Ослик и тряпка

Челябинскому кружку книголюбов-домочадцев посвящается! Книга афоризмов для поднятия сиюминутного настроения людям, не имеющим понятия о прочем.

«Описанные в книге люди, события и обстоятельства – вымышлены. У героинь и героев данного текста нет конкретных прототипов в реальном мире. Любые утверждения об обратном являются хайпом или провокацией. Всякое сходство с экстралингвистической действительностью случайно. Любая попытка обнаружить в книге какие-то намёки и параллели является проекцией антинародного ума и подсознательным вредительством. Высказывания и мнения героинь и героев, их стихи, проза, слоганы, идеологемы и пр. не выражают позицию автора, не являются его прямой речью и служат исключительно целям лепки художественно убедительных образов».

Виктор П.

В тихом провинциальном французском городке, где все обитатели с утра до вечера поглощены своими маленькими радостями: чашечкой кофе в модном кафе или очередным гаджетом – никто не замечает, как незримо сужается клетка их мира, где всё едино, ибо это лишь иллюзия и пустота. Круассон Улиткоф, либерал ли он или консерватор, мечтающий о духовных высотах или материальных благах, в конце концов, сидит в той же уютной гостиной, где иллюзии заменяют реальность, а воля тает, как грязный снег под весенним солнцем. И всё это кажется таким естественным, почти трогательным в своей пошлости и обыденности.

В. Нахальный

Содержание

Предисловие. История создания

Когда я начал писать эту повесть, мне не было соответствующего возраста. А потом мне неожиданно стукнуло столько, что я и подумать не мог о таком долгожитии – а уж о продолжении письма и подавно. Но как-то мой приятель по драмкружку увидел, что у меня на ломберном столике, рядом с секстантом, возлежит рукопись романа «Паучок и тряпка», и вопросил с эдакой ехидцей в голосе об увиденном. Нужно заметить, что его вначале заинтересовал не сам текст, а то, как это было написано, то бишь каллиграфия. Он, как я потом выяснил у него под пытками – моральными, естественно – был знатоком древнеармянской каллиграфии, а моя буква «Ф» очень смахивала на армянскую, особенно в слове «фуфлыжник». Тогда, правда, этого слова в рукописи не было, я после незаметно его туда вписал при тусклом свете утлой лучины. Тогда это был эпиграф из каллиграфически выписанных букв «Эф». Когда же он прочёл предисловие и охарактеризовал его «полным говном», я пересмотрел своё отношение к каллиграфии.

С этим приятелем я больше не виделся. Он казался мне умным, глубоким человеком, но выдал свою глупость обозвав президента Франции недотепой. Вернее, он… Не то, чтобы обозвал, в его тоне не было ехидцы, скорее отнёсся к нему с недоуважением. Глупый, никчемный человечишко. Лизоблюд и наркодилер… Вот случай, который охарактеризует его как нельзя лучше. Первого апреля он, в качестве шутки, заложил в здание районной магистратуры мощную взятку. Это вызвало переполох и сумятицу. Канцелярия была полностью парализована и целый час не выдавала жизненно необходимых справок и обещаний… Второго апреля я послал ему ламинированную открытку с изображением Бенедикта Спинозы, пишущего письмо Шуллеру, в которой так и написал: «Вы человек во всех отношениях приятный, и мне очень льстит знакомство с Вами и не потому, что Вы работаете в небесной магистратуре, а потому что считаю Вас умным и глубоким человечишкой, но я ухожу по вырытому неким Пригожкиным подземному ходу в Африку для восстановления там мирового правопорядка. Потому прошу временно мне не звонить и не слать почтовых лошадей. Если же Вы захотите как-то, между прочим, дать о себе знать, просто произнесите моё имя в присутствии Дайлай Лаймы – а он, я уверяю Вас, найдёт способ передать мне весточку. Он велосипедисту Пинькову малявы в Шаолиньский монастырь заносил, когда тот был на мели, а уж почтового голубя-то в Африку как-нибудь переправит».

Так вот… я отвлекся… Начал писать я эту рукопись ещё простыми страусиными перьями, кои в избытке присутствовали на теле Володи, моего любимого гнедого страуса. По правде говоря, в те времена он претерпевал страшные лишения и телесные муки, сопоставимые только, пожалуй, с педикулёзом… Во-от, наблюдая его мучения, мне пришлось изменить название книги на более радикальное: «Как живете, Упыри?». Макал перо натурально острой частью в чернильницу и писал. Плакал, но писал. Не обходилось, конечно, без клякс, но это было тогда, когда ещё не изобрели тряпочки, впитывающие влагу. С изобретением оных дело пошло куда гораздо аккуратнее и ровнее. Затем началась война. Вернее… Война не началась, она давно кончилась и по всюду висели плакаты:

«Нет войне!»,

«Мы за мир во всём мире!»,

«Стоп, мистер Рейган!»,

«Хлеба к обеду в меру бери!»… и прочая чушь. Я отчетливо помню этот момент…

Я достал из комода лист папируса: бумагу китайцы тогда ещё не изобрели – макнул чудом сохранившееся после страусиных боёв перо в сублимированную кровь марала и… движимый энтузиазмом, в этимологическом смысле – вселением бога Бояна в человека, задвигал предплечьем… И тогда: заскрипело пёрышко, загудели поршни, задымила домна и полилась сталь по желобам, словно кровь титанов в аппарате Илизарова… И так мне страшно и тошно стало вдруг, что забросил я это дело на долгие годы, а когда вернулся к нему, было уже поздно. Уже сменились парадигмы. Уже стали не нужны никому пророчества. Нас, пророков, люди стали обходить Выборгской стороной. Хорошо если бы просто обходить, другие за сотню верст обходить стали и с подветренной стороны, чтобы ни слуху ни духу нашего не осязать. А то и того и другого стало в избытке. Чтобы в прессе полный игнор и забвение, чтобы Герострат рядом с нами не стоял, а сидел. К сожалению, как сказал мне за чашечкой фраппучино мой друг Витя:

– Юродивый художник представляет интерес для мира лишь как символ, находящийся под контролем спецслужб. От него ожидают грандиозных усилий по свержению режима, шумных протестов, хаоса, звуков разбитой посуды, арестов с участием множества вооруженных силовиков и прочих эффектных сцен с участием значимых людей.

