Скрипка судьбы

Италия, XV век.

Когда-то могущественная Священная Римская империя, символ незыблемой силы и стабильности на протяжении веков, а ныне лишь тусклый отблеск былого величия, погрузилась в череду бесконечных конфликтов и распрей внутри себя. С одной стороны, возвышались Флорентийская, Венецианская и Генуэзская республики, а также герцогство Миланское, стремилось расширить свои владения, а с другой – усиливалось влияние Папы Римского и короля Неаполитанского. В этом хаосе событий они вели кровопролитные войны между собой за господство над важными торговыми путями, пытаясь утвердить своё превосходство как внутри страны, так и за её пределами.

Флоренция, столица Тосканы, в конце XV века становится одним из крупнейших городов Европы, стремительно развивается и богатеет. Город банкиров и ремесленников, словно неведомой силой притягивает к себе самых выдающихся и талантливых людей своего времени.

В конце этого века здесь, в Тоскане, и произошла эта история с человеком, про которого, родись он позже или раньше, в другом городе или в другом месте, никто бы и не узнал, и прожил бы он свой век на земле, как все. Но судьба распорядилась так, что он родился именно здесь, в намеченный ею день и час, и его путь по земле был заранее определён, от начала и до конца. И проживёт он жизнь свою, оставив после себя яркий, неизгладимый след в сердцах многих людей, и светлая память о нём будет жить вечно.

Трудно поверить в достоверность этой истории, она может показаться кому-то художественным вымыслом, а кому-то – правдивой и реалистичной, пусть и местами мрачной и жестокой, как и вся эпоха, в которой она разворачивается. Так что я начинаю свой рассказ, основанный исключительно на достоверных исторических фактах и событиях давно минувших лет.

Глава 1

Маленькая деревушка, возвышающаяся на вершине холма, склоняющегося к крутому обрыву, насчитывает домов сорок-пятьдесят. Её узкие мощеные улочки с прижатыми друг к другу домиками и украшенные разноцветными цветами, создают уютную, тёплую атмосферу. Несмотря на то, что дома похожи между собой, каждый по-своему неповторим, ведь отражает внутренний мир своих хозяев и устоявшийся уклад всей их жизни.

Какой же потрясающий вид на всю округу открывается отсюда: бесконечные ряды виноградников плавно переходят в изумрудные луга и сверкающие серебром оливковые рощи. Безбрежные просторы в разгар лета покрыты золотыми подсолнухами, словно тысячи Солнц вдали, а весной пылающим пламенем маки пронизывают воздух своим ароматом, под голубым небом, и все сверкающие краски природы, перемешавшись и переливаясь радужным цветом, рассыпаются яркими вспышками. Холмы с кипарисами, виноградниками, подобно разноцветным лентам, простираются до самого горизонта, то резко вздымаются вверх, то плавно сглаживаются в волнистые изгибы, создавая невероятные цветовые переходы. Вдали, словно сверкающие бриллианты, блестят небольшие озёра. В их прозрачной, как чистейший кристалл синеве, скрывшись от чужих глаз, в жару купаются местные девушки, и радостное солнце улыбается им, озаряя их счастливые лица. И создаётся впечатление, будто великий художник, используя волшебные краски, просто разбрызгивая их повсюду вокруг, воплотил здесь в жизнь свою самую великолепную картину природы и мира.

Вдалеке, на склоне холма, стоит полуразрушенный замок, принадлежащий местному феодалу и брошенный своими прежними владельцами много столетий назад. История замка тесно связана с историей великой графиней Матильдой Тосканской, прославившейся своим воинственным характером, и при жизни, сумевшей значительно увеличить свои земли. К её мнению прислушивались не только короли и императоры, но и сам папа Римский Григорий VII. Она умерла бездетной, завещав всё свое наследие церкви.

Но до бога высоко, а до папы Римского далеко, и коммуна взяла в свои руки управление внутренними делами главного города Тосканы – Флоренция. Решая торговые и ремесленные вопросы, собирая налоги и чеканя собственную монету. С развитием Флорентийской республики, она вскоре начала проводить и собственную внешнюю политику. И феодалов изгнали отовсюду, чтобы не препятствовали торговле и прогрессу, и те, хоть и не сразу, но словно исчезли, растворившись в больших городах.

Однако замок всё ещё величественно возвышается над окружающим пейзажем, словно вечный страж, чья память сохранила всё, что происходило здесь раньше. И на минуту возникает ощущение, что время тут остановилось очень давно и дальше идти не хотело.

Догорает день. Солнце медленно спускается к горизонту. Оно не обжигает, не слепит, а мягко пригревает, тёплыми вечерними лучами, окрашивая небо, облака, проплывающие по нему, поля и луга в розовый цвет. Все улочки, залитые ярким светом, вдруг блеснут дома как будто все засверкают, избавляясь от серой угрюмости, и душа человека вдруг затрепещет от такой красоты, и на сердце становится лучше. И так хочется, чтобы солнце застыло прямо на горизонте, не опускаясь ниже, а прямо на нём, чтобы продлить это волшебное мгновение до бесконечности. Но оно неумолимо катится вниз, природа замирает, становится тихо, и всё вокруг погружается в сумеречные тени.

Наша деревня расположена вдали от шумных городов и оживленных дорог. Посторонние гости здесь бывают редко, хотя жители соседних, еще более мелких деревень, часто заезжают сюда прикупить разные нужные мелочи, кое-какие продукты и сладости. Заблудиться здесь невозможно. Куда бы ты ни свернул, уже после одного-двух поворотов снова оказываешься на центральной улочке, где расположились лавки торговцев с сыром, мясом, вином и всякими безделушками.

Улица, немного шире остальных, с множеством ступеней, ведёт вверх по склону к главной площади деревни, являющейся не только местом сбора всех её жителей для воскресных проповедей в церкви, но и для проведения шумных собраний. Здесь люди все сообща, активно обсуждая и споря, решают важные вопросы, выбирают должностных лиц, принимают законы и постановления, которые и регулируют жизнь всей деревни. На площади устраивают и веселые праздники, продолжающиеся до самого утра, и траурные церемонии, где односельчане прощаются с ушедшими в мир иной, провожая их в последний путь всей деревней. Тут все друг друга хорошо знают, и живут хоть и небогато, но дружно, в гармонии и взаимопонимании, как и их предки.

Тем не менее, некоторые односельчане, всё-таки пытаются выделиться на фоне других, и сколотить небольшой капитал, используя свою ловкость и хитрость. Плутоватый Франческо, несмотря на запреты местного пастыря, лечит людей непонятными самодельными лекарствами, за что священник частенько ругал его, и тот каялся, но снова продолжал своё дело. К нему постоянно приезжают отовсюду желающие прикупить его чудодейственное целительное средство. А ростовщик Даниэль старается устроить торговлю разными вещами, а также даёт деньги и под проценты, выписывая векселя, и уже раскинул свою паутину на все близлежащие деревни и фермы. Его здесь не любят, но частенько пользуются его услугами, проклиная за глаза, на чём свет стоит. Укрывшись в своей скромной каморке и глядя в окно, он мечтает переехать в великолепную Флоренцию, в которой он был очень давно, и так впечатлялся этим городом, что после его посещения решил во что бы то ни стало разбогатеть и вернуться туда жить навсегда… Но что-то предприятие его не даёт нужного результата, и, уже постарев, всё откладывает свою мечту на неопределённый срок, возможно, смирившись со своей судьбой, ведь и здесь чувствует он себя совсем неплохо.

Те, кто не умел зарабатывать по-другому (да тут особенно и негде было) трудились на полях, обрабатывая благодатную землю, ожидая осени, когда настанет время сбора урожая винограда. Напоённые дождевой водой и обласканные тёплым ветром и солнечным светом, виноградные гроздья великолепны. Их нежно складывают в легары, представляющие большие ёмкости из камня или гранита, и юные девушки босыми ножками, мягкими и нежными, стараясь не раздавить косточки, придающие горечь вину, выжимают из него сок. И этот сок, скоро превратится в прекрасный напиток. А в ноябре, после Дня Святого Мартина, вся Тоскана, в каждой деревушке, будет отмечать День молодого вина, которого все с нетерпением ждут.

В этот день, на площадях дружно устанавливают столы, с разными блюдами, но непременно с запечённым гусем и искрящимся на солнце напитком ярко-красного цвета. И на несколько дней закатывают пиршество, на которое собирается вся округа. Счастливые лица повсюду. Шуточные гонки на ослах, танцы, пение, маскарады – всё это создаёт атмосферу безграничного веселья, царящего в эти дни, а волнующие эмоции, словно лёгкий тёплый ветерок, разносятся по окрестностям, подхватываются всеми. Этот праздник и все забавные события, произошедшие во время него, остаются в памяти людей надолго, вызывая улыбку в предвкушение его возвращения, ожидание, которое тянется целый год.

Разлив вино по бутылкам, односельчане продают его оптом приезжающим из разных городов перекупщикам. Покупатели выстраиваются в очередь, пытаясь первыми оценить чудесный напиток, ведь в каждой семье свои секреты и неповторимый букет. Причём продавалось оно не литрами, а метрами. В «метре», выставленном на прилавке, находилось двенадцать бутылок. Оплативший «метр» вина получал в подарок тринадцатую бутылку. Всё быстро раскупают, приезжие торговцы разъезжаются, и деревня потихоньку погружается в тишину, готовясь к зиме.

В стороне от деревни расположилось небольшое хозяйство – подере. На въезде стоял довольно внушительного размера дом, производящий снаружи приятное впечатление, хотя внутри царила полутьма и не такая просторность, как это казалось издалека. Помимо столовой, в жилище было несколько комнат, заставленных всякой всячиной, и три маленькие спальни. Именно здесь жила семья, о которой и пойдёт наш рассказ: муж, его уже пожилые родители, жена и их дети – две замечательные девочки. Усердие, и глубокое знание секретов земледелия приносили обильные урожаи, за что они получали заслуженное вознаграждение, продав всё осенью и живя материально благополучнее многих деревенских жителей. За это их изначально не слишком любили в деревне, ведь зависть, как известно, часто поселяется в сердцах людей, когда кто-то живёт лучше других, даже если это хорошие, отзывчивые соседи. Были среди многих и те, кто, встречаясь с ними на улице, недружелюбно поглядывал им вслед, несмотря на то, что в глаза они доброжелательно улыбались и даже с подчеркнутой вежливостью первыми здоровались.

Семья, словно инстинктивно чувствуя это, избегала без необходимости появляться в деревне, приезжая в основном на воскресную службу, которую практически никогда не пропускали, ведь, как и все, они были глубоко верующими людьми. После приветственных слов, они спешили обратно на свою ферму, где их ждали повседневные хлопоты и дела, занимающие всё их время.

Приходит вечер, темнеет и все собираются в доме. Мужчины могут наконец-то немного расслабиться и насладиться чашей вина, расположившись во дворе, откуда открываются прекрасные виды на всю окрестность, когда луна, поднимаясь, освещает белым светом своим поля и луга. Тем временем женщины что-то стряпают на кухне, а дети, ожидая заслуженного ужина, не упускают случая повеселиться и потанцевать, и в доме становиться ещё уютнее и теплее. Все были счастливы, наслаждались жизнью и радовались, любуясь своими детьми, их звонкому смеху, которые подрастая, во всём помогали им по хозяйству. И после вечерней трапезы, возблагодарив Бога, они расходятся по своим комнатам, готовясь ко сну, ведь завтра их ждал новый день, полный новых забот.

Вскоре в семье после двух девочек родился долгожданный мальчик, наследник и продолжатель рода. Назвали его Джузеппе. Радость отца была безграничной, и вся семья с нежностью заботилась о малыше, одаривала его всем своим теплом, на которое только способно безмерно ласковое и доброе итальянское сердце. Жаль только бабушка с дедушкой не дожили до его появления.

