Фобос

1

Тишина в квартире была густой, липкой, как прокисший кисель. Она не была мирной. Она была тишиной напряжения, натянутой струны, вот-вот готовой лопнуть с визгом. Вадим сидел за своим стареньким, но верным ноутбуком, пальцы замерли над клавиатурой. Экран светился холодным белым светом, освещая его усталое лицо и пустой файл графического редактора. Курсор мигал с назойливой регулярностью, словно насмехаясь над его творческим параличом.

Логотип для детского центра “Солнышко”. Яркий, добрый, запоминающийся. Техническое задание клиента висело на соседней вкладке. Простые слова. Почему же они превращались в непреодолимую стену? В голове вата. Ни одной внятной идеи, только обрывки форм, цветов, которые тут же расплывались в серую муть. Он вздохнул, откинулся на спинку скрипучего офисного кресла, купленного когда-то по акции с громким названием “Эргономичный рай”. Раем от него не пахло. Разве что пылью, старым пластиком и тщетностью.

Он провел рукой по лицу, ощущая щетину, которая колола ладонь. Утро… Какое там утро. Уже давно за полдень перевалило. Время в его мире текло по-другому. Сбивчиво, зависая в пустоте между дедлайнами, которые он сам себе назначал и сам же с треском проваливал. Фриланс, свобода, возможность быть хозяином своего времени. Вот только хозяин из него получался никудышный. Время уплывало сквозь пальцы, как вода, оставляя лишь ощущение сырости и незавершенности.

Взгляд упал на угол экрана. Там красовался счет за интернет и за электричество, а также напоминание об оплате съемной этой самой квартиры через неделю. Цифры сливались в одну пугающую абстракцию. Вадим резко отвел глаза, будто их обожгло. Финансовые отчеты стали его личной казнью египетской. Он знал примерную сумму, которая лежала на его основном счете. Значительно меньше, чем нужно. Значительно меньше, чем ожидалось в этом месяце. Значительно меньше, чем могла бы приносить работа нормального человека.

Гулкий стук каблуков в подъезде заставил его вздрогнуть и инстинктивно выпрямиться. Сердце екнуло, забилось чаще.

Марина.

Он узнавал ее шаг всегда – уверенный, отмеренный, чуть быстрый, как будто она вечно куда-то опаздывала, хотя просто возвращалась с работы. Работы, которая приносила стабильный доход, социальный пакет, уважение коллег и, как следствие, право на оценку.

Ключ щелкнул в замке, дверь распахнулась. В квартиру ворвалась волна прохладного уличного воздуха, смешанного с ее стойким, чуть терпким парфюмом. Вадим невольно втянул носом запах, знакомый до боли, но сейчас он почему-то резанул ноздри.

– Привет. – бросил он через плечо, не отрываясь от мерцающего курсора и пытаясь изобразить погруженность в работу. Голос прозвучал хрипловато.

Ответа не последовало. Только звуки: шуршание пакета, стук туфель по ламинату, щелчок выключателя в прихожей. Потом шаги направились на кухню. Вадим почувствовал, как мышцы спины напряглись сильнее. Он медленно развернулся в кресле.

Марина стояла у раковины, набирая воду в чайник. Ее стройная фигура в идеально сидящем деловом платье темно-синего цвета казалась чужеродным, слишком ярким пятном в их скромной, слегка запущенной кухне. Она не смотрела на него. Сосредоточенно ставила чайник на плиту, поправляя идеально гладкую темную прическу. Лицо ее было каменным, непроницаемым. Вадим знал это выражение. Предчувствие тяжелым холодком опустилось в желудок.

– Как день? – рискнул он спросить, вставая и делая пару шагов к дверному проему.

Марина наконец повернула голову. Ее взгляд скользнул по нему – от растрепанных волос до поношенных домашних штанов и старых носков. Взгляд был не просто равнодушным. Он был оценивающим. И оценка явно была неудовлетворительной.

– Нормально, – отрезала она. Голос ровный, без интонаций. – А у тебя? Прорыв на фронте креатива?

Вопрос прозвучал как укол. Легкий, но точно рассчитанный.

Вадим почувствовал, как кровь приливает к лицу.

– Работаю, – пробормотал он, избегая прямого ответа. – Детский центр, логотип…

– Ага, – Марина кивнула, открывая шкафчик за чашкой. – “Солнышко”. Уже неделю, кажется? Или больше?

Она достала свою любимую фарфоровую чашку – тонкую, изящную, дорогую. Подарок от коллег. Вадиму пить из нее не разрешалось. Слишком хрупкая. Слишком хорошая для него.

– Сколько они там платят за это “Солнышко”? Пятьсот? Тысячу?

– Тысячу, – выдохнул Вадим, чувствуя, как унижение сжимает горло. Сумма звучала смешно. Жалко. Особенно на фоне ее зарплаты менеджера в солидной компании, о которой он знал лишь приблизительно, но достаточно, чтобы понимать разницу в разы.

– Тысяча, – повторила Марина, ставя чашку на стол с чуть более громким, чем нужно, стуком. – За неделю… нет, прости, за полторы недели труда. Ого. Целых тысяча.

Она открыла холодильник, ее взгляд скептически скользнул по полупустым полкам.

– Молока нет? Опять?

– Я… забыл, – признался Вадим, сжимая пальцы. Он действительно забыл. Или не забыл, а просто откладывал поход в магазин, погруженный в свой творческий ступор и отчаянные попытки его преодолеть. – Сейчас сбегаю.

– Не надо, – она махнула рукой, доставая пакетик чая. Движение было резким, отстраненным. – Я как-нибудь без. Хотя, конечно, приятно, когда в доме есть элементарные вещи. Особенно когда один человек сидит дома целыми днями.

“Целыми днями”.

Фраза повисла в воздухе, тяжелая, как гиря. Вадим почувствовал, как подкашиваются ноги. Он оперся о дверной косяк.

– Я работаю, Марина, – сказал он, пытаясь вложить в голос твердость, но получилось только обиженно. – Фриланс – это тоже работа. Иногда нужно время на поиск заказов, идей…

– Время? – Она резко обернулась, и в ее глазах, наконец, вспыхнуло то, что он боялся увидеть – холодное, накопившееся раздражение. – Вадим, “время” – это то, чего у нас, как оказалось, нет! Время течет, счета приходят, цены растут! А ты все ищешь свои “идеи”! Сидишь тут в своих носках, пялишься в экран, и ждешь, когда тебя осенит! Осенит ли? А если не осенит? Что тогда? Мы будем питаться воздухом и твоими несбывшимися надеждами?

Она подошла ближе. От нее пахло не только парфюмом, но и дорогим кофе. Запах успеха. Запах его несостоятельности.

– Ты посмотри на себя! – ее голос зазвенел. – Посмотри! Ты когда в последний раз нормально брился? Стригся? Купил себе что-то кроме этих… этих тряпок?

Она ткнула пальцем в его свитер, купленный три года назад на распродаже.

– Ты живешь в каком-то своем мире, Вадим! В мире иллюзий, где можно бесконечно творить и ждать у моря погоды! А реальный мир – он вот он! – Она ударила ладонью по кухонному столу. Звонко. – Он требует денег! Стабильности! Ответственности! А не витания в облаках!

Каждое слово било по нему, как молотком. Он чувствовал, как сжимается внутрь самого себя, как гнев и стыд смешиваются в ядовитую кашу. Хотелось крикнуть, хлопнуть дверью, разбить что-нибудь. Но он стоял, как вкопанный.

– Я стараюсь, – выдавил он сквозь зубы. – Работы мало. Конкуренция…

– Конкуренция? – Марина фыркнула, и в этом звуке было столько презрения, что Вадиму стало физически больно. – Да брось! Ты просто не умеешь себя продать! Не умеешь бороться! Не хочешь вылезти из своей скорлупы! Сидишь и ноешь, что работы нет, вместо того чтобы искать ее активнее! Звонить! Бегать! Унижаться, если надо! Но нет, это же ниже твоего достоинства, великого художника!

Она отвернулась, включила газ под чайником. Ровное шипение пламени стало саундтреком к его унижению.

– А я должна тянуть все на себе. И работать, как лошадь, и думать, как свести концы с концами, и выслушивать твои оправдания. Я устала, Вадим. Просто смертельно устала.

Она замолчала. Звук закипающего чайника нарастал, превращаясь в навязчивый вой. Вадим стоял, глядя в ее спину. На идеальную линию плеч под тонкой тканью платья. На дорогую пряжку ее ремня. Он чувствовал себя ничтожным. Маленьким. Грязным. Как неудачник, который испачкал дорогой ковер своим присутствием. Ярость, которая кипела мгновение назад, сменилась ледяным бессилием. Что он мог ответить? Она была права. Права в главном: денег не хватало. Стабильности не было. Он был обузой.

– Я… я сделаю этот логотип, – тихо сказал он. – Сегодня. И… сбегаю за молоком.

Марина не обернулась. Она просто достала чайный пакетик и бросила его в свою белоснежную чашку.

– Делай что хочешь, – прозвучало в ответ. Голос был усталым, опустошенным. – Только не обещай ничего. Надоели твои обещания.

Чайник засвистел пронзительно, оглушительно. Марина сняла его с огня. Вадим развернулся и пошел обратно в комнату. Шаги его были тяжелыми, как будто он тащил за собой невидимые кандалы. Он сел перед ноутбуком. Курсор все так же назойливо мигал на чистом листе. “Солнышко”. Яркое, доброе, запоминающееся. Перед глазами стояло каменное лицо Марины. Ее слова: “Ты живешь в мире иллюзий… Ты не умеешь бороться… Я устала…”.

Он сглотнул ком в горле. В груди что-то сжалось и стало тяжело дышать. Это было не просто оскорбление. Это был приговор. Приговор его способности быть мужчиной, добытчиком, опорой и его мечтам о творческой свободе. Его самоуважению в конце концов. Все, что он пытался построить, рассыпалось в прах под тяжестью ее разочарования и его собственной несостоятельности.

Он ткнул пальцем в кнопку мыши, закрыв файл с логотипом. Потом открыл браузер. На автомате зашел на сайт с вакансиями. Прокрутил ленту. Офис-менеджер – нужен опыт. Водитель – нужны права категории С. Продавец-консультант – график 2/2, допоздна. Все не то. Все требовало того, чего у него не было, или отнимало последние крохи его иллюзорной свободы.

Рука сама потянулась к пачке сигарет, завалявшейся в ящике стола. Он закурил, сделав первую глубокую затяжку, пытаясь заглушить горечь и беспомощность. Дым разъедал легкие, но это было хоть какое-то ощущение. Какое-то действие. Он смотрел в окно. За ним был серый двор, серые дома, серое небо. Зима. Все было серым и безнадежным. Как его жизнь.

Мысли крутились, как белка в колесе. Деньги, долги, Марина. Ее презрительный взгляд и ее слова: “Надоели твои обещания”. Он больше не мог этого выносить. Не мог выносить ее молчаливого укора за завтраком, ее вздохов при виде счета, ее ледяного отчуждения по вечерам, когда они сидели в одной комнате, разделенные пропастью непонимания и взаимных претензий. Он чувствовал себя пленником этой квартиры, этих обязательств, которые не мог выполнить, этого брака, который превратился в поле боя, где он вечно проигрывал.

Внезапно, с неожиданной ясностью, в голову пришла мысль – надо уйти. Не навсегда. Просто… вырваться. Ненадолго. Туда, где его не будут осуждать, не будут тыкать носом в его неудачи. Туда, где он не будет Вадимом-неудачником, Вадимом-обузой. Где он сможет быть просто… кем-то другим. Кем угодно.

Он стряхнул пепел в пустую банку из-под кофе, служившую пепельницей. Ярость, которую он подавил на кухне, снова поднялась из глубин, но теперь она была холодной, целеустремленной. Она не требовала немедленного выхода в крике или битье посуды. Она требовала действия. Любого действия, лишь бы разорвать этот порочный круг.

Он снова уставился на экран. На сайт вакансий. Надоевшие офисные должности. Работа на складе. Курьеры… Прокрутил ниже. И вдруг… глаза зацепились.

“Требуется актер (актриса) в квест живого действия”.

Заголовок был кричащим, с восклицательными знаками и смайликами. Вадим едва не усмехнулся. Актер? Он? Да он в школьной пьесе последнюю роль массовки играл – деревце. Но он прочел дальше.

“Квест “Логово Маньяка” приглашает в команду! Нужен человек для роли Маньяка/Призрака/Монстра (в зависимости от сценария). Обязанности: создание атмосферы страха и напряжения для посетителей, работа по сценарию, взаимодействие с командой. Опыт не требуется! Обучение на месте! Гибкий график! Оплата почасовая, сразу после смены!”

Опыт не требуется. Оплата почасовая. Сразу после смены. Эти слова зажгли в нем слабую, дрожащую искру надежды. Да, это было полным абсурдом. Он – актер? В квесте ужасов? Пугать людей? Он, который сам сейчас был напуган и унижен до предела? Но…

Но это был выход. Временный, возможно, глупый, но выход. Деньги пусть небольшие, но сразу. Работа, не требующая диплома, опыта в продажах или вождения фуры. Работа, где он мог бы спрятаться за маской. Где его реальная неудачливость не имела бы значения. Где он мог бы быть кем-то другим. Кем-то… сильным? Хотя бы на час.

Он представил себе темное помещение, крики посетителей, свою фигуру, скрытую тенью или жутким костюмом. Представил их страх. Не страх перед счетами или упреками жены, а простой, первобытный страх перед темнотой, перед неожиданностью. И в этой картине было что-то… странно притягательное. Освобождающее.

Вадим навел курсор на кнопку “Откликнуться”. Палец завис над мышкой. Сердце колотилось где-то в горле. Это было безумием? Да. Унижением? Возможно. Но разве его нынешнее положение было меньшим унижением? Разве сидеть тут, слушая, как тебя называют обузой, не было безумием?

Он услышал, как на кухне звенит ложка о фарфор. Марина пила чай. Одна. В своей идеальной чашке. В своем мире успеха и стабильности, куда ему не было пути.

Вадим стиснул зубы. Чувство безысходности сдавило грудь, но теперь в нем была и щемящая решимость. Решимость отчаяния. Он не мог больше так. Не мог терпеть этот суд, эту казнь по капле. Ему нужен был глоток воздуха. Любой ценой. Даже ценой того, чтобы нарядиться монстром и пугать доверчивых посетителей за гроши.

Он щелкнул мышкой, открылась форма отклика. Поля: имя, телефон, кратко о себе. Вадим начал медленно печатать. С ошибками, как будто совершая что-то запретное.

“Вадим Волков. Телефон:…”

В голове стучало: безумие, позор, последняя черта. Но еще громче стучало другое: свобода. Хоть какая-то и хоть на час. Деньги сразу. Возможность не слышать ее голос. Возможность быть не собой.

Он дописал номер телефона. В поле “О себе” набрал: “Опыта актерской работы нет. Готов к обучению. Физически вынослив. Не боюсь темноты и нестандартных задач. Рассмотрю любые смены”.

Последняя фраза звучала почти как мольба. Рассмотрю любые смены. Любые. Лишь бы вырваться и получить эти деньги. Лишь бы не видеть сегодня вечером ее каменное лицо, зная, что он снова ничего не заработал.

Он перечитал написанное. Рука дрожала. Это был прыжок в бездну.

Вадим нажал кнопку “Отправить” и сообщение ушло. Он откинулся на спинку кресла, чувствуя странную пустоту и легкое головокружение. Сделанного не воротишь. Теперь оставалось ждать звонка или письма. Ждать своего шанса на побег. Пусть и в костюме маньяка.

С кухни доносился тихий звон ложечки. Марина все так же пила чай. Она не знала, что только что произошло. Не знала, что ее униженный, несостоятельный муж откликнулся на вакансию “Маньяк/Призрак/Монстр”. Вадим закрыл вкладку браузера, снова открыл пустой файл с логотипом “Солнышко”. Яркое, доброе, запоминающееся.

Он глубоко вздохнул, дым сигареты щипал глаза. За окном сгущались сумерки, окрашивая серый двор в синевато-фиолетовые тона. Внутри него что-то надломилось. И что-то другое, темное, холодное и пока еще неосознанное, начало медленно шевелиться. Он был пленником. Но, возможно, завтра он наденет другую маску. И станет тюремщиком чужих страхов.

Хотя бы на час.

2

Звонок раздался на следующий день, ближе к вечеру. Вадим как раз бесцельно кликал по интернету, пытаясь заглушить гнетущее чувство стыда от вчерашнего отклика и одновременно – томительное ожидание. Он уже начал считать это очередной своей глупой идеей, которая канет в Лету, но телефон завибрировал на столе, заставив его вздрогнуть так, что мышка выскользнула из руки.

Незнакомый номер.

Сердце Вадима ушло в пятки, потом резко рванулось вверх, застряв где-то в горле. Он схватил трубку, сглотнув комок сухости.

– Алло?

– Вадим? – Голос на другом конце был мужским, негромким, чуть хрипловатым и без особых эмоций. – Говорит Денис, администратор квеста “Логово Маньяка”. Вы вчера откликались на вакансию актера.

– Да, да, это я, – Вадим поспешил ответить, пытаясь придать голосу уверенность, но вышло скрипуче. – Здравствуйте.

– Здрасьте. Ну что, еще актером хотите побыть? – Вопрос прозвучал с легкой, едва уловимой иронией. Вадиму показалось, что на другом конце провода ухмыляются.

– Хочу попробовать, – выдавил он. – Опыта нет, но… готов учиться. И график свободный.

– Опыт не нужен, – отмахнулся Денис. – Там не Шекспира играть. Главное не бояться темноты, не путать право-лево и не пугать наших же сотрудников. А, ну и не пугаться самому, когда на тебя с криком налетят пьяные студенты. Такое бывает.

Вадим кивнул, забыв, что его не видят.

– Не боюсь.

– Отлично. Тогда завтра в три часа дня можете? Познакомимся, покажем локацию, расскажем основы. Планировка несложная, но запомнить нужно. Если понравится – на пробу возьмём на вечернюю смену. Оплата почасовая, наличкой после смены, как и писали. Устраивает?

Завтра. Вечерняя смена. Наличкой. Слова крутились в голове, смешиваясь с облегчением и новым приступом тревоги. Завтра. Он успеет сделать… что? Ничего он не успеет. Но возможность была здесь и сейчас. Упускать ее было нельзя.

– Да, устраивает! – почти выпалил он. – Завтра в три. Я приду. Адрес уточнить?

Денис продиктовал адрес – какая-то промзона на окраине, рядом с полузаброшенным гаражным кооперативом. Вадим торопливо записал на клочке бумаги, сердце колотилось как бешеное.

– Лады. Ждем. Не опаздывайте. И… расслабьтесь. Это же игра, – добавил Денис и бросил трубку.

Вадим медленно опустил телефон. Ладони были влажными. Завтра. Он сделал это. Шагнул в эту абсурдную авантюру. Чувство было странным: смесь паники, дикого возбуждения и стыда. Что скажет Марина? Да ничего она не скажет. Он ей не скажет. Ни за что. Это был его маленький, грязный секрет. Его побег.

Вечер прошел в напряженном молчании. Марина вернулась поздно, выглядела уставшей и раздраженной. Она лишь кивнула в ответ на его робкое “Привет” и прошла в спальню. Вадим слышал, как она роется в шкафу, потом шум душа. Он сидел на кухне, пил чай и смотрел в одну точку, мысленно репетируя завтрашний день. Он представлял темные коридоры, крики… и себя. Не Вадима-неудачника, а кого-то другого. Сильного и страшного. Того, кто вызывает эмоции, а не терпит их.

Утром Марина ушла рано, не завтракая. Вадим остался один. Время до трёх часов дня казалось вечностью. Он пытался работать над тем самым логотипом “Солнышко”, но мысли путались. Вместо ярких форм рождались угловатые тени, вместо теплых цветов грязно-серые пятна. Наконец он сдался. Принял душ, надел самую нейтральную одежду – темные джинсы, простую серую кофту. Выглядел как обычно. Как все.

Дорога до промзоны заняла почти час на автобусе и метро. Район был унылым: полуразрушенные цеха, заборы с облезлой краской, разбитые дороги. Воздух пах мазутом, пылью и сырым песком. Вадим шагал по тротуару, заваленному осколками кирпича и мусором, сверяясь с записью. Наконец он увидел вывеску пульсирующую неоновыми буквами, часть которых не горела: “ЛОГОВО МАНЬЯКА. КВЕСТ ЖИВОГО ДЕЙСТВИЯ”. Вывеска висела над неприметной металлической дверью в длинном одноэтажном здании, похожем на старый склад.

Он толкнул тяжелую дверь. Внутри пахло сыростью, плесенью, краской и чем-то еще – сладковато-приторным, как дешевый освежитель воздуха, пытавшийся перебить запах затхлости. Небольшое помещение напоминало подобие приемной: стойка администратора, пара пластиковых стульев, постеры на стенах с изображениями окровавленных топоров, перекошенных лиц и надписью “ТВОЙ СТРАХ – НАША РАБОТА!”. За стойкой сидел парень лет двадцати пяти, в черной футболке с логотипом квеста, с наушником на одном ухе. Он увлеченно смотрел в монитор ноутбука.

– Здравствуйте, – кашлянул Вадим. – Я… к Денису. По вакансии.

Парень поднял взгляд, лениво оглядел Вадима с ног до головы.

– А, новобранец. Жди. Денис внутри, группу инструктирует.

Вадим кивнул и присел на краешек стула. Из-за глухой двери напротив доносились приглушенные звуки: какой-то жутковатый саундтрек, скрип, гулкие шаги и… женский смех? Потом короткий визг, больше похожий на игривый испуг. Вадим напрягся, пытаясь уловить больше, но дверь была толстой.

Минут через десять дверь распахнулась. Из нее вывалилась группа молодых людей – три парня и две девушки, все возбужденные, смеющиеся, слегка растрепанные. Одна девушка все еще прижимала руку к груди.

– Офигенно! – восторженно выдохнул один из парней, обращаясь к администратору. – Особенно тот момент, когда он из шкафа! Мы орали!

Администратор ухмыльнулся.

– Рады стараться. Заходите еще! У нас есть “Психоаналитик” и “Заброшенная больница”. Там вообще жесть!

Группа, перебивая друг друга, направилась к выходу. За ними из темного проема вышел мужчина. Лет тридцати пяти, среднего роста, плотного телосложения, в потертых черных джинсах и такой же черной футболке. Лицо усталое, с мешками под глазами, но взгляд острый, оценивающий. Он вытер пот со лба рукавом.

– Вадим? – спросил он, увидя Вадима.

– Да, это я.

– Денис. Заходи, покажу кухню, где будем творить ужасы. – Он махнул рукой в сторону только что освободившегося проема.

Вадим встал, чувствуя, как ноги немного подкашиваются. Он переступил порог и оказался в полумраке. Сначала он ничего не мог разобрать. Воздух был гуще, запахи – интенсивнее: та же затхлость, но сильнее, пыль, краска, резина, и еще что-то химическое – возможно, искусственный туман. Постепенно глаза привыкли. Они стояли в небольшом коридорчике, стены которого были обиты черной тканью. Напротив – еще одна дверь, тоже черная.

– Это буферная зона, – пояснил Денис, включая тусклый свет под потолком. – Чтобы свет из приемной не бил в локацию. И чтобы те, кто выходит, не слепли сразу. Идем.

Он открыл черную дверь, и Вадима охватил настоящий хаос ощущений. Звук – гулкий, многоголосый: где-то скрипело, где-то стучало, где-то завывало электронным воем. Воздух вибрировал от басов какого-то тревожного саундтрека. И запахи: краска, пыль, резина, пластик, и все это накрыто тяжелым одеялом искусственного “туманного” аромата. Света было мало – тусклые, цветные лампочки где-то сверху, под потолком, создающие пятна кроваво-красного, больнично-зеленого и мертвенно-синего. Они освещали фрагменты декораций, которые в полумраке казались жутковато реалистичными, но при ближайшем рассмотрении обнажали свою дешевизну и наспех сделанность.

– Добро пожаловать в “Логово”, – провозгласил Денис, распахивая руки. – Наш главный хит. Средняя проходимость – три группы в будни, пять-шесть в выходные. Народ любит пощекотать нервы. Особенно после пары стаканчиков.

Он повел Вадима по узкому, извилистому коридору. Стены были обиты чем-то, напоминающим старые, заплесневелые доски. Под ногами скрипел “деревянный” настил из фанеры. Натыкались на “окна” – зарешеченные проемы с подсветкой, за которыми маячили неподвижные силуэты кукол с перекошенными лицами. Прошли мимо “ванной комнаты” – пластиковая ванна, заляпанная бутафорской кровью, где на стене – треснувшее зеркало, в котором что-то мерцало. Дальше – «кабинет» с разбросанными бумагами, сломанной мебелью и чучелом вороны на столе. Повсюду валялись обрывки паутины из синтепона, пластиковые черепа, бутафорские ножи и топоры.

– Главное правило для актера – не трогать гостей. Никаких хватаний, толканий. Только пугать. Внезапным появлением, звуком, движением. Сценарий прост – ты дух,призрак,неупокоенная душа маньяка, который здесь орудовал. Твоя задача не дать им спокойно пройти, решая загадки. Но не мешать решать! Только напрягать. Понял?

– Понял, – кивнул Вадим, ошеломленный какофонией и визуальным рядом. Его взгляд скользил по дешевым ужастикам, но внутри что-то… замирало. Эта искусственная жуть, этот полумрак, эта вседозволенность быть кем-то страшным…

– Твоя основная зона вот здесь, – Денис остановился у развилки. Один коридор уходил влево, другой вправо, в глубокую темноту. – Стоишь тут, в этой нише.

Он показал на углубление в стене, затянутое черной тканью.

– Ждешь, когда группа подойдет к развилке, решает куда идти. Как только они достаточно близко – выскакиваешь с рыком, воплем, чем угодно. Главное громко и неожиданно. Потом быстро отступаешь в темноту этого коридора, – Денис махнул в правый, самый темный проход. – Там есть пару скрытых лючков, куда можно нырнуть, чтобы они тебя не догнали и не разглядели. Потом по служебному проходу возвращаешься на исходную. Повторяешь, если нужно. Важно – не переигрывай. Не надо театра. Просто будь страшным и непредсказуемым. И запомни: у нас есть кнопки паники у групп. Если кто-то реально запаникует и нажмет – вся подсветка включается на полную, музыка вырубается, ты должен замереть и не двигаться, пока мы не выведем гостя. Это святое. Нарушишь – вылетишь в момент.

Вадим кивал, стараясь запомнить маршрут. Темнота правого коридора манила и пугала одновременно. Выскочить, зарычать, спрятаться. Звучало просто. Дико, но просто.

– А… костюм? – спросил он.

– Костюм есть. Грим минимальный, чтобы в темноте было страшно, а на свету не пугать администратора до инфаркта. Пойдем, покажу гримерку. Вернее, подсобку, где переодеваемся.

Они прошли через какой-то потайной лючок в стене (его Денис ловко отодвинул) и оказались в крошечном помещении без окон. Здесь пахло потом, резиной и гримом. На стене висело несколько мешковатых балахонов черного и грязно-серого цвета. На полке были пластиковые маски с перекошенными ртами и пустыми глазницами, парики, банки с театральным гримом. На полу валялись бутафорские топоры и ножи.

– Выбирай, что по душе, – сказал Денис, указывая на балахоны. – Размер универсальный. Маску можешь не надевать, многие без них работают, гримом обходятся. Проще дышать. Но в темноте и так сойдет.

Вадим взял в руки балахон из грубой, колючей ткани черного цвета. Он был тяжелым и пах старым сундуком.

– Ладно, знакомство с местом работы состоялось, – подвел итог Денис, глядя на часы. – Вечерняя смена у нас начинается в семь. Первая группа в семь тридцать. Приходи к семи. Переоденешься, я тебе еще раз пройдусь по точкам, покажу служебные ходы. Попробуешь. Если не сбежишь после первого рыка и не перепугаешь группу до вызова полиции – остаешься. Оплата – триста рублей в час. Смена обычно часа три-четыре, в зависимости от групп. Вопросы?

Вопросов было море. Но главный был: “Что я здесь делаю?”. Вадим промолчал и покачал головой.

– Отлично. До вечера. Не опаздывай.

Дорога домой была сюрреалистичной. Вадим ехал в переполненном метро, прижатый к стеклу вагона, а в голове у него крутились обрывки фраз: “…выскакиваешь с рыком…”, “…не трогать гостей…”, “…триста рублей в час…”. Он чувствовал себя шпионом, вернувшимся из вражеского логова. Его обычная жизнь – метро, люди, реклама казалась плоской и нереальной на фоне только что пережитого погружения в искусственный ад “Логова Маньяка”.

Дома было пусто. Марина оставила записку: “Ужинать не буду. Задерживаюсь”. Вадим почувствовал странное облегчение. Ему не нужно было врать сходу. Он быстро поел в одиночестве, не ощущая вкуса пищи. Потом долго стоял под душем, словно пытаясь смыть с себя запах пыли, краски и той сладковатой химии. Но ощущение ирреальности не покидало.

В шесть он вышел из дома. На этот раз надел черную футболку под темную куртку. Погода испортилась, накрапывал холодный дождь. Промзона в сумерках выглядела еще более зловеще. Огни “Логова Маньяка” мигали во тьме как больные глаза.

Внутри было оживленнее. За стойкой сидел тот же администратор, разговаривая по телефону. В приемной ждала компания из пяти человек, лет по двадцать, громко смеялись, выпивали что-то из термокружек. Вадима охватил приступ паники. “Они будут меня бояться? Эти пьяные ребята? Не смешите”.

Денис вышел из-за черной двери, увидел Вадима и кивнул.

– А, вовремя. Пойдем. Группа через десять минут.

В подсобке Денис протянул Вадиму черный балахон.

– Надевай поверх всего. Капюшон натяни. Грим можешь нанести минимальный – тени под глазами, что-то темное вокруг рта, чтобы в блике света выглядело жутко.

Вадим дрожащими руками натянул балахон. Ткань была грубой, колючей, пахла неприятно. Он накинул капюшон на голову. Зрение сузилось придав ощущение целеустремленности. Он взял с полки баночку с темно-серым гримом, посмотрел в маленькое, засаленное зеркальце, висевшее на гвоздике. Его лицо в полумраке подсобки выглядело чужим, осунувшимся. Он нанес пальцами несколько жирных полос под глазами, размазал что-то темное вокруг рта. В зеркале смотрел на него не Вадим Волков, фрилансер-неудачник, а какое-то невнятное, зловещее существо из кошмара. Сердце бешено колотилось.

– Готов? – Денис уже стоял в дверях. – Пошли. Покажу стартовую позицию.

Они снова нырнули в лабиринт “Логова”. Звуки саундтрека казались громче, темнота гуще. Денис провел Вадима к той самой развилке, указал на нишу в стене.

– Стой здесь. Тихо. Не дыши громко. Слушай. Группа пойдет по основному маршруту. Когда услышишь их голоса близко, когда они будут у развилки – прыгаешь. Выходишь на пару шагов вперед, в световую ловушку вот здесь, – он показал на пятно тусклого красного света на полу перед развилкой. – Делаешь максимально страшную рожу, рычишь, воешь, машешь руками, что хочешь. Держишь пару секунд и назад, в темноту этого коридора. Быстро! Потом по служебке – сюда. Ждешь следующего раза или конца квеста. Понял?

Вадим кивнул, сжав кулаки внутри колючих рукавов балахона. Ладони были ледяными и мокрыми. Где-то вдалеке хлопнула дверь, послышались голоса администратора и смех группы.

– Они зашли, – прошептал Денис. – Музыка включается… свет гаснет… Поехали. Удачи. Не облажайся.

Он похлопал Вадима по плечу и растворился в темноте служебного прохода.

Вадим остался один. В кромешной, почти физической тьме ниши. Только пятно кроваво-красного света метрах в двух перед ним казалось адским порталом. Звуки группы были далекими, заглушенными нарастающим гулом музыки – смесью скрипок, электронных завываний и тяжелых ударов. Он прижался спиной к холодной стене, закусил губу.

“Что я делаю? Боже, что я делаю? Я не могу…”.

Голоса становились ближе. Смех, возгласы, приглушенные слова: “Офигеть, темно!”, “Куда идти?”, “Ваня, не толкайся!”. Шаги. Они приближались к развилке. Вадим чувствовал, как его тело дрожит мелкой дрожью. Он должен был выскочить. Сейчас. Но ноги не слушались. Страх парализовал. Страх опозориться, выглядеть идиотом, не справиться. Страх перед этими людьми там, в темноте.

Выскочить. Зарычать. Спрятаться. Триста рублей в час. Наличкой. После смены. Возможность не слышать Марину сегодня вечером. Возможность быть не собой.

Из темноты, совсем близко, прозвучал громкий смех девушки: “Да ладно тебе, это же просто квест!”.

Этот смех, этот вызов, это пренебрежение его будущим ужасом – словно щелчок. Что-то внутри Вадима щелкнуло. Не ярость, не злость. Нечто холодное и резкое. Как лезвие бритвы.

Он не думал. Он рванул из ниши.

Один шаг. Второй. Он влетел в пятно красного света, как на сцену. Группа – три парня и две девушки – стояла метрах в трех, только что подойдя к развилке. Они замерли, увидев внезапно материализовавшуюся из тьмы фигуру в черном балахоне с искаженным темными пятнами лицом.

Вадим вскинул руки, сжатые в кулаки. Грудная клетка вздыбилась. И из его горла вырвался звук. Не рык. Не вопль. Нечто первобытное, хриплое, скрежещущее, полное нечеловеческой ненависти и угрозы. Звук, который он сам никогда раньше не слышал. Звук, который родился из глубин его собственного унижения и отчаяния.

Эффект был мгновенным. Девушки вскрикнули в унисон – не игриво, а пронзительно, испуганно. Один из парней отпрыгнул назад, вскрикнув: “Ааа! Блин!”. Другой инстинктивно выставил руки вперед. На лицах мелькнули гримасы настоящего, пусть и кратковременного, испуга.

Вадим замер на долю секунды, пойманный в луче красного света. Он видел их страх. Видел расширенные глаза, отдернутые руки, открытые рты. Он чувствовал его – как плотную, горячую волну, ударившую в него из темноты.

И в этот миг случилось нечто. Не эйфория. Не радость. Но… вспышка. Острый, холодный укол силы. Микроскопический миг абсолютного контроля. Он был не Вадимом. Он был ИСТОЧНИКОМ этой эмоции. Он вызвал ее. Этот крик, этот испуг – они были его творением.

Дольше задерживаться было нельзя. Инстинкт, подстегнутый инструкцией Дениса, сработал. Вадим резко развернулся и рванул назад, в черный зев правого коридора. Темнота поглотила его мгновенно. Он нащупал рукой знакомый выступ стены, нырнул в служебный лаз, который Денис показал днем. Сердце колотилось как молот, дыхание свистело. Но на губах, под слоем липкого грима, дрожала чуть заметная, невероятная улыбка. Не радости. Триумфа. Темного, крошечного триумфа.

Он стоял в узком проходе за стеной, прислонившись лбом к прохладной поверхности и слушал. Из-за стены доносились взволнованные голоса группы:

– …чувак, я обосрался!

– …а он как выскочил! С таким звуком!

– …круто! Звук жесть какая-то.

– …я аж подпрыгнула!

Их страх ушел. Осталось возбуждение, адреналин, восторг от удачно пережитого ужаса, но Вадим знал, что это было. Он вызвал это. На мгновение он заглянул в глаза настоящему страху. И это было… вдохновляюще.

Денис появился из темноты как призрак.

– Ну что, выжил? – спросил он, и в его голосе Вадиму почудилось одобрение. – Неплохо для первого раза. Рык – огонь. Прям натурально. Группа в восторге. Отдышись пару минут. Следующая группа через сорок минут. Будешь их пугать на другом этапе.

Вадим кивнул, не в силах говорить. Он сглотнул. Грим горько прилип к языку. В подсобке, глядя в засаленное зеркальце на свое лицо, измазанное в тенях и темных пятнах, он увидел не только отражение. Увидел искру. Маленькую, холодную, но яркую. Искру чего-то нового. Что-то внутри него, надломленное и униженное, потянулось к этой искре, как растение к свету.

Темному свету.

3

Работа в “Логове Маньяка” стала для Вадима не просто способом заработка. Она превратилась в ритуал и глоток воздуха в его удушающей реальности. Каждая смена была погружением в иную реальность, где правила диктовал он – тень в черном балахоне. Где его слово, вернее, его рык, был законом, пусть и на крошечном пятачке искусственного ада.

Первые дни были хаотичными. Он путал служебные ходы, задерживался с появлением, или наоборот, выскакивал слишком рано, срывая момент. Один раз он так резко выскочил перед группой подростков, что один из них инстинктивно толкнул его в грудь. Вадим отлетел, споткнулся о декорацию и с грохотом рухнул на фанерный пол. Вместо криков ужаса раздался взрыв хохота. Денис потом отчитал его сквозь зубы: “Ты же призрак, блин, а не кегельбан! Будь неуловимым!”. Унижение было жгучим, но оплату за смену он все же получил. Триста рублей. Наличные. Он сжал купюры в кулаке, ощущая их шершавость, и унижение немного отступило. Это были его деньги, которые он заработал не за логотипы, а за… страх.

Он быстро учился. Научился двигаться бесшумно в балахоне, сливаясь с тенями. Научился чувствовать группу по звуку шагов, обрывкам разговоров, по дыханию. Он узнавал, когда они расслаблены, когда напряжены, когда вот-вот подойдут к его зоне. Он стал мастером внезапности. Его “рык” эволюционировал. Он экспериментировал: хриплый шепот, леденящий кровь стон, резкий, лающий кашель, переходящий в нечленораздельный вопль. Он научился задерживаться в пятне света на доли секунды дольше, чтобы его искаженное гримом лицо успело впечататься в сетчатку. Он видел, как люди вздрагивали, вскрикивали, хватали друг друга за руки, отшатывались. И каждый раз, скрываясь в темноте служебного хода, он ловил тот самый, короткий миг – холодный укол удовлетворения. Это был его наркотик. Микроскопическая доза власти над чужими эмоциями.

Дома он молчал о работе. Марина заметила, что у него появились наличные, но отнесла это к каким-то разовым подработкам. “Ну хоть что-то”, – бросила она однажды, забирая у него пару сотен на “молоко и хлеб”. Ее тон был привычно снисходительным, но Вадима он уже не ранил так остро. У него был свой секрет. Свой маленький триумф. Он стал замечать в ней новые детали. Как она вздрагивала, когда неожиданно хлопала входная дверь в подъезде. Как напрягалась, идя вечером по темной улице. Он наблюдал за этим с отстраненным, почти научным интересом. В ее страхе не было ничего привлекательного. Он был знакомым, бытовым, частью их общей атмосферы недоверия и раздражения. Но это был страх. И он, Вадим, теперь знал о нем больше.

Однажды вечером, возвращаясь со смены, он свернул в парк. Было уже поздно, людей почти не было. Он увидел девушку, идущую в наушниках по аллее, погруженную в свой телефон. Стандартная картина. Но что-то щелкнуло в его голове. Импульс. Чистый, острый. Он спрятался за широким стволом старого дуба, снял капюшон балахона (он уже не снимал его до самого дома, как доспехи), натянул его снова. Сердце забилось чаще, но это был не страх. Адреналин. Охота.

Он подождал, пока девушка поравняется с деревом. Потом сделал резкий шаг на тропинку прямо перед ней и издал свой фирменный, отработанный в квесте, хриплый стон. Девушка вскрикнула, отпрыгнула назад, роняя телефон. Глаза ее округлились от чистого, животного ужаса. Она замерла на секунду, потом рванула прочь, даже не поднимая телефон, оставив его светящимся пятном на земле.

Вадим не стал его поднимать. Он стоял, смотря ей вслед, и ощущал прилив той самой силы, но в разы сильнее. Здесь не было декораций, не было правил “не трогать гостей”, не было Дениса за углом. Здесь был настоящий страх. Не спровоцированный ожиданием ужаса в квесте, а чистый, незамутненный испуг перед неожиданностью в реальном мире. И Вадим был его творцом. Это было… чище. Сильнее. Он поднял лицо к темному небу и глубоко вдохнул ночной воздух. В груди что-то пело.

С этого вечера его путь домой удлинился. Он искал темные переулки, пустынные скверы, плохо освещенные дворы. Искал одиночек. Чаще женщин. Его методы были просты: внезапное появление из-за угла или из-за машины, шаги, резко ускоряющиеся за спиной, шепот из темноты (пока еще бессловесный, просто звук), удар ладонью по мусорному баку или железному забору, когда жертва проходила мимо. Реакции были разными: кто-то просто вздрагивал и ускорял шаг, кто-то ругался, кто-то вскрикивал от испуга. Но иногда… иногда он ловил тот самый, драгоценный миг – чистый, первобытный страх в глазах. Миг, когда человек на мгновение терял связь с реальностью, подчиняясь древнему инстинкту. Эти моменты он выискивал, лелеял, как коллекционер редкие монеты. Они наполняли его пустоту.

Дома его поведение тоже начало меняться. Он стал тише. Двигался бесшумно, как в квесте, часто замирал в дверях, наблюдая за Мариной. Сначала она не замечала, но потом стала ловить его взгляд.

– Чего уставился? – бросала она раздраженно.

– Ничего, – отвечал он, отводя глаза, но внутри улыбался. Он видел в ее глазах не раздражение, а легкую настороженность. Зародыш чего-то.

Потом он пошел дальше. Однажды ночью он проснулся от собственного импульса. В квартире было тихо. Марина спала рядом, повернувшись к нему спиной. Вадим лежал, прислушиваясь к ее ровному дыханию. Идея пришла внезапно, ясно и холодно. Он осторожно встал, босиком, беззвучно ступая по полу. Подошел к ее стороне кровати. Встал рядом и просто смотрел. Минуту. Две. Его глаза привыкли к темноте. Он видел контур ее плеча, волосы на подушке, едва заметное движение грудной клетки под одеялом.

Он не знал, сколько прошло времени. Может, пять минут, может, десять. Потом Марина зашевелилась. Повернулась на спину. Ее глаза медленно открылись. Сначала она смотрела в потолок, потом, словно почувствовав присутствие, повернула голову в его сторону. И увидела его.

Он стоял неподвижно, как статуя, в двух шагах от кровати, сливаясь с тенью стены. Видел, как ее глаза, привыкая к темноте, расширяются. Видел, как дыхание ее сбивается, как рука инстинктивно впивается в край одеяла. Она не вскрикнула. Она замерла. Её глаза огромные и темные в полумраке были полны немого, леденящего ужаса. Такого же, как у той девушки в парке. Настоящего.

– Вадим? – ее голос был хриплым шепотом, полным недоверия и паники. – Это… ты? Что ты делаешь?

Он не ответил. Он напитывался этим страхом. Видел, как он пульсирует в ней, как сковывает ее. Это было… прекрасно. Гораздо сильнее, чем в квесте. Гораздо интимнее.

Он развернулся и вышел из комнаты, оставив ее одну в темноте с бьющимся сердцем и вопросом, не сошла ли она с ума. Он знал, что она не уснет. И это знание согревало его холодным огнем.

На утро, когда морок сознания сошел на нет, оставив осадок недоумения, жена спросила:

– Вадь. Что это было? Ночью.

– Ты о чем?

– Брось свои шуточки! Зачем ты стоял передо мной?

– Я не просыпался, Марин.

– Что ты из меня дуру делаешь? Скажешь, приснилось?

– Ну, если не приснилось, что это могло быть тогда? Тебе показалось. – ответил Вадим, мастерски изобразив невинный и виноватый тон. Ему не пришлось сильно притворяться, он всегда был таким. До того момента, когда стал сильным.

Следующая смена в “Логове” была обычной. Пятница, вечер, группы шли одна за другой – шумные, подвыпившие, жаждущие адреналина. Вадим работал на автомате. Его зона у развилки была отлажена до мелочей. Выход, рык или вой, отход в темноту. Реакции группы: визги, смешки, возгласы “Вау!”, “Жесть!”. Все как обычно, предсказуемо, искусственно. Его внутренний зверь, распробовавший вкус настоящего страха, скучал. Он выполнял свою роль механически, думая о вечере, о темных переулках по пути домой, о выражении лица Марины этой ночью.

Последняя группа зашла почти в одиннадцать. Администратор предупредил: “Двое парней и три девушки. Вроде трезвые. Будь аккуратнее”. Вадим занял свою позицию в нише. Включился саундтрек, сегодня это было что-то с визжащими скрипками и навязчивым электронным битом. Он прислушался. Шаги, голоса, смех. Один мужской голос громко рассказывал анекдот, девушки хихикали.

Они приближались к развилке. Вадим натянул капюшон глубже, привычным жестом проверил, не сполз ли грим (хотя в этой темноте это было неважно). Готовился к стандартному выпаду. Группа остановилась у развилки.

– Куда, дамы? – спросил один из парней. – Налево, где ванная с призраком? Или направо, в темноту?

– Ой, не знаю, – пропищала одна девушка. – Мне страшно!

– Да ладно, Насть, соберись! Это же игра!

Вадим сделал шаг из ниши, второй. Он влетел в пятно красного света, вскинув руки, его горло уже готово было издать заученный, эффективный рык. Но он замер.

Группа была перед ним. Два парня, действительно, выглядели уверенно, даже слегка скучающе. Три девушки. Две прижались друг к другу, глаза блестели от возбуждения и ожидания ужаса. Но третья…

Она стояла чуть позади, почти в тени. Невысокая, хрупкая, в светлой кофточке, которая резко выделялась в этом полумраке. Она не смотрела по сторонам, не смеялась. Ее глаза были широко открыты, но взгляд не фокусировался на страшных декорациях. Он был направлен куда-то внутрь, в себя. Она дышала часто, поверхностно, как птичка. Ее пальцы судорожно сжимали край своей кофты. И самое главное – ее лицо. Оно было не просто напуганным. Оно было искажено настоящим, первобытным, животным ужасом. Таким, какой бывает у людей перед лицом неминуемой гибели. Не адреналиновым возбуждением от игры, а глубокой, парализующей паникой.

Вадим забыл про рык и про стандартный сценарий. Он просто стоял в луче света и смотрел на нее. Впитывал каждую деталь ее страха. Мелкую дрожь, пробегавшую по ее рукам, капельку пота на виске, блеснувшую в красном свете, синюшность вокруг сжатых губ. Ее страх был таким… чистым. Таким мощным. Он витал в воздухе, как электричество, щекоча кожу Вадима. Это был не тот страх, который он вызывал своими выпадами. Это было что-то глубже, древнее, возможно, принесенное сюда извне и лишь усиленное атмосферой квеста. Но сейчас он был здесь. И Вадим был его свидетелем. Его… соучастником?

– Опа! – крикнул один из парней, заметив наконец замершего Вадима. – Привет, призрачок! Красавчик! Давай, пугай!

Но Вадим не реагировал. Он был загипнотизирован девушкой. Ее страх был наркотиком чистейшей воды. Он затмевал все, что Вадим испытывал до этого, и в квесте, и на улице, и даже с Мариной. Это было откровение. Вадим чувствовал, что любым действием сможет довести эту девушку до абсолютного и слепого ужаса. Он был властен над ней полностью. Над самой её жизнью.

Девушка, почувствовав его пристальный взгляд (хотя он был скрыт капюшоном и гримом), издала тихий, сдавленный звук – не крик, а стон обреченности. Она сделал шаг назад, споткнулась. Одна из ее подруг обернулась.

– Лен, ты чего? – спросила она, но тут же увидела Вадима. – Ааа!

Вскрикнула она уже по-настоящему, от неожиданности и его неподвижности. – Он стоит! Чего он стоит?!

Это встряхнуло Вадима. Он вспомнил, где он и что должен делать, но стандартный рык казался теперь жалкой пародией, осквернением того подлинного ужаса, который он только что видел. Он просто резко развернулся и скрылся в темноте правого коридора, не издав ни звука.

За стеной начался переполох.

– Ты в порядке, Лен? Что случилось?

– Он… он просто смотрел… – пролепетала девушка, голос ее дрожал.

– Да елки, какой-то чудак актер! Наверное, новенький. Неудачно вышел.

– Лен, дыши глубже. Все хорошо, это игра!

– Я… я не могу… Мне душно… – это была Лена. Ее голос срывался на истерику.

Вадим стоял в служебном проходе, прислонившись лбом к прохладной стене. Он не слышал успокаивающих слов подруг. Он слышал только этот сдавленный стон, видел ее искаженное ужасом лицо. Внутри него бушевал ураган. Не жалости, нет. Восторга, восхищения, жажды. Такого страха он еще не видел. Такого чистого, незащищенного ужаса. Это было так вдохновляюще. Как луч света для художника. Как идеальная нота для музыканта. Он хотел этого снова. Сильнее, чем когда-либо.

Денис нашел его через несколько минут. Лицо администратора было хмурым.

– Вадик, что это было? Группа чуть не развалилась. Одна девчонка чуть в истерику не впала. Ты чего, уснул там? Надо было выходить и рычать, а ты как столб вкопанный стоял!

Вадим медленно повернулся. В темноте прохода Денис не видел его лица, но почувствовал что-то. Не раскаяние. Не смущение.

– Она… – начал Вадим, голос его звучал странно, сдавленно. – Та девушка… Она реально испугалась. По-настоящему.

Денис поморщился.

– Ну и что? Бывает. Ипохондрики, клаустрофобы, впечатлительные. Мы же предупреждаем, что квест страшный. Твоя задача не усугублять, а работать по сценарию. Ты ее чуть не довел до кнопки паники! Если бы она нажала, тебе пришлось бы объясняться перед директором. И без оплаты за смену. Понял?

Вадим кивнул, но внутри он не слышал угрозы Дениса. Он слышал ее стон, видел ее глаза и этот страх… он был его. Он его вызвал? Или просто стал свидетелем? Неважно. Он его прикоснулся к нему. И это изменило все.

– Понял, – сказал он монотонно. – Больше не повторится.

Но он лгал. Не Денису. Себе. Потому что он знал, что будет искать этого снова. Этот истинный, первозданный ужас. И будет охотиться за ним. В квесте? На улицах? Дома? Он не знал. Но охота началась.

Дорога домой в ту ночь была иной. Он не искал жертв в переулках. Он шел быстро, почти бежал, его разум был переполнен одним образом. Образом Лены. Ее страх горел в его памяти ярче любого костра. Он был огнем, который сжигал остатки сомнений, остатки прежнего Вадима. Он больше не был неудачником. Он был охотником. Ищущим самую редкую, самую ценную добычу – чистый, незамутненный страх.

Он ворвался в квартиру, хлопнув дверью громче, чем обычно. Марина сидела на диване, смотрела телевизор. Она вздрогнула от хлопка, обернулась. В ее глазах мелькнуло знакомое раздражение, но Вадим уловил и другое. Тень той настороженности, что была после ночного бдения. Он подошел к дивану, не снимая куртки. Смотрел на нее. Не как на жену, а как на объект. Возможный источник.

– Чего? – спросила она, отводя взгляд к телевизору, но напряжение в ее позе выдавало ее.

Вадим не ответил. Он наклонился к ней очень близко. Настолько близко, что она невольно откинулась назад, вжавшись в спинку дивана. Он смотрел ей прямо в глаза. Искал в них отблеск того ужаса, что видел в квесте. Пока не нашел. Только раздражение, усталость и привычное презрение.

– Тебе показалось, – прошептал он, пародируя свои утренние слова, но с новой, леденящей интонацией. Он видел, как мурашки побежали по ее рукам. Как горло ее сжалось. Это был не тот страх. Еще нет. Но это было начало.

Он разогнулся и пошел в ванную, оставив ее сидеть неподвижно с бешено колотящимся сердцем и новым, непонятным ей холодком страха, поселившимся в их доме. Вадим же, умываясь перед зеркалом, видел в своем отражении не жалкого фрилансера. Он видел человека, которому открылась великая, темная тайна. Человека, нашедшего свое истинное призвание. Не рисовать логотипы. Не терпеть упреки. Вызывать страх. Видеть его. Питаться им.

Он погасил свет в ванной и вышел в темный коридор. Квартира была погружена в тишину, нарушаемую только мерным тиканьем часов. Он стоял посреди гостиной, в полной темноте, и слушал. Слушал тишину. Слушал свое дыхание. Слушал далекий шум города за окном. И где-то там, в этом шуме, он улавливал отголоски страха. Страха незнакомых людей в темных переулках. Страха Марины в соседней комнате. И страха Лены, девушки из квеста, чье лицо, искаженное ужасом, было теперь его самым ярким воспоминанием.

Он улыбнулся во тьме. Беззвучно. Это была не улыбка радости. Это была улыбка голодного хищника, учуявшего добычу. Его пустота больше не была бездонной. Ее начал заполнять холодный, темный восторг. Он нашел источник своего вдохновения. И он не собирался останавливаться. Истинный лик страха был прекрасен. И он хотел видеть его снова и снова.

4

Образ Лены, застывший в кровавом свете “Логова” с маской чистого ужаса на лице, преследовал Вадима навязчивее любого кошмара. Он просыпался от него посреди ночи в темноте спальни и видел не потолок, а ее широкие, ничего не видящие глаза. Он ловил его в ритме шагов по асфальту, в шелесте листвы, даже в гуле водопровода в стене. Этот страх был для него не просто воспоминанием; он был ориентиром, эталоном, к которому он теперь бессознательно стремился. Как художник, увидевший совершенство и больше не способный довольствоваться эскизами.

Работа в квесте превратилась в рутину. Он все так же выскакивал из темноты, рычал, пугал группы. Но теперь он не просто выполнял роль, а искал. Его взгляд, скрытый под капюшоном, выискивал в каждой группе того, кто мог бы стать новым “эталоном”. Кто-то с тремором рук, с нервным смешком, с чересчур бодрой бравадой, скрывающей дрожь внутри. Он наблюдал за реакциями пристальнее, чем когда-либо. Но Лену он не встретил снова. Другие испуганные лица казались ему бледными копиями, подделками. Их страх был поверхностным, игровым, быстро сменяющимся смехом и облегчением. Это его разочаровывало и раздражало. Делало его выходы все более резкими, а рыки более агрессивными. Однажды он так громко завыл в лицо паре подростков, что один из них рефлекторно пнул его по голени. Боль была острой, унизительной. Денис снова нахмурился:

– Вадим, ты чего, с цепи сорвался? Ты же не маньяк настоящий, а актер! Умерь пыл. Народ не для того платит, чтобы реально травмироваться.

Вадим промолчал, растирая ушибленную ногу. Внутри кипела ярость. Не на парня, не на Дениса, а на себя. На то, что он не мог воспроизвести тот момент. Что искусственные стены “Логова” стали для него клеткой, ограничивающей его охоту.

Его вечерние прогулки домой изменили характер. Теперь это были не спонтанные наскоки, а спланированные рейды. Он выбирал маршруты через самые глухие дворы, парки, променады у реки, где фонари горели через один. Он изучал расписание – когда заканчиваются киносеансы в маленьком кинотеатре, когда закрывается последняя кофейня в том районе, где тусовались студенты. Он стал охотником, выслеживающим свою добычу. Одиночек, особенно женщин, выглядевших уязвимыми: усталых, погруженных в мысли, в наушниках, с тяжелыми сумками.

Его методы усложнялись. Просто выскочить и зарычать было уже недостаточно. Это вызывало испуг, но не тот страх. Он искал способы растянуть момент и усилить напряжение. Вадим начал следовать за жертвами на почтительной дистанции, сливаясь с тенями. Шаги его были бесшумными, отработанными в квесте. Он мог идти так минуту, две, пять… Пока не чувствовал, как у жертвы нарастает тревога. Она замедляла шаг, оглядывалась, прислушивалась. Иногда ускорялась. Вот тогда он совершал первый контакт: резкий кашель из-за угла, удар ногой по пустой банке, чтобы она звякнула и покатилась, шорох в кустах рядом. Он видел, как вздрагивают плечи, как напрягается шея. Страх начинал прорастать.

Потом – пауза. Он давал жертве немного успокоиться, поверить, что ей показалось. И только потом, когда она расслаблялась, делал следующий шаг: появлялся на другом конце пустынной аллеи, стоял неподвижно, наблюдая. Или шел ей навстречу, ускоряя шаги, не сводя глаз. Или издавал тот самый, леденящий душу шепот, пока еще бессловесный, просто протяжный звук «шшшшш» или «сссссс», несущийся из темноты. Реакции были разными. Кто-то бежал. Кто-то звонил кому-то, дрожащим голосом говоря: “Кажется, за мной кто-то идет…”. Одна женщина громко крикнула: “Отстань! Я вызываю полицию!” – хотя телефон даже не достала. Вадиму это нравилось. Это был шаг вперед. Но это все еще не было тем страхом. Страхом Лены. Страхом, парализующим разум.

Он начал экспериментировать ближе к дому. С Мариной.

Сначала это были мелочи. Он мог стоять в дверном проеме кухни, когда она готовила ужин, и просто смотреть. Молча. Пока она не оборачивалась и не вздрагивала.

– Чего стоишь? – бросала она раздраженно, но в голосе уже не было прежней уверенности. Была нотка напряжения.

– Ничего, – отвечал он и отходил, оставляя ее с нарастающим беспокойством.

Потом он начал трогать ее вещи. Перекладывал ее любимую чашку на другой край стола. Прятал пульт от телевизора в ящик ее белья. Оставлял ее книгу открытой на другой странице. Мелкие, почти незаметные сдвиги в привычном порядке вещей, которые заставляли ее морщить лоб, оглядываться, шептать про себя: “Я же положила его сюда…”. Он наблюдал за ее растущей нервозностью, за тем, как она начала проверять, заперта ли дверь, не только на ночь, но и вечером. Как она чаще взглядывала на окна. Как ее взгляд скользил по темным углам комнаты. Она еще не связывала это с ним. Она списывала это на усталость, на стресс на работе. Но семена страха были посеяны. И Вадим поливал их.

Однажды вечером он вернулся с особенно неудачной “охоты”. Никто из его жертв не выдал ничего близкого к желаемому. Он был раздражен, зол на весь мир. Марина сидела на диване, смотрела сериал. Он вошел, тяжело ступая, бросил куртку на стул. Она даже не обернулась. Это его бесило. Ее спокойствие. Ее погруженность в свою жизнь, где для него не было места, кроме как источника раздражения.

Он подошел к телевизору и выдернул вилку из розетки. Экран погас. В комнате воцарилась тишина.

– Что?! – резко обернулась Марина. – Ты с ума сошел?!

Вадим не отвечал. Он подошел к дивану, сел на корточки перед ней, так близко, что их колени почти соприкасались. Он смотрел ей прямо в глаза. Его взгляд был пустым, не читаемым. Как у рептилии.

– Что ты делаешь? – ее голос дрогнул. Она отодвинулась назад, насколько позволял диван. – Отойди!

Он не отходил. Он медленно поднял руку и протянул её к лицу женщины. Не для того, чтобы ударить. Просто… приблизил. Очень медленно. Словно изучал ее реакцию. Она замерла. Глаза ее метались между его рукой и его лицом. Дыхание участилось. Он видел, как бьется пульс у нее на шее.

– Не… не трогай меня, – прошептала она. Голос был полон не столько гнева, сколько паники. Страха перед непонятным, перед его внезапной, немотивированной агрессией.

Он остановил руку в сантиметре от ее щеки. Не прикоснулся. Просто держал ее так, заставляя чувствовать угрозу, вторжение в личное пространство. Он видел все: расширенные зрачки, мелкую дрожь губ, капли пота на верхней губе. Ее страх был ощутим, как электрический разряд в воздухе. Это было близко. Очень близко к тому, что он искал. Но все же не то. Не та глубина, не та потерянность. В ее глазах все еще горели искры гнева и попытки понять, что происходит.

– Тебе показалось, – наконец произнес он тем же ровным, безжизненным тоном. Он опустил руку, встал и ушел в ванную, оставив ее сидеть на диване, трясущейся и бледной.

Этот эпизод стал переломным. Натянутое перемирие их сосуществования лопнуло. Марина перестала делать вид, что его не замечает. Она начала его бояться. По-настоящему и не только ночью. Ее взгляд, когда он входил в комнату, стал осторожным, изучающим. Она избегала оставаться с ним наедине в маленьких помещениях – кухне, ванной. Старалась ложиться спать раньше него или позже. Их разговоры свелись к односложным фразам и просьбам передать соль. Дом превратился в минное поле, где каждый шаг, каждый звук мог быть истолкован как угроза. И Вадиму… Вадиму это нравилось. Это был его первый долгосрочный проект. И он видел результаты. Страх Марины был не таким ярким, как у Лены, но он был постоянным. Тлеющим угольком, который он мог раздуть в любой момент легким дуновением.

Но ему хотелось большего. Хотелось того, самого сильного переживания. И он понял, что улица и даже Марина это полигон. Нужен был новый уровень. Нужна была полная потеря контроля у жертвы. И он начал искать способы ее спровоцировать.