Петля для Минотавра

Глава 1

Я сидела в своей мастерской и штопала кружевную шаль. Опять шаль этой дуры Анны Петровны. Она вечно их рвет, а потом кричит, что я виновата. Я взяла иголку потолще и принялась за работу.

Комната была маленькая, но уютная. Повсюду лежали лоскуты ткани, катушки ниток. На столе стояла корзинка с булавками. Я люблю тут все. Тут пахнет тканями и моей жизнью.

Мне тридцать лет. А чувствую себя старухой. Муж умер полгода назад. До сих пор больно. До сих пор плачу по ночам. Но днем надо работать. Надо кушать, платить за дом.

Дверь в мастерскую открылась. Вошла Анна Петровна. Толстая, важная. В платье с рюшами. Аж глаза разбегаются.

– Ну что, готова моя шаль? – крикнула она сразу.

– Почти готова, – ответила я тихо. – Садитесь, пожалуйста.

Она плюхнулась на стул. Смотрела на меня как на служанку. Мне это не нравилось. Но что поделаешь. Деньги нужны.

Я смотрела на ее платье. Яркое, кричащее. Значит, хочет внимание к себе. Значит, жизнь не очень веселая. Может, муж гуляет. Может, дети не слушаются.

– Какие нитки выберете? – спросила я. Показала три катушки. Светлую, темную и среднюю.

– А какая разница? – фыркнула она.

– Большая разница, – сказала я. – Светлая будет видна. Темная – тоже. А вот эта – в самый раз. Как раз под цвет вашего платья.

Она нахмурилась. Стала смотреть на нитки. Я видела – она не понимает. Ей все равно. Лишь бы побыстрее.

– Ладно, берите эту, – махнула она рукой. – Только быстрее делайте. У меня бал завтра.

Я кивнула. Взяла именно ту нитку, что показывала. Ту, что под цвет. Я знала, что она ее выберет. Я всегда угадываю.

Принялась за работу. Игла легко входила в ткань. Я делала мелкие стежки. Аккуратные. Крепкие. Я люблю свою работу. Люблю, когда все получается ровно и красиво.

Анна Петровна сидела и болтала. Про бал, про гостей, про новые платья. Я не слушала. Кивала иногда. Думала о своем.

Муж бы смеялся надо мной. Говорил бы, что я как психолог. По платьям людей читаю. А ведь правда. По тому, как человек одевается, многое можно понять.

Вот Анна Петровна. Яркие цвета. Значит, хочет, чтобы ее заметили. Значит, не уверена в себе. Хочет доказать что-то. Может, себе. Может, другим.

А вот я. Одеваюсь скромно. Серое, синее, черное. После смерти мужа вообще цвета из моей жизни ушли. Как будто и не было их никогда.

– Готова? – опять крикнула Анна Петровна.

– Да, – сказала я. – Смотрите.

Показала ей работу. Дырки не видно. Как будто и не было ее. Кружево как новое.

– Ну наконец-то! – она схватила шаль. Сунула мне деньги. Даже не поблагодарила. Вышла, хлопнув дверью.

Я вздохнула. Убрала деньги в ящик. Села снова. Тишина. Как же я люблю тишину.

Солнце уже садилось. Лучи падали на стол. На корзинку с нитками. На наперсток, который когда-то был мамин.

Я встала. Пошла в маленькую комнатку за мастерской. Там я спала. Там хранились вещи мужа.

Я до сих пор не могла их разобрать. Все лежало как при нем. Его книги, его бумаги. Его одежда еще пахла им.

Села на кровать. Провела рукой по его пиджаку. Пахло табаком и чем-то еще. Чем-то родным.

Глаза наполнились слезами. Смахнула их. Нельзя плакать. Надо жить дальше. Но как?

Открыла комод. Там лежали его записные книжки. Он всегда что-то записывал. Работа у него была такая. Судебный врач. Всегда с трупами, с преступлениями.

Взяла одну книжку. Маленькую, в черном переплете. Открыла. Его почерк. Мелкий, аккуратный.

Читать было больно. Но я заставила себя. Может, там есть хоть что-то. Какая-то подсказка. Как жить без него.

Он писал про дела. Про осмотры. Про улики. Умный был. Очень умный. Все замечал. Все понимал.

Я читала и плакала. Слезы капали на страницы. Я их вытирала, чтобы не размазать чернила.

Вдруг нашла страницу, где он писал про меня. "Моя Лиза. У нее острый ум. Она замечает то, что другие не видят. Жаль, что она простая портниха. Из нее вышел бы отличный следователь".

Я аж расплакалась. Такой он был. Всегда верил в меня. А я… я просто шила платья.

Стало темно. Я зажгла лампу. Продолжала читать. Как будто разговаривала с ним. Спрашивала совета. Жалась к нему.

Вдруг – стук в дверь. Стук настойчивый. Торопливый.

Кого это черт носит в такое время? Уже ночь почти.

Стук повторился. Сильнее.

– Кто там? – крикнула я.

– Откройте! Ради бога! – женский голос. Молодой. Испуганный.

Я подошла к двери. Открыла.

На пороге стояла послушница из монастыря. Молодая девушка. Вся бледная. Глаза испуганные.

– Матушка настоятельница… – задыхаясь, проговорила она. – Умоляет вас о срочной встрече! Речь о жизни и смерти!

Я стояла и не могла слова вымолвить. Какая встреча? Какая жизнь и смерть? Я просто портниха. Что я могу?

Но девушка смотрела на меня так, как будто я могу все решить. Как будто я не простая портниха, а кто-то важный.

И я почувствовала, как что-то щелкнуло внутри. Как будто муж подтолкнул меня. Как будто сказал: "Иди, Лиза. Ты можешь".

– Хорошо, – тихо сказала я. – Иду с вами.

Я шла за послушницей по темным монастырским коридорам. Было страшновато. Вокруг пахло ладаном и старыми камнями. Где-то далеко пели молитвы. Но в этом пении не было покоя. Была тревога.

Девушка привела меня в маленькую келью. Там горела всего одна свеча. Сидела настоятельница. Я ее сразу не узнала. Она постарела лет на десять. Лицо серое, глаза красные.

– Спасибо, что пришли, – сказала она тихо. Голос у нее дрожал.

Я села на деревянную скамью рядом. Ждала. Не знала, что сказать.

– У нас горе, – начала она. – Сестра Агния умерла.

Я кивнула. Слышала уже. Весь город говорил.

– Говорят, упала с лестницы, – продолжила настоятельница. – Говорят, несчастный случай. Но я не верю.

Она посмотрела на меня. Глаза умные, но полные страха.

– Агния была осторожной. Никогда не спешила. И лестницу ту знала как свои пять пальцев.

Я молчала. Ждала, что будет дальше.

Настоятельница достала из складок одежды бумажку. Дрожащими руками протянула мне.

– Сегодня утром нашли. Под дверью.

Я взяла бумажку. Простая, серая. На ней был нарисован знак. Змея, которая кусает себя за хвост. Уроборос, кажется, называется.

– Что это значит? – спросила я.

– Не знаю, – прошептала она. – Но Агния боялась чего-то перед смертью. Говорила, что видела что-то странное. Что-то про лекарства.

Она замолчала. Свеча трещала. Тени на стене прыгали. Становилось жутко.

– Почему вы мне это рассказываете? – спросила я. – Я просто портниха.

Настоятельница горько улыбнулась.

– Ваш муж был хорошим человеком. Умным. Вы ему помогали в расследованиях, я знаю.

Я удивилась. Откуда она знает? Муж никогда об этом не распространялся.

– Полиции я не доверяю, – продолжила она. – Они либо ленивые, либо продажные. Закроют дело и забудут. А мне нужно знать правду. Для себя. Для ее души.

Она снова полезла в складки одежды. Достала платок. Простой, белый, с вышивкой.