– ll mio cuore batte solo per te (мoё сердце бьётся только для тебя, мой ненаглядный), – ласкала его мать, хотя, разумеется, она всех детей очень любила, но, как известно, самый младший ребёнок – самый любимый. И заботливые сестры тоже словно души не чаяли в нём, везде брали его с собой, с самого раннего детства.

Рос Джузеппе, как все дети, и до определённого возраста ничем не отличался от сверстников, помогая на ферме матери и отцу. Но немного подрастя, он, частенько подняв глаза к небу, вдруг останавливался и прислушивался к пению птиц, шуршанию листвы и улавливал в своей голове тысячи звуков, которые, казалось, были слышны только ему одному.

– Что ты там услышал? – спрашивала его мать.

– Как же, мама, ты послушай только, как стрекочут стрекозы и щебечут птицы вдали…

Мать недоверчиво смотрела на него и, остановившись, пыталась уловить хоть какой-нибудь звук, но ничего не слышала, кроме свиста ветра, и скоро уже привыкла к немного странному его поведению, а со временем перестала совсем обращать на это внимание, как и сёстры с отцом.

Слух его был настолько идеальным и настолько чувствительным, что это трудно было представить. Иногда он что-то напевал, сначала еле слышно, а потом всё громче и громче, доходил до таких высоких нот и такой чистоты звука, что человеческое ухо просто не воспринимало его, и казалось, что он просто открывает рот, пытаясь что-то выдавить из себя. Все в этот момент добродушно поглядывали на него с лёгкой улыбкой.

Годы летели быстро, Джузеппе вырос, возмужал, превратившись в симпатичного юношу.

В конце 1488 года на Италию обрушился страшный голод. Неурожай, мор скотины от неведомой до того времени болезни, захлестнул пол страны. В больших городах севера Италии, которые уже давно ориентировались на производство разных товаров, это менее коснулось людей, и бедствие ощущалось не так остро. А вот в центральной и южной части, налёт цивилизации довольно быстро слетел с глаз городской знати. Все очень уязвимые слои населения, от бедных студентов университетов до нищих, не просто перестали получать бесплатно хлеб – их, как дворовых старых собак, изгнали за пределы городов. Некоторые из них, совсем опустившись, превратились в разбойников, грабящих и убивающих беззащитных крестьян просто за кусок хлеба. Они сражались частенько и даже между собой за ежедневную пищу.

Целые общины начали разоряться, люди распродавали всё, а потом закладывали ростовщикам и свои дома. Оставшись без крова и каких-то надежд, они стали покидать родные места в поисках лучшей жизни, считая, что где-то там далеко наверняка всё по-другому. Новые нищие, многие из которых не так давно были состоятельными и уважаемыми членами общества, теперь с ненавистью смотрели даже на мало-мальски средние семьи, которые каким-то чудом держались ещё на плаву.

Не осталась в стороне от происходящего и наша деревня… Когда-то милые, улыбчивые соседи теперь ссорятся по любому поводу из-за малейшего пустяка, доведённые до отчаяния. Абсолютной нормой становятся драки между односельчанами, которые быстро перерастают в поножовщину, и потихоньку мирная деревушка превращается в место, пропитанное ненавистью, где каждый враждует с каждым… Но что бы между ними ни происходило, со временем они мирятся и заливают общее горе вином, и уже все вместе ненавидят семью на ферме, которая ещё как-то держится на плаву и не голодает, так как многие из них, и даже что-то продают из своих запасов.

Глава 2.

Вечером на ферме Джузеппе, лежа уже в кровати, услышал странный звук, похожий на скрежет железа и топот людей, приближающихся к их дому. Он вскочил и ещё раз прислушался – звуки становились всё более отчетливей и всё ближе. Выйдя из своей комнаты, юноша подошел к отцу, и произнес:

– Паппа, я слышу, что сюда кто-то идёт, и не один…

Тот прислушался, ничего не услышал, но, зная про способности сына, немного напрягся.

– Ты точно уверен, Джузеппе?

– Да, – поверь мне.

Мать съёжилась от страха и побледнела. В последнее время она ясно видела, что творится в деревне, и украдкой слышала от односельчан, что творится в Тоскане последний год. Тут же заголосила:

– Неужели и до нас добрались?!

Отец, взглянув на неё, на девочек, которые растерянно стояли рядом, обратился к сыну:

– Джузеппе, уводи женщин, прячьтесь в подвале, в пристройке, а я сам проверю всё тут.

– Пресвятая Дева Мария, обереги нас! – запричитала мать, упав на колени перед иконой.

– Быстрей, быстрей, прячьтесь! – Надеюсь, нас пронесёт с божьей помощью! – воскликнул Джованни и быстро перекрестился.

Через несколько секунд он и сам услышал странный свист под окном и, взяв лампу, закутавшись в одеяло и держа в руке топор, вышел во двор, тут же столкнувшись лицом к лицу с кем-то, вооружённым алебардой и шпагой. Из темноты появился ещё один разбойник, который без разговоров схватился за вилы и проткнул его плечо так глубоко, что достал до кости. Джованни вскрикнул от нестерпимой боли и выронил топор, которым не успел воспользоваться.

Трое разбойников ворвались в дом, таща его за собой.

– Хорошо ты тут живёшь, пока все голодают, – произнёс, наверное, старший из них.

– Где все?

– Никого больше нет, только я, все в деревне у родственников, – соврал он, держась за раненое плечо и пытаясь остановить кровь.

– Может, это и лучше. – Сам всё отдашь, или как-то иначе?

– Да у нас ничего нет, сами живём впроголодь. Мы бедные крестьяне.

– Да, вижу я вашу бедность, вижу… По-хорошему, я так понимаю, не получится. Привяжите его, – скомандовал разбойник своим подельникам.

Удерживая Джованни, они обмотали его руки веревкой, пропущенной через балку под крышей, и, потянув за неё, подняли его над полом. В глазах у него потемнело, острая боль пробежала по телу, и он взвыл. Схватив вторую верёвку, другой разбойник привязал её за его мошонку и, перекинув её за ту же балку, спросил:

– Ну что, долго ещё упорствовать будешь?

Он натягивал верёвку как можно выше, мучая Джованни долгое время, требуя денег.

Джованни содрогаясь от боли, но крепко сжимая зубы, молчал, понимая, что, отдав последние накопления, спрятанные в тайнике, он всю семью неминуемо обречёт на голод.

«В доме точно что-то спрятано», – произнёс один из разбойников. – Вон как упирается.

И перевернув весь дом вверх дном, комнату за комнатой, грабители нашли несколько мешков запасов, три меры пшеничной муки, которую он хранил в сундуке, более десяти необожжённых хлебов, четыре колбасы, салями, вино, а также серебряное кольцо с красным камнем.

– Так, говоришь, голодаете? «Потянув за верёвку, привязанную к мошонке», – произнёс один из них, и, разложив всё на столе, разбойники с жадностью набросились на еду, запивая её обильно вином. Наевшись с голодухи до отвала, они уже реже тянули за верёвку, а потом и вовсе бросили её на пол. Быстро уснули прямо за столом, оставив Джованни всё также висеть, уже без сознания.

Джузеппе, сидя в подвале, больше не слышал никаких звуков и, оставив там до смерти напуганных женщин, выбрался наружу. Тихо, стараясь даже не дышать, приоткрыл заднюю дверь дома и на цыпочках вошёл внутрь. Отец висел посреди комнаты с опущенной головой, весь пол под ним был залит кровью, а пьяные грабители, уронив головы на руки, мирно спали у них за столом. Юноша бережно отвязал отца и взвалил его на плечо. Как же сильно ему хотелось покромсать на мелкие куски этих злодеев, но понимал, что если он не справится, то жизнь его близких будет под угрозой, и, тихо скрипя зубами, вышел из комнаты, бросив на разбойников полный ненависти взгляд.

С лицами, побелевшими от волнения и глазами, полными ужаса, женщины уже стояли за домом. Мамма, тихо всхлипнув, подбежала и, сжав губы, чтобы сдержать крик, протянула сыну руку, и вместе они, бережно неся отца, быстро отошли от фермы на безопасное расстояние.

Утром грабители, проснувшись, обнаружили, что пленник исчез, и в спешке покинули ферму, прихватив с собой все похищенное.

– Мамма, они уже уходят! – радостно прокричал Джузеппе, после чего, убедившись, что опасность миновала, они все вместе вернулись домой.

Джованни был совсем плох, его дочери по очереди не отходили от его кровати, давая матери возможность ненадолго вздремнуть. Джузеппе старался утешить её и сестер, но не находил нужных слов и толком не знал, как это сделать.

Прошло несколько дней, и отец семейства постепенно стал приходить в себя, чем безумно порадовал всю семью.

– Любимый поешь, тебе надо набираться сил, – нежно сказала жена, и, приподняв его голову, поднесла к его губам ложку горячей похлёбки. – Нужно быстрее выздоравливать, без тебя нам не справиться. Судьба испытывает нас, чтобы мы стали сильнее и достойно прожили свою жизнь.

Джованни, тяжело вздохнув, снова погрузился в глубокий сон.

Глава 3.

Прошёл ещё день, и он встал с кровати. Хотя и с трудом, но сам передвигался по дому и, позвав сына, сказал:

– Мальчик мой, наступили трудные времена, но с этим мы обязательно справимся. Страшнее всего то, что мы совсем беззащитны, живя здесь вдали от всех. Любые проходящие мимо разбойники могут снова ограбить нас, а то и убить. Надо для нашей защиты достать хотя бы одну аркебузу. Она со ста метров пробивает доспехи рыцаря и грохот издаёт такой, что уши закладывает. У разбойников редко бывает такое оружие, и это может сильно напугать их и отвадить от нашего дома… Сходи к Даниэлю в деревню, он точно поможет нам её раздобыть. Но ничего не рассказывай о случившемся. Нас и так недолюбливают там, а сейчас оголодавшие люди стали ещё злее. Никто не посочувствует нашему горю, а может, даже и рады будут.

– Хорошо, отец, завтра и отправлюсь.

Утром Джузеппе, быстро перекусив, собрался в дорогу.

– Осторожно, мой мальчик! – напутствовала мать.

Сестры, стоящие рядом, подошли и обняли его, и даже немного всплакнули, как будто отправляли его в дальний поход, хотя раньше это было обычное дело – сходить за чем-то в деревню. Они попросили принести им сладости из лавки мадам Антони, и долго провожая его взглядом, махали руками, пока он не скрылся из виду.

Джузеппе примерно через час дошёл до деревни. Людей на улице практически не было, и многие окна были закрыты тяжёлыми ставнями и заколочены. Очень подорвали здешнюю общину распространившиеся утопические слухи, что голод носит только местный характер. Достаточно отмахать несколько десятков лиг – и на новом месте про голод можно будет забыть. Некоторые семьи снялись с места, бросив дома, оставив поля незасеянными, и отправились в даль в поисках лучшей доли.

Пройдя по главной опустевшей улочке, сделав два поворота и преодолев десяток ступеней, Джузеппе оказался на месте и, приоткрыв дверь, зашёл к Даниэлю, который, к счастью, никуда не уехал. Поздоровавшись с ним и особенно ничего не объясняя, юноша озвучил свою просьбу, подкрепив её немалой суммой денег. Даниэль привык к разным необычным просьбам односельчан и, ничуть не удивившись, пообещал помочь, хотя и сам не очень представлял, где взять аркебузу, но деньги сразу спрятал и был очень доволен такой выгодной сделкой.