Вот тогда, под впечатлением его спича, я всё же решил-таки дописать этот роман – если вы позволите его так называть – и отправить его в анналы родного письменного стола… Начал я так:

«Наши отношения с Люси развивались по гиперболе или даже по параболе…»

Я не силен в математике и употребил эти понятия, чтобы запудрить мозги. Чтобы тот, кто читает сей текст подумал: «А ведь этот шельмец пудрит нам мозги!» Причём: Кому «нам» и почему шельмец? Очевидно же, что отношения между млекопитающими не могут развиваться по математическим функциям, ибо функции – понятия конкретные, а любовь понятие постыдное и не достойное порядочного математика. Из математики я знаю только то, что Пифагор дал начало настоящей теологии – и то, если Бертран Рассел не привирает.

Можно ли назвать наши сношения отношениями? Думаю, нет. В отношениях должна быть ясность. А у нас было всё туманно, как в Андромеде, с долей скептицизма и антропоцентризма, если можно так назвать моё периферийное отношение к другим одногруппницам и однопоточницам. Это вообще не имеет значения, ибо Люси я упомянул лишь потому, что вспомнил её в самый неподходящий момент, когда начал писать первую главу. Человек, пишущий первую главу, ни в коем случае не должен вспоминать никаких Люсильд и прочих прошмандовок, потому что первая глава задает настроение всему роману или жизнеописанию. А если первые абзацы с ходу накачать эротикой, то читатель впадет в эротический экстаз и нипочем не будет читать дальше. Таким образом, не будет достигнута цель, как это было уже однажды с Минском и Еманжелинском. В обеих случаях собрания болезненно застонали. Если же Люси вдруг окажется чеховским ружьём или багром, висящим на стене, то это может оправдать её появление в самом начале текста… Но это вряд ли!

Да бог с ней, с Люси!.. Минуту!.. Вот поступил вопрос из соседней палаты: «Хочу ли я чтобы этот текст перевели на французский?» Скажу однозначно – нет. И не потому, что я не знаю французского, а потому, что мой приятель, которого я поминал не к ночи, работавший в некой канцелярии, с французским был знаком не понаслышке, и у нас с ним произошел забавный и довольно показательный случай…

Как-то он зашел ко мне во дворец, дабы отобедать в комнате для прислуги круассанами с бараниной, и не увидел открыто лежавшую на ломберном столике рукопись. Вы скажете: «Mon cher, в этом нет ничего необычного! Человек, обладающий экстрасенсорным зрением, не проявил свои свойства в привычной для него обстановке и не переключился с французского сознания на русское». Но…

Рукопись, как это принято в некоторых интеллигентных кругах, не была покрыта невидимой вуалью Хармсовских иносказаний… Как человек, обладающий незаурядным зрением и интервидением, не увидел того, что лежит на поверхности?

Он не увидел, как сказал бы тот же Витя, очевидную, вшитую в рукопись, лингвистическую ddos-атаку, где каждое слово становится оружием, способным вызвать замешательство, а не понимание… Витя – гений, но сейчас не об этом!

Человек, у которого на Госуслугах есть свой профайл, не увидел очевидных вещёй. Причем ведь это произошло не в Африке, куда я по поддельным документам отправился потом по тайных ходам Пригожкина. Это произошло в актовом зале моего дворца молодежи на площади Тяньаньмэнь. Как человек, называющий себя современным философом, не увидел истину? А может, он не философ вовсе, а просто юрист, оперирующий абстрактными смыслами?

Что же произошло тогда, когда всё это произошло? Во-от! Сейчас, читатель, усаживайся по удобнее, убери из-под себя аппликатор Кузнецова и приготовься к такому, что тебе никакой аппликатор не сможет предоставить. Приготовься к шоку! Я тебе сейчас такое расскажу, что у тебя мурашки по дерме побегут стройными колоннами…

Шёл 22 год до некой эры. Шаркающей походкой подвыпившего морехода, поздним вечером первого числа весеннего месяца мая, в крытую кухню дворца Урода Великого вошёл верховный пращник первого легиона – принцип по прозвищу Магний Своеобразный. Лицо его было настолько ужасным, что даже видавшие разнообразные виды банщики близлежащих терм боялись его и не вступали с ним в переглядки. Магний окинул кухню беглым взором и по привычке зацепил краем глаза лежавшую на колоде для рубки мяса рукопись. Он схватил её своими огромными от материальной природы ручищами, впился в неё единственным уцелевшим после боя с саблезубым гиппопотамом (Hippopotamus dentatus) глазом и прочитал название: «Как стать цезарем или того хуже. Руководство по овладению властью». Затем он повернулся к стоявшему у колонны тщедушному, усатому человеку и воскликнул:

– Не кажется ли тебе, Кремний, что ты не в свою квадригу пытаешься запрыгнуть?

Потом он с презрением сплюнул через чудом уцелевшие после схватки с саблезубым бобром передние зубы и добавил:

– На двух квадригах не усидишь, задок узок!

