– Почему не привёл с собой?

– На всякий случай… хотел сначала доложить…

Жонпулат вынул из пазухи свёрнутый лист бумаги и передал его Абдулгаффору.

– Господин велел передать это!

Абдулгаффор торопливо развернул письмо и стал читать.

– Что пишет? – спросил Тохир-султан.

– Пара поручений… – ответил Абдулгаффор и передал письмо Тохиру.

«Абдулгаффор, похоже, нас ждут новые суровые испытания. Вверяю тебе и твоему дяде наш родной Ташкент – это значит, что в эти неудачные времена вы должны хранить его, как свою душу. Ты знаешь, для потомков ханов честь – овладеть городом и удержать его. Если Абдулла султан и впрямь начнёт поход, то ты обязан защищать Ташкент, родину, где покоятся останки нашего благословенного отца, до последнего воина, до последнего жителя, до последнего навкара! Это – приказ! Потеряем Ташкент и вместе с ним потеряем лицо наших великих предков, таких как Навруз Ахмадхон. Наш трон погрузится в бездну забвения, наш скакун по имени Удача утонет в трясине неудач, наш род увязнет в омуте предательства. Люди не признают несчастного хана. Поэтому, что бы ни случилось – не сдавай город. Мы же, как только откроется возможность, вернёмся с войском, больше звёзд на небе. Об этом ты непременно расскажи моему брату Тохир-султану. Пусть знает, защита крепости есть дело жизни и смерти всего нашего рода. Без этого города мы – как песок в степи: бесприютны и лишены отчизны.

Также, я посылаю к вам твою сестру. Устрой так, чтобы она жила вне дворца, в уединении, чтобы никто не узнал, что она из моей крови. Оставь при ней юношу, что вручил тебе это письмо. Он присмотрит за ней. Ему также даны особые поручения.

Да хранит тебя, брат мой, и наш город – Аллах!»

– Всё ясно… Только вот с сестрой не всё понятно… – сказал Абдулгаффор.

– У господина, видимо, были свои соображения, – ответил Тохир-султан. – Делай, как велено.

2

Когда после казни казахских султанов ответа от Абдуллахана так и не последовало, Бобохан понял: ни принять решение в одиночку, ни разгадать молчание противника он не в силах. Он заподозрил коварство. Тогда, в час тревоги, он поручил свою дочь верному слуге, повару и сподвижнику – Жонпулату.

– Сейчас удача на стороне Абдулла султана, – сказал он, словно сам с собой беседуя. – Похоже, примирения не будет… – Затем обернулся к Жонпулату. – Возьми с собой четверых-пятерых навкаров8 и доставь мою дочь Мохим в Ташкент. Я сам отправляюсь в степь, на сбор войск. Если останусь жив, вернусь с большой армией. Передай Абдулгаффору и Тахиру: если Абдулла султан и впрямь вознамерился овладеть Ташкентом, чтобы ни при каких условиях не сдавали крепость. Усек?

Бобохан подошёл ближе, взял Жонпулата за полу чапана, мягко похлопал по плечу, огляделся – даже на стены шатра бросил тревожный взгляд – и что-то прошептал ему на ухо. Настолько тайное, что не доверил даже воздуху между стен.

Лицо Жонпулата побледнело.

– Не может быть?! – отшатнулся он, поражённый. – Не может быть…?!

– Именно так! Это не просьба – приказ!

– Я не смогу! Это выше моих сил! – Жонпулат запнулся.

– Сможешь! Выполнишь, и доложишь мне лично! – голос Бобохана стал жёстким, почти грозным. – Если не исполнишь живым не оставлю! Хоть под землю уйдёшь за ухо вытащу, в небо взовьёшься за ногу стяну, голову с плеч, и всё! Понял?! И главное, об этом задании никто не должен знать. Никто! Даже Тахир и Абдулгаффор! Понял?! Я поручаю это тебе, как брату. Иначе доверил бы тем, кто слово в слово исполняет каждое моё веление! Понял?! Я тебе верю…

Эти последние слова прозвучали с такой душевной теплотой, что Жонпулат и сам не понял, испытывают ли его, шутят или на самом деле от него ждут невозможного. Радоваться доверию или дрожать от страха перед бездной, он не знал. Ясно одно: если выполнит – возможно, сам же будет убит по возвращении. Такие поручения не оставляют свидетелей. А если откажется? Тогда его настигнут – хоть из-под земли. Он ведь не ребёнок, понимает.

Он стоял с опущенной головой. Был ли иной выбор?

После того как Бобохан нарушил перемирие, напал на Ташкент и убил Дарвешхана, гнев Абдуллахана вспыхнул яростным пламенем. Но, несмотря на это, хан Бухары – человек расчётливый, дальновидный. Внезапно, к изумлению, всех, он отпустил Мохим – дочь врага, свою заложницу. В сопровождении трёх наложниц и телохранителей он отправил её назад к отцу.

Зачем он так поступил? Что за умысел кроется? Никто – ни Бобохан, ни его приближённые – не мог понять. Все были уверены: новвоб-хокан казнит дочь изменника или выдаст её замуж за кого-нибудь из верных. Ведь для того и оставляют заложников – как гарант!

Теперь же Бобохан, не колеблясь, отправляет Мохим в Ташкент.

Жонпулат не мог охватить разумом весь замысел. Ему и не полагалось думать. Главное – выполнить порученное безупречно.

Была середина весны.

Накануне моросил дождь… Воздух напоен ароматом полевых тюльпанов, фиолетовых крокусов, пряной земли. Небо – чистое, глубокое, цвета индиго. Всё вокруг – будто омыто небом. Над далями, упирающимися в горы, поднимается лёгкий туман. Ветерок, налетевший со степи, разносит запах сырой земли. Капли дождя на траве постепенно испаряются.

Жонпулат, оставив Мохим с сопровождающими в тени абрикосового дерева у подножия холма, отправился в город один. Девушка с наложницами долго ждали в молчании. Вскоре им наскучило.

– Девушки, пойдём, пройдёмся по окрестностям!

– А если навкары рассердятся? – испуганно спросила одна из служанок, кивая в сторону дремлющих воинов – те растянулись на земле, сняли чапаны, положили седла под головы и спали.

– Пусть только пикнут, – усмехнулась Мохим.

С хохотом девушки побежали за холм.

Когда прибыли посланные Жонпулатом и Абдулгаффором десять всадников, навкары всё ещё спали. Жонпулат пинками разбудил их. Девушек не было. Воины бросились осматриваться, растерянные. Жонпулат вскочил на коня и ускакал за холм.

– Вы пришли? – спросила Мохим, прикрыв лицо шёлковым платком.

– Почему вы ушли? – тихо проговорил Жонпулат, опустив голову.

– Скучно стало…

– Ваш брат ждёт вас…

Они повернули назад. Жонпулат, спешившись, вёл коня в поводу – не счёл уместным ехать верхом перед ханзадой9.

– Город хороший? Вы бывали здесь раньше?

– Хороший… Когда приезжали с Ханом, немного пожили…

– Балх10 был большой, – вдруг вздохнула Мохим. – Но здесь приятнее… Там всё сухо.

– И в Балхе бывали? – удивился Жонпулат.

– Немного… жили…

Мохим погрузилась в молчание. Спустя какое-то время, оглядев всадников и наложниц, тихо спросила:

– У тебя есть дети?

– Нет… Не женат, – ответил Жонпулат, лишь убедившись, что вопрос адресован ему.

Девушка снова умолкла.

3

Мохим ещё не успела как следует устроиться, как дошла весть: Абдуллахан с несметным войском достиг берега реки. В Ташкенте началась паника, поднялся переполох.

Абдулгаффор сидел за дастарханом в обширной зале дворца. Он только начал обедать, когда в сопровождении пререкавшихся стражников вбежал взволнованный Жонпулат.

– Позвольте мне уехать, – произнёс он, остановившись у порога.

Он был чужд этому городу – его душил спертый воздух, раздражали тесные переулки, крошечные комнатушки, где трудно дышать, и дворы, где и на коне не развернуться. Всё здесь было чуждо. Не прошло и дня, как тоска овладела им. Сердце его рвалось обратно, в степь – туда, где можно было мчаться во весь опор, кричать и чувствовать себя живым. Навкары, с которыми он прибыл, уже собирались в обратный путь. Он не желал оставаться. Чем раньше присоединится к ним, тем лучше – иначе мог и лопнуть от тоски. Да и главное – он страшился поручения Бобохана. Уверен был: тот сказал это в сердцах, ошибся. Лучше получить пару пинков от хозяина, чем здесь – погибнуть, выполнив его волю.

Вот почему он предстал перед Абдулгаффором.

Тот, с костью в руке, с явным раздражением взглянул на него. Молодой человек пришёлся ему не по душе. Стерев губы ладонью, зацепив усы, он спросил:

– Поешь?

И, откусив мясо с кости, продолжил жевать.

Комната пропахла варёным мясом. Аппетит у Жонпулата невольно разыгрался, он облизнулся.

– Спасибо… Я сыт…

– Наш отец… Его высочество велел тебе вернуться?

– Нет…

– Тогда почему ослушался и хочешь уехать? Осмелился не подчиниться приказу?

– Я не ослушался! – вспыхнул Жонпулат.

Он побледнел – не ожидал, что это можно расценить как предательство. Ведь за такие слова могли голову с плеч снести.

– Ты останешься здесь, – отрезал Абдулгаффор.

– А что мне тут делать? – нерешительно спросил Жонпулат.

Больше похоже было, что он желает уточнить свой долг.

– Твоя задача ясна, – сказал Абдулгаффор. – В письме Повелителя велено, чтобы ты остался и присматривал за моей сестрой. «Пусть следит за её столом и покоем», – так написано. Разве тебе не говорили?

– Говорили…

Жонпулат растерялся. Оставаться ему вовсе не хотелось, но кто ж спрашивает?

Абдулгаффор внимательно, с прищуром, посмотрел на него. Не взгляд городского правителя, скорее приценивающегося лошадника на базаре.

– Если велено… Чего ж ты приперся? Ступай, исполняй, что велено!

– Как скажете… – тихо сказал Жонпулат, положив руку на грудь и чуть склонив голову.

– Как Повелитель велел, охраняй мою сестру, – распорядился Абдулгаффор. – Впереди большая битва… Каждый навкар будет на счету… Ступай и служи, не хмурься… Странно только чего это отец в нём такого нашёл…

Он пробормотал последние слова себе под нос, но Жонпулат услышал.

Парень обернулся и прямо в дверях столкнулся с Тахир-султаном, спешившим в зал.

– Ты что, ослеп, куда прёшь?! – буркнул тот.

Жонпулат извинился и вышел.

– Всё таскаешь за собой деревенщину, – бросил Тахир, обернувшись.

– Это не я выбрал, отец назначил! Сам же читал приказ!

Но Тахиру это было неинтересно – он устремился к дастархану:

– Раз назначил, сам знает… Ну, давай уже, накладывай!

– Не до церемоний сейчас, время не ждёт, – сказал Абдулгаффор и продолжил еду.

Тахир-султан сел во главе стола, закатал рукава и протянул руки к пище.

– Будем воевать? – спросил Абдулгаффор.

– Есть другой выход? – проворчал тот, жуя.

– Не понимаю отца, – задумчиво сказал Абдулгаффор.

– Он, наверное, что-то знает… – Тахир не отрывал взгляда от еды. Явно был голоден.

– Чего хочет Абдулла султан?

– Крови моего брата!

– Но при чём здесь Ташкент?! Дарвешхан ведь был ближе к отцу, чем к нему! Месть за брата – мечом чужака? Ни в какие ворота!

– На самом деле Абдуллу рассердило, что отец приютил самаркандских султанов… Он требует: «Отдай их мне или прогони!»

– Если выполнить – оставит нас в покое?

– Кто знает…

– Сейчас в Ташкенте кто-нибудь из самаркандских султанов?

Тахир поднял голову и хитро посмотрел на племянника:

– К чему ты клонишь? Шаха Саида имеешь в виду?

– Если выдать его Абдулле, может, тот нас и пощадит. Ведь ни ты, ни я не повинны в гибели моего дяди…

– Кто знает… – Тахир снова углубился в еду.

– Так и поступим, – сказал Абдулгаффор. – Может, это сработает.

– Но впереди решающая битва… Не стоит давать повода к сомнениям. Если отправим Шаха Саида к Абдулле – как отреагирует его войско?

– Всё сделаем тайно… Распустим слух, будто эмиры бежали… Распределим его солдат между собой…

– А другие эмиры? Перестанут нам доверять!

– Всё обставим так, чтоб никто не заподозрил… Всё тихо…

– Боюсь, затея пустая, – засомневался Тахир.