Попрощавшись, Джузеппе вышел из дома и почти сразу столкнулся лицом к лицу с местным священником, спешащим на службу.

– Сын мой, я давненько не видел вас на воскресных проповедях. Не заболели ли вы?

– Падре, паппа болен, и нам не хочется оставлять его одного в доме. Времена уж больно неспокойные…

– Да, тяжёлые времена настали, и неизвестно что ждёт нас впереди, тем более нужно сплотиться всем вместе в храме Господнем, моля прощения у Господа нашего, пославшего нам такое испытание за грехи наши.

– Да, падре, мы молимся каждый день и обязательно скоро будем все вместе на проповеди и причастимся.

Поцеловав руку священника, юноша пошёл в лавку мадам Антони, которая вела небольшую торговлю разными сладостями, столь любимыми детьми и молоденькими девушками. Она всегда была приветлива с ними и доброжелательна. Но и её лавка оказалась закрыта и заколочена массивными досками. Джузеппе немного расстроился, что не сможет порадовать сестёр, и отправился в обратный путь, уже никуда не спеша. Шепот тысячи звуков, окружавших его по дороге, заполнили его голову, и он пытался понять, от кого они исходят, устроив для себя занимательную игру, и так увлёкся ею, что не заметил, как дошёл до дома. Войдя внутрь, радостно сообщил всем, что им обещали помочь. И немного грустно добавил, что угощений не будет.

Слух о том, что семья на ферме попросила Даниэля достать им аркебузу, быстро распространился по деревне, достаточно было им по секрету поделиться с мадам Анне, и тут же поползли разные домыслы.

– Они точно что-то замышляют, – зашептали односельчане. – Слышали, даже оружие хотят прикупить втайне от всех.

– В церкви не появляются… – Говорят, они на ферме варят какое-то зелье и пьют его, а на полях выращивают что-то непонятное и им-то питаются… Эти страшные новости, подкреплённые обильными домыслами, на какое-то время сплотили всю деревню. Разговоры были только об этом, и, потеряв способность здраво мыслить, все дружно пришли к единогласному выводу.

– Это они наслали на нас неурожай и голод, чтобы прибрать к рукам наши земли.

– Это их старшая дочь, в её глазах читается что-то зловещее, словно у ведьмы, – с уверенностью кто-то сказал. Она всегда прикрыта платком, как и её сестра, и избегают общения с окружающими, а родинка над губой девушки, несомненно, подтверждает это. Все переглянулись.

– Даже в церковь перестали ходить, – согласился другой, и его поддержали единодушно.

Изголодавшие, озлобленные люди были склонны верить во что угодно, тем более что все подсознательно чувствовали, что на ферме можно найти пропитание, поделив поровну между всеми, если только удастся доказать, что там проживает виновница всех их бед – ведьма. И только её поимка и последующее справедливое наказание могло спасти всех от голодной смерти.

В памяти многих сразу всплыло, как лет двенадцать назад в окрестностях деревни поймали девушку, обвиненную в колдовстве и нанесении порчи на всех жителей. Как же жизнь всех заметно улучшилась и урожай в тот год собрали прекрасный, после того как её поймали, осудили, а потом утопили в озере.

В те времена это было обычное дело, по всей Европе активно отлавливали ведьм. Некоторые епископы, доходящие до полного безумия, устраивали чистилища с казнями до сотни женщин в один день, предварительно долго пытая и мучая жертв, чтобы они сами подтвердили свою связь с дьяволом. Причём доходило до того, что просто клитор на теле женщины мог признаться третьим соском дьявола, и этого было достаточно для доказательства, что та ведьма. При изощрённых пытках, если жертва смотрела в одну точку, это означало, что она видит своего господина – дьявола; бегающий взгляд означал, что она следит за ним; закрытые глаза – что мысленно общается с ним.

В общем, шансов на помилование и доказательства своей невиновности у них не было совсем. Но, превозмогая жутчайшую боль, длящуюся днями и даже неделями, жертвы пытались держаться до последнего, ведь никому не хотелось признать себя ведьмой и после смерти отправиться в ад.

После завершения пыток и вынесения "справедливого" приговора в землю на пустыре за городом вкапывали столбы. Вокруг них штабелями складывали брёвна, загодя уже были приготовлены цепи и огромные вязанки хвороста. Народу на казнь со всех окрестностей собиралось много, по шесть-восемь тысяч зрителей. Хозяева трактиров и постоялых дворов изрядно пополняли свои кошельки в эти дни и были счастливы, ожидая новых зрелищных мероприятий, так как многотысячная толпа гуляла и веселилась потом ещё несколько дней.

Обгорелые проплешины на местах сожжений стали обычной частью ландшафта многих городов того времени и уже настолько заурядной, что народу собирали на порядок меньше. И в диковинку это было только для редких иноземцев, которые с интересом рассматривали всё и перенимали местные обычаи.

Таких массовых казней ведьм в данной деревне не бывало, но местный пастор, присутствующий при всех этих прениях, не мог остаться в стороне, и последнее слово однозначно было за ним. Он быстро оценил сложившуюся ситуацию. Ему очень нужно было сплотить общину, дать им надежду на лучшее будущее – найдя козла отпущения во всех их бедах, и наказать его. Испугавшись потерять полный контроль над своими прихожанами, которые уже были просто доведены до крайности, пастор понял, что в деревне всё может закончиться очень плохо. Очередной дракой, поножовщиной или ещё чем-то более непредсказуемым – он произнёс речь, давшую ход нашей истории, которой могло бы и не произойти, если бы обстоятельства сложились по-другому.

– Не посещать храм в праздничный или воскресный день, – начал он, – значит, не любить Христа, не стремиться к общению с Богом. Никакая домашняя молитва не может заменить молитвы церковной. "Где двое или трое собраны во имя Моё, там и Я посреди них", – говорит Господь. А они целым семейством уже более трёх раз не были на воскресной службе, и я уверен, что там творятся не богоугодные дела, поэтому властью, данной мне Католической Церковью, я отлучаю их от неё.

Его слова разразились как гром среди ясного неба. Этого оказалось достаточно, чтобы жители деревни, сплотившись в единстве, с факелами в руках, словно рой разъяренных пчёл, жаждущих мести за разрушенный свой дом, двинулись на ферму под предводительством священника. В порыве бескомпромиссного, казалось, справедливого наказания, будто подталкиваемые какой-то невидимой силой, они быстро добрались до цели.

Света нигде не было видно, последняя лампада давно потухла, и все в доме уже спали глубоким сном. Когда обезумевшее скопище мирян приблизилось, Джузеппе молниеносно проснулся, отчётливо расслышав обрывки фраз и топот ног, доносящиеся снаружи, и, вскочив, разбудил всех.

Глава 4.

Пылая от гнева, разъярённая толпа односельчан окружила двор. Камни, палки – всё, что было под рукой, полетели в их окна… Отовсюду сыпались угрозы, но к решительным мерам не приступали, ожидая напутственных слов пастыря и внимательно посматривая на него.

Семья на ферме, через узкие прорези ставень, в ужасе смотрела на происходящее во дворе собственного дома, не понимая, что происходит. Глава семейства пытался всех успокоить и, вышел один узнать, что случилось и почему все с пастором ночью пришли к ним.

– Властью, данной мне Богом, – начал священник. – Я обвиняю вашу дочь в колдовстве. Она наслала беды на нашу общину, приведшие к неурожаю и голоду. Мы христиане и не творим самосуд, но требуем, чтобы она пошла добровольно с нами для дачи показаний, и, если она докажет обратное, мы отпустим её.

Джованни, с непониманием в глазах, оказался в центре молчаливой толпы, которая плотным кольцом окружила его, не оставляя ни единого шанса укрыться в доме. Его старшая дочь Арианна, прятавшаяся за дверью, не смогла сдержаться и выбежала во двор. Её длинные рыжие волосы, обычно укрытые платком, теперь развевались во тьме, а в испуганных зелёных глазах отражалось пламя факелов. На мгновение все замерли, ведь в те времена рыжие волосы были неопровержимым доказательством того, что перед ними – настоящая ведьма.

– Ловите её, свяжите, заткните ей уста, прежде чем успеет наслать на всех нас проклятия! – крикнул священник.

Самые отчаянные мгновенно бросились к девушке, крепко связав её. Ни отец, ни мать, ни Джузеппе не могли помочь ей ничем. Эльза, младшая сестра девушки, кинулась к ней, и её огненно-рыжие волосы, словно медные нити, сверкнули в ночи.

– Не трогайте её, она не ведьма! – закричала она, упав на колени и обняв ноги уже связанной Арианы.

Несколько мгновений пастырь испепеляющим взглядом смотрел на девушку, в глазах которой читались страх и отчаяние, затем, обернувшись к своим прихожанам, приказал:

– Взять и её, она тоже ведьма!

Немедленно к Эльзе подскочили двое, и схватив, тотчас же связали ей руки пеньковой верёвкой. Люди словно сошли с ума, от их криков звенело в ушах. Казалось, будто сотни адских бесов, а не праведных христиан собрались в одном месте.

Мать с отцом, стоя на коленях и целуя одежду священника, умоляли отпустить их дочерей.

– Они же ничего не сделали, они истинные христианки! За что их?

– Я отлучил вашу семью от церкви, и скоро мы выясним всё и о вас, – сказал тот, выдернув свою одежду из их рук.

Ещё немного – и толпа приступила бы к решительным действиям, не пощадив всю семью.

– Остановитесь, люди, мы следуем заповедям Господа: «Ни убий». Мы не можем без суда и следствия чинить беззаконие. Только праведный суд и справедливый приговор расставят всё на свои места. После этих слов все немного успокоившись, связав пленниц и погрузив их в повозку, изъятую вместе с последней лошадью у семьи, отправились обратно в деревню.

Мать обливалась слезами, лежала на земле. Она протягивала руки в сторону удаляющейся толпы, о чём-то молила их, голосила изо всех сил, но её будто никто не слышал или не хотел слышать. Отец с сыном пытались как-то утешить её, хотя и сами еле сдерживали слёзы отчаяния.

– Господь всемогущий, не позволь совершиться злу, они же совсем юные девушки! За что им такое испытание? – Стоя на коленях и обращаясь уже куда-то в сторону мерцающих звёзд, просила она.

Односельчане, дойдя до деревни, сбросили пленниц на площади, и двое, схватив их за волосы, потащили в подвал церкви и заперли там по разным камерам. Народ, оставшись очень довольный собой, стал расходиться по домам, ожидая "беспристрастного допроса" обвиняемых и справедливого приговора.

У пастыря была трудная ночь, он ещё ни разу не сталкивался с таким, но прекрасно понимал, что приговор должен быть однозначным, чтобы как-то успокоить прихожан, показать, что их труд не пропал даром.

Должности дознавателя и палача в деревне не предусматривались, и он был в замешательстве. Кто будет вести допрос по всей строгости содеянного? А без пыток в таком деле было не обойтись, чтобы докопаться до истины.

В деревушке проживал мужчина, внешне приятный и вежливый с окружающими, однако скрывающий под маской добронравия явные садистские наклонности, которые он проявлял в своем доме, в отношении к жене. Она терпела его издевательства долгое время, но однажды, не выдержав очередного изощренного акта насилия, решилась открыть правду священнику во время церковного обряда исповеди. Тот обещал ей помочь, но так ничего и не смог сделать. Её муж просто ответил, что женщина уже повинна перед Богом одним своим существованием, и её греховная похоть должна быть усмирена, чем он и занимается иногда. На такие доводы у пастыря не нашлось возражений, и всё осталось как прежде. Это был лучший кандидат на роль дознавателя, и рано утром священник отправился к нему в дом. Тот с великой радостью сразу же согласился, готовый служить праведному делу, и, быстро собравшись, последовал за ним.