Историческая справка: Кремниями в те времена звали придворных лизоблюдов. Лизоблюд – должность при дворе скупых римских императоров типа Гальбы, заключающаяся в облизывании посуды после пышных пиров, дабы сэкономить на моющих средствах, в частности на золе. Особенностью поведения стандартного лизоблюда было делать вид полного неведения того, что вообще происходит, хотя их обязанностью было не только подлизывать, но и быть в курсе дворцовых событий, то есть держать ухо востро.

– А не пойти ли тебе в Элевсин, друг мой любезный?! – ответил тот по-Гомеровски витиевато.

Потому что считал этот стиль общения наиболее приемлемым в данной нестандартной ситуации.

А за дверью, как это было принято в те времена, прятались намеревавшиеся пышно отметить Первомай плебеи в овчинах. Услышав через щель такую вопиющую литературную дерзость и явное несоблюдение субординации, плебсы передумали праздновать Первомай и убрались восвояси, побросав алебарды и вилы. Но речь сейчас не о них, а о наших героях, которых мы оставили на время, отвлекшись на плебсов… Так что же наши герои? Они, как это водится у героев Эллады – и не только Эллады, а в общем у героев – затеяли между собой словесную перепалку, больше схожую с игрой в бадминтон.

Историческая справка: бадминтон ещё не был в те времена широко распространён в тех местах, разве что в Месопотамии и упоминался в древних манускриптах в метафорическом смысле в связи со словесными перепалками между эллинами и дорийцами.

После этой короткой словесной дуэли, которая могла показаться незнакомому с тогдашними нравами читателю распрей, они обнялись и поцеловались троекратно в уста по старинному римскому обычаю. После поцелуя, едва их уста разомкнулись, Кремний, подражая Магнию тоже сплюнул сквозь передние зубы – только более изящно, с поворотом головы, что говорило о том, что он из многодетной семьи – и продекламировал с патетикой в голосе:

– «Знаю, тебе не приятна вражда, да раздоры, да битвы.

Храбростью ты знаменит; и она дарование Бога».

Ответил тогда Магний могучий дерзкому, совсем не могучему Кремнию:

– Ты хвалишь меня каждый раз. Каждый раз я смущаюсь и чувствую, что можно было сказать гораздо больше.

– Речи твои полноводные реки из слёз порождают! – сказал Кремний, в который раз по достоинству оценив острый ум Магния, обладавший уникальной способностью вышибать слезу у любого, даже самого закоренелого холостяка. Потом добавил, естественно уже обливаясь слезами:

– Кто пишет тебе монологи, шельмец?

Это был первый раз, когда Кремний пустил слезу вот так открыто, никого не стесняясь и не боясь показаться нюней. Обычно он плакал украдкой, уткнувшись лицом в круп своего любимого гнедого, как конь, осла – Доброгея.

Увидев такое неожиданное моральное разложение оппонента, Магний скорее по-дружески погладил Кремния по спине своей железной, по совокупности физических свойств, рукой, усеянной перстнями различного диаметра и номинала, и шепнул:

– Не знал этого!

– Что ты будешь делать после нашей словесной перепалки? – спросил Кремний, немного успокоившись, но всё же на время выбитый в прозу из своего стихотворного седла.

– Я хочу убить дракона, найти любовь и стать цезарем! – честно, как на бесплатной исповеди, ответил Магний и устремил свой взгляд куда-то вдаль, туда, где сходятся Нил и Евфрат.

– Хитро не умствуй: меня ни провесть, ни смутить не сумеешь! – опять ловко сел на своего любимого стихотворного ослика, Кремний:

– «Плохо с Драконами в наших местах,

а с бесплатной любовью – подавно.

Должен пойти ты в пещёру к оракулу, выложить просьбу.

Если ж откажет, разнюхаешь сам, иль от кого-то узнаешь

Цезарем как узаконить себя, став угодным плебеям!»

– Я знаю правила! – сказал Магний, заправляя кольчужные штаны в старомодные сандалии. – Для того, чтобы исполнить задуманное, мне необходимо отправиться в далёкое путешествие.

– Что же, как говорят пошляки: «Сто тузов тебе в здачу, тысячеликий герой! Ветра попутного и… что ещё не придумал!

– Только сделай по-другому! Прими от меня новые сандалии! Твои давно из моды вышли. Пойди по дороге из красного кирпича в лежбище оракула, но прочти на ночь что-нибудь эдакое, что отвлечет тебя от печальных мыслей о бренном! И будь осторожен! Помни закон Мэрфи – «Всё, что может пойти не так, пойдет не так!» – напутствовал его окончательно успокоившийся, и как будто ставший от этого выше ростом и шире в плечах Кремний. – А если тебя смущает магический гримуар, который ты увидел возлежащим в зале, то он мне нужен в чисто ознакомительных целях, а не для практики в черной магии! Я не намереваюсь стать Цезарем, а тем паче Брутом! Меня попросил его взять в библиотеке знакомый сенатор. Сам-то он в библиотеку не допущен, – последнюю фразу Кремний сказал с усмешкой, прыская слюной.

– Долгие проводы – лишние… деньги! – подытожил Магний.

На том они и расстались…

2

…Теодор поднялся со своего творческого кресла, чтобы размять затёкшие ноги, походил по комнате, сделал несколько танцевальных па, плюнул в раскрытое окно, покривлялся перед зеркалом, потом опять уселся в кресло, надел виар-очки и начал надиктовывать продолжение своего, как ему казалось, гениального романа…

…В этом месте вдумчивый и внимательный читатель резонно заметит, что ничего страшного не произошло. Что автор напрасно пугал его – читателя – некими из ряда вон выходящими событиями. Но я тебе так скажу, дорогой читатель:

– Не гони коней! Все ещё будет: и кровь, и кости, и воспалённые лимфатические узлы, и неразделенная любовь к апельсину! Правда, может не быть тебя – читателя!