– Если и пустая будет на одного едока меньше.

Пусть эта идея не пришлась Тахиру по душе, пусть он и не верил в её успех – противиться он не стал. Может, подумал: «пока человек жив – надежда есть». А может, просто хотел, чтобы племянник оступился и потерял лицо.

Кто знает, что таится в сердцах тех, кто у власти?

4

Навкары, с которыми прибыл Жонпулат, уехали – он остался один. Несмотря на возражения Абдулгаффора, по распоряжению Тахир-султана Мохим поселили в одинокий, бесхозный двор неподалёку от орды11.

Абдулгаффор – потомок тех ханов, что владели землями от края до края, возмущался: как так, чтобы кровь столь высокородная ютилась на окраине, в безлюдье! Но Тахир-султан не ослушался воли брата. Он знал, что Бобохан человек дальновидный, каждое его действие обдумано. Вероятно, и в этом он видел какой-то тайный умысел. Не расспрашивая лишнего, он распорядился освободить двор давно казнённого бея, где некогда жила его семья.

Абдулгаффор был молод, не испивший ещё всей горечи жизни. Выросший в городе, он тяготел к роскоши и великолепию. Хотел, чтобы Мохим жила как настоящая ханзадэ. Тахир же был опытен, многое повидал. Он знал: излишество – не путь потомков ханов. Отдалённость от пышности ещё не убавляла в человеке чести и достоинства. Он был уверен – величие остаётся с тем, кто скромен.

Навкары, превратившие это место, некогда окраинное, теперь почти забытое, в беспорядочный стан, за день очистили двор. И вот, былой облик вернулся.

С одной стороны – дом с резными колоннами, придававшими ему особую торжественность, с другой – конюшня. Между ними – очаг, казан и тандыр. Во дворе, обнесённом глинобитной стеной, в тени большого сада – просторная суфа12, вокруг которой зелёнели кустики базилика, уже выпустившие по пять-шесть листиков. Стоило лишь задеть их – и благоухание разливалось по воздуху.

Жонпулат, проходя мимо суфы, слегка приласкал ладонью листья базилика и, упившись их ароматом, теперь лежал на спине, глядя в небо. Он был оставлен здесь на условии, что никто не должен знать, кто именно живёт во дворе. За стеной поставили стражу. Девушки – в комнате, иногда доносились их звенящие, будто колючие, пронзающие сердце голоса.

Жонпулат скучал. Он не привык сидеть на одном месте. Всю жизнь он кочевал по свету. Не по своей воле, конечно – но привык. Это была его судьба. Внезапно ему захотелось сварить еду. Глаза его засуетились в поиске – и наткнулись на очаг и казан. Тут же – сложенные дрова. Он любил жар огня в очаге, булькающее кипение в казане. Это приносило ему покой, умиротворение.

Он подошёл к воротам, приоткрыл и выглянул наружу.

– Чего надо? – раздражённо окликнул его стражник, снявший чапан и оставшийся в одной рубахе – видно, жара стояла сильная.

– Где можно взять воды?

– В углу двора – колодец, – отрезал стражник и отвернулся.

Жонпулат подошёл к колодцу, опустил туда ведро, зачерпнул воды. В этот момент из дома вышла Мохим и направилась к нему. На ней была свободная, тёмно-синяя мурсака поверх шёлкового платья, на голове – красноватая дурра13, лицо открыто. Жонпулат, взглянув, ахнул. Он взял ведро и пошёл к очагу, стараясь не смотреть.

Он видел её и прежде – мельком, по пути сюда, и всякий раз замирал. Никогда прежде он не встречал лица столь дивной красоты. С того дня он как в бреду. Ему постоянно хотелось вновь увидеть её. И всё же, при каждом этом порыве в груди, он чувствовал: это предательство. Предательство по отношению к Бобохану. Казалось, кто-то прочтёт его мысли, донесёт – и он окажется с головой в петле. Даже от собственных мыслей он пугался.

Она – ханзада.

Кто он? Простой навкар. Прикоснуться – немыслимо. Заговорить – страшно. И всё же судьба улыбнулась ему – он рядом с ней, под одной крышей! Но именно поэтому хотелось бежать: такому, как он, столько счастья не положено. Это добром не кончится – он знал, точно знал! Эта встреча приведёт лишь к беде, к гибели…

И всё же… всё же – человек есть человек. Ему свойственно играть со смертью. А эта девушка казалась Жонпулату самой смертью – прекрасной и неотразимой.

– Что вы делаете? – спросила она, когда они оказались лицом к лицу.

– Хотел сварить еду… В тюке осталось немного сушёного мяса.

– Помочь вам?

– Нет, сам справлюсь, – Жонпулат испугался. – Если ханзадэ начнёт мне помогать, меня казнят! Моя задача именно это, готовить.

– Отец сам велел вам готовить? – спросила Мохим, с трудом скрывая радость.

– Ваш… отец… Его светлость… – произнёс Жонпулат и будто подавился словами. Затем быстро добавил. – Пусть ваши служанки помоют казан, а я тем временем принесу тюк.

Он направился к конюшне.

Тут дверь со скрипом отворилась, и один из навкаров вошёл во двор. Мохим поспешно отвернулась. Навкар даже не взглянул на неё, а сразу обратился к Жонпулату:

– Ты тот, кто прибыл от хана?

Жонпулат кивнул.

– Пойдём. Господин зовёт.

Он развернулся и вышел. От его холодного, бездушного тона по спине Жонпулата побежали мурашки.

Что-то случилось? Или кто-то уже узнал о том, что мелькнуло у него в голове? Сообщили господину? А теперь его вызывают – для допроса?

Он поспешил следом. Дворец был близко, лошадь он брать не стал.

5

Когда Жонпулат вошёл, Абдулгаффор-султан восседал в покоях хана – просторной комнате, устланной яркими коврами, с парчовыми занавесями, колыхающимися на окнах.

– Сейчас поможешь схватить одного человека, свяжешь ему руки и ноги, – сказал султан, передавая кандалы. – Нацепишь на него, потом проводишь с одним человеком за город… Об этом ни слова никому! Всё твердил: «Служба, служба», вот тебе служба!

«Неужто на всю эту столицу не нашлось никого другого, кроме меня? Пахнет бедой…», насторожился Жонпулат, но отказываться от приказа было бессмысленно. Ему оставалось лишь робко намекнуть на свою невооружённость: он взглянул на одежду, поиграл пальцами ножом на поясе – других средств защиты у него не было.

– Не бойся, – сказал Абдулгаффор, уловив намёк, – я сам помогу.

В это время в комнату вошёл человек под сорок лет, статный, в бесшовном чапане, с густыми чёрными бородой и усами, с пронзительным взглядом.

– Шах Саид, – произнёс Абдулгаффор. – Сдавай меч!

Тот удивился.

– Почему?

– В покои чингизидов с оружием вход запрещён! Таков наш закон.

С этими словами он потянулся к мечу, но опередил Жонпулат: ловко выхватил оружие и отнёс к себе.

Гость нахмурился.

– В чём моя вина? – спросил он, пристально глядя на Абдулгаффора.

– Заковывай! – повысил голос султан.

Жонпулат поспешно надел кандалы на руки и ноги.

– В чём моя вина?! – вновь воскликнул Шах Саид.

– Грехов у тебя немало, – сухо ответил Абдулгаффор.

– Я подам жалобу Олампаноху14! – закричал пленник. – Мои люди восстанут!

Но Абдулгаффор лишь махнул в сторону мешка, лежавшего в углу.

– Надень ему на голову!

Жонпулат поспешно подхватил мешок и надел его пленнику на голову. Тот пытался вертеть ею, сопротивлялся, но султан молча нанёс два сильных удара кулаком в бок. Пленник затих.

– Уводи! – коротко бросил он Жонпулату.

Тот вывел пленного наружу. В коридоре к ним присоединились стражники. Шах Саид, ещё вчера амир, ныне – униженный, закованный, с мешком на голове, шёл молча, подавленный, как в забытьи.

Во дворе ждали четыре телеги, более десяти всадников и некий амир по имени Кушкулокбий. Жонпулат его не знал. Как только они появились, Кушкулокбий указал на пустую телегу:

– Сажай его сюда. Сам поедешь на возу.

Жонпулат помог пленному взобраться в повозку, но сам туда садиться не спешил.

– У меня своя лошадь… – начал он неуверенно. – Абдулгаффор-султан поручил мне другое дело…

– Всё согласовано. Свою службу продолжишь, когда вернёшься. О твоей лошади позаботятся.

Не имея выбора, Жонпулат вскочил в седло и, ведя повозку, влился в кортеж. Они выехали за ворота орды…

ГЛАВА II

6

Абдуллахан, несмотря на старую вражду с Бобоханом, всерьёз задумывался о примирении. Не из страха и не из слабости – он попросту устал от бесплодных сражений. Ему были нужны силы, чтобы завершить множество важных дел: покорить Бадахшан и Хорезм, навести порядок в Туркестане, провести реформу монетного дела, построить плотины, базары, медресе… Он понял одну истину: убийствами и грабежами державу не построишь.

Он мечтал, как Темур, не разрушать, а созидать. Чтобы люди жили как люди, чувствовали себя людьми. Чтобы знали, зачем родились, во имя чего живут и чего ждать от завтрашнего дня. Надо было разжечь в них веру, надежду – не только в сегодняшний, но и в вечный мир.

Он хотел оставить имя, достойное летописей и людской памяти, подобно великому Амиру Темуру. А потому знал: меч – не путь. Нужно строить, просвещать, дать народу смысл. Но для этого прежде всего нужна мир.

Однако с Бобоханом, хитроумным и умным соперником, добиться мира было не просто. Тем более что отец Абдуллахана – Искандархан, владыка Мавераннахра, и духовный наставник Ходжа Саад в ответ на его письма решительно высказались против перемирия. Ответы пришли недавно, и оба – одинаково суровы:

«Не верь Бобохану. Он не раз предавал, и на этот раз обманет. Сулх15 – неуместен!»

Весть пришла, когда Абдуллахан был на охоте. Он немедля вернулся в ставку у реки. Грядёт война – нужно готовиться.

Едва прибыл, как ему доложили:

– Прибыл посол от ташкентских султанов – Тохир-султана и Абдулгаффор-султана!

Хан принял их в своём шатре.

Шатёр был разделён саропардой – вышитой завесой. Сам Абдуллахан восседал на троне, инкрустированном золотом, возле парчи. В солнечном луче, падавшем из небольшого окна на войлочный ковёр, танцевали пылинки, как мотыльки, кружась в яркой полосе света.

Двойные двери распахнулись. Вошёл шыгавул16, низко склонил голову перед ханом.

– Посол из Ташкента, – доложил коротко.

– Введи, – велел хан.

Шыгавул вышел и вернулся с Кушкулок-бием, который низко поклонился:

– Олампанох…

– Снова ты? – холодно произнёс Абдуллахан. Он сделал знак шыгавулу, тот молча удалился.

– Пусть войдёт Кулбобо, – приказал хан.

Кушкулокбий уже был знаком хану – прежде приходил от имени Бобохана. Теперь вновь прибыл, улыбаясь:

– Повелитель, я пришёл сообщить: ваше поручение выполнено.

– Какое именно? – спросил хан с показным равнодушием.

– Относительно самаркандских султанов…

Абдуллахан уже знал: посланец прибыл с пленённым Шах Саидом, одним из амиров Самарканда. Это известие не обрадовало хана – скорее, вызвало презрение. «Неужто они думают, что я – дурак, как они?»

Он молчал.

Вошёл Кулбобо, склонил голову и встал рядом с посланцем.

– Тохир-султан и Абдулгаффор-султан выслали самаркандского султана – изменника Шах Саида, в знак покаяния и просят простить их, – сказал Кушкулокбий.

Взгляд Абдуллахана стал колючим, как лезвие. Посол отвёл глаза.

– Значит, твои султаны готовы сдать мне и Ташкент?

– Об этом речи не было, – замялся посол.

– А я что, дитя малое? Думаете, меня можно обвести вокруг пальца? За одного предателя я должен простить кровь Дарвешхана? Закрыть глаза на измену Бобохана и своеволие самаркандских султанов?! Простить армию, что принесла столько бед моему народу? Я-то прощу, но что скажу вдовам, сиротам, обнищавшим раятам? Что ответить им, когда они спросят: «Мы считали тебя ханом, а ты смотрел, как нас резали, грабили, убивали… Ты просто стоял и смотрел?!»

Посол понял – этот замысел был ошибкой. Хан разгневан. Возможно, он и сам не уйдёт отсюда живым.

Кулбобо, желая разрядить обстановку, предложил:

– Может, вы поговорите с Шах Саидом?