Спустившись в подвал и открыв одну из камер, священник вместе с палачом зашли внутрь. Старшая сестра, стоя на коленях, молилась и даже не заметила, как они вошли.

– Кому молишься, дочь моя, богу или дьяволу? Дай догадаюсь, – и пастырь, обойдя её спереди, приподнял её подбородок и посмотрел в глаза, опухшие от слёз и сильно покрасневшие за бессонную ночь. – Вижу твой бесовский взгляд, но мне ты ничего не сделаешь. Приложив крест, который висел на его груди, ко лбу девушки, священник вызвал у неё инстинктивный отпор.

– Вот что и требовалось доказать, – промолвил он. – Ну что, сама признаешься, по доброй воле, или будем вести дознание?

За спиной святого отца, Арианна увидела огромного мужика, который злорадно улыбался и потирал руки в предвкушении допроса. Стоя на коленях, девушка в страхе закричала:

– Я не ведьма! Отпустите меня и мою сестру, мы ни в чём не виноваты! – умоляюще глядя на пастыря, произнесла она.

– Ну что, сейчас всё и узнаем. Адольфо, начни пока с её сестры, а эта нам нужна в хорошем состоянии, чтобы люди видели, что она без пыток, сама, по доброй воле, призналась во всём.

– Хорошо, падре, – сказал палач и отправился в соседнюю камеру вершить правосудие.

Это была небольшая прямоугольная комната без окон, полная всевозможных орудий пыток. В центре её стоял резервуар с водой, куда головой погружали жертву, подвешенную к блочному механизму, что позволяло без особых усилий с помощью рычага поднимать и опускать вниз головой связанного человека. В углу стоял большой стол, на нём лежали различные крюки, ножи, плети, некоторые со следами засохшей крови, которые виднелись повсюду, на каменном полу и стенах. Страшно представить, что происходило здесь во время допросов. Комнатой давно никто не пользовался, со времён допроса последней в этих краях ведьмы прошло много лет, но всё оставалось на своих местах.

Чувства окончательно вернулись к девушке только недавно, после того, как она упала в обморок от увиденного здесь прошлой ночью. Во рту пересохло, её мучила жажда. Ледяная стена, к которой она была прикована, вместе с сырым воздухом подземелья заставляли её дрожать от холода, а по всему телу густыми волнами пробежал безумный страх, когда она взглянула на дюжего мужика, зашедшего к ней.

Палач не спеша обнажился до пояса, дабы не испачкать рубашку. Его совсем не трогали мольба и слёзы девушки, а наоборот, всё сильней возбуждали, и он наконец-то воплотил в жизнь все свои тайные желания, которые так и не смог осуществить в своём доме, мучая собственную жену.

Выбрав для начала кнут из полудюжины верёвок, он с ожесточением стегал спину пленницы, покрывая её глубокими рваными ранами, и капли крови окропляли собой всё вокруг.

После каждых пяти ударов он медленно переходит на другую сторону и даёт отдохнуть девушке полминуты. А потом снова сечёт с головы до ног, располагая плети ровно крестами. Крики и стоны заполнили комнату, но Адольфо не интересовало её признание, он упивался процессом, от которого получал истинное удовлетворение, о котором так долго мечтал.

В соседней камере на скамейке сидел Падре, спокойно беседуя с Арианой.

– Ну что, посмотрим, что твоя сестра расскажет нам интересного, а она расскажет, поверь мне…

– Не мучайте её, она ни в чём не виновата, – молила его девушка.

– Сознайся, и её мучениям придёт конец, – сказал он, выходя из камеры, с усилием толкнув железную дверь с массивным крестом, которая со скрипом неохотно открылась. Душераздирающие крики, проникли сюда. Ариана зажала уши ладонями и, лишившись чувств, повисла на цепях, полусидя на ледяном отсыревшем полу.

Падре зашёл в соседнюю комнату узнать, как идёт допрос обвиняемой. Стоны уже прекратились, девушка потеряла сознание, и только равномерный свист плети продолжал разрезать воздух вокруг.

– Сын мой, отдохни. Наша цель – не забить её до смерти. Нам нужно её признание, что она с сестрой ведьмы.

Адольфо остановился, тяжело дыша от перенапряжения, и, вылив на измученное, почти бездыханное тело Эльзы кувшин холодной воды, вышел на улицу передохнуть. Солнце уже высоко встало над горизонтом и ласковым, тёплым светом озарило всё вокруг. Счастливый палач присел на ступеньку храма, нежась в солнечных лучах, обдумывая дальнейший план действий… Если бы не Падре, он бы уже забил обеих подозреваемых до смерти, вытянув из них живых жилы, оставив им только язык, чтобы наслаждаться этим сладким стоном пленниц, так ласкающим его слух. И скоро изощрённые пытки продолжились.

Адольфо усадил Эльзу на расположенную острым углом вверх треугольную скамью так, что девушка не доставала ногами до пола, а руки закованные в оковы, зацепил к цепям в потолке. Скамья сразу впилась в её промежность, доставляя неимоверную боль и девушка пыталась подтягиваться, чтоб уменьшить страдания. Тогда палач, подвесил к её ногам пудовые гири, и стал с интересом наблюдать, что произойдёт и что будет дальше.

Острая поверхность бревна впивалась в промежность девушки всё глубже и глубже, раздирая на части её юную плоть. Эльза то теряла сознание на секунды, то снова приходила в себя. Чудовищная боль сковала всё её тело, и она почувствовала, как что-то глубоко внутри неё порвалось, и в ту же секунду по ногам заструилась горячая кровь. Жуткий крик заполнил всю комнату, и в последней отчаянной попытке остановить кровотечение она попыталась сжать коленями скамью, но это не помогло. Её ягодицы беспомощно скользили по поверхности бревна, и остриё всё дальше проникало в её плоть. Прикованная к потолку, она уже потеряв сознание висела на цепях, и лишь слабые покачивания её головы свидетельствовали о том, что жизнь ещё теплится в ней.

После небольшой прогулки по площади у церкви, где свежий воздух был насыщен ароматами цветущих деревьев, священник с нежеланием спустился обратно в подвал.

Ариане казалось, что целая вечность прошла с начала допроса её сестры, и она, вся дрожа от страха, еле слышно прошептала осипшим от крика голосом:

– Признаюсь, я ведьма, как и моя родная сестра.

– Вот видишь, как просто облегчить свою душу, – обрадовался священник тому, что ему не придётся долго сидеть в сыром подземелье.

И уже скоро вышел к народу, который уже толпился на площади, ожидая решения.

– Виновны! – произнёс он. Толпа возликовала…

В тот же вечер девушек, еле живых от ужаса, одетых в белые чистые сорочки, без следов насилия, вывели на двор. Их приковали к столбу, где у подножья уже аккуратно сложили штабелями поленницы и хворост.

Палач с факелом подошёл к ним и остановился, внимательно вглядываясь в их лица, наслаждаясь каждой секундой происходящего. Но их мертвецкие белые лица уже не выражали никаких эмоций, и потухшие, безжизненные глаза смотрели холодно сквозь него. Адольфу в первый раз в жизни стало как-то не по себе от этого мёртвого взгляда, как будто сама смерть посмотрела на него, и он, бросив факел, отошёл.

А Ариана, собрав последние силы, воскликнула.

– Я ненавижу вас, безумная толпа. Ведь не во мне, а в ваших душах тьма, и вы уже мертвы, того, ещё не зная сами!

В ночи с треском разгоралось пламя, и дым, клубясь, впивался в глаза юным безвинным девушкам, заполняя собой их лёгкие, и им уже нечем было дышать. Безжалостный огонь лизнул им пятки, и дикий крик, и стон глухой пронесся по площади, скрывшись в глубине переулков. Кожа на ногах трескалась, и невинная кровь, словно пытаясь утолить жажду огня, стекала по его языкам. Пламя уже полностью охватывало их, нещадно поглощая в своих смертоносных объятиях.

И в эту ночь все, кто поднял свой взгляд выше крыши домов, увидели, как не спеша ярким огнём все выше и выше поднимались души сестёр. Застыв на мгновение, они уничтожающим взглядом окинув всех, рассмеялись и растворились во тьме. Многие, потеряв дар речи, стали креститься и быстро расходиться с площади.

Костёр на площади разгорался, и его пламя было видно издалека, за многие километры. У матери дочерей ёкнуло сердце – она почувствовала на себе всю боль и страдания, через которые прошли её невинные дети, и её будто саму жгли в адском пламени. И рыдала она, кажется, без слез – стоя на коленях, а отец с сыном, не в силах ей помочь, еле сдерживали свои собственные слёзы. Безумная слабость и боль сковала их души. Но слабость скоро прошла, и, чувствуя, как нарастающая злость сушит их слёзы, они взглянули друг на друга и стиснули кулаки так, что аж кости хрустели, готовые, наверное, на всё. Только страх за беззащитную мать, жену, останавливал их от безрассудных поступков.

Какая ужасно длинная ночь!

Глава 6

Под утро Джузеппе, так и не сомкнув глаз, глядя на обессилевшую мать, которая в прострации сидела рядом с отцом, промолвил:

– Нужно уходить отсюда.

Они, словно немного очнувшись, посмотрели на сына.

– Куда нам идти? Здесь наш дом, на кладбище предки. Тут погибли наши дети, – молвил отец.

– Но что делать? – Они не оставят нас в покое, понимаете? И скоро явятся сюда снова, – пытался вразумить их он.

– Уходи, мальчик мой, а мы уже слишком стары, чтобы что-то менять в жизни своей и чего-то бояться…

Осознав, что сейчас с ними говорить будет трудно или совсем невозможно, Джузеппе сказал:

– Хорошо, давайте немного придём в себя и спокойно всё обсудим, решим, что нам дальше делать. Только времени у нас совсем мало, его фактически нет.

Этим же утром оставшиеся жители деревни, уже отошедшие от вечерних событий, в приподнятом настроении собрались возле церкви, ожидая наставника.

Вскоре он появился.

– Падре, ведь после смерти ведьмы по закону всё её имущество можно поделить поровну между всеми? Там наверняка много еды припасено было.

– Да, это так, – подтвердил тот.

Молниеносно возбудившиеся односельчане тут же воскликнули:

– Чего тогда ждать? Веди нас, отец наш! – и оголодавшая толпа, воодушевлённая лёгкой добычей, снова двинулась в путь.

На ферме все сидели за столом и думали: что делать дальше?

В какой-то момент Джузеппе промолвил:

– Всё, они уже идут, они уже близко!

Мать даже не пошевелилась на стуле, будто уже смирилась со своей судьбой и была готова на всё. Отец с каменным лицом вышел во двор, взял топор, вернулся и сел с ней рядом.

– Уходи, сын, пока ещё есть время. Я отомщу за твоих сестёр.

– Нет, паппа, я останусь, – и юноша решительно взял в руки нож.

Отец, взглянув на него и поняв, что он не уйдёт, подошёл к нему, крепко обнял, поцеловал в лоб, глядя в его полные решимости и смелости глаза.

– Как ты уже возмужал, мальчик мой, мой сын! – гордо глядя на него, произнёс он. Потом, немного постояв и полюбовавшись им, как будто прощаясь навсегда, попросил: – Выйди, Джузеппе, мне нужно поговорить с матерью.

Тот вышел во двор, и Джованни обратился к жене: – Чувствую сегодня последний день нашей жизни, и я не боюсь умереть, отомстив хотя бы паре из них за наших дочерей. Но нашего сына, если его схватят вместе с нами, ждёт мучительная смерть. Мы не смогли даже проститься с нашими девочками, и боюсь даже думать, как они будут издеваться и мучить его. Я хочу сам похоронить своего сына и хоть минуту постоять у его могилы, попрощаться с ним, зная, что он спокойно лежит в родной земле рядом с предками.