…Едва Магний вышел за пределы дворца, как натёр обе ноги новыми дарёными сандалиями и набил оскомину на языке от постоянных проклятий. Потому ему пришлось купить: носилки – лектику, четырёх крепких лектикариев к ним, вонючего вьючного осла, которого он сторговал за три динария, хотя осел был молодой и стоил не менее четырёх, весёлую зебру-альбиноса для душевного достатка и дрессированного страуса.

Магний был противником рабовладельчества, потому что считал рабский труд малоэффективным и нерациональным. Однако Спартанское государственное устройство считал справедливым, хотя илотов ему было немного жаль за вечную грязь под ногтями и неспособность к философии. Потому, по спартанскому обычаю, он никогда не носил обмотки под сандалиями и всю дорогу до пещеры оракула не высовывался из паланкина, стесняясь рабов.

«Терпение и труд… Вот основные достоинства раба!» – постоянно повторял он на ухо страусу, который на ночь забирался к нему в лектику и прятал голову ему под мышку.

Пару ночей Магний пытался уснуть, но этого не удавалось: громко, на всю округу, гудели намозоленные ноги. Изредка, правда, он высовывался на ходу, чтобы справить малую нужду и заодно легонько ткнуть копьём в спину потерявшего темп, ведущего раба. Наконец где-то на том конце Земли забрезжил сентиментальный рассвет. Когда рассвет забрезжил, Магний, не высовывая головы из паланкина приветствовал его рождение высокохудожественным восклицанием на аккадском языке:

– С днём рождения, неугомонный рассвет!

Тот ничего не ответил на приветствие Магния, потому что не мог.

Когда же процессия достигла пещеры, совсем расцвело и всем всё стало ясно… Вернее так, кое-кому стало ясно кое-что. Уж рабам-то определенно стало ясно, что час их освобождения от рабства ещё не пробил…

Оракул, будучи подлинным оракулом, предвидел то, что к нему приедет путник. Понятно, что в те незапамятные времена оракулы ещё не имели такой высокой квалификации как при Николае II, и потому оракул не знал, кто конкретно к нему прибудет, но, обладая недюжинной интуицией – способностью головы чувствовать жопой, предвидел, что это будет мужчина, ростом около шести футов, бледен кожей, с глазами тёплого оттенка и с привычкой ронять голову налево, да к тому же не один, а с животными. Поэтому он подготовил ассортимент кормов для разных видов млекопитающих и птиц. Для встречи с усталым путником оракул вышел из своей пещеры, и утренний сирокко красиво расположил его седые кудри с юго-востока на северо-запад.

Вопреки ожиданию оракула, прибывший мужчина оказался выше ростом, черняв и близорук. Его карие глаза выдавали в нём армянские корни, а волосатая грудь (как известно, у миллионов мужчин на голове меньше волос, чем на груди) – звериное начало. Оракул вытянул руку в римском салюте и полупропел:

– Вышедший на дорогу, дабы посмотреть, кто прибыл, приветствует тебя, о путник! Зачем ты прибыл ко мне? Ни за тем ли, чтобы спросить у меня нечто, а я – обладая мудростью, которой не видывали в твоих землях, ответил тебе по существу – и ты был таков?

– Дальнозоркость твоя поражает меня, о оракул. Много я лет по дорогам Эллады протопал, чтобы обрести знания, как Протопопл.

– Три пути ведут к знанию: размышление, подражание и опыт. А обратный путь от знания к невежеству мне неведом. Возможно, это особенное знание… Никогда не делай глупостей – а если уж сделал, то не глупи и не сознавайся, что это ты… Да, и ты можешь не говорить стихами, мы не в театре и не в зоопарке! – остановил его оракул и медленно пошёл в пещеру, как бы приглашая Магния последовать за ним.

Так испокон веков было принято у оракулов: медленно, приглашающе идти в пещеры. В этот момент к нему приблизился посланный Магнием дрессированный страус с букетом гладиолусов в клюве. Оракул с поклоном принял букет, попробовал цветы на зуб, занюхал рукавом и философски заметил, что большинство мужчин получают свой первый букет цветов на своих похоронах, а он – регулярно от пациентов.

Магний же вежливо попросил рабов с помощью валявшейся неподалёку мёртвой анаконды измерить вход в пещёру на предмет прохождения в неё лектики. Когда технически грамотные из рабов представили Магнию подробные чертежи и расчёты того, что носилки в пещёру не пройдут, он со вздохом спустился на камни, усеянные лепестками роз и, крепко сжимая в руке копьецо, двинулся в леденящую, клокочущую утробу пещеры вслед за оракулом.

Историческая справка: проходы в пещеру оракулов, во все времена зачастую были очень узкими. Известны случаи, когда в некоторые пещеры, кроме оракула, мог протиснуться только не очень крупный бобр, как правило заколдованный албанский шахтёр – и тот без кирки, поэтому не мудрено, что носилки Магния не прошли в оракулов проход.

Когда Магний догнал оракула, тот уже сидел в кресле, в каких обычно сидят состоятельные и не обделенные вкусом оракулы, когда ведут беседы со своими визави.

Далее будет диалог Магния и оракула, в который они вступили так непринужденно.

(Ремарка автора на виртуальных полях романа.)

Магний:

– В чем сила, оракул? Вот Пифагор говорит о массе, помноженной на ускорение. А я думаю в деньгах! – сходу начал учиться уму-разуму Магний.