– С кем мне говорить? – зло отрезал хан. – Его голова давно в облаках, пусть теперь коснётся земли.

– То есть… казнить? – переспросил Кулбобо.

– Отрубите ему голову! – коротко велел хан. Затем, указав пальцем на посла, добавил:

– А этого – взять под стражу!

– Сакчи17! – крикнул Кулбобо, оборачиваясь к двери.

7

Лагерь был окружён повозками, а по периметру выставлены стражники. Жонпулат сидел на османе одной из повозок. Около десяти навкаров с ним рядышком, в кругу, разговаривали между собой. Время от времени поднимался звонкий смех, слышались крики.

К Жонпулату подошёл навкар лет двадцати – с редкой бородкой и усами, лоснившимися от масла. На голове у него была вязаная тюбетейка рыжевато-красного цвета, обтёртая по краям и потемневшая от жира. На нём был грубый халат, бесцветные сапоги, а от всего тела тянуло потом и какой-то едкой, приторной вонью. Рядом с ним – почти плечом к плечу – уселся его приятель, на вид куда старше, весь в шерсти, с грязным лицом и неопрятной наружностью.

– Откуда ты? – тихо спросил он.

– Из Ташкента, – сухо ответил Жонпулат, этот парень ему не понравился.

Навкар посмотрел на своего приятеля и сказал: «Вот!» – повернулся к Жонпулату:

– Там живёшь?

– Нет, – твёрдо ответил Жонпулат.

– А как, хороший город?

Жонпулат промолчал – так он давал понять – не расположен общаться.

– Я из Мирёнкола18, – представился навкар. – Меня зовут Хожамберди… давно хочу съездить в Ташкент.

– Зачем? – холодно спросил Жонпулат.

– Отец там, – ответил Хожамберди.

– Живёт?

– …умер… там… – голос задрожал у навкара. – Убили, при защити города.

Жонпулат посмотрел на него. В его глазах была безмерная печаль.

– Мой отец был в войске Навруз Ахмад-хана19, – тихо сказал Хожамберди.

– У Барок-хана? – переспросил Жонпулат.

– Да…

– Тогда… – Жонпулат снова посмотрел на него. – Почему ты в войске Абдуллы-султана? Наши султаны дети тех ханов!

– Я знаю… – задумчиво ответил тот. – Но теперь у нас другой хан… Искандархан, вернее, сам Великий Абдулла султан…

– Значит… ты против своего отца?

– Похоже на то, – пожал плечами Хожамберди. – Но главное, не идти против хана… – он грустно вздохнул. – Мне хочется хоть увидеть крепость, за которую отец пал. Стоит ли она его жизни или нет, хочу узнать.

– Ни одна крепость не стоит этого! – внезапно, воскликнул приятел, он впервые заговорил. – Я видел многое, знаю.

– Это мой друг, Рахимкул, – представил тот Жонпулату. – Ну что, отец погиб не зря?

– Не зря, если были дела великие и важные, – ответил Жонпулат. – Он жил ради неё? Умер ради неё? Может хотел оставить детям наследие? Что защищал? Что хотел отдать жизнь?

Хожамберди онемел.

Жонпулат молча уставился куда-то вдаль.

Он сам не знал – на самом ли деле город достоин столь высокой жертвы. Как свободному поверхностному путнику, ему не дано понять стремление погибать за стены. Мир огромен – зачем умирать за один угол?

Вдали, между шатрами, под охраной солдат показался Кушкулокбий, с подведёнными, в кандалах руками Шах Саид.

– Ладно, – сказал Хужамберди. – Пойдём… Лучше бы нас с тобой не видели… Даст Бог, ещё встретимся.

– Заходи в гости, – легко улыбнулся Жонпулат.

– Ты не сказал, где живёшь! – вдруг серьёзно спросил Хожамберди.

– Да, близ орды, рядом с воротами, большой тополь. Придёшь – сразу узнаешь, роскошный дом.

Хожамберди и Рахимкул ушли. Стражники приблизились.

– Несчастный, предатель, так вот каков ты на самом деле! – кричал Шах Саид. – Что, ты думал, если приведёшь меня, тот ничтожный ханчик подарит жизн твоим женоподобным султанчикам? Вместе со мной тебе тоже голову снесут! Трусость твоих султанов обернулась тебе бедой!

Кушкулокбий молчал, опустив голову. Лашкары20 султанов сразу оцепили навкаров и захватили их, извлекая кинжалы. Двое подошли к Жонпулату, вырвали у него нож и заковали в кандалы. Всех свели вместе. В груди Жонпулат почувствовал ком – что будет теперь?

Неожиданно в голову пришла мысль о Мохим. Её большие чёрные глаза – немного печальные, но притягательные – всплыли в памяти. Как только он вспомнил – внутри стало теплее, словно освежение. Ему хотелось поговорить с ней, услышать хоть слово. Он не говорил, что приедет сюда. Нужно было сказать: «Я не оставил тебя».

Но всё равно…

Он взглянул на Кушкулокбий с мольбой «Что дальше?» Но тот отвёл глаза.

– Всё? – спросил Жонпулат тихо, едва слышно.

– Похоже, – ответил Кушкулокбий.

Приходя сюда, они уже были готовы ко всему, ведь хан предупреждал: от Абдуллы султана ничего не ждите. Но когда надели кандалы всё стало по-настоящему страшно. Сердце замерло. Кто-то пробормотал ругательство, кто-то плакнул.

– Всё, парни, – зло бросил Кушкулокбий. – Стыдитесь! Если ташкентский навкар должен умереть, умрёт с высоко поднятой головой!

– Послам смерть не грозит, – проскользнул чей-то голос.

– Да что они понимают в послах, – проворчал другой.

– Следи за тоном! – крикнул солдат, наставив копьё.

В тот миг подошли стражники. Шах Саида вывели в центр. Кто-то прикатил плаху.

– Встань на колени! – распорядился стражник.

Но Шах Саид схватился за плащ, вырвался и сказал:

– Я не склонюсь перед дураком! – в ярости закричал он, вся его старческая энергия вспыхнула.

Солдат попытался сбросить его на колени, но тот встал в стойку.

В ответ солдат достал меч и одним ударом отрубил ему голову. Все ахнули: ветер, прошедший мимо, как сонный вздох – «в-у-у-у». Голова отлетела на метр и с шумом грохнулась на камни, скатившись вниз. Жонпулат показалось, что голова в воздухе что-то сказал, кажется, выругался.

Тело глухо ударилось, разлилось два фонтанчика крови. Сладко-солёный запах хлынул в нос Жонпулата. В памяти всплыл момент детства: когда впервые видел забитую овцу. Отшатнувшись, он отпрянул назад и ладонью стёр с лица брызнувшие капли крови, почувствовал во рту солоноватый привкус – и сплюнул.

– А теперь, нашу очередь? – спросил он у Кушкулокбий.

Тот побледнел и задрожал. Почувствовал впервые страх – темнота поползла по глазам.

Он вспомнил Мохим. Ведь обещал ей готовит сладкое лакомство, а потом просто исчез. Как она теперь? Что подумает?

И на этот раз – важно ли это?

Несмотря ни на что…

– Вот так умрёшь в такой глухой степи, и никто даже не узнает… – тихо сказал он.

8

Абдуллахан вышел из шатра и встал у парчовой занавеси из белоснежного шёлка, что колыхалась на ветру. Он глубоко вдыхал мягкий, насыщенный весенний воздух, подставив лицо тёплому солнцу и впитывая наслаждение каждым вдохом. Вдруг, откашлявшись, к нему подошёл Кулбобо.

– О, повелитель мира, что прикажете делать с послом? – тихо спросил он.

– Какой чудесный воздух, – ответил хан, не удостоив вопроса вниманием. – Весна пришла… А ведь, когда мы покидали Бухару, была поздняя осень.

С тех пор как Абдуллахан овладел Бухарой, провозгласил её столицей и посадил отца на трон, он сам почти не сидел на месте. Сначала – борьба за объединение Мавераннахра, затем – захват Ташкента и Туркестана. Но Бобо-султан, получивший эти земли в суюргал21, оказался предателем, и вот теперь, вновь, в конце осени хан покинул Бухару, намереваясь вернуть утраченное.

Зиму он провёл в Самарканде, затем медленно продвинулся к берегам Сырдарьи. В эти месяцы он успел принять важные государственные решения, советуясь с отцом и представителями хожаганов-жуйборийцев22. За это время возвели рынки, дамбы, медресе, прокладывали дороги. Он хотел, чтобы о нём, как и об Амире Темуре, вспоминали с добром, с благодарностью, чтобы люди молвили: «он обустроил страну, возвысил её, укрепил».

Хан приподнял край занавеси и перешёл на другую сторону. Он шёл между шатрами навкаров, в сторону равнины. Кулбобо последовал за ним.

– Зима нынче была лютой, – пробежав лёгкой трусцой, Кулбобо поравнялся с повелителем.

– Зима ушла, настали тёплые дни, но… – хан остановился и повернулся к собеседнику. – Погода, что человек, переменчива: то такая, то другая… но если уж умрёт, не изменится.

– Вы про Бобо-султана?

– Да, про него… Он и клялся, и ноги целовал, а душа всё та же… Отец и Ходжаи Калон сразу поняли, они люди много повидавшие: «Бобо не исправится, его надо казнить, тогда и страна успокоится, и порядок будет, и мы сможем заниматься более важными делами. Иначе – бесконечные смуты, народ страдает, все наши замыслы откладываются. А жизнь, увы, не вечна… Время – великое достояние.»

– Но всё же… разве плохо иметь такого врага? – с уклончивой улыбкой заметил Кулбобо.

– Почему это? – удивился Абдуллахан.

– Повелитель, он достойный противник. Ведь великое дерево судят по его тени… И человека – по его делам, да по врагам его.

– Так-то так, – вздохнул хан. – Но ни мне, ни государству нет покоя. Сколько себя помню, сражаюсь: раньше с отцом Бобо, теперь с ним самим… Как кость в горле.

– Но вы всегда выходили победителем… – тихо вставил Кулбобо.

– Бог с тобой… – кивнул хан, будто очнулся.

– Что прикажете делать с послом? – воспользовавшись паузой, повторил Кулбобо свой вопрос.

– Отрубить ему голову, – резко бросил хан. – Пусть не думают, будто могут нас одурачить!

– Мудрое решение, – согласился Кулбобо, помолчал, а потом добавил. – Но ведь такой полководец, как вы, мог бы и даровать ему жизнь. Он бы до конца дней молился за вас…

Абдуллахан зыркнул на него со злостью, но потом вдруг улыбнулся:

– Ты людей путаешь, Кулбобо. Думаешь, он молитвы будет читать за меня? Ну что ж… если хочешь, отпусти его. Пусть идёт и скажет своим султанчикам: хан не так прост, чтоб попасться на их крючки!

– Разумеется, – ответил Кулбобо. – Разве лев попадётся в западню, расставленную на рябчика?

– Верно! Готовь войско в путь! Завтра выступаем на Ташкент!

– Может… – осмелился Кулбобо, – может, всё же преследовать Бобо сейчас, пока он слаб?

Абдуллахан уставился на него исподлобья:

– Ты с ума сошёл? С таким войском – и за четырьмя беглецами?

Кулбобо едва заметно усмехнулся:

– Повелитель, вы опять приняли мудрое решение.

– Отправь посла назад, передай, что, если им дороги жизни – пусть ташкентские султаны сами выйдут из крепости и с поклоном встретят нас. Иначе – никому пощады не будет!

9

– Вывезите и закопайте в стороне, – распорядился местный начальник полусотни, кивнув на тело Шох Саида.

– А голову? И её тоже? – переспросил один из воинов.

– Что, себе хочешь оставить? – съязвил другой. – Взамен своей старой… Глядишь, как раз по размеру подойдет!

– Не смейтесь над мёртвым! – строго осадил их начальник. – Закопайте. Всё! И тело, и голову.

– Я… я просто спросил на случай, может, голову кому отправить надо, – оправдывался навкар.

– Его голова никому не нужна, как и он сам. Закапывай, нечего рассусоливать!

– А этих что прикажете? – спросил другой, указывая на Кушкулокбийа и сопровождающих.

– По одному… – начал было начальник, но тут вдали показался, спеша на коне, Кулбобо Кукалдош.

– Не спешите, подождём, – вскинулся начальник. – Похоже, есть какое-то распоряжение.

– Отпустите их, – сказал Кулбобо, подъехав и натянув поводья. Затем он протянул Кушкулокбийу письмо. – Передашь это своему султану. Скажи, что Повелитель требует сдачи города. Если жаждут мира, пусть султаны выйдут с войском навстречу и удостоятся счастья поцеловать стопы Владыки. Осмелятся на дерзость, не будет пощады никому. Гнев Повелителя Ташкент уже вкусил однажды.