– Что ты задумал? – встрепенулась мать.

– Прости, но я всё решил.

Как только юноша вошёл в комнату, отец с силой обухом топора ударил его по голове. В глазах Джузеппе потемнело, и он рухнул на пол. Мать, словно окаменев, не произнесла ни слова, и лишь тень ужаса скользнула по её лицу. Безмолвно она приблизилась к сыну и, наклонившись, коснулась его губами, прощаясь на веки. И, объятые общим горем, не обменявшись ни единым словом, они побрели рыть могилу – последнее пристанище для любимого сына!

Жгучее солнце превратило землю в сухую, твердую плиту. С трудом вырыв в ней небольшую яму и бережно уложив в неё своего мальчика, сверху накрыли его доской и засыпали землёй, как будто навсегда спрятав от этого злобного мира. Установив крест, родители, прижавшись друг к другу, прощались с ним, и их души ликовали, что их малыш спит теперь вечным безмятежным сном, и уже никто не причинит ему боль. Перекрестив могилу, они, держа в руках топор и вилы, вышли во двор дома, уже отчётливо видя приближающуюся обезумевшую от жажды наживы толпу. В них появилась какая-то невиданная сила, и с победоносным криком, высоко подняв головы, они ринулись на врагов, не щадя никого, коля и рубя всех направо и налево.

К такому никто не был готов, и несколько из прибывших, проткнутые вилами и с раздробленными головами, рухнули на землю. Но силы явно были неравны, да и на победу ни отец, ни мать не рассчитывали. Справедливая месть за детей двигала ими, и они достойно встретили смерть, умирая, крепко держали друг друга за руки, глядя с любовью друг другу в глаза. А куда отправятся их души дальше, решит уже сам Господь Бог.

Ворвавшиеся на ферму односельчане, как обезумевшие полчище варваров, грабили всё. Найдя все припасы, спрятанные под полом и прихватив последнего поросёнка, пару кур, и всю домашнюю утварь, очень довольные собой, отправились восвояси праздновать победу над ведьмами и их пособниками на земле. На обратном пути мысленно делили ферму и уже косо поглядывали друг на друга.

Глава 7.

Уже остановившееся сердце вдруг тихо забилось, разгоняя кровь по всему телу. Оно вздрогнуло, затряслось в ужасной конвульсии и с неимоверной жаждой к жизни ожило. Джузеппе очнулся. Темнота, кругом темнота, нечем дышать, я задыхаюсь. Страшно болит голова, что-то липкое залило глаза и начало уже засыхать, не давая раскрыть их целиком. Всё вокруг сжимает меня, и я не могу пошевелиться. Где я? Что со мной? Пальцами рук чувствую землю, а сверху доска.

Я в гробу?

Он попытался кричать, но звук собственного голоса пульсирует у него в ушах, от низкого рёва до высокого звона, который возникает то ли в одном, то ли в обоих ушах. Лёгкий вдох и задержка дыхания – тишина. Сжав кулак, короткими резкими ударами он бьёт резко вверх. Удар, ещё, ещё, вдох, удар, удар. Тонкая подгнившая доска даёт трещину… Ещё удар, в голове всё кружится, и он начинает терять сознание, и земля, проникая внутрь гроба через щель, засыпает его, заполняя рот, уши, нос. Из последних сил на последнем небольшом вдохе он приподнимает доску, и его рука сквозь тонкий слой рыхлой земли вырывается наружу. Воздух просачивается внутрь, и, глубоко вдохнув его, Джузеппе медленно разгребает землю над собой. Отдышавшись и приходя в себя, выбирается из гроба. Сухая земля ссыпается с него, образуя вокруг облако пыли, и, немного пошатываясь, он встаёт в полный рост.

О, если бы кто-нибудь видел его со стороны! Он, будто повелитель мертвых, восстал из могилы, ведя за собой своих воинов. И одним только появлением своим, наверное, остановил бы целую армию вандалов…

Оглядевшись, юноша понял, что, действительно, был закопан недалеко от своего дома, и, придя в себя, бегом помчался на ферму. Отец, его мать, лежали неподалёку отсюда. Рубленые и колотые раны ещё кровоточили на их бездыханных телах. Их бросили здесь, как бездомных собак, забитых камнями, оставив гнить под палящим огненным солнцем.

Джузеппе молча стоял возле них, и всё увиденное так потрясло его, что совсем лишило сил и дара речи. Он как-то сразу обмяк и молча присел рядом с родителями на пыльную землю, уставившись в одну точку, провалившись в почти бессознательное состояние. Долго сидел он так. Наконец, сознание стало возвращаться к нему, взгляд становился жёстким и твёрдым. Взяв лопату и, словно всю злость, выливая на неподатливую землю, быстро вырыл две ямы.

Прощайте, паппа и мамма – я вас никогда не забуду! – прошептал он и, погрузившись в себя, засыпал могилы землёй, окропляя их своими слезами.

Похоронив родителей, он так и не поняв, что с ним самим произошло, собрав кое-какие вещи и крохи еды, в последний раз бросив взгляд на дом, который ещё недавно был таким тёплым, полным улыбок и радости, а теперь казался таким холодным и пустым, Джузеппе отправился в путь. Он побрёл, куда глаза глядят, подальше отсюда. В его душе всё перемешалось; злоба, ненависть и жуткая боль заполнили его сердце и душу. Куда идти, он толком не знал, ведь дальше ближайших селений он никогда не бывал и что находится там, за горизонтом, не особенно представлял. Только слышал от отца раньше о больших городах, где живут тысячи людей и даже не знают друг друга в лицо.

Путь проходил мимо его деревни, когда-то любимого уголка, а теперь превратившегося в источник отвращения и ненависти. Неудержимое желание увидеть место, где погибли его сёстры, и проститься с ними было столь велико, что даже страх встретить кого-то и непредсказуемость последствий такой встречи не остановили его.

Смеркалось, и юноша, накинув капюшон, окольными путями добрался до главной площади. На давно потухшем костре, белый пепел, толстым слоем лежал на камнях, ещё не успевший развеяться по ветру. Джузеппе какое-то время стоял в стороне, где его никто не мог бы заметить и мысленно прощался с сёстрами. Прочитав в душе молитву за упокой их душ, он начал выбираться из деревни, и почти уже покинул её, как его привлек шум и какой-то волнение, доносившееся из одного из домов. Он тихо подошёл ближе и заглянул в полуоткрытые ставни, через которые струился тусклый свет и уже отчётливо слышались голоса.

Это были все оставшиеся жители деревни, которые собрались здесь, празднуя свою победу над нечистой силой. Очень пьяные сеньоры и сеньориты, человек тридцать, сидели за большим длинным столом, пили и жрали, как в последний раз. Пол был завален мусором, объедками, которые кидали прямо под стол, а из-за копоти сальных свечей и масляных ламп нечем было дышать. Грязь, вонь, духота, скученность человеческих тел на небольшом жизненном пространстве. Но это никому не мешало, а наоборот, сближало, как никогда собравшихся односельчан.

Раздирая курицу грязными руками и отправляя её громадными кусками в свои ненасытные утробы, они обильно запивали всё вином, похищенным недавно с фермы. Все были счастливы, что-то весело кричали и поднимали чаши, одну за другой.

Во главе стола сидел священник, который немного пригубив напиток из серебряного кубка, умиротворённо смотрел на своих прихожан, и лёгкая улыбка счастья застыла на его лице.

Глубокое негодование охватило Джузеппе, его глаза пылали, как у зверя, готового напасть. Он буквально ослеп от ярости, пальцы сжимались в кулаки, впиваясь в подоконник с такой силой, что оставили на нём отпечаток ногтей, словно след от острых когтей.

Омерзительные рожи присутствующих на пиру стали искажаться в его глазах, и воспалённый от перенесённого только что горя мозг начал рисовать в голове жуткие картинки, сменяющиеся, как в калейдоскопе, одна за другой. Сначала их лица потекли, как воск свечи, меняя свои очертания, и превратились в покрытые волосами свиные рыла, козлиные головы с длинными ветвистыми рогами. Глаза их светились неистовым красным светом, и, открыв пасти с гнилыми зубами, они набросились на только что принесённого поросёнка, расчленяя его скрюченными пальцами с острыми когтями. Во главе стола восседал, будто сам дьявол, распустив в стороны свои чёрные крылья.

Отшатнувшись от окна, Джузеппе затрясся. Все чувства и мысли перемешались у него в голове, и разобраться в них было уже невозможно. Внутри заварился какой-то адский коктейль ужаса, ненависти, превратившийся в один громадный пульсирующий сгусток крови. Она начала закипать в его жилах, в душе проснулись жгучая ненависть и ненасытная жажда мести за сестёр, за мать, за отца… Он ненавидел их так сильно, так страстно, что без колебаний отдал бы свою жизнь ради справедливой мести. В этом тесном, душном помещении собралось воедино всё: грехи людей, их злоба, ненависть, тяжелый запах плоти и гнилых зубов.

"Будьте вы прокляты все!" – произнёс он со злобой.

Отойдя немного в сторону и пройдя по улочке, Джузеппе собрал все факелы, воткнутые в стены домов. Вернувшись, забаррикадировал единственный вход, где собрался этот шабаш ведьм и чертей, возглавляемых самим Сатаной, искусно прикидывающихся добропорядочными прихожанами в светлое время суток. Не колеблясь ни на миг, Джузеппе, чиркнув огнивом, поджег один за одним факел и начиная с крыши закидывал им окна, чердак. Лёгкий ветерок, как будто помогая ему, раздувал пламя, огонь пополз по дому, и едкий дым стал заполнять небольшую тесную комнату.

Пьяные, обезумевшие демоны, давя друг друга, переворачивая всё вокруг, рванулись к выходу, ломясь в закрытую дверь. Они, пытаясь уловить хоть струйку свежего воздуха, проникающего в щели двери, падали, и уже другие, наступая на их головы, животы, топча их, тоже валились сверху. Едкий дым проникал им в глаза, в лёгкие, и они, захлёбываясь кашлем, в агонии корчились на полу от удушья. Стоны и крики становились всё тише, вскоре совсем прекратились. Тишина. Пламя, всё пожирающее вокруг, неумолимо приближалось к их мертвым телам, и охваченные огнем, они чернели и плавились, под натиском невыносимой жары, навсегда угасая в огне.

Джузеппе, держа в руках факел, молча стоял, наблюдая за происходящим. В душе его бушевал праведный огонь ярости, и ни тени сожаления не было видно на его лице. И тут он заметил, что кто-то, выломав изнутри черепичную крышу в конце дома, спрыгнул на брусчатую мостовую и побежал в сторону площади. Длинное его одеяние дымилось и вдруг вспыхнуло, оставляя за ним огненный след. Юноша без труда догнал его. Убегавший упал и перевернувшись на спину, схватился за крест, висящий у него на груди, и воскликнул:

– Я слуга Бога, ты не посмеешь тронуть меня!

Только тогда Джузеппе понял, что перед ним священник, обрекший всю его семью на страшную смерть.

– Нет, ты не падре, ты дьявол в его обличии! – Я хорошо знал нашего настоятеля, который учил нас священным заповедям Бога. Он не позволил бы свершиться такому, и я хочу увидеть твоё истинное лицо, сорвав с тебя маску лжи.

С этими словами Джузеппе запрыгнул на него сверху, придавив к мостовой, и, вытащив нож, разрезал ему рот от уха до уха и начал сдирать кожу с лица, истинно веря увидеть под ней самого дьявола.

– Покажи, Сатана, свою сущность! – воскликнул он.

Священник неистово орал, извиваясь змеёй у него между ног, пытаясь вырваться.

– Нет, ты не одурачишь меня, спрятавшись глубже, внутри. Я переломаю твои адские крылья! – воскликнул Джузеппе.

Перевернув пастора на живот, он разорвал на нём одежду, оголил спину и ножом от черепа до копчика рассёк его спину вдоль позвоночника. Стоны и мольбы о милосердии не трогали его, и он спокойно продолжал своё дело. Переламывая остриём ножа рёбра, один за другим, под безумный крик жертвы, обеими руками разрывая в разные стороны кости и плоть, юноша раздвинул их настолько, что они действительно стали похожи на крылья. Изуродованное до неузнаваемости лицо Падре, искажённое от жуткой боли, и эти кровавые крылья придавали ему сходство с самим Сатаной, поражённым только что божественным ударом грома. В предсмертной агонии он извивался, подобно раздавленной гадюке, шипел, брызгая кровавой слюной, но его последние судороги быстро угасли, и он погрузился в безмолвную тишину.

Огонь охватил уже всю деревню, и его яркий очищающий свет озарил всё вокруг. Неукротимое пламя пожирало равномерно и не спеша дом за домом, подбираясь медленно к площади.

Джузеппе, в последний раз взглянув на место, где приняли мучительную смерть его сёстры, перелез через небольшую каменную стену, окружающую местами деревню, и с большой высоты спрыгнул в реку, которая протекала сразу за ней. Чудом не разбившись после прыжка, вынырнул и проплыв несколько десятков метров, выбрался на берег. Оттуда он смотрел на страшный пожар, охвативший всю деревню.

Прохладная вода немного охладила его пыл. Адреналин стал медленнее поступать в кровь, и сердце, несколько минут назад готовое вырваться из груди, всё равномернее отсчитывало удар за ударом. Тьма и оцепенение – никаких чувств. Ненавидящий взгляд угасал, пелена ненависти, застилающая его глаза, стала спадать, и он, с ужасом прозрев, смотрел на то, что только что совершил.

Церковь, возвышающаяся выше всех домов, горела, как свеча на ветру, а язык пламени на самой макушке от лёгкого дуновения ветра покачивался в разные стороны. Стоя как вкопанный, он не мог оторвать взгляд от страшной картины, в душе прося уже прощения у Господа Бога за содеянное. Каменные стены, раскалённые от жара внутри, дали трещину, она покосилась и рухнула со страшным грохотом. Клубы пыли и искр закружились над ней в хороводе огненной смерти, в смертельном круговороте судьбы, на который Джузеппе обрёк себя навсегда.

Он долго простоял на берегу, промокший до нитки. Уже замерзая, встрепенулся и побрёл вдоль реки, не зная куда и зачем, желая лишь подальше уйти отсюда. Мысли, которые уже не помещались в его голове, наводнили его, и воспалённый мозг уже отказывался с ними справляться. Юноша прошел целое лье и, совсем обессиленный, присел возле дерева, закрыл глаза и сразу уснул.

Глава 8.

Проснувшись с первыми лучами солнца, он поёжился. Воспоминания о вчерашнем дне словно волной пробежали по нему, окатив с головой, и его всего передёрнуло. Но что сделано, то сделано, и обратного пути нет. Теперь нужно просто продолжать двигаться вперёд, без колебаний, ни разу не оглянувшись назад. И юноша шёл, не разбирая дороги. Поднимаясь на холмы, спускаясь и поднимаясь вновь, он удалялся всё дальше от своего дома, от привычной и известной ему жизни в неизвестность, которая совсем не пугала его, ведь, наверное, хуже, чем сейчас, уже не будет…

Ещё совсем недавно повсюду можно было наблюдать стада пасущихся овец, бескрайние жёлтые поля рапса и десятки, сотни крестьян, которые обрабатывали эту плодородную и отзывчивую землю. Но всё опустело вокруг, и лишь одинокие фермеры редко виднелись где-то в дали, пытаясь ещё что-то вырастить на опалённой солнцем земле.

Двигаясь по извилистым тропам, сторонясь проезжих дорог, которые, словно сеть паутины, расползались во всех направлениях, ему встречались разные люди: пешие, едущие в кибитках, но всех их объединяло одно – они шли в неизвестность, в поисках лучшей жизни.

Иногда их становилось так много, что казалось, что все они, следующие в одном направлении, точно знали, куда идут и зачем. И Джузеппе, будто преследуя их, двигался в том же направлении, но ни разу не приблизился к ним, словно боясь, что кто-то узнает его и воскликнет: «Держите, это убийца!» Но никому не было дело ни до него, ни до кого-то другого. Здесь каждый был только сам за себя, и у всех была одна только мысль – выжить.

Прихваченные из дома крохи еды быстро закончились, и чувство голода преследовало его по пятам, постоянно ходило за ним, не отпуская ни на минуту. Как мелкий воришка, он украдкой срывал ещё зелёные редкие кисти винограда и, морщась, с жадностью проглатывал их. Он был настолько голоден, что мысли только об этом поглощали его целиком. Узкое, худое лицо, ещё недавно красивое, очень привлекавшее юных девушек, теперь выглядело хмуро, устало. Глаза провалились в недра черепа, и их края покрылись синими венами и уже вряд ли могли произвести хоть на кого-то приятное впечатление. Длинные, грязные волосы, прикрывали потухший взгляд, которые только иногда вспыхивал, завидя что-то мало-мальски съедобное. Джузеппе прочувствовал и осознал, что голод, наверное, страшнее войны. На войне ты можешь закрыться щитом, тебя могут убить, но ты силён и сам можешь убить и жить дальше. Но голод – это невидимый враг, он не слышен, но так осязаем – он тут, всегда рядом, от него невозможно защититься ничем, и он медленно, не спеша, сжирает тебя изнутри, сводит с ума, рисуя в сознании постоянно одну и туже картину – еда. Ты слабеешь, тебя уже шатает на ветру, мозг то отключается вовсе, то вдруг ты приходит в себя.

Куда я иду и зачем? Надо полежать, нет больше сил. Глаза закрываются – спать. Открываются – жить! Так хочется жить, и он снова идёт, несмотря ни на что, больше похожий на бродягу, просящего милостыню в городе, чем на сына зажиточного фермера, кем был ещё совсем недавно.

Неожиданно неизвестно откуда выскочили люди, высокие, маленькие, мужчины, женщины, вооружённые кто чем, и окружили его. Он, молча окинул всех потухшим взглядом и остановился. Вся эта компания, состоящая из таких же, как он сам, оборванцев, со злорадными улыбками надеялись, что поймали только что новую жертву и готовились вытрясти из него всё, не пугали его. Взять у него было нечего, а за свою жизнь он больше не переживал, уже понимая, что она и так может скоро закончиться, если он сегодня не найдёт себе пропитания.

Все они, которые были ещё вчера обычными крестьянами или горожанами, рассмеялись, глядя на него, в душе, наверное, порадовались, что кому-то ещё хуже, чем им.

– Пошли с нами, – промолвил один из них, – если только сам дойдёшь. Никто тащить тебя на себе не собирается. И развернувшись, они пошли, расстроенные неудавшейся засадой и снова голодному дню.

Джузеппе, волочась за остальными, примерно через пол лье вместе с ними добрался до тайного убежища банды, состоящего из небольших шалашей, хаотично разбросанных между деревьями на берегу озера.

Дойдя сюда из последних сил, юноша без остановки вошёл в воду, и исчез, полностью из виду на долгое время. Вынырнул и, жадно глотая живительную влагу, снова погрузился обратно. Немного придя в себя, вышел на берег и, упав на траву, отключился. Но сразу очнулся, когда почувствовал запах еды совсем рядом с собой. Открыл глаза. На него смотрела юная девушка, которая поднесла к его рту ложку с похлёбкой. Джузеппе жадно проглотил всё её содержимое, потом ещё и ещё, пока не опустошил всю миску, которую она держала в руках. Что это было, он даже не понял, но, наверное, это было самое вкусное и ароматное блюдо, которое он пробовал в своей жизни, или это ему так показалось после недельного голодания и поглощения всякой мало съедобной пищи, которой он питался в последнее время.

Глава 9.

Утолив голод, Джузеппе, поблагодарив девушку, откинулся на спину и снова уснул. На него никто не обращал ни малейшего внимания, никого он не интересовал. И если бы он умер прямо сейчас, то, наверное, это обнаружили бы только через день, а потом, подняв за руки и за ноги, оттащили бы его подальше в канаву, бросив там и присыпав землёй. Там уже валялось пяток таких же, как он оборванцев, которые умерли здесь от ранений или каких-то болезней.

Джузеппе проспал до утра, и только когда все стали просыпаться, умываться в озере и справлять нужду рядом в кустах, открыл глаза. Приподнявшись и сев, смотрел по сторонам на окружающую его публику, не зная, что делать дальше. Он был настолько слаб, что с трудом мог двигаться.

К нему подошёл мужчина, довольно грозный на вид, и сказал:

– Даём тебе пять дней, чтобы прийти в себя, и если дальше не встанешь в наши ряды и не сможешь приносить нам пользу, то убирайся отсюда. Нам дармоеды не нужны. Тебе всё ясно? А пока можешь себе сделать шалаш вон там, под деревом. – и указав рукой его место, отошёл в сторону. Девушка, которая вчера накормила его, подошла снова с чашкой похлебки, насыпала ему в руку немного орехов, улыбнулась и пошла по своим делам.

Четыре дня для юноши прошли незаметно. Его подкармливали, ничего от него не требуя, и он целыми днями лежал, нежась на солнышке, набирался сил.

Сегодня солнце светило с ослепительной силой, искрясь и играя своими лучами на зеркальной поверхности изумрудно-зеленого озера. Время от времени плакучая ива, словно желая укрыться от палящего солнца, склоняла свои ветви к воде, пытаясь найти прохладу в её глубинах. Щебетали птицы и Джузеппе, ненадолго отстранившись от реальности, просто наслаждался окружающим миром: тихой водой, пролетающими над ним облаками, не задумываясь о будущем. Мучавшее его так сильно чувство голода отступило, и он с любопытством стал наблюдать за жизнью и порядком в лагере. Сначала всё казалось неразберихой, с беспорядочно движущимися людьми, но вскоре он понял, что каждый занят своим делом, приносящим пользу всем окружающим.

Часть тех, кто покрепче, с раннего утра, делились на небольшие отряды по несколько человек, расходились по округе в разные стороны, устраивая засады в разных местах, грабя проходящих или проезжающих мимо людей. Вечером в неудачные дни, которых было предостаточно, они без добычи возвращались в лагерь, а в удачные складывали всё, что удалось награбить, в общую кучу. Интересовала больше всего, конечно, провизия, ведь на отобранную всякую утварь и деньги здесь купить нечего, а отправлять кого-то в ближайший город или на постоялый двор было опасно, ведь в местах скопления людей стража со специально отобранными отрядами боролась с грабителями и сурово наказывала их. Выезжали хорошо вооружённые стражники во главе с капитаном гвардии и по окрестностям, отлавливая разбойников и мародёров, верша правосудие прямо на месте, вешая их на деревьях. Такие картины встречались частенько, наводя страх на людей, и это хоть как-то поддерживало порядок, не давая стране погрузиться в полный хаос и беззаконие.

Данная шайка, куда попал Джузеппе, состояла не только из отъявленных негодяев, которые убивали и грабили своих жертв, а потом быстро пропивали награбленное в тавернах, потратив всё остальное на придорожных шлюх и снова выходя на большую дорогу. Деньги и мелкие драгоценности копились, и планировалось их поделить между всеми, когда накопится приличная сумма, чтобы хватило на первое время для начала новой жизни на новом месте, о чём здесь мечтали многие и ради чего все присутствующие и занимались разбоем, а вечерами пытаясь замолить свои грехи, истинно веря, что Бог их поймёт и простит.

Молоденькие девушки, их матери и те, кто был послабее, занимались бытом лагеря. Одни наводили порядок и готовили еду на всех из того, что было. Другие заготавливали дрова, ловили рыбу и проверяли капканы, поставленные на мелкую живность, которая иногда попадалась в силки.

Под вечер повсюду разжигали костры, и люди небольшими группами сидели возле них, что-то рассказывая друг другу, иногда громко смеясь. Некоторые находили здесь свою вторую половинку, целовались и обнимались, а кто-то просто наслаждался теплом огня, умиротворённо глядя на языки пламя. Десятка два детей разных возрастов в отдельном шалаше, сооружённом своими руками, в основном проводили время за разными играми, и им не было никакого дела до того, чем занимаются их родители и откуда берётся еда. Джузеппе не лез в разговоры, а слушал их всех и каждого по отдельности, не особо вникая в их суть.

К нему приблизился вожак этой банды, которого, казалось, никто и не назначал на такую роль, но всё же все подчинялись ему и безропотно выполняли его указания. Он, внимательно посмотрев на юношу, произнёс:

– Кажется, ты готов отработать свои харчи. Посмотрим, на что ты годишься. Завтра пойдёшь вместе с Джованни и Карло, они тебе там всё объяснят.

Утром его разбудили, толкнув ногой в бок, двое мужчин. Один, тридцати с небольшим лет, другой постарше, уже с сединой на висках. Тот, что моложе, был по тем меркам времени внешне привлекательный; коренастый, решительный, уверенный в себе. Его манера поведения и колючий взгляд говорили о чрезмерной агрессивности и ненависти к другим живым существам, и что-то подсказывало ему, что он не потерпит никакого противодействия от кого-либо.

– Вставай живо, пора выходить на прогулку, – заржал он.

Второй, что постарше, явно был человеком более сдержанным, молчаливым и угрюмым. Большой шрам на лице доказывал, что он не раз побывал в переделках: служа в армии, пикинёром, поэтому всегда носил с собой пику и шпагу. Он молча посмотрел на Джузеппе оценивающим взглядом, развернулся и направился в путь – прямо на ходу посвятив всех в план действий.

– Сидим в засаде. Ты, как там тебя? – При виде повозки выходишь и идёшь ей навстречу. Вид у тебя убогий, так что не отпугнёшь никого. Сравнявшись, выхватываешь вожжи, бьёшь дубиной кучера и останавливаешь лошадей. Мы с Карло выскакиваем с двух сторон, и дело сделано. Ясно?

Джузеппе без всяких вопросов мотнул головой.

– Ну вот и славно. Смышленый мальчуган. Что скажешь, Карло?

– Там видно будет, больно он дохлый и жалкий какой-то.

– Зато ты вон какой здоровый и злобный! – заржал Джованни. – Твоего мерзкого вида на всех хватит.

И дело пошло.

Уловы были небольшие, но без добычи не возвращались. Они, как стая волков, рыскали по округе, выслеживая жертву и отбирая всё до последней крохи. Убийств не было, только при сильном сопротивлении могли покалечить немного кого-то, а в основном всё происходило довольно быстро и мирно: испуганные насмерть люди сами всё отдавали.

Джузеппе ненавидел их, ненавидел себя за то, что дошёл до жизни такой, превратившись в разбойника, но скрипя зубами, шёл с ними снова и снова.

В один из таких дней они своей троицей вышли на «охоту». Юноша, как всегда, немного впереди всех спрятался в кустах, поджидая очередную жертву. Скоро вдали показалась повозка, а когда её удалось рассмотреть поближе, у разбойников перехватило дыхание от предвкушения немалого куша. На вид явно небедный экипаж направлялся в их сторону. Большие сундуки, пристёгнутые сзади, и пара гнедых, подтверждали их предположение. Здесь это было редкость – явно кто-то сбился с пути, пытаясь найти большую дорогу.

Джузеппе не спеша вышел навстречу, держа в руке посох. Поравнявшись с экипажем, он с силой огрел палкой кучера, схватил поводья и остановил лошадей. Карло и Джованни с воплем выскочили из засады и, вооружённые пикой и шпагой, подскочили к повозке, моментально распахнув настежь дверь.

Выпад шпаги вперёд из открывшейся двери сильно ранил Джованни, и тот, пошатнувшись и зажимая рану рукой, сделал несколько шагов назад. Мужчина, элегантно одетый, явно неробкого десятка, рванулся из экипажа и сразу напал на оторопевшего Карло, который никак не ожидал такого поворота событий. Завязалась короткая, но кровопролитная дуэль. Карло был опытный фехтовальщик и, хотя пропустил пару ударов, почти без труда закончил поединок, проткнув нападавшему плечо чуть выше сердца, и тот, вскрикнув от боли, выронил шпагу. И Карло уже хотел добить его, как вдруг голос молоденькой девушки, выскочившей из повозки, отвлёк его.

– Паппа, паппа! – закричала она.

Карло, держа остриё шпаги у горла жертвы, повернул голову в сторону девушки, и Джузеппе, сидящий на козлах и придерживающий лошадей, тоже взглянул на неё.

Она, как разъярённая тигрица, не знающая страха, выскочила из экипажа и ударила Карло по руке, держащей шпагу, и встала между ним и отцом.

– Не убивайте его! Заберите всё, что хотите, молю вас…

– Джулия, не надо, беги! – воскликнул её отец.

Карло и подошедший, уже немного оклемавшийся Джованни, жадными взглядами пожирали её целиком. Глаза её насыщенного зеленовато-карего оттенка были поистине неотразимыми. Они казались чёрными из-за ресниц и смотрели в упор на них, с какой-то прямодушной смелостью, хотя в глубине их отчётливо читалась мольба о пощаде. Распущенные волосы тёмно-каштанового цвета прекрасно оттеняли её светлую нежную кожу. Грудь, вздымаясь при глубоком вдохе и опускаясь при выдохе, словно манила к себе, и представляя её в своих объятья, волна низменных страстей поглотила их целиком.

– Так бы и съел тебя! – промолвил Карло.

Ударив её отца рукояткой шпаги по голове, оглушил его. Затем схватил девушку, повалил резко на землю и, раздирая на ней платье, обнажил её юную, упругую грудь. Прижимая своим телом к земле, он с жадностью впился зубами в её невинные губы.

Джулия пробовала сопротивляться, отбиваясь, что есть мочи, но Джованни подошёл к её отцу, лежащему без сознания на земле, и приставил остриё шпаги к его груди. Девушка сразу притихла, её руки покорно опустились на землю, и она готова была уже к самому худшему, стиснув зубы и дрожа вся от страха.

Карло приподнялся, задрал её длинное платье, и обезумевшим взглядом животной страсти смотрел на неё. И уже расстёгивая штаны, аж затрясся всем телом, предвкушая невероятное наслаждение. Как вдруг сильный удар по голове лишил его чувств, и он рухнул на девушку. Второй удар увесистой дубинкой пришёлся по голове Джованни, и тот, немного покачнувшись, но не упав, удивлённо повернулся и увидел перед собой Джузеппе. Юноша с разъярённым взглядом, весь взлохмаченный, как ощетинившийся пёс, не производил уже впечатление жалкого доходяги.

– Ох, какой страшный, боюсь, боюсь. Ну что ж, сам напросился, сейчас ляжешь рядом с ней, и начну я, наверное, с тебя – мне мальчики больше нравятся, скажу тебе по секрету. Джованни, широко распахнув рот, высунув язык и шевеля им, с улыбкой, более похожей на оскал, словно разъярённый медведь, вставший на задние лапы, сделал шаг в его сторону. Но острие пики, вонзившись в его рот, вошло глубоко и застряло в мозге. Его руки машинально схватились за неё, глаза злобно сверкнули и остекленели. Из пасти полилась кровь, а последние слова так и застряли в горле. Голова опустилась вперёд, и пика, воткнувшись другим концом в землю, пробила череп насквозь, и он рухнул, как мешок с навозом, подняв столб пыли вокруг себя.

Джузеппе пытался поднять девушку, которая от страха вся съёжилась и тряслась всем телом, лежа на земле.

– Забирай отца и уезжайте. Быстрей, пока второй не очнулся, – просил Джузеппе.

В испуге, с глазами полными ужаса, она вскочила, и они вместе с трудом подняли её отца и перенесли его в экипаж. Дочь забралась за ним следом, вытирая ему голову от пыли и крови, а перепуганный кучер, прятавшийся в кустах и наблюдавший за всем происходящим, тотчас выбежал из укрытия и запрыгнул на козлы. Джулия взглянула на юношу, спасшего их, и только хотела что-то произнести, как клинок шпаги пронзил его спину, и тот, подавшись вперёд, всем телом завалился внутрь экипажа. Кучер со всей силой хлестнул лошадей, и кони рванули под горку. Ноги Джузеппе бились по неровной дороге о камни, экипаж подпрыгивал, и он начал сползать, вываливаясь из него. Ещё секунда и, – но тут девушка, ухватив его и изо всех сил потащив на себя, втянула юношу внутрь и захлопнула за ним дверь.

Карло стоял на дороге с бледным, искривлённым от злости лицом и с ненавистью смотрел вслед уносящемуся вдаль экипажу.

Глава 10.

Очнулся Джузеппе в сарае, лежа на подстилке из сена, немного выше уровня земли. Запах лошадей безошибочно давал понять, что он на конюшне. Попробовал встать, но острая боль сильно резанула внутри, а спину обожгло словно огнём, и он почувствовал, что перевязан. На земляном полу, рядом с ним, стояла кружка с водой и, схватив её, он с жадностью выпил всё до последней капли.

Немного приходя в себя, огляделся вокруг. Здесь, располагалось всё: кузница, шорная, экипажные сараи, ветеринарная лечебница, кладовая для фуража – размеры конюшни были очень большие, и она была забита лошадьми, которые мирно жевали овёс или сено. В углу, стоял экипаж, очень похожий на тот, что он недавно остановил на дороге…

Джузеппе поднялся, голова его клонилась, словно под тяжестью невидимого груза и слабость одолевала его, но он все же доковылял до двери и, приоткрыв, вышел на двор. Народу снаружи было много, и каждый был поглощен своими заботами. Юноша опустился на лавку, наслаждаясь теплом солнечных лучей, и, наблюдая за жизнью вокруг, погрузился в раздумья о последних событиях, которые произошли с ним. Всё, что он запомнил, – это глаза девушки и как она схватила его, затаскивая в экипаж. Что дальше произошло и как оказался здесь, не помнил, и сколько прошло времени с того момента, он не знал. Но ему было так хорошо, что он опять оказался среди людей, которые ни от кого не прячутся, несут что-то своё, не награбленное, и живут в домах, а не в шалашах в лесу, как дикие звери. И поэтому был уже немного счастлив.

К нему подошёл мужчина и присел рядом.

– Ну что, спаситель, оклемался? – спросил он.

Джузеппе взглянул на него и тут же признал в нём кучера, которого недавно огрел дубиной по голове, отобрав у него вожжи.

– Ты извини меня, если можешь, – произнёс Джузеппе, немного сконфуженно глядя на него.

Тот рассмеялся. – Ладно, проехали. Не убил – и то хорошо.

– А где я? И давно мы здесь? – поинтересовался юноша.

– Да, уже пару дней на постоялом дворе. Сеньорита Джулия ухаживает в номере за паппа, он очень слаб, но идёт на поправку. От тебя кстати, тоже долго не отходила. Ох, и здорово же ты того негодяя пикой прямо в рот! – Как это у тебя получилось? А то я думал, нам уже всё – конец.

– Меня теперь, как разбойника подлечат, допросят и повесят? – спросил Джузеппе.

– Я бы, наверное, так и сделал – толи в серьёз, толи в шутку – сказал кучер. – Но сеньор Антонио – добрый человек, тем более ты спас его дочь, да и нас всех. Так что расслабься, не будет он отдавать тебя в руки правосудия, да и сеньорита Джулия очень просила за тебя, когда он очнулся. Скоро сам с ним разговаривать будешь. Вот и сеньорита, – и он встал поприветствовать её, почтительно поклонившись.

Джузеппе тоже попытался изобразить что-то похожее, но чувствовалось, что он этого никогда не делал, и выглядело это очень комично, так что девушка улыбнулась.

– И как же вас зовут, молодой человек? – спросила она.

– Джузеппе, – ответил тот.

– Меня зовут сеньорита Джулия, и я благодарю мироздание за ещё один прожитый день и за то, что оно послало нам вас, как ангела с неба, защитить от этого жестокого мира. Благодарю вас, и я буду молиться за вашу душу, чтобы Бог простил вам все ваши грехи.

– Моего отца зовут сеньор Антонио, и он хочет с вами поговорить. И, обернувшись, обратилась к кучеру: – Бернардино, проверь лошадей и экипаж, мы завтра с утра уезжаем.

– Да, сеньорита, – ответил он и пошёл на конюшню.

Девушка развернулась и направилась к гостинице. Джузеппе шёл следом слегка прихрамывающей походкой, украдкой любуясь её стройной фигурой и длинными тёмными волосами, которые спадали на плечи и играли на ветру лёгкими волнами, то поднимаясь, то спадая ровными струйками вниз. Солнечные лучи пробегали по каждому её волоску, как бы давая понять и оценить, как самая маленькая деталь, штрих прекрасны и важны в этом мире. Её улыбка, которой она одарила его мимоходом, была прекрасна, и главное, что было в ней – это искренность, манящая и завораживающая искренность.

Находились они сейчас на постоялом дворе, которых было немало по всей стране ещё с незапамятных времён крестовых походов. Строили их раньше ближе к храмам и монастырям. В них трудились рабы, находящиеся в услужении у священников и настоятелей храмов. А в VIII веке Карл Великий, король франков, коронованный император «Священной Римской империи», в чьи земли входила Северная и Центральная Италия, приказал для отдыха паломников, которые со всей Европы шли в Вечный город через Италию, создать специальные дома, причём за счёт государства. Там для них были созданы хоть и минимальные, но сносные условия для отдыха по тем временам. Кроватей в них не было, и посетители располагались прямо на соломе в неотапливаемом помещении, но, имея крышу над головой и защиту от разбойников, они были, наверное, счастливы, хотя с гигиеной здесь было, конечно, ужасно, и люди справляли нужду где попало. Тут можно было воспользоваться услугами цирюльника и сапожника, а иногда и аббаты выделяли из своих запасов им фрукты и орехи.

Через семь столетий, в XV веке, уже в государственных постоялых дворах хозяин заведения сам отвечал за вещи постояльца, это и стало гарантией безопасного ночлега, и они уже больше походили на гостиницы, где вам могли предложить номера разного уровня, на любой кошелёк, сносную еду и напитки, поэтому с мужьями начали путешествовать и жёны. Здесь также находились небольшие лавки с минимальным набором одежды, обуви и всяких товаров.

Вот в такое место и попал наш герой.

Зайдя внутрь гостиницы, пройдя через большой зал, который являлся также столовой. Поднявшись по лестнице на второй этаж, они подошли к двери комнаты, и распахнув её вошли. В комнате сидел мужчина, на стуле у окна, с ухоженной внешностью: он был побрит, причёсан, одет в чистую одежду, а перевязанная рука, обвитая шарфом, свисала у него на шее. Он явно ожидал их для серьёзного разговора. Окинув внимательным, изучающим взглядом Джузеппе, предложил ему сесть рядом на скамейку и, поблагодарив его в двух словах за спасение, спросил:

– И как такой молодой юноша попал в эту шайку бандитов?

Джузеппе чистосердечно всё рассказал, упуская подробности. Он голодал и в поисках лучшей жизни отправился в путь, но попал волей случая к разбойникам, о чём сильно сожалеет и до конца жизни будет замаливать свои грехи.

Сеньор Антонио то ли верил всему этому, то ли нет, но, внимательно слушая юношу, чувствовал, что в его словах есть доля правды, да и на вид он не был похож на закоренелого преступника.

– Ну что, молодой человек, мы с дочерью думали о вас, и я принял решение. Пока ты ещё никто, но можешь обрести в себе человека, встав на правильный путь и пройдя его достойно. Могу отблагодарить тебя прямо сейчас, дав тебе денег, тогда ты сам попытаешься начать новую жизнь, или поедешь с нами во Флоренцию и попробуешь стать моим подмастерьем. Нам нужны будут толковые люди в моей мастерской, производящей музыкальные инструменты.

Джузеппе опешил от такого предложения, на которое никак не рассчитывал, решив уже, что раз его не повесят, то просто поблагодарят и, может быть, дав пару флоринов, отпустят восвояси. Глаза его заблестели, и он, не раздумывая ни секунды, сразу согласился поехать с ними.

– Вот и ладненько! – Джулия, выдели юноше десяток ливров, пусть купит в лавке себе что-нибудь из одежды – негоже ему в таком виде разгуливать здесь.

– А вы, молодой человек, приведите себя в наилучший вид. Завтра с утра отъезжаем и волею Бога к вечеру будем на месте.

Джузеппе, весь в восторженных чувствах, учтиво поблагодарив сеньора Антонио вышел из номера. А отец с дочерью стояли возле открытого окна, наблюдая за ним, и Антонио произнёс: – Мне кажется, из него будет толк в нашем деле. У него такие длинные, тонкие пальцы – они просто созданы для игры на музыкальных инструментах – а если ещё и слух присутствует.

Глава 11.

Ранним утром Джузеппе вскочил ещё до восхода солнца, наверное, в глубине души опасаясь, что про него просто забудут и укатят прочь, даже не попрощавшись с ним. Поэтому он ещё с вечера помылся, побрился и в новом костюме, купленном накануне в лавке, с нетерпением ждал утра, не сомкнув даже глаз.

Заспанный кучер вышел во двор, широко зевая и потирая глаза, тут же чуть не столкнулся лоб в лоб с юношей, который стоял возле двери.

– Ты чего вскочил ни свет, ни заря? Сеньоры ещё спят, а я пойду потихоньку готовиться. Со мной пойдёшь или тут будешь стоять?

– Пойдем, помогу, – ответил Джузеппе.

Бернандино, осмотрев его с ног до головы, немного удивлённым взглядом сказал:

– Ты в таком наряде измараешься. Ладно, без тебя справлюсь.

Джузеппе остался дожидаться их во дворе. Спустя какое-то время дверь открылась, отец с дочерью показались на пороге. Юноша галантно подал руку девушке – так его мамма и паппа учили обращаться даже с сёстрами, помогая спуститься ей со скрипучих ступеней. Джулия немного оторопела, пристально вглядываясь в юношу, который буквально за вечер сильно преобразился. Его немного волнистые волосы обрамляли узкое, правильное лицо с тонкими линиями губ, правильным носом и чётко выраженным подбородком. Чёрный длинный дорожный плащ, который он вчера недорого прикупил у нуждающегося путника, прекрасно сидел на нём, подчёркивая стройность его худощавой фигуры. Тёмно-карие, красивые глаза встретились с её взглядом, и девушка, немного вздрогнув и засмущавшись от неожиданности, потупила взгляд, быстро пройдя мимо, села в экипаж.

Антонио тоже окинул юношу оценивающим взглядом, ничего не сказав, последовал за дочерью. Он инстинктивно почувствовал, что какая-то невидимая искра пролетела между молодыми людьми, и ему это явно не понравилось, но не подал вида. Пока тот не переступил грань, он ничего не собирался предпринимать, а только отметил это у себя в голове и, может, на какое-то мгновение уже пожалел, что пригласил юношу к себе в дом. Но если тот даст хоть малейший повод, его всегда можно выгнать вон, – подумал Антонио, и с обретенной душевной спокойностью уселся в экипаж, готовясь к дальней дороге.

Кучер сидящий рядом Джузеппе хлестнул лошадей, и они тронулись в путь.

Сразу за гостиницей показалась дорога, вымощенная булыжником, существовавшая здесь с незапамятных лет. Она была ровной и слегка приподнятой над поверхностью, чтобы с неё стекала дождевая вода, хотя уже отчётливо прослеживались ложбинки от сотен тысяч колёс, проехавших по ней, но всё так же была прочна и надёжна и прослужит явно ещё не одно столетие.

Вдоль таких дорог в Римской империи несколько веков назад строились склады и почтовые станции. Последние размещались через каждые 10–15 км, чтобы гонец мог на ней сменить лошадь и быстро домчать донесение до адресата. А через каждые 30–50 км располагалась большая станция, на которой можно было отдохнуть и выспаться. На перекрёстках устанавливались каменные указатели, на которых писали расстояние до ближайшего населённого пункта. На этом же камне высотой до трёх метров высекали имя императора, в чьи годы правления он был установлен. Иногда для особо важных военных направлений параллельно с основной дорогой проходил ещё один путь, специально для всадников, но тут его не наблюдалось.

Римляне придавали большое значение дорогам, и на самую первую, ещё в IV веке до нашей эры, длиной 200 км был потрачен, наверное, бюджет всего города, и уже в 20 году до н. э. Октавиан Август установил в Риме "Золотой мильный камень" – "нулевой километр"– главную точку отсчёта для любых расстояний от него. Это была позолоченная бронзовая колонна, и на неё нанесли названия основных городов Римской империи с расстояниями до них.

Карты дорог чертили на специальных свитках – итинерариях. На них содержалась информация о длине участка дороги, о расстоянии между городами, а также описание препятствий на пути. Трём римским географам, властью Юлия Цезаря и Марка Антония, было поручено составить итинерарий для всех римских дорог. Они трудились более четверти века, а результат своих трудов выгравировали на каменной плите громадных размеров и выставили в Риме возле Пантеона, а потом ещё долгое время дополняли и удлиняли его.

Так что заблудиться в Италии даже в те времена было довольно трудно, если только путник не решал съехать немного в сторону и, как казалось ему, срезать путь. Все центральные дороги вели в Рим или из него в Милан, Геную, Неаполь или Флоренцию.

Джузеппе, гордо сидел впереди и с интересом рассматривал всё вокруг, наслаждаясь тёплыми лучами солнца, лёгкий ветерок обдувал его, а всё самое страшное казалось было уже позади. Вокруг него звучали тысячи разных звуков: жужжание шинелей, скрип повозки, стук подков лошадей о булыжную мостовую – всё это сливалось в его голове в единую прекрасную музыку, доставляя ему истинное наслаждение.

Чем ближе к городу, тем всё чаще встречались повозки, экипажи или просто путники, идущие в разные направления по своим очень важным и нужным делам. Были и очень измождённые люди, которые, бросив свои дома и родные места из-за голода, устремились в большие города, ища лучшей жизни и прося милостыню на каждом шагу, но им мало кто чем-то помогал. У многих из проезжающих здесь было положение ненамного лучше, чем у них самих.

К вечеру путники измученные жарой и надоедливой пылью, проникающей куда только можно, вечно трясущейся повозкой с её скрипучими колёсами, наконец-то добрались до города. Экипаж остановился на холме, откуда открывался живописный вид на всю округу, и все вышли из него, любуясь увиденным.