Оракул:

– Я думаю, не только в деньгах… Но и в деньгах тоже.

Магний:

– Каково это быть на вершине мудрости, созерцая глупость нерадивых людей?

Оракул:

– Норм… Если хочешь пить – иди к реке, если не хочешь пить – иди к Ахелоос-реке!

Магний:

– Слухи о мудрости твоей давно перешли границы дозволенного. Потому пришёл я к тебе издалека, чтобы узнать, как мне счастье отыскать и уму-разуму научиться.

Оракул:

– Что же, учись, если сможешь! Только вначале я притчу о счастье тебе расскажу!

«Бог по прозвищу Зевс слепил человека из некой пластической массы, и остался у него неиспользованный кусочек.

– Что ещё слепить тебе? – спросил Бог, понюхал оставшийся кусочек и заколдобился.

– Слепи мне особь женской наружности! – воодушевился человек.

– На бабу не хватит – ответил Бог и густо покраснел.

– Тогда вылепи мне счастье! – попросил человек.

Ничего не ответил Бог, и только положил человеку в ладонь оставшийся кусочек массы…

Есть ещё второй вариант концовки. Бог сказал:

– Из говна счастья не вылепишь!»

Магний:

– Но это всего лишь притча!.. Я думаю, истинное счастье – это когда даже в тени войны можно услышать хихиканье и смех зяблика.

Оракул:

– И не только!…

Магний:

– У меня есть нестерпимое желание: убить дракона, чем прославить себя в веках, обрести любовь и стать цезарем, хотя бы на один срок.

Оракул:

– Это уже целых три желания. Значит у тебя есть три желания, три желания, но нету рыбки золотой. Чики-па-па па-па! Чики-па-па-ба!

Магний:

– Говоришь ты загадками, о мудрый оракул. Сколько рыбы мне следует купить на рынке, или же мне надлежит к рыбному обозу пристать?

Оракул:

– К сожалению, у некоторых из мудрости – только зубы… Невозможно устроить кошке тёмную в тёмной комнате… Я тебе расшифрую сказанное. Чтобы стать цезарем самому, нужно убить старого цезаря, прежде распустив слух о том, что он конченый эгоист. А любовь… В жизни каждого человека наступает такой момент, когда нужно спросить у ясеня… В драконов я не верю, но могу рассказать, как погибла группа… дятлов. Скалолаз не тот, кто залез на скалу, а тот, кто потом с неё спустился.

Магний:

– Вот значит, как это делается государственный переворот! Спасибо! А с драконьей любовью я сам как-нибудь разберусь! Главное, что ты дал мне веру в себя и преподал основы демагогии.

Оракул:

– Bun venit! No grazie ugualmente!

Магний:

– Не погнушайся, прими в подарок: носилки, осла и страуса.

Оракул:

– Отчего же не взять, у меня от прошлого искателя мудрости слоник на воспитании пребывает. Сто килограмм сена съедает в сутки… Сука! А как же ты доберёшься до своего подвига?

Магний:

– Я пойду обратно босым или, по твоему совету примкну к проходящему мимо рыбному обозу… но позволь задать тебе последний вопрос? Что полезнее: есть или спать?

Оракул:

– Старайся изучать хотя бы одну вещь в день. Например, козу из носа…

3

…Теодор свернул виртуальную клавиатуру, снял очки виртуальной реальности и, взглянув на окружающую действительность с лёгким недоумением, произнес с громким трубным ревом, схожим со слоновьим, призывая робота-домрабочего:

– Ферапонт, чая с бергамотом принеси!

Ему необходимо было уладить некоторые вопросы с совестью, которая имела явные следы угрызений, но в воздухе витало ощущение праздника: Первомай, день труда и весны, вдохновлял на радостные мысли и покупки, и заставлял забыть о совести. Однако радость Теодора не ограничивалась лишь этим событием; он с удовлетворением осознавал, что первая глава его нового романа удалась.

«Эразм Роттердамский недооценивал тщеславие. – подумал он. – Ведь тщеславие принесло гораздо больше пользы цивилизации, чем скромность».

Теодор, погружённый в свои размышления, улыбнулся. В его голове не было ни тени сомнения: он не просто писал – он воссоздавал историю, словно художник, размашисто пишущий триптих на полотне времени. И в этот момент ему стало ясно, что творчество – это не только труд, но и радость… и, возможно, даже легальный источник дохода. Он больше никогда не будет работать продавцом лечебных пиявок.

После выпитого чая Теодору, как это обычно бывает у творческих людей, нестерпимо захотелось пива, и он отправился в пивную.

В пивной было пусто, как в консерватории. В углу сидел какой-то мужик с нечёсаной бородой, ресницами и бровями. В этом мужике Теодор не без труда узнал своего закадычного друга Жидомора. Теодор купил пиво у робота за барной стойкой и направился за столик к Жидомору.

– Скажи честно… Ты ведь всё сам понимаешь? – бросил он серьёзно, подойдя к столику Жидомора.

– О, Теодор, здорова! – обрадовался изрядно окосевший и полысевший с момента их последней встречи Жидомор. – Ты куда вчера исчез? Я, главное, вынимаю окровавленный кинжал из тела оппонента, глядь, а тебя и след простыл! Напиздел опять?

– Во-первых, не напиздел, а смоделировал альтернативную версию реальности ради общего блага. А во-вторых, я за кефиром пошёл. Я ведь сразу предупредил тебя, что смогу побыть секундантом ровно до того момента, пока мне не приспичит пойти за кефиром! Ты заметил, что стоит пару раз сказать кому-то типа тебя «хорошо», как на твоей шее поудобней устраивается чья-то жопа!