С пленников сняли кандалы, вернули им лошадей и повозки.

Когда отправились в обратный путь, Кушкулокбий хвастливо бросил:

– Я же говорил, послов не убивают!

– Лучше бы вы меня в такие дела не впутывали, – буркнул Джонполат. – Это, видно, не моя дорога, быть послом.

– Я в своей жизни немало вёл переговоров, – задумчиво сказал Кушкулокбий. – Но так стыдно мне не было ещё ни разу… С самого начала это было неправильное решение.

Он осмотрел своих спутников. Те были погружены в собственные мысли, ехали молча, отпустив поводья. Только Джонполат, правивший повозкой, слушал его внимательно. Кушкулокбий насторожился. Этот юноша явно был человеком султанов. Когда возник вопрос, кто доставит Шох Саида к Абдуллахану, выбрали десять старых служивых, не знакомых с Самаркандскими султанами, и его, якобы как простого возчика. Цель была проста: чтобы никто в армии не узнал, что Шох Саида отправили к Абдуллахану. Значит, этот парень – доверенное лицо султанов. Его прислали подслушивать и наблюдать.

– Обижаться не на что, – сказал Кушкулокбий, взглянув на Джонполата. – Главное, возвращаемся домой. В наше время это уже и есть победа.

– А если бы нас убили? – спросил Джонполат с тревогой.

– Значит, погибли бы, – спокойно ответил Кушкулокбий. – Будто у нас был выбор, да?

10

Абдуллахан скомандовал армии начать переправу через реку. На противоположном берегу, у удобных для перехода мест, в засаде, небольшими группами расположились воины Бобо-султана. Мост, что некогда соединял берега, был разрушен.

– Неужели Бобо знает о наших планах? – спросил Абдуллахан у Кукалдоша.

– Возможно, догадался… Мы ведь надолго ушли в тишину.

– Я знаю Бобо… двуличный. Сначала посылает ко мне гонца с предложением мира, а сам за спиной готовит ловушку.

– На том берегу силы у него невелики… всего четыре-пять отрядов.

– Вижу… Но что за глупость? – Абдуллахан указал на дальний берег. – Что он хочет этими тремя-четырьмя сотнями сделать?

– Видимо, просто затруднить нам переправу… – ответил Кукалдош, шагая рядом. – Биться сразу после выхода из воды тяжело. К тому же вода холодна.

– Так что же нам делать? – нарочно наивно спросил хан.

– Я-то уверен, повелитель, ни один отряд не сможет сдержать вашу армию.

Наввоб23 Хокан усмехнулся.

– Кулбобо, хотя бы когда мы наедине, не льсти мне так открыто.

– Повелитель, я и не смею, – ответил Кулбобо, чуть склонившись.

– Ну, что ж, начинаем переправу?

Был отдан приказ к началу перехода.

Кто-то наспех сплетал сани из мешков, кто-то переправлялся на кожаных бурдюках или плотах. Лошади плыли, вытянув шею, навкары цепляясь кто за гривой, кто за за хвосты. Сначала бойцы Бобо-султана перерезали одного за другим тех, кто первым выбирался на берег. Теплый воздух и ледяная вода стесняли движения, не давая успеть достать оружие и подготовиться к бою – и потому многие пали, не успев сделать и шага на суше.

Однако обстановка быстро изменилась. Армия Абдуллахана прибывала непрерывным потоком – скоро стало невозможно их сдержать. Туркестанское войско понесло большие потери и было вынуждено отступить.

После этого и сам Абдуллахан переправился на пароме, за ним перевезли пушки, военное снаряжение, припасы и корм для коней.

Армия, не задерживаясь, двинулась в сторону Ташкента.

Не доходя до города, навстречу им прискакали гонцы с доброй вестью: продовольствие, которое ташкентские амиры собрали для осаждённых из окрестных деревень, было захвачено, часть посланных за провизией убита, другие попали в плен, а нескольким удалось спастись бегством.

– Прекрасно! – воскликнул Абдуллахан. – Город долго не продержится в осаде. Разберёмся с этим быстро – и двинемся на Саброн24!

ГЛАВА III

11

Среди городского войска поползли слухи: мол, Шах Саид испугался и ночью тайком перебежал на сторону Абдуллахана. Его навкаров распределили между другими амирами, никто особо не обсуждал происшедшее.

Тем временем султаны Тохир и Абдулгаффор обходили крепостную стену, внимательно осматривая её слабые, обветшалые участки. Они давали указания укрепить оборонительные сооружения, организовывали ремонт. Вдруг к ним подскакал всадник.

– Господа, от посла, направленного к Абдулле-султану, вернулся гонец, – с трудом выговаривая слова и едва переводя дыхание, доложил он, глядя вверх на стену.

Казалось, не конь, а сам он мчался весь путь.

– Где он? – спросил Тохир-султан.

– У Самаркандских ворот!

– Подведите коней! – распорядился Абдулгаффор, обращаясь к навкарам, которые вели лошадей вдоль стены.

Султаны спустились и, вскочив в седла, помчались к указанному месту. Им не терпелось узнать, с каким вестью вернулся посланник. Это ведь вопрос жизни и смерти. В этих краях едва ли найдётся хан или султан, способный открыто воевать с Абдуллаханом. И вот они – вдвоём – оказались лицом к лицу с этим всепожирающим смерчем. Но если, вдруг, Абдуллахан принял их предложение мира… быть может, спор решится? Хотя оба султана в этом сомневались, сердце – обманчивое – всё же надеялось на чудо.

Но…

Стоило им подъехать, как всё стало ясно без слов. Посланцы были подавлены, уставшие, головы опущены, лица – бледные, глаза – тусклые, полны разочарования.

– Что случилось? – нетерпеливо спросил Абдулгаффор.

– Принесли письмо от хана, – не многословно ответил Кушкулокбий и передал пергамент султану.

Абдулгаффор торопливо раскрыл свиток и, пробежав глазами, прочитал его вслух, ровным голосом:

– «Если надеетесь на милость, выйдите навстречу. Если не выйдете, оставьте город и уходите».

– Ясно… Значит, Абдулла султан намерен штурмовать, – проговорил Абдулгаффор.

– Это и так было понятно, – сказал Тохир. – Пора действовать решительно. Абдуллахан не даст нам времени на беспечность.

– Собери всех амиров в Диван-хане, – приказал Тохир-султан Шах-Гозибий Дурмону. – Нам нужно срочно посовещаться.

Кушкулокбий стоял с поникшей головой, чувствуя вину.

– Даже с этим не справились, – с упрёком бросил ему Абдулгаффор.

– Виноват, – смиренно ответил Кушкулокбий.

В этот момент взгляд Абдулгаффора упал на Жонпулата:

– Твоя миссия здесь окончена. Возвращайся в дом!

Жонпулат, не проронив ни слова, соскочил с коня и молча направился в сторону усадьбы.

12

У ворот внутреннего двора знакомые стражники без лишних слов впустили Жонпулата.

В центре двора, задумавшись, в одиночестве сидела Мохим. Завидев юношу, она резко вскочила:

– Куда вы сбежали?! – В её голосе слышалась и обида, и упрёк, и досада.

– Простите! – склонил голову Жонпулат. – Так получилось…

– Я уж подумала, вы убежали навсегда, – сказала она. – Куда пропадали?

– По делу… Ваш брат послал меня…

– Больше так не делайте! – пригрозила она наигранно. – Хоть предупредите! Мы должны знать!

Жонпулат застыл посреди двора, потупив взор. Вот она, та самая… Та, по ком скучал, чьего лица жаждал так долго – стоит прямо перед ним. А он не может даже поднять глаза, насытиться её взглядом. И всё же – чувствовать её присутствие, слышать её дыхание, видеть, как покачивается край её башмака, – и это уже счастье. Одного этого достаточно, чтобы сердце радостно забилось.

– Вы теперь совсем вернулись? Или опять уйдёте?

– Не знаю… Не всё зависит от меня…

– Ладно. Я буду в комнате, – она ушла.

Её не устроил его последний ответ. Как-никак, она – дочь хана. Привыкла к решительным, смелым, прямолинейным мужчинам. А такие, как Жонпулат – с опущенной головой, мямлящие – всегда были для неё лишь слугами. Таких она никогда не ставила себе вровень.

Мохим не хочет видеть в нём слугу… Она хочет видеть мужчину – твёрдого, решительного, уверенного в себе. В последние три-четыре дня она всё больше склонялась к этой мысли. То ли его простота, то ли доброта, то ли мягкая улыбка… что-то в нём запало в душу. Казалось, будто он всегда был рядом, будто они знакомы целую вечность. Главное, рядом с ним она не чувствовала себя чужой; с ним не было ни холода, ни безразличия.

А что не нравилось, это вот такая покорность, это слабость. Столько дней ждала, тосковала, мечтала кинуться ему на шею, а он пришёл и снова… тот же – слабый. И всё, что копилось в её душе, разбилось в дребезги.

Гнев её вскипел.

Жонпулат подошёл к Буроку. Конь за последние дни был запущен – шерсть взъерошилась, потускнела. Узнав хозяина, заржал и затопал копытами. Юноша подошёл, провёл рукой по его лоснящейся чёрно-рыжей гриве, почесал загривок. Бурок заурчал, подставляя шею.

– Что, ты тоже на меня обиделся, дружище? – приласкал он его. – Сейчас, сейчас выведу, пройдемся… ноги размнем…

Он снял с коня верёвку, надел узду и повёл его к воротам.

– Вы уходите? – послышался голос Мохим из окна.

Жонпулат обернулся, покраснел, натужно улыбнулся:

– Коня проветрю. Заскучал он без меня. Сейчас вернусь.

– Это не конь заскучал, – бросила Мохим и скрылась.

Жонпулат решил, что это была шутка… и всё равно обрадовался. Мир сразу стал ярче, словно солнце вышло из-за туч. Ведь в мыслях он и не смел представить, что дочь самого хана может пошутить с ним, подать хоть какой-то знак. Даже от самой этой мысли ему становилось не по себе.

– Эй, куда собрался? – сощурился на него стражник за воротами, с усмешкой.

– Разомнём ноги. Конь соскучился, – с улыбкой ответил Жонпулат.

Он был доволен жизнью.

Выйдя на пыльную улицу, юноша одним лёгким движением вскочил на спину коня и, не оглядываясь, помчался прочь.

13

Тахир султан созвал военный совет.

Это был не просто очередной круглый стол по делам политики – он знал: хорошие мысли приходят за вкусной едой. Поэтому совещание решили совместить с угощением.

Все городские амиры собрались в большом зале дворца. Посреди – длинный дастархан, вокруг расстелены войлочные коврики. На столе – лепёшки, казы, изюм и сушёные фрукты. Все молчат, чуть склонившись к пище. В почётной части стола полулежал Тахир султан, рядом, сидя по-турецки, – Абдулгаффор.

Справа – Газибий, Шохим, Пояндабий, Буйдошбий, Курбон-аталык. Слева – Шерали-мирзо, Назар, Хасан-мирзо, Олачук-мирзо и Тумка. На подступе к главной части – Кушкулокбий, разливающий вино.

– Абрикосы уже поспевают? – спросил Тумка, покрутив в руке одинокий, ещё твёрдый, но пожелтевший плод. – Слава Всевышнему, и до этих дней дожили!

– Бери, ешь… вдруг до следующего урожая не дотянешь, – съязвил ему Олачук-мирзо вполголоса.

Тахир султан резко взглянул в их сторону. Но промолчал. Причина сбора всем известна – Газибий разъяснил её заранее. Но никто не решался первым заговорить. Все ждали, когда начнут говорить два султана.

Наконец, подали суп в пиалах и четыре блюда с жареным мясом. Народ углубился в трапезу.

– Ну и что мы теперь будем делать? – спросил Тахир султан, обжигаясь горячим супом и ставя чашу на место.

– Воевать, – ответил Газибий.

Он пытался сохранить хладнокровие. Положил пиалу, потянулся за мясом, но обжёг пальцы и бросил кусок обратно – прямо в суп.

– Сражаться из крепости или выйти на открытую местность и встретить врага? – спросил Абдулгаффор.

Наступило молчание.

Скрытность двух султанов вызывала у всех тревогу. Что у них на уме? Никто не мог предугадать. Поэтому боялись сказать лишнее. Для некоторых ведь проще всего согласиться с уже озвученной мыслью.

– С Абдуллой-султаном, да ещё в открытом поле?! – испуганно воскликнул Шерали-мирзо. Но, встретившись взглядом с хмурым Тахир-султаном, смутился. – У нас мало воинов… не справимся… Лучше обороняться из крепости, там преимущество за нами…

– А что именно сказал Абдулла султан? Объясни поподробнее, – Пояндабий обратился к Кушкулокбию.

Тот нерешительно посмотрел в сторону двух султанов, но молчал.

– Он сказал: «Если вы надеетесь на нашу милость, выйдите и примите нас. Если нет – покиньте город», – разъяснил Тахир-султан.

Собравшиеся облегчённо вздохнули.

– А что насчёт хазрата Бобо-султана? – осторожно спросил Олачук-мирзо, глядя при этом на Абдулгаффора. – Ваш отец… не присоединится ли он к нам?

– Мой брат приказал не сдавать город. Он собирает войско в степи. Если мы удержим Абдуллу здесь, он подойдёт вовремя, – объяснил Тахир-султан.

На лицах собравшихся появилась надежда.

– Значит, обороняться в крепости, это верное решение, – сказал Шерали-мирзо. – Пока Бобо-султан подойдёт, наших людей удастся уберечь. Верно?

Тахир султан пристально посмотрел на него.

– Вот и я о том же! – обрадовался Шерали-мирзо.

– А может, наоборот, покинуть город, присоединиться к Бобо-султану и всем вместе ударить на Абдуллу? – робко предложил Кушкулокбий.

– Ты что несёшь?! – вспыхнул Тахир-султан. – Уши свои открой! Мой брат ясно сказал: даже если в крепости останется один человек – защищать до конца!

Кушкулокбий замолк.

– Поддержит ли нас народ? – задал вопрос Абдулгаффор. – Когда завтра Абдулла султан подойдёт под стены, не будет ли измены?

Он не смотрел на кого-либо конкретно. И потому наступила заминка – никто не знал, к кому обращён вопрос.

– Поддержат, куда им деваться? – сказал Хасан-мирзо. – Народ устал. В этот раз они полны решимости. Готовы биться до конца.

– Тогда мобилизуем всех, кто хоть на что-то годен, – сказал Тахир-султан и посмотрел на Хасан-мирзо. – Ты будешь отвечать за ремонт стен, соберёшь камни, кирпич, палки, брёвна… всё, что нужно для обороны.

– Газибий, ты оставишь одну городскую ворота открытой, остальные завалишь земляными насыпями. Если не сможем удержать, закроем проходы полностью.

– Пояндабий, отвечаешь за продовольствие. Корм для людей и скота, тоже за тобой. До прибытия войск Абдуллы обыщи окрестности, скупай, если надо, изымай.

– Буйдошбий, твоё дело оружие. Срочно собери кузнецов, пусть делают мечи, щиты, луки, пики, булавы – всё, что может пригодиться.

– Курбон-аталык, Шерали-мирзо, Назар, Хасан-мирзо, Олачук-мирзо – вы выведете людей из города и уничтожите все дома и деревья в пределах досягаемости вражеских стрел. Для этого задействуете всех горожан.

Султан посмотрел на Тумку.

– Пушки у тебя в порядке? Порох есть?

Тумка бросил ложку в чашу.

– Ни одной трещины. Порох уже готов!

– Значит, остаёмся в городе и сражаемся! – сказал Тахир-султан и, взяв остывшую пиалу, снова отпил из неё.

Все снова потянулись к еде.

14

Жонпулат ехал верхом по улицам города.

В воздухе стояла тревога. Народ был в смятении – все куда-то спешили, лица мрачны, во взглядах страх и беспокойство. Надвигающееся бедствие вселило в сердца горожан тревожный гул, и никто не знал, что принесёт завтрашний день.

Так всегда бывало – время от времени армия какого-нибудь хана, как чёрная туча, обрушивалась на город: грабила, жгла, убивала, уводила в плен. Всё, что успели нажить за короткое мирное время, обращалось в пепел. Жизнь теряла смысл, вера в будущее угасала. Но самым страшным было не само разорение, а то, что шло за ним – жизнь после него. Оставшимся в живых приходилось начинать всё заново: восстанавливать руины, искать еду, одежду, предметы быта… А главное – не умереть с голоду.

После каждого набега те, кто выжил, поднимались из пепла.

Но самая страшная беда – не разрушения, а потеря надежды.

Надежда – вот что уносит с собой война.

А за одной бедой всегда следует другая.

Жонпулат ехал по незнакомым улицам, смотрел на чужих людей, занятых своими тревогами, не обращавших на него внимания. Среди них – пыльные воины, бродяги, оборванные ремесленники, заросшие крестьяне с окрестностей. Он знал: совсем скоро эти улицы превратятся в поле боя. Многих из этих, вот так озабоченно суетящихся людей, уже не будет в живых. Кого-то изуродует меч, кого-то сожжёт огонь. Он знал это – и смотрел на них с холодной усмешкой.

За свою короткую жизнь, ещё до того, как Бобохан взял его к себе поваром, а особенно после – он повидал многое.

Он сражался, заглядывал в лицо смерти, и потому стал равнодушен к жизни. Он знал, что участь мужчины в этом мире – воевать, жениться, родить детей и умереть.

Войны не прекратятся. Юноши будут умирать…

Он видел, как сильнейшие бойцы исчезали бесследно, будто их и не было.

Таков был век. Люди свыклись с мыслью о неизбежности смерти, и юноши с молоком матери впитывали мысль, что от войны не сбежать – она всё равно настигнет.

Жонпулат был порождением этой эпохи. Он был равнодушен к смерти, к войне.

Жизнь мужчины – это поле для доблести и мужества. Вот главный закон, вот девиз дня.

– Эй, юноша, ты чей человек?!

Позади раздался грубый, презрительный голос.

Жонпулат понял, что обращаются к нему, и обернулся.

На чёрном гарцующем коне сидел плечистый, солидный человек в пурпурном халате с поясом. У него была золотая сабля с богато украшенными ножнами, на голове – фиолетовый тюрбан, а на лице – неприязнь и властность. Конь храпел, грыз удила, серебряные кисточки на сбруе играли на солнце.

Это был Пояндабий – наместник найманцев25, выехавший по приказу султана Тахира для надзора за сбором продовольствия.

Жонпулат его раньше не встречал.

– Ко мне обращаетесь? – недовольно переспросил он.

Он сразу понял: это кто-то из городской знати. Но почему с ним такой тон? Он никому не мешает, идёт своей дорогой…

– А ты что, глухой? – рявкнул тот. – Тут кто-то ещё, кроме тебя, есть?

– Я не чьё-то подчинение. Сам себе хозяин, – постарался мягко ответить Жонпулат.

Такой ответ не понравился Пояндабию.

– Что за чушь?! Я спрашиваю: кому служишь? Кто твой повелитель?

Жонпулат понял, что без точного ответа не отделаться:

– Абдулгаффору-султану служу.

– Вот и говори сразу, – Пояндабий немного смягчился. – Я, Пояндабий, наместник найманов. Слыхал обо мне?

Жонпулат слышал о найманцах, но это имя – нет.

– Не слыхал, – ответил он, потянул повод и поехал дальше.

– Конь у тебя знатный, – догнал его Пояндабий.

Эта похвала пришлась Жонпулату по душе. Он погладил коня по гриве:

– Бурак.

– Что? – не понял Пояндабий.

– Имя его – Бурак.

– Кто ж даёт такие глупые имена лошадям?

– Так звали скакуна нашего Пророка.

– Что ж тогда, твой меч зовётся Зульфикаром? – съязвил наместник.

– Нет, – серьёзно ответил Жонпулат.

Пояндабий нахмурился:

– Да ты, парень, еретик, что ли? С чего такие имена выдумываешь?

– Это не я. Прежний хозяин его так звал.

– Кто же он?

– Его мне подарил сам Бобохан-хазрат.

Пояндабий резко замолчал. В его взгляде мелькнуло изумление:

– Сам? Лично?

– Лично, – спокойно ответил Жонпулат.

– За что такая милость?

– За то, что приготовил для его гостей вкусное блюдо.

Пояндабий ожидал услышать рассказ о каком-нибудь героизме, и был разочарован. Он рассмеялся:

– Значит, за еду?! Что же ты приготовил?

– Не помню, – невозмутимо ответил Жонпулат.

Разговор про еду охладил пыл найманца. Он с презрением посмотрел на юношу и прочистил горло.

– Продашь мне скакуна?

– Нет, – отрезал Жонпулат.

– Дам двух вместо одного.

– Не поменяю даже на десять.

– Зачем тебе он? Ты ведь ещё молодой. Я тебе найду другого – ещё резвее.

– Не обижайтесь, не продам и не поменяю. Он мне как брат стал.

– Как брат?! Вот уж повезло мне с таким братцем… – усмехнулся Пояндабий.

– Что есть, то есть.

– Глуп ты, парень, – уже с нажимом сказал наместник. – Если послушаешься старших – не прогадаешь.

– Всё равно не продам, – спокойно, но твёрдо повторил Жонпулат.

Пояндабий развернул коня и поскакал вперёд.

Проехав немного, обернулся.

Он ещё раз бросил взгляд на скакуна, в глазах у него мелькнул холодный блеск.

15

Пояндабий, не задерживаясь, выехал за пределы города – проверить, как идут дела у всадников, отправленных собирать продовольствие для предстоящей войны. Армия Абдуллахана ещё не подошла вплотную к городу, но по округе уже стоял гул голосов – горожане, по приказу властей, разрушали постройки у городских стен. Стук, грохот, крики и клубы пыли стояли над окраинами. Надсмотрщики, как заведённые, орали распоряжения, перегоняя рабочих с места на место.

Пояндабий миновал это кипение и, пересёкши окрестные посёлки, выехал к равнине. По плану, всадники, разбитые на четыре-пять отрядов, должны были вернуться сюда – на берег арыка Кайкавус – и собраться с добытым. Туда и спешил амир. Он даже не стал дожимать разговор с Жонпулатом – будь не этот спешный выезд, не оставил бы того спокойно.

На указанном месте, возле холма у арыка, пока не было никого. Внизу, в овраге, струился весенний поток, пробуждая заспанные берега, трепал свежую зелень, только начавшую прорастать. Лёгкий ветерок холодил кожу. Пояндабий, не слезая с коня, обвёл округу зорким взглядом. Издали, над крышами домов и верхушками деревьев, клубилась пыль – значит, всадники возвращаются, телеги полны.

Он позволил себе немного расслабиться, смотрел на воду и траву, думал. Но долго ждать не пришлось – послышался топот копыт, и вскоре, подняв клубы пыли, к нему на всём скаку понеслись десятки всадников.

Но без обозов, без вьюков, пустые!

Что за купкари26 у них тут?

Это была первая мысль, что мелькнула у амирa. Наверняка наткнулись на врага – вернулись с пустыми руками, будто испуганные овцы. Неужто боевое столкновение?

– Господин, – один из всадников подъехал и остановил коня. – У Бозсув27 мы столкнулись с войском хана. Они уже идут следом!

– А где же груз?! – Пояндабия волновало только это.

Что армия Абдуллахана рано или поздно доберётся – это было ясно. Но главное – успеть собрать съестное и доставить в город. Без провизии не будет защиты, не будет осады. А этот, в панике, бормочет что?

– Всё отняли! – всадник бросил испуганный взгляд назад. – Мы шли к Кукча28, объединившись. Но они ударили с тыла. Завязалась схватка…

Тем временем подошли и остальные. Потные кони храпели, топали, стояли, дрожали. Воздух наполнился запахом лошадиного пота, над всадниками висела пыль. Пояндабий отмахивался плёткой от пыли.

– Кто отнял?! – голос его сорвался в гнев.

– Люди Абдулла султана! – сразу ответили двое.

– А вы, значит, распустили уши и всё отдали?! Вам бы подохнуть лучше, чем так жить!

В гневе он хлестнул ближайшего, того, кто первым подъехал. Конь шарахнулся, всадник едва удержался.

– Наверное, это был передовой отряд, – объяснил кто-то. – Их было много, сил не хватило… Они сейчас следом нагрянут.

Пояндабий понял: отряд не шутит – они испуганы всерьёз. Но он не мог просто так оставить добычу, пусть и под угрозой. Никто не знал, сколько продлится осада. Без припасов не выстоять. Даже если то, что собрали до этого, хватит на день-два – что дальше?

– Поехали! Едем вместе! Трусы!

Он развернул коня в сторону Бозсув. Навкары, нехотя, потянулись следом.

– Их много… погибнем там, – пробормотал кто-то сзади.

Пояндабий сделал вид, что не слышит. Пусть так – лучше умереть сразу, чем потом от голода. Тем более, Бобохан чётко приказал: не сдавать город. А он не любит ослушников. Если султаны решат сдать Ташкент, не посоветовавшись, Бобохан всё равно их всех казнит.

Всадники во главе с Пояндабием пустились вскачь. Вскоре вдали показалась группа всадников – за ними поднималась пыль, доносился топот.

Пояндабий узнал: это действительно передовой отряд Абдуллахана. Силы неравные. Но он не мог повернуть назад – это было бы малодушием. Он не мог позволить себе убежать, оставив своих позади.

– Сражаемся! – закричал он, выхватывая саблю.

Стычка не затянулась надолго. Как только трофеи были захвачены, пятьдесят всадников – передовой отряд ханского войска пошли в бой.

Пояндабий понял, что это не просто разведка. Он бился, но силы были неравны. Его бойцы гибли один за другим. Он и сам получил рану в плечо, едва не лишился сознания. В последний момент, собрав волю, он прорвался сквозь врага, оторвался и помчался обратно в город.

Бухарские воины, преследуя его, гнали до самых стен, но когда показались городские ворота, сдались. Видимо, приняли местных жителей, разрушавших дома у стены, за новую рать и не рискнули напрасно рваться вперёд.

ГЛАВА IV

16

Абдуллахан сначала расположился в степях Каракамыш, близ Ташкента, а когда эмиры разведали местность и подготовили удобное место, он переместился к берегам арыка Кайкавус – в чарбаг29, некогда разбитый Шейбанидами, при Суюнчходжа-хане. Отсюда и начал руководить осадой.

Чарбаг был необычайно живописным: воздух насыщен ароматом мяты, роз и базилика, вокруг буйно зеленела трава, пестрели цветы. Этот райский уголок пришёлся по нраву султану. Особенно по вкусу ему пришлась ташкентская вода – прохладная, сладкая, как из Рая. Он пил её и не мог напиться. В прошлые походы ему тоже не хватало этой воды. Теперь он вновь обрел это счастье. Восхищением он поделился с Кулбобо:

– Да ведь это и есть рай, этот Ташкент! – воскликнул он. – Здесь живут люди, которых Бог любит!

Они бродили по саду, среди душистых трав и цветущих клумб. У арыка благоухала мята, аромат пьянил до головокружения.

– Султан Махмуд-хан30 как-то сказал: «Лучше быть слугой в Ташкенте, чем ханом в Аксу31», – заметил Кулбобо. – Древние не зря так говорили. Воистину – земля эта благословенна, плодородна и щедра.

– А знаешь, почему она такая? – Абдуллахан наклонился, сорвал веточку серебристой мяты, растёр в пальцах до сока, поднёс к носу, вдохнул глубоко. – Потому что политa кровью. Тела людей – удобрение для этой земли…

– Вы и сами не раз сюда приходили, – осторожно заметил Кулбобо, не совсем поняв, к чему ведёт хан.

– Но в этот раз, если возьмём – уже не отдадим. Эта земля станет бриллиантом в кольце наших владений, как Мавераннахр, – сказал Абдуллахан.

Кулбобо понял, что речь идёт не о жажде крови, а о святости, которую хан видит в этой земле.

– Да, это место святое, – согласился он наконец, кивая с почтением.

В это время передовые отряды ханского войска уже прибыли и разбивали лагерь вокруг Ташкента. Посевы и фруктовые сады были вытоптаны, перепаханная земля превращалась в месиво. Некоторые деревни опустели: кто-то успел укрыться в городе, другие – надеясь на милость или от безысходности – остались в своих домах. Третьи – забрав скарб и погрузив имущество на повозки – бежали прочь, в дальние края.

Так опустевшая округа вновь ожила под гул армейского лагеря.

Абдуллахан созвал военный совет.

Совет проходил под тенью айвана, отмытым, политым водой, с коврами и войлоками, расстеленными внизу. На возвышении, обвитом шёлковыми тканями, сидел сам хан, скрестив ноги. Вокруг него – приближённые. По одну сторону от него – Кулбобо-кокалдош, по другую – брат и наперсник Дустум-султан. Эмиры расселись по рангу. Среди них был и другой брат Абдуллахана – Ибодулла-султан, правитель Самарканда, принимавший войско зимой.

Сначала хан спросил, как дела у каждого из эмиров, поинтересовался состоянием армии. Затем развернул жёлтую бумагу – карту Ташкента – и распределил задачи:

– Ибодулла-султан займёт пост у ворот Фаркат, Абдулкуддус-султан – у Самаркандских. С востока от него – Исфандияр. Мумин-султан будет у ворот Шибли. С восточной стороны от Мумина – Хасанходжа, Шоимбий и Али Мардон. Шайхим, Джонкелдибий, Абдулбакийбий, Джондавлатбий и Жолтойбий станут у Кукча-дарвазы. У Туркестанских ворот – Дустум-султан и остальные. Мирак тупчибоши сосредоточит основную артиллерию возле Кукча-дарвазы. Учтите: мы не собираемся здесь задерживаться. Быстро захватим город – и двинемся дальше, вслед за Бобоханом!

– Неделя – и город наш, – уверенно сказал Дустум. – Там остались только Тохир и Абдулгаффор. Один суетливый, другой – как дитя. С ними легко справиться.

– Кроме них, в городе – весь народ, – спокойно возразил Кулбобо.

– Что ты хочешь сказать? – Дустуму не понравился этот тон.

– Воевать придётся не с султанами, а с народом города. Потому готовьтесь к серьёзному сопротивлению, – сказал Кулбобо уже мягче.

– Горожане – это ничто, без эмиров они стадо, – вставил Али Мардон, заискивая перед Дустумом.

– Довольно! – резко прервал хан, опасаясь, что спор навредит единству. – Приказ ясен. Войско должно быть организовано, соблюдать дисциплину. Я знаю вас: только дай слабину, ваши воины хуже черни станут, ни отца, ни матери не признают. Навкары пусть не заходят в дома местных. Всем – в шатры!

– Ташкентцы разрушили все дома в радиусе досягаемости стрел у городских стен, – сообщил Дустум.

– Не зря… Если бы не готовились, не стали бы так всё ломать. Упорство будет соответствующее, – задумчиво проговорил хан. Он вдруг вспомнил перебитую реплику брата и повернулся к нему. – Если уж и дома снесли, значит, всерьёз готовы. Никто не должен грабить деревни! Кто проявит насилие, будет казнён! За навкаров отвечают унбеги32. Если навкар нарушит – и унбеги будет казнён!

– Когда начнём атаку? – спросил Ибодулла-султан.

– Завтра, – сказал Абдуллахан.

Кулбобо, заметив, что хан ещё не назвал времени атаки, высказал предложение:

– Лучше начать до рассвета, пока гарнизон спит. Днём, на открытой местности, наши понесут тяжёлые потери.

– Верно, – кивнул хан. – Завтра на рассвете. Пока враг спит, ещё до утренней молитвы – нападём внезапно. Ударим с двух сторон – от Кукча и Самаркандских ворот. На открытой местности сражаться – это резня. Дайте воинам отдохнуть, накормите как следует. Подготовьте к бою. Не допустите, чтобы враг узнал, когда и откуда будет удар.

– Но ведь беки33 уже распределены, – напомнил Кулбобо.

– У каждого бека половина войска остаётся на своей позиции, вторая половина – собирается возле Кукча и Самаркандских ворот.

Весь день эмиры расставляли войска по указаниям Абдуллахана. Горожане стояли на стенах, выкрикивали оскорбления, изредка стреляли. Но до настоящей битвы дело ещё не дошло. Бухарское войско занято своими заботами, никто не обращал внимания на крики. Вся ярость, вся решимость – приберегаются к завтрашнему бою.

17

Когда Хужамберди прибыл с войском, вокруг царил невообразимый хаос.

Солдаты выбирали удобные места, расставляли шатры подальше от городских стен, вне досягаемости стрел. Снимали с лошадей сбрую, выпускали животных остыть после дороги. Кто-то носился за сеном и овсом, кто-то разводил костры, варил еду. А мирзы и амиры шагали вдоль стен, внимательно осматривая башни и бойницы, примериваясь, откуда вести приступ, где возводить мурчиль34 и саркуб35. Никто не без дела: каждый знал, что ему делать. Над полем стоял гул голосов, запах жареного мяса и раскалённого масла смешивался с запахом потов уставших лошадей, дымом и навозом.

Один лишь Хужамберди будто не находил себе места. Ему хотелось подойти поближе, рассмотреть крепостную стену. С расстояния она выглядела внушительно: пятнадцать-двадцать газов36 в высоту, с чернеющими, словно очи дракона, бойницами в могучих башнях. Но даже перед этим устрашающим и величественным сооружением он не мог оправдать смерть своего отца. Не стоила она такой цены! Сердце обливалось жалостью.

Его отец – самый отважный, самый сильный человек на свете, умер у этой невзрачной стены! И ради чего?..

Лучше бы не приходили сюда вовсе.

Хужамберди всегда представлял Ташкент как сказочный город, из тех, что описываются в волшебных преданиях: город, сверкающий белым мрамором, с золотыми воротами, высокими башнями, от которых падает тень на улицы, настолько они велики. Но реальность оказалась иной. Стены, башни – из глини, ворота – тяжёлые, обитые железом доски, всё как во многих других городах. Ни золота, ни сияния.

Задумавшись, он ногой ковырял землю, пока его не подтолкнул Рахимкул.

– Что замер?

– Так, – бросил взгляд на товарища и поспешил выравнивать землю под шатёр. – Крепость вроде не такая уж большая…

– Завтра узнаем, насколько она велика. Сейчас судить рано, – Рахимкул кивнул в сторону города. – А по мне, лучше бы в степь ушли, гнали бы Бобохана – и дело с концом.

– Хозяева, видать, знают, что делают…

– Пустое всё это, – буркнул Рахимкул и, бросив взгляд под ноги Хужамберди, спросил. – Что роешь? Шатёр ставить? Не суетись. Я нашёл дом. Разместимся там. Идеально для нас десятерых.

– Какой ещё дом?

– Обычный. Хозяева, похоже, в город убежали. Свободен.

– А что скажет унбеги?

– Говорю же, хозяев нет! При чём тут унбеги? Ты странный, ей-богу. Пошли.

Остальные из десятки возились с лошадьми, пока двое двинулись к покинутому дому.

– В округе все кишлаки пусты. Ни души, – с сожалением бросил Рахимкул. – И баб нет.

– Тем и лучше, – буркнул Хужамберди.

– Лучше? – не понял Рахимкул. – Вон, город захватим, тогда и повеселимся.

Хужамберди знал этого парня: прожорливый, грубоватый. Не особо любил его, но что поделаешь – ни ударить, ни выругать. Не поможет. Такой уж он, радуется малому… Если в жизни нет иного счастья.

Дом оказался убогим: крыша подлатана в том году, внутри сыро, окна узкие, дверь низкая, двустворчатая, дворик обнесён глиняной стеной, прогнившей от дождей.

– Вот это? – с досадой спросил Хужамберди.

– А что ты ожидал? В ханский дворец тебя вести?

– Не во дворец, но это ведь… хлев!

– Сам ты хлев. Сейчас разведём огонь, просушим. Жить можно. – Рахимкул кивнул на дырявую уборную. – Даже удобства есть. А в шатре что, в кусты бегать?

Они вычистили дом, обустроили его, срезали ивняк у арыка, сделали колышки для привязи лошадей, привели остальных.

– Это что за самоуправство?! – закричал унбеги.

– Дом, – спокойно пояснил Рахимкул. – Будем тут жить. Я этот город… – махнул рукой в сторону стен. – Отлично знаю. За пару дней не управимся. Так что устраивайся с нами. Не пожалеешь.

– Хан запретил в дома входить, – губы унбеги дрогнули.

– Это не чей-то дом, – возразил Рахимкул. – Хозяева сбежали. Вернутся, уйдём. – Он обернулся к остальным. – Ну, что скажете? Спать в шатре, как сельди в бочке?

– Останемся, – сказал один. – Хозяев-то нет.

– Ладно. Если старшие узнают, я ни при чём. Впрочем, мы здесь надолго не задержимся, – понизив голос, добавил унбеги. – Сначала – еда, потом – кони, потом – сон. Никаких шатаний по ночам. Завтра на рассвете атака к городу.

– Когда именно?

– На заре! – повторил он. – До утренней молитвы.

– А намаз? – спросил кто-то.

– Господь простит…

– Будет сигнал? Карнай, сурнай? – спросил Хужамберди.

– Нет. Всё – втихую. Потому и говорю – ложитесь пораньше. На рассвете подойдём и перережем, пока спят. Город будет наш.

Хужамберди долго смотрел на унбеги.

– Что, глаза вытаращил? – спросил тот.

– Так, просто…

18

Ранним утром, когда весеннее солнце ещё не осветило округу, когда за отдалёнными низкими горами лишь начиналась бледная заря, когда одна за другой гасли звёзды в высоком небе и откуда-то доносилось глухое кукареканье петухов, Абдуллахан омыл руки для молитвы, облачился в доспехи, взял в руки оружие и вышел к своим эмиром.

– Начнём? – спросил он скорее у самого себя, подняв руки к небу. – Да направит Аллах Милостивый наше дело к добру! Амин, Аллаху Акбар!

Все провели руками по лицу, прочтя фатиху. Абдуллахан обернулся к Кулбобо:

– Начинай!

С этими словами он повернулся и ушёл внутрь. Следовало прочитать утренний намаз, затем он намеревался выехать к месту сражения.

У Кукча-дарвазы зашевелились тени, сначала неслышный шорох, затем лёгкий гул, за которым последовали треск, приглушённые шаги. И вдруг, словно ураган сорвался с цепи! Хотя воздух был неподвижен, это был не ветер, это поднялся рёв нападающего войска! Тысячи солдат, тысячи всадников, шум от их оружия, звон клинков и щитов, удары сабель по наборам – всё это слилось в единый гул, в одичалую волну, которая покатилась к стенам Ташкента.

И тут же на крепостной стене поднялся крик, шум, подобный буре. Ещё мгновение – и над телами ползущих к стене воинов раздался гулкий свист стрел. Тысячи стрел прорезали прохладное утреннее небо и вонзались в солдатские тела. Затем из-за стены прорезал воздух яростный клич защитников, за которым вновь – шквал стрел, град копий, тяжёлые камни, брошенные сверху, грохот и треск.

И вот – башни сверкнули, как при молнии: огненные жерла мушкетов выстрелили и обрушили грохот на нападавших. Пороховой дым окутал всё вокруг, воздух наполнился едким чадом.

Крики, проклятия, мольбы о помощи заполнили предместья. Место у крепостной стены обратилось в кровавое побоище. Солдаты, закованные в латы, натянули на головы шлемы, в руках – копья, ружья, арканы, катапульты. Они спешили к стене.

Кулбобо был у Кукча-дарвазы. Он пришпорил коня, поразившись яростному сопротивлению. Всё шло не по плану. Ситуация требовала немедленного изменения тактики, иначе армия погибнет под стенами.

Добравшись до ворот, он сразу нашёл Мирака, начальника артиллерии:

– Огонь по башням! Немедленно!

Тяжёлые пушки, приготовленные ночью, загрохотали. Огненные снаряды, облитые нефтью, запылали и полетели вглубь города.

Словно наступил судный день.

Крепость была окружена рвом, наполненным водой. Воины в тяжёлых доспехах упёрли деревянные мостки в берег и пошли через ров. Проворные уже приставили шоты37 к стенам, начали лезть вверх. Но защитники не спали – с верха полился дождь стрел, камней, глыб.

Темень, на которую так надеялись нападавшие, не спасла – ведь многие из них не взяли с собой даже защитных щитов и обмундирования, надеясь на внезапность. А теперь… теперь они гибли десятками.

Никто не знал, кто ранен, кто жив, кто уже утонул в рву, умирая с криком. Крики, стоны, кровь и пламя слились в ад.

Абдуллахан был недалеко, в полной броне, верхом на коне, нервно глядя в сторону города. Оттуда доносился гул битвы: стоны раненых, звон мечей, визг стрел, глухой гул разрушения.

Он вздрогнул. От холода? От сырости? От ужаса и неизвестности? Не мог понять.

Он крикнул своему телохранителю:

– Беги! Найди Кулбобо!

Ему нужна была правда. Несколько гонцов уже докладывали, будто часть бойцов взобралась на стену, будто ворота вот-вот откроются. Но он не верил – чувствовал нутром: дело плохо.

Телохранитель кивнул и исчез во мраке. Вскоре вернулся.

– Где Кулбобо?! – заорал Абдуллахан. – Что ты здесь делаешь?!

Тот молчал. Он знал: сейчас лучше быть мишенью гнева, чем пустой надеждой. В этот момент к ним подъехал сам Кулбобо, тяжело дыша, вспотевший.

– Олампанах!? – выкрикнул он, замирая. То ли дыхания не хватило на слова, то ли он ждал вопроса.

– Что там?! – спросил Абдуллахан.

– Повелитель… простите… битва тяжела…

– Почему?!

Ведь всё было рассчитано: армия подойдёт в темноте, взберётся на стену, убьёт часовых, откроет ворота. Пока враг проснётся, пока наденет доспехи – армия уже внутри!

– Враги готовы. Они нас ждали, – сказал Кулбобо. – Битва за крепость оказалась суровой.

– Как?! Кто выдал план? Кто проговорился?

– Не знаю… Может, султаны Ташкента готовили свои войска всю ночь.

– Так трудно победить сонных солдат?

Кулбобо пожал плечами.

– Поехали. Сами увидим, как сражаются мои воины!

– Это опасно, – заметил Кулбобо. – Ташкентские лучники – лучшие в мире. Их стрелы – страдания для каждой души…

Абдуллахан не стал его слушать – с яростью пришпорил коня и помчался к городу.

19

Хужамберды не сомкнул глаз всю ночь.

Во сне к нему явился отец. Почему-то печальный. «Что же ты наделал?» – не прозвучало, но протянутая рука осталась висеть в воздухе, а затем отец растворился в темноте. Хужамберды бросился за ним, но ноги не слушались – он остался стоять как вкопанный. И тут перед ним возникла стена. Он карабкался, карабкался, но всё тщетно – будто стоял на месте. Подняв голову, он увидел отца – тот стоял наверху стены, замахнувшись булавой.

– Отец, это же я, не бей, ты меня убьёшь! – закричал он.

Отец не слышал. Он закричал ещё…

– Эй, чего орёшь, как резаный? Всю Ташкент разбудишь, – растолкал его сосед, Рахимкул.

Хужамберды открыл глаза, растерянно огляделся и с облегчением понял: это был всего лишь сон. Но, как всегда, когда во сне к нему приходил отец, на сердце становилось тоскливо. Потёр глаза. «Как будто я поступаю против его воли», подумал он. Он знал, отец был на него обижен, но что именно сделал неправильно – не понимал. Будь он жив… поговорить бы по-человечески, прямо, откровенно. Но не получается. Вот и пытается, наверное, говорить с ним через сны, наставлять, даже карать… Только почему – он не в силах понять.

– Встаём, – сказал Рахимкул. – Унбеги сказал, выдвигаемся.

Они разбудили остальных. Хужамберды скинул с себя бурку, свернул, бросил в угол и, нащупав доспехи, начал собираться в темноте.

– С конями? – спросил он, всё ещё полусонный.

Глаза резало от недосыпа, в голове гудело, настроение – нулевое.

Снаружи раздался голос унбеги:

– Не копайтесь… Быстрее… Лошади остаются здесь. – Через мгновение в дверях мелькнула его тень. – Если у тебя крылатый конь, можешь и взять, авось через стену перепрыгнешь!

Их было десять. Толкая друг друга, мешаясь, они кое-как оделись, вышли во двор и построились в линию. Вся армия уже двигалась к крепостной стене – сплошной поток теней в темноте. Лошади тревожно ржали, кто-то ругался спросонья, слышались шорохи, приказы сотников и десятников, подаваемые вполголоса.

Хужамберды с товарищами опоздали. Стоило им перейти арык и выйти на открытое пространство, как со стороны крепости раздался крик и сразу вслед за ним, со свистом, в их сторону полетели стрелы. Свист их был похож на голос смерти. Затем грохнули мушкеты, заговорили пушки, заполыхал огонь – всё осветилось. Всё произошло так быстро, с такой обжигающей яростью, что Хужамберды подумал: «Наверное, это продолжение моего сна».

Но это был не сон…

Рахимкул, держа в одной руке ножны с саблей, чтобы не мешали бежать, в другой – скрученную верёвку с крюком, переброшенную через плечо, пригнувшись, мчался вперёд. Под ногами – кочки, рытвины, грязь, ничего не разглядеть в темноте – они то падали, то спотыкались, то срывались в овраги. Всё это било по нервам, мешало собраться. Вокруг кричали: «Вперёд! Ура!», кто-то ругался. Он сам, то и дело, выкрикивал что-то – это придавало сил, поднимало дух.

Впереди наваливались солдаты, мчались к стене. Повсюду грохот – звенят кольчуги, стучат щиты, ломаются лестницы, вопли раненых, проклятия, звуки ударов, крики «вперёд!». Трудно понять, кто ранен, кто убит, кто ещё держится, а кто уже рухнул. Всё смешалось. В пылу сражения человек теряет рассудок, не думает о себе, о смерти – мчится, сражается, не чувствуя боли. Бой как опьянение. Хужамберды тоже в таком состоянии. Он знает – и под стеной, и на ней его ждёт, скорее всего, смерть. И всё равно бежит, рвётся вперёд, навстречу своей гибели, без страха и сожаления.

Вот он – у рва.

И здесь впервые он остановился. Переплыть – невозможно: броня и оружие потянут на дно. Он понял это в суматохе. Кто-то из солдат, не думая, прыгал в воду… но тех, кто вынырнул на другом берегу, он не заметил.

Двое подбежали с длинной балкой. С трудом подняли её, подтолкнули – с грохотом она упала поперёк рва. Один из солдат, став на четвереньки, полез по ней. В середине потерял равновесие – то ли стрела, то ли дрожь в теле – рухнул в воду и затих. Хужамберды понял: стоять здесь верная смерть. Если не убьют сверху, кто-нибудь сзади толкнёт, и ты в воде… а из воды дороги нет.

Он перебрался по балке, выпрямился и тут же в него кто-то врезался сзади, он едва удержался на ногах.

– Быстро, хватай балку! – крикнул незнакомец. – Поставим её к стене!

Хужамберды молча сбросил верёвку, вместе они взяли балку, потащили. Когда она с глухим всплеском легла в грязь, оба были уже по уши в мокрой глине.

– Теперь я первый! – крикнул солдат, и полез вверх.

Хужамберды полез за ним, надеясь, что тот прикроет его от стрел. Но стоило им достичь середины – солдат с грохотом сорвался вниз и рухнул на него. Он сам тоже сорвался. Ударился – сверкнуло в глазах. То ли шлем зацепил камень, то ли сверху прилетело… непонятно.

Дыхание перехватило, в глазах померкло. Он уже не чувствовал рук и ног.

«Похоже, я умираю, – подумал он. – Вот как это бывает… Всю жизнь боялся, а оказалось, это совсем просто. Если отец умер так же, значит, это было не больно».

20

Когда рассвело, стало ясно, в каком положении оказался войск Абдуллахана: под крепостной стеной лежали трупы и израненные, едва живые воины, не способные даже подняться. Вода рва, что опоясывал город, приобрела багровый оттенок – смешалась с человеческой кровью. В воздухе стоял удушливый, едкий запах нефти, смешанный с дымом и гарью.

К этому часу боевой дух войска ослаб, от пылкого напора раннего утра не осталось и следа. Когда рассвело, и каждый смог своими глазами увидеть, что творилось вокруг, в душу закрался страх, а по войску прокатилась волна паники. Все поняли: стену не взять – ни штурмовыми лестницами, ни пушками, ни криками «вперёд!» и «бей!».

Абдуллахан, посоветовавшись с эмирами, отдал приказ отступать. И когда войско стало отходить, потери стали особенно явными – у стены остались горы трупов. Те, кто смог вернуться, были ранены: у кого-то голова разбита, у кого-то – ноги переломаны.

Но и отступление далось нелегко. Пока они пересекали равнину, накануне тщательно выровненную для нападения, защитники с крепостных стен продолжали выпускать стрелы, довершая начатое. Они кричали от радости, насмехаясь над отступающими воинами, и этот глумливый хохот был горше любой раны.

Абдуллахан кипел от ярости. Ещё вчера он и представить не мог, что первый день сражения закончится столь унизительным поражением и столь тяжёлыми потерями. Эмиры убеждали его: стены хрупкие, армия Ташкента – слабая, народ поддержит Бухару, примет хана с распростёртыми объятиями… Всё, мол, будет просто.

Хан немедленно созвал эмиров на военный совет. Собрались они на краю поля, где недавно сеяли пшеницу. Все на конях. Вокруг шумело – стоны раненых, крики воинов, и вдалеке, из города, доносился неясный гул. Горожане, в отличие от воинов снаружи, были рядом с семьёй – с отцами, жёнами, детьми. Потому и плакали громче, и выли пронзительнее. Благодаря нефти, разбросанной ночью, в городе пылал пожар. Его, должно быть, только что начали тушить, после того как враг отступил.

– Что это было?! – сверкнув плетью, сжал челюсти Абдуллахан, обращаясь к Кулбобо.

– Горожане знали о нападении, – спокойно ответил тот, придерживая поводья, конь под ним был взволнован. – Ждали нас. Поэтому и не удалось прорваться.

– Так… так, – закивали эмиры.

Им, конечно же, было выгодно снять с себя ответственность.

– Вы что, тупы?! – рявкнул хан, лицо его налилось злостью. – Конечно, знали! Разве можно было не заметить, что целое войско подступило к их стенам? Или они решили, что мы сюда куропаток стрелять пришли?! Да у них полно было времени подготовиться! Но это всё не оправдание! Потери – огромны!

– Думаю, они знали даже точное время штурма… Иначе бы, спросонья, так не сопротивлялись, – голос Кулбобо стал тише, но в словах сквозила уверенность.

– Ты…! – сдавленно выкрикнул Абдуллахан, будто хотел что-то сказать, но слов не нашлось. Плеть в его руке взвилась, конь, подумав, что ему приказано, рванул вперёд, поднялся на дыбы. Всадник резко дёрнул поводья, удержал его. Конь застонал и всхрапнул, встал спокойно.

– И что же теперь? – спросил хан, когда снова обрёл контроль. Он оглядел каждого эмира по очереди. – Видно, взять этот город будет не так просто…

– Надо подождать, – предложил Кулбобо. – Сейчас у них всё в достатке, и боеприпасы, и провиант. Главное, дух у них высок, они верят в победу. Подождать пять-десять дней, боевой пыл остынет, надежда погаснет, сами попросятся на мир.

– Ждать? – переспросил хан, с плохо скрытым презрением. – То есть, мы теперь сядем под Ташкентом и будем ждать, пока они к нам с поклоном выйдут?

– А если пушки направить на стены? Разбить их и войти? – осторожно предложил Дустум-султан.

Он сам в это не верил, просто хотел угодить хану, зная, что Абдуллахан не собирается надолго здесь задерживаться.

– Бесполезно, – отрезал Мирак. – Стены слишком толстые, наши ядра их не пробивают.

Когда стало понятно, что хан твёрд в решении не отступать, эмиры воздержались от возражений.

– Надо продолжать, – решительно заявил Шайхим-султан.

– Продолжать?! Ты видел, как мы воевали? – съязвил Дустум-султан.

Он был младшим братом хана и пользовался почти тем же доверием, что и Кулбобо. Потому позволял себе говорить открыто, даже колко. Часто унижал других, особенно тех, кто слабее. За это его многие недолюбливали.

Шайхим-султан зыркнул на него из-под бровей. Терпеть не мог Дустума, но сейчас сдержался.

– Продолжим штурм, – упрямо повторил он. – Только тактику поменяем. Около ворот построим саркубы, оттуда будем обстреливать стены. А чтобы не терять людей, выкопаем мурчилы – ровики, укрытия для бойцов.

– Это не штурм, а осада! – резко отрезал Дустум.

Такое мнение понравилось и Кулбобо. Слова были в унисон с его собственными мыслями, хотя сказаны иначе. Получалось, будто Дустум подыгрывает хану – выражает то, что тот сам, возможно, хотел бы услышать.

– В таком случае, – не без иронии сказал Кулбобо, – может, вы сами предложите, что делать? Есть идеи?

Все знали: Дустум не был стратегом. Он больше походил на поэта, чем на военачальника. Человек тонкой натуры, любил критиковать чужое, но своё предложить – никогда не мог.

Дустум промолчал.

– Хорошо, – подвёл итог Абдуллахан. – Решено. Приказываю немедленно приступить к строительству саркубов! Назначить стражу из лучших стрелков и ружейников, чтобы они прикрывали рабочих и не давали врагу высунуть головы. Пусть каждый отряд роет себе мурчил у своей части стены.

ГЛАВА V

21

Как только Пояндабий въехал в город, рабочие, занятые разрушением домов и вырубкой деревьев возле крепостной стены, растерялись. Они услышали о приближении передового отряда Абдуллахана. Несмотря на уговоры военачальников и городских чиновников, толпа ринулась к воротам. Пояндабий же, лавируя сквозь них, поспешил к орде – нужно было как можно скорее донести правду до Тахир-султана, иначе кто-нибудь другой, посмекалистей, успеет первому доложить, как ему вздумается. А тогда… тогда положение Пояндабия станет хуже некуда.

Тахир-султана не оказалось во дворце. Никто не знал, где он. Пояндабий искал его до самого вечера и, наконец, обнаружил у Самаркандских ворот – тот, вместе с Гозибием, наблюдал за укреплением створов. Заслышав стук копыт, оба обернулись. По тому, как мчался Пояндабий, султан сразу понял – случилось недоброе, тот не справился с поручением.

– Что случилось? – спросил Тахир-султан, подгоняя коня в его сторону.

– Передовой отряд Абдуллы-султана уже за городской чертой! – выпалил Пояндабий.

Тахир-султан не удивился – лишь хмуро помрачнел. Этого события давно ждали… только не в такой форме.

– А что с провиантом? – перешёл он сразу к главному.

– Всё отдали… – Пояндабий опустил взгляд. – Люди Абдуллы-султана перебили всех моих воинов, захватили припасы… Один я чудом спасся.

Он показал рану на руке, как доказательство. Но Тахир-султана это не смягчило. Ноздри его раздулись, лицо налилось кровью.

– Здоровый лоб, – заорал он. – И ты не справился с каким-то передовым отрядом?! Срам тебе, не командир, а позорище! Место тебе на стене – держать меч, а не гонять лошадей! Несколько человек не смог сдержать! Хай тебе, войско, хай тебе, командирство, хай тебе, человечество!

Пояндабий стоял, потупившись, сжав зубы от обиды. Внутри у него всё клокотало, хотелось хлестнуть этого дерзкого султана кнутом по физиономии – но он сдержался. Знал, что у Тахир-султана язык острый, гнев скор, но душа не злобная – выругается и забудет.

– Может, выставим отряд и ударим по передовому? – предложил Гозибий.

Тахир-султан резко обернулся, не скрывая раздражения – идея пришлась не по душе.

– А если это ловушка? – он бросил взгляд на Пояндабия. – А если это вовсе не передовой, а всё войско? А этот пришёл к нам нарочно, чтобы выманить из города?

Пояндабий, молчавший, когда его ругали, теперь обиделся по-настоящему. Он заговорил холодно, демонстрируя оскорблённую гордость:

– Что вы говорите, султан? Я вам столько лет верой и правдой служу. Когда я хоть раз поступил как предатель?

– Я не про предательство, – Тахир-султан осёкся, остывая. – Но и такое возможно…

В этот момент появился унбеги. Он подскакал на лошади, остановился вдали, привязал повод к дереву, и, звеня мечом, луком и колчаном, подбежал. В руках у него были лист бумаги и стрела с двумя перьями.

– Это от Мумин-султана, – сказал он и передал стрелу с бумагой Тахир-султану.

– Что это? – спросил тот, развертывая записку.

– Не знаю. – Рука унбеги с луком и стрелой замерла в воздухе.

Гозибий взял стрелу, внимательно осмотрел:

– Бухарская… – прошептал он. В голосе не было ни волнения, ни удивления.

Тахир-султан быстро прочёл записку и вопросительно взглянул на унбеги:

– Откуда это у тебя?

– Мумин-султан передал… Сказал, мол, стрела перелетела через стену, а к ней записка была привязана.

– Что там? – спросил Гозибий.

– Нас предупреждают, – ответил Тахир-султан. – Завтра, до рассветной молитвы, нападение на город – с двух сторон, у Самаркандских и Кукча-ворот. – Он перевёл взгляд на Пояндабия. – Значит, ты столкнулся не с передовым, а с самим войском… – затем повернулся к Гозибию. – Видишь?

– И что теперь? – спросил тот.

– Что и следует делать, – спокойно ответил султан. – Немедленно размещаем воинов на башнях и стенах у этих ворот. Накормим, снабдим бронёй и шлемами, подложим камни, кирпичи… стрелки получат полный запас стрел. Как только враг выйдет на ровное поле – расстрелять.

– А если это обман? – теперь засомневался Пояндабий. – Кто этот человек, что послал нам письмо? Может, это их уловка?

Тахир-султан задумался:

– И что им с того?

– Утомить нас. Бессонной ночью воины днём не боеспособны. На это и рассчитывают.

Гозибий усмехнулся:

– У нас что, людей мало? И с половиной силы справимся. Половину на стены – половине дать отдых. Если ночью нападения не будет – утром поменяемся.

– Мудро! – одобрил Тахир-султан. – Так и поступим.

– И всё-таки… довериться безымянной записке? – пробормотал Пояндабий.

– Там, с той стороны, кто-то, кажется, к нам неравнодушен… – сказал султан и повернулся к Гозибию. – Доведи до всех амиров: половину воинов – к назначенным участкам, на башни и стены. Полная боевая готовность!

22

Жонпулат возился у очага, готовил еду. Мохим с наложницами ушла во дворец – к родным, на беседу. «До вечера вернёмся», сказали они, и Жонпулат принялся за приготовление ужина.

Он привык к этому. Скажут – сделает, не скажут – всё равно займётся делом. Последние годы ведь он повар у Бобохана – дело своё видит именно в готовке. Если иного поручения нет, значит, нужно просто варить и жарить.

Ворота заскрипели. Жонпулат вздрогнул. С утра охранников с переднего двора увели. Говорили, готовятся к осаде – дескать, на каждого воина учёт, и возле дома стоять некому.

Он сразу понял: пришёл кто-то местный. Солдат бы не постучал – вломился бы сразу. Солдаты, особенно те, что степью воспитаны, служившие в войске хоть год – всякую вежливость теряют, грубеют. Настоящие горожане – иное дело: постучат, дождутся ответа, и только тогда войдут. Даже приглашённые, не входят сразу. Их манеры простаку кажутся женоподобными.

– Кто там?! – гаркнул Жонпулат.

– Мы… вот пришли, – отозвался мужской голос, приглушённо.

– Открыто, заходите!

Дверь со скрипом отворилась, и на пороге показался человек средних лет, плотный, с жидкой бородкой, в тюрбане, в жилете поверх длинной рубахи.

– Не взглянешь ли на минуту? – остановился он у порога, вежливо спросил.

Жонпулат не понял, к чему такая церемония, бросил половник в казан и подошёл.

– Проходи! – сказал, протягивая руку и указывая во двор. – Иди внутрь!

– Спасибо… Я ненадолго, – человек замялся. – Я из этой махалли, мулла Шоислом… Приказ от султана, всем мужчинам выходить к городской стене… Возьми с собой топор, кирку, лопату, что есть.

– Я… – Жонпулат не знал, как объяснить. – Я при исполнении… От Бобохана ходатайствую…

– Не знаю, – мулла пожал плечами. – Всех мужчин из махалли вывели ломать дома у стены. Тебя не трогали. Теперь уж не отвертишься, раз в лодке сидим, судьба общая, ведь так?

Жонпулат замялся. Хозяина как такового нет, неясно, кого слушать. Всю жизнь он выполнял приказы, а теперь – будто брошен один. Что делать?

– Можно, – наконец сказал. – Пойду чуть позже… Сначала подожду, пока хозяйки вернутся, всё объясню, потом отправлюсь.

– Ладно… сойдёт…

– А куда мне идти?

– К Кукча-дарвазе! Наша махалля туда приписана… Там скажут, что делать. Сам тоже туда направляюсь.

Мулла ушёл, Жонпулат вернулся к своим заботам.

Когда под вечер вернулись Мохим и наложницы, он подал ужин, рассказал о визите муллы и сообщил, что идёт к Кукча-дарвазе. Мохим вспыхнула:

– Пусть сами свою стену охраняют, – буркнула. – Мы сюда не за войной приехали.

– Нельзя не пойти, – мягко возразил Жонпулат. – Раз уж в телегу сел, пой, как велят… Мы в этом городе, должны подчиняться его законам. Схожу, объясню и вернусь.

Мохим с недовольным блеском в глазах всё же согласилась.

Жонпулат оставил коня во дворе, взял только меч и подошёл к Кукча-дарвозе. Народу было много. Юзбаши38 распределяли воинов по позициям, отправляя их на стену. Мулла Шоислом, увидев Жонпулата, кивнул:

– Пришли? Хорошо. Мы хотели вас поставить с теми четырьмя навкарами. Побудете до утра, потом домой.

Жонпулат хотел объяснить, но мулла, видно, спешил, и, крича кому-то вдаль:

– Тойирходжа, подожди! – повернулся к Жонпулату. – Ладно, поднимайтесь вон туда, на стену.

Он показал рукой на лестницу и поспешил прочь.

Жонпулат поклонился и пошёл, думая: "Поговорю с навкарами, объясню всё – и вернусь".