– Это ее платок. Агния его вышивала… перед самым…

Она не договорила. Просто протянула мне платок.

Я взяла его. Ткань была мягкой. Вышивка – красивой. Цветочки, листочки. Агния была мастерицей.

Стала разглядывать узор. И вдруг… сердце упало. Среди цветов и листьев… тот самый знак. Уроборос. Тот же самый, что на бумажке. Только здесь он был аккуратно вышит нитками. Словно всегда тут был.

Я подняла глаза на настоятельницу. Она смотрела на меня. Ждала.

– Вы видите? – тихо спросила она.

Я кивнула. Не могла слова вымолвить.

Совпадение? Нет. Не может быть. Одинаковый знак на анонимной записке и на платке убитой. Это неспроста.

Я сидела и смотрела на платок. Руки дрожали. Муж бы сейчас сказал: "Вот оно, начало дела". А я боялась. Боялась ввязываться. Боялась снова столкнуться со смертью.

Но с другой стороны… Агнию убили. И кто-то должен найти правду. Если не я, то кто? Полиция? Смешно.

– Помогите, – прошептала настоятельница. – Я не знаю, к кому еще обратиться.

Я посмотрела на платок. На змею, что кусает себя за хвост. Замкнутый круг. Как моя жизнь после смерти мужа. Хожу по кругу. Никуда не двигаюсь.

Может, это знак? Может, пора вырваться из этого круга?

– Хорошо, – сказала я тихо. – Я попробую.

Сказала и испугалась. Что я сделала? Что я могу? Я же не детектив. Я шью платья.

Но назад дороги не было. Я дала слово.

Настоятельница вздохнула с облегчением. Слезы блеснули в ее глазах.

– Спасибо, – просто сказала она.

Я спрятала платок в карман. Встала. Мне нужно было думать. С чего начать?

Попрощалась и вышла. В коридоре было темно и пусто. Я шла и думала. Уроборос. Что он значит? Почему Агния вышила его на своем платке? И почему тот, кто ее убил, прислал такой же знак?

Вопросов было много. Ответов – ноль.

Я вышла из монастыря. Улица была пустынной. Фонари мигали. Я чувствовала себя совсем другой. Не просто портнихой. Теперь у меня было дело. Опасное дело.

Вернулась домой поздно. В мастерской было темно и тихо. Pажгла лампу, и свет упал на разбросанные лоскуты. Обычно этот беспорядок меня успокаивал, а сейчас он казался чужим. В кармане у меня лежали два доказательства – платок и записка. Они жгли мне кожу, будто раскаленные угли.

Я села за стол, отодвинула коробку с булавками и разложила перед собой обе вещи. Платок – белый, тонкий, с аккуратной вышивкой. Записка – серая, мятая, с небрежным рисунком.

Мозг мой работал, словно разогнанная швейная машинка. Вспоминались слова настоятельницы: «Несчастный случай… Не верю…» И этот змеиный круг, этот Уроборос, который смотрел на меня и с ткани, и с бумаги.

Мне нужна была помощь. Не живая – мертвая. Я потянулась к комоду, где хранились вещи покойного мужа, и достала его записную книжку. Черная кожаная обложка, истрепанная по краям. Раньше я брала ее в руки только чтобы вспомнить его голос, его запах. Сегодня же я открывала ее как учебник. Как инструкцию к той игре, в которую меня втянули против воли.

Я листала страницы, покрытые его мелким, уверенным почерком. Он структурировал мысли по разделам. Я нашла то, что искала: «Первое впечатление. Место преступления». Он писал, что первое, что видишь, часто самое важное. Что нужно не смотреть, а видеть. Замечать то, что не должно быть на своем месте. Или, наоборот, то, что должно быть, но отсутствует.

Я посмотрела на платок и записку. Что здесь было не на своем месте? Уроборос. Он был не на своем месте и там, и там. Но почему?

Перелистнула еще страницу. «Значение малозаметных деталей». Он подробно расписывал, как по качеству бумаги, составу чернил, особенностям почерка можно выйти на человека. Я не была экспертом, но кое-что понять могла.

Я взяла записку. Бумага – дешевая, серая, шершавая. Такие листы продаются в любой лавке, у каждого второго писца. Чернила – обычные, черные, чуть разбавленные, с едва уловимым запахом дегтя. Рисунок – нанесен быстро, одним движением, без отрыва пера. Линия дрожит в нескольких местах. Человек нервничал или торопился.

Потом я взяла платок. Ткань – хороший лен, плотный, качественный. Такие платки закупали для сестер. Нитки для вышивки – шелковистые, блестящие, нескольких оттенков зеленого и золотого. Это была не простая работа, а тонкая, кропотливая. На это ушли дни, если не недели. Каждый стежок лежал ровно, аккуратно. Агния не торопилась. Она вкладывала в это смысл.

И тут меня осенило. Я приложила записку к платку, сравнивая два символа. На платке Уроборос был вплетен в общий узор. Он был частью замысла. Его вышивали одновременно с цветами и листьями. А на записке – он был единственным элементом. Случайным, кривым, нацарапанным на чем попало.

Я откинулась на спинку стула, и по моей спине пробежали мурашки. Все стало на свои места. Логика, холодная и неумолимая, как скальпель в руках моего мужа, вывела меня на простую истину.

Символ на платке был вышит гораздо раньше, чем сделан рисунок на записке. Возможно, за недели, а то и месяцы до смерти Агнии.

Значит, Уроборос – это не просто угроза, которую прислал убийца. Это был чей-то личный знак. Или шифр. Который Агния знала, использовала и, возможно, пыталась с его помощью о чем-то предупредить. Она вышила его на своем платке, сделав частью себя. А тот, кто ее убил, спустя время, насмешливо и грубо скопировал этот знак, чтобы запугать настоятельницу или сбить всех с толку.

Это меняло все. Я искала не того, кто прислал записку. Я должна была найти того, с кем Агния разделяла этот символ. Того, для кого Уроборос что-то значил. Это была не улика, оставленная убийцей. Это был крик о помощи, зашифрованный жертвой. И этот крик прозвучал за долго до того, как она упала с той лестницы.

Глава 2

На следующий день я отправилась в монастырь. У меня был предлог – якобы мне нужно снять мерки с настоятельницы для новой рясы. Сама настоятельница, бледная и молчаливая, проводила меня до своих покоев, кивнула и удалилась, предоставив мне действовать.

Я сделала вид, что аккуратно записываю цифры в свою книжечку, а сама думала об одном – о той лестнице. Как только я осталась одна, я выскользнула из кельи и направилась туда.

Лестница была каменная, крутая, в глухом, мало посещаемом крыле монастыря. Здесь было холодно, пахло сыростью и пылью. Свет проникал только из маленького окошка под самым потолком. Я остановилась на площадке, откуда, как я знала, упала Агния. Сердце билось громко-громко.

Я старалась вести себя как рассеянная, глупая портниха. Надела на лицо пустое выражение, губы сложила бантиком. Начала водить рукой по перилам, будто оценивая качество дерева для какой-то своей швейной надобности. Потом сделала несколько шагов по ступенькам, притворяясь, что рассматриваю каменную кладку.

– Ой! – вдруг вскрикнула я так, чтобы меня мог кто-то услышать, и нарочно уронила свой наперсток.

Он покатился по ступенькам с легким металлическим звоном. Я, кряхтя и бормоча что-то себе под нос о своей неловкости, наклонилась, чтобы его поднять. Руки у меня дрожали – не притворно, а по-настоящему.

Я ползала по холодным каменным ступеням, делая вид, что ищу наперсток. А сама водила пальцами по щелям между древними досками. И вот, в одной щели, почти у самого стыка со стеной, мой палец наткнулся на что-то шершавое. Я ковыряла там минуту, стараясь не привлекать внимания. Наконец, мне удалось зацепить и вытащить маленький, запутавшийся обрывок нити.

Она была грубая, серая, колючая на ощупь. Совсем не такая, из какой шили одежду сестры милосердия. Их ткани были мягкими, светлыми, из хорошего льна или хлопка. Эта же нитка была как от мешковины или самой дешевой рабочей одежды.

Я сидела на корточках, зажав в кулаке эту нитку и свой наперсток, и пыталась осмыслить находку. Значит, здесь был кто-то еще. Кто-то, чья одежда была из грубой, серой ткани. Может, это тот, кто столкнул Агнию? Может, они боролись, и нитка зацепилась?

От этих мыслей стало еще страшнее. Я подняла голову, чтобы осмотреться, и тут же замерла.

В дальнем конце длинного темного коридора, куда вела лестница, мелькнула тень. Высокая фигура в чем-то темном, не в монашеском одеянии. Она была там всего мгновение, а затем резко развернулась и бесшумно скрылась за поворотом.

Кто-то следил за мной. Прямо сейчас. Прямо здесь.

Меня бросило в жар, а потом в холод. Я вскочила на ноги, судорожно сунув нитку и наперсток в карман. Мне нужно было убираться отсюда. Немедленно.

Я почти бегом вернулась в покои настоятельницы, пробормотала что-то невнятное о том, что мерки сняты.

Мой визит к лестнице оставил неприятный осадок. Мысль о том, что за мной следили, не давала покоя. Но отступать было нельзя. Настоятельница, по моей просьбе, договорилась, что я останусь на обед в монастырской трапезной. Это был мой шанс узнать больше о Агнии от тех, кто знал ее лучше всех.

Трапезная оказалась просторным залом с высокими сводами. Пахло хлебом, вареными овощами и ладаном. Сестры сидели за длинными деревянными столами, переговариваясь вполголоса. Когда я вошла, разговоры на мгновение стихли, на меня уставились десятки любопытных глаз. Я почувствовала себя чужой, непрошеной гостьей.

Мне указали на место рядом с парой пожилых монахинь. Я улыбнулась им как могла приветливее и принялась за простую еду – похлебку и кусок хлеба.

Сначала мы сидели молча. Потом я, будто невзначай, вздохнула и сказала:

– Какая жалость, про сестру Агнию. Говорят, она была такой хорошей.

Одна из монахинь, с морщинистым лицом и добрыми глазами, печально кивнула.

– Да, дитя мое. Тихая была. Редко когда слово промолвит. Но упрямая, ой, какая упрямая.

– Упрямая? – уточнила я, делая вид, что просто поддерживаю беседу.

– В своих интересах. Травками нашими увлекалась. Все по саду ходила, корешки да листочки собирала. Старые книги по лечению штудировала. Говорила, что надо лечить не только молитвой, но и делом.

– И что, помогало ее лечение? – спросила я.

Вторая монахиня, помоложе и с более острым взглядом, фыркнула.

– Кому как. А вот брату Анастасию, эконому нашему, ее увлечение покоя не давало.

Мое сердце екнуло. Эконом. Тот самый, что возможно следил за мной.

– Почему же? – поинтересовалась я как можно невиннее.

– Да все припасы ей не нравились! – монахиня понизила голос, хотя вокруг и так все шептались. – То мука не та, то крупа с соринками, то, главное, лекарства… Вечно к аптекарским поставкам придиралась. Говорила, что они негодные, разбавленные чем-то. Не раз с экономом на эту тему пререкалась. Он человек суровый, а она своему как кремень.

Я слушала, затаив дыхание. Так, Агния интересовалась лекарствами и конфликтовала с экономом из-за их качества. Это была важная ниточка.

Тут первая, пожилая монахиня, покачала головой и сказала тихо, с каким-то суеверным страхом:

– Ох, и не к добру это. Слишком уж много она копалась в тех старых книгах. Не нашего ума дело. Там, в этих фолиантах, не только рецепты от кашля записаны. Есть и такое, что простому человеку знать не положено.

– В каких книгах? – не удержалась я, моя маска равнодушия начала трещать. – Где они?

Но мне не суждено было получить ответ. Из-за моего плеча раздался холодный, металлический голос.

– Сестры! Праздные разговоры и пересуды недостойны служительниц этого святого места.

Я обернулась и увидела брата Анастасия. Он стоял прямо за моей спиной, высокий и мрачный, скрестив руки на груди. Его лицо было каменной маской, но глаза… его глаза горели таким неприкрытым гневом и враждебностью, что мне стало физически холодно. Он смотрел прямо на меня, и в его взгляде было четкое предупреждение: «Убирайся. И не лезь не в свое дело».

После той стычки в трапезной я поняла, что меня здесь не ждут. Взгляд эконома говорил яснее любых слов – он меня боялся. А когда боятся, значит, есть что скрывать. Мне нужно было найти доказательства, и я вспомнила про «старые книги», о которых говорила монахиня.

Монастырская библиотека оказалась пыльным и тихим местом. Полки до самого потолка были заставлены толстыми томами в кожаных переплетах. Воздух был густым от запаха старой бумаги и воска. Я сказала библиотекарю, что меня интересуют труды по лекарственным травам – якобы для вдохновения в вышивке. Та, молчаливая и сухая женщина, махнула рукой в угол, где стояли самые потрепанные фолианты.

Я стала просматривать книги. Большинство из них были древними, написанными на церковнославянском, который я едва понимала. Но потом мои пальцы наткнулись на простую тетрадь в картонном переплете. На обложке ничего не было написано. Я открыла ее.

Сердце мое забилось чаще. Это был дневник Агнии. Аккуратные, мелкие рисунки трав, их названия, рецепты настоек и отваров. Все было четко, ясно, с любовью. Она зарисовывала каждую травинку, каждую ягодку. Видно было, что это было ее страстью.

Я листала страницу за страницей, восхищаясь ее трудолюбием. Но потом мой взгляд, привыкший к деталям и несоответствиям, заметил кое-что странное. Переплет тетради у корешка был чуть растянут, как будто его насильно растягивали. А на некоторых страницах, если посмотреть против света, были видны неровные края – следы от вырванных листов.

Кто-то побывал здесь до меня. Кто-то пытался что-то скрыть. Вырвал страницы из дневника бедной Агнии. Мои руки слегка дрожали от волнения. Я провела пальцами по корешку тетради, чувствуя шершавую бумагу. И тут подушечка моего указательного пальца наткнулась на что-то твердое, спрятанное глубоко в желобке переплета.

Я оглянулась. В библиотеке никого не было. Тогда я, стараясь не повредить бумагу, аккуратно просунула ноготь в щель и вытащила маленький, сложенный в несколько раз, пожелтевший клочок бумаги. Он был вклеен в переплет так искусно, что с первого взгляда его было не заметить. Агния спрятала его.

Развернув его, я увидела, что это был не лист из дневника. Это был фрагмент какого-то счета или накладной. Уголок, на котором можно было разобрать несколько строк: цифры, название какого-то лекарства… и часть печати. Какой-то аптеки.

Я сидела в углу монастырской библиотеки, зажав в ладони тот самый крошечный обрывок бумаги. Сердце стучало где-то в горле. Мне нужно было разобрать эти выцветшие чернила. Я аккуратно разгладила его на колене, щурясь при тусклом свете из окна.

Это был точно уголок счета. Я смогла разобрать несколько слов и цифр. Сверху – название аптеки: «Аптека Губермана». Ниже – название товара: «Наст…ка оп…». Я догадалась – «Настойка опия». Дорогое средство, сильное обезболивающее. Рядом стояла цифра – «10 флак.». И дата – число и месяц, всего пару недель назад.

И тут у меня в голове все встало на свои места. Я мысленно вернулась в контору эконома, куда заходила под предлогом обсуждения ткани для новых занавесей. Я мельком видела разложенные приходные книги. И сейчас я точно вспомнила: в тот день, что стоял на счете, в монастырских записях была сделана пометка о получении всего пяти флаконов настойки опия. А не десяти.

Разница в пять флаконов. Куда они делись? И почему в официальной книге эконома стояла одна цифра, а в счете, который Агния спрятала, – другая? Это была не ошибка. Это была явная, кричащая нестыковка. Значит, кто-то систематически воровал дорогие лекарства, а в отчетах уменьшал цифры. Агния это заметила. И за это ее убили.

Мне нужно было проверить свою догадку на месте. Сейчас же. Я сунула обрывок в самый глубокий карман, встала и, стараясь не бежать, вышла из монастыря.

Аптека Губермана находилась на главной улице. Я зашла внутрь, и меня снова ударил по носу тот самый знакомый горьковатый запах. Я сделала вид, что рассматриваю витрину с парфюмерией, но краем глаза осматривала зал.

За прилавком стоял не сам Губерман, а его молодой помощник. Он был бледен и казался нервным. И он как раз заканчивал обслуживать клиента.

Этим клиентом был брат Анастасий, монастырский эконом.

Они не видели меня. Я замерла за стеллажом с микстурами, затаив дыхание. Они перебрасывались парой тихих, отрывистых фраз. Я не могла разобрать всех слов, но тон был напряженным, почти враждебным.

– …нужно быть осторожнее… – прошипел эконом, его длинные пальцы сжимали край прилавка.

– …все чисто… она ничего не знает… – пробормотал в ответ помощник, беспокойно оглядываясь.

В этих обрывках фраз не было ничего конкретного, но в самой их атмосфере витала паника и злоба. Они были соучастниками, которые боялись разоблачения. И они говорили о ком-то, кто «ничего не знает». У меня не было сомнений – они говорили обо мне.

Помощник что-то быстро сунул эконому под рясу. Тот кивнул, резко развернулся и направился к выходу, не поднимая глаз. В дверях он чуть не столкнулся со мной. Его глаза, полные неприкрытой ненависти, на мгновение встретились с моими. Он не сказал ни слова, просто отшатнулся и быстро засеменил прочь.

Я осталась стоять посреди аптеки, понимая, что только что получила все подтверждения, которые мне были нужны. Эконом и помощник аптекаря были в сговоре. Они что-то скрывали, что-то, связанное с поставками. И Агния стала помехой их грязным делам. Теперь они видят угрозу во мне. И это значит, что времени у меня осталось совсем немного.

Глава 3

Я прижалась к стеллажу с духами, делая вид, что с интересом разглядываю какой-то замысловатый флакон. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно по всей аптеке. Эконом уже скрылся за дверью, а я осталась с его нервным сообщником.

Они думали, что я ничего не слышала, но несколько обрывков долетели до меня сквозь стеклянные витрины и запах лекарств.

– …слишком много вопросов задает… – это был голос эконома, резкий и сердитый.

– …надо было все убрать… – пробормотал в ответ помощник, его голос дрожал.

– …она ничего не найдет… – уже у выхода бросил эконом, но в его тоне не было уверенности.

Эти отрывочные фразы сложились в ужасную картину. Они говорили обо мне. Они боялись, что я что-то найду, и жалели, что не «убрали» все улики, а может, и меня заодно. Эконом, уходя, бросил на меня такой взгляд, от которого по спине побежали мурашки – смесь злобы, страха и предупреждения.

Теперь мне нужно было поговорить с помощником. Одному. Сейчас он был напуган и, возможно, сболтнет лишнего. Я глубоко вздохнула, сделала на лице самое глупое и невинное выражение, какое смогла, и подошла к прилавку.

– Здравствуйте еще раз, – заговорила я сладким голоском. – Эти духи такие восхитительные, просто не могу выбрать.

Он молча кивнул, его глаза бегали по сторонам. Он был на грани паники.

– А вы знаете, – продолжила я, будто меня осенила внезапная мысль, – я недавно в монастыре бывала. У них там такие прекрасные сады с травами! Сестра Агния, царство ей небесное, так много о них знала. Вы не слышали о ней?

При имени Агнии он вздрогнул, будто его ударили током. Его лицо побелело.

– Н-нет… не слышал, – пробормотал он, отводя взгляд. – Я… мне нужно…

Он суетливо потянулся к склянке с какой-то микстурой, но она выскользнула из его влажных ладоней. Склянка с громким дребезгом разбилась о пол, разбрызгивая коричневую жидкость и осколки стекла.

– Ой, что же я наделал! – в ужасе прошептал он.

– Ничего страшного, бывает, – поспешно сказала я, видя его панику. – Давайте я вам помогу.

Я быстро обошла прилавок и наклонилась, чтобы собрать осколки. Он, бормоча извинения, тоже наклонился. И в этот момент, когда он нагнулся, полы его рабочего халата и фартука разъехались. И я увидела. Из-под фартука выглядывал низ его штанов. Они были сшиты из грубой, серой, колючей на ощупь ткани. Точь-в-точь как та нитка, что я нашла в щели на лестнице, где погибла Агния.

Вот он. Тот, кто был на месте убийства. Возможно, тот, чьи руки столкнули ее.

Я замерла с осколком в руке, не в силах отвести взгляд от этой серой ткани. Все пазлы встали на свои места с пугающей ясностью. Помощник аптекаря был на той лестнице. Он был связан со смертью Агнии. И теперь он и его сообщник знали, что я подбираюсь к правде. Очень близко.

Я выскочила из аптеки, как ошпаренная. У меня в голове стучало только одно: «Серая ткань. Он был там. Он убийца». Ноги сами понесли меня обратно в монастырь. Мне нужно было проверить лестницу. Убедиться, что та нитка еще там. Что это не показалось.

Я бежала по улицам, не замечая ничего вокруг. В голове крутились обрывки разговоров, взгляд эконома, бледное лицо помощника. И эта серая ткань. Грубая, как мешковина. Та самая, из которой были его штаны.

В монастыре я попыталась идти спокойно, но внутри все дрожало. Я снова очутилась на той темной, холодной лестнице. Сердце бешено колотилось, пока я нащупывала ту самую щель между досками. Ту, где всего пару дней назад лежала та маленькая, серая улика.

Но щель была пуста. Чиста. Кто-то тщательно вычистил ее. Никакого следа нитки. Никакого доказательства.

Меня охватил леденящий ужас. Это подтверждало все мои самые страшные опасения. За мной не просто следили. Кто-то внимательно наблюдал за каждым моим шагом. Кто-то, кто знал, что я нашла эту нитку. И этот кто-то уничтожил улику, как только я ушла.

Значит, помощник аптекаря был там не случайно. Он был на месте преступления. И он, скорее всего, и есть тот, кто столкнул бедную Агнию. А может, он только помогал. Но он был там. Его грубая серая одежда зацепилась за старую деревянную ступеньку и оставила ту самую ниточку, которая теперь вела прямо к нему.

Я стояла на лестнице, прислонившись к холодной каменной стене, и пыталась отдышаться. Страх сковал меня. Я была не просто портнихой, ввязавшейся не в свое дело. Я была мишенью. Они убили одну женщину, которая задавала слишком много вопросов. Что помешает им убить другую?

В полном смятении побрела домой. Мысли путались. Что мне делать? Идти к полиции? Сказать что? Что я нашла нитку, но ее уже нет? Что я подозреваю аптекаря и эконома на основе обрывков разговоров? Они надо мной просто посмеются. Или, что хуже, кто-то из полиции может быть с ними заодно.

Я подошла к своей мастерской. Улица была тихой и пустынной. Сумерки сгущались, накрапывал дождь. Я потянула за ручку двери, чтобы вставить ключ, и замерла.

Дверь была приоткрыта. Не заперта. Я всегда, всегда запирала ее на ключ. Уходя, я точно помнила, как повернула ключ в замке.

Ледяная волна страха прокатилась по мне. Я медленно, очень медленно толкнула дверь. Она со скрипом открылась.

И я увидела.

Мастерская была перевернута вверх дном. Ящики комода выдвинуты, их содержимое – лоскуты, нитки, ножницы – было разбросано по полу. Коробки перевернуты. Стол сдвинут с места. Кто-то обыскал мое убежище. Мое единственное безопасное место.

Я вошла внутрь, с трудом переступая через разбросанные вещи. Сердце разрывалось от ужаса. И тут мой взгляд упал на стол. Точнее, на то, чего на нем не было.

Ящик, где я хранила блокнот моего покойного мужа, был выдвинут. Он был пуст.

Их не интересовали деньги. Их не интересовали ткани. Они пришли за одним. За его записной книжкой. За его знаниями, которые стали моим единственным оружием.

Теперь у меня не было ничего. Только страх.

Я стояла на пороге и не могла сделать ни шага. Ноги стали ватными, в ушах звенело. Это был не просто беспорядок. Это был вандализм. Кто-то вломился в мой дом, в мое единственное убежище, и все перевернул.

Я медленно прошла вглубь комнаты, с трудом переступая через разбросанные вещи. Казалось, каждый лоскуток, каждую ниточку, которые я так бережно хранила, кто-то осквернил своими грязными руками. Я подошла к столу. Выдвинутый ящик, где я хранила блокнот, зиял пустотой.

И тут меня накрыло. Настоящая паника. Холодная, липкая, сковывающая. Это была не просто тетрадка. Это был кусочек моего мужа. Его мысли, его знания, его ум. Он оставил мне это как единственную защиту. А я так легко это растеряла.

Я опустилась на пол прямо среди всего этого хаоса. Слезы текли по лицу, но я даже не пыталась их смахнуть. Что я теперь буду делать? Как я могу продолжать расследование без его советов? Я снова стала той беспомощной вдовой, которая не может постоять за себя.

Они забрали его. Они забрали мое единственное оружие. Это означало только одно – мое расследование задело их за живое. Я была на правильном пути. И они это поняли. Они знали, что я использую методы мужа, и решили лишить меня их. Это был не случайный грабеж. Это был целенаправленный удар. Удар в самое сердце.

Я сидела, обхватив колени, и смотрела на разгром вокруг. Чувствовала себя абсолютно разбитой и побежденной. Они победили. Они были умнее, сильнее и безжалостнее.

Отчаявшись, я уронила голову на колени и закрыла глаза. Хотелось просто исчезнуть. Перестать существовать. И в этой тишине, в этом отчаянии, мой взгляд упал на щель под старым шкафом для тканей.

Там, в пыли и мусоре, лежал маленький, почти невидимый клочок бумаги. Он должен был быть вырван при поспешном обыске, когда вор лихорадочно перебирал страницы блокнота, и его занесло под шкаф.

Во мне что-то ёкнуло. Я протянула руку, с трудом дотянулась и подцепила этот обрывок. Он был мятый, с неровными краями.

Я развернула его. И у меня перехватило дыхание.

На клочке бумаги была схема, нарисованная рукой моего мужа. Четкие линии, аккуратные подписи. И слова, которые заставили мое сердце забиться с новой силой: «Схема финансовой махинации через подмену товара. Ищи разрыв в цикле поставок».

Я сидела на полу, сжимая в дрожащих пальцах этот крошечный клочок бумаги, и смотрела на него, не веря своим глазам. Они забрали всю книгу, но упустили самую важную страницу. Ту, что прямо указывала на их схему.

Подмена товара. Цикл поставок. Все сходилось. Дорогое лекарство, которое воровали и заменяли дешевым аналогом. Агния заметила разрыв в этом цикле. И поплатилась за это.

Страх отступил. Его место заняла новая, холодная решимость. Они думали, что обезоружили меня. Но они ошиблись.

У меня все еще было его наследие. Прямо у меня в руках. И я знала, что делать дальше.

Глава 4

Я сидела на холодном полу, вся перепачканная в пыли, и не могла оторвать глаз от этого маленького, мятого клочка бумаги. Дрожащими руками я разгладила его на колене, боясь повредить хрупкую, пожелтевшую от времени бумагу. Это был обрывок из блокнот моего мужа, я узнала его аккуратный, точный почерк с первого взгляда. Сердце защемило от боли и тоски по нему, но сейчас было не время для слез.

На бумаге была нарисована схема. Простая, но гениальная в своей ясности. Две стрелки, образующие круг. Одна подписана «Поставка А» – дорогой товар. Другая – «Поставка Б» – дешевый аналог. Муж стрелками показал, как часть «Поставки А» незаметно заменяется на «Поставку Б», а разница в стоимости оседала в карманах мошенников. Это была классическая афера, как он написал сбоку. Простая, как все гениальное, и оттого еще более мерзкая.

Внизу, уже другим цветом чернил, словно это была более поздняя мысль, он сделал пометку: «Цикл замкнут, пока есть спрос. Разорвать можно, найдя точку утечки. Ту самую, где дорогое становится дешевым».

Точка утечки. Эти слова отозвались во мне гулким эхом. Я тут же вспомнила тот обрывок счета, который нашла в переплете дневника Агнии. Настойка опия. Десять флаконов поступило из аптеки, а в монастыре получили только пять. Пять флаконов куда-то испарились. Исчезли. Это и была та самая точка утечки! Та самая дыра в их налаженной, воровской системе, которую заметила Агния. Она нашла разрыв в их замкнутом, порочном круге обмана и воровства. И за это ее убили.

Я подняла голову и медленно, очень медленно оглядела свою мастерскую. Весь этот хаос, все эти перевернутые ящики, разбросанные лоскуты, оборванные нитки. Они пришли сюда, в мой дом, чтобы запугать меня. Чтобы отнять у меня последнее, что связывало меня с мужем, его знания, его мудрость. Они думали, что, забрав блокнот, они обезоружат меня. Сделают снова той беспомощной, одинокой вдовой, которая не сможет им противостоять.

Но, глядя на этот разгром, я почувствовала не страх. Нет. Внутри меня поднялась новая, незнакомая мне до сих пор сила. Холодная, острая, как лезвие. Ярость. Чистая, без примеси страха, ярость. Они тронули не просто вещь. Они тронули память о нем. Они попытались стереть его, как стирают пыль с мебели.

Я крепче сжала в руке драгоценный обрывок. Мои пальцы уже не дрожали. Они были твердыми и уверенными.

«Хорошо, – прошептала я так тихо, что это было похоже на шелест бумаги. – Вы забрали мою шпаргалку. Вы думаете, что победили».

Я встала с пола, отряхивая с колен пыль. Я выпрямила спину и глубоко вдохнула. Воздух пах пылью и бедой, но сейчас этот запах казался мне запахом боя.

«Но вы не забрали то, что у меня в голове, – продолжила я свой беззвучный разговор с теми, кто устроил этот погром. – Вы не забрали его уроки, которые я уже успела выучить. И вы не забрали мою злость».

Я подошла к разбитому зеркалу на стене и посмотрела на свое отражение. Лицо было бледным, волосы в беспорядке, в углу глаз засохли следы слез. Но в глазах горел новый огонь. Тот самый холодный огонь ярости и решимости.

Они показали свои карты. Их обыск был отчаянной попыткой остановить меня. Значит, я на верном пути. И теперь, когда страх ушел, а его место заняла злость, я стала для них еще опаснее.

У меня не было блокнота, но у меня была эта схема. И у меня была моя голова. И этого было достаточно. Более чем достаточно.

Я аккуратно сложила бесценный обрывок и спрятала его в самый потайной карман своего платья. Теперь я знала, что ищу. Я искала их «точку утечки». И я знала, что найду ее. Ради Агнии. Ради мужа. И ради себя самой.

Я сидела на полу среди разгрома и думала. Думала тяжело и медленно, как никогда раньше. Они обыскали мой дом. Они украли блокнот. Значит, они знали, что я его использую. Значит, они следили за мной очень близко. И скорее всего, следили прямо сейчас.

Страх еще шевелился где-то глубоко внутри, но его уже затмевала злость. Холодная и расчетливая. Если они следят, значит, я могу это использовать. Я могу контролировать то, что они видят. Устроить для них спектакль.

Мне нужна была новая записная книжка. Большая, толстая, солидная. Чтобы они подумали, что я просто переписала все важное из блокнота мужа в новую. Чтобы они поверили, что это теперь мое главное оружие.

Я встала, отряхнулась и вышла на улицу. Шла медленно, будто подавленная, но краем глаза внимательно смотрела по сторонам. Ничего подозрительного. Но я чувствовала взгляд на своей спине. Ощущение было противное, мурашками бежало по коже.

Рынок был полон людей. Я пробиралась через толпу, выбирая самого видного продавца канцтоваров. Подошла к его лавке и громко, четко, чтобы окружающие слышали, сказала:

– Мне нужна самая толстая записная книжка. У меня столько мыслей, все не удержать в голове.

Продавец, ухмыльнувшись, протянул мне здоровенный том в кожаном переплете. Я сделала вид, что очень довольна, торжественно отсчитала деньги и положила книжку в свою сумку так, чтобы все видели.

Обратная дорога показалась мне втрое длиннее. Каждый шаг отзывался напряжением в спине. Но я не оборачивалась. Не давала им понять, что знаю.

Вернувшись в мастерскую, я первым делом зажгла лампу, хотя на улице было еще светло. Свет в окне был важен. Он показывал, что я здесь. Что я что-то делаю. Я села за стол, спиной к окну, положила перед собой новую книжку и открыла ее.

И начался спектакль.

Я взяла перо, обмакнула его в чернила и с видом величайшей сосредоточенности начала что-то писать. Я выводила на бумаге не слова, а просто волнистые линии, круги, какие-то закорючки. Но со стороны это должно было выглядеть так, будто я заносила туда все свои секреты и догадки.

Я писала долго. Иногда специально задумывалась, подносила перо к губам и смотрела в окно, будто размышляя над сложной мыслью. Потом снова принималась за работу, энергично строча что-то на страницах. Я изображала человека, который полон решимости и у которого есть план.

Время от времени я вставала, подходила к окну и делала вид, что смотрю на улицу, а на самом деле пыталась мельком увидеть хоть что-то в сумеречных тенях напротив. Ничего. Только обычные прохожие. Но я знала, что он там.

Когда стемнело окончательно, я снова села за стол и еще немного «пописала». Потом громко зевнула, потянулась и, наконец, погасила лампу. Комната погрузилась во тьму.

Но я не пошла спать. Я притаилась в темноте, затаив дыхание. Сердце стучало где-то в висках. Я ждала. Минуту. Две. Пять.

Потом, крадучись, как кошка, я пролезла в заднюю комнатку, где хранились ткани. Там было одно маленькое окошко со старыми деревянными ставнями. В одной из них была узкая щель. Я прильнула к ней глазом.

Сначала я видела только смутные очертания домов напротив и фонарь вдалеке. А потом… потом я разглядела его. Высокую, темную фигуру, стоявшую в глубокой тени между двумя домами прямо напротив моей мастерской. Он не двигался. Он просто смотрел. Смотрел на мое темное окно. Это была та же тень, что я видела в монастырском коридоре.

Мой план сработал. Я выманила его. Я заставила его показаться. И теперь я знала своего врага в лицо. Вернее, в силуэт. Но этого было достаточно. Теперь я знала, что он настоящий. И игра началась по-настоящему.

***

На следующий день я отправилась на самую окраину города. Мне нужно было поговорить с кем-то, кто не был связан с монастырем, но разбирался в травах лучше любого лекаря. Таким человеком была старая знахарка Марфа. О ней ходили легенды – одни говорили, что она колдунья, другие – что святая. Мне было все равно. Мне нужны были ее знания.

Ее избушка стояла на отшибе, покосившаяся, заросшая бурьяном. Пахло дымом, сушеными травами и чем-то горьковатым. Я постучала в скрипучую дверь.

– Входи, не задерживайся, – раздался изнутри хриплый голос.

Марфа оказалась совсем древней, с лицом, испещренным морщинами, как старые карты. Но глаза у нее были яркие, живые, всевидящие.

– Чего пришла, девица? – спросила она, не поднимаясь с лавки.

– Для тетушки, – соврала я, заранее придумав легенду. – Она у меня очень болезненная. Врачи помочь не могут, лекарства не помогают. Может, у вас есть какие-нибудь травки?

– Какие симптомы? – коротко спросила Марфа, пристально глядя на меня. Мне показалось, что она видит меня насквозь.

Я начала описывать то, что, как я подозревала, могло происходить с пациентами в монастырской больнице, которые получали разбавленные лекарства.

– Слабость, тетушка моя все время жалуется на слабость, – начала я. – Голова кружится. То в жар бросит, то в холод. Кашель не проходит, хотя пьет дорогие микстуры. Боли в животе. Врачи разводят руками, говорят, нервы.

Я говорила, а Марфа слушала, кивая своим древним черепом. Потом она поднялась и начала копаться в своих бесчисленных мешочках и склянках, что висели по стенам и лежали на полках. Она что-то бормотала себе под нос, перебирая сушеные корешки и листья.

Пока она возилась, мой взгляд упал на ее стол. Он был завален всякой всячиной – тряпками, перьями, камушками. И среди всего этого хаоса лежала смятая городская газета. Видимо, ее использовали для заворачивания чего-то.

Я машинально стала читать заголовки. Какие-то указы, светские сплетни. И вдруг мое внимание привлекла небольшая заметка в углу. В ней говорилось о городских поставках медикаментов в казенные учреждения. Мельком, в одном предложении, упоминалась аптека Губермана как один из поставщиков. А чуть ниже – фамилия чиновника, курирующего эти тендеры. Фамилия была мне знакома. Я ее где-то слышала.

И тут меня осенило. Эконом, брат Анастасий. Как-то раз, еще до всей этой истории, я слышала, как одна из монашек упоминала, что у него есть влиятельный родственник в городе. Дядя. И фамилия этого дяди была точно такой же, как в газете.

Все сложилось в единую, ужасающую картину. Аптека Губермана поставляла лекарства в монастырь. Эконом, брат Анастасий, покрывал махинации с этими поставками. А его родной дядя, городской чиновник, обеспечивал аптеке Губермана выгодные казенные контракты и, вероятно, закрывал глаза на любые несоответствия. Это была не просто парочка мошенников. Это была хорошо смазанная, коррумпированная сеть.

– На, – хрипло сказала Марфа, протягивая мне маленький холщовый мешочек. – Заваривай по щепотке. Поможет твоей тетке. Если, конечно, она у тебя есть.

Ее взгляд был таким пронзительным, что я покраснела. Она все поняла. Но ничего не сказала. Я сунула мешочек в карман, судорожно сунула ей несколько монет и почти выбежала из избушки.

У меня в голове гудело. Я шла обратно в город, не замечая ничего вокруг. Теперь я понимала, с чем имею дело. Это была не просто кража. Это была система. И чтобы ее сломать, нужно было найти доказательства не только против аптекаря и эконома, но и против этого чиновника. Задача казалась невыполнимой. Но отступать было уже некуда.

Глава 5

Мне нужны были доказательства. Не догадки, не обрывки разговоров, а что-то твердое, материальное. И я знала, где их искать. В доме того самого чиновника, дяди эконома. К счастью, его жена была моей клиенткой. Не самой частой, но пару раз я шила для нее платья. Этого было достаточно.

Я надела свое самое приличное платье, взяла с собой коробку с лоскутами и иголками и отправилась в их особняк. Меня провели в будуар. Жена чиновника, Анна Викторовна, оказалась полной, румяной дамой с вечно недовольным выражением лица. Но сегодня она была в духе.

– Ах, это вы, портниха! – сказала она, разглядывая меня с высоты своего положения. – Как раз кстати. Мне нужно перешить пару платьев. Старая мода, носить неудобно.

– С удовольствием, Анна Викторовна, – ответила я с самой сладкой улыбкой. – Вы всегда так изысканно одеваетесь. На вас любое платье сидит как влитое.

Она покраснела от комплимента и стала еще благосклоннее. Пока я снимала мерки, я без остановки болтала, льстя ей и ее вкусу.

– Вы просто образец для всех городских дам, – говорила я, проводя сантиметром по ее талии. – И дом у вас такой прекрасный. Чувствуется, что здесь живут люди с положением. С деньгами. С стилем.

– О, да, моя дорогая, – оживилась она, разгоряченная комплиментами. – Мы не можем себе позволить жить как-нибудь. У мужа столько связей, столько важных контрактов… Недавно, например, заключил очень выгодную сделку с монастырской аптекой.

Мое сердце екнуло, но я не подала вида.

– Правда? – сделала я большие глаза. – Это так престижно! Наверное, это приносит огромный доход.

– Еще бы! – она самодовольно улыбнулась. – Ах, если бы вы знали, какой сервиз я недавно приобрела! Дрезденский фарфор! Такой изящный, такой тонкий… Муж даже не заметил пропажи из его служебных фондов, такой у него доходный контракт!

Она так вошла в азарт, что схватила меня за руку и потащила в гостиную.

– Пойдемте, я вам покажу! Вы должны это оценить!

Я едва сдерживала волнение. Мы вошли в роскошную гостиную, и она с гордостью указала на сервиз, выставленный в горке. Действительно, прекрасный фарфор, белый с золотом.

– Потрогайте, какая глазурь! – восторгалась она, протягивая мне одну из чашек.

Я взяла ее с благоговейным видом, повертела в руках, поднесла к свету. И замерла. На дне чашки, рядом с фабричным клеймом, стояло еще одно, знакомое мне клеймо. Точно такое же я видела на ящике с дорогой настойкой опия в аптеке Губермана. Это была маркировка поставщика, которую он ставил на все свои особо ценные товары.

Вот оно. Окончательное доказательство. Деньги, украденные через недопоставку лекарств в монастырь, шли не только в карман Губерману и эконому. Они текли сюда, в этот особняк, и превращались в дрезденский фарфор. Лекарства для больных и умирающих становились безделушками для жены коррумпированного чиновника.

Я стояла с этой чашкой в руках и чувствовала, как во мне закипает ярость. Но на моем лице была лишь подобострастная улыбка.

– Восхитительно, – прошептала я, возвращая ей чашку. – Просто восхитительно. Вы достойны только самого лучшего.

Она была счастлива. А я держала в руках разгадку всей их грязной схемы. Осталось только найти способ это доказать.

Собрав все улики в голове, я поняла – пора переходить к решительным действиям. Мне нужны были официальные книги монастыря. Те самые, что хранились в конторе эконома. Только в них можно было найти неоспоримые доказательства махинаций. Ждать приглашения или искать законный повод было бессмысленно – брат Анастасий никогда бы не позволил мне их изучить. Оставался один путь – проникнуть туда тайно.

****

Ночь выдалась темной и безлунной. Я надела темное платье, волосы убрала под платок. Сердце бешено колотилось, но я заставила себя вспоминать рассказы покойного мужа о том, как проверить, простой ли замок. Он говорил, что большинство замков в казенных учреждениях – старые, простые механизмы, которые можно вскрыть с помощью пары прочных проволочек. Я захватила с собой пару закаленных стальных спиц – тех самых, что использую для работы с плотными тканями.

Монастырь в ночи был пугающим местом. Тени казались живыми, каждый шорох заставлял вздрагивать. Я кралась по знакомым коридорам, стараясь не производить ни звука. Дверь в канцелярию эконома была заперта, как я и предполагала.

Доставая свои импровизированные отмычки, я почувствовала, как дрожат руки. «Соберись, Лиза, – прошептала я сама себе. – Ты должна это сделать». Я вставила одну спицу в замочную скважину, другой нащупала штифты. Руки помнили движения, которым учил муж, пусть и на теории. Сначала ничего не выходило, пальцы скользили. Но потом, один за другим, штифты начали поддаваться. Раздался тихий, но такой желанный щелчок. Я замерла, прислушиваясь. Ничего. Только биение собственного сердца.

Я медленно толкнула дверь. Она бесшумно отворилась. Войдя внутрь, я закрыла ее за собой. Комната была погружена во мрак. Я зажгла маленькую потайную лампу-переноску, которую прихватила с собой, и направила узкий луч света на стол эконома.

Стол был завален бумагами. Я начала их быстро просматривать. Счета, накладные, расписки. Все аккуратно разложено. Слишком аккуратно. И тут мой взгляд упал на массивный нижний ящик стола. Он был заперт на маленький, но прочный замок. В отличие от дверного, этот казался новее и сложнее.

Я снова взялась за свои спицы. Этот замок сопротивлялся дольше. Казалось, прошла вечность, пока наконец не почувствовала знакомый щелчок. Я отодвинула ящик. Внутри, под стопкой обычных документов, лежала еще одна, меньшая по размеру, книга в темно-коричневом переплете. Я открыла ее. И ахнула.

Это была вторая, «черная» бухгалтерская книга. Там, в деталях, со всеми приходами и расходами, была расписана вся их схема. Реальные суммы, уплаченные монастырем за лекарства, стояли рядом с заниженными цифрами из официальной книги. Разница была аккуратно выведена в отдельную колонку с пометками, часть которых уходила аптекарю Губерману, часть – самому эконому, а еще одна, немалая часть, отходила некому «В.С.» – видимо, тому самому чиновнику.

Я лихорадочно пыталась сообразить, как вынести эту книгу или хотя бы вырвать несколько страниц. Это был дымящийся пистолет. Неопровержимое доказательство.

И в этот самый момент, когда я держала в руках разгадку всей истории, снаружи, прямо у двери, раздались четкие, тяжелые шаги. И звяканье ключей. Кто-то шел прямо к канцелярии. И он был уже здесь.

У меня не было ни секунды на раздумья. Луч света от моей лампы погас, погрузив комнату в кромешную тьму. Я засунула «черную» книгу обратно в ящик, едва успела его задвинуть, и, не думая, метнулась к глубокому, темному чулану для хранения старых бумаг и свитков, который заметила у дальней стены. Я втиснулась в узкое пространство между папками, прижалась к холодной стене и задержала дыхание. Пахло пылью, старым пергаментом и страхом. Мой собственный.

Дверь в канцелярию с скрипом отворилась. Послышались шаги. Не один набор, а два. И голоса. Голос брата Анастасия был высоким, пронзительным от нервозности.

– Я тебе говорю, она что-то ищет! – почти визжал он. – Она везде сует свой нос! И в аптеке твоей была, и здесь крутится!

Второй голос был гуще, спокойнее, но в нем слышалась стальная напряженность. Я узнала его – аптекарь Губерман.

– Глупости, Анастасий, успокойся, – шипел он. – Она всего лишь портниха. Что она может? Пошить платье? Найти выгодную складку? Ты себя нервируешь попусту.

– Пустые слова! – парировал эконом, и я услышала, как он заходил по комнате. – Она не просто портниха! Она вдова того следователя! И она умная, я тебе говорю! Слишком умная для своей же пользы!

Я прижалась лбом к прохладным папкам, стараясь дышать как можно тише. Каждый вздох казался мне оглушительным раскатом грома. Они стояли в нескольких шагах от моего укрытия.

– И что? – Губерман, кажется, сел в кресло, послышался скрип дерева. – Ее блокнот у нас. Все ее записи. Что она может без них?

– А глаза? – воскликнул эконом. – А память? Ты думаешь, она все забыла? Она как червь, вьется вокруг, и я чувствую, что она все ближе!

Наступила короткая пауза. Я слышала, как Губерман тяжело вздыхает. Его голос прозвучал тише, но каждое слово врезалось в меня, как нож.

– Знаешь, Анастасий, в чем наша ошибка? – сказал он почти задумчиво. – Надо было не красть ее блокнот, а прикончить ее. Как ту любопытную сестрицу. Чисто. Быстро. И никаких проблем.

Вот оно. Прямо здесь, в темноте этого чулана, я услышала свое собственное смертный приговор. И прямое, без всяких прикрас, признание в убийстве Агнии. Слова повисли в воздухе, густые и ядовитые. Они не сомневались в своей безнаказанности. Они спокойно обсуждали мое устранение, как обсуждали бы поставку новой партии товара.

Глава 6

Сидеть в темноте и слушать, как двое мужчин спокойно обсуждают твое убийство – это было за гранью любого ужаса, который я могла представить. Но именно в этот момент парализующий страх начал отступать, уступая место ледяной, собранной ярости. Они уже убили одну женщину. Они готовы убить и меня. И пока они стояли в нескольких шагах, я не могла просто так сидеть и ждать.

Мои пальцы, все еще дрожа, нащупали «черную» книгу, которую я едва успела сунуть обратно в ящик. Я аккуратно вытащила ее. В темноте я не могла прочитать цифры, но я могла ее изучать. Я провела ладонью по переплету, по страницам. И мои пальцы наткнулись на неровность – маленький, плоский конверт, аккуратно вклеенный в толщу корешка.

Я осторожно отлепила его. Он был не запечатан. На ощупь внутри лежало что-то сухое, ломкое, несколько листочков или корешков. Я приоткрыла край конверта и поднесла к носу, стараясь дышать как можно тише.

Запах был слабым, но узнаваемым – горьковатый, пыльный, с едва уловимым оттенком чего-то металлического. Я аккуратно высыпала немного содержимого на ладонь. Пальцы скользнули по мелким, жестким семенам и обломкам темно-зеленых, почти черных листьев. Форма листьев, их текстура… и этот запах. Я вспомнила долгие зимние вечера, когда муж, бывало, рассказывал мне о своих делах, о ядах, которые маскировались под болезни. Он как-то раз подробно описывал аконит, борец. Его симптомы – слабость, головокружение, тошнота, боли в животе, нарушение сердцебиения – все то, что я придумала для своей мифической тетушки, опрашивая знахарку. Все то, что, как я подозревала, испытывали пациенты монастырской больницы.

И тут все кусочки пазла встали на свои места с оглушительной ясностью. Они не просто разбавляли лекарства. Они систематически травили больных! Подмешивали малые, не смертельные дозы аконита, чтобы вызвать симптомы, которые оправдывали бы неэффективность украденных дорогих лекарств и необходимость продолжать «лечение». Они не просто воровали. Они экспериментировали на живых людях, обрекая их на медленное, мучительное угасание, чтобы прикрыть свою грязную аферу. Агния, должно быть, обнаружила и это. Не только недостачу, но и яд.

В этот момент спор мужчин за дверью чулана достиг пика. Они кричали друг на друга, обвиняя один другого в паникерстве и глупости. Пользуясь шумом, я быстрым движением ссыпала образцы яда обратно в конверт и сунула его в самый глубокий карман своего платья. Книгу я так же бесшумно вернула в ящик и задвинула его.

Через мгновение они, кажется, пришли к какому-то решению. Их голоса понизились, шаги зазвучали по направлению к двери.

– Ладно, ладно, – раздался усталый голос Губермана. – Я разберусь с этой портнихой. Ты же займись своими книгами. Чтобы все было чисто.

Дверь захлопнулась. Ключ дважды повернулся в замке. Я осталась одна в полной, давящей темноте. Но теперь я была не просто напуганной женщиной в ловушке. У меня в кармане лежало вещественное доказательство их чудовищного преступления. Образец яда, который они использовали. Теперь у меня был не просто мотив. У меня было орудие их злодеяния.

Выбравшись из монастыря под утро, когда первые лучи солнца только начинали золотить купола, я чувствовала себя совершенно разбитой. Но в голове у меня все горело. Я шла по пустынным улицам и мысленно возвращалась к тому разговору, который подслушала. К каждому слову, к каждой интонации.

И картина вырисовывалась окончательная и ужасающая. Помощник аптекаря, этот бледный, трясущийся юнец, был не просто случайным свидетелем или мелким соучастником. Он был тем самым исполнителем. Тот, чьи руки непосредственно творили все это зло.

Это он, под руководством Губермана, скорее всего, подмешивал яд в лекарства. Он знал свойства аконита, знал дозировки. Он же, как доверенное лицо, занимался подделкой записей в аптечных журналах, сводя баланс так, чтобы недостача была не заметна. И именно он, с его грубой серой тканью, зацепившейся на лестнице, был тем, кто столкнул бедную Агнию. Он был орудием. Руками Губермана и, возможно, эконома.

Он не был злым гением. Он был трусом. Запуганным мальчишкой, который оказался втянут в преступление и теперь боялся за свою шкуру. И это делало его еще более опасным. Загнанный в угол трус способен на что угодно.

Добравшись до дома, я рухнула на кровать, но сон не шел. Перед глазами стояло его испуганное лицо. Я почти что чувствовала запах страха, исходящий от него. И понимала, что он – самое слабое звено. Тот, кто может сломаться и все рассказать.

Утром, измученная и не спавшая, я выглянула в окно, чтобы проверить, не следит ли все еще за мной тот темный силуэт. Напротив было пусто. Но мое внимание привлекло движение у аптеки Губермана. Дверь приоткрылась, и из нее высунулся тот самый помощник. Он был до смерти бледен, глаза выпучены от ужаса. Он озирался по сторонам, словно за ним гнались.

Потом он заметил уличного мальчишку-газетчика, того самого, что обычно кричал на углу о свежих новостях. Помощник жестом подозвал его к себе, сунул ему в руку смятый клочок бумаги и что-то быстро прошептал. Мальчик кивнул и побежал.

Что-то внутри меня сжалось. Это было не похоже на обычное поручение. Слишком много страха, слишком много поспешности. Я, не раздумывая, выскочила из дома и быстрым шагом пошла за мальчишкой. Он направлялся в сторону рынка.

– Эй, мальчик! – окликнула я его, когда он свернул в переулок.

Он обернулся, удивленно посмотрел на меня.

– Дай-ка я посмотрю, что тебе передали, – сказала я, стараясь говорить твердо, хотя сама дрожала.

– А вам зачем? – насупился он.

Я достала из кармана монету – побольше, чем он обычно зарабатывал за день, и сунула ему в руку.

– Это за труды. А записку – мне.

Мальчик на мгновение задумался, посмотрел на монету, потом на меня, пожал плечами и отдал смятый клочок бумаги. Потом развернулся и убежал.

Я развернула записку. Бумага была дешевой, почерк – неровным, торопливым. На ней было всего два слова, но они заставили мое сердце упасть куда-то в пятки.

«Спасайся. Все кончено.»

Это было послание от помощника. Кому? Наверное, своему сообщнику, эконому. Или, может быть, кому-то еще. Но суть была ясна. Он понимал, что игра проиграна. Он паниковал. И его паника была для меня одновременно и возможностью, и смертельной угрозой. Сломленный сообщник мог либо все рассказать, либо совершить что-то отчаянное. И теперь мне нужно было найти его, пока он не исчез или пока Губерман не заставил его замолчать навсегда.