– Да ладно, не куксись, я так спросил из чисто математического любопытства. Добавить тебе кефир в пиво, как ты любишь?

– Валяй!

Жидомор, озираясь по сторонам, как индеец, достал откуда-то из-под стола аутентично-стеклянную бутылку кефира и полбатона. Батон покрошил голубям на соседний стол, а половину кефира отлил Теодору в пивную кружку. Оставшуюся половину бутылки он закупорил сургучом и со словами: «Сам я кефир не пью, но в камере пригодится!» – убрал в портфель из чистой свиной кожи, с какими обычно ходят заворовавшиеся звездочёты.

Теодор выпил и, подобно голодной выхухоли, вылизал кружку досуха.

– Ты чем сегодня занят был, если это не является твоим государственным секретом? – спросил Жидомор после своих кефирных экзерсисов.

Теодор в сначала сделал вид, что не слышал вопроса и нагнулся, типа что-то уронил, но после троекратного Жидоморова повторения ответил:

– Я роман писать начал. Тяжело идет. Никак не могу раскрыть характер главного героя, – бессовестно наврал Теодор.

На самом деле ему очень нравилось, как у него складывалось его писание

– Я уже и так, и сяк. Уже и прилагательных добавил, и наречий, и предложения то у меня все сложноподчинённые, а все как-то тускло и плоско.

– Понимаю! – поддержал его Жидомор. – Я ведь киллерство забросил. Голова уже не та, нервы уже не те, здоровье уже не то… Как будто в туловище происходит незаметная замена оригинальных деталей на контрафактные. Потому сейчас литературой занялся. Да и денег нихера не платят. Сейчас только литературой и можно заработать. Человеческая жизнь обесценилась до такой степени, что даже пивом давишься… Пишу роман про пращника по имени Магний… Он вначале у меня вступает в словесную перепалку с одним лизоблюдом, а потом – по совету того же лизоблюда – идёт к оракулу уму-разуму набираться… Потом он выходит из пещеры оракула: весь в паутине, к сандалиям неведомо как прилипло крысиное говно, в висках саднят застарелые раны… Вот… И он, значит, направляется на поединок с чудом уцелевшим после эпидемии драконьей чумки драконом по имени Драгон Чак. По пути встречает весталку. Она влюбляется в него, а он любит только деньги. Она этого не знает и строит планы, он эти планы рушит, за что потом получает на орехи… Вообще-то, это роман о добродетели, как её понимали древнегреческие философы-стоики и новой римской морали распада личности. Главное – знать основные принципы и фишки построения сюжета. Чтобы сюжет был интересным, нужно, чтобы главный герой был непременно болен раком и жить ему оставалось немного. Хорошо, допустим, если он при этом недавно потерял ребенка или чтобы… отчего ещё читатель плачет? Неразделенная любовь, инвалидность, потеря любимой матери или отца. Собака, годами ждущая своего хозяина у больницы, который никогда из неё не выйдет, потому что умер. Всё же уже придумано. Ничего не меняется.

– То есть ты вот так, без разминки, решил написать роман? Один мой знакомый, скрывающийся под псевдонимом «Александр Штернберг», как-то мне сказал: Сначала писатель пишет просто и плохо. Потом сложно и плохо. Потом сложно и хорошо. И только потом просто и хорошо.

– У меня такое неприятное чувство, что ты прав. Но несмотря на это, я уверен, что сразу замастырю люксо́вый романчик! Считай «Золотой Захер» у меня в кармане! Вот послушай кусок…

Жидомор достал напечатанную на папиросной бумаге рукопись и начал с выражением читать, водя указательным пальцем правой руки по строкам рукописи, а левой ковыряясь в ухе.

«Глава №… Встреча со жрицей

…Солнце уже село за неведомо откуда взявшийся горизонт, когда Магний достиг вершины – самого крутого елбана. Он отдышался и продолжил путь, ибо понимал, что если он разобьёт свой лагерь на вершине, то его далеко будет видно и местные кудыкиногорцы его не приветят, а это ему не льстило. Наконец нечеловеческими усилиями, уже на прямых ногах, он добрался до низины.

Ночь укрыла низину, как густая черная вакса. В низине было тепло и уютно, как в подмышках бурой медведицы, куда бы он по привычке забрался, но не смог в виду отсутствия оной. Магний развел костёр из немногочисленных еловых шишек и подорожника, поджарил на нём чёртову дюжину лиловых носок, маринованных слюной гиппопотама, и задремал.

Зоологическая справка: лиловые носки – морские животные, лишённые мозга, состоящие из рта и жопы – идеальные граждане морского мира.

…Вдруг в него ударила непонятно откуда взявшаяся шаровая молния, и он проснулся бодрый и энергичный. Он подбросил в уже почти погасший костёр добрую пригоршню сушёной саранчи, достал бубен из ладно скроенного мраморного чехла и неистово ударил в него всеми своими верхними конечностями. Бубен благодарно отозвался изящным шаманским битом. На шум бубна откуда-то из темноты пришла жрица бога Диониса – Герарая, также известная как Сурий Ката.

Жрица, по старинной греческой традиции, три раза обошла разведённый Магнием костер, плюнула в него ядом кураре, сняла старые, видавшие виды сандалии, села рядом и вытянула к костру свои ещё довольно длинные, но уже мозолистые ноги. Потом из расшитого шелкопрядом кисета она достала трубку мира и закурила, что выдало в ней индейские корни.

– Значит с драконом решил сразиться? – просипела жрица, выпуская кольца дыма различной конфигурации и плотности.

– Откуда ты знаешь? Видение было?

– Нет. По глазам вижу. Глаза у тебя заплывшие, с вертикальным прищуром… и диапазон цветного зрения смещён в жёлто-оранжевую часть спектра, а это явный признак желания сразиться с драконом.

– А если и так, тебе какая печаль?

– Да мне в принципе без разницы. Ты же своей башкой рискуешь!

– У меня рак поджелудочной железы четвёртой степени, к тому же я потерял в горах трёхмесячного сына и кобеля невиданного экстерьера. Кобель теперь будет до самой смерти сидеть и ждать меня в ущелье между двух сосен – в том месте, где я последний раз его кормил куриными желудочками. А сына воспитают горные козлы, и он никогда уже не сможет ходить на двух ногах. Так что мне терять нечего!

– Тогда понятно мне всё стало! – сказала жрица и достала из-за пазухи початую амфору с вином – Винишко будешь?

– Нет, я не пью красного вина. У меня подагра и мозоли… У тебя пива нет?.. А ты знаешь, что пиво известно ещё со времён древних шумеров? Первые записи о пиве они сделали сразу же, когда у них в результате злоупотребления пивом, появилась письменность.

– Есть конечно! Ты забыл, какого бога я жрица! – и она достала из-за пазухи початую амфору с пивом. – На вот ещё закуски к пиву! – жрица достала из-за пазухи же: паштет из соловьиных языков, песто из перчиков йолокия и сыр из молока дельфина.

Магний с удовольствием понюхал сыр, отпил из амфоры и спросил:

– Далеко ли до драконьего логова?

– А Сатир его знает. Я там не была. Я в этой низине уже пятьсот лет живу и никуда не хожу, лень. Один раз, правда, проходивший мимо некий воин по имени Пирр Эпирский предлагал мне купить для гадания гигантский кобчик, якобы драконий, но я на это не клюнула. Где гарантия, что это был не кобчик слона? А так… Я и богов-то ни разу не встречала, не то, что драконов. Я тебе больше скажу: я не встречала людей, которые встречали богов. Я не беру в расчёт всяких там городских сумасшедших, мнимых ясновидящих и бродячих философов, обожравшихся мухоморами…

– Что-то мне кажется, что ты мне врёшь!

– Не веришь – не надо! – глаза жрицы налились кровью, словно два комара.

– Что ты надулась, как цыганская лошадь? Я просто сомневаюсь. – успокоил её Магний. – Но как же мне найти логово?

– Так ты спроси у хламидских драконоведов. Они живут в городе Хламидия близ Скупердонии. Это три дня пути, если раздобудешь повозку. Я слышала, что они торгуют драконьими фекалиями – которые, по их утверждению, помогают от склероза. Думаю, у них даже гранитное чучело дракона есть, сможешь потренироваться перед поединком.

– А где мне найти любовь? Может, её можно обрести?

– У меня-то ты её точно не найдёшь. Я как кошка, нипочём не буду спать с тем, кого не люблю. К тому же, мне уже почитай, шестая сотня лет пошла! Хотя если ты обнажишь свой могучий торс?..

– Не сто́ит! – перебил её Магний,. – Спасибо за бесплатный совет!

– Бесплатный? Обычно за эти сведения я беру по пять динариев за слово.

– Но у меня нет денег. Обычно оплата услуг производится мной в наплевательской форме в виде чёрной неблагодарности.

– Да мне ничего от тебя не нужно, только пообещай, что, если у тебя родится сын, ты не скажешь ему, кто его мать. А если дочь, ты скажешь ей, что её выносила красивое кенгуру.

– Очень странная просьба, жрица, но я согласен на твои условия, потому что у меня нет другого выхода. А в знак нашего с тобой соглашения возьми на вечную память вот это кольцо с изумрудом, которое стоит восемь миллионов финикийских динариев! – Магний отрубил себе средний палец, потому что кольцо вросло в него и не снималось, и отдал окровавленный перстень бескорыстной жрице в знак благодарности.

– Я пошла к себе в нору. Хочешь, пойдём со мной! – сказала жрица и как бы подмигнула ягодицами.

– Спасибо за приглашение, но я тут переночую. Не подобает войну спать на свежевзбитых гранитных крошках.

Жрица ушла, сопровождаемая тучами услужливых комаров-вампиров.

Между тем ночь продолжала тянуться, как бесконечный коридор, в конце которого не было: ни света, ни выхода, ни оконца – только тишина, наполненная ожиданием. В этом молчании скрывались все страхи и надежды – мозаика человеческой души, которая, как и сама ночь, была одновременно прекрасна и пугающа. Небо, затянутое облаками, напоминало осколки старого зеркала, отражающего несуразные образы, которые, казалось, могли бы ожить в любой момент, если бы кто-то решился заглянуть в эту бездну. Магний придвинулся ближе к угасающему костру и уснул беспечным сном ребенка-пращника, правда при этом чуть не сгорел…

– Ты в ИИ забил «Написать интересный роман в стиле Фоссе»? – спросил Теодор, не глядя Жидомору в глаза.

– Конечно. Можно подумать ты забил: «Написать неинтересный роман в стиле Перельмана?!»

Теодор был обескуражен тем, что стиль начала его романа был приблизительно идентичным Жидоморову.

«ИИ и я одинаково мыслим!» – подумал он.

– Здорово у тебя получается! – слукавил Теодор, – А ты не думаешь, что редактор распознает то, что твой шедевр написан ИИ? Я читал, что по закону все ИИ должны быть подключены к единой сети, как и сам редактор, являющийся по сути тоже ИИ. Понимаешь? Всё созданное с помощью ИИ будет моментально изобличено!

– Так все дело в грамотной редактуре. Посидел пару часов, поправил – и дело в шляпе. И вот что важно: я, как Пелевкин, не вкладываю в своё произведение никакого второго смысла. Читатель должен воспринимать всё написанное буквально! – Жидомор постучал указательным пальцем по столу.

– Если писатель не вкладывает в текст никаких смыслов, он не вкладывает и смысла в то, что смысла нет… Я пойду, а то мне завтра рано вставать…

– Зачем? – Жидомор достал трубку и готовился её закурить, хотя знал, что это вредно.

– Мама просила купить коту новые силиконовые яйца с ароматом валерьяны и сметаны, чтобы он мог лизать, а их весной только по утрам продают.

Теодор почти ушёл, но остановился, повернулся и добавил:

– Я думаю, из меня получился бы неплохой ветеринар. Я могу внимательно выслушать любую скотину. Ты, кстати, слышал, что запретили обучать попугаев, скворцов и воронов иностранным языкам? Попугаи должны кричать только на нашем – французском. Даже когда откладывают яйца!

– Нет, ну, давай, пока! – уже безучастно отозвался Жидомор.

Теодор вышел на улицу. Часы на главном минарете пробили полночь. Мир, казалось, замер в ожидании, словно сам космос затаил дыхание, готовясь к очередной главе этой бесконечной истории, в которой каждый из нас – всего лишь персонаж, блуждающий в поисках своего места в этом странном, но удивительном мире.

4

Придя домой, Теодор был несколько взволнован тем, что Жидомор встал на стезю писательства. Он, конечно, понимал, что каждый имеет право на интеллектуальную деятельность, заменив ею киллерство, но, чтобы его ближайший товарищ перешёл ему дорогу… «Перешёл дорогу» и «ближайший товарищ» – естественно, в кавычках. Это событие без волнения Теодор пережить не мог. Он произвел тринадцать вращений вокруг своей оси, подобно суфийским дервишам, чтобы упорядочить мысли, погладил овцу по кличке Марсельеза: у него, как у Диковского Рика Декарда, была настоящая овца – достал из-под стола свои виар-очки, вывел клавиатуру и начал диктовать очередную главу…

…Ноги Магния после пройденных дорог непристойно гудели, как при императоре Нейронии. Упёршись в гигантскую гранитную глыбу, заменявшую ему и стол, и стул, и комод, Магний разложил на ней пергамент – тонко выделанную и отбелённую сыромятную кожу суслика – и начал было описание своих подвигов чернилами из графита, сажи и других природных материалов, смешанных с оливковым маслом, на древнеэллинском, но уснул, и приснился ему такой вот сон…

(Перевод с древнегреческого.)

…Магний пробирался сквозь неизвестную лесную чащу. Ветки неизвестных ему деревьев и кустарников больно царапали его незащищённое доспехами, но по мнению многих, мужественное лицо. И вдруг где-то в глубине чащи он увидел огонёк, чем-то похожий на пламя костра.

«Очень похоже на рукотворное кострище! – подумал Магний. – Пойду к нему, ведь если я не пойду, то никто не пойдёт, к тому же скоро ночь и мне не помешает компания человека, знакомого с навыками разведения костра».

Долго он ещё пробирался сквозь непроходимый лес, по пути больно ударился о торчащий сук органом для тушения костра, и вот, наконец, Магний достиг опушки, в центре которой и правда горел костёр, а подле него сидела прекрасная молодая женщина. А может, и не молодая и не прекрасная: было уже темно, и лица её было не разглядеть, хоть оно и освещалось костром. По туловищу, закутанному в медвежьи шкуры, определить возраст женщины мог только его знакомый либитинарий.

Магний, прекрасно знакомый с местным лесным этикетом, подошёл к костру чуть в полуприсяде, что называется – гусиным шагом, и покашлял на трёх языках, как того требовал протокол.

Особь повернула к нему своё лицо, и Магний увидел, что это была вовсе не женщина, а старуха с прекрасно сохранившимися верхними клыками, которые грациозно располагались у неё поверх нижней губы.

– Вечер добрый, о прекрасная незнакомка, – чуть с хрипотцой, для придания голосу сексуальности, поздоровался Магний. – Как мне добраться до логова дракона, который наверняка ожидает смерти от меня уже не первый год?

– Этиология данного процесса спонтанно вариабельна или, короче говоря, хуй его знает, добрый человек! – ответила старуха и села на корточки.

Тогда Магний разглядел, что у старухи был огромный живот, который поначалу в темноте он принял за огромную, низко расположенную грудь.

– Не спеши судить человека по первому впечатлению. Наверняка основное дерьмо в характере он припас для десерта… То, что ты используешь слова с расширенным эмоциональным диапазоном, мне понятно: в лесу иначе не выживешь – но что у тебя с животом, ты что, беременна? – Магний всей головой, включая подбородок, указал на живот старухи.

– Наглец! Я только что съела самца кролика, он ещё не переварился.

– Так как насчёт дракона? – Магний прищурился от попадающего в глаза дыма и пошуровал палкой в эпицентре костра, отчего из того полетели вверх крупные, яркие искры, похожие на светлячков, и словно по мановению неведомого дрессировщика создали картину огнедышащего дракона, сидящего на огромном суку.

– Это прямой путь к безумию, даже не думай о нём! Драконы давно не водятся в дикой природе. Хотя… Мне известно, что у местного царя – Ursusа Слабоумного, есть один взрослый, но некрупный, размером с бобра, дракон, и что за сравнительно небольшие деньги с ним можно сразиться.

– Хм! А это будет засчитано, как официальный бой? Титул победителя дракона будет присвоен в случае победы? Дамы высших сословий будут предлагать мне себя в качестве